Линия жизни (гет)

I wanna see you run

Anywhere you want

Never let the darkness hold you back

No fear of getting lost

I wanna see you fly

Way beyond the sun

Anything you're ever gonna dream

I pray that it will come

(с) Daughtry — I’ll fight

* * *

1 ноября 1959г.

Боль накатывала волнами, каждый новый прилив был невыносимее предыдущего. Ее пальцы, ставшие за время беременности тонкими, похожими на птичьи когти, впивались в скомканную простыню, а из горла рвался звериный крик. Во всем был виноват Орион. Он сделал это с ней. Вальбурга ненавидела своего мужа со всем свойственным Блэкам неистовством. Она не хотела детей. Никогда не хотела, не любила и не представляла, что с ними делать. Разумеется, Вальбурга понимала, что именно в этом заключается ее предназначение. Род, который не приносит наследников, вымирает. Ее род был слишком славным, чтобы исчезнуть. Кроме того, Альфард был бездетен, а у Сигнуса раз за разом рождались дочери. Это означало, что ее сын (а Вальбурга точно знала, что это будет сын. Дочь она просто задушит подушкой еще в колыбели) получит в будущем все состояние Блэков. И именно он продолжит род, когда дочери Сигнуса уйдут в другие семьи, а Альфард сгинет в безвестии. Она исполнит свой долг и будет, наконец, свободна… Вот почему она, в конце концов, решилась пройти через это. Все ее гордыня. А теперь такие страдания…

Они впервые заговорили о наследниках, когда Друэлла разродилась первенцем и это, вопреки ожиданиям всей семьи, оказалась дочь. Вальбурга помнила свое недоумение, когда наблюдала, как Друэлла воркует над кружевным свертком, а Сигнус улыбается ей. Что необычного было в этом орущем красном комке плоти? Он не вызывал у Вальбурги ничего, кроме раздражения и отвращения, но правила приличия требовали улыбаться и поздравлять молодых родителей. Она всегда была образцовой леди, она исполнила свой долг. Именно тогда Орион задумался о будущем собственной семьи и вызвал жену на разговор. Они обсудили перспективы, ожидающие семью, и пришли к согласию в вопросе детей. Их семье нужен был наследник, мальчик. И после этого Орион обещал не тревожить Вальбургу более. Три года попыток не принесли результата. Орион мрачнел, Вальбурга всерьез начала опасаться за собственное будущее. Жена-пустоцвет — позор для семьи. А она, Вальбурга, привыкла быть ее гордостью. Не добавляло радости и известие, что Друэлла снова беременна. Если на этот раз у Сигнуса родится сын, все будет кончено. Именно этот мальчик станет наследником всего семейного состояния. Последний месяц перед рождением племянника она почти не спала и сильно похудела, с Орионом же они практически не разговаривали.

Снова дочь. Вальбурга не могла скрыть торжествующую улыбку на лице, когда они с мужем пришли в дом Сигнуса, чтобы поздравить его с рождением Андромеды. Однако глубоко внутри ей было жаль брата. Какой смысл иметь двух дочерей, если ни одна из них не продолжит твой род? Ты получаешь все минусы заботы о них и их воспитании, а плюсы достанутся чужой семье, в которую рано или поздно уйдут дочери. Уж лучше не иметь детей вовсе. Она даже попыталась озвучить эту мысль Ориону, но отпор оказался неожиданно жестким. Вальбурга не знала его таким прежде. Ее муж будто целью своей жизни сделал выигрыш в неназванном состязании с кузеном за право называться отцом наследника семьи Блэк. И мучал ее неустанно в попытках этой цели достичь. Все было тщетно. А Друэлла тем временем снова понесла…

Этому ребенку суждено было стать последним в семье ее брата. Друэлла, хвала Салазару, не могла больше иметь детей, а последней была еще одна дочь. Сигнус выбывал из гонки, хотя и не выглядел опечаленным этим фактом. Возможно, просто пытался сделать хорошую мину при плохой игре, Вальбурга этого не знала. Но зато точно знала, на кого теперь возложены были все ожидания их славного семейства. Хотела она этого, или нет, подвести их она не имела права. Впрочем, грядущая перспектива уже не казалась ей совсем мрачной, как это было в начале. Удалось же ей найти общий язык с Беллатрикс, хотя даже родителям племянницы не всегда это удавалось. С Вальбургой же девочка всегда была тише воды, ниже травы и со старанием исполняла любую просьбу. Сигнус, видя это, как-то заметил, что у нее настоящий талант обращаться с детьми. Была это горькая ирония, или брат действительно имел ввиду то, что говорил, но Вальбурга предпочла верить во второе. Ей нужна была моральная поддержка, а просить о ней никогда не позволила бы фамильная гордость.

