Шторм (джен)

В Ариане слишком много магии, целый океан. Иногда она прорывается наружу: срывается с кончиков пальцев, выходит из горла хрипом и горячей душной волной перехватывает грудь.

Тогда даже козы боятся ее, шарахаясь вглубь загона. Ариане тоже страшно, но ей некуда спрятаться, можно только уйти глубоко в себя и переждать там, пока утихнет шторм и можно будет снова гладить коз по мягким спинкам и играть в куклы с Аберфортом.

Ариана беспомощным котенком скорчивается внутри своей головы, а вокруг нее бушует настоящая магическая буря, и только три кораблика защищают ее: большой — Аберфорт, чуть поменьше — мама и самый маленький — Альбус. Шторм хочет их потопить и забрать себе, ведь он всегда что-то забирает у Арианы.

В прошлый раз это был козленок, маленький, белый и очень теплый, как облако шерстяной пряжи. У него были тоненькие ножки и смешная вытянутая мордочка.

А когда пришел шторм… Ариана даже понять ничего не успела, а после того как очнулась, увидела, что козленок лежал рядом с ней, будто сломанная игрушка. И сколько она его ни тормошила, он так и не поднялся на ножки. Потом была кошка, она часто тыкалась круглым лбом Ариане в руки, требуя погладить. Они все, когда уходил шторм, лежали и не шевелились больше, сколько бы Ариана их ни звала. Значит, шторм забирал их себе.

Но вот куда? Где теперь обитают ее кошка, ее козленок... и мама, конечно, мама? Они ведь не могут уходить насовсем, значит, они где-то есть, просто от Арианы они спрятаны. Только вот где они? Может быть, в плену у бушующего шторма?

Ариана знала: когда грудь сдавливает обручем, надо скорее прятаться, чтобы сберечься от магии, уйти — и она уходила.

За гранью времени и волшебства у нее однажды как-то сам собой появился теплый сухой чуланчик, до краев полный солнца и танцующей пыли, и, пока тело ее бушевало в настоящем мире, сотрясаясь и сотрясая мир магией, Ариана пережидала бурю там, гадая, кого магия отберет у нее на этот раз.

Мама и Альбус называли это безумием. Они же не знали, как много в чуланчике солнца и покоя. Только, может быть, Аберфорт догадывался, но он хороший, он никому не скажет.

А потом она пробыла в своем убежище слишком долго — и буря забрала у нее маму. И тогда Ариана впервые поняла, что шторм приходит вместе с ней и за ней.

После этого все и началось.

Ариана подумала: а что, если бы все было совсем-совсем по-другому? Если бы волшебство было добрым, а маму не забирал никакой шторм?

И Ариана придумала себя заново.

Но не только. Сидя в чуланчике внутри своей головы, она придумала целый мир, где жила совсем другая девочка, к которой прилетали не штормы, а невидимые звери, у которой был папа и которую слушалась магия, как когда-то мечтал Аберфорт.

Вот только выход из ее убежища вел не в этот хороший мир, а в плохой, где у Арианы не было ни мамы, ни папы, и она предпочитала бывать там только изредка. Лучше бы, конечно, совсем не возвращаться, но чуланчик слишком тесен, и Аберфорта жалко, он ведь так заботится о ней и не боится ее шторма ни капельки. Альбуса тоже жалко.

Наверное, она так и продолжала бы прятаться, как трусливый зверек, пока шторм не забрал бы у нее всех на свете. Но однажды дверь распахнулась как-то совсем неправильно, и в ее солнечный пыльный чуланчик прямо на сухие теплые доски хлынула тьма.

Ариана попыталась закрыть двери, но в щель внезапно проник яркий зеленый лучик и ударил ее прямо в грудь.

Что-то взвыло, закружилось, и вдруг открылась правильная дверь в хороший мир, где Ариану звали не Арианой, где не было штормов и где мама умерла совсем не из-за нее.

Ариана Дамблдор шагнула через порог. Солнечный свет ослепил ее, и она закричала, чувствуя себя маленькой, беззащитной и испуганной.

Великаньи руки подхватили ее и куда-то понесли, тихо, как на лодочке. Огромный солнечный мир медленно и плавно качался, как маятник, из стороны в сторону, а где-то в другом мире выл шторм, который больше не имел над ней власти. Ариана чувствовала магию, которая играла в ней, точно речная водица, — и больше ничего. Нечему больше забирать у нее кошек и козлят.

