Гнуть свою линию (джен)

Первые три раза — это были подкупленная няня, хитрость с малышкой Еленой (о том случае Ботари никогда не рассказывал в подробностях) и раскрывшаяся история с взятками и угрозами медикам перед тем, как Майлзу провели первую большую операцию на позвоночнике — Корделия бесилась, а Эйрел, напротив, держался спокойно. "Отец всего лишь разведывает слабые места", — заверил он жену. Любую реальную опасность предотвратит Ботари (плюс Софи, безукоризненно верная няня, ходившая за Грегором в младенчестве и знавшая не понаслышке про угрозы своим подопечным, и доктор Вааген, который жизнерадостно предложил допросить весь свой персонал с фаст-пентой, едва узнал, что один из его людей общался с графом Форкосиганом). Граф поймет, что ему активно противостоят, и сдастся.

Каждый раз к ночи ярость Корделии иссякала, и она успокаивалась достаточно, чтобы снова доверить Майлза няне Софи под бдительным оком Ботари. Сам же Эйрел в эти дни не мог спать, потому что кипел от злости. Он не смел позволить этой злости прорваться даже в гневных речах, не смел подпитывать ее мыслями о мести. Он дожидался, пока Корделия не заснет, а потом лежал рядом с нею без сна, смотрел на картинку монитора возле кровати, видел Майлза, посапывающего в безопасности в своей колыбели, и ждал. Ждал, пока смертоносная ярость перерастет во что-то, что он в силах контролировать. И три раза подряд этого не происходило. Эйрелу приходилось проглотить эту ярость живьем, прибегнув к собственным же фальшивым заверениям: Майлз в достаточной безопасности, а граф рано или поздно отступится.

Эйрел знал, что его отец сражался с цетагандийцами и победил, имея в запасе едва ли что-то больше, чем камни и собственное упрямство. Он не сдастся, пока считает, что у него есть малейший шанс преуспеть. А Эйрел не сможет защищать свою семью, Грегора, Барраяр, если поддастся этому всепоглощающему желанию жизнь положить ради безопасности Майлза. Поэтому он глотал гнев и ждал.

Но на четвертый раз в Корделии что-то надломилось. Ботари принес Майлза к ним в столовую и доложил, что только что перехватил генерала у колыбели. Тот уже успел вытащить специальную ортопедическую подушку из-под головы и спины младенца — что само по себе могло причинить Майлзу не меньше вреда, чем если бы дед действительно попытался придушить его этой чертовой подушкой. Ботари, по его собственным словам, "удерживал генерала в стороне от лорда Майлза, пока тот не согласился уйти".

Корделия молча забрала Майлза из рук Ботари и ушла в спальню. Эйрел задержался лишь на минуту, чтобы похвалить оруженосца, и поспешил за женой.

Она вышагивала по комнате туда и обратно, прижав Майлза к плечу, и когда спиной к Эйрелу поворачивалась она, то на него смотрел ребенок. Эйрел вдруг понял, что каждые две секунды меняет выражение лица, точно мигалку включил: то он успокаивающе улыбался сыну, то с мрачным вниманием глядел на жену.

— Я хочу выдвинуть обвинение в покушении на убийство, — заявила Корделия, внезапно обернувшись к Эйрелу, так что он едва успел сменить гримасу. Она произнесла это тихо и отчаянно, каждой клеточкой своего тела подтверждая: да, она понимает, это крайнее средство.

Как долго она придерживала эту мысль про запас, твердя себе, что прибегнет к ней лишь когда других вариантов не останется? Возможно, так же долго, как сам Эйрел страшился необходимости объяснять ей, что из этого ничего не выйдет.

— Извини, Корделия. Даже если ты так поступишь, вердикт окажется оправдательным. Зато с графом станет совершенно невозможно иметь дело.

Корделия ошеломленно уставилась на него и покачнулась, словно собиралась упасть. Но она моментально взяла себя в руки, крепче прижала к себе Майлза, и выговорила голосом, дрожащим от едва сдерживаемого чувства:

— Он пытался убить ребенка, посреди бела дня, в столице, в императорском дворце, прямо в наших комнатах — и как же может быть, чтобы...