Прошло еще четыре года, и вот, она здесь, на мокрой, измятой простыне, мечется в муках уже шестой час. Вальбурга и не подозревала, что на свете может существовать такая боль. Знай она об этом заранее, отравила бы Ориона еще до зачатия, лишь бы не проходить через это. Сейчас все не имеет значения. Ее род может провалиться сквозь землю, если тогда она, Вальбурга, перестанет тонуть в бурлящем океане боли, непрекращающейся, рвущей все внутри на части.

В какой-то момент благословенная темнота приняла ее в свои объятия. Она плыла в черноте, веря, что умерла, и считала это благословением. Потом вернулся запах. Пахло кровью и потом, до тошноты. Затем она услышала голоса. Нежное воркование Друэллы и тихий смех Лукреции. Потом она открыла глаза и поняла, что жива. Лукреция заметила это и склонилась над золовкой, сообщая, что все благополучно закончилось, что она — молодец.

— Это… сын…

Ее вопрос звучал как утверждение. Лукреция улыбнулась и кивнула. Больше Вальбурга ничего не хотела знать. Она не хотела видеть этот шевелящийся сверток на руках у Друэллы. Ей совершенно не было интересно, на кого он похож и что ему нужно. Ее долг был исполнен. Ей нужно было отдохнуть…

— Дадим ей время, роды были трудными. — Друэлла унесла новорожденного Сириуса Ориона Блэка из комнаты его матери. — Какой славный малыш, ты только посмотри, Лукреция!

Сестра Ориона Блэка, сама трижды мать, склонилась над малышом, слепо щурящемся на яркий свет канделябров, и нежно провела рукой по его темным волосам.

— Славный. Он — будущее нашей семьи.

* * *

30 января 1960г.

Свет проникал в ее комнату из коридора. Петуния не любила, когда что-то было не так, как она привыкла. За окном было еще темно, а значит, свету полагалось быть выключенным, а всем в доме — спать. Но не свет разбудил ее. Дело было во взволнованном голосе отца, громко говорившим с кем-то по телефону в коридоре.

Трехлетняя Петуния Эванс выбралась из кровати, не выпуская из рук любимого плюшевого медведя, и направилась на свет. Для нее не простыми выдались последние месяцы, но началось все намного раньше. Тогда ее родители усадили ее на диване в гостиной, угостив любимым мороженным, и спросили, как она отнесется к появлению в семье сестрички или братика. Хотела ли Петуния сестричку? Пожалуй, нет. Ведь тогда придется делиться с ней куклами и платьями, а она совсем этого не любила. Братика? Братика, пожалуй, было можно. Так она и сказала родителям, которых такой ответ полностью удовлетворил. Мама прижала ее к себе и сказала, что всегда будет любить свою маленькую принцессу. Она вкусно пахла и была теплой, а Петунии казалось, что она сделала что-то по-настоящему хорошее.

Потом у мамы начал расти живот. Она плохо себя чувствовала, Петунии не разрешалось больше громко говорить и играть в шумные игры. Родители иногда будто и вовсе забывали про нее, причиняя девочке этим страдания. Она стала плаксивой и капризной, но помогало мало. Совсем плохо стало, когда однажды мама сказала ей, что братика, на которого Петуния дала согласие, не будет. Вместо него будет сестричка.

Это была самая грандиозная из истерик, которые маленькая Петуния закатывала за всю свою жизнь. Дошло даже до астматического приступа, которыми прежде девочка не страдала. Родители тогда не на шутку перепугались, и следующие несколько месяцев все вроде бы стало хорошо. Они заботились о ней, все время посвящали только ей, исполняли буквально каждый каприз. Постепенно родителям даже как-то удалось убедить Петунию, что сестра — это еще не конец света. У нее теперь всегда будет с кем поиграть, а игрушки купят новые. Девочка успокоилась. А потом маму забрали в больницу.