— У вас девочка, миссис Лавгуд, — сказал сверху добрый раскатистый голос.

— Луна, — отозвалась какая-то женщина, — ее зовут Луна.

* * *

Рука дрогнула и расплескала содержимое кубка. Капли тыквенного сока попали на мантию.

— Альбус, что такое? — встревоженно спросила Минерва, касаясь его руки с поистине кошачьей деликатностью. — Тебе нехорошо?

— Нет, все в порядке, — солгал он, не моргнув и глазом. Сердце больно укололо — нужно будет выпить зелья. Но потом. Позже.

Луна Лавгуд. Первокурсница. Девочка с водопадом светлых волос и рассеянной улыбкой, которую он узнал бы из тысячи, — он эту улыбку ежедневно видел во сне. И в зеркале Еиналеж. И в виде боггарта она ему тоже являлась. И на картине у Аберфорта.

Луна Лавгуд. Что это такое, в самом деле? Даже глаза похожи — выпуклые, лемурьи. Да что же это творится?

Он будто увидел воскресшую Ариану за столом Равенкло — она рассеянно ковыряла что-то в тарелке, до боли знакомо развернув худенькие плечи. Альбус моргнул. Видение не исчезло — первокурсница по имени Луна повернула голову, и он встретил ее удивительно ясный взгляд, какого никогда не было у Арианы.

Похожая и непохожая одновременно.

Ему просто показалось, убеждал себя Альбус, просто показалось — мало ли на свете похожих людей? Но сердце будто крюком подцепили, вытягивая из груди миллиметр за миллиметром, рождая между ребер тянущую, упорную боль.

В поисках спасения Альбус схватился за кубок. Интересно, что бы сейчас на его месте сказал Аберфорт?

Иногда, признаться, Альбусу остро не хватало его простого, грубоватого скептицизма. Интересно, что бы он все-таки сказал, увидев Луну Лавгуд?

Он снова нашел ее светлую макушку и вгляделся внимательнее — может, зрение его подвело?

Но нет. Она заметила его взгляд, подняла знакомый острый подбородок — и погасшая было улыбка вернулась вновь, такая знакомая, что спину обдало холодным потом.

Что это — насмешка судьбы или рассудок стал его подводить?

Альбус не знал.

Только сердце тянуло, будто рыбу, попавшуюся на крючок. Альбус почти чувствовал впивающийся в грудь острый металл.

Пир продолжался.

* * *

Он вызвал ее к себе в кабинет ровно через два месяца. Сказал Минерве, что хочет побеседовать с Луной Лавгуд по поводу ее общения со сверстниками, которое, мягко говоря, не ладилось.

Минерва, конечно, кивнула понимающе, но явно была удивлена таким вниманием к ученице — что и говорить, Альбус сам поражался своим порывам. Возможно, пронырливая Рита Скитер была не так уж и предвзята, называя его старым маразматиком? Но Альбус привык доверять движениям сердца.

А оно болело, болело так, как никогда в жизни, будто стремясь вырваться наружу и укатиться прочь. От Арианы и Аберфорта, от матери и отца, от бесконечной вины и боли.

Побарабанив пальцами по столу, Альбус поднялся — так должно быть легче.

Фоукс издал грустную трель, будто чувствовал его боль. Ничего, приятель, это только сердце. Если оно болит, значит, он, Альбус, не совсем еще пропащий человек.

Луна Лавгуд проскользнула в дверь, и даже робость тихих движений делала ее такой неуловимо похожей на Ариану.

Альбус приглашающе повел рукой:

— Проходи, садись.

Луна присела на стул, поджав ноги и нахохлившись, как птенец.

— Добрый день, профессор.

Если Альбус ожидал, что беседа с Луной Лавгуд принесет ему хоть какое-то облегчение, он жестоко ошибался.

Потому что она вышла совсем уж неподходящей для девочки одиннадцати лет.

Нет, сначала все было в порядке — Альбус нащупывал тему для разговора. Спросил, чем ей нравится заниматься. Она ответила, что любит ухаживать за животными, и это было еще одним пугающим сходством.

