Дядя Саймон (джен)

Человечество уже тысячу лет летает в космос, но наука так и не стала всемогущей, поэтому грипп и простуда терзают род человеческий по-прежнему, в бесконечной гонке вооружений между новыми мутациями вируса и способами лечения. Каждые десять лет или около того случается сенсация, что вот, наконец-то, найден радикальный метод... и так до следующей эпидемии. Может, на Эте Кита простуду все же истребили с корнем или на Колонии Бета избавились от вируса окончательно, но на Барраяре насморк не собирался сдавать свои позиции.

Для большинства людей респираторная инфекция не стала бы особой проблемой, но для одного маленького больного ребенка, у которого не было еще достаточно сил, чтобы ходить, обычная простуда, подхваченная от кузена-императора, оказалась серьезным испытанием. Кашляя, Майлз заработал три трещины в ребрах, а затем невозможность свободно дышать вылилась в серьезную пневмонию. Так серьезно он не болел ни разу в жизни, поэтому уже десять дней его не выпускали из госпиталя. Эйрел с Корделией сидели с ним по очереди, стараясь успокоить и утешить. И на записях камер безопасности, которые Саймон сегодня просматривал, Корделия выглядела измученной, А Эйрел едва не уснул на дневном совещании с СБ, но после его окончания немедленно сорвался с места и уехал к сыну. Саймон мысленно пробежался по списку тех, от кого можно было бы ждать помощи. Но нет. Леди Элис сейчас сидела с Айвеном, которого свалил тот же вирус, хоть и не настолько серьезно; впрочем, она всегда была склонна чрезмерно волноваться за сына. Дру была беременна и ее постоянно тошнило. А от старого графа точно родственной поддержки не дождешься. Большая форкосигановская семья порой казалась Саймону идиллией — когда он просматривал записи, на которых были Эйрел и Корделия с Майлзом, и Грегор, и Айвен, все эти совместные обеды и детские игры — но прямо сейчас в ней определенно не хватало еще нескольких пар дополнительных рук.

Поэтому, завершив рабочий день, Саймон сам поехал в госпиталь и поднялся в отдельную палату Майлза. Он лежал тут так часто — выздоравливал после очередной операции, новой разновидности укрепляющего лечения или сращивания сломанных костей — что на ее двери уже подумывали укрепить постоянную табличку с его именем. Сейчас возле двери недвижно стоял Ботари, но даже он выглядел усталым. Сержант отступил в сторону, пропуская Иллиана. Эйрел сутулился на стуле возле койки сына, и вид у него был непривычно отчаявшийся.

— Я не хочу, — скулил Майлз. — Не хочу. Пусть это все кончится, папа.

— Ты уже получил свое лекарство, — устало повторял Эйрел. — Тебе нужно отдохнуть, и потом тебе станет лучше. И делай то, что говорят врачи.

— Но я не хочу! Мне плохо!

— А, Саймон. какие-то новости? — Эйрел повернулся к вошедшему Иллиану. Похоже, он был даже готов обрадоваться неожиданному кризису, чему-то такому, что он в силах исправить — в отличие от жалоб своего сына, на которые просто не знал, что ответить.

— Нет, ничего. Эйрел, ты хреново выглядишь. Ступай домой и отдохни. Сегодня вечером с Майлзом посижу я.

Эйрел Форкосиган недоумевающе заморгал, словно не сразу до него дошло, и лишь затем отозвался:

— А-а. Спасибо. — И добавил после еще одной паузы: — Но завтра тебе снова на службу, так ведь? Как я могу просить тебя о...

— А ты и не просишь. Это я сам предлагаю. Все со мной будет хорошо. Мы с Майлзом отлично понимаем друг друга. — Он подошел поближе к койке. — Привет, Майлз.

— Дядя Саймон? — удивился Майлз, отвлекшись от своих неприятностей. — Вы пришли меня спасти?

— Я пришел и намерен остаться здесь. — Саймон взял вставшего Эйрела за плечи, развернул и энергичным толчком направил к двери. Тот не сопротивлялся. — Иди. Возвращайся домой и ни в коем случае не садись там за работу. И не думай, что я не узнаю.

— Корделия мне все равно не позволит, — пробормотал Эйрел и кивнул. — Ладно. Майлз, слушайся дядю Саймона и делай все, что он тебе скажет. Твоя мама будет здесь утром. — Он с тревогой покосился на Иллиана. — Позвонишь нам немедленно, если что-то изменится, хорошо?

