Intimacy (гет)

Пит все еще крепко спит, а я ворочаюсь на простынях, чтобы в итоге снова прижаться к нему, свернувшись калачиком. Во сне он почти сбросил с себя одеяло, обнажив свою голую грудь, а я примостилась поближе, черпая его тепло, касаясь его торса, смыкая наши бедра. Под кожу даже сквозь одеяло заползает предрассветный холодок, ведь окна у нас опять нараспашку. Хотя, могу поклясться, что я их закрывала — озябнув, я подскочила среди ночи. Должно быть, Пит снова их открыл, когда и сам чуть позже просыпался: его волосы прилипли ко лбу, а кожа влажная от пота, который мог выступить от посетивших его во сне кошмаров.

Он настаивает на том, чтобы окна были открыты, даже если снаружи бушует метель. Только так он в состоянии уснуть.

Эта старая привычка первой вернулась к нему после лечения от охмора.

Еще через несколько минут, и он начинает слегка шевелиться, и я только тогда замечаю, что все это время гладила тыльную сторону его ладони, едва касаясь его кожи подушечками пальцев. Сначала он даже не открывает глаз, хотя уже, повернувшись ко мне, кривит губы в одной из своих сонных и нежных улыбок.

— М-м-м… Это приятно.

Чтобы его подразнить, я прекращаю движение и жду, когда он распахнет глаза, чтобы в итоге нависнуть над ним, ухмыляясь. Некоторые пряди за ночь выбились из моей растрепавшейся косы, они торчат во все стороны и щекочут ему подбородок. Он быстро захватывает один из своенравных локонов, накручивает его на палец и тянет вниз, наблюдая, как он, свиваясь вновь, слегка пружинит.

— Сколько времени?

— Начало шестого.

Он стонет и поднимает голову, чтобы самостоятельно взглянуть на часы на прикроватном столике, потом падает обратно на подушки и заводит руки за голову.

— Даже в свой выходной я не в состоянии отсыпаться.

Я ложусь обратно и вновь преклоняю голову на его груди. И, припав к нему щекой, прислушиваюсь к пока медленному, но постепенно ускоряющемуся стуку его сердца.

— Теперь я и сама проснулась, — конец моей фразы тонет в отчаянном зевке. — Вот она — расплата за то, что влюбилась в пекаря.

Его рука, чертившая крошечные зигзаги у меня на талии, вдруг замирает. Я это даже не сразу замечаю, пока не чувствую, что его грудь перестала вздыматься — он просто затаил дыхание. Я задираю голову, чтоб на него взглянуть, и вижу, что его взгляд упёрся в потолок. Возможно, он пытается уловить игру лунного света и тени на гладкой штукатурке. Он ничего не говорит, и я уверена — слова еще только копятся у него в уме, как вода наполняет сосуд.

Он лишь на краткий миг стреляет на меня глазами, даже не двинув головой, и снова пялится на потолок, который заливает слабый свет восходящего солнца.

— Когда ты это поняла? — спрашивает он.

— Поняла что?

Я слежу за тем, как двигается его горло, когда он сглатывает. Как и всегда, он подбирает слова с великим тщанием.

— Что ты в меня влюбилась…

Мои пальцы скользят по его ребрам, следя, как его грудь вздымается и опадает.

— Не знаю, — отвечаю я. Но это не совсем правда. На самом деле у меня был момент, когда ко мне пришло осознание, хоть я тогда сама и не догадывалась, что все уже знаю в душе. Но я ума не приложу, как до него все это донести, ведь я не в силах объяснить все до конца даже себе самой.

— У меня это было совсем не как у тебя. Вроде того, как ты услышал, как я пою и просто… все понял.

— Я понял это вовсе не тогда.

— Что?

Он снова опускает на меня глаза.

— Тогда я тебя заметил, это правда. Я чувствовал, что ты меня пленила, но… не понимал тогда, что я влюблен. На самом деле.

— Ох.

Он берет меня за подбородок и поднимает мое лицо вверх, не давая мне отвести взгляда.

— В Капитолии, когда мы вышли из канализации… когда я терял себя и мечтал, чтобы все на свете поскорее кончилось… когда просил, чтоб ты меня убила… Но ты не стала. И вместо этого поцеловала.

— Да, — говорю я мягко. — Я помню.

— Вот когда я это понял.

У меня перехватывает горло, и слова не в силах преодолеть болезненный комок, который там сам собой появился. Я отвожу глаза, потому что не в силах больше вынести его взгляд — ощущения слишком мощные.

Я судорожно хватаю ртом воздух, и лишь потом обретаю дар речи.

— Когда оказалось, что они тебя отняли, — говорю я. — Когда ты стал смотреть не на меня, а сквозь меня, и я думала, что ты для меня потерян навеки… Именно тогда я поняла.

На этих словах мой голос ломается. Я узнаю о том, что он заметил, по тому, как он сжал мою руку.

— Ты думаешь, это все равно бы случилось? — говорит он. — Даже если бы Капитолий не…

— Да.

Я приподнимаюсь на локте, снова встречаюсь с ним взглядом, и повторяю:

— Да.

Он тянется, чтобы убрать мне волосы со лба, проводит пальцами по самому заметному из моих старых шрамов.

— И ты не стала бы менять ничего в том, как все это случилось. Правда или ложь?

Я улыбаюсь и подношу его руку к губам.

— Правда.