* * *

А потом Луна внезапно сменила тему. Она сказала, одним ударом выбив у Альбуса почву из-под ног:

— Странно, что люди боятся умирать. Смерти ведь не существует.

Она смотрела на него так, как будто знала что-то такое, простое и бесконечно важное, что он сам позабыл. И еще эти разговоры о смерти: ему, старику, они казались обыденными, но ребенок, задумывающийся о таких вещах...

Озноб полз по телу тонкими червяками-ниточками. Неудивительно теперь, что другие дети считают ее странной.

— Я как-то сказал одному мальчику, что смерть — это приключение, — произнес Альбус, чувствуя непонятное смущение.

— Нет, не так, — качнула головой Луна. — Мы все просто рождаемся заново, и я думаю, было бы ужасно грустно, если бы мы помнили, кем были раньше. Каждый раз проходить один и тот же круг — это было бы очень скучно, правда, профессор? А так, забывая, что уже были под этим небом, мы заново создаем для себя новый мир.

И она вновь посмотрела на него так, будто пыталась что-то сообщить — что-то, что было на поверхности, но никак не давалось в руки.

— Вы правы, мисс Лавгуд, — принужденно улыбнулся он. — Так действительно куда интересней.

"Это просто ребенок. Не сходи с ума, это просто девочка", — приказал себе Альбус.

— Но кто вам рассказал все это? — спросил он, прервав неловкую паузу.

— Моя мама, — отозвалась Луна. — Она умерла. Несчастный случай.

Альбус вздрогнул.

А она тихо улыбалась — в точности как Ариана. Тряпичную куклу бы ей, да коричневое платье вместо форменной мантии, да ленту в волосы, пыльную, выгоревшую на солнце...

Альбус запретил себе об этом думать. Он должен оставаться в здравом уме — что будет с людьми, если он окажется пациентом Мунго?

— Вы можете идти, мисс Лавгуд.

"Надо будет все-таки показать девочку Аберфорту... показать — и забыть о ее существовании", — подумал Альбус, когда за ней закрылась дверь.

* * *

Когда Альбус... когда профессор Дамблдор предложил ей прогуляться до Хогсмида, Луна ничуть не удивилась. Наверное, ее хотел увидеть Аберфорт. Может быть, ей даже удастся познакомиться с его козлятами, ведь он наверняка завел себе новых.

И сначала, когда они пришли в "Кабанью голову", Луна даже обрадовалась, потому что Аберфорт ни капельки не изменился. Ну и что, что у него борода?

Но радоваться пришлось недолго. Аберфорт смерил ее недоверчивым взглядом, потом зачем-то ухватил Альбуса за рукав и потащил в соседнюю комнату. Тот не спорил, а раньше непременно стал бы.

За тонкой стенкой опять ругались ее братья — как плохо это бывает, Луна уже успела позабыть.

Нет, не братья; сейчас это мистер Дамблдор и профессор Дамблдор.

"Это я, я, я придумала для вас такой хороший мир! — хотелось крикнуть ей. — А вы портите, вы опять все портите, как тогда, в последний раз, когда за мной пришла темнота!"

Как жаль, что нельзя им об этом рассказать, а ведь они бы, наверное, все же поняли — не Альбус, так Аберфорт.

Она отвернулась к портрету, где была нарисована прежняя Луна — девочка, за которой прилетал шторм, у которой все было наоборот и ничего не ладилось, и помахала ей рукой: здравствуй, другая я. Нарисованная Ариана в ответ улыбнулась, точно отражение в зеркале.

Луна вздохнула и коснулась портрета рукой, ощущая неповторимую шершавость краски. На холсте мгновенно возникла маленькая черная точка.

Она немного выросла, приняла очертания двери, поселившись на портрете так надежно и незаметно, как будто всегда была там нарисована, где-то на грани между землей и небом.

Ариана на портрете улыбнулась еще шире, с благодарностью, ведь она точно знала, что там, за этой дверью.

За дверью — пыльно и солнечно, и сухие растрескавшиеся доски лежат на полу. Там спокойно. Теперь Ариане на портрете будет куда спрятаться, если за ней вновь прилетит шторм.

А самой Луне прятаться незачем, ведь весь ее мир — это огромный чуланчик, в котором никогда не бывает штормов. Что бы ни случилось.