Дело о Маленьком Убивце (джен)

Возможно, именно в это утро мир МОДЕЛИ сделался настоящим миром.

М. и С. Дяченко «Казнь»

 

Инспектор полиции Алан Макгрей предпочитал работать один. И дело было вовсе не в природной мизантропии или недостатке коммуникабельности. Напротив, соседи и коллеги по службе признали бы его вполне компанейским человеком — из тех, кто и пошутить умеет, и разговор поддержать и пропустить совместно по кружке-другой пива. Другое дело, что работать инспектор Макгрей предпочитал один. Ибо ему феноменально, и даже катастрофически, не везло с напарниками. С самых первых лет службы в полиции.

Со своим первым напарником пришлось попрощаться еще в молодости, когда Алан Макгрей занимался патрулированием улиц. Попрощаться навсегда, под звуки похоронного марша. Потому как был этот напарник, объективно говоря, придурком и сорвиголовой. Из тех, кто путает службу в полиции с комиксами, жаждет подвигов и ужасно тяготится своей ролью, по которой он не более чем рядовой сотрудник. Сродни какому-нибудь клерку или секретарше, правда с огнестрельным оружием.

И именно наличие оружия сыграло в судьбе напарника роковую роль — придав ему ложное чувство защищенности и непобедимости.

Однажды этот бедняга полез на рожон, презрев инструкцию, распоряжения начальства и здравый смысл, а в результате, понятное дело, погиб — причем отнюдь не геройски. Бесславно он погиб, изрешеченный несколькими пулями, почти синхронно пущенными в упор. Да вдобавок, еще и бесполезно, и даже в некотором смысле, вредно, потому как сорвал своим коллегам важную операцию.

Второй напарник был еще тошней — раздолбай и пьяница, считавший службу пустой тратой времени. Непонятно было, зачем вообще пошел он в полицию. Первопричину, по всей видимости, следовало искать в его умственных способностях, не востребованных ни одним колледжем, а также в состоянии здоровья, что отпугнуло призывную комиссию. А может, этому трудоустройству поспособствовали мамины и папины связи?

Алан Макгрей задавался этими, и другими подобными вопросами — и не раз, и не два, а ровно столько раз, сколько непутевый напарник просил его «отмазать перед начальством», «подстраховать» или, просто «быть другом» и еще немного потянуть общую служебную лямку в одиночку. Задавался — и не получал ответов.

А потом ему просто надоело прикрывать эту бестолочь и регулярно вдыхать амбре из продуктов распада алкоголя. Макгрей не попросил — потребовал от начальства уволить напарника, которому, по его словам, «только в компании с ниггерами улицы подметать». К счастью, начальство вняло праведному гневу и отправило горе-напарника «на вольные хлеба». Вряд ли он стал утруждать себя даже уборкой улиц — скорее всего, предпочел жить на пособие, паразитируя на карманах более трудолюбивых американских граждан.

Третий напарник поступил на службу прямиком из Академии, где зарекомендовал себя лучшим учеником на курсе. Он явился в Департамент с блеском служебного энтузиазма в глазах и битком набитый, как ему казалось непреложными истинами о том, что нужно настоящему полицейскому. Конечно, сорвиголовой с замашками супергероя новичок не был — избави Бог! Кто-кто, а уж он-то как раз понимал, что риск и для здоровья вреден, и карьере на пользу не идет.

Однако сие понимание не делало его более полезным для службы. Ибо теоретические воззрения раз за разом, что называется, показывали свою несостоятельность при столкновении с действительностью; а виноватым оказывался, конечно же, «старый козел», мешающий самореализации юного полицейского дарования.

Финалом столь плодотворной совместной работы стал серьезный «мужской разговор», по итогам которого «старый козел» Алан Макгрей посоветовал «юному дарованию» реализовывать себя от него, Макгрея, подальше. Отказать столь убедительной просьбе, вдобавок подкрепленной двумя отнюдь не маленькими кулаками, напарник не смог.

Еще на служебном пути Макгрея встретилась дамочка с весьма стервозным характером, но последней каплей, переполнившей чашу его терпения, стал напарник номер пять. Этот субъект не спешил проявлять свой главный порок; напротив, с первого взгляда он казался буквально сотканным из достоинств.

Всегда опрятный, с иголочки одетый, общительный и пребывающий в хорошей физической форме, он мог служить лицом Департамента полиции Вашингтона, образцом для подражания. А еще — живым и молчаливым упреком для коллег близкого возраста, что на пятом десятке лет успевали обзаводиться пивными животами и легкой, но устойчивой щетиной.

Был в этом человеке, казалось, всего один видимый изъян, не имеющий отношения к его профессиональным качествам. Несмотря на поистине чудесное сочетание возраста, внешности и характера, пятый напарник Макгрея оставался холостяком, причем холостяком убежденным. Он, кажется, даже о служебном романе помыслить не смел. Да что там роман — простого флирта с коллегами противоположного пола этот человек себе ни разу не позволил.

О том, что флирт на работе имел место, имел неоднократно… но вовсе не с противоположным полом, выяснилось позднее — после того, как Алан Макгрей принял от своего напарника приглашение в гости. Тот предложил совместно провести вечер, попить пивка и посмотреть бейсбольный матч.

Макгрей к тому времени полностью доверял своему напарнику, считал своим другом, и, уж точно, не ожидал от него удара в спину, вернее, чуть пониже. Попытка, конечно, оказалась неудачной и стоила напарнику сломанного носа, но сам факт ее поразил Алана до глубины души. И его коллег из Департамента — тоже.

Последовала расправа, скорая и беспощадная. В полиции, до поры до времени терпевшей в своих рядах сорвиголов, бездельников, карьеристов и просто некомпетентных людей, так и не нашлось места «этому пидору». К счастью для него, Департамент не захотел привлекать к себе внимание по поводу нетрадиционных наклонностей одного из своих сотрудников. И, в этой связи, не довел дело до суда.

В общем, не везло Алану Макгрею с напарниками, и потому он предпочитал работать один. В описываемый момент времени, он как раз один сидел за рулем служебного автомобиля и в гордом одиночестве следовал на место преступления — в пригород Вашингтона, именуемый Транквилити-Лейн. А чтобы не чувствовать скуку во время поездки (тем более, через весь город) инспектор Макгрей включил небольшой радиоприемник, бывший, кажется, неотъемлемой частью автомобиля.

Любимая радиостанция Макгрея передавала музыку, короткие телефонные викторины, радиопостановки, а в промежутках — выпуски новостей. Алан не участвовал в викторинах, с интересом слушал некоторые постановки, но, из всего репертуара станции предпочитал «музыкальные паузы» со старыми добрыми шлягерами, что не выходили из моды десятилетиями. Многие из них были старше самого инспектора Макгрея, а некоторые по возрасту успели и за вековой рубеж перевалить.

Простая приятная, ненавязчивая мелодия, равно пригодная и для танцев и для простого слушанья, ласковый либо задорный голос; слова, которые легко запоминаются, которым хочется подпевать, ну или напевать от скуки. И главное — общее состояние душевного подъема и комфорта после каждой такой песни.

Мягко, приятно, привычно — как старый халат или домашние тапочки. Что еще нужно заезженным на работе ушам и расшатанным нервам? Эту простую истину понимают и радиостанции, и звукозаписывающие компании, и простые любители «музыку послушать». Потому ни новые произведения, ни тем более, новые имена на эстраде появляться не спешат. В США, по крайней мере.

Конечно, Алан Макгрей слышал о так называемой рок-музыке, что зародилась у братьев-англичан еще в прошлом веке и буквально захлестнула Старый Свет, не пощадив даже Советский Союз. А с «культурными» испражнениями черных кварталов инспектору пришлось даже познакомиться живьем — по долгу службы. И при этом Макгрей не очаровался ни тем, ни другим.

Все эти, как он говорил, звукоизвращения, показались какими-то жесткими, неприятными, агрессивными. Почище военных маршей; но при этом, в отличие от вышеназванных маршей, вовсе не вызывавшими гордость за свою страну. Либо уныние и депрессия, либо откровенная аморальность и жестокость — вот что услышал Алан Макгрей в музыке с «Туманного Альбиона».

Про ниггерские потуги на почве сотрясения воздуха и говорить было нечего. Эти выкидыши рода людского даже не знали, что петь и быстро говорить — разные вещи! А уж гордиться своими преступлениями, внебрачными связями и даже цветом кожи — вот этого инспектор Макгрей не мог понять, даже если бы захотел. А хотения такого он не испытывал, в связи с чем предпочел забыть об этой лабуде и вернуться к старым добрым американским песням.

Одной из таких песен Алан Макгрей успел насладиться по пути в Транквилити-Лейн. Но все хорошее, как известно, заканчивается. Закончила и певица — репликой «He’s wonderful guy!», произнесенной с придыханием, восхищением и такой искренностью, будто эта женщина и впрямь была влюблена. Затем последовал проигрыш, кажется на губной гармошке, и пришла очередь выпуска новостей.

В новостях рассказали об итогах последней Генеральной Ассамблеи ООН. Ассамблея стала действительно последней: на ней было принято решение о прекращении существования этой организации, не так давно отметившей столетний юбилей. Среди причин роспуска назывались и растущая напряженность в международных отношениях, и отсутствие у ООН рычагов воздействия на мировую политику, и трудности, связанные с выработкой каких-либо общих решений — в рамках Совета Безопасности, и, тем более, Генеральной Ассамблеи.

Алан Макгрей слушал эти разговоры со смесью скуки и насмешки. Он не интересовался политикой даже в период избирательных кампаний, международной — тем более. И, разумеется, не видел большой пользы от Организации Объединенных Наций. Для инспектора она была всего лишь говорильней, наподобие Конгресса… но Конгресс — он хотя бы свой, американский. А в ООН сотрясают воздух и ниггеры с латиносами, и узкоглазые азиаты, и (о, ужас!) проклятые коммунисты с фамилиями смешными либо односложными.

