Белое (джен)

Вокруг были только белые нити, трубки — то ли бесцветные, то ли тоже белые, не менее белое светящееся нечто — по-видимому, электрическая лампа, — обращающееся то бесформенным пятном, то шаром, то искрами, то расступающееся, открывая за собой при этом белые стены и белый потолок. Самому Гарри в некоторые моменты казалось, что и он состоит из трубок практически целиком — они проходили в его вены, подходили ко рту, к прямой кишке и словно белыми точками впивались в мочеиспускательный канал. Место это было каким-то нереальным, куда менее реальным, чем вокзал Кингс-Кросс, который он уже видел один раз после смерти. Возможно, это происходило вне его головы, в отличие от всего остального, — но зато уж точно не на самом деле.

Действительно, как может быть реальным непонятное помещение, в котором поддерживали жизнь в непонятно кому нужном теле? Неизвестно, могло ли это тело хотя бы пошевелиться — или только и получалось, что смотреть в редкие промежутки сознания на искажённые контуры, ограничивающие пространство комнаты. Зачем шагавшая семимильными шагами и почти слившаяся с маггловской магическая медицина поддерживала почти лишённый размеров и цвета мирок? Когда-то вокруг был целый мир, огромный разноцветный шар, в котором горные цепи и холмы прорывали бирюзовые ткани океана, на них росли леса и развивались города, прокладывались ленты дорог… Со временем это бесконечное пространство начало уменьшаться, выцветать, постепенно впитываясь куда-то внутрь, — и вот снаружи осталась только крохотная комната, целиком состоящая из белого. Гарри не знал, как так получилось, что именно сюда текла его жизнь, медленно, неустанно, неумолимо.

Когда-то он подходил поговорить с портретом Альбуса Дамблдора, человека, который стал для него самым главным учителем в этой жизни, единственным, кого он мог назвать Учителем с большой буквы. Если остальные учителя пытались вложить в него знания по тем или иным предметам, то Дамблдор сформировал Гарри таким, каким он стал: его цели и ценности, его сильные стороны… Эта же встреча случилась, когда Гарри был ещё совсем юн, но уже прошёл через Вторую Магическую, уже покончил с Волдемортом, уже стал героем. И даже вроде бы страна в тот момент почти оправилась от вреда, что был нанесён ей во время предыдущего режима. Только сам он — тот, кого считали главным героем этой войны, — не мог понять, что же ему делать дальше. Зимой с девяносто седьмого на девяносто восьмой было проще: тогда совершенно ясно было, что нужно искать хоркруксы, чтобы потом появилась возможность победить Волдеморта окончательно. Была некая важная цель, достижению которой были отданы все силы — и не было ничего в мире важнее. После победы же цель была достигнута, но дальше… Дальше существование становилось каким-то пустым. Восстанавливать разрушенное Гарри не то чтобы умел хорошо, да и заниматься этим мог любой — это не было прерогативой одного Гарри Поттера, единственной надежды на спасение. И участие его в этом всеобщем деле не могло существенно на что-то влиять. Нет, можно было поставить себе целью стать аврором, но это не шло ни в какое сравнение с той Целью, которой была посвящена его предыдущая жизнь. Можно было поставить для себя целью и стать министром или председателем Визенгамота — или и тем, и другим одновременно. Но зачем? Гарри никогда не хотел себе безграничной власти, равно как не хотел и бессмертия. По правде говоря, и появившегося в результате войны всеобщего почитания он тоже не хотел, но тут с его мнением никто не считался.

Собственно, именно отсутствие цели и побудило его к разговору с портретом величайшего и мудрейшего волшебника, которого он знал. Вкупе с тем фактом, что этот величайший волшебник и сформировал самого Гарри, конечно. Директор Макгонагалл (которую он упорно пытался назвать профессором и каждый раз извинялся за свою неловкость) не стала ему отказывать и даже покинула директорский кабинет, дав возможность поговорить с глазу на глаз.

— Профессор Дамблдор? — обратился Гарри к его портрету, оставшись с ним наедине. — Здравствуйте.

— Ох, Гарри, мой мальчик, — рисунок улыбнулся. — Решил всё-таки навестить старика?

