Вечность предателя (джен)

Голубое небо и яркое солнце. В парке аттракционов шелестит листва, будто шепчет: «Не бойся!» Качели возносят меня вверх, и кажется, что я вот-вот полечу туда, где только облака и птицы...

— Осторожно, Питер, не упади, — озабоченно говорит мама.

Наконец, мне надоедает качаться.

— Мам, хочу мороженого. Пожалуйста.

— Нет, — её голос звучит строго и назидательно. — Ты же только что поправился, у тебя опять горло болеть будет.

— Ну ма-ам…

Последнее, что я помню на земле — впившаяся в горло серебряная рука. И мелькнувшая глупая мысль: «Хорошо, что я не оборотень, было бы больнее». Потом чернота и долгий полёт будто бы через узкую трубу. А потом меня выкидывает сюда, в это странное место, которое больше всего напоминает вокзал Кингс-Кросс. Холодно, безумно холодно. Кажется, что в мире не существует ни солнца, ни огня.

Здесь происходит что-то неладное с памятью. Я знаю, что у меня было детство, родители, друзья, учёба в школе... Но всё это заволокло чёрным туманом, от огромного куска жизни, словно в насмешку, остался один крохотный огрызок — воспоминание о летнем дне, проведённом вместе с мамой в парке. Зачем? Почему именно это? Нет ответа...

Зато очень многое другое я помню с ужасающей чёткостью.

Вечер, когда в стрельчатые окна Малфой-мэнора смотрит мрачный закат, окрашивая в багровые тона пол перед троном Тёмного Лорда, награждающего Метками новых слуг. Перед глазами всплывает трещина на стекле витража — мне казалось тогда,, что через неё уйдёт часть боли, пожирающей левую руку.

Другой вечер, когда полная луна заглядывает в гостиную дома Поттеров. Встревоженные лица Лили, Джеймса и Сириуса. «Питер, ты согласен быть нашим настоящим Хранителем? Все будут думать, что это Сириус». Я прилагаю неимоверные усилия, чтобы улыбка выглядела участливо. «Да». И замечаю краем глаза сухую землю в горшках — за волнениями последних дней Лили забывала поливать цветы...

Ночь, когда я прихожу к Лорду, чтобы отвести его в Годрикову Лощину. Аппарировать прямо к резиденции нельзя, приходится идти пешком, я падаю и царапаю руку. Бессознательный детский жест — облизать, а не взять палочку, чтобы вылечить ссадину.

Визжащая Хижина. Напуганные подростки и неумолимый приговор в глазах уже бывших друзей. Две палочки смотрят в лицо. «Ты должен был понимать, что если тебя не убьёт Вольдеморт, то это сделаем мы. Прощай, Питер». И ненужная, нелепая деталь, ухваченная боковым зрением — чёткий след ладони на пыльном покрывале.

Хватит!

Ведь я никому не желал зла...

Я всего лишь хотел толику силы. Чтобы выбиться из вечных прихлебал хотя бы в середнячки. И я пошёл к тому, кто мог её дать, ещё не понимая, чем придётся платить.

А когда понял, отступать было слишком поздно.

«Ты должен был умереть, но не предавать друзей!» Не всем быть героями, Сириус. Да и была ли дружба? Разве вы с Джеймсом когда-нибудь смотрели на меня как на равного? Интересовались моим мнением? Переживали из-за моих проблем? Нет. Вам нужен был благодарный зритель и мальчик на побегушках. А потом вы решили, что я должен быть готов за вас умереть. Потому что вы якобы сделали бы это для меня.

И что вы знали о том, через что пришлось пройти мне? Вы никогда не пробовали на собственной шкуре Круцио. Вы не стояли часами на коленях во время аудиенции, чувствуя, как холодный камень будто прорастает в кости. Вам никогда не смотрели в глаза так, как мне — выворачивая наизнанку разум, вытаскивая тайны из самых сокровенных уголков души...

Эти мысли помогают сосредоточиться и успокоиться. Всё будет хорошо. Я на вокзале, значит, должен придти поезд. Не знаю, куда он увезёт меня, но там, наверное, будет лучше, чем здесь. Не так холодно. Надо только подождать. Вот и скамейки для этого поставлены...

Ближайшая, к которой я направляюсь, занята. Мужчина и женщина, судя по седым волосам — уже не очень молодые.

— Можно?

Они поворачиваются ко мне, и я отступаю на шаг.

Я вычеркнул этих людей из своей жизни холодным ноябрьским днём 1981 года.

Я старался не вспоминать о них с тех пор.

Анна и Роберт Петтигрю.

Мои родители.

В их глазах — ни гнева, ни даже упрёка. Только бесконечная грусть.

