Разбитое сердце (гет)

— Капитан, вы уже уходите? Так рано?

Питер Блад остановился, услышав восклицание мадемуазель д’Ожерон, которая торопливо последовала за ним в пышный сад, росший вокруг их дома, построенного неподалеку от Кайоны.

Как всегда, дочь губернатора Тортуги выглядела обворожительно: на ней было платье из небесно-голубого муслина, густые волосы, черные, как вороново крыло, тщательно уложенные в роскошную прическу, обрамляли ее продолговатое личико.

Глядя на это прелестное создание, Блад еще раз пожалел о том, что принял приглашение семьи губернатора и пришел сюда. Сам он выглядел весьма неряшливо, несмотря на то, что ради такого визита заставил себя побриться и причесаться. Бенджамин умудрился вычистить его камзол до вполне приемлемого уровня, но все равно Блад отчетливо чувствовал запах винного перегара, идущий от его одежды. Визит в дом губернатора был для него подобен пытке. Во-первых, ему пришлось воздержаться от традиционной утренней порции рома. Похмелиться хотелось дико, но он пообещал д’Ожерону, что придет к ним вечером.

Губернатор сам попросил его о визите. Но Блад знал, что, скорее всего, инициатива здесь принадлежала мадемуазель д’Ожерон, которая присылала ему приглашения почти ежедневно. Он не читал их. Наверное, тогда она решила подключить своего отца, зная, что Блад слишком уважал его, чтобы отказать в столь незначительной просьбе. И уловка сработала.

Блад всё утро промаялся с головной болью, но выдержал этот соблазн. Д’Ожерон, конечно, знал о его печальном недуге, но демонстрировать это было бы слишком невежливо по отношению к старому другу. Нет, он должен прийти в его дом трезвым.

Данное решение далось ему дорогой ценой. Потому что весь оставшийся день до вечера пришлось провести без выпивки.

Настроение Блада сильно испортилось.

Это никуда не годилось.

Он держался, как мог. Улыбался им за столом. Говорил какие-то дежурные фразы, что именно — уже не помнил.

А потом понял, что больше не вытерпит. Мадлен д’Ожерон пыталась его растормошить — ох, какая она все-таки милая в этом платье! — но все, о чем он мог сейчас думать, это ром. Ему нужно было выпить, и как можно быстрее. Как можно больше. Чтобы снова погрузиться в приятное забытье.

Он спохватился, осознав, что напивается прямо здесь, в этом гостеприимном доме, на глазах у девушки, которую два года назад вырвал из лап грязного пирата по имени Левассёр.

Впрочем, он и сам грязный пират. Ничем не лучше того парня.

Извиниться и уйти. Прямо сейчас. Пока он еще может держать себя в руках.

Пока он еще может стоять на ногах.

— Капитан, прошу вас, не уходите, — она подошла к нему, прижав руки к груди. — Мы приготовили чудесный десерт и хотели порадовать вас!

— Мадемуазель, мне очень жаль, но я действительно не могу остаться, — ответил он по-французски. Этот язык давался ему не так легко, как испанский, а сейчас, когда он пребывал в легком опьянении, говорить было особенно трудно.

— Капитан!

Он не сразу понял, что изменилось. Только потом осознал, что она заговорила с ним по-английски. Почему-то это его растрогало. Но через мгновение он одернул себя, заставляя держаться спокойно.

И поменьше дурацких пьяных ухмылок.

— Что с вами происходит?

— Ничего не происходит, — он чувствовал, что все-таки начинает ухмыляться.

Дурной признак. Надо срочно уходить.

— Пожалуйста, пожалуйста, капитан, хотя бы один раз скажите мне правду!

Она так мило говорила это слово «пожалуйста»...

Блад заставил себя посмотреть в ее глаза.

Мадлен д’Ожерон, статная черноглазая красавица...

— Вас как будто подменили с тех пор, как вы вернулись с Ямайки, — сказала она. — Вы перестали навещать нас. Вы...

— Мне очень жаль, — сказал он ровным голосом.

— Мне сказали... Что вы целыми днями пропадаете в портовых тавернах, среди всех этих разбойников... — продолжала она дрожащим голосом. — Мне сказали, что вы пьете этот отвратительный ром и играете в кости...

Блад тяжело вздохнул.

— Вам сказали правду, мадемуазель...

— Но я всё равно в это не верю! — вскричала она неожиданно. — И даже если вы сами мне это скажете, я хочу, чтобы вы знали: для меня вы — самый благородный, самый лучший, самый достойный человек на свете!

