Дочь Севера (джен)

Пели птицы. Тихий шелест листьев служил аккомпанементом этой чудесной музыки самой природы. Легкий ветерок, проносясь мимо, дарил телу приятную прохладу. Трава казалась мягчайшим ложем, а нежный теплый свет, что дарило солнце — лучшим покрывалом. Под рукой мерно копошились насекомые. Вдыхаемый воздух, сладостной негой врывавшийся в легкие, пьянил, убаюкивал, навевал тихие, едва отличимые от сна грезы. Казалось, еще пара секунд — и сознание провалится в столь манящие объятья сна.

— Ну сколько еще ты будешь позволять себе валяться в моем присутствии? — прекрасный женский голос в один момент разорвал наваждение. Говорившая особа была явно не на шутку раздражена, что подтвердил незамедлительно последовавший меткий тычок в ребра. Тело в ту же секунду отреагировало на боль, в одно мгновение вскочив на ноги. Язык на автомате выдал:

— Прошу прощения, я...

— Прощения?! — хлесткая пощечина окончательно отрезвила, заставив наконец правильно оценить сложившуюся ситуацию, а тем временем незнакомка продолжала возмущаться: — Да как ты смеешь?! Знай свое место, чернь! Ты всю свою жизнь гнила в клоаке, а я — Королева! Не забывайся лишь от того, что я проявила снисхождение, сразу не посадив на кол за такое неуважение!

Говорившая была в ярости. Темные, как беззвездная ночь, волосы, будто опасно зашевелились, тонко реагируя на настроение своей хозяйки. Без того несколько угловатые черты лица еще сильнее заострились. Немного раскосые глаза метали молнии.

— Послушайте, женщина...

— Женщина?! Да как ты смеешь?!

Рука незнакомки занеслась для очередной пощечины, но тело, не желавшее вновь испытывать боль, молниеносно среагировало и заломило эту самую руку, прекратив тем самым любые попытки к дальнейшему насилию.

— И все же послушайте. Я не знаю кто вы и где мы находимся, но все же не думаю, что социальный статус пока что хоть что-нибудь значит. Мы — люди, кровь течет у нас одинаковая и умереть мы можем в любой момент, так что давайте будем работать сообща. Это пока что никому не вредило.

С этими словами я осторожно выпустила незнакомку из захвата. Та, потирая свою руку, лишь презрительно скривилась:

— Работать? С тобой? На равных? Да что о себе возомнила. Я — наследница императоров! Королева! Все твое жалкое подобие жизни не стоит и дня моей. Ты и часа не продержишься без меня. Сама через несколько часов будешь валяться в ногах, умоляя о покровительстве. И, зная это, предлагаешь работать сообща?

Ее лицо превратилось в презрительную гримасу, выражавшую все, что она чувствует по этому поводу. Злобно тряхнув своей гривой, незнакомка резко развернулась и быстрым шагом ушла в чащу, почти сразу скрываясь в кроне деревьев.

Я осталась одна. Все так же пели птицы, тихо шумели листья, влекомые легким, едва ощутимым ветерком. Но стоило этой странной женщине исчезнуть из поля зрения, как острое чувство одиночества раскаленной иглой вонзилось в самую суть моего существа. Весь окружающий мир давил на меня. Хотелось с воем кинуться за этой странной женщиной, лишь бы перестать ощущать это чувство отрезанности от всего остального, чуждости всему остальному. Оно медленно разрывало на части, смакуя каждый кусочек. Но я не сдвинулась с места. Что-то не позволяло мне поддаться порыву. Что-то настолько прочное, что не могло так просто сломаться. Гордость? Очень может быть. Но сейчас она была глотком свежего воздуха, лучиком света в беспросветной тьме, веткой спасения для утопающего. Опустившись на мягкую, точно пух, траву, я бездумно уставилась перед собой. Под несколько примятыми цветами и травами самозабвенно копошились насекомые. Смотря на них, становилось как-то спокойнее. Их невозмутимость, полнейшее безразличие ко всему происходящему в не их мира делало все вокруг меня каким-то нереальным, точно это сон, реалистичная галлюцинация, шутка сознания над своей хозяйкой, но, несмотря на все попытки прийти себя, ничего вокруг не изменилось, и лишь уже ставшее потихоньку закатываться за горизонт солнце показывало, что все вокруг не стоит на месте, и иллюзия незыблемости, которой поддалась незадачливая чужестранка, мгновенно спадает, стоит ей лишь поднять свой взор на порядком уже потемневшее небо. Делать было нечего. С приходом ночи наружу всегда выползают самые страшные и опасные твари. А от них не отделаешься броском попавшегося под руку камня, громким криком или длинной палкой. Они, скорее всего, умны, хитры и точно очень голодны. Голод лишь добавляет им еще больше ума и изворотливости. Надо бы завести костер, но зажечь его нечем: кремень вряд ли легко можно найти в уже по-ночному темном лесу.