Майлз испустил неопределенный звук, почти плач, говоривший "не знаю, нравится ли мне это, но если не нравится, через полминуты я разревусь по-настоящему" — и Корделия мгновенно смолкла. Она переложила ребенка себе на другое плечо и поцеловала в макушку. А затем ровным, сдерживаемым голосом спросила:

— Оправдательным. Так. И объясни мне, почему же?

Эйрел не тронулся со своего места у двери, глядя на Корделию с безопасного расстояния.

— Единственный свидетель — Ботари, а оруженосец не может давать показаний против своего сюзерена; по закону же Ботари подчинен графу. Других улик у нас нет, и Майлз не пострадал. И даже если бы у нас на руках был более детальный иск, нам бы пришлось сперва вывести ответчика из-под юрисдикции Совета Графов.

Корделия повернулась к нему спиной, но Эйрел все равно продолжал объяснять; Майлз глядел на него заинтересованными ясными глазами.

— Многие из графов оправдали бы его, попытайся он даже задушить кого-нибудь голыми руками на параде в честь императорского Дня Рождения; просто потому, что он — генерал граф Форкосиган. — Майлз серьезно моргнул, усваивая эту новость, и Эйрел заставил себя проговорить оставшуюся часть своего объяснения, глядя в лицо сыну, донося до него правду своих слов: — И даже среди тех, кто не предан ему лично, значительное количество согласится на вердикт "смерть по естественным причинам младенца с явными физическими дефектами".

Корделия полуобернулась; теперь он видел ее профиль и не видел лица Майлза.

— Вот в какой мир ты привел своего сына.

"Вот в ловушку какого мира ты меня заманил".

Эйрел сдался, развел руками; он был не во состоянии подобрать слов, которые не прозвучали бы чертовой попыткой защититься. Корделия повернулась к нему спиной и снова принялась вышагивать. "Уходи", понял он.

Он вышел из спальни, распорядился отменить все свои дела на сегодня и вернулся, чтобы ждать. Корделия больше не заговаривала с ним, но Эйрел знал, что не прервет своей вахты. Сейчас была просто длительная пауза на размышления, наступившая в их ссоре, и он не собирался пропустить то, что за ней последует.

Корделия накормила Майлза точно в обычное время, молчаливо проигнорировав еду, которую принесли в комнату для них с Эйрелом. Она преступила даже священное правило, по которому они с мужем, когда Эйрел был дома, меняли младенцу пеленки по очереди. Она не выпускала Майлза из рук ни на минуту, и Эйрел понимал, что ему не стоит встревать. Сейчас она свирепо кинулась бы на любого, кто встал бы между ней и ребенком, и он не был уверен, что ее агрессия ограничится одними словами.

Уже после полуночи, положив Майлза в кровать себе между колен, в безопасность, она наконец подняла глаза и безошибочно встретилась взглядом с Эйрелом. Первый раз за много часов, как она вообще заметила его присутствие.

— Я тут подумала, — начала она, и ее голос был ровен и спокоен, — что могу отвезти его лечиться на Колонию Бета. Уверена, что там он получит более качественную помощь, чем мог бы здесь. А к тому времени, как мы вернемся, он окрепнет настолько, что твой отец взглянет на него по-новому.

Эйрел внезапно осознал, что не чувствует гнева. Его состояние бесстрастности тянулось целый день; определенно, что-то изменилось и в нем самом, не только в жене. Он ответил только:

— Ты полагаешь, это совершенно необходимо?

Корделия снова вгляделась в Майлза, склонив голову. Несколько прядей, выбившихся из пучка на затылке, упали ей на щеку. Майлз, который никогда не спал, когда поблизости были люди, с которыми можно пообщаться, немедленно за них ухватился. Корделия не попытался разжать его ручку, хотя даже с двух метров Эйрел видел, как сильно он тянет — хватка у младенца была такая сильная, что таким образом он однажды ухитрился подтянуться.

— С моей стороны было бы безответственно не добиться для него самого лучшего лечения. Надо было увезти его, еще когда он был в репликаторе, тогда он гораздо легче перенес бы стресс путешествия.