К тому же Конгресс хотя бы изредка способен решать реальные проблемы, а что фактически успела сделать за сто лет ООН? Извела тонны бумаги на свои резолюции и заявления. Да вот еще мирила, мирила и так и не помирила всех кого не попадя — и арабов с евреями, и одних мусульман с другими, и ниггерские племена, и советских «удельных князьков», называющих себя секретарями обкомов-горкомов. Толку-то?

В своих взглядах на жизнь вообще и на политику в частности Алан Макгрей придерживался народной мудрости «горбатого могила исправит»; война же, по его мнению была высшим проявлением «горбатости». Он верил, что его стране, известной всему миру своей непроходимой смекалкой, прожженной предприимчивостью, а также здравомыслием, крепким как дуб, незачем воевать и не за что. Во всяком случае, не под теми пустячным предлогам, что тревожат мир по другую сторону океана.

Вопросы религии? Да зайдите на проповедь хотя бы к пастору Эндрю Грэхэму, чей приход Алан Магкрей регулярно посещает с семьей. Кто-кто, а этот человек в вере разбирается. Послушали бы его все эти сунниты, ваххабиты и прочие антисемиты — и мигом вражду забыли.

Проблема власти? Так устройте у себя выборы — и дело с концом. А лучше еще и за республиканцев проголосуйте, если у вас таковые имеются. Оглянуться не успеете, как жизнь наладится.

Нехватка ресурсов? Так беречь их надо, использовать экономнее, по возможности перерабатывая отходы. А с нефтью и бензином вообще пора завязывать. Одной маленькой батарейки с крохотным ядерным реактором хватит вашей машине на тысячу миль. Когда-то аналогичная дистанция требовала целый грузовик бензина. Алан не только успел застать машины с бензиновым двигателем — он проездил на них большую часть своей жизни и хорошо запомнил, чем пахнет бензин, и во что влетает для автовладельца.

Батарейка — другое дело. Не пахнет и стоит недорого. И служебный, и личный автомобили Макгрея работали на атомных батарейках. Да что там — все знакомые инспектора, и, наверное, все более-менее здравомыслящие американцы, давно пересели на машины с атомными двигателями, детища компании «Крайслер Моторс». Разве что какой-нибудь наследник миллионера до сих пор позволяет себе коптить небо — причем, в буквальном смысле.

Можно, конечно, воевать и без особых причин, да только выходит себе дороже. Невменяемые фашисты и столь же невменяемые самураи испытали эту простую истину на своих шкурах. Первые получили по зубам, в том числе и от Америки, а потом частично оказались под оккупацией коммунистов. Вторые тоже получили по зубам, да вдобавок первыми познакомились с ядерным оружием.

Война же для «узкоглазых» закончилась еще хуже, чем для «фрицев», ибо попали они под коммунистический сапог целиком. После этих двух примеров развязать войну без причины, особенно с Америкой, не решится даже невменяемый человек. Только клинический идиот, что под себя ходит.

Примерно так рассуждал Макгрей, покуда слушал новости и неуклонно приближался к Транквилити-Лейн. Делая, таким образом, подобно Юлию Цезарю, три дела одновременно.

* * *

Место, куда вызвали инспектора Макгрея, представляло собой более-менее обширный земельный участок, обнесенный восьмифутовым забором с широченными воротами и будкой охранника. Судя по крышам нескольких коттеджей, выглядывавших из-за забора, участок принадлежал небольшому кооперативу домовладельцев. Внутри, надо полагать, размещались не только дома, но и газоны, место для парковки и детская площадка.

Подобные мини-поселения пользовались в «одноэтажной Америке» все большей популярностью — и по целому ряду причин. Во-первых, среди соседей нет случайных людей, все друг друга знают и стараются ладить. Во-вторых, всегда чисто, ибо даже последняя сволочь не станет гадить там где живет. И, в-третьих, безопасно и спокойно — благодаря охране и высоченной ограде.

Ведь так?

Но сегодня Транквилити-Лейн, ни с какого боку не соответствовал этим признакам. Не было там ни чисто, ни спокойно, ни, тем более безопасно. Ибо туда, где безопасно и спокойно, полицию не вызывают; в этой простой истине Алан Макгрей успел неоднократно убедиться за годы своей службы.

Открывающаяся картина была живым опровержением тезиса о безопасности домовладельческих кооперативов. Ворота были распахнуты, проем пересекала желтая лента, рядом, почти впритык, располагались автомобили — «Скорая помощь», криминалистическая лаборатория, полицейские патрули с мигалками. Кого-то тащили на носилках (причем, в закрытом виде) кто-то с кем-то беседовал, кто-то что-то записывал. Неужели даже здесь кого-то убили?

Вздохнув, Алан Макгрей пролез под желтой лентой и протянул первому встретившемуся офицеру полиции свой жетон.

— А, инспектор Макргей! — оживился тот, — а мы вас заждались.

— Рад за вас, — буркнул Макгрей, — а что здесь, собственно, случилось?

— Резня, — коротко и емко ответил офицер.

— Могу я видеть место преступления? — инспектор с трудом сохранил профессиональное самообладание, хотя ответ буквально ошеломил его, не хуже пыльного мешка по голове.

— Можете, — сказал офицер, — только, скорее, это не «место», а «места». Местных жителей убивали в разных местах.

— С кого начнем? — с ноткой профессионального цинизма поинтересовался Макгрей.

— Хотя бы с супругов Нейсбаум, — полицейский повел его в один из очень схожих между собой коттеджей.

Впрочем, если приглядеться, в каждом можно было увидеть свои индивидуальные черты. В случае с домом Нейсбаумов таких черт было три: фамилия хозяев на почтовом ящике, сколоченный из досок лоток с намазанной белой краской вывеской «Лимонад: 5 центов», а также игрушка — гном с ружьем, в почетном карауле стоящий у крыльца.

Трупы, а, вернее, их меловые контуры, находились в супружеской спальне на втором этаже. Только не подумайте ничего пошлого или, наоборот, киношно-романтичного — смерть настигла супругов Нейсбаум вдали от кровати. На брачное ложе попало лишь несколько капель крови — да и то случайным образом. И то потому, что вышеназванной крови было много и везде — на стенах, полу, даже потолке.

— Джордж и Пэт Нейсбаум, — нудным голосом затянул полицейский, заглядывая в свой блокнот, — белые, тридцать два и тридцать один год соответственно. Время смерти… А вы что скажете, инспектор?

Что касается инспектора, то слушал он не очень внимательно, а, все больше, с умным видом разглядывал забрызганные кровью интерьеры спальни Нейсбаум. У полицейских это называется «осмотр места преступления». И многие сотрудники, особенно, молодые, считают этот процесс чуть ли не основной своей служебной обязанностью.

И только старые матерые копы, наподобие Макгрея, понимают, что проку в этом осмотре, по большому счету, нет. Едва ли невооруженным взглядом можно обнаружить что-то, что укрылось от криминалистов с их оборудованием. Эти самые копы, старые и матерые, разглядывали место преступления вовсе не для того чтобы найти какую-нибудь супер-улику — благодаря которой дело можно легко и быстро распутать. Их цели были куда более прагматичные — например, собраться с мыслями. Или просто изобразить трудовую активность, дабы не выглядеть пассивным слушателем.

— Что я скажу? — глухо отозвался Макгрей на вопрос коллеги по Департаменту, — я скажу пока только одно. Профессиональный убийца с этим преступлением даже рядом не валялся. Профессионалу хватило бы два точных выстрела, по одному в каждую голову, и в этом случае крови было бы немного. Так, пара лужиц под головами убитых. А супругов Нейсбаум убивали долго, неумело и жестоко. Бедняги, наверное, просто истекли кровью.

— Это все? — спросил офицер с блокнотом.

— Не совсем. Еще я скажу, что за два с лишним десятка лет своей службы в полиции впервые вижу нечто подобное. Перед нами, коллега, не заказное убийство, не разбойное нападение, и, уж точно, не «бытовуха». Для каждого из этих четырех вариантов затраченные усилия, так или иначе, сообразны результату. Здесь же мы имеем жестокость в чистом виде. Жестокость как самоцель. Столько кровищи могло бы быть в фильме Тарантино, но уж никак не в реальном преступлении.

— Фильме… кого, инспектор? — заинтересовался последним высказыванием полицейский.

— Квентина Тарантино. Не слышали о таком?

— Какой-то «макаронник», судя по фамилии…

— Нет, вроде как американец… был. Полуподпольный американский режиссер начала века, — вспомнил Макгрей, — позднее иммигрировал в Европу, откуда и радовал весь мир своими «шедеврами».

— Не слышал, — помотал головой полицейский, — говорите, полуподпольный… А сами-то откуда его знаете?

— Это не я, — пояснил инспектор, — это брат моей жены. Помешан на искусстве.

— Ладно, проехали, — отмахнулся офицер с блокнотом, — пойдем дальше? Следующими у нас идут супруги Роджер и Джанет Роквелл, белые, обоим по двадцать девять лет. Роджер убит в подвале, Джанет — в спальне.

— Погодите, — перебил Макгрей, — вы уверены, что с Нейсбаумами — все? Вы обратили внимание, что у их дома стоял лоток с лимонадом? Неужели Джордж и Пэт сами зарабатывали таким образом?

— Нет, этим занимался их семилетний сын Тимми. Единственный свидетель, кстати говоря. Это он вызвал полицию.

— Свидетель, значит, — хмыкнул инспектор, — странно, что убийца до него не добрался. И что рассказал этот… свидетель?

— Увы, ничего путного. Сами понимаете — ребенок только что потерявший родителей. Либо ревет, либо говорит о каком-то Маленьком Убивце.

— Чего-чего?

