Замыкая круг (джен)

Как хорошо, что есть рамки, не отнимай мои рамки,

(с) Flёur, “Рамки”

Олаф знает, что всё началось с Вальдеса. С того дня, как черноволосый незнакомец с сумасшедшими глазами появился из ниоткуда, чтобы вытащить Олафа из-под обвала, а затем самому свалиться в пропасть и обеспечить спасённого кошмарными снами до конца жизни — вот с этого самого дня всё и началось. Олаф не помнит, как спустился с горы, не отвечает на вопросы родственников и вечерами долго-долго, словно пытаясь разглядеть там ответы на какие-то жизненно важные вопросы, вглядывается в билет на поезд, который должен отвезти его в ближайший город. Вальдес во сне смеётся и падает, падает вниз, и последнее, что видит Кальдмеер перед пробуждением — невозможные синие искры в полубезумных чёрных глазах.

В городе полагается купить билет уже на самолёт — на восток, туда, где находится крупнейший Институт Межгалактического Права на Земле. Отец не мелочится — его сын должен получить самую лучшую и прибыльную профессию. Желания самого сына, с детства зачитывающегося историческими книгами и даже последние каникулы пожелавшего провести за изучением какой-то древности, в расчёт, конечно же, не берутся. “Я так не играю, — говорит Вальдес из сна, — тебе стоит заняться временной археологией!” А потом он снова падает, а Олаф снова — как в каждом сне до этого — протягивает руку, но не успевает его поймать.

Кальдмеер знает, что его долг — быть послушным сыном, опорой для родителей. Стать юристом — мечта его отца. Олаф стоит перед кассой аэропорта и думает о том, что, должно быть, его собственному сыну придётся стать археологом. И ещё о том, что если бы чёртов доктор Вальдес не улыбался, умирая, то сны не были бы такими страшными. Наверное.

Олаф не знает, почему в купленном в результате билете значится совсем не то место назначения, которое планировалось изначально. Он вообще не привык подчиняться сиюминутным порывам — это удел людей, не признающих никаких правил и ограничений. Людей вроде Вальдеса. Но Кальдмеер считает, что для совершения некоторых ключевых, влияющих на всю дальнейшую жизнь поступков людям предоставляется только один шанс. И не собирается жалеть о своём выборе.

* * *

Правила безопасности, политика пацифизма и невмешательства — всё это зазубрено Олафом наизусть задолго до поступления в Северный Исторический. Он не собирается преступать эти порядки, как не собирается сближаться с человеком, который, видимо, поставил себе основной жизненной целью нарушить все возможные законы, а когда они закончатся — изобрести ещё парочку, чтобы наплевать и на них тоже. Доктор Вальдес — человек из будущего, человек, который спас Кальдмеера… Но доктор Вальдес ведёт себя подозрительно, разговаривает, как сумасшедший, а на его поясе висит боевой бластер — предмет, категорически запрещённый археологам. Так что он, быть может, потрясающе интересный человек — но у Олафа нет ни единой причины ему доверять. Однако…

— Ты мне веришь? — спрашивает Вальдес, и Кальдмеер почему-то верит, хотя ему так больно, что трудно дышать, перед глазами пляшут чёрные пятна, мешая рассмотреть хоть что-то — кроме ярких, слишком живых синих искр в глазах Ротгера. Согласно протоколу безопасности, Олаф должен немедленно эвакуироваться в аварийном режиме. Но ему говорят, что в ране яд, а Вальдес обещает, что поможет.

— Не бойся, парень, Бешеный не подведёт, — успокаивает оставшийся с Кальдмеером участник экспедиции, когда остальные уходят. Олафа не нужно успокаивать — ему не страшно, только очень больно. Он не знает, кто такой Бешеный, но думает, что когда в компании людей есть Вальдес, назвать таким именем можно только одного человека.

Нет никаких особых причин доверять незнакомым вооружённым людям. Но для Бешеного, пожалуй, можно сделать исключение.

* * *

Олаф почти не удивляется, когда, оказавшись в замке с “привидениями”, встречает там Вальдеса. Он уже понимает, что в этих встречах есть какая-то закономерность, но ещё не совсем уверен, какая именно. Когда из разрыва летят каменные обломки — и попадают, конечно, в Бешеного, хотя летели-то они в Кальдмеера, — Олаф думает, что закономерность ему не нравится. Быть может, у Вальдеса в принципе сложные взаимоотношения со всякого рода скальными породами, но Кальдмееру вовсе не хочется раз за разом оказываться человеком, из-за которого Бешеный получает такие повреждения. Вальдес падает и не двигается, и какое-то мгновение Олаф снова видит перед собой жуткую улыбку и летящего вниз человека, но видение быстро отступает перед гневным взглядом начальника Вальдеса.