Становилось все темнее. Лес примерял на себя мрачные краски, делавшие его еще более живым, устрашающим, опасно нависающим над своей возможной жертвой, которая искренне хотела хоть как-то пережить наступающую ночь, уже начавшую вступать в свои права. Где-то вдалеке раздался протяжный волчий вой, на несколько минут сковавший все тело паническим страхом. Вой повторился. Он с огромной скоростью неумолимо приближался. Мысли метались в поисках пути к отступлению, в одну секунду создавались и исчезали в небытии десятки планов спасения. А вой все приближался. Казалось, земля начала под ногами дрожать, отбивая ритм безумно стучащего сердца. Страх огромным комом встал в горле, мешая дышать. Слезы, ничем не сдерживаемые, покатились по щекам, ноги окончательно подкосились. Тело с глухим стуком опустилось на устланную травой землю. Где-то на задворках сознания раненой птицей билась мысль: "Беги! Беги, пока не поздно! Спасайся!" Но сил не хватало даже унять мелкую дрожь и слезы, льющиеся по щекам двумя тоненькими ручьями. Отчаянье и страх неподъемным грузом легли на плечи, лишая сил даже на самую крохотную попытку спастись. Глаза сами собой закрылись, словно не желая смотреть на происходящее. Совсем близко раздалось утробное, точно полное глубокого удовлетворения рычание. Волк наконец нашел свою жертву.

* * *

Ночь выдалась светлая. Сотни, тысячи звезд освещали дремучую лесную чащу, затаившуюся в тиши и ожидавшую рассвета. Серебряный диск луны беспристрастно освещал растерзанное тело девушки, лежащей посреди никому не ведомой поляны, укрытой от всех вековыми деревьями в самой глубине леса. Бледное лицо, дышавшее спокойствием и безмятежностью, под холодными лучами ночного светила сияло своим внутренним мертвым светом. Смерть подарила ей спокойную, вечную красоту. Казалось, девушка лишь прилегла передохнуть и случайно заснула. Едва засохшая кровь из прокушенного горла обрамляла шею тонким ожерельем, точно кто-то из преклонения перед мертвой возложил на нее россыпь мелких рубинов. Темно-бордовой пропастью зияла вскрытая грудная клетка. Тихий шелест листьев пел мертвой прощальную песнь. Ничто живое не смело прерывать это погребальное таинство. Но вот тихо хрустнула ветка, и на залитую лунным светом поляну шагнула женская фигура.

Она быстрым шагом направилась в сторону убитой. Движения ее были точны и грациозны. Длинное платье из темной летящей ткани легким шлейфом вздымалось при каждом шаге своей обладательницы. Женщина склонилась над мертвой, и по ее лицу пробежала едва заметная улыбка. Девчонка оказалась куда способнее, чем она предполагала, и оправдала те силы, которые ей пришлось затратить. Гонять гончую самого Хирсина по его же плану без малого полночи... Да... В этот раз результат точно оправдал затраченные на него средства. Правда эта девчонка... Лицо женщины презрительно скривилось. Она сама оставляла желать лучшего. Она ошиблась, посчитав ее простолюдинкой. Но, видит Талос, она испытывает удовлетворение от того, что стала пусть и косвенной, но причиной смерти этой хамки. Она, конечно, могла и облегчить участь этой девчонки — ей бы все равно пришлось умереть — но ждать добровольного согласия, опускаться до объяснений и, даэдра вас подери, просить?! Увольте! И пусть избранный путь намного болезненнее и сложнее, пусть ей снова придется вспомнить свое отнюдь не чистое прошлое, но она родилась королевой и так низко ни за что не опустится.

Женщина неслышно опустилась на колени рядом с убитой и, слегка раскачиваясь из стороны в сторону, красивым грудным запела гимн на давно забытом языке канувшей в небытие цивилизации. В лунном свете блеснула холодная сталь острого клинка. Не прекращая петь, она, вытянув правую руку, нанесла себе три глубокие раны на запястье. Тонкая, постепенно усиливающаяся струйка крови оросила вспоротую грудную клетку убитой девушки. С первыми упавшими алыми каплями на поляне, точно чем-то разбуженный, поднялся несильный ветер. Он все усиливался, и с появлением одного за другим симметричных порезов на левой руке превратился в настоящий вихрь, что ломал ветки и срывал с деревьев листья. Становясь все сильнее, он поднимался все выше и выше, превращаясь в настоящее торнадо с двумя уже не видными случайному наблюдателю человеческими фигурами в центре. Слышалась лишь песнь, почти заглушаемая воем ветра. В один момент, когда казалось, что вся эта ничем не сдерживаемая мощь сейчас сметет все на своем пути, из самого сердца тайфуна вырвался белоснежный луч, уносящийся куда-то в даль. И через одно мгновение все стихло. На лес снова опустилась мертвая тишина. Там, где только что бушевал ветер, было выжженное пепелище. В его центре лежали две женщины. Одна с прокушенной шеей и вспоротой грудью, другая — со вскрытыми венами и перерезанным горлом. Тихо шумели листья. Где-то вдалеке раздался волчий вой.

