Каким цветом ты хочешь быть? (джен)

Незнакомец обнаружился на обочине дороги. Он стоял, едва видимый сквозь пелену дождя, кутаясь в жемчужно-серый плащ из плотного шёлка. Под низко опущенным капюшоном не было видно лица, и Лоуренс насторожился: в оставленном два дня назад селении поговаривали, что в этих краях появились разбойники.

На разбойника он похож не был. Оружия, похоже, не носил, да и опасным не выглядел. Струи воды стекали с почти сухого на вид и совершенно чистого плаща, из-под которого выглядывали чуть запачканные грязью сапоги. Совсем непохоже, что незнакомец шёл пешком по разбитой дороге в такую погоду. Прийти с тянущихся справа и слева широких полос крестьянских полей он тоже не мог — мутная вода там стояла по колено, если не выше.

Пока Лоуренс изучал неизвестно откуда взявшегося необычного путешественника, повозка поравнялась с ним. Капюшон чуть приподнялся, открывая нижнюю часть лица и прозвучал вопрос:

— Не подбросите до окраины леса?

Лоуренс колебался: с одной стороны, он не чувствовал никакой угрозы от незнакомца, с другой — под непромокаемым пологом совсем рядом спала Хоро и случайный попутчик мог увидеть…

— Я не обеспокою вас или вашу спутницу. А в качестве платы могу сыграть вечером, у костра. К тому времени дождь прекратится.

В последнем Лоуренс сомневался — лило как из ведра вот уже третий день и не похоже было, что ливень вообще когда-то закончится. Он уже собрался сказать об этом вслух, как вдруг сообразил: откуда незнакомец узнал о Хоро? Её ведь совсем не видно… Оглянувшись, специально проверил — полог на месте и ничьи любопытные ушки из-под него не торчат, также как и роскошный, «самый прекрасный на свете» хвост. Вновь взглянув на незнакомца, увидел мимолётную улыбку на его губах — впрочем, Лоуренс не поручился бы, что ему не показалось.

— Забирайтесь, — он посторонился на сиденье, освобождая побольше места. — Моё имя Лоуренс, Крафт Лоуренс, торговец. А вы?..

— Сурэ. Просто странник. Рад знакомству. А ваша спутница…

— Её зовут Хоро.

Назвавшийся странником чуть склонил голову. Лоуренс порядком устал, да и глядел на дорогу, иначе заметил бы ещё одну улыбку со странной смесью удовольствия и лёгкой, незлой иронии.

Погода не слишком располагала к разговорам, так что до вечернего привала они обменялись лишь парой фраз.

На удивление, как и обещал Сурэ, к вечеру прояснилось. Закатное солнце медленно опускалось за горизонт, заливая всё вокруг дрожащим тёмно-золотым сиянием, сменяющимся лёгким сумраком, когда солнечный диск ненадолго закрывали низкие облака, сизо-серыми длинными тенями несущиеся по ещё светлому небу. Привал устроили, когда уже совсем стемнело. Лоуренс собирался было заночевать недалеко от тракта и обойтись холодным ужином, когда случайный попутчик вдруг спрыгнул на землю и повел лошадь под уздцы вправо от дороги. В ответ на недоумённый вопрос он только указал вперёд. Ничего особенного не увидев, Лоуренс насторожился, снова вспомнив о разбойниках, но — высокие кусты расступились, открывая круглую площадку с растущим посередине одиноким большим деревом. Земля под ним оказалась совсем сухой. Сбросив на землю поясной мешок, Сурэ коротко сообщил: «На охоту» и скрылся за толстым — в два обхвата — стволом. Пока его не было, всё ещё сомневающийся Лоуренс обошёл кругом дуб, подивившись таким размерам, с огорчением не нашёл на кустах вокруг ягод, достал хлеб, вяленую рыбу и разбудил совсем разоспавшуюся спутницу. Судя по её виду, просыпаться Хоро не хотелось, выбираться из-под тёплого полога — и того меньше, но волшебное слово «ужин» подействовало безотказно.

Как раз к тому времени, когда Хоро прикончила свою порцию рыбы и нацеливалась на его долю, из-за кустов бесшумно вышел их временный попутчик. Бросив на землю большой ворох хвороста, тот снял с пояса пару заячьих тушек, а потом скинул и плащ — на спине под ним оказался лук странного зеленоватого цвета и колчан со стрелами.

Лоуренс не заметил ни трута, ни кресала, но огонь вспыхнул мгновенно. Вновь скрывшись ненадолго, Сурэ притащил откуда-то большую сухую ветку, одним концом сунув её в костёр, быстро подготовил и нанизал небольшие кусочки зайчатины на тонкие зелёные прутики, подвесил над огнём, иногда поливая из фляжки чем-то остро и приятно пахнущим. Когда мясо зашипело, роняя капли жира, вокруг распространился такой аромат, что Хоро, принюхиваясь, едва не залезла в костёр. К удивлению Лоуренса, она не проявила к появлению незнакомца и капли интереса, будто её совсем не волновало, кто он такой и откуда взялся.

Расправившись с ужином, Лоуренс готов был признать, что взявшийся из ниоткуда попутчик сполна отплатил за помощь и уже раскрыл рот, чтобы поблагодарить, когда в негромкий шелест ветра и треск костра вплёлся первый звук — тихий-тихий, но приковывал внимание он, словно бой колоколов.

Мелодия флейты лилась мягким, прозрачным ручейком, то звеня на каменистых перекатах, где чистая вода искрится под тёплым солнечным светом, то становясь не громче дыхания — но не обрываясь ни на миг. Лоуренс не мог сказать, сколько прошло времени, прежде чем ручеёк стал лесным ручьём, несущим свои воды, причудливо изгибаясь у подножий серо-зелёных древних исполинов, чьи могучие ноги-корни выглядывали из земли, утопали во мхах и прелой листве, чуть припорошенной снегом. Переливчатый звук изменился вновь — тихий водный поток покинул не отмеченные ни на каких картах пределы вечного леса, обратившись речкой, изменившись неузнаваемо: теперь бегущая вода отражала низкое зимнее небо и была холодна, как лёд. С небес медленно-медленно падали снежинки, зыбкой пеленой то и дело скрывая от взора силуэты могучих гор вдали, вдоль которых к кромке леса скользили хищными тенями извечные обитатели этого края, где не было места человеку. Что-то дрогнуло в голосе флейты, словно отзываясь на их бесшумную стремительную поступь, поднялся ветер, собирая снежинки и кружа в объятьях — быстрее, быстрее! — пока мелодия не стала метелью, в один миг свиваясь в бесконечно прекрасные узоры из хрупких льдинок и рассыпаясь; огромными белоснежными волнами идя на приступ незыблемых скал, разбиваясь о них и превращаясь вновь — скользили к земле невесомые снежные перья с закрывших всё небо крыльев птицы-зимы…

Лоуренс спал, увлечённый в дрёму последними, самыми тихими, напевными звуками флейты, а Хоро поверх пламени костра глядела в изменчивые очи давнего знакомца — всегда зелёные, они то сияли, как капли росы на свежей весенней траве, то едва заметно мерцали болотными огоньками, а иногда — вот как сейчас — прятали свою суть за прозрачно-серой дымкой, сквозь которую всё равно проглядывал истинный цвет. Хоро смотрела только в глаза, зная, что лишь они были — настоящим, и чувствовала, как оживает прошлое: рядом с ним всегда легче вспоминалось, чем думалось, а сейчас, когда мелодия-подарок вытащила из самых недоступных глубин прошедших веков и развернула перед Хоро почти забытые картины и саму сущность её родного дома…

Огромная волчица мягко крадётся среди озарённых лунным светом, пробивающимся сквозь тёмную листву, высоченных — в четыре её роста — деревьев. Небесная Охотница высоко поднялась над лесным краем, светел её круглый лик, и оттого тени, простирающиеся от спящих исполинов, длинны и непроглядно темны. Они тянутся через чащу, выглядывают порой на редкие-редкие поляны, расчерчивая их серебряно-черным или ныряют в глубокие низины, вливаясь в неподвижные озерца тьмы. Волчица то и дело оглядывается, следя за своей спутницей-тенью — та скользит следом, словно живая, колеблется и меняется, то стелясь по земле, наполняя собой светлые прогалины, не тронутые темнотой, то перескакивая через поросшие мхом валуны — распадаясь клочьями и вновь сливаясь воедино на ровных местах. Бег стремителен и лёгок, мир прост, знаком и прекрасен, тело полно сил, воздух — запахов, а ночь — звуков. Шуршат под лапами листья, где-то неподалёку шепчет земле и камням родник, и ветер поёт о покинутой на время буйной выси — той, где рождаются облака…

Хоро останавливается, удивлённо вскинув голову — странное слышат её чуткие уши: ветер всегда был один, а теперь их двое! Принюхиваясь, она чует новый запах, какого ещё не было в этих лесах и поддаётся любопытству: если оно, новое, заметит её, с ним можно будет побегать наперегонки, а если нет — что ж… довольно будет и одного прыжка.

Хоро крадётся, прикрыв глаза — уши и нос на охоте скажут не меньше, а в такую ночь яркое серебро Охотницы в зрачках может выдать её. Песнь того, нового ветра, становится громче и громче — Хоро точно знает, это совсем рядом, вон там, где два старых великана-дерева возвышаются над рухнувшим давным-давно собратом. В последний миг, когда остаётся всего несколько шагов, она передумывает, пригибая к земле голову да выглядывая из-под низких веток, щёкочущих иголками нос — и замирает: «Человек? Здесь?»

Небывалый пришелец сидит на упавшем стволе боком к ней — близко-близко, но и не думает пахнуть человеком. Хоро недоверчиво втягивает воздух, по-прежнему чувствуя только этот свежий, холодный новый запах, да уже знакомые: приторный — прелой листвы, тёплый — мха и острый — еловых иголок... Пришелец поднимает лицо к верхушкам деревьев, опуская руки с зажатой в них короткой прямой веткой — песнь затихает. Нежданно — откуда ему здесь, в чащобе, взяться? — налетает порыв ветра, скрипя ветвями и сыпля на землю колючим дождём. Хоро подаётся назад — наблюдать неинтересно, пора уже напугать этого, с неправильным запахом и посмотреть, как быстро он бегает. Обойдя своё укрытие с другой стороны — вдруг он тоже может учуять её? — Хоро прыгает, приземляясь как раз перед ним: глаза в глаза и чувствует мимолётное разочарование — даже не вздрогнул. Чуть наклонив голову вбок, он в упор разглядывает её, а потом и так огромные зрачки расширяются ещё больше и к звонким, чётким мыслям волчицы на охоте примешиваются иные: смазанные, тяжёлые. Она видит огромную равнину, над которой встаёт оранжевое солнце, странный белый каменный лес на ней — и встающую надо всем этим тёмно-синюю стену воды, что вот-вот обрушится вниз…

Шерсть встаёт дыбом, Хоро глухо рычит и с трудом отводит взгляд, в смятении убегая прочь, за что потом корит себя: тоже мне — волчица!.. Испугалась воспоминаний — а это были именно воспоминания, полные незнакомого ей раньше чувства непоправимости прошлого, и — сбежала!

Но всё-таки не сразу она приходит в чащобу, где видела его, а возвращаясь — слышит ту же песнь, но в другом месте: у высокого холма, где растут кислые ягоды. Она подходит совсем близко, но стоит оказаться в нескольких шагах, как пришелец исчезает, словно растаяв в воздухе — даже запах пропал.

Это становится для Хоро их общей игрой: она ищет — он показывается, она крадётся — он ждёт, показывается она — и он исчезает, чтобы появиться вновь. Но проходят дни, и ей перестаёт хватать игры — впервые она задумывается: откуда тот взялся? Что это были за воспоминания? Для чего нужна ему песнь?

Но — как узнать?

Она не раздумывает долго — и уходит к Краю Гор, где у круглого озера живёт мудрый дух. Четыре дня и ночи проводит Хоро там, засыпая и просыпаясь, пока одним туманным утром дух не открывает очи и не замечает её. Она спрашивает и — получает совет. Совет и предостережение, которое не приняла бы всерьёз — но дух не говорит попусту, это все знают.

…в человеческом теле всё по-другому. Впервые превратившись, ей с трудом удаётся стать на ноги — слабые, неуклюжие, неудобные, с короткими тупыми когтями и тонкой кожей. Недовольно фыркнув, она вздрагивает, понимая, что замёрзла, но пересиливает желание обратиться и подходит к воде. С поверхности озера глядит человеческое лицо, и это странно-странно, но — глаза. В глазах Хоро видит себя, поэтому — всё в порядке. Да и запах — остался её. Так о чём же говорил мудрый дух? Что в этом опасного? Чихнув, она понимает, что дрожит — холодно, и всё-таки обращается. Хоро хочет спросить, только мудрый дух снова дремлет, странствуя там, где не бывать ни одному волку, а ждать его возвращения — терпения не хватит.

Она возвращается в чащу и понимает: что-то случилось. Того, с неправильным запахом, нигде нет. Хоро думает было, что он просто ушёл, но лесные гиганты шепчут, говорит ручей и почти кричит ветер: «что-то случилось, случилось, случилось!» Сама себя не понимая, Хоро бродит среди теней дневных и ночных, пытаясь услышать и почувствовать: песнь или след, что-нибудь…

…вскидывается она не от звука — от слабой тени того, что назвала бы звуком, но в этом протяжном тоне дышит та самая песнь — едва-едва, и, следуя за этим дыханием, она находит пришельца — на камнях у истока ручья, неподвижного и холодного. Лишь в руках, сжимающих ту короткую ветку, есть ещё тепло. Хоро знает, что это значит, но не знает, должно ли так быть, не ведает, хотел ли он этого.

Она только хочет ещё раз услышать ту песнь и спросить об увиденном.

Решение приходит легко — к чему лишние раздумья? Осторожно, чтобы не поранить, она хватает его зубами и несёт на север — в Край Гор.

Мудрый дух ещё дремлет, опустив к воде увенчанную ветвистыми рогами голову. Хоро опускает свою ношу в мягкую высокую траву и устраивается рядом — большего она не может, только ждать.

Надолго её не хватает: может, потому, что тепла становится всё меньше, а может — оттого, что чувствует — мудрый дух не станет помогать здесь. Пружинисто вскочив, Хоро наклоняется и в нетерпении подталкивает умирающего носом: «Вставай! Поднимайся!» От толчка тот едва заметно вздрагивает, пальцы разжимаются и ветка выскальзывает из пальцев. Хоро поднимает голову и видит, что вокруг — на деревьях, камнях, на ветвях и листьях — соткались из тумана крошечные кодама. Они беспрерывно переговариваются шелестящим шёпотом между собой и с лесом — тихо-тихо, то и дело пропадая и появляясь вновь. Хоро прислушивается и понимает, отчего те пришли — оборачивается и видит, как пробегает по серебристо-прозрачной воде озера невысокая волна… ещё одна. Вода словно тянется к чему-то… к кому-то?

Хоро знает, почему беспокоятся маленькие древние. Они видят, как помочь умирающему, но никогда не сделают этого — ведь мудрый дух дремлет, и тронуть озеро снов — значит навлечь его гнев, вырвав из странствий. Но она — волчица, и не боится ничего! Кодама знают об этом.

Волчьи лапы не подходят — Хоро обращается, странно и немного глупо чувствуя себя в слабом человеческом теле, склоняется над умирающим и тянет его к воде. Маленькие древние затихают в ожидании, а вместе с ними даже деревья вокруг, кажется, перестают шелестеть листвой и переговариваться низкими скрипучими голосами. Хоро подтаскивает почти совсем холодного пришельца к самой кромке, теперь уже без сомнений видя, как тянутся к нему низкие волны и осторожно толкает вперёд, чтобы самой ни шагу не ступить в озеро.

Бесшумно, без единого всплеска, вода принимает его. С любопытством Хоро глядит, как начинают слабо мерцать на близком дне длинные узкие листья водяных трав — там, где касаются кожи пришельца. Эти огоньки почти завораживают её, так что невесомый звук шагов Хоро замечает, лишь увидев перед собой стоящего близко-близко мудрого духа. Склонив продолговатую голову с почти человеческим — только сейчас она вдруг замечает это — лицом, он пристально вглядывается, кажется, прямо ей в душу. В очах его нет недовольства, и тем более — гнева: лишь глубокая, древняя память сквозит в прозрачных бездонных зрачках.