“Счастливая монета семьи Лоренцо” — история довольно старая, конечно, Олаф о ней читал. А Вальдес — наверняка нет. Иначе не лез бы с упорством суицидального маньяка к человеку, одно присутствие которого рядом может его прикончить. Или всё равно полез бы? Но если у Бешеного настолько отсутствует инстинкт самосохранения, придётся кому-то более хладнокровному и уравновешенному позаботиться о безопасности чокнутого “охотника за привидениями”.

* * *

Можно ли изменить чьё-то прошлое, если это прошлое является твоим будущим? Олаф не знает, что будет с ним самим, если Вальдес не появится спасти его от обвала, но он должен попробовать, должен сделать хоть что-то — и потому не приближается, делает над собой усилие, чтобы отвести взгляд, отвернуться и уйти. Это правильно. Неправильно — это испытывать сожаление, словно Кальдмеер теряет старого друга. Они не были друзьями. Не были ведь?

* * *

Олаф не видит Вальдеса несколько лет, успевает повзрослеть, стать профессором, получить собственный именной манипулятор временной воронки и возглавить собственную экспедиционную группу… Он не понимает, почему в одной их этих экспедиций манипулятор внезапно принимается искрить, прошибая руку насквозь электрическими импульсами, но разбираться с этим сперва некогда, а потом всё внимание отвлекает на себя Бешеный.

…Кальдмеер лежит в тёмной комнате на холодном металле и думает, что держаться подальше от Вальдеса — всё равно, что пытаться игнорировать ветер, когда тот сбивает тебя с ног. Хотя тот факт, что в этот раз досталось ему самому, а не Бешеному, его вполне устраивает. Олаф годами пытается найти способ, с помощью которого можно было бы не дать Вальдесу свалиться с той самой горы — но даже если бы он наплевал на один из основных запретов и отправился в прошлое, чтобы появиться перед самим собой, то остановить отколовшийся кусок скалы не представляется возможным. И впервые в голову приходит мысль, что Ротгер ведь всё равно полезет вытаскивать Олафа-мальчишку из-под обвала, даже если они будут едва знакомы — потому что это же Вальдес, и просто невозможно представить, что он поступит как-то иначе, — а значит, держать дистанцию нет никакого смысла. Это странным образом успокаивает — тем спокойствием, каким успокаивается неизлечимо больной, поняв, что смерти не избежать, но перед ней ещё можно успеть пожить.

Разговаривать с Ротгером слишком легко, а время пролетает слишком быстро. Олаф мысленно взвешивает все за и против идеи сохранять дистанцию, и аргументы кажутся равновесными, пока выпавшее из складок куртки знакомое кольцо не сдвигает с места воображаемые чаши весов. “Просто выбери тот вариант, который нравится тебе больше” — сказал Вальдес в одну из прошлых встреч. И Олаф выбирает.

* * *

Действительно ли Олаф хочет всего лишь поприсутствовать на закрытом слушании, где было вынесено судьбоносное решение в пользу создания специального подразделения по борьбе с аномалиями, или же он подсознательно ищет встречи с Вальдесом — на этот вопрос Кальдмеер, пожалуй, не готов ответить даже себе. Манипулятор снова бьётся током — и довольно сильно — при приближении Ротгера, и это уже не похоже на случайность. Олаф начинает думать, что случайностей не бывает вообще. Даже темы, которые они выбирают для почти задушевной беседы в кафе, кажутся ему имеющими какое-то скрытое значение. И внезапно погасший во всём районе свет — тоже не просто совпадение. Скорее, напоминание, что встречи, происходящие поперёк течения времени — опасное занятие. Что в следующий раз кто-то может серьёзно пострадать. Кальдмеер почти с ужасом понимает, что ни одного из них это уже не остановит.

