Плата (гет)

Море свободно. Оно никогда не подчинит себя чужой воле. Всегда будет помнить, кто оно и кто и что заслужил, бороздя его просторы. Океан беспристрастен, справедлив. Здесь свои закон, свои порядки и свои суеверия. Ослушаешься их — жестоко поплатишься.

Капитан Дейви Джонс свято чтит главную заповедь всех моряков: женщина на судне — к беде. Нет, не потому что считает женщин бездушными тварями! Конечно, женщины имеют душу. Иначе, как бы они могли так страстно, светло и ярко любить своих моряков? Нет. «Женщина на корабле — к беде» по совсем другой причине, более щекотливой и деликатной. Океан и есть женщина. А женщины соперниц, как известно, не терпят.

— Ты — баловень судьбы,— говорят старые матросы мальчишке-юнге Дейви.

— Везунчик!— смеётся над первым помощником капитан.

— Не иначе как сама Калипсо своей лаской его одаряет,— хмыкают в усы старые пираты, провожая взглядом своего капитана.

Дейви Джонс, грозный пират, справедливый капитан и страстный мужчина, лишь смеётся над этими разговорчиками. Но и не стремится их прекращать. Пусть матросня болтает, что хочет. Не так уж далеки они от истины.

С самого младенчества Джонс любит море. Сын рыбака, он не может жить без тёплого, ласкового бриза в волосах и соли на загорелой коже. Это выше его сил, выше понимания. Море — его личное божество, его единственная любовь. Так что нет ничего удивительного в том, что сама Калипсо приметила его среди других пиратов-моряков.

Она является к нему в разных обличьях под разными именами и в разное время. Но Джонс всегда узнаёт её. По лукавой усмешке, притаившейся на губах, по переменчивому характеру, по тёмным, пьянящим, точно ром, глазам, по музыкальной шкатулке — давнему дару из далёкого детства. Она его. Только его. Личное божество. Весь мир, сладко стонущий, извивающийся, цепляющийся длинными ногтями за его плечи. Вот только зачем он, простой пират, понадобился богине?

— А богини разве не могут любить?— сегодня она особенно прекрасна. Истинное воплощение всех пираток, начиная от загорелой до черноты кожи и заканчивая выгоревшими до побеления волосами.

Счастье и любовь — самый злостный и смертоностный яд. Они отравляют разум и душу, заставляют забыть одну простую истину: каким бы справедливым море ни было, но оно переменчиво. В любой момент баловень судьбы может разбиться о рифы, утонуть в шторме.

— Мне нужен перевозчик,— говорит как-то коварная Калипсо, обнимая Джонса тонкими руками.— Бессмертный моряк, что будет перевозить души умерших в море на тот свет.

— Какова цена?— прагматичный пират смотрит на ту, что любит всей своей душой. Всему есть своя цена. Любой услуге. Это непреложный закон жизни.

— Десять лет в море за один день с той, кого любишь всем сердцем,— лукавая улыбка Калипсо кажется почти виноватой. И объятия становятся всё крепче.

— Я согласен,— его богиня облегчённо выдыхает, даря очередной поцелуй.— Но при том условии, что ты родишь мне сына.

Наглец Джонс уверен, что в ту ночь они зачали своего ребёнка. Ребёнка, который так никогда и не назовёт его отцом.

А на условленную встречу в один-единственный день на суше коварная женщина так и не является, несмотря на все свои клятвы и обещания. Обманутый любимой Дейви Джонс бредёт по морскому берегу, воя от тоски и снедающей боли, и чувствует, как что-то в нём меняется. Правы старики — у женщин нет души. Им нечего делать в море, ибо все беды от баб. Но почему же так кровоточит преданное сердце? Почему болит и мается бессмертная душа?

Пираты что угодно готовы отдать ради возможности заключить морскую богиню в смертное тело. Какое удачное совпадение — Джонс, суровый бессердечный (теперь бессердечный) капитан «Летучего голландца», как раз знает такой способ. Самое то для того, чтобы проучить своенравную, неверную любовницу. Девять песо — девять предметов-талисманов — надёжно удержат её в уродливой оболочке, лишённую сил подчинить любимое море.

— Море — это я,— усмехается своему отражению Джонс. И отражение меняется, как и корабль, и команда, и всё вокруг. Всему есть своя цена.

Об обещанном за службу сыне мужчина не вспоминает долгие годы. Зачем? Это дитя ему никогда не увидеть, не взять на руки. А потом он видит перед собой наглую девчонку, до безумия любящую молодого пиратика. Девчонку, так похожую на грозную богиню моря, с которой Джонс провёл не одну ночь. И Дейви понимает, что и тут Калипсо обманула его — вместо обещанного сына родила гордячку-дочь.

* * *

Ещё когда Дейви Джонс был мальчонкой, Калипсо наблюдала за ним. Пеной на вершинах волн, криками чаек в небе, сереной среди толщи воды, крестьянкой из соседней деревушки. Сын рыбака, дитя, рождённое среди морской соли. Уже тот факт, что его первый крик достиг ушей морской владычицы, говорит о многом. У него будет великая судьба. Судьба, которая покорит многих. Его имени будут бояться. Перед ним будут благоговеть. Почему? Потому что его оберегает сама Калипсо.

— Какой славный ребёнок,— довольно щурится богиня, пока мать, счастливая рыбачка, хлопочет у очага.

— Да, славный. Только засыпает лишь под шум волн,— улыбается женщина, вытирая красные суховатые руки о замызганный передник.

— Значит, свою жизнь свяжет с морем,— говорит Калипсо. И, прежде чем уйти, всовывает в ладони рыбачке маленькую музыкальную шкатулочку.— Для того чтобы засыпал лучше.

Богиня знает, что смертная всё поймёт. И не станет отнимать у сына новую игрушку. Суеверная она, не хочет спугнуть призрачную удачу своего первенца.

Калипсо имеет много обличий. Ведь она — это море. Свободное, чистое и яростное. Самая непредсказуемая стихия, что не терпит постоянства. Так почему же желторотый юнец ухитряется узнавать её среди тысячи смазливых шлюх Тортуги?

— Это опять ты?— суровый, серьёзный не по годам мальчишка-юнга робко улыбается, боясь вздохнуть. Калипсо это льстит. Ещё ни разу не один моряк не любил, не боготворил её так, как Дейви Джонс.— Я скучал...

Неопытный юнец со страхом целует кончики её пальцев. Молодой матрос позволяет себе взять богиню под локоть и учит её, хохочущую, какой-то затейливой людской пляске. Первый помощник, уже состоявшийся мужчина, ласкает Калипсо тёмными ночами и молит, подобно мальчишке, не уходить. А грозный капитан, которого боятся все пираты девяти морей, дарит ей себя, своё сердце, всё без остатка, до ужаса наивно полагая, что ничего от этого не изменится.

С самого рождения Дейви Джонса Калипсо знала, что ему предназначена особая судьба, ради которой он и был рождён. «Летучий голландец» давно ждёт своего капитана. Ждут его запертые в междумирье мертвецы, чьи стоны ежечасно, ежеминутно и ежесекундно слышит морская богиня. Но цена за такое предназначение слишком высока.

— Десять лет в море за один день на суше с той, кого любишь всем сердцем,— простой ответ на простой вопрос. Не откажется ли Дейви Джонс, услышав подобное?

— Я согласен. Но при одном условии.— Наглец ещё условия ставит!— Ты родишь мне сына.

Будто её сердца не достаточно этому пирату. Но Калипсо, гордая повелительница морей и океанов, соглашается, позволяя своему капитану ласкать её тело. Она родит ему ребёнка, если он того желает. И вечером Дейви Джонс, грозный пират, но человек с добрым, любящим сердцем, уплывает в зелёной вспышке.

Но вот проблема: не сын растёт в чреве морской повелительницы, а девочка. Смертное дитя с душой, бессмертной, как само море, и сердцем истинного пирата. Такому младенцу не место рядом с родителями, как это ни прискорбно. По крайней мере, не сейчас. Позже девочка вернётся в морские пучины. Когда придёт её время.

Заботливые волны выносят на стылый берег плетёную корзинку с кричащим младенцем. И английские вельможи, что недавно потеряли свою родную дочь, с радостью берут милого ребёнка в свой дом, обещая никому и никогда не говорить о том, в чём было принесено это дитя. Но холодные воды помнят, чей ребёнок растёт в туманной Англии. Ласкает холодная пена своё чадо, что удирает от нянек, несётся по заливу, громко хохоча. А глупым людям чудится ещё один смех, смех великой Калипсо.

Но люди не просто глупы. Они трусливы. Боятся всего, чего не знают, мечтаю приручить неподвластные им стихии. Чудовищным обманом, кровавой изменой со стороны столь любимых пиратов заперта несчастная Калипсо в тело, неприятное до омерзения. Вдали от обожаемого моря, от любимого моряка и их дочери. Кто и за что её так предал? Кто освободит её из смертное оболочки? Как скоро?

А в девочке, сидящей напротив, точно изваяние, горюющей по преданному коварному Джонсу другу, Тиа Дальма видит другую женщину, вольную, что ветер над морскими пучинами. Видит прежнюю себя.

— Всему есть своя цена, Элизабет,— шепчет колдунья той, что считает своей дочерью. Девочка ведь даже не подозревает, что она сама является уплатой за давнюю услугу.

* * *

Элизабет Суонн за свою короткую жизнь может похвастаться превеликим множеством прозвищ. Почему так получилось? Ей и самой не понятно. Но, что самое удивительное, все эти прозвища она помнит. И знает, что в них есть определённая доля правды.

У отца для малышки Лиззи было особое прозвище. Странное, что просто жуть, но милое, домашнее. Девочка из плетёной корзинки. Малюткой Элизабет обожала его, не замечая, как сереет лицом мать, и с удовольствием слушала её невнятных объяснений, мол, когда Лиззи родилась, семейство не успело озаботиться колыбелью для малышки, и девочка какое-то время спала в плетёной корзинке. Лишь одно удивляло юную мисс Суонн — почему матушка так боится этого прозвища, раз оно столь безобидное?

Девочка-русалка — шипели няньки, вытаскивая прочь из холодных английских вод свою маленькую госпожу. И суеверно крестились, заслышав чей-то незаметный смех, так похожий на звонкий плеск волн. Элизабет только фыркала, подставляя свои ступни морской пене, ласковой, что материнские руки. Нет, эти воды никогда не заберут жизнь юной леди. Почему-то девочка это точно знала.

И у мистера Гиббса, опытного матроса, нашлось прозвище для леди Суонн. Маленькая пиратка — смеялся он, ласково оглаживая девочку по выгоревшим на солнце волосам, а сам спешно оглядывался. Его бы точно не похвалило вышестоящее начальство, узнай оно, какую унизительную кличку дал моряк своей госпоже. Но Элизабет лишь звонко смеялась, цепляясь тонкими пальчиками за руку мужчины, и просила, молила рассказать побольше морских баек. И мистер Гиббс рассказывал, даже не подозревая о том, насколько пророческими окажутся его слова. Маленькая пиратка.

Леди Суонн. Самое ненавистное Элизабет прозвище, по-другому и не назовёшь. Ложь от начала и до конца, запирающая в неудобный корсет и неприемлемый этикет дух, что всегда стремился к морю. Она сковывает сердце пирата в тесной клетке правил, не оставляя ни малейшей лазейки.

— Леди Суонн,— вздыхают на светских приёмах галантные юноши, восхищаясь внешностью только начавшей цвести Элизабет. Отчего-то её воротит от их притворных вздохов.

— Леди Суонн,— тихо и нежно шепчет коммандер Норрингтон. И девушке становится до слёз грустно и обидно — она не хочет этого брака.

— Леди Суонн,— пылкий молодой кузнец говорит это твёрдо и так по-простому, с любовью, что сердце губернаторской дочки так и норовит выскочить из своей клетки. Пожалуй, этот мальчишка, Уилл Тёрнер, единственный, кому она может простить это обращение.

А оказавшись среди морских разбойников, Элизабет мгновенно обзаводится целым ворохом прозвищ. Ох, как только пираты её ни называют! И милашкой, и пупсиком, и красоткой... Моряки, не привыкшие к дамскому обществу, кроме как к обществу портовых шлюх, надсмехаются, как могут, и общаются, как умеют. И Элизабет их за это винить не может. А так они миляги. По крайней мере, некоторые из них, такие, как Барбосса и Джек Воробей. Ах, простите! Капитан Джек Воробей.

Миледи. Пожалуй, это любимое прозвище Элизабет. Но о нём никто не знает, кроме одного удалого пирата с карими глазами, сильными руками ловкого кузнеца и светлой, удивительно чистой душой.

— Миледи,— шепчет он в ночной тиши морского путешествия. И столь простое слово заставляет сердце мисс Суонн, не стеснённое более клеткой скучных правил, сладко-сладко трепетать. Душа юной пиратки горит ярко, даря свою любовь самому честному и доброму из морских разбойников.

— Всему есть своя цена, Элизабет Суонн, — её собственное имя звучит в устах Тиа Дальмы подобно насмешке, горькой, как сама судьба. Почему? Не совсем понятно. Но почему, глядя в тёмные глаза колдуньи, девушке хочется плакать, точно девочке, потерявшей мать.

Каждое прозвище несёт в себе что-то настоящее, некую частичку человека. Это Элизабет уяснила ещё девчонкой. Вот только не всегда хочется знать, какая именно правда лежит в его основе.

— Мама не хотела тебе говорить, но мы нашли тебя в корзинке на берегу океана. Поэтому я и звал тебя так, моя девочка из плетёной корзинки,— дух убиенного отца печально улыбается, крича вслед Чёрной Жемчужине.

— Милашка, ты в порядке?— ладонь Джека Воробья сжимает плечо Элизабет слишком сильно. И Уилл непозволительно крепко прижимает её к себе, справедливо опасаясь, что его невеста сиганёт за борт.

Лишь Тиа Дальма неестественно оживляется, провожая взглядом шлюпку с губернатором Суонном. Этого странного веселья, почти радости в глазах темнокожей колдуньи Элизабет не понимает. Как можно радоваться смерти её отца? Или... не отца? Кто её родители? Кто тогда она сама?

Три дня спустя та же Тиа Дальма, а на деле сидящая в клетке богиня Калипсо, открывает новой пиратской королеве свой страшный секрет. Секрет, который, возможно, и должен был оставаться секретом.

— Я хотела назвать тебя Сереной, мечтала, что ты будешь плавать вместе с русалками среди морских вод,— женщина с кожей тёмной, точно ночь, улыбается печально-печально, вслушиваясь в мелодию старой музыкальной шкатулки.— Но живому младенцу не место среди толщи океана. Твой срок умирать ещё не пришёл тогда...

Она замолкает, останавливая пение шкатулки. А Элизабет сидит, точно громом поражённая. Не может быть это правдой! Это глупая выдумка, очередная шутка ведьмы. Только в одном проблема состоит — Тиа Дальма никогда не шутит.

— Всему есть своя цена, Элизабет,— грустно говорит богиня.— За любовь ко мне твой отец расплатился жизнью на суше, а я за любовь к нему заплатила тобой.

Эти слова пугают Элизабет. Пугают до дрожи и нервного мандража. Но что именно так пугает девушку? Осознание того, что её настоящий отец — страшнейшее чудище морей и океанов, а мать является древней богиней? Или осознание другого факта, куда более тяжёлого: возможно, им с Уиллом придётся заплатить за свою любовь столь же непомерную цену.

На закате следующего дня они эту цену платят. Уильям платит за один день с женой десятью годами службы в потустороннем море, а Элизабет платит за свою любовь разлукой с мужем.