— Сынок, зачем же ты так поступил с нами?

— Так... так получилось. Извини, мама.

— Ты за столько лет не мог дать о себе знать? Хотя бы о том, что ты жив? — вздыхает папа.

— Боб, перестань, — мама двигается, освобождая место, чтобы я сел между ними. — Всё позади. Главное — что сейчас наш мальчик с нами. Всё будет хорошо.

Я опускаюсь на скамейку. Мама ласково взъерошивает мне волосы.

— Почему здесь так холодно?

Родители переглядываются, а потом с ужасом смотрят на меня.

— Тебе... холодно? — упавшим голосом спрашивает отец. — Даже сейчас?

— Да. А разве не должно быть?

— Нет, — мама, кажется, с трудом сдерживает слёзы. — Ведь мы же рядом...

Папа глубоко вдыхает.

— Я никогда не пытался выяснить, что ты сделал, Питер, хотя здесь это возможно. Я не хотел ничего знать. Я хотел помнить своего сына мальчиком, который любил вишнёвое мороженое и боялся какого-то странного чудища из сказки. Но я не могу больше закрывать глаза на то, что вижу. На этой платформе действительно всегда холодно, и помочь может только тепло любви. Мы рядом. Мы любим тебя, несмотря ни на что. Если ты ничего не чувствуешь, значит, ты погубил свою душу. И это уже нельзя исправить.

Он встаёт и берёт маму за руку.

— Пойдём, Энни. Ты знаешь правила, мы должны вернуться на следующем поезде. Он сейчас придёт. А Питеру мы ничем уже не поможем...

Она всхлипывает.

— Я надеюсь, что ты всё-таки сможешь приехать к нам, мой мальчик...

Они направляются к поезду. А я понимаю, что у меня не хватит духу последовать за ними. Надо слишком многое обдумать. Но мне не оставляют времени на сосредоточение. У меня снова есть компания.

Только лучше бы её не было...

Души здесь цветные. А меня окружают какие-то... тени. Чёрные. И самое страшное — они похожи на то чудовище из японской, кажется, сказки, которое так пугало меня в детстве. У меня даже боггарт такой был...

У них нет лиц. Только какие-то гладкие пузыри спереди.

Я так надеялся, что навсегда оставил позади страх, перешагнув грань жизни. Но мне становится жутко. Я вспоминаю, что там, куда идёт поезд, меня ждут не только папа и мама, но и кое-кто ещё... Если встреча с родителями принесла мне такой ужас, то что будет, когда я увижу тех, других?

«Хорошо, что хотя бы их здесь нет...» — думаю я. Их. Тех, кого я сейчас боюсь увидеть больше всего. И тут же понимаю, что накликал... Безликие тени расступаются. Они уже здесь. Лили и Джеймс — такие, какими я их помню. И Сириус, которому снова двадцать.

Я был готов к чему угодно — ярости, ненависти, гневу... Но их лица спокойны и безмятежны. И от этого становится ещё холоднее, хотя мне казалось, что дальше некуда.

— Здравствуй, Питер, — Джеймс говорит таким тоном, будто мы расстались только вчера, а сегодня встретились где-нибудь в «Дырявом Котле».

— Как ты изменился, — Лили сокрушённо качает головой.

— Мало же ты выгадал на сделке, старина, — Сириус ставит ногу на лавку и опирается локтем о колено. — Даже семнадцати лет не прожил, чуть больше года за жизнь...

— К-какую жизнь? — я начинаю заикаться.

— Ты что, не считал? — удивляется Поттер. — Мы с Лили, двенадцать маглов и Сириус. Пятнадцать жизней. Цена семнадцати лет твоей. Точнее, шестнадцати с половиной.

— В-вы п-пришли убить м-меня? — я даже не задумываюсь, как по-идиотски звучит этот вопрос здесь.

Они хохочут.

— Честное слово, это твоя лучшая шутка, — Сириус проводит рукой по глазам.

— Вообще-то, ты уже мёртвый, — беззаботно отзывается Джеймс. — А дважды это ни с кем не случается.

— И мы тебя давно простили, Питер, — Лили улыбается искренне и открыто.

— Т-тогда з-зачем вы з-здесь?

— Хотим тебя в гости позвать, — отвечает Блэк.

— Приходи посмотреть на нашу вечность, — Поттер словно приглашает меня на квиддичный матч. — Там хорошо.

— И там есть место и для тебя, — его жена берёт меня за руку. — Смотри, вот и Хогвартс-экспресс. Надо только сесть на него и доехать до конечной станции.

Её голос звучит по-настоящему ласково и приветливо. Но почему-то это пугает гораздо больше, чем даже гнев Тёмного Лорда. Я вырываю руку, от страха не в силах выдавить ни единого звука, и яростно мотаю головой.