* * *

Вальдес без привычных потусторонних искр в глазах пугает почти до дрожи. Не потому, что выглядит не так, как обычно — а потому, что даже без этих искр он кажется совершенно чокнутым. Ещё не Бешеным, конечно — но и не нормальным человеком тоже. Олаф не удивлён, что Ротгер лезет в самое пекло. Даже появление инопланетного динозавра выглядит чем-то вполне себе предсказуемым — чего ещё ожидать, когда рядом Вальдес? А вот внезапно обнажившиеся различия в мировоззрениях оказываются неприятным сюрпризом. Конечно, Кальдмеер в курсе, что они с Вальдесом с самого начала находятся по разные стороны баррикад. И даже прекрасно помнит, как сам при первой же встрече осудил того за несоблюдение элементарных норм сохранения засекреченной информации. Спор между отделом исследований и отделом устранения вечен, и повторяется каждый раз, стоит только этим командам пересечься — порой и до драк доходит. Но слышать открытую критику в свой адрес именно от Вальдеса неожиданно оказывается очень неприятно.

Не склонный заниматься самообманом Олаф понимает, что все его собственные принципы просто отказываются работать, когда речь идёт о Бешеном. Бешеный — это вечное исключение из любых правил и закономерностей, которым Олаф привык подчиняться, не задумываясь, потому что они являются залогом сохранности его команды во время не таких уж и безопасных экспедиций в прошлое. У Ротгера диаметрально противоположные взгляды на мир, и это можно было бы списать на молодость, если бы Кальдмеер не знал точно, что с возрастом ничего не изменится. Сам он так жить не может, ему необходимы рамки — они и Вальдесу необходимы, больше, чем кому бы то ни было, вот только кто сможет втиснуть в них Бешеного? Переубеждать Ротгера бесполезно, и Олаф делает то единственное, что может — остаётся, чтобы помочь.

Ему стоит немалых усилий оттащить Вальдеса от разрыва — едва ли тот осознаёт, что чуть было не шагнул туда, завороженный увиденным. Кальдмеер не горит желанием проверять, как именно разрыв сводит с ума каждого, кому хватает глупости посмотреть внутрь. Ротгер снова выглядит таким, каким его скоро привыкнут видеть все — невероятно сумасшедшим и абсолютно Бешеным. Таким, каким он и должен выглядеть.

* * *

Конечно, Олаф всегда знал, что этот день однажды придёт. Но ему всё равно до последнего не хочется верить, что Ротгер Вальдес, стоящий перед ним — всё ещё тот самый Ротгер Вальдес, которого Кальдмеер знает вот уже почти тридцать лет. Они заперты в каменной ловушке, круг замкнулся, Время всё-таки добралось до них, вода поднимается с ужасающей скоростью, а Олафа Кальдмеера больше всего волнует, узнает его Бешеный или нет — ситуация нелепей некуда. У Ротгера на руке нет манипулятора — да к тому же он слишком молод ещё, чтобы быть участником экспедиции, и, по словам Шнееталя, не похоже, чтобы Вальдес вообще понимал назначение хоть каких-нибудь из их приборов, так что вывод из этого напрашивается прямо-таки шокирующий. Ротгер, живущий в двадцать втором веке — это какой-то нонсенс. Ему здесь не место, так же, как сверхмощному вычислительному компьютеру не место в какой-нибудь мезозойской эре. Олаф вспоминает свои рассуждения о необходимости рамок для каждого человека и впервые в жизни ловит себя на желании для кого-то эти рамки сломать. Потому что Вальдесу должно быть очень тесно жить в таком скучном мире — иначе с чего бы ему лезть в катакомбы без команды и даже без оборудования?

Решение проблемы находится очень быстро, это уравнение довольно простое. Есть два человека: многое уже повидавший взрослый и подросток, у которого впереди вся жизнь; есть смертельная ловушка и один-единственный манипулятор, уже достаточно зарядившийся для того, чтобы можно было воспользоваться аварийным режимом. В самом деле, Олаф считает, что думать тут особенно и не над чем. Конечно, нельзя предугадать, в какой именно год из пятьдесят первого века занесёт Вальдеса, но Кальдмеер знает, что Бешеный не пропадёт. Главное, успеть защёлкнуть манипулятор и нажать на кнопку. Круг наконец-то замыкается, и Олаф чувствует, что замыкается он как нельзя более правильно. И улыбается при мысли о том, что всё это время был абсолютно не прав, считая, что всё началось с Вальдеса и с его привычки нарушать законы времени и пространства. Потому что Вальдес никак не мог начать нарушать эти законы, оставаясь в своём родном двадцать втором веке. Потому что на самом-то деле всё началось с Кальдмеера.