Семь добродетелей (джен)

— Пойдем со мной, Эл, — сказала Кэролайн, и он едва не рассмеялся, не потому, что это было невероятно, но потому что он осознал только сейчас, что его жизнь завершила полный круг. Он только что провел несколько часов, снова пытаясь убедить ее присоединиться к Корпусу. Время, проведенное вместе, сблизило их, по крайней мере на данный момент, он не мог оставаться в лагере переобучения дольше без риска вызвать серьезные вопросы, и его позиция в Корпусе все еще была весьма шаткой.

Она прекратила разговор и передала ему мысленное изображение, в весьма дерзких цветах. Они могли бы быть вместе, как они оба хотели, и иметь больше, чем сейчас, до того, как кто-либо спохватится, потому что сама идея была слишком невероятной. Альфред Бестер, один из самых грозных пси-копов Корпуса, превратившийся в беглеца? Немыслимо. Пройдет много времени, пока все будут считать, что он находится на какой-нибудь тайной миссии, пытаясь выкурить очередного беглого телепата из подполья. И даже потом они все еще будут иметь отличный шанс насладиться свободой, потому что он знал все уловки и все ловушки, которых следовало избегать.

Кэролайн показала ему Корпус: стены внутри стен, сжимающиеся вокруг него, сложенные из кирпичей, которые он сам создал, превращающиеся в его могилу. Потом она убрала стены и показала ему бесконечное пространство. Свобода. Тысячи миров, которые можно исследовать. Никакого отвращения, которое он чувствовал в сознании каждого встречного. И надежное, поглощающее тепло ее любви, этот странный дар, который появился так поздно и неожиданно в его жизни. Он осознал, что хочет то, что она показала ему в видении, и это потрясло его больше, чем что-либо еще. И это было так несмотря на то, что он знал, насколько она ошибалась в своем видении Корпуса. Но перспектива, которую она нарисовала, проскользнула в его разум подобно заманчивому, ослепляющему заклинанию, росла и питала подавленное желание, о существовании которого он даже не подозревал. В ее прикосновении к себе он чувствовал ее крепнущую уверенность, ее абсолютную веру в него, и это делало то, что случилось после, почти невыносимым.

На самом деле здесь не было выбора. Потому что отказ был единственным способом остаться верным тому, что было более важным, нежели все то, что мог когда-либо предложить один человек.

— Я не могу, — сказал он.