Со дня кесарева сечения прошел почти год; насколько Эйрел знал, за это время Корделия с Ваагеном проконсультировались с каждым инопланетным медицинским светилом, способным дать заключение по этому вопросу. Случай Майлза был уникальным и исключительно барраярским; раньше Корделия уже говорила мужу, что на Колонии Бета такого лечить не умеют. Но Эйрел не стал ей об этом напоминать. Она и сама прекрасно знала.

— Я не могу... Эйрел, я просто не могу сидеть и ждать, пока кто-то убьет его! Не могу. Я с ума сойду.

Эйрел подошел к кровати и сел на пол рядом, снизу вверх глядя в лицо жене. Он протянул руку над ее коленом и погладил Майлза по груди. Тот дрыгнул своей вывернутой ножкой и замахал руками, не выпуская рыжих волос. У Корделии от боли выступили слезы, но она так и не вытащила пряди из его ручек. Эйрел принялся щекотать сына под подбородком, пока тот, смеясь и лопоча, не выпустил маминых волос и не схватился за папин палец.

— Это означает несколько лет разлуки, — произнес Эйрел тихо. Фактически, если судить по барраярским законам, это значило, что она похитит его ребенка. Но Эйрел скорее согласился бы навсегда расстаться с Майлзом, который останется жить на Колонии Бета, чем спорить с Корделией в суде за право опеки над ним. Сейчас и впредь.

Корделия заправила выбившиеся пряди за уши.

— Если когда мы вернемся, он уже научится ходить и говорить — и если он будет в состоянии убежать от опасности или рассказать нам о том, что произошло...

— Я стану для него незнакомцем, — заметил Эйрел, дергая пальцем, зажатым в ручонке Майлза, отчего тот смеялся.

Корделия ничего не ответила.

— Я не смогу поехать с тобою. Не думаю, что соображения безопасности позволят мне хотя бы съездить с визитом на Колонию Бета, не говоря уж о том, чтобы жить там постоянно. Ботари поедет с тобой, если ты попросишь, но Елену он оставит здесь. Она тоже не будет знать своего отца, когда вы вернетесь.

— Барраяр пытается убить моего сына.

— Нет, — тихо возразил Эйрел. — Это пытался сделать мой отец. И больше этого не повторится.

— Потому что Ботари ему помешал? Эйрел...

— Потому что отныне ему буду мешать я, — твердо заявил Эйрел, не сводя глаз с физиономии сына. Он похлопал его пальцем по губам, и Майлз принялся пускать пузыри, а потом захихикал при этих звуках. — Я наглядно покажу ему, что выиграть он не может в принципе. А если не сумею вдолбить в него эту мысль, значит, сделаю все необходимое, чтобы он уж точно никогда не приблизился ни к тебе, ни к Майлзу.

— А почему только сейчас? — перебила его Корделия. В первый раз за этот вечер он услышал в ее голосе эмоции. Сам же он не чувствовал ничего, кроме облегчения. Если она еще желает злиться на него, она пока не готова уехать. Если она желает злиться, значит, он оказался готов вовремя.

— Потому что до сегодняшнего дня единственное, что я смог думать — что убью отца, а теперь я готов ему противостоять. — Эйрел произнес это спокойно, щекоча кончиком пальца раздвинутые в беззубой улыбке губы младенца.

* * *

Когда генерал граф Форкосиган вошел в комнату, Эйрел, и это было правильно, не поднялся. Во-первых, тот прибыл по императорскому вызову, и Эйрел встречал его в роли лорда Регента. А во-вторых, Грегор был на середине страницы, и, поднявшись, Эйрел бы прервал его чтение — а обычно появление и уход других взрослых мальчику не мешали.

— ...и Форталия ответил "Да, мой сюзерен!" — Грегор наклонил иллюстрированную книгу, чтобы показать ее Майлзу, лежавшему на расстеленном между ним и Эйрелом одеяле. — Видишь Форталию? А меч?

Майлз радостно завопил и сделал весьма прицельную попытку ухватить ярко раскрашенную книгу. Но Грегор, который с точностью до миллиметра знал, докуда тот способен дотянуться, проворно отвел книгу в сторону.