— Маленький Убивец. Человечек маленького роста, примерно четыре фута, с ножом и в маске клоуна. Если верить Тимми, именно так выглядел убийца его родителей.

— Понятно, — вздохнул Алан Макгрей, — хорошо, хоть не инопланетянин. Психологи с ним работают?

— Разумеется.

— Ладно, что там у нас дальше?

Дальше, помимо супругов Роквелл, следовали: Марта Симпсон (белая, двадцать пять лет, не замужем), Маргарет Хендерсон (белая, тридцать три года, опять же не замужем), Билл Фостер (садовник, черный, пятьдесят два года) и Элеонора Дизерс (белая, пятьдесят четыре года, разведена).

Подобно Джанет Роквелл и Пэт Нейсбаум, Марта Симпсон была убита в собственной спальне, что не только не удивило инспектора Макгрея, но и навело его на мысли о какой-то странной закономерности. Места убийства других жертв на подобные размышления не наводили, ввиду их случайного характера. Так, Билл Фостер лежал на тротуаре, Элеонору Дизерс убийца, судя по всему, застукал в туалете; что до Маргарет Хендерсон, то она умерла на лестнице, а перед этим забрызгала кровью весь первый этаж своего дома.

Собственно, ничего нового благодаря этим осмотрам Макгрей не узнал. Везде был один и тот же почерк, если вообще можно называть почерком подчеркнутую неряшливость и демонстративно-бессмысленную жестокость.

При этом, как ни парадоксально, горе-убийца не оставил ни одной улики, и вообще ничего, что помогло бы следствию. В полиции существовал вполне устойчивый стереотип, согласно которому люди, совершающие подчеркнуто жестокие и серийные убийства, стремятся к самоутверждению, и, следовательно, должны хоть чем-то обозначить свою индивидуальность.

Кто-то расписывался кровью на стенах, кто-то вырезал на трупах своих жертв геометрические фигуры, кто-то оставлял на месте преступления мелкие, но легко узнаваемые предметы. Цветы, например, или плюшевые игрушки. По этим знакам психологам-криминалистам не составляло труда выяснить и мотивацию преступника, и патологии, коими он страдает.

Далее оценивался круг будущих жертв, а остальное было делом техники. Ни с первой, так с второй-третьей попытки убийцу удавалось накрыть, да в такой обстановке, что отвертеться трудно. Либо преступление уже совершено, а преступник не успел удрать, либо очередной потрошитель-удушитель-расчленитель был готов нанести новый удар, но его вовремя остановили.

А вот человек, вырезавший жителей Транквилити-Лейн, судя по всему, не стремился к мирской славе. По этой причине Алан Макгрей мог проглядеть все глаза за осмотром мест преступления, и все равно не найти ни одной нормальной улики.

Лишь один раз в душе инспектора затеплилась надежда — когда в подвале дома Роквеллов, на старом письменном столе обнаружилась женская ночная рубашка. Правда, эта находка, при всей своей нелогичности, едва ли могла быть, что называется, «подшита к делу». Джанет Роквелл узнала об изменах своего супруга? И из ревности убила и его, и любовницу — ну, скажем, молоденькую, но незамужнюю Марту Симпсон? А потом покончила с собой? А «ночнушку» оставила как свидетельство своего мотива?

Конечно, расследование только началось, на этом этапе нельзя пренебрегать ни одной версией, но… не многовато ли логических нестыковок получается? Зачем, к примеру, резать всех остальных соседей, да еще с такой жестокостью? Непонятно. Убираем свидетелей? А не все ли равно для самоубийцы?

Когда место гибели последней жертвы, старухи Дизерс, было осмотрено, Макгрей обратил внимание, что в Транквилити-Лейн остался один, не посещенный им, дом.

— По крайней мере, там никого не убили, — уверено заявил офицер с блокнотом, отвечая на закономерный вопрос.

— Да ну! И кто, собственно, там проживает? — Макгрей почувствовал зацепку и готов был впиться в нее мертвой хваткой.

— Никто, — последовал короткий ответ, — дом числится брошенным.

— Вы сами-то верите в то, что говорите? — хмыкнул Алан, — кто мог его бросить? Кому в голову могло придти уехать из этого замечательного места?

— Извините, инспектор, если вас действительно интересует, кто последний проживал в этом доме…

— Это-то как раз меня волнует в последнюю очередь. А заинтересовал меня этот дом лишь как нехилая брешь в системе безопасности Транквилити-Лейн.

— Что, простите?..

— Объясняю для новичков и недоумков, — ни тон, ни манеры инспектора Макгрея не отличались изысканностью, когда он терял терпение, — под этим якобы брошенным домом может быть прорыт подкоп. Небольшой такой туннельчик, через который наш убийца и проник на территорию Транквилити-Лейн. Забор, охрана — все нипочем при таком раскладе. Убийца мог использовать этот дом в качестве временной базы, а мог просто пролезть, сделать свое грязное дело и убраться восвояси.

— Логично, — кивнул офицер.

— Да это я и сам знаю! — рявкнул Макгрей, да так, что его собеседник вздрогнул, — вы лучше объясните, какого хрена этот дом стоит тут никем не востребованный? Как дорогая, но уродливая шлюха — на обочине? Почему никто не удосужился хотя бы проникнуть внутрь?

— Ордера нет! — поспешно, как участник викторины, ответил офицер с блокнотом, — это же частная собственность.

— Чья?

— Как это? Последнего жильца. То, что здесь никто не живет, не значит, что дом ничей.

— Так-то оно так, — произнес более-менее успокоившийся Макгрей, — черт бы побрал вашу Академию с ее заморочками. Ну да ладно. Хотя бы установить круглосуточное наблюдение за этим домом мы можем?

— Пожалуй, — офицер кивнул.

— И вот еще что, — сказал инспектор, осененный внезапно пришедшей мыслью, — задержите охранника, дежурившего в то время, когда произошла резня. Ордер постараюсь пробить уже сегодня.

— На арест? — поинтересовался офицер с блокнотом, — или на обыск?

— Либо тот, либо другой, — ответил Алан Макргей, — меня устроит любой из этих вариантов.

* * *

Начальник отдела насильственных преступлений пробежался по казенной бумаге глазами, сокрытыми за толстыми стеклами очков, и положил отчет на стол, перед собой. Затем, сняв очки и положив рядом, уставился на сидящего напротив инспектора Макгрея.

— А теперь, Алан, я хотел бы услышать твое личное мнение. Своими словами, так сказать, без протокола.

Всех своих подчиненных он называл по имени и обращался на «ты». И, не без оснований, кстати — потому как был старше любого из них минимум на десять лет.

— Отрабатываются две версии, — начал Макргей, — во-первых, убийца мог попасть на охраняемую территорию через подкоп, ведущий в заброшенный дом. В этой связи я распорядился следить за домом, но этого мало. Нужен ордер на обыск… видите ли, наверняка этот дом кому-то принадлежит, по крайней мере, юридически. Не хотелось бы осложнений. Обыск помог бы установить, насколько идея с подкопом соответствует действительности.

Начальник закашлялся. Все-таки курение до добра не доводит, особенно в его возрасте. Затем буркнул «извиняюсь» и «говори дальше».

— Согласно второй версии, — продолжал Алан, — к этим убийствам причастен охранник. Он либо пропустил убийцу на вверенную ему территорию, либо сам прирезал жителей Транквилити-Лейн. Потому что, если исключить версию с подкопом, у убийцы остается только один способ попасть внутрь — через ворота и охранный пост.

— Вот как. А охранник вооружен?

— До зубов. Карабин, пистолет, «тревожная кнопка» для сигнала на ближайший полицейский пост. Да и сам по себе не выглядит хлюпиком. Так что мне кажется весьма сомнительным, чтобы убийца запугал его или силой заставил себя пропустить.

— Понятно. Его не допрашивали?

— Обижаете, шеф. Дважды. Первый раз на месте, второй — в моем кабинете. Оба раза он делал удивленные глаза и искренне не понимал, почему его подозревают. Думаю, ордер на арест…

— Эко ты разошелся, — нахмурился начальник, — ордер на то, ордер на сё… А как я понимаю, ни улик, ни свидетельских показаний по этому делу нет. Одни догадки.

— Не совсем так. Формально у нас есть один свидетель — Тимми Нейсбаум, единственный уцелевший житель Транквилити-Лейн. Но насколько можно верить словам ребенка семи лет…

— Давно законы не читал, Алан? — хриплый голос начальника выражал явное недовольство, — это я тебе должен напоминать, с какого возраста можно быть свидетелем?

— Дело не в том, шеф. Уж больно бредовыми мне кажутся его показания. Какой-то Маленький Паршивец…

— Не «Паршивец», а «Убивец», — строго поправил начальник Макгрея и, наклонившись, достал из выдвижного ящика стола детскую футболку. На футболке был изображен ребенок в коротеньких штанишках с подтяжками и маске клоуна. В руках он держал огромный нож, с которого вот-вот готовы были сорваться капли темной крови. Над картинкой располагалась надпись «Маленький», а под картинкой — «Убивец».

— Что это, шеф? — не понял Алан.

— В этом мой внук сегодня собирался пойти в школу. У них, знаете ли целый фан-клуб этого Убивца.

— Это что, городская легенда? — недоуменно спросил Макгрей, — типа «снежного человека» или Элвиса, которого видели живым?

— Вроде того. Слухи, сплетни… Я с внуком поговорил, так в пригородах Вашингтона, оказывается чуть ли не каждое второе преступление списывают на этого Убивца.

— А почему Департамент не в курсе?

— В курсе чего? Нет, ты не думай, расследования ведутся своим чередом, преступления раскрываются, преступники… настоящие оказываются за решеткой. Но слухам это не мешает, они живут своей жизнью, не слишком нуждаясь в фактических подтверждениях. Это первое. Второе: согласно твоему рапорту, в Транквилити-Лейн было столько крови, что хватило бы на всех комаров в мире, — начальник то ли захихикал, то ли опять закашлялся, — до сих пор Маленький Убивец не совершал таких кровавых преступлений даже по легендам.