Папа бросался к телефону каждый раз, когда тот звонил. Он выглядел очень усталым, но продолжал заботиться о ней, хотя Петунии все чаще казалось, что он не слышит ее вопросов и совершенно не слушает, когда она что-то ему рассказывает. Девочка очень скучала по маме, но отец не знал, когда она вернется. Бабушка теперь часто приезжала днем, чтобы посидеть с Петунией, а по вечерам они с отцом смотрели телевизор со смешными черно-белыми мультиками. Нередко именно там, перед телевизором, Петуния засыпала, и тогда отец на руках уносил ее наверх, в кровать. Она привыкла думать, что так теперь будет всегда…

Глаза у отца светились радостью и энтузиазмом. Он засыпал человека на другом конце провода вопросами и даже не заметил маленькую фигурку в белой ночнушке, показавшуюся в дверях и внимательно за ним наблюдающую.

— Когда начинаются приемные часы? В десять я приеду! Мы приедем! Ох, Вайлетт, это просто чудесно!

Он положил трубку, развернулся и только теперь увидел сосредоточенно наблюдающую за ним дочь. Джон Эванс улыбнулся, подхватил Петунию на руки и крепко прижал к себе.

— Идем спать, малышка.

— Что случилось, папа? Кто звонил? — Спросила девочка.

— Мама. Утром мы поедем ее навестить. Тебе нужно кое с кем познакомиться, дорогая. Она тебе понравится…

Петуния проспала еще пару часов, прежде чем отец, спать больше так и не ложившийся, разбудил ее и собрал для поездки в город. Они редко выезжали в город, поэтому Петуния, забравшись на заднее сидение автомобиля с ногами, прилипла к окну и смотрела во все глаза. Мимо проносились здания, парки, люди и мосты. Отец припарковался на большой парковке перед белым зданием. Внутри пахло странно, и все носили белые халаты. Такой дали и отцу, а на ноги заставили надеть тапочки. Отец крепко держал ее руку, когда вел по коридорам. Там были другие женщины, у всех такие же большие животы, как был у мамы. Одни улыбались, другие выглядели озадаченными и даже напуганными. Петуния хотела спросить у отца, почему так, но они уже пришли. Он открыл дверь, пропуская дочь вперед. Там было очень светло, и сначала девочка остановилась, щурясь. Потом она увидела маму. С ней все было в порядке, лицо было доброе-доброе, а большой живот, причинявший ей столько неудобств, исчез. Светлые волосы сияли в свете утреннего солнца, совсем как у самой Петунии, а яркие зеленые глаза улыбались. Девочка бросилась к ней, мать обняла ее, позволив прямо в уличной одежде забраться на кровать. Мама была теплая и вкусно пахла. Как всегда… Нигде больше Петуния не чувствовала себя так защищенно и уютно, как у нее под боком. Потом подошел папа. Он взял что-то из лотка, стоящего рядом с кроватью мамы. Какой-то белый сверток…

Джон присел рядом с женой и дочерью, сверток он теперь держал так, чтобы Петуния тоже его видела. Это был ребенок, очень похожий на одну из ее кукол-пупсов. И ребенок этот сосредоточенно смотрел прямо на Петунию мутными голубыми глазами.

— Ее зовут Лили, детка. Это твоя сестричка.

«Ее зовут Лили…»

Редкие рыжие волосенки, как у папы. А вот глаза мамины, тут к гадалке не ходи. Петуния всегда хотела, чтобы глаза как у мамы были у нее… Она протянула руку к свертку, сама не зная, зачем это делает. В тот же момент крошечная теплая ручка поднялась вверх и схватила ее на указательный палец. Петуния посмотрела на маму, с обожанием глядящую на своих дочерей и нервно хохотнула.

Теперь в семье их было четверо.

* * *

10 марта 1960г.

Хоуп не могла оторвать взгляда от мужчины у окна, тихо беседовавшего с младенцем у него на руках. Если бы полтора года назад кто-то сказал ей, что она будет замужем за самым настоящим волшебником и родит ему сына, молодая женщина не поверила бы ни единому слову. Хоуп была рациональной женщиной, дотошной и аккуратной, что и предопределило ее карьеру в страховом бизнесе. И этому никак не мешал оставшийся с детства страх темноты и наивная вера в домовых, от которой ее не избавили ни двадцать три прожитых года, ни многочисленные переезды сначала в колледж, а потом на первую съемную квартиру. Невероятно? Противоречиво? Так говорили многие ее подруги, удивляясь, как могут такие несоответствующие друг другу качества принадлежать одному и тому же человеку. Хоуп же никогда не задумывалась об этом слишком много. Страх темноты — это одно. Пытающийся обмануть тебя, чтобы получить выплату по страховке побольше, клиент — совсем другое. Она не верила в волшебников, хоть и обладала прекрасной фантазией. Иронично, что один из них в итоге стал ее мужем.