— Мадемуазель... — Блад попытался ее перебить, но она мотнула головой, и он заметил, что в ее глазах стоят слезы. — И всегда будете лучшим, даже если... если...

Она разрыдалась, не закончив фразы.

Блад чувствовал растерянность и злость. Он злился на себя и растерялся при виде женских слез, как это случалось со многими мужчинами.

— Мадемуазель... — сказал он смущенно.

— Я всегда буду помнить то, что именно вы спасли меня тогда, всегда буду вам за это благодарна, — говорила она, не слушая его возражений, — И я всегда буду вас любить, даже если вам на это наплевать, капитан...

— Мадемуазель д’Ожерон! — Блад теперь почти умолял. — Мадлен! — воскликнул он, пытаясь ее остановить.

— Вы, наверное, думаете, что я испорченная, раз дерзнула заговорить с вами об этом? — говорила она, и ее глаза сверкнули, все еще влажные от слез. — А мне плевать на репутацию, тем более, что она все равно погублена еще два года назад! Я очень благодарна вам за то, что вы пытались выгородить меня тогда, я действительно высоко ценю это, капитан. Если бы отец узнал всю правду, это очень расстроило бы его. Хотя могу понять, если вы после этого обо мне не очень высокого мнения...

— Мадлен, что вы говорите?! — взмолился Блад. — Как у вас только язык повернулся сказать такое?!

— А что еще я могу сказать, когда человек, которого я люблю, избегает меня? Вы меня презираете... Вы думаете, что я легкомысленная, испорченная... Как еще можно думать о той, кто способна поступить так, как я поступила тогда, написав Левассёру это глупое письмо?

Блад застонал, желая исчезнуть из этого сада, оказаться где-нибудь еще. Он бы мог ей объяснить, но понимал, что сейчас она все равно его не услышит.

— Мадлен, это вовсе не так. Но вы должны понять меня. Мы — люди из разных кругов общества. И вряд ли будет какой-либо толк...

— Мне на это наплевать! — крикнула она. — Я вас люблю!

Блад стиснул зубы, понимая, что придется сказать ей эти жестокие слова. Он знал, что это разобьет ее сердце, но она должна знать правду.

— Мадлен, мне очень жаль, но я не могу ответить вам взаимностью. Я люблю вас так, как любил бы собственную дочь. И я ваш преданный друг. Но... пожалуйста, не ждите от меня большего.

Она смотрела на него с горькой улыбкой.

— Я знаю. Я вижу. Но что мне делать, я все равно вас люблю! И всегда буду любить.

— Мадлен, не надо, — он перебил ее, осторожно взяв за руку. — Прошу вас, нет... умоляю, не давайте таких обещаний! Они не приносят ничего хорошего. Только разочарование и разбитое сердце. Вы молоды, и у вас еще вся жизнь впереди. Уверен, вы еще встретите вашу настоящую любовь. Не надо гоняться за призраками. Особенно за теми, которые никогда не станут реальными...

— Моя настоящая любовь стоит передо мной, — сказала она тихо. — Неужели вы это не понимаете?!

— Ваша настоящая любовь — это тот человек, который сможет ответить вам взаимностью, — сказал он, целуя ее руку. — Мне бы хотелось, чтобы вы помнили об этом.

Он выпрямился, почувствовав, что голова снова пошла кругом.

— Мне не следовало приходить сюда, — сказал он негромко. — Особенно сейчас. Очень жаль, что все так получилось, мадемуазель д’Ожерон. Я не хочу, чтобы вы корили себя за это. В том, что произошло, только моя вина. Простите.

И Блад, резко развернувшись, быстро ушел, не оглядываясь.

Выйдя за пределы дома губернатора, он направился в сторону ближайшей таверны. Ему нужно было выпить, чтобы не думать об этом разговоре.

То, что она сказала ему сегодня, не было для него открытием. Он знал, что Мадлен была к нему неравнодушна. Он старался вести себя так, чтобы не давать ей повода. Хотя вся Тортуга сплетничала об их отношениях... И вряд ли в этом была только ее вина. Блад знал, какой коварной может быть любовь. Какие жестокие шутки она порой играет с теми, кто попадает в ее сети.

Он пытался убедить себя в том, что это просто девичья влюбленность, которая пройдет со временем. Главное — не попадаться ей на глаза. И она найдет утешение в обществе кого-нибудь другого, более достойного ее руки и сердца.

Блад очень хотел надеяться на это. Потому что при мысли о том, что эта прекрасная девушка будет страдать из-за него, на душе становилось очень мерзко.

Людям свойственно помнить тех, кто разбил их сердце. Но есть и те, кто страдают по их вине.

Те, чьи сердца они разбили.