— То есть…

— Погоди, дай договорить! — рассердился начальник, — и третье: охранник бы то же не пролил столько крови, вздумай он укокошить своих клиентов. Карабин, пистолет… Пиф-паф — и труп готов. С аккуратненькой дырочкой на нужном месте.

— Не хотите ли вы сказать, что Маленький Убивец существует на самом деле, и на этот раз он нанес удар по-настоящему?

— Я ничего такого сказать не хотел. Это твоя задача — установить виновника этой мясорубки. Установить не отмахиваясь от тех немногих доказательств, что у тебя есть.

— И все-таки… вы сами-то поверили бы этим россказням? Вопрос риторический, но подумайте. Тимми Нейсбаум мог услышать о Маленьком Убивце по телевизору, радио, или от одноклассников. А может этим Убивцем ребенка пугали родители, когда он капризничал. Дети, они ведь очень впечатлительные в таком возрасте. А уж как врать умеют — аж сами верят.

И потом, неужели ребенок, даже с ножом, мог бы справиться с несколькими взрослыми людьми? Ладно старуха Дизерс или садовник Фостер… Но Роджер Роквелл и Джордж Нейсбаум — вполне молодые и физически крепкие мужчины. Неужели они не могли дать отпор какому-то ребенку?

— Я ж ведь не спорю, Алан, — начальник вздохнул, положил футболку обратно в ящик стола, затем достал пачку «Мальборо» и закурил, — я просто не советую чем-либо пренебрегать в этом деле.

— Кстати, вы обратили внимание, что убийца вырезал только взрослых, а ребенка не тронул?

— Я другое заметил, — начальник выдохнул струю дыма, — в Транквилити-Лейн всего один ребенок. На восемь взрослых людей. Ну или, по крайней мере, на две семейные пары. И вот это действительно волнующий меня факт. Ладно европейцы — у них, наверное, разнополые браки почти уже не заключаются. Не модно. Но у нас-то все делается, чтобы американцы плодились и размножались. Так нет же…

— Как я понимаю, ордера мне не видать, — подытожил Макгрей, поняв, что разговор окончен, — ни того, ни другого.

— Будут доказательства — будет ордер, — подвел черту начальник.

* * *

Остаток рабочего дня (вернее, его официальной части) прошел для Алана Макгрея не слишком продуктивно. Во-первых, пришлось отпустить беднягу охранника, возмущенного бездоказательными обвинениями и позвонившего своему адвокату. Во-вторых, работа психологов с Тимми Нейсбаумом прошла впустую. Ребенок, конечно, перестал плакать, успокоился, мог более-менее связано выражаться, но показания свои и не думал менять.

Более того, история о Маленьком Убивце обросла новыми подробностями. Оказывается, Тимми остался в живых лишь потому, что вовремя спрятался в шкафу, а когда вылез, его папа и мама были уже мертвы. Еще он смог поподробнее описать убийцу своих родителей и соседей. Маленький Убивец был примерно одного с ним роста и телосложения, носил джинсы, полосатую кофту и неизменную маску клоуна, а также, что немаловажно, подходил со стороны заброшенного дома.

Психологи, недолго думая, интерпретировали рассказ Тимми следующим образом. Он якобы испытывал перед своими родителями чувство вины, в силу чего наделил убийцу кое-какими одинаковыми с собой чертами — например, ростом. Плюс, при формировании образа убийцы была использована популярная в пригородах Вашингтона легенда. По всей видимости родители пугали чадо Маленьким Убивцем, призывая его к послушанию, Тимми же, хоть и боялся, но продолжал вести себя плохо… но запоздало раскаивался. Когда же началась резня, чувство вины ребенка и его главный страх перемешались и оказались наложенными на реальную картину событий.

Инспектор Макгрей слушал эти рассуждения и вздыхал.

В-третьих, судебно-медицинская экспертиза запаздывала и новых подробностей убийств в Транквилити-Лейн выяснить не удалось. То есть, почти не удалось. В случае с мисс Хендерсон помогли техники, поковырявшиеся в терминале, через который осуществлялось управление домашним роботом «Мистер Помощник».

Оказалось, что в день убийства была ни с того ни с сего (правда, временно) отключена программа подчинения хозяину. Поскольку питание робота оставалось включенным, он, со своими пилами, ножиками, ножницами и сверлами превращался в настоящую машину для убийства. Говорят, эти роботы были изначально разработаны для военных целей. Однако в дальнейшем им было найдено и мирное предназначение — например, работы по дому или охрана жилища от нежелательных гостей.

В других домах Транквилити-Лейн «Мистеров Помощников» не было, что, кстати не слишком удивило инспектора Макгрея. Он и сам не горел желанием заводить это многорукое металлическое чудовище; случай же в Транквилити-Лейн еще больше укрепил его в этом нежелании.

Впрочем, то обстоятельство, что некто умудрился беспрепятственно пройти в дом мисс Хендерсон, да еще добраться до управляющего терминала «Мистера Помощника», навело Алана Макгрея на интересные мысли. По всей видимости, злоумышленник не воспринимался жителями Транквилити-Лейн как «нежелательный посетитель». Мог ли это быть охранник? Да запросто. А еще — курьер, ну или, скажем, друг, приехавший в гости.

Еще, что примечательно, мисс Хендерсон была первой жертвой в этой резне. Ее смерть наступила примерно на час раньше, чем у других жертв. Скорее всего, изначально преступник не хотел мараться и попытался совершить все убийства руками (вернее, манипуляторами) ни в чем не повинного робота. Но получилось только с Хендерсон, поскольку «Мистер Помощник», даже с отключенной программой подчинения, не может далеко отходить от управляющего терминала. Убийца вздохнул и решил действовать сам.

Примерно так думал инспектор Макгрей, возвращаясь домой. Подобно несчастным жителям Транквилити-Лейн, он обитал в пригороде, в чем-то похожем двухэтажном коттедже, но на противоположном конце города.

Тихо, удобно, умеренно-благополучно…

Алан, столько сил и труда вложивший в это жилище, первое время после переезда даже любовался им по возвращении со службы. А сегодня, будучи под впечатлением от прошедшего дня, он посмотрел на свой дом совсем другими глазами. Маленькая трусливенькая мыслишка, пробравшаяся в голову инспектора, подсказала ему, что такие дома и вообще, районы — излюбленные места «охоты» Маленького Убивца. И, дальше «слово взяла» старая как мир поговорка: «как бы чего не случилось».

Чтобы прогнать это паразитическое образование из своего мозга, Алан Макгрей выругался, причем вслух и смачно. А потом запоздало устыдился, оглянулся в поисках случайных свидетелей его красноречия — с надеждой на их отсутствие. И надежда сия оправдалась, потому как единственным, попавшим в поле зрения, человеком был Генри Лайонс, младший брат жены. Тот самый, что «помешан на искусстве». В момент, когда Макгрея «прорвало», Генри Лайонс как раз выходил на порог.

Ну и фиг с ним, решил инспектор. Такому не то что слух — лично оскорбить не стыдно.

Алан Макгрей имел довольно веские основания не то что не любить — презирать непутевого родственничка. В свои тридцать с небольшим лет Генри Лайонс не только не занял более-менее приличного положения в обществе, но даже так и не нашел место, которое мог с полным правом именовать «домом». По этой причине, а также благодаря доброму сердцу своей сестры, Генри обитал в подвале дома семьи Макгрей. Вернее, предполагалось, что обитать он будет в подвале, однако этот поганец совершенно невозбранно шатался по всему дому. Что до выделенного ему из милости помещения, то Лайонс превратил его в студию.

Да, кстати, брат жены Алана Макгрея был не просто «помешан на искусстве». Стоило Алану или еще кому-то попытаться припечатать его фразой «ты никто», как Генри Лайонс, со смесью гордости и негодования отвечал: «я художник». А дальше следовало вечное, хотя вряд ли разумное и доброе.

Красота спасет мир.

Под красотой Лайонс, по всей видимости, понимал плоды своих упражнений с кистью и краской. Если с этим Макгрей мог скрепя сердце, хоть немного, но согласиться, то представить себе спасение мира этой цветастой мазней было выше его сил. С точки зрения Алана картины если и могли кого-то спасти, то только богатого кретина, и только от лишних денег.

Впрочем, творениям Лайонса не светила даже такая участь. Год за годом, изводя футы ватмана и фунты краски (отнюдь не на его деньги купленные) горе-творец раз за разом получал отказ на всех столичных выставках. На них картины Генри Лайонса просто не попадали. А пока его счастливая звезда готовилась взойти на небосвод, так называемый художник, адепт красоты, сидел на шее своих добросердечных родственников, отравлял краской воздух в их доме, и, конечно же, потчевал их байками о своем грядущем успехе.

Но даже всего вышеперечисленного было недостаточно, чтобы объяснить неприязнь Алана Макгрея к родственнику-нахлебнику. Главная же причина этой самой неприязни заключалась вовсе не в тунеядстве Генри Лайонса, а в редкостной его замороченности. Во-первых, будучи, несмотря на свои провалы, творческим человеком, Генри, по этой причине считал себя выше «обычных людей» — к коим он относил и приютивших его родственников. Во-вторых, своим поведением, образом жизни, и даже мыслями и чувствами он всячески подчеркивал свое отличие от вышеназванных «обычных людей».

Так, если среднестатистического гражданина Соединенных Штатов занимали три главные проблемы, а именно, заработок, жилье и семья, то Генри Лайонсу, похоже, было плевать на все эти «житейские мелочи». Оно и понятно — Генри не имел ни того, ни другого, ни третьего… и не спешил обзаводиться.

Его занимали проблемы посерьезнее — нехватка ресурсов, гонка вооружений, и, конечно же, пресловутая «бездуховность». Что значит последнее слово, не мог вразумительно объяснить и сам Лайонс. Не мог — но с завидным постоянством вкраплял его в любой возглас возмущения. Побудительные же мотивы этих возгласов (равно как и аудитория, к которой они обращались) не имели ни малейшего значения.

С очередной заморочкой Генри Лайонс мог подойти к кому угодно, да хоть бы и к инспектору Алану Макгрею, благополучно проигнорировав его брань. Что такое слова, пусть даже неприличные, для столь высокодуховной личности? Вот «добрый совет» зарабатывать на жизнь, к примеру, рисованием комиксов про Супермена, действительно бы его оскорбил. Да что там — задел до глубины его творческой души.

— Ты слышал? — сказал Генри, встречая инспектора Макгрея у входа и обходясь без обычного в таких случаях, пожелания доброго вечера, — ООН развалилась!

— Слышал, слышал, — проворчал Алан, направляясь к двери и обходя назойливого родственника, — лучше бы не слышал…

Это было правдой. Инспектор Макгрей бы действительно прекрасно обошелся без этой новости, а также без других сообщений на политическую тематику. Но на его беду Лайонс по-своему воспринял это «лучше бы не слышал».

— Полностью с тобой согласен, — произнес он печально, — и приятно удивлен, что даже такой человек как ты осознает серьезность ситуации.

— Да ну тебя! — Макгрей попытался отмахнуться от Лайонса с его приступом краснобайства, но того уже было не остановить.

Генри не нужен был собеседник. Ему даже слушатель не очень-то требовался. Скорее, горе-художник нуждался в статисте, который бы делал вид, что внимает его речам.

— Я ведь до последнего надеялся. Да-да, я ждал, что у мировых лидеров хватит благоразумия…

Последняя фраза инспектора Макгрея даже рассмешила. Благоразумия, видите ли, должно было хватить. У кого, скажите на милость? Уж не у коммунистов ли? А может, у педиков, заправляющих в Объединенной Европе?

— …пришла пора подвести черту под эпохой, — продолжал тем временем Лайонс, — и нам, американцам — в первую очередь. После Второй Мировой Войны мы пережили настоящий «золотой век». Больше ста лет мира и стабильности, понимаешь?

В Европе — «сексуальная революция» и легализованные наркотики; в Азии — коммунисты, на Ближнем Востоке те же сто лет длится резня, и пока ни конца, ни края не видно. А еще есть Африка с ее бешено плодящимся и голодным населением. Но нам до всего этого до сих пор не было дела. Мы, США, отгородились от мира с его проблемами — двумя океанами, а еще ядерными боеголовками. Мы смогли воздержаться от участия во всех «локальных конфликтах» Старого Света.

Но вечно это продолжаться не может. Мир ведь уже не тот, что был после Второй Мировой. Тогда считалось, что он большой, что в нем места хватит всем. Но через сто лет он стал маленьким. Ресурсов, даже самых необходимых, не хватит на всех желающих… Понимаешь?

— Понимаю, понимаю, — хмыкнул Макгрей, — а еще больше я понимаю, что если ты и дальше будешь избегать свиданий с бритвой, то скоро будешь похож на Санта-Клауса в молодости.

Как выглядел Санта-Клаус в молодости, Алан, естественно, не знал, но подколка пришлась, что называется, «по адресу». Одержимый творческим экстазом, либо апатией, Генри Лайонс мог не притрагиваться к своей щетине неделями. Потому, услышав справедливый упрек, он моментально сник и отстал от своего деверя.

* * *

Инспектор Макгрей был недоволен и имел на то целый букет причин. Во-первых, его утомил рабочий день и расследование — даром, что последнее едва началось. Интуиция подсказывала, что легким это дело не будет точно. Хорошенькое начало — ни улик, ни свидетелей, ни подозреваемых. Одна зацепка, да и та слишком условная, чтобы на нее полагаться. Весьма сомнительно, чтобы убийца жителей Транквилити-Лейн вернулся на место преступления.

Чтобы добыть хоть какие-то доказательства, нужен ордер. Обыск в заброшенном доме, по крайней мере, позволил бы сократить количество версий, но для него необходимы веские основания, другими словами — доказательства. А их нет. Вот и получается: нет доказательств, потому что нет ордера, а ордера нет из-за отсутствия доказательств. Замкнутый круг.

Во-вторых, поднятию настроения не способствовало общение с этим приживалом Лайонсом — само по себе. Этот болван придавал дрязгам политиков слишком большое значение и данным своим качеством заражал окружающих.

Обычно, против подобной заразы Алан Макгрей применял специальный курс терапии, включающей в себя: пару банок пива, две-три сигареты, какую-нибудь простенькую еду, типа картошки фри, а также просмотр телепередач — столь же простеньких. Все эти «лекарства» для восстановления душевного здоровья требовалось принимать в экстренном порядке, в противном случае болезнь начинала прогрессировать. И тогда Алан наверное бы даже стал вслушиваться в предвыборные речи кандидатов, сравнивать их, подолгу думать, за кого отдать свой голос. А то и вовсе бросил бы службу в полиции и стал таким же как Лайонс, художником-неудачником.

К сожалению, в этот раз привычные средства не давали должного эффекта. Пиво показалось слишком теплым, картошка фри — безвкусной, сигареты вовсе закончились. Что касается телевизора, то он не спешил утолять зрелищный голод инспектора Макгрея.

На одном канале долго и нудно обсуждали какую-то проблему, по мнению Алана не стоящую выеденного яйца; другой канал передавал выпуск новостей, посвященный, конечно же, самороспуску ООН; третий канал рекламировал что-то дорогое, но бесполезное, даром, что с громким названием.

В процессе переключения каналов Алану Макгрею все же удалось наткнуться на шоу, веселое и развлекательное. Однако через пять минут рассерженный и разочарованный инспектор вообще выключил телевизор. Видимо виной тому был низкорослый клоун в коротеньких штанишках, заставивший вспомнить футболку с Маленьким Убивцем. А может источником раздражения был телевизор как таковой.

Алану почему-то показалось странным, что за последние сто лет этот ящик остался практически неизменным, в смысле — большим, ламповым и черно-белым. А ведь в тех же роботах «Мистер Помощник» не лампы стоят — микросхемы. Эх, не спешат военные делиться своими разработками с народом. Про черно-белую картинку и говорить нечего — если учесть, что кинематограф давным-давно стал цветным. Еще до Второй Мировой, во времена старины Диснея.

— Папа, папа, ты не мог бы мне помочь? — жалобным голоском обратилась к Алану десятилетняя дочка Кристи, — с уроками?

— А чего бы не помочь, — добродушно усмехнулся Макгрей, — спрашивай, мое солнышко.

— Мне доклад по истории задали… Кто был президентом после Буша?

— Какого? — переспросил инспектор, собираясь с мыслями.

— Ну, папа, как же ты можешь не знать! — удивилась Кристи, — Джорджа Буша конечно! Какого же еще?

— Да их вообще-то двое было. Старший и младший, оба Джорджи Буши, — напомнил Макгрей. Он, конечно, не был знатоком истории, особенно столь отдаленной. Вообще, в Департаменте главным историком считался сержант, знавший имена всех более-менее известных бейсболистов за последние двадцать лет. Но уж двух президентов-Бушей Алан запомнил со школы. Хотя бы за то, что были они полными тезками.

— Ну, скажи про обоих, — не отставала Кристи.

— Хорошо. После Буша-старшего президентом был Боб Доуэл. Его выбрали в 1996 году. Через восемь лет, в 2004 году его сменил Буш-младший. После Буша-младшего, в 2012 году, нашу страну возглавил вице-президент Дик Ченни.

— Спасибо, папа! — обрадовалась дочка, — последний вопрос, а из каких партий были Доуэл и Ченни? Да и Буши…

Вопрос настолько поразил Алана своей детской наивностью, что он поневоле усмехнулся. А Кристи обиделась, поджала губы.

— Ничего смешного, — сказала она недовольным голоском, — у нас же двухпартийная система. Разве нет?

Отчего же «нет»? Очень даже «да», только теоретически. На практике же знаменитые выстрелы в Далласе не только оборвали жизни президента Джона Кеннеди и вице-президента Линдона Джонсона. Фактически они поставили крест и на пресловутой «двухпартийности». На похоронах Кеннеди и его соратника народ, конечно же, плакал — как того требовал протокол и нормы приличия. Но, объективно говоря, жалеть эту парочку было не за что. Один «Карибский кризис» чего стоил!

И вообще, может ли считаться нормальной обстановка в стране, где средь бела дня стреляют в ее «первых лиц»? Нет, ни в коем случае. Именно так рассудил Джон Эдгар Гувер, фактически (хоть и ненадолго) взявший бразды правления в свои руки и принявшийся за «наведение порядка». Коммунисты и распоясавшиеся ниггерские вожаки тогда отправились за решетку, а новые молодежные течения, подрывавшие нравственные устои американского общества, были пресечены в зародыше. Простые же избиратели, умеющие ценить стабильность и благополучие, навсегда отвернулись от демократов.

Те, конечно, и по сей день продолжают участвовать в выборах. Но без надежды на успех, скорее по инерции, с завидным упорством, или даже упрямством. Что ж, когда символом твоей партии является осел, это говорит о многом.

Разумеется, Макгрей не стал все это объяснять своей дочке. И дело было даже не в телефоне, что так некстати зазвонил. И не в том, что жалко было грузить маленькую Кристи такой грудой информации. Просто, сам Алан (что греха таить) знал об этих вещах довольно смутно, и потому, посоветовав дочке «повнимательнее читать учебник», взял трубку.

— Инспектор Макгрей? — зазвучал оттуда взволнованный голос.

— Да, я слушаю.

— Вам нужно срочно прибыть в Транквилити-Лейн.