Эйрел посмотрел наверх. Его отец созерцал эту сцену особым взглядом, одновременно намекающим, что она срежиссирована грубо, что его раздражает присутствие детей в момент предстоящей выволочки Эйрелу и что сентиментальная увлеченность детскими играми — как раз то, чего он ждал от своего слабого, бесконечно его разочаровавшего сына.

— Грегор, — негромко окликнул Эйрел. Петр немедленно натянул на лицо маску дедовского благодушия — с таким выражением он ни разу не смотрел на Майлза с самого его первого рождения.

Грегор аккуратно и быстро отодвинулся от Майлза, положил книгу и вскочил на ноги.

— Добро пожаловать в мой дом, генерал граф Форкосиган. Пожалуйста, входите и садитесь, у нас сегодня неофициальный обед.

Эйрел улыбнулся, зная, что Грегор краем глаза заметит эту улыбку, хотя и не обернется, чтобы убедиться. Слова легко слетели с языка Грегора — он привык обедать с графами и министрами. Эйрел устроил так, чтобы они по очереди получали приглашение на частный обед с Грегором: по двое-трое в неделю, так что пару раз в год с императором виделся каждый. Граф Форкосиган уже был на таком обеде полгода назад, но Эйрел туда не пошел, на тот раз отправив вместо себя леди Элис в ее роли хозяйки. После она все пересказала ему все, что там было, полно, ясно и четко.

Генерал ответил как положено: "Благодарю вас, мой сюзерен", — и повернулся проводить Грегора к столу. Эйрел встал на колени и подхватил Майлза на руки прежде, чем тот успел возмутиться, почему это Грегор его бросает. Вслед за генералом и императором они прошли в столовую, и Эйрел устроил и пристегнул Майлза в специальном детском стульчике с такой привычной ловкостью, что придвинул этот стульчик к столу лишь секундой спустя после того, как на свой стул забрался маленький император.

Несмотря на обещанную Грегором неофициальную обстановку, граф Форкосиган, и это было правильно, оставался стоять, пока не сел лорд Регент. Это дало Эйрелу возможность увидеть, с каким лицом тот глядел через стол на Майлза. Мгновенное изумление на лице графа было доступно взгляду лишь опытного наблюдателя. Майлз, сидя за обеденным столом, когда его скрюченные ноги не были видны, и со спиной, которую наполовину выпрямила операция и которая, как и было обещано, начала естественно выправляться сама по себе, выглядел обычным малышом. Маленьким, конечно, зато он отлично держался и с любопытством разглядывал все вокруг.

Он пролепетал что-то генералу, энергично размахивая рукой, и Эйрел увидел, как на лицо отца опустилась маска стальной вежливости.

Грегор тут же перевел — как он это часто делал для Эйрела с Корделией (а также для Дру, Ботари, Ку или Саймона):

— Я думаю, лорд Майлз тоже хочет приветствовать вас, граф Форкосиган. Он ведь живет здесь вместе со мной и с лордом и леди Форкосиган, значит, он — тоже хозяин дома, и это правильно.

— Спасибо, — повторил граф, не обращаясь ни к кому конкретно.

В этот момент открылась дверь, и принесли обед. Подносы для взрослых доставили обычные дворцовые слуги, Дру несла обед Грегора, а Ботари — еду Майлза. На подносе для Майлза была специальная защелка, прикрепляющаяся к краю стола, чтобы не дать ребенку ни опрокинуть поднос на себя, ни вывалить все его содержимое за край — умения, которые он освоил в последний месяц. И все равно, едва Ботари поставил поднос в пределах его досягаемости, Майлз тут же для пробы потянул его к себе. Но Ботари оказался быстрей. Когда оруженосец — чья коричневая с серебром форма так походила на парадный мундир графа — вышел вместе с Дру и остальными, Майлз все еще продолжал дергать поднос, игнорируя аккуратно расставленную на нем еду.

— Лорд Майлз, — окликнул его Грегор самым твердым властным тоном, какой Эйрел когда-либо встречал у семилетки, хотя конкретно этот слышал со дня на день. Майлз моментально поднял глаза, сосредоточившись на Грегоре и только на нем. — Я желаю и требую, чтобы вы съели ваш обед.