* * *

Темная пелена небытия, точно набежавшая волна, резко схлынула, безжалостно выбросив измученное сознание в реальность. Открывшимся глазам предстала ослепляющая белизна. Ничего вокруг не было. Все вокруг было оглушающе, обезоруживающе белым. Тело не покидало странное ощущение невесомости. Руки инстинктивно пытались найти любую опору, но не находили ее. Паника нарастала. Из горла непроизвольно вырывался крик. Но... Тишина не была нарушена. Хлопки, крики, призывы о помощи не принесли пользы. Оглушающее молчание все такой же невидимой, ничем не пробиваемой стеной окружало со всех сторон. Спокойствия это не прибавляло.

— Ах! Как же вы все меня этим раздражаете! — Раздавшийся знакомый женский голос казался в этой мертвой тишине особенно оглушительным, — Чуть что не так, как вы привыкли, сразу ноете, орете, создаете столько шума, что даже сам Стендарр пожелал бы услышать эти чудные голоса где-нибудь в Диком Саду или Запретном Гроте Рая, в Мертвых Землях. О! Я бы на тебя там посмотрела, — в фиолетовом пламени, неожиданно ярком среди белой пустоты, появилась фигура той самой темноволосой незнакомки. На ее лице играла мечтательная улыбка, которая в ту же секунду сменилась гримасой горького разочарования, — Но, к сожалению, я этого не увижу. Может быть, когда-нибудь.... Но не сейчас. Эх! Видят боги, я слишком милосердна к тебе, да и к другим я тоже была слишком мягкой. Будь моя воля, тебя и всех остальных бы уже давно истязали даэдроты и дреморы — они всегда это делают с выдумкой — хотя бы за твое простецкое ничего не понимающее выражение лица. Да лишь от единственного взгляда на него все лучшие маги Винтерхолда растеряют все свои знания и мозги в придачу. Надо бы тебя в Апокриф на пару сотен лет забросить прислуживать Искателям и растить Луркеров, вот где бы тебя вышколили, но... — лицо незнакомки исказилось, словно от чудовищнейших мук, — Ты мне сейчас очень нужна. Пусть Акатош будет мне свидетелем, что не сложись так обстоятельства, то я бы ни за что...

Женщина неожиданно замолкла и, слегка наклонив голову набок, к чему-то прислушалась. В одно мгновение ее лицо стало собранным и серьезным. Все ее тело, казалось, внутренне напряглось, словно готовясь к прыжку.

— Даэдра всех вас подери! — Совсем казалось бы не к месту рявкнула она. — Ты! Слушай! Сейчас у тебя варианта: жить или умереть. Я не могу долго поддерживать план, и с минуты на минуту моя власть тут закончится. Ты можешь получить шанс на жизнь, почти — заметь! — безвозмездно. Или умереть. И если ты выберешь второе, поверь, я обеспечу тебе такой отход в мир иной, что даже Молаг Бал содрогнется от ужаса. Выбирай!

— Но...

Собственный голос, столь неожиданно раздавшийся в этом непонятном месте казался совершенно незнакомым, чужим. Лицо странной женщины посуровело:

— Выбирай!

Тело дрожало, а в мозгу набатом билась единственная связная мысль: "ЖИТЬ!"

— Я... Я согласна!

— Отлично.

Лицо незнакомки смягчилось. Она сразу стала даже неприлично довольной. Она точно еле сдерживалась, чтобы не потереть ручки от предвкушения. Но вместо этого перед глазами блеснул клинок, который незнакомка с каким-то особенным удовольствием всадила в горло. Мое горло. Боль в то же мгновение оглушила. Перед глазами поплыли ярко-алые круги. Словно сквозь вату слышался голос странной женщины:

— Именем своим, кровью своей, родом своим нарекаю тебя, безымянная душа, Сатией из рода Септим, дочерью Потемы из рода Септим, Королевы-Волчицы, ярла Солитьюда, наследницей престола Империи, владелицей Амулета Королей.

С каждым словом голос все удалялся и удалялся, словно говорившая постепенно растворялась в пустоте. Уже совсем тихо, едва слышно он прошептал:

— Запомни, Сатия, ты должна родить потомков, достойных имени, которое ты носишь. Иначе не будет тебе покоя ни в Совнгарде, ни где-либо еще. Я все равно доберусь до тебя.

После он совсем исчез, а на измученное сознание наконец опустилась спасительная тьма. А тем временем в Нирне, в провинции Скайрим, что в Тамриэле, в пещере Волчий череп, что недалеко от Солитьюда, замертво пали, тут же обратившись в горстки пепла, несколько десятков некромантов, призывавших некогда великую Королеву Потему. С огромной вспышкой закрылись врата в Обливион, разнеся чудовищным откатом все каменные башни, так заботливо строимые когда-то еще живыми, но взявшимися за непосильную задачу магами. А в Вайтране в первых лучах всходящего солнца никто не заметил на пороге Йоррваскра появления небольшой добротной люльки, сплетенной из ивовой лозы, со спящим младенцем внутри. Было это в 176-ой год Четвертой Эры, на заре Пятнадцатого дня месяца Высокого Солнца.