— Вы знаете… — попытался было отговориться Алан. Ему ужасно не хотелось вечером покидать семейное гнездышко и тащиться куда-то — особенно, по служебным делам.

Но собеседнику, похоже, было плевать на его «хотения».

— Возможно, это единственный шанс, — пояснил он, — заброшенный дом, за которым вы велели следить… Короче, там засекли подозрительную активность. В одном из окон горит свет, ходит какая-то тень…

— Понятно, — рявкнул, перебивая, Макгрей, — что ж вы сразу не сказали? Выезжаю!

* * *

Глубоко ошибается тот, кто ограничивает время службы в полиции собственно, «рабочим временем», установленным в трудовом законодательстве. Преступники, знаете ли, работают ненормировано. И активизируются в наибольшей степени в то самое время, что в законе прописано как «свободное». В этой связи любой уважающий себя полицейский должен быть готов к вызову по служебной необходимости — хоть вечером, хоть среди ночи. В противном случае ему лучше вообще уйти из полиции — на более спокойную и сытную работу.

Поскольку Алан Макгрей вовсе не собирался покидать службу, он без лишних разговоров собрался, завел свой автомобиль и погнал его через вечерний Вашингтон.

В Транквилити-Лейн все были, что называется, «в сборе». Снайперы заняли позиции на чердаках соседних домов. В кустах перед заброшенным домом, а также у входной двери, расположились бойцы группы захвата. У ворот дежурило пятеро полицейских с оружием наготове. Еще, на пятидесятифутовой высоте кружил полицейский вертолет. Видимо многое было поставлено на карту, раз Департамент смог так быстро стянуть сюда столь значительные силы.

На свое счастье Макгрей не сдал табельное оружие и удостоверение по окончании «рабочего дня». А может и не на счастье, ведь в противном случае его бы не пустили дальше ворот — пришлось бы домой возвращаться.

Но удостоверение и оружие были на месте, так что Алан практически беспрепятственно проник на территорию Транквилити-Лейн. А по пути к заброшенному дому успел вдоволь «налюбоваться» на принятые Департаментом меры безопасности.

Дурь ведь, по большому счету, думал инспектор. Спланированная в полном соответствии инструкциям дурь. Вы бы еще ребят с Си-Эн-Эн сюда пригнали. И карнавал из Рио. Такой кучей народа преступника не поймать. А вот вспугнуть можно запросто. И то обстоятельство, что дом блокирован, кардинально дело не меняет. Преступник выберется наружу тем же путем, что и в прошлый раз, невзирая на забор и охрану. В крайнем случае он может удариться в панику, а что такое агрессивный и жестокий преступник-дилетант в панике, объяснять не надо. Хорошо, если он никого не прирежет.

— Доложите обстановку, — командным голосом обратился Макгрей к руководителю группы захвата, одновременно предъявляя свое удостоверение.

— Объект окружен и блокирован, — без запинки ответил тот, — ждем только вас и ваших распоряжений.

— Распоряжение у меня только одно, — произнес инспектор Макгрей, — ломать двери и брать живым.

С этими словами Алан Макгрей первым подошел к двери и снял пистолет с предохранителя. Два бойца группы захвата с оружием наготове прикрывали его с флангов. Еще один двумя ударами ноги высадил дверь. Он же первым прошел в проем и криком «все чисто» велел последовать своему примеру.

Внутри было темно. Фонари на прицелах винтовок группы захвата высветили отдельные элементы помещения, оказавшегося гостиной. В этой самой гостиной царил беспорядок, правда беспорядок творческий. Лучи фонарей наткнулись на ряд предметов, не валяющихся, а стоящих на полу. Вот только сами предметы были собраны здесь без всякой системы.

Пустая бутылка у входа. Кувшин, тоже пустой, рядом с радиоприемником. Поблизости от них, на отдельном столике — шлакоблок. Еще был садовый гном, стоящий на перевернутом диване. С первого взгляда бардак в гостиной показалась Алану Макгрею каким-то фальшивым, даже постановочным. Словно кто-то хотел создать видимость захламления этого дома.

Но кто? Кому это нужно?

— Нам на второй этаж, — сказал один из бойцов группы захвата, — свет видели в верхнем окне. Вот болван, сам же себя загнал в угол.

Похоже он на полном серьезе полагал, что там, наверху — убийца. Что до него, фигурально выражаясь, рукой подать. Надежды Алана Макгрея были куда более реалистичными. Он рассчитывал, что сейчас удастся взять если не виновника резни в Транквилити-Лейн, то, по крайней мере, важного фигуранта в деле.

Но и этого было достаточно, чтобы душа инспектора наполнилась охотничьим азартам, сердце билось сильнее, руки крепче сжимали пистолет, а ноги быстрее несли вверх по ступенькам. Со стороны, правда, последнее выглядело не слишком расторопным; мозг ведь тоже не дремал, напоминая своему хозяину об осторожности, которую необходимо соблюдать, поднимаясь по плохо освещенной лестнице.

На втором этаже группа захвата разделилась. Два бойца толкнули дверь в ванную, где ничего не обнаружили. Зато за второй дверью их коллег, а также инспектора Макгрея, встретил яркий свет небольшой потолочной люстры.

Комната оказалась спальней, о чем свидетельствовало наличие в ней двух кроватей. Здесь было не только светло, но и относительно чисто. Однако внимание сотрудников полиции привлекло вовсе не это.

На одной из кроватей сидела рыжеволосая девочка семи-восьми лет, в розовеньком платьишке и с двумя бантиками на голове. Она что-то писала или рисовала на тетрадном листке, бормоча себе под нос. Алан Макгрей различил отдельные слова: «не может быть…», «но это невозможно…».

Рядом с девочкой, на кровати и на полу валялось множество таких же листков. Подобрав один из них, инспектор Макгрей увидел, что он исчеркан значками, главным образом, незнакомыми и непонятными. Исключением были разве что символы арифметических действий: плюс, минус, умножить, разделить.

Поймав себя на том, что он отвлекся от основной цели, Алан навел на девочку пистолет и рявкнул что было силы:

— Полиция Вашингтона! Руки вверх! Имя, фамилия, что делаете на месте преступления?

— Инспектор, ну это же ребенок, — подал голос один из бойцов группы захвата, — помягче, вы ее напугаете.

— Бетти, — нехотя отозвалась девочка, едва оглянувшись на нежданных визитеров.

— Бетти… а дальше как? — переспросил инспектор, продолжая держать девочку на мушке.

— А никак! — на мгновение задумавшись, а потом неожиданно резко и раздраженно бросила Бетти, — мое имя и фамилия — Станислав Брон. А вас здесь быть не должно. Во-первых, вы мне мешаете, а во-вторых… Короче, убирайтесь, или пеняйте на себя!

— Ну ни фига себе! — пробормотал кто-то из полицейских за спиной Макгрея. Да и сам инспектор опешил от такого яростного выпада и бредовости сказанных девочкой слов. Однако через пару мгновений снова собрался с духом.

— Как ты разговариваешь со старшими? — произнес он с мягкой укоризной, — тем более с представителями власти? Ты же не хочешь, чтобы мы нашли твоих родителей и наложили на них штраф? Пойми, мы хорошие дяди, мы не причиним тебе вреда.

— Ты не причинишь мне вреда при всем желании, — самоуверенно заявила Бетти, и, соскочив с кровати, подошла к Алану, — ты ведь даже не вымысел. Базовой моделью тебя просто не предусмотрено. Но раз уж ты ведешь себя как живой человек… наверное, тебе будет больно.

С пару минут они стояли друг против друга — девочка Бетти, выставившая перед собой руки со скрюченными растопыренными пальцами, и инспектор Алан Макгрей, пораженный только что услышанной чепухой. Остальные полицейские, нервы у которых, были, видимо, не из металла, держали Бетти на прицеле.

— Как, и это — не действует?! — взвизгнула наконец девочка и опустила руки, — но ведь утром еще работало…

— Не знаю, что там у тебя работало, — со вздохом начал Макгрей, — но лучше бы ты не препиралась с нами. Пугать нас бесполезно, мы вооружены, а ты — нет. Лучше поедем в одно тихое безопасное место. Там тебя накормят…

— Да ну вас! — Бетти вдруг рванулась в направлении окна. Впрочем, инспектор Макгрей, несмотря на возраст, на быстроту реакции не жаловался. Хоть с трудом, но ему удалось остановить, подхватить странную девочку. Та забилась в его руках, начала пинаться и кусаться, но куда там! Опытному полицейскому такое «сопротивление» — как слону дробина.

* * *

ВОПРОС: еще раз, извините за беспокойство. Ваше имя, фамилия и род занятий?

ОТВЕТ: Станислав Брон. Кибернетик, математик, электроник.

ВОПРОС: ваш возраст?

ОТВЕТ: двести пятьдесят два года.

ВОПРОС: как вы объясните такой парадокс? Судя по вашим предыдущим показаниям, вы — солидный пожилой человек, вдобавок с тремя… как я понял… высшими образованиям. Почему вы выглядите как маленькая девочка? И как вам удалось прожить так долго?

ОТВЕТ: вряд ли вы поймете то, что я скажу. А если поймете, то не поверите.

ВОПРОС: и все-таки?..

ОТВЕТ: ваш вопрос обусловлен неправильным восприятием текущей ситуации. Видите ли, сейчас не двадцать первый век, а двадцать третий. Если быть точным, 2277 год. А по вашим представлениям — 2052.

ВОПРОС: а при чем здесь летоисчисление?

ОТВЕТ: дело не в летоисчислении, оно-то как раз у нас одинаковое. Проблема… ваша, в том, что вы думаете, будто на дворе еще двадцать первый век. А события последних двух с хвостиком столетий еще не произошли.

ВОПРОС: о каких событиях идет речь?

ОТВЕТ: в первую очередь — о ядерной войне.