— Простите, что побеспокоил, — сразу извинился Гарри; он знал, что портреты, в отличие от живых людей, не испытывают потребности в общении, и его приход мог скорее побеспокоить бывшего директора, чем подарить тому искреннюю радость встречи. — Но я хотел бы попросить вашего совета…

— Знаешь, если часто пробовать «Берти-Боттс», никогда не сможешь перепробовать все их вкусы… — задумчиво начал Дамблдор. — Так что если подумаешь, что перепробовал уже все, советую помнить, что это неправда, — с той же доброй улыбкой закончил он. — Вот мой тебе совет.

— Вы же знаете, что я пришёл не за этим! — Гарри начал терять терпение, а в следующий момент его просто прорвало, и он несколько минут кряду выкладывал всё про своё состояние.

— И ты пришёл спросить меня, что тебе делать? — Дамблдор прищурился.

— Да, я решил попросить вашей помощи…

— Ну… Тогда — живи, — бывший директор пожал плечами с каким-то отрешённым видом. — Делай что-нибудь, что всегда хотел, получи профессию, работу — или просто живи в своё удовольствие. Никто не сможет дать тебе какой-то смысл или цель в жизни, кроме тебя самого.

— Вы же понимаете, что я не о работе и не о профессии, — Гарри готов был заплакать. — Мне кажется, что всё происходящее — сон, что оно не имеет отношения к реальности, что всё вокруг меня становится неживым — и я тоже. Что всё пусто, бессмысленно, бесполезно! Вы же понимаете!

— Да, понимаю, — спокойно, буднично подтвердил величайший маг, которого Гарри когда-либо знал. — Ты хочешь от меня чего-то глобального, но изобрести невозможное или посвятить жизнь его поискам ты не в силах, — Дамблдор сейчас смотрел на своего собеседника как никогда понимающе. — Впрочем, вряд ли то принесло бы тебе удовлетворение, — подметил он. — Тебе хочется, чтоб я дал тебе какого-нибудь второго Волдеморта, но никого такого у меня, слава Мерлину, под рукой нет. А дальше, — отвечал он на безмолвный вопрос Гарри, — дальше — ничего, если ты хочешь знать. Герой может жить для того, чтобы победить Врага, — и больше никто ему не страшен. Но если ты уже победил, то всё, смерть дала тебе отсрочку и не будет стремиться тебя забрать.

— Она столько лет ходила рядом, а теперь — всё?

— Не хватает её, да? — Дамблдор печально улыбнулся. — Нет, она и дальше будет рядом с тобой, но не посягнёт на тебя. Можешь почитать биографии всех великих героев — они погибали либо от рук Врага, косвенно или прямо, либо побеждали его и жили спокойно до самой старости. Можешь считать, что ты теперь обречён на долгую и счастливую жизнь. Или появится второй Волдеморт. Все герои кончают одинаково.

— Долгая счастливая жизнь. И бессмысленная, да? — Гарри издал горький смешок.

— Почему? — Дамблдор поднял брови в притворном удивлении. — Это смотря что именно ты считаешь смыслом.

Мог ли Гарри считать смыслом жизни свою семью, которая появилась у него после войны? Сложно сказать, но это явно был не такой смысл, как во время войны. У него была любимая жена, появились через некоторое время и дети, которые тоже были ему дороги. Но всё это не было чем-то по-настоящему важным в мировых масштабах, как не была настолько важной и требующей именно его, а не кого-то другого, поимка мелких преступников, которой он занимался, будучи аврором. Ещё менее важными были его дежурства и отчёты. Груды бессмысленных бумаг, которые приходилось заполнять и без которых было нельзя. Но да, приемлемая работа и спокойная семейная жизнь у него появились.

Детей он, помня пренебрежение к маггловскому миру, во многом давшее дополнительный толчок прошедшей войне, воспитывал не только в уважении к магглам как к каким-то непонятным, но важным существам, нет. Он попытался хоть немного интегрировать маггловский мир в свой дом. Выбил себе разрешение в Министерстве и провёл электричество, подключил обычную маггловскую бытовую технику (правда, позволил её немного зачаровать), а детям нередко давал читать маггловские сказки и смотреть маггловские мультфильмы. Сам он, правда, не особенно ими увлекался, в отличие от жены, но запомнил один из них.

— Папа, а мама говорит, что ты похож на Губку Боба! — как-то «обрадовал» его Джеймс Сириус, старший из сыновей, и тогда Гарри пришлось всё же просмотреть внимательно несколько серий.

Нет, поваром на дне океана он не работал, