Nocturne (джен)

Нет, нельзя сказать, что он не любил балы. Все эти торжественные и пышные приёмы, что устраивала каждый сезон его матушка, неизменно его веселили, а фантазия, с которой она выбирала тематику грядущего слёта всей благороднейшей и чистокровнейшей знати магического общества, приводила в восторг.

Будучи в Хогвартсе, он всегда с нетерпением ждал заветного письма с фамильной печатью, где аккуратным материнским почерком сообщалось всё о грядущем торжестве — от закусок до краткого списка иностранных гостей. А каким полным зависти и жгучего любопытства взглядом провожали конверт с голубой розой, который приносила ему сова ровно за месяц и семь дней до бала! Он всегда узнавал о бале первым, остальные же мучились в ожидании ещё неделю. Некоторые особо наглые личности даже пытались перехватить или похитить письмо, впрочем, все их попытки потерпели крах и были впоследствии жестоко (и, разумеется, тайно) отомщены.

Нет, нельзя сказать, что он не любил балы. Он любил их трепетно и страстно. Он любил смаковать все известные подробности грядущего торжества с однокурсниками, особенно с однокурсницами, таинственно молчать и прерываться на полуслове, чарующе улыбаться, сверкая глазами. Он любил сидеть в библиотеке до полуночи и листать модные журналы разных эпох, целые сборники репродукций картин великих мастеров, а затем точеными движениями карандаша создавать наброски будущего костюма, гонять домовиков с дорогой редчайшей тканью и в конце концов надевать новый, идеально сидящий костюм. Многим покажется это глупым, девчачьим и недостойным такой особы, как он, но он называл это стилем и совершенством.

Он любил неспешные разговоры, лёгкий флирт с дамами, иногда даже много старше его (это он находил особенно забавным), он любил польки и кадрили, бурные дискуссии за карточным столом и, конечно, заговоры, которые тихо рождались в самых укромных и тёмных уголках поместья, чтобы потом разгореться бушующим пламенем, приносящим тепло и богатство в одни дома и беспощадно разрушающим другие.

На этих пышных приёмах он по-настоящему жил и дышал полной грудью, но сегодня было откровенно скучно. Вовсю бурлил летний бал, грозя уже через час превратиться из светской встречи знати высшего общества, носившей скорее деловой и официальный характер, чем развлекательный, в вульгарный и громкий балаганчик, достойный разве что публичного дома. Этот вечер было решено провести под знаком эпохи Рококо, и обрадованные волшебницы изощрялись в самых невозможных способах, чтобы достичь звания самой роскошной, красивой и оригинальной женщины на балу. В ход шло всё: белые напудренные парики расцветали садами и достигали таких впечатляющих размеров, что, казалось, касались потолка; талии затягивались в тугие корсеты, а пышные юбки панье раздавались вширь, создавая пробки в узких коридорах. Не гнушались дамы чар и иллюзий — так, одна изобретательная ведьма пришла с пылающими синим огнём волосами, однако домовики, жалкие создания, восприняли иллюзию как пожар и вылили на дамочку ушат ледяной воды.

Он сам был одет в духе того времени: жюстокор, камзол, белоснежная рубашка с жабо из тонкого шёлка, чулки и коротенькие штаны до колена. Собственный кукольный облик его смешил, и единственным, что проливало свет на его душу, были волосы — природная платина позволяла ему не унижаться до напудренных париков.

Стоит также отметить, что в этот чудный июльский вечер стояла столь же чудеснейшая духота, и все затянутые натуго волшебницы задыхались, пот стекал тонкими ручейками из-под тяжелых куафюр, оставляя мокрые следы на набеленных лицах. Никакие охлаждающие чары не помогали, и платья постепенно раскрывались, являя липкие потные тела. Воистину чудесное зрелище.

— Люциус, милый, подойди сюда! Ты знаком с леди Нотт? — дражайшая матушка, жеманно улыбаясь, потянула его в сторону чахлой и унылой леди Нотт. М-да, матери Тобиаса эпоха Рококо явно не к лицу — и так не блиставшая здоровьем леди сейчас грозила сойти за нарядно выряженную покойницу.

— Конечно, знаком, maman, она бывает у нас каждую неделю, вторник и четверг, five o'clock, надеюсь, я ничего не забыл?

— Mon petit chou! Ты ничего не можешь забыть, ты же такой умненький, красивенький, comme il faut! — от патоки в её голосе начинало сводить зубы, — Матильда, дорогая, ты же помнишь моего сына Люциуса?

— Конечно, как я могу забыть! Как ты вырос, mon cher, стал уже совсем большим. Тобби постоянно рассказывает о тебе! — Боже, она назвала его Тобби. Как собачку. Пре-лест-но.

— Нет, к сожалению, madame, нам не удаётся пересекаться в школе. Вы ведь знаете, как это бывает? Разные курсы, круг друзей, знакомых.

— Я понимаю-понимаю, мой сладкий. Тобби исключительно умный мальчик и достоин самого лучшего, — кажется, она потеряла к нему интерес: её кислое лицо на миг растянулось в вымученной улыбке, никак не затронувшей глаз, и вот всё её внимание обращено в сторону.

Какой короткий разговор! Сюда уже царственно спешит Вальпурга Блэк — она старше его матери на добрый десяток лет, родственники уже и не надеялись выдать её замуж, однако в этом году в Хогвартс идёт её сын. Интересно, он называл её в детстве бабушкой? То-то она бесится каждый раз, когда его видит.

Коротко улыбнувшись матери, Люциус под ироничные взгляды мужчин быстро ретировался из опасной зоны. Все мы любим высмеивать в чужих свои пороки! Люциус собственными глазами видел, как на последнем слёте всех древнейших и благороднейших достопочтенный лорд Пьюси, вон тот, что стоит в паре метров, мерзко хихикая и тыча в него пальцем, будучи изрядно навеселе (что бывает с ним довольно часто, и сегодня — не исключение), прятался от своей не шибко умной супруги под столом, после того как она заметила его открыто флиртующим с особой вдвое младше него. И этот субъект, пусть весьма родовитый и уважаемый, смеет тыкать в него, Люциуса Малфоя, своей сарделькой! Неслыханная дерзость! Люциусу не хочется в свои семнадцать казаться брюзжащим стариком, но аристократия мельчает. Людей достоинства и чести, таких, как престарелый лорд Принц, лорд Арктурус Блэк Второй (он ещё застал его при жизни) или же его отец Абраксас. Воистину печальное зрелище!

В такие моменты скорбной задумчивости и болезненного идеализма Люциус по обыкновению обращал робкий (он сам порой не понимал почему) взгляд на высокую и гордую фигуру лорда Волдеморта — разумеется, если тот находился в зале. Лорд Волдеморт появился в магической Британии не так давно; никому не известный, он сумел мигом обратить на себя внимание всей магической знати своей преданностью чистокровным идеалам, гениальным умом, невообразимой магической мощью и обаянием, способным подчинить себе любого, даже самого сильного духом, человека. Самое прекрасное, что Люциус находил в Лорде Волдеморте, состояло в том, что его слова никогда не расходились с делом: он пообещал скинуть маглорожденную обезьяну с поста Министра — и он скинул. Это действительно восхищало. С успокоенной душой Люциус позволил себе вздохнуть: будущее магической Британии было в хороших руках.

Люциус забыл, как дышать. Какой-то идиот придумал вылить на себя целый флакон духов, чтобы скрыть отвратительный запах пота. Почему мать не дала ещё команду домовикам проветрить помещение? Очевидно, из-за бокала с шампанским, который не покидает её рук уже битый час, заколдованный на вечную наполненность. Он никогда ещё не думал, что шампанским можно опьянеть настолько, что толстый слой белил не сможет справиться с румянцем. Издалека послышался развязный всхлип, и Люциус гадливо поморщился — уже успевшая стянуть жаркий куафюр Беллатрикс буквально вешалась на своего новоиспеченного женишка, чему тот был, безусловно, рад. Люциусу стало не по себе. Моргана-прародительница, нужно как можно скорее уходить отсюда.

Подозвав щелчком пальца домовика, Люциус дал ему перечень кратких указаний. Домовой эльф выглядел настолько плохо, насколько вообще могут выглядеть такие жалкие существа. Похоже, они тоже были не в восторге от происходящего вокруг безумия. Взгляд Люциуса вновь невольно стал искать фигуру Лорда Волдеморта — тот стоял неподвижно, словно скала, он возвышался над всем пошлым и жалким миром. Их глаза невольно пересеклись, Люциус в невольном благоговении силой заставил себя не отводить взгляд. Иронично приподняв бровь, Лорд отсалютовал ему бокалом, и Люциус, искривив губы в подобии улыбки (которая всё равно не вышла из-за охватившего его трепета), отвернулся и поспешил к выходу на улицу, так и не сумев побороть нервной дрожи.

Долгожданный свежий воздух отозвался в его голове лёгким головокружением и неожиданной ясностью мысли. Несмотря на жару, охватившую большую часть суток, ночь была холодна, что благоприятно сказывалось на его запаренных в духоте нервах. Слабый ветерок приятно обдавал лицо, хотелось закрыть глаза и вдохнуть полной грудью терпкий воздух. Из-под кустов послышались томные вздохи вперемешку с хихиканьем, но Люциуса это ничуть не волновало, он даже сумел порадоваться за умных влюблённых, догадавшихся выйти на воздух.

Казалось, Люциус был опьянен. Это даже было смешно, учитывая, что приток кислорода придал трезвости его уму. Томление и тоска, преследовавшие его весь вечер, лопнули мыльным пузырем, отчего в ушах даже немного звенело, или ему всё это только казалось? Действительно, какие чудеса способен творить чистый воздух с вялым, разрыхленным разумом.

Ночь была удивительно хороша. Тёмный сад чуть колыхался под дыханием ветра, недвижный сумрак был тих, нос щекотал дурманящий запах сирени и роз. В сладком мареве Люциус двинулся вглубь сада, совершенно не понимая, куда и зачем он идет, ноги сами несли его.

Он был без понятия, где находился. Будучи мальчишкой, он облазил весь заросший сад, создавая масштабные и красивые карты местности для своих игр. Когда в поместье приходили по тем или иным делам взрослые маги, они часто приводили с собой своих чад. Люциус показывал им свои карты и, если собиралось много примерно его возраста, устраивал настоящие садовые войны. Они делились на две равные части: одна команда шла в битву во имя Мерлина, другая — во имя Морганы. За «Мерлина» шли под чутким руководством Люциуса, а за «Моргану» — под верховенством воинственной Беллатрикс. Родители всячески поощряли подобное времяпрепровождение своих детей, отправляли им на помощь домовиков и следили за военными действиями с просторного балкона. Люциус знал каждое дерево, каждую травинку этого сада, но сейчас решительно его не узнавал.

Всё вокруг казалось ирреальным: и чёрные деревья, и мягкое отражение полной луны в пруду, и одиночные стоны птиц… Зацепившись носком туфель за древесный корень, Люциус упал прямо в объятия древнего тиса. Прижавшись к нему всем телом, Люциус широко раскрыл глаза и обомлел — в старинной тисовой аллее стояли статуи, увитые плющом. Мраморные фигуры, древние и прекрасные, застыли в лунном сиянии, проникающем сквозь густые вечнозеленые ветви. Не помня себя, Люциус потянулся вглубь аллеи. Он точно никогда не видел подобного прежде. Охваченный трепетом, он скользил безвольными пальцами по холодному мрамору, уходил всё дальше и шептал имена, имена на постаментах. Он внимательно вглядывался в каждое лицо, еле дышал и находил схожие черты. Черты застывших лиц, так похожих на его собственное живое лицо.

Он вглядывался, пока не застыл, увидев свой тонкий, высеченный из мрамора профиль. Его узкое лицо, тонкий с горбинкой нос и даже слегка асимметричные уши — он видел себя как в зеркале, только глаза были закрыты. Люциус прижался всем телом к статуе, беспорядочно скользя руками по холодному мрамору, ощущая под своими горячими ладонями своё же тело. Мерлин, он был так прекрасен. Совершенство формы, он — это лучшее, что когда-либо порождала природа. Обхватив ладонями мраморное лицо, он прижался ещё ближе, наклонился и поцеловал холодные губы.

И ему казалось, что эти губы ему отвечали.