ВОПРОС: даже не смешно. Советы давно для нас не опасны. У них своих проблем хватает. Ядерные же арсеналы других стран слишком малы.

ОТВЕТ: наращивание ядерного арсенала — не такой уж долгий процесс. По историческим меркам. К середине шестидесятых годов, для вас — через десять-пятнадцать лет, Китай окреп настолько, что по ядерному потенциалу смог сравняться с США. И предъявил территориальные претензии на наши западные территории — те, что имеют выход к Тихому океану. В частности — на Аляску.

Именно на Аляске вспыхнула десятилетняя война, истощившая силы обеих держав. В январе 2077 года китайцев все-таки удалось вытеснить с полуострова, однако их руководство, разъяренное проигранной войной, решило погромче хлопнуть дверью. Произошел обмен ядерными ударами, в результате которого большая часть человечества была уничтожена. Выжили только те, кто успел купить себе место в одном из подземных автономных бункеров, так называемых «убежищ». Да, и еще некоторый процент людей смог приспособиться. Мутировать.

ВОПРОС: извините, а какое отношение ваш рассказ имеет к делу?

ОТВЕТ: дослушайте и поймете. То, что вы принимаете за реальность, на деле является результатом виртуальной исторической реконструкции, смоделированной в одном из убежищ, конкретно — в сто двенадцатом. Видите ли, жизнь в убежище — тоже не сахар: эйфория от спасения в ядерной бойне быстро прошла, уступив место характерным для замкнутого пространства синдромам. Плюс стрессы, связанные с переменой образа жизни, потерей близких…

Чтобы облегчить жизнь обитателям убежища 112, был создан Транквилити-Лейн — виртуальная модель типичного американского пригорода, каким он был в довоенную эпоху. Спасшиеся люди могли вернуться к привычной жизни… но самое замечательное даже не это. Подключенные к симулятору люди одновременно были погружены в состояние анабиоза, в котором процессы в организме замедляются до минимума. Благодаря этому человек мог продержаться, практически не старея, не менее ста лет.

За это время, по прогнозам специалистов «ВолтТек», должна была закончиться ядерная зима, а радиационный фон — прийти в норму. Я и сам решил поселиться в Транквилити-Лейн. Очень, знаете ли, хотелось дожить до окончания ядерной зимы. Техническая поддержка и обслуживание убежища 112 было возложено на роботов и автоматические устройства.

ВОПРОС: это все довольно занятно, но…

ОТВЕТ: все-таки дослушайте. Поначалу все шло нормально. Даже слишком нормально. Жители Транквилити-Лейн быстро пришли в норму, но через несколько лет в их мировосприятии начали происходить неожиданные и крайне нежелательные сдвиги. Они утратили чувство реальности, забыв не только о своих душевных травмах, но и о событиях, предшествовавших подключению к симулятору.

Война с Китаем, ядерные взрывы, бегство в убежище — ничего этого память не сохранила. Жизнь в Транквилити-Лейн, дни, один похожий на другой — вот что стало для жителей убежища 112 действительностью, единственной и подлинной. Без вариантов. В таком состоянии выпускать их в реальный мир было не просто противопоказано, а даже опасно. Стресс, испытанный при выходе, мог оказаться несовместимым с жизнью. В результате окончание работы симулятора постоянно откладывалось. Со времени запуска прошло уже не сто — двести лет…

ВОПРОС: сформулирую по-другому. Это вы убили жителей Транквилити-Лейн?

ОТВЕТ: с юридической точки зрения — нет. Фактически же я виновен — в том смысле, что руководил разработкой Транквилити-Лейн и тем самым лишил этих людей реальной жизни.

ВОПРОС: хорошо. А вы видели… или знаете, кто их убил?

ОТВЕТ: да, знаю. И видел. Но вряд ли мои показания вам помогут.

ВОПРОС: вы, главное расскажите. А мы уж сами решим, что нам поможет, а что не поможет.

ОТВЕТ: вы знаете, поначалу жизнь в Транквилити-Лейн показалась мне глотком свежего воздуха на марафонской дистанции. Тихо, спокойно, никаких хлопот. Но однообразно, к сожалению. И если к тишине, спокойствию и комфорту быстро привыкаешь, то однообразие с течением времени лишь больше утомляет.

Представьте: проходит десять, пятьдесят, сто лет, а ничего принципиально не меняется. Все перемены — гамбургер сегодня вместо чизбургера вчера; астры на газоне в этом году вместо георгинов в прошлом. И даже различие хода времени в виртуальном и реальном мире погоды не делало. И, чтобы хоть как-то себя развлечь, я начал придумывать для жителей Транквилити-Лейн всевозможные… отклонения от нормы.

ВОПРОС: какие, например?

ОТВЕТ: я ваш намек понял, отвечаю — не такие. Поначалу мои… акции были совсем безобидными. Видите ли, небольшая корректировка базовых алгоритмов наделила меня практически неограниченными возможностями воздействия на модель. И я ими пользовался. То насылал на Транквилити-Лейн проливные дожди или снегопад. Знаете, по умолчанию там всегда ясная летняя погода и это тоже сильно надоедает. Еще я вводил в модель злую собаку… нет, она никого не загрызла, но попугала порядочно. Еще был налоговый инспектор — не менее злой, чем эта собака.

ВОПРОС: другими словами, если верить вашим предыдущим показаниям, резню учинил придуманный вами виртуальный персонаж?

ОТВЕТ: нет. Он реальный человек. Реальнее всех вас вместе взятых. Мне он представился как Буревестник. В реальном мире он — наемный убийца, один из самых крутых в округе Колумбия.

ВОПРОС: стоп-стоп-стоп. В вашем рассказе появились логические нестыковки. Во-первых, мы проанализировали почерк преступника. В Транквилити-Лейн поработал далеко не профессионал. О каком «крутом наемнике» вы говорите? Во-вторых, как этот наемник попал к вам?

ОТВЕТ: как попал? Очень просто. Пришел в убежище 112 и подключился к симулятору. Он искал своего отца, который таким же способом проник в Транквилити-Лейн. Забавы ради я превратил его в собаку — в смысле, отца, а не Буревестника. Что же касается подчерка… то так было задумано. В виртуальный мир Буревестник вошел не крутым парнем, увешанным оружием, а маленьким мальчиком. Из вооружения он имел только нож, да и тот предоставил ему я.

ВОПРОС: мальчик, нож… А маски клоуна у него случайно не было?

ОТВЕТ: отчего же? Была. Как говорят коммунисты, мы рождены чтоб сказку сделать былью. Вот и я сделал былью одну старую легенду американских пригородов.

ВОПРОС: то есть, Маленький Убивец — ваших рук дело?

ОТВЕТ: не-е-ет, лишней вины я на себя не возьму. Не надейтесь. Вы сами создали этого Убивца. Вы — это в смысле, американские обыватели, пресытившиеся благополучием и стабильностью. Вы одинаково реагируете на все, от слухов о маньяке-убийце до Мировой Войны. Для вас это как спортивные новости. Кто-то, где-то и кого-то. За себя вы обычно спокойны, думаете, что все ужасное может произойти только с кем-то другим. И не иначе.

Вы любите стабильность, но иногда вам хочется пощекотать себе нервы. Вам ужасно хочется, чтобы кого-то убили, а вы бы, узнав об этом из газет или радио, пустили крокодилову слезу. Еще вы не прочь виртуально, через экран телевизора, поучаствовать в какой-нибудь войнушке, маленькой и заведомо победоносной. Это все вы… И вы же выбрали достойную себя власть, которая развязала ядерную войну, а потом, как дети, спрятались от ответственности. Только не под стол, а в убежище, а потом — в Транквилити-Лейн.

ВОПРОС: довольно. Вы лучше скажите, зачем были совершены все эти убийства?

ОТВЕТ: ну, для Буревестника это была его часть сделки. Он убил жителей Транквилити-Лейн, а я дал возможность ему уйти и забрать своего отца.

ВОПРОС: а для вас?

ОТВЕТ: а для меня это был лишний способ разнообразить свое существование. Развлечься, так сказать. Мне и раньше доводилось им пакостить, а вот убивать — никогда.

ВОПРОС: вы говорите, что в этой… виртуальной реальности… практически всемогущи.

ОТВЕТ: был, по правде говоря.

ВОПРОС: хорошо. Так что вам мешало убить этих людей самостоятельно, не привлекая посторонних людей?

ОТВЕТ: как — что? Это не-ин-те-рес-но! Вы бы еще предложили стереть кого-нибудь. Как файл. А тут — крики, беготня, ужас в глазах.

ВОПРОС: похоже, вы довольны.

ОТВЕТ: а вот и нет. Я был доволен, также как и был всемогущим. Причем в одно и то же время. Но после ухода Буревестника все пошло наперекосяк. Транквилити-Лейн был предельно замкнутой системой. Огромный забор, за ним — туманные намеки на внешний мир, который никто не прорабатывал.

ВОПРОС: но налоговый инспектор же откуда-то приходил. И эти люди… не все же сидели по своим домам. Возле каждого дома стояла машина, следовательно, они должны были куда-то ездить. Хотя бы на работу.

ОТВЕТ: говорю же — никто этот вопрос не прорабатывал. Я например, даже не заглядывал за ворота. Но дело в том, что модель обладала функцией саморазвития. И пределов этого саморазвития никто не устанавливал. Когда же после убийств нагрянула полиция, я, по правде говоря, запаниковал. Почувствовал, что теряю контроль над своим детищем.

И эти мои опасения подтвердились. Знаете, заброшенный дом — не просто чье-то бывшее жилище. Фактически, в нем никто никогда не жил, но именно там я предусмотрел аварийный выключатель. Так вот, когда пришли полицейские, я попытался этим выключателем воспользоваться.

Не получилось.

ВОПРОС: и последний вопрос. При задержании вы угрожали нашему сотруднику. Что вы имели в виду?