Грегор взял овощную палочку со своей тарелки и откусил — и Майлз послушно повторил то же и начал энергично жевать. Эйрел был бы ошеломлен, не проделывай Грегор этот маневр на его глазах регулярно; граф же смотрел на Майлза так, словно он увидел дрессированное цирковое животное.

Эйрел воздержался от замечания, что такая понятливость просто невероятна для ребенка, который — несмотря на дату рождения, указанную в его бумагах — сделал свой первый вздох всего семь месяцев назад. Кроме всего прочего, в очень похожей манере Элис обычно хвасталась своим Айвеном. Так что он принялся за собственный обед, многозначительно поглядев на императора. И Грегор, который, принимая у себя одного из графов, обычно не был вынужден отвлекаться на Майлза, вернулся к стандартному сценарию:

— Граф Форкосиган, каковы нынче дела в вашем Округе?

Оставшаяся часть обеда прошла без происшествий. Эйрел занимался едой, тем самым подавая пример обоим детям, и воздерживался от каких-либо реплик. Не сейчас. Граф выглядел довольным тем, что взял беседу полностью в свои руки, и рассказывал Грегору одну историю за другой. Грегор серьезно его слушал и доел свои овощи до конца.

Майлз, на опытный отцовский взгляд, пил и ел столько же, сколько всегда, а остальную еду в своей характерной экстравагантной манере распределил по подносу, своим рукам, волосам и переду рубашки — слава богу, непромокаемому. Он тоже то и дело вставлял в беседу свой лепет, едва выдавалась пауза. Грегор помогал переводить эти реплики, из которых можно было понять, что Майлз слушает рассказы графа с явным вниманием и живо связывает их с тем, что слышал на уроках у Грегора.

Наконец тарелка Грегора опустела, а Майлз перевернул свою чашку, знаменуя этой церемонией традиционное завершение обеда. Точно вовремя вернулись Дру и Ботари. Дру остановилась в нескольких шагах от стола, и Грегор вскочил на ноги. Тут же вместе с ним поднялись Эйрел и генерал. Ботари подошел к Майлзу и несколькими отработанными взмахами влажной салфетки вытер его начисто. Затем, одной рукой перехватив его ладошки, другой он открепил поднос от стола и отодвинул его вместе с салфеткой подальше прежде, чем Майлз освободился.

Эйрел практически на автопилоте попрощался с Грегором; Грегор одарил вежливым "до свидания" графа и лорда Регента, а Майлзу энергично помахал. Тот замахал в ответ, едва Ботари отпустил его руки. Ботари вышел вслед за Грегором с Дру, а Эйрел повернулся спиной к отцу, чтобы отстегнуть Майлза от его стульчика. Он устроил сына у себя на руках — именно так, как тот любил: спиной у себе и придерживая его под коленки, чтобы ребенок мог озираться вокруг со своего надежного наблюдательного поста.

Когда Эйрел вновь повернулся к отцу, Ботари уже вернулся и занял свой пост у двери. Граф переводил взгляд с сына на оруженосца и обратно, совершенно не впечатленный происходящим, с ожидаемым выражением отказа на лице.

— Итак, — произнес он, — что это должно означать?

Его уважения к Регенту хватило ровно на то, чтобы не закончить эту фразу обращением "парень", но этого хотя бы хватило, чтобы показать, что он намерен слушать внимательно.

Эйрел снова опустился на стул, уже с Майлзом на руках.

— Можете стоять, граф Форкосиган. До этого момента я не хотел говорить Голосом Императора в своих собственных интересах, но теперь вижу, что нет другого способа заставить вас слушать. Так что извещаю вас: я желаю и требую, чтобы вы выслушали все, то я скажу.

Генерал одарил его взглядом, в котором смешалось девять десятых раздражения и одна — злобного уважения; нечестный трюк, но именно такими всегда славились люди генерала Форкосигана. Он слегка кивнул, принимая поставленные Эйрелом условия.

— Могу ли я приказать своему оруженосцу покинуть комнату, милорд Регент?

— Он обеспечивает безопасность лорда Майлза, — ровно ответил Эйрел. — И не уйдет, когда мой сын находится в вашем присутствии, ни по вашему приказу, ни по чьему-либо еще.

Эйрел почти слышал кислый комментарий, который проглотил отец. И все-таки тот смолчал, а Эйрел несказанное проигнорировал.