— Разумеется. Иди. — Он подтолкнул Эйрела в спину, чтобы тот все-таки вышел. Ботари, карауливший у входа, шагнул чуть поближе и улыбнулся в приоткрытую на минуту дверь.

Саймон вернулся к койке Майлза. Тот полусидел в постели, чтобы легче было дышать, у него в нос была вставлена кислородная трубка, а к телу подсоединена целая куча датчиков. Как обычно, в окружении медицинской техники он выглядел совсем крошечным; — в постели, в госпитале, он всегда казался слишком маленьким и непохожим на себя без своей обычной непоседливости и жизнерадостности.

— А как будет по-гречески "Я ребра сломал"? — немедленно спросил Майлз. Саймон моргнул, видя столь мгновенный переход от скулежа к режиму вопросов, это было типично по-майлзовски: нечто новое моментально отвлекало его и повышало настроение вне зависимости от того, как плохо ему было. Он перевел Майлзу фразу, которую тот спросил, и мальчик послушно повторил.

— А "Я болею больше, чем Айвен"? — потребовал он. Удивительно, чему тут радоваться, но Майлз вообще все и всегда превращал в соревнование.

Игра с переводом заняла их на несколько минут, но потом Саймон заметил, что Майлз начал дышать болезненно тяжело, и распорядился:

— Ладно, хватит. Тебе нельзя столько говорить.

— А расскажи мне что-нибудь сам, — Майлз помолчал и честно добавил: — Пожалуйста. Ты рассказываешь интересно, дядя Саймон.

Саймон придвинул кресло поближе к койке.

— Если я стану рассказывать, ты закроешь глаза и попытаешься заснуть?

— Если твоя история будет длинной, — немедленно оговорил Майлз свое условие с пунктуальностью профессионала на специальных торгах.

— Длинная история? Договорились.

Саймон начал было одну из длинных сказок, вроде той, что при нем как-то рассказывала сыну Корделия, но буквально на третьей фразе Майлз его перебил:

— Эту я уже слышал. Я хочу новую. И настоящую историю, а не придуманную!

— Настоящую... Ладно.

Саймон протянул руку к пульту управления, приглушил освещение до полумрака ночника, откинулся в кресле и подождал, пока Майлз перестанет ерзать. Затем он начал:

— Когда я был курсантом, нам устраивали тренировки в Дендарийских горах. Там мы разбивали лагерь в глуши и учились выживанию.

— Это в Военной Академии? — уточнил Майлз.

— Нет. Я заканчивал военное училище в фордариановском Округе.

— А папа ходил в Военную Академию.

— Знаю. А теперь молчок. Хочешь ты услышать мою историю или нет?

Майлз притих, и Саймон пустился в повествование, живописуя, как он со своим взводом разбил палатку на самой границе с фермерскими землями и как ночью какая-то отбившаяся от стала корова стала ломиться к ним в палатку, а они проснулись и решили, что это вражеская атака, и в результате случайно застукали на месте преступления банду скотокрадов. Было странно пересказывать историю из тех времен, когда у него в голове еще не стояло чипа, потому что сейчас ему приходилось полагаться только на свою естественную и ненадежную память. Однако Саймон умело подправлял свой рассказ на ходу, адаптируя его для четырехлетнего мальчика и специально украшая деталями, которые должны были бы тому понравиться. В этом докладе основным являлась не точность, а красочность.

Пока он рассказывал, Майлз сидел, полузакрыв глаза, но едва рассказ дошел до конца, тот тут же распахнул их и поинтересовался:

— А дальше что было?

— Утром нам пришлось вернуться в базовый лагерь, чтобы заменить порванную палатку на целую, а потом — объясняться с деревенским старостой, давать показания муниципальной страже и заполнять кучу бумаг. И только после мы вернулись к нашим тренировкам на выживание, но их остаток прошел уже довольно скучно. — Он наклонился и поправил на Майлзе легкое одеяло. — А теперь настало время выполнять твою часть договора. Тебе надо поспать.

Майлз расстроенно засопел, но послушался и закрыл глаза. Саймон откинулся в кресле и тоже полуприкрыл веки, Но, услышав тихий стон, немедленно всполошился:

— Майлз?

— Больно... — пробормотал мальчик. — Когда ты мне рассказывал историю, я об этом забыл, а теперь снова стало больно.