ОТВЕТ: по идее вашего сотрудника должны были поразить молнии. Знаете, время от времени кто-то из жителей Транквилити-Лейн начинал понимать что к чему, пытался на меня давить. Вот я и предусмотрел себе такую возможность. Человека поражает молния, он исчезает, просыпается в своем доме и не помнит ни молний, ни своих претензий. Но в этот раз не сработало… как и всё остальное.

* * *

— Что скажете? — первым делом поинтересовался Макгрей, когда запись допроса кончилась.

Начальник отдела насильственных преступлений хмыкнул.

— Большего бреда я не слышал со времен последней предвыборной кампании, — ответил он, — хотя… куда там политикам. Это дитё заткнуло за пояс всех.

— Вы по-прежнему уверены, что мы имеем дело с ребенком? — осторожно спросил Макгрей.

— А разве можно опровергнуть то, что видишь? — молвил начальник.

И вновь закурил — который раз за день,

— Против факта нет аргумента, Алан.

— Так-то оно так, — вздохнул инспектор, — но вы… не знаете всех фактов. Или не замечаете. Моя дочь хоть не намного, но старше этой… Бетти, но она не знает таких слов, как «алгоритм», «модель», «реконструкция». А также «симулятор», «ядерная зима», «стресс». Да что там — я, хоть полным дебилом себя не считаю, объяснить значения этих слов не могу.

— А Бетти может? — иронично ухмыльнулся начальник.

— Погодите, дайте договорить, — Алан нетерпеливо огрызнулся, чего не позволял себе за два с лишним десятка лет службы, — листки, которые были найдены в заброшенном доме, мы направили на экспертизу в три высших учебных заведения. Два из них сразу подняли лапки кверху, но вот от третьего мы добились более достойного ответа.

Содержимое листков, сказали они, представляет собой выкладки из высшей математики, теории вероятностей и еще ряда «блаблалогий», не шибко полезных в реальной жизни. И, что примечательно — практически не связанных между собой. Эти выкладки, при условии доведения их до конца, произведут-де прорыв в целом ряде научных направлений.

Мне, кстати, предложили засесть за диссертацию.

— Сесть всегда успеешь, — изрек начальник свою любимую шутку, услышанную им еще в молодости, при общении с задержанными.

— Простите, шеф, но вы же сами говорили, что в этом деле нельзя пренебрегать ничем, — Алан нахмурился, задетый «уголовной» остротой.

— Все верно, — кивнул начальник, — вот только как эти россказни помогут в раскрытии преступления? Ты же не собираешься на полном серьезе гоняться за этим… Буревестником?

— А вы что предлагаете? Какие у вас соображения?

— Я вижу, ты быстро сдулся, Алан. Уже подсказки просишь. А что завтра? Попросишь себе нос высморкать? Ну ладно, не обижайся. Кое-какие соображения у меня действительно есть. Если отбросить все эти виртуальные алгоритмы и реконструкции, всю эту воду, у нас остается ложка соли. Ты напрасно не обратил внимание на то, что оба свидетеля описывают виновника резни, как Маленького Убивца.

— Опять вы, шеф!..

— Не кричи. А то отправишься «свободная касса» кричать. Удивительно: ты готов поверить в выдуманность и искусственность нашего мира, а в Убивца — ни под каким соусом.

— Можно подумать, вы не верите, будто наш мир кем-то создан.

Начальник помотал головой.

— Значит… и в церковь вы не ходите?

— А, вот ты на что намекаешь, — начальник нахмурился, — не кощунствуй, парень. Нашел, что сравнивать — Господа Бога и девчонку с бредовыми показаниями. Ладно, не хочешь верить в Маленького Убивца — не надо. Надеюсь, мою веру в Санта-Клауса ты разрушать не станешь.

Извини, шучу. Ну так вот, если исходить из того, что Убивца не существует, показания двух свидетелей считаем ложными. Так?

— Видимо, так.

— Ну вот. Показания ложные, но одинаковые. Что из этого следует?

— Сговор свидетелей.

— Уже смешно. Детишки сговорились, с целью мистифицировать взрослых. А сами ведут против них партизанскую войну. Резня в Транквилити-Лейн — первая их, так сказать, акция… Еще варианты?

— На свидетелей оказано давление с целью дачи ложных показаний. Источник лжи — один и тот же.

— Вот! — начальник обрадовался, — слова настоящего полицейского! А не любителя фантастики. А то придумал тоже — виртуальный мир, высшая математика. Вопрос в том, кто и как внушил детям версию о Маленьком Убивце. Тот кто внушил, соответственно, был, как минимум, заинтересован в уничтожении жителей Транквилити-Лейн. И кто, по-твоему это может быть?

— Собственник заброшенного дома. Не поладил с соседями и решил отомстить.

— Неплохое предположение. А вас не насторожило имя, которым Бетти назвалась при допросе?

— Станислав Брон?

— Не имя с фамилией. Нам хватит и имени. Станислав. Никаких мыслей не возникает?

— Обижаете, шеф. Имя то ли польское, то ли русское… В обеих странах у власти коммунисты… Не думаете ли вы, что в деле замешан коммунистический шпион?

— Комитьет Госьюдарствьенной Бьезопасностьи, — попытался сымитировать русскую речь начальник отдела, — видать, жив, зараза. Рано мы Советы похоронили. Ра-но. Причем поработал не просто шпион, а суперагент, рядом с которым наш Джеймс Бонд — просто молокосос. Вот скажи, детектор лжи при допросе Бетти применяли?

— Конечно. Хотя бы из любопытства нужно было узнать, не врет ли девчонка. Так вот, девчонка не соврала. Ни разу.

— Это одна сторона медали. А вторая… Вы установили личность Бетти? Ее фамилию, родителей, адрес?

— Попытались. Даже пустили объявление по телевизору, по местному каналу. Глухо. По крайней мере, в пределах округа Колумбия эта Бетти никогда не жила. И даже не рождалась. Насчет других территорий сказать не могу…

— Ну и не надо. Другие штаты — не наша юрисдикция. Просто обрати внимание, Алан. Девочка, явно не из местных, забыла всю свою жизнь. Родителей, дом, кто она. Взамен своих воспоминаний она получила совершенно белибердовый, но при этом складный, рассказ. Все что осталось от ее личности — имя, да и то периодически забывается.

— Гипноз?

— Высококлассный гипноз, Алан. Такой, что нашим психотерапевтам и не снилось. И тем же самым гипнозом мы можем объяснить показания Тимми. Все было сделано для того чтобы навести нас на версию о Маленьком Убивце. Почерк якобы непрофессионала на местах преступлений — в том числе.

— Погодите шеф. Но откуда тогда взялась эта история про симулятор, ядерную войну и убежища? Плюс увлечение маленькой Бетти высшей математикой…

— Побочный эффект. Мне кажется, в результате воздействия к Бетти перешла часть личности Станислава Брона. Включая фантазии и всякий мусор из подсознания. Человеческая душа — потемки, сам понимаешь. Про ученых я вообще молчу: сам знаешь, они не совсем нормальные люди. И, программируя Бетти, этот Брон допустил одну роковую ошибку. Он оставил в личности девочки свой след и тем самым дал нам возможность на него напасть.

— Под следом вы понимаете имя, фамилию и…

— …возраст, — торжественно дополнил начальник, — не двести пятьдесят два года, ясное дело. Столько ему будет в 2277 году — если доживет. А так мы получаем год рождения, не такой уж далекий. Две тысячи двадцать пятый. Нашему Брону менее тридцати лет, Алан. Против нас работает молодой гений… ненавидящий Америку, как ты заметил из показаний. Отсюда до шпиона — один шаг.

— Спасибо, шеф, — сказал Макгрей с признательностью, — значит теперь я…

— Теперь ты, Алан, можешь с чистой совестью готовить отчет и передать это дело ФБР. Федералы, конечно, вряд ли обрадуются, но, объективно говоря, возможностей гоняться за этим Броном у них побольше нашего. А для Департамента и лично для тебя, Алан — одним геморроем меньше. Вопросы?

— Что будет с детьми? Тимми, Бетти?

— А это не твоего ума дело. Ну, если так интересно, скажу. Дети пройдут стандартный курс психологической реабилитации, после чего их отправят в сиротский приют.

* * *

Кто я? Где я? Почему я ничего не помню? И что я делаю в этом месте? Кто эти люди? Они называют меня Бетти… Что им нужно? И почему так мысли путаются?

— Пойдем девочка. Не бойся…

А чего мне вас бояться? И как это — бояться?..

— …а вот и наш Станислав Брон! Эй, Брон, молнию не пустишь?

Коридоры, двери… вроде той, из которой меня вывели. Люди… Много людей. Куда же меня ведут? И это имя — чем-то смутно мне знакомое. Но при чем тут молнии?

Выходим. В залитый солнцем двор к большой блестящей машине… «Двор», «машина», «солнце» — откуда я знаю эти слова? Возле машины меня встречают два человека. Лицо одного из них я кажется где-то видела… Он поворачивается, улыбается, начинает говорить…

— Ну что? По-прежнему считаешь себя Станиславом Броном?

— А Господом Богом, сотворившим наш мир? — это спрашивает уже второй человек.

Я мотаю головой, не очень-то вникая в вопросы, которые мне задают.

— Вот видишь, Алан, а ты едва не поверил в ту галиматью.

— Да я уж раскаялся, шеф, — отвечает первый человек, — кто ж знал, что у нее этот бред за пару дней рассосется? Был не прав, так хотя бы попрощаюсь.

— Прощайся на здоровье, — второй человек усмехнулся, достал маленькую палочку, поджег ее и на мгновение поднес ко рту, затем выдохнул струю едкого дыма, — прощайся, но учти — она вряд ли тебя вспомнит и узнает. Теперь это — чистый лист, пиши что хочешь.

18 августа — 6 сентября 2009 г. (новая редакция — 13 февраля 2011 г.)