Чудеса (гет)

Вот уже вторую неделю Северус Снейп лежит, уставившись в потолок. Ему удобно и почти уютно, если не брать во внимание повязку на шее и тот факт, что он вроде бы как собирался умереть, но — увы. Вторую неделю его пичкают разными зельями и запрещают говорить. Не то чтобы Снейпу очень хотелось, но само явление запрета страшно раздражает.

Еще Северуса раздражает Гарри Поттер, который ежедневно приходит со скорбной физиономией. Трепло несчастное! Если бы пострадавшие голосовые связки Снейпа хоть немного работали, Поттер ограничился бы одним визитом. И навсегда уяснил бы, что тайна — это когда ее знают двое и один из них уже труп. Правда, отдавая Гарри свои воспоминания, Северус рассчитывал, что трупов будет два. На деле же — выжили оба, как ни парадоксально.

Стоило признать, что одинокого Поттера еще можно было вытерпеть. Но Уизли и Грейнджер, периодически приходившие вместе с приятелем и сочувственно взирающие на пациента в приоткрытую дверь, раздражали не в пример сильнее.

Снейп знал, почему его жалеют. Считалось, что организм его пережил настолько сильную встряску, что не способен к нормальному функционированию. И что якобы именно поэтому все дни и ночи Северус Снейп, бывший шпион и профессор зельеварения, проводит, уставившись в одну точку на потолке. Целители, не стесняясь, говорили, что полноценным человеком Снейпу уже не стать. Что вместе с воспоминаниями он отдал слишком много магической силы. Разное предполагали.

И все ошибались, конечно.

Снейпу просто все равно. Он собирался умереть. У него не получилось.

А кстати, кто его спас?

Ответ приходит к нему сам на исходе второй недели. Оправляет платье в мелкий цветочек, прежде чем сесть на край больничной койки, подогнув под себя одну ногу. «Какая пошлость!» — кривится Снейп. Вернее, скривился бы в прошлой жизни. Ныне он смотрит в потолок и все действия неожиданной гости не видит, а угадывает по звукам.

Вот шуршание фольги — она разворачивает конфету. Ни ответа ни привета, как не стыдно прийти к больному с визитом, чтобы есть сладости, которые этому самому больному противопоказаны?!

Словно в ответ на его мысленное возмущение гостья прикасается к его губам прохладными тонкими пальчиками и осторожно кладет ему в рот леденец. Очень опрометчивый поступок! Так и подавиться недолго!

Но леденец тает почти мгновенно, пахнет медом, и на вкус — чистый мед. Снейп с удивлением понимает, что привычная боль в горле, с которой он уже успел подружиться, постепенно сходит на нет.

Это ново. Непривычно. Почти неестественно.

В этой палате на одного у него — собственный мир. Он две недели смотрит в потолок, загоняя все, что осталось от Северуса Снейпа как можно глубже, в дальний уголок сознания, лишь бы не чувствовать, как болит горло и измучена душа.

И ведь не вылечить же ни одно, ни другое…

И вдруг появляется некто, кто берет на себя роль бога и… А кто?

Впервые за две недели Северус отрывает взгляд от потолка. Ему облегчают задачу: девушка поднимается на ноги, становясь рядом с ним, чтобы Снейпу не пришлось напрягать ни шею, ни глаза.

Полоумная Лавгуд, задери его Волдеморт!

— Здравствуйте, профессор, — звонко говорит она. — Рада, что вам лучше.

«Да с чего ты взяла?!» — хочется рыкнуть Снейпу в ответ. Но он лишь обреченно возводит взгляд обратно, к потолку. Там ничего не меняется. И это прекрасно — должна же быть в мире какая-то стабильность.

* * *

Луна возвращается на следующий день. Платье на ней другое, но тоже в меленький цветочек. Кто бы знал, как сильно Северус ненавидит такую ткань! Из нее срочно, обязательно, прямо сейчас следует запретить шить девичьи платья!

Леденец на этот раз со вкусом шалфея, но помогает так же чарующе быстро, как и вчерашний. Но Снейп не радуется — ему страшно. Пока Лавгуд, напевая, ставит на тумбочку возле кровати вазу с колокольчиками, Снейп рисует себе лихорадочные картины будущего.

Вот Лавгуд надоедает навещать больного. А значит, не будет больше ни платьев в цветочек, ни звонкого голоса, ни волшебных леденцов. А снова — потолок, трубки, разводящие руками целители. И жалостливые взгляды Поттера и компании.

«Кстати, странно, что Молли до сих пор не прибежала!»

Или Лавгуд встречает молодого и красивого колдомедика, влюбляется и приходит к Снейпу уже лишь для того, чтобы повидаться с бойфрендом. И забывает про леденцы. И про Снейпа тоже, собственно, забывает.

Или — самое страшное — Лавгуд вдруг вспоминает, что пациент, к которому она так добра и чей голос она спасает не кто иной, как предатель Северус Снейп. Тот самый Снейп, изводивший ее своими придирками все семь лет школьной жизни. Тот самый Снейп, помощи и прощения не заслуживающий.

Устав беспокоиться, Северус вновь смотрит на потолок, но…

Лавгуд коварна. Колокольчики, леденцы, песни, платья — лишь ширма для того, чтобы лишить его привычного утешения! Потолок теперь не белый, он зелено-желтый. Присмотревшись, Снейп понимает, что на потолке Лавгуд изобразила лесную поляну, покрытую одуванчиками.

— Рядом с вами чересчур много мозгошмыгов, профессор!

Смотреть в одну точку остановившимся взглядом теперь намного сложнее.

* * *

Лавгуд продолжает упорно приходить каждый день. Разные платья, одно глупее другого, леденцы с разным вкусом, но одинаково хорошо снимающие боль в горле. Колдомедики перестают давать Снейпу обезболивающее и, похоже, вообще какие бы то ни было зелья.

— Чудо… чудо… — говорят они, выходя из палаты, и снова, и снова разводят руками.

Снейп твердо знает, что никакого чуда нет. Ведь нельзя же назвать чудом встрепанную странную девчонку, сумевшую своей заботой и теплом перебороть его апатию и пессимизм?

Теперь Северус ждет появления Луны, словно первых солнечных лучей. Он еще не знает, чего больше в той странной смеси эмоций, которые вызывает у него эта девушка: благодарности, раздражения, обожания, восхищения... И, пожалуй, плевать. Главное — она приходит, хотя ничем ему не обязана.

Приходит просто потому, что он — Северус Снейп и ему плохо.

Спустя две недели он пробует встать. Сам, в полном одиночестве. Он с трудом опускает вниз бледные длинные ноги, осторожно разминает мышцы. Атрофии нет, спасибо зельям, но он так долго и старательно подавлял в себе всякое желание жить, что зелья могли и не сработать, как положено…

Снейпу снова страшно. На этот раз — он боится собственных надежд. Нет ничего страшнее разбитых, неоправданных надежд.

Он делает неверный шаг, другой. Слава Мерлину добирается до окна, тяжело опирается о подоконник.

В эту секунду заходит Луна, как всегда прекрасная в новом платье — красном в крупный белый горох. Радостно всплескивает руками, бросается навстречу и обнимает, не задумавшись ни на мгновение.

Снейп замирает.

Каждый год прожитых лет вдруг кирпичом оседает на его плечах. Каждый неправедный поступок кажется клеймом, выжженным на коже. Он медленно отстраняет улыбающуюся девушку, с трудом возвращается обратно в постель и впервые ложится набок, повернувшись спиной к гостье.

Луна долго стоит рядом, ничего не говоря. Потом исчезает, оставив на тумбочке очередной леденец. Сегодня — медовый. Леденец слегка горчит, когда Снейп кладет его в рот.

* * *

Луна возвращается через два дня. Стоило догадаться — она и в школе была донельзя упорная. За это время в палате Снейпа перебывала целая толпа, включая Грейнджер. Лохматая всезнайка долго рассказывает сама себе, как Луна изобретала именно этот состав для своих волшебных во всех смыслах леденцов, как собирала редкие травы, как ездила к Чо Чанг.

Как будто ему без Грейнджер мало угрызений совести!

Но польза от ее посещения есть. Когда Луна наконец появляется, Снейпу есть, что ей сказать.

— Если чудеса случаются каждый день, то они теряют свою волшебную силу, — хрипит он.

Глаза Луны сияют, она отрицательно качает головой.

— Некоторые чудеса должны случаться каждый день. И в этом — их сила, — говорит она.

На этот раз Северус отвечает на ее целомудренное объятие. Одуванчики подмигивают им с потолка.