— Ну, как хочешь, — Сириус пожимает плечами.

— Надумаешь — приезжай, — подмигивает Джеймс. — Приглашение остаётся в силе.

Лили весело машет мне на прощание. Они запрыгивают в вагон и занимают ближайшее к двери купе — мне хорошо видно их через окно. Блэк говорит что-то, и они смеются — наверное, очередная его шуточка. Им действительно хорошо даже на этой платформе, где они не чувствуют морозного холода за щитом любви...

Встреча, которой я так боялся, состоялась. С неожиданным для меня результатом. Они уже не друзья — мне придётся признать их правоту, я пожертвовал их жизнями, чтобы выкупить свою. Но и не враги — каким-то непостижимым для меня образом они сумели простить. И даже зовут к себе. А все слова про сделку — всего лишь обычная мародёрская подколка в новой реальности... Так почему же вместо облегчения я чувствую отчаяние, которое затапливает меня изнутри, словно волны прилива?

Чёрные тени вновь обступают меня, и я пересчитываю их. Двенадцать. По числу маглов, которых я убил, даже не видя лиц. И теперь на гладких пузырях мелькают знакомые глаза. Серые, зелёные, карие, опять серые... И в них всё то же безмятежное спокойствие. Страшно. А ещё страшнее зажмуриться, потому что тогда я начинаю видеть лица. Моих родителей, готовых ждать меня до конца вечности... Моих не друзей и не врагов, проклявших и простивших...

Я не знаю, сколько сижу на этой скамейке, дрожа от холода и сменяя один кошмар на другой. Но наконец я понимаю, что если я не встану с неё сейчас, то не решусь уже никогда. Будь что будет. Я займу своё место в поезде, доеду до конечной станции и отправлюсь туда, куда меня пригласили. Я смирюсь с ролью вечного нахлебника, которому не достанется даже собственная вечность. Что угодно, только бы вырваться из этого ледяного ада!

Поезд уже стоит у платформы, я поднимаюсь и направляюсь к нему. Слава Мерлину, тени расступаются и даже не пытаются следовать за мной.

Мне остаётся всего один шаг до вагона, когда накатывает оно. Не предчувствие — знание. Страшное и неумолимое, как сам рок.

Что может быть хуже, чем остаться здесь? Теперь я это знаю. И понимаю, почему мне было так жутко, когда Лили взяла меня за руку. С самыми добрыми намерениями.

Хуже — принять приглашение и сесть за чужой стол.

Я представляю, какая она — вечность моих бывших друзей. Живая, тёплая и переливающаяся всеми цветами радуги. Там ласковое море лениво шуршит о гальку. Там бескрайние поля, где свежий ветер пригибает к земле сочные травы. Там дружеские споры до хрипоты, невиданные новые чары и познание самой сокровенной сути магии. А по вечерам на аккуратной лужайке рядом с уютным домом бутылка вина идёт по кругу и тихо играет музыка. И они готовы щедро поделиться всем этим со мной.

Но их море превратится в лёд под моими пальцами. Их вино разольётся у моих губ. Рядом с ними меня не согреют ни солнце, ни любовь. А мёрзнуть рядом с чужим теплом — в их вечности или в вечности родителей — стократ страшнее, чем здесь.

И не поможет даже их прощение. Которое я уже получил.

А ещё я знаю, что мне не стоит даже пробовать создать свою вечность. В ней будет всё то же самое, что и тут, на платформе. Для собственного мира надо найти опору и основу в своей душе. Того, что осталось у меня, не хватит даже на один счастливый день.

Вот она, окончательная цена моего выбора. Вот о чём говорил отец. Погубив душу, я не способен принять ни капли из того, что мне готовы предложить, даже если взамен ничего не требуют. И единственное оставшееся у меня светлое воспоминание — не шанс, а памятник тому, что я потерял. Теплу, любви и невинности. Если бы я догадывался об этом, когда добровольно подставлял руку, принимая клеймо... Когда четыре года назад бежал от того, что казалось тогда самым страшным — от Азкабана... Глупец! Возможно, начав расплачиваться там, я получил бы какой-то шанс здесь. А теперь поздно каяться. Незнание не освобождает от ответственности. Мы все выбрали. Они — принцип «погибнуть, но не предать» и смерть ради него. Я — Чёрную Метку и отказ от лучшего в себе до конца жизни. А как оказалось — и до конца вечности. И теперь им — небо и море, творчество и познание. Любовь и свобода. А мне — ледяная платформа и двенадцать безликих призраков, которые смотрят на меня знакомыми глазами.

Наверное, это называется справедливостью.