— Первое. Я хочу, чтобы вы уяснили для себя одну вещь, которую наверняка уже поняли и так. Я отнюдь не рассчитываю втайне, чтобы вы устранили моего сына, тем самым дав мне возможность одновременно избавиться от искалеченного наследника и не выглядеть злодеем в глазах жены.

В глазах графа мелькнула легкая насмешка, но Эйрел забил гвоздь до отказа:

— Майлз — мой перворожденный сын, мой наследник по крови и выбору, и я всеми силами буду противостоять любым попыткам забрать его у меня.

Он опустил глаза на Майлза. Обычно тот после обеда дремал, а прошлой ночью еще и поздно уснул. Но, разумеется, если рядом оказывался кто-нибудь интересный, Майлз спать не желал, и сейчас он разглядывал деда внимательно и пристально. Когда Эйрел снова поднял глаза, генерал смотрел куда-то в стену поверх его плеча.

— Кое-что относительно имеющихся у меня сил вы имели возможность наблюдать сегодня. Если эта сцена оказалась вам не до конца понятна, я разверну свою мысль. Император души не чает в своем сводном брате, и если тому будет причинен хоть какой-то вред, моим печальным долгом станет объяснить его величеству, что именно произошло, и кто в этом повинен. Но речь идет не только об угрозах и возмездии. Эта кампания не может завершиться для вас победой. Ни при каких условиях. Разве что вы настолько ненавидите невинного ребенка, что готовы пожертвовать всем, чтобы его убить. Вам не выиграть, генерал.

Теперь отец таращился на него разъяренным взглядом человека, загнанного в угол. Форкосиган не принимал ничьих суждений о том, что он разбит. Эйрел твердо встретил его взгляд и, не опуская глаз, пересадил Майлза с левой руки на правую.

— Во-первых, вам стоит знать, что у нас с Корделией больше не будет детей. Повторяю: больше детей у меня не будет. Случайное зачатие невозможно, а специальные меры мы с ней поклялись не предпринимать. У Майлза не будет брата-конкурента. У него не будет сестры, которую вы могли бы выдать замуж за мальчика Падмы или внука кого-нибудь из ваших старых приятелей, а затем назвать своим наследником носителя вашей крови. Устранив Майлза из рода Форкосиганов, тем самым вы прервете мою линию наследования. И вашу собственную.

Не имело смысла упоминать еще одну возможность: молодую графиню, которая родит младшего брата лорда Форкосигана, на полвека его моложе. Будь это реально, граф уже все бы сделал, и Эйрелу не было необходимости поднимать эту тему сейчас. Незачем добавлять оскорбления в процесс демонстрации оппоненту неодолимой силы.

— Кроме того, и вы должны это понимать, отныне я не стану праздно наблюдать или колебаться с применением любых доступных мне ответных мер. Теперь, едва у меня окажутся какие-либо основания считать, что вы намерены причинить вред моему сыну — если я только обнаружу, что кто-то пытается пробраться к нему по вашему приказу или что вы сами оказались рядом с ним без дозволения — в тот же час вас императорским приказом назначат вице-королем Сергияра.

Теперь физиономия генерала окаменела. Майлз сидел на руках у Эйрела теплым, тихим грузом, прижимаясь к его груди и убаюканный звуками отцовского голоса.

— Там вам придется править летающими медузами, шестиногами и парой сотен недовольных подданных, достаточно отчаянных, чтобы эмигрировать на новую планету. Ваш военный гарнизон будет целиком составлен из людей, совершивших поступок столь мерзкий, что лагеря "Вечная Мерзлота" для их наказания было бы недостаточно. И я буду следить за тем, чтобы вплоть до самой смерти вы ни под каким предлогом не получили дозволения оставить эту должность. Если вы доживете до совершеннолетия Грегора, то я, передавая ему власть, поставлю его в известность обо всех подробностях вашего назначения. Вы умрете под чужим небом, ни разу больше не ступив на землю своего Округа и не вдохнув ни глотка того воздуха, которым будем дышать я, моя жена и мой сын.