Иллиан нежно погладил Майлза по волосам.

— Давай я расскажу еще одну. Но на этот раз не такую буйную.

Он начал рассказ из тех времен, когда был галактическим агентом-оперативником под прикрытием; он рассказывал про всякие интересные штуки, которые видел в те времена на Тау Кита, и на этот раз Майлз действительно задремал на половине рассказа. Саймон увидел, что маленькое тельце обмякло в койке, но продолжал говорить до тех пор, пока он не убедился, что тот спит глубоко. Тогда он поудобнее устроился в своем кресле возле койки, достал ридер и принялся просматривать доклады.

В госпитале сложно уснуть, даже если ты не болен. Каждый час приходила сиделка и проверяла показания приборов; за дверью сменилась охрана — другой оруженосец заступил на место Ботари; в коридоре постоянно слышался какой-то шум и шаги, а один раз некие перепуганные родители привезли своего серьезно больного ребенка, и Саймон испытал неожиданное сочувствие и понимание, услышав, как незнакомая женщина рыдает: "Он же еще такой маленький!"

При каждом этом шуме и беспокойстве Майлз ворочался, но Саймон всякий раз успокаивал его тихим наставлением, колыбельной или очередным небольшим рассказом. Между этими пробуждениями сам он пытался дремать. Но около четырех утра Майлз окончательно проснулся, зовя маму и рыдая в истерике так, что начал задыхаться. Никакие ухищрения Саймона на этот раз не помогли. Он позвал сиделку, и та предложила увеличить дозу болеутоляющих, но это не произвело никакого эффекта. Сиделка принялась перестилать постель, а Майлза пока отдала Саймону в руки, и малыш, икая, уткнулся лицом в ткань его форменного кителя. Саймон крепче прижал его к себе, и сиделка одобрительно ему улыбнулась:

— Вот так правильно. Только постарайтесь держать ему голову повыше и не прижимайте ребра. Я всегда говорю, когда детишкам плохо — чем больше держишь их на руках, тем это полезнее. — Она поправила кислородную трубку, сделала несколько отметок в карте и удалилась.

Майлз все ее плакал, но уже тише, и прекратил звать маму. Саймон немного поукачивал его, сначала на пробу, настороженно и напряженно, опасаясь ему повредить, а затем все увереннее — и тот затих, рыдания перешли в простое хныканье, а затем и вовсе прекратились. Тогда Саймон откинулся на спинку кресла, устроив Майлза на руках поудобнее. Класть его снова в койку ему не хотелось. Тот заворочался во сне, открыл глаза, уставился на Саймона и снова удовлетворенно зажмурился. Доверие, которое было Саймону лестно. Так что он неподвижно просидел в кресле до самого утра, слушая короткое быстрое дыхание спящего Майлза.

Утром появилась Корделия — через добрых три четверти часа после того, как должен был начаться рабочий день шефа СБ. Она остановилась в дверях и с улыбкой посмотрела на открывшуюся ей картину.

— Как уютно выглядит. Не хочешь сменить специальность, Саймон? — Она понизила голос. — Если ты осторожно передашь его мне, он не проснется.

— Большую часть ночи он проспал, — подтвердил Саймон и поднялся плавным движением, заставляя затекшую спину и конечности повиноваться. Майлз не шевельнулся. Чуть неохотно Саймон передал ребенка в руки его матери, а потом, к собственному удивлению, наклонился и поцеловал того в лоб. Корделия улыбнулась еще шире.

— Большое тебе спасибо. Ты даже не представляешь, как сильно ты помог нам с Эйрелом.

Саймон подумал, что ему предстоит целый рабочий день после двух часов сна сидя в госпитальной палате, и улыбнулся Корделии:

— Мне было только приятно.

Выходя, он оглянулся через плечо. Корделия заняла бывшее «его» кресло прижимая Майлза к себе, естественно и тепло, и Саймон ощутил нечто вроде то ли зависти, то ли грусти. Он никогда не считал себя способным на родительские чувства, хотя порой и лелеял мечту отыскать женщину, которая будет не против связать свою жизнь с мужчиной, уже женатым на своей работе. Но он знал, что это маловероятно. Так что он встряхнулся и направился в штаб-квартиру навстречу своим обычным делам.

Однако весь день он вспоминал, как Майлз крепко спал у него на плече.