И место для знакомства было необычнее не придумаешь. Хоуп редко выбиралась за город, да еще одна. Она хорошо помнила давящее чувство, что кто-то за ней наблюдает. Потом появился тот огромный и страшный мужчина с ножом. А следом за ним — Лайелл Люпин. Ее герой и спаситель, пусть даже позже она и выяснила, что героизм его в основном существовал в ее голове, и только. Он не был похож на окружающих ее молодых людей. Искренний, немножко нелепый, не от мира сего… Ее сердце влекло к нему, в то время как рациональная часть умоляла прекратить всякое общение. Она доверилась сердцу. Не прошло и пары месяцев, как судьба ее была решена. Хоуп влюбилась, окончательно и бесповоротно.

На шестом месяце знакомства он признался ей, что он — волшебник. Показал палочку, несколько несложных заклинаний, которые, тем не менее, были достаточно убедительны, чтобы не списывать их на простые фокусы. Решающим фактором стало объяснение обстоятельств их встречи. Наверное, Хоуп морально готова была поверить Лайеллу, потому что этот разговор ее не шокировал. Наоборот, в этом было что-то воодушевляющие: прикоснуться к миру, который ото всех людей без способностей был сокрыт. Когда еще через два месяца Лайелл робко сделал ей предложение, Хоуп не колебалась. И когда он впервые вывел жену в магическую часть Лондона, ничего более интересного в своей жизни она не переживала.

Беременность не была сюрпризом — они оба хотели детей. Девять месяцев пробежали как по учебнику, Лайелл дрожащими руками отдал ей сумку с вещами на пороге роддома и последний раз спросил, не передумала ли она и не хочет ли остаться дома? Колдомедик мог прийти и помочь в любой момент… Хоуп поцеловала его и пообещала, что все будет хорошо. И все было хорошо. Роды прошли легко, а когда ей впервые дали подержать ее новорожденного сына, женщина ощутила безграничное счастье, пообещав себе, что обязательно принесет в мир еще одну жизнь. Одну — это самое меньшее.

И вот, Лайелл тоже был здесь. Ворковал с новорожденным сыном, утверждая, что он обязательно будет похож на мамочку, а сильным и смелым будет как он, его отец. Хоуп рассмеялась.

— Лай, ему всего несколько часов от роду! Подожди расписывать его жизнь на годы вперед.

Муж бросил на жену снисходительный взгляд и скорчил ей рожицу, отчего Хоуп снова рассмеялась. Ребенок заворочался и тихо захныкал, прося еды. Лайелл вернул его матери и устроился у нее в ногах, наблюдая, как жена кормит его сына.

— Как мы его назовем? — Тихо спросила Хоуп. — Я хотела бы Джон, в честь моего отца…

Лайелл склонил голову на бок и задумался, а потом произнес:

— Ремус. Хорошее, сильное имя. Ремус Джон Люпин.

Он потянулся к жене и поцеловал ее, а потом погладил волосы на головке ребенка.

— Ремус Джон Люпин… — Задумчиво протянула Хоуп. — Да. Мне нравится.

* * *

27 марта 1960г.

Дорея Поттер прижимала белый сверток к груди как величайшую драгоценность. Он был всем для нее. Ангел, спустившийся с небес. Чудо, равного которому в мире не существовало. Он причинил ей большие муки, но Дорея, не задумываясь, прошла бы через это снова, потому что в мире не существовало большего счастья, чем держать на руках своего новорожденного сына. Он был жив, он родился! Чарлус тоже был рядом с ней. Дорея Поттер была по-настоящему счастлива в эту минуту.

Семь долгих лет. Бесчисленное количество попыток и невыносимая боль каждый раз, когда маленькая жизнь внутри нее обрывалась и вместе с алым потоком покидала тело. Она сама умирала каждый раз, часами неподвижно лежа, сжавшись в комок, на холодной кровати и слыша в мыслях только один вопрос, снова и снова задаваемый ее внутренним голосом: «Почему?» Почему она? И пустые глаза Чарлуса, который, тем не менее, каждый раз приходил к ней, обнимал и тихо говорил, что в следующий раз все будет хорошо. Обязательно будет…

Их брак был заключен по любви — явление редкое среди семейств, подобных тем, из которых происходили Чарлус Поттер и Дорея Блэк. Один мимолетный взгляд на благотворительном вечере, который устраивала миссис Поттер, мать Чарлуса — и она уже не мыслила своей жизни без этого высокого, темноволосого мужчины со смеющимися карими глазами. Тем большим чудом казалась взаимность этого чувства. С их знакомства прошло не больше трех месяцев, а Чарлус уже просил у Сигнуса Блэка руки его дочери. Еще через месяц они поженились, и началось самое счастливое время в ее жизни. Чарлус был заядлым путешественником и исследователем, никто и ничто не могло удержать его долго на одном месте. Его молодая жена разделила с ним его увлечение и его работу. Они объехали половину мира, рука об руку, не уставая удивляться волшебству окружающего мира и его непостижимости. Пятнадцать лет такая жизнь была всем, чего оба желали, а потом в румынском заповеднике драконов, Дорею свалила драконья оспа. Болезнь протекала тяжело, они вынуждены были вернуться в Британию на лечение. Полгода в Мунго, навсегда подорванное здоровье и необходимость забыть о привычной и любимой бродячей жизни — таков был неутешительный приговор. Ей стоило огромного труда принять его, но рядом был Чарлус. Как когда-то она разделила с ним судьбу путешественника, так теперь он делил с ней ее судьбу, безропотно.

Она не сразу поняла, чего так сильно ей не хватало. Им обоим было за тридцать, когда осознание пришло к Дорее. Сын. Наследник славного рода Поттеров. Свет надежды, который сумеет воплотить все то, что не удалось когда-то им. Продолжение, в котором они будут жить вечно.

В первый раз, в 1952 году, она забеременела очень быстро. Они были еще молоды, они были самыми счастливыми будущими родителями в мире. Оба уже любили маленькую жизнь внутри ее тела, придумывали малышу имена, покупали вещи и игрушки… На четвертом месяце началось кровотечение, и колдомедики сообщили Дорее, что она потеряла ребенка. Так начался их маленький личный ад.

Чарлус сказал, что они не сдадутся. И они не сдавались, но каждый раз история повторялась. Каждый раз ей все тяжелее было решиться пробовать еще раз. Когда в 1959 году в Госпитале Св. Мунго ей снова сообщили, что она беременна, Дорея была больше испуганна, чем счастлива. Однако Чарлус накрыл рукой ее еще плоский живот и с улыбкой сказал, что в этот раз все будет по-другому. Этот ребенок обязательно родится. Он будет сильным и самым счастливым в целом мире. Тогда она не поверила ему. Месяц за месяцем она жила в постоянном страхе повторения кошмара, пережитого уже бесчисленное количество раз. Потом случилось нечто, не переживаемое Дореей еще ни разу в жизни — она почувствовала движение ее сына внутри. Прошло уже достаточно времени, но он был жив. Он рос, готовился прийти в мир, и ясно давал своей матери знать о своем присутствии.

Он родился в конце марта, точно в срок. Ее маленький принц, ее Джеймс Чарлус Поттер. После семи долгих лет ожидания, страданий и боли, он наконец-то был здесь. Смотрел на нее синими, как у всех новорожденных младенцев, еще не видящими глазками, а Дорее казалось, что взгляд этот говорит ей: «Видишь? Ты не верила, а я пришел. Я здесь, я всегда буду с тобой.» Он причинил ей огромные муки в родах, окончательно добившие ее и без того слабое здоровье, и все же именно он сделал ее и Чарлуса самыми счастливыми людьми на планете.

— У него твои глаза. — Тихо сказал Чарлус, устроившийся на самом краю ее постели и с любовью наблюдавший за женой и сыном.

Дорея всмотрелась в личико сына, а затем подняла на мужа бледно-серые, истинно-Блэковские глаза и улыбнулась.

— Нет. Они будут карими, как у тебя. И характер будет такой же неугомонный.

Мистер Поттер рассмеялся и обнял жену. Джеймс, потревоженный этим вторжением, заворочался и издал свой первый в жизни недовольный писк.

* * *

17 июля 1960г.

Воды отошли ближе к ночи. Она была одна в целом доме и целом мире, некому было помочь. Энид Петтигрю было семнадцать, единственная дочь очень строгих родителей, беременная вне брака. Позор семьи, если об этом узнают родители…

Все начиналось очень радужно: красивый, молодой, пусть немного женатый, но такой влюбленный в нее руководитель практики в Министерстве. Энид никогда не была красавицей, и потому интерес, проявленный к ней, восприняла едва ли не как последний шанс устроить свою судьбу. Тогда она действительно верила, что он бросит жену и женится на ней. И готова была на все, чтобы этому поспособствовать. Она врала ему, что пьет противозачаточное зелье, чтобы, забеременев, подтолкнуть его принять правильное решение. Тут-то все и пошло не так.

Когда он узнал, что скоро станет отцом, то сделал все, чтобы Энид перевели в другой отдел, подальше от него. Он перестал отвечать на ее письма, не здоровался с ней в коридорах и один-единственный раз, когда они смогли поговорить, жестко потребовал, чтобы она исчезла из его жизни. Он даже не подозревал, что сделал с ее жизнью. Что сделает с ней отец, когда узнает, что она принесла в подоле. И тем не менее, Энид поняла, что от нее требовалось. Она исчезла, смирилась, не пыталась даже сообщить его жене о случившемся, виня себя за наивность и глупость. Только полная дура могла понадеяться, что трюк с зельем сработает, и теперь она была наказана. Нужно было разбираться с последствиями.

Разумеется, в первую очередь она попыталась избавиться от плода, но оказалось, что срок уже слишком большой и зелья не помогают. В отчаянии Энид написала фальшивое письмо от дальней родственницы в адрес отца и якобы уехала погостить у нее полгода. Этого срока как раз должно было хватить… Дальше как в кошмаре — брошенный дом на окраине маггловского поселения, где она жила, как привидение, с растущим животом. Небольшое пособие, которое могло платить ей Министерство. И отчаянная решимость задушить подушкой ребенка сразу после того, как он родится — только так могла она еще спасти то, что осталось от ее доброго имени.

Пришел ее час. Боль была такая, что стенаниям Энид позавидовали бы все банши Англии вместе взятые. Она сумела доползти до ванной, и там и появился на свет ее сын. Энид перерезала пуповину режущим заклятьем, вылезла, несколько раз поскользнувшись, из залитой кровью и водами ванной, намереваясь прямо сейчас уйти. Ребенок не кричал. Возможно, он уже был мертв, и ей не придется делать то, что она задумала сначала. Возможно, она может просто оставить его здесь, и он умрет сам…

Энид вцепилась в косяк, почему-то не в силах сделать ни шага дальше. Как затравленное животное, она оглянулась назад, на ванную в потеках ее собственной крови. Как будто какая-то невиданная сила тянула ее назад. Плохо ли будет, если она посмотрит? Всего один раз… Она ведь родила этого ребенка…

Боль снова скрутила ее, заставив упасть на колени. Подняться обратно, когда ее тело избавилось от последа, сил уже не было. Молодая женщина лежала так несколько часов, пока ребенок в ванной не издал свой первый крик. Этот крик, отчаянная мольба о жизни, пробудили ее. Энид кое-как поднялась на ноги, пошатываясь добрела до ванной и нависла над ее краем. Ребенок был весь грязный, в животе зияла рана от неперевязанной пуповины, но он был жив. И когда она показалась рядом с ним, тут же замолчал, внимательно глядя на нее. Взгляд этот, хоть подобное и было невозможно, показался Энид осознанным. И в тот самый момент, когда она увидела разум за глазами своего новорожденного сына, Энид уже не могла оставить его. Во всем мире было теперь только одно существо, которое могло полюбить ее, которое будет рядом с ней, что бы ни случилось. Предать его? Оставить умирать? Она не могла этого сделать.

На следующее утро на пороге дома Мистера и Миссис Петтигрю появилась их дочь, в чистой одежде, опрятная и решительная, какой никогда не знали ее ни соседи, ни сами родители. В руках у нее был сверток, сверток молчал, лишь изредка издавая почмокивающие звуки. Когда Мистер Питер Петтигрю открыл дверь и встретился взглядом с дочерью, она не опустила глаз, как делала это обычно.

— Я вернулась, папа. Познакомься, это твой внук. Я назвала его Питер. Ты ведь не против?