Кажется, он заметил мгновенный спазм боли на лице графа и испытал короткий всплеск злости за то, что ему понадобились сильнейшие из возможных угроз, чтобы достучаться до отца. Странное чувство; до этой секунды он был совершенно спокоен. Эйрел задавил эту эмоцию и продолжал следовать сценарию, который они с Корделией разработали прошлой ночью, когда она наконец уложила сына спать и потребовала от мужа устроить тактический совет. Эйрел излагал свои аргументы таким спокойным голосом, что Майлз всего лишь поднял на отца любопытствующий взгляд и ни разу не испугался:

— Если волею какого-либо несчастливого случая вы все же преуспеете, и вам удастся убить моего сына или навредить ему, знайте, что я не потружусь выдвигать против вас обвинения в Совете. Я убью вас своими собственными руками.

В этом случае ему еще придется побороться с Корделией за это право, и рассчитывать на победу он сможет только в случае, если не будет гнушаться грязных уловок. Она никогда его не простит за то, что он отнимет у нее месть, но это не важно. Важней, что она никогда не простит его за то, что сталось с Майлзом. Но за убийство мужа, отца или свекра женщина подлежит казни. А если ее муж убьет своего собственного отца, жена не несет никакой ответственности, даже если она знала об его намерении заранее. Обвинение ее не коснется.

— И, умирая, вы будете вынуждены осознавать одно: что бы ни случилось с императором и с Барраяром после того, как лорд Регент пошел на отцеубийство, эти последствия падут на вашу голову. Я держу в заложниках три планеты, чтобы заставить вас вести себя хорошо, потому что я поклялся сделать все, что могу, и ни граном меньше. Вы развязали войну против человека, который отнял у вас первородного сына. Я тоже Форкосиган, отец. И не могу сделать меньшего.

Несколько вздохов генерал оставался совершенно неподвижен, а его лицо — непроницаемо. Потом он опустил взгляд, посмотрел прямо на Майлза и ровно произнес:

— Тогда чего вы желаете от меня? Моего слова не причинять ему вреда, равно как и не подстрекать и не позволять это кому-то другому?

Потребовать у генерала слово Форкосигана было бы оскорбительно — почти так же, как с его стороны было предложить это; сам факт, что Майлз носит его фамилию, обязывал его много больше, чем к простой терпимости.

— Никаких крайностей, — ответил Эйрел. — Протяните руку.

Этот обряд они с Корделией даже не попытались включить в церемонию наречения имени полгода назад. И хотя его отсутствие вызывало пересуды, но публичный отказ графа дал бы куда больше пищи для сплетен.

Едва граф вытянул руку, пальцы Эйрела сомкнулись у него на запястье, поверх манжеты кителя, не касаясь кожи. Граф воспринял это как вызов. Он попытался было дернуться к Майлзу, но Эйрел остановил его руку в самом начале движения, стиснув так крепко, что чуть не сломал.

— Клятва не связывает, если она дана под принуждением, — заметил граф, стараясь не выдавать голосом испытываемой им боли. — И у нас не хватает законных свидетелей.

Ботари, молчаливо стоявший у двери, был графским оруженосцем и, разумеется, свидетельствовать не мог.

Эйрел мрачно обнажил зубы и не ослабил хватки.

— Не знаю, из каких моих нынешних поступков или слов вы вывели, что меня волнует законность. Вы не возложите руки на моего сына, если моей руки не будет на вас. Произнесите то, что положено, или осмельтесь сказать "нет" и повернуться ко мне спиной. Вам выбирать.

Граф тоже оскалился, но его следующее движение к Майлзу было медленным и плавным, и Эйрел позволил ему положить ладонь на макушку ребенка. Сейчас его отец первый раз в жизни касался своего внука, со смертоносными либо добрыми намерениями.

— Это Майлз Нейсмит Форкосиган, — произнес граф торжественным клятвенным голосом, пусть к нынешней клятве его и принуждали. — Первородный и истинно рожденный сын моего единственного живущего сына и наследника.

Майлз не стал ждать, пока дед договорит, и уже сомкнул кулачки на серебряном плетеном шнуре по краю его рукава, а едва граф замолчал, ответил ему собственным довольным лепетанием.

Эйрел улыбнулся своему сыну и крепко прижал его к себе.