Взгляд отпускает её и Хоро вновь может дышать, когда дух ещё пригибает длинную сильную шею, почти касаясь кончиками рогов воды, и долго-долго стоит так, будто изучая осмелившегося находиться здесь, в озере его снов. Хоро следит за ними, забыв даже, что так и остаётся в человеческом теле, не ведая, что будет дальше — что станет с пришельцем. Озеро снов может убить его… а может излечить.

И ещё одно понимает она вдруг: когда мудрый дух смотрел на неё — такое Хоро уже встречала. В глазах умирающего пришельца была почти та же древность — почти та же память: давняя настолько, что заслонила всё остальное.

Вокруг такая неподвижность, что Хоро невольно вздрагивает, когда дух отступает на шаг, а пришелец поднимается из воды, опираясь на руки. Он встаёт во весь рост, спиной к ней, подняв голову. Хоро не знает, о чём они говорят беззвучно — лишь чувствует, когда всё прекращается. Дух уходит прочь, пропадая за деревьями, словно и не было, а пришелец — оборачивается, наконец, к ней.

Он подходит вплотную и Хоро вздрагивает — от неожиданности: пусть его глаза ещё затуманены снами, но в самой-самой их глубине она видит жизнь. Там, где прежде были лишь воспоминания.

Пришелец снимает часть своего одеяния и накидывает ей на плечи… плащ, вот как это называется — сухой, словно и не был только что в воде, а потом вдруг притягивает её к себе и обнимает. Так намного теплее… Хоро вновь вздрагивает и отстраняется, вовремя вспомнив — она гордая волчица, а не какой-то там человек!

Пришелец лишь легко кивает в ответ — словно всё понимая — и подносит к губам ту самую ветку, за которую цеплялся даже в беспамятстве. Хоро отступает на шаг, но тут же замирает.

Она слышит ветер.

Проснулся Лоуренс уже на рассвете. Костёр почти прогорел, лишь теплились едва-едва угли, изредка вспыхивая, да тонкий дымок поднимался в прохладном воздухе. Сурэ нигде не было — не было и его вещей и Лоуренс мог бы подумать даже, что тот ему просто приснился, если бы… если бы у костра не спала Хоро, чуть не по ушки закутавшись в жемчужно-серый плащ странника. Значит, ушёл — может быть, на охоту. Значит, нужно подождать. Лоуренс уселся поближе к костру, чувствуя — словно бы отдохнул за одну ночь так, как не было уже годы и годы. Будто некуда спешить, и можно следить, как плавно поднимается всё выше красное солнце, постепенно наливаясь мягким золотистым сиянием, как блестят капельки росы на траве и едва-едва шумит в ветвях огромного дерева ветерок.

Лоуренс прождал до позднего утра, когда проснулась Хоро. Поднялась, протирая глаза и забралась в повозку — непривычно тихая и молчаливая.

Лоуренс прождал ещё немного. И ещё. И как-то понял вдруг, что тот не придёт.

Уже после полудня, когда тени начали удлиняться, Хоро выбралась из-под полога и уселась рядом — уже в своём обычном настроении. Дорога плавно тянулась назад, чуть скрипели колёса повозки, Лоуренс отвечал на вопросы, что это за город виднеется вдалеке, а потом по наитию спросил сам — ему показалось, или Хоро с этим странником уже знакомы? Она не ответила. Лишь сказала негромко: «Мы ещё увидимся».

* * *

Говорят, деды и прадеды ныне живущих, когда-то охотившиеся на равнинах и в предгорьях вблизи древних лесов к северу от Йойтса, сказывали, будто видели порой на окраине, под самой сенью деревьев — невозможное. Говорят, что бродил давным-давно в тех краях высокий человек, не боящийся холода и умеющий ходить, не проваливаясь в снег и не оставляя следов. А иногда, рядом — огромная волчица, не причинявшая ему никакого вреда.

Говорят, человек этот играл на флейте, а волчица — внимательно слушала.

Наверное, врут…

…но откуда-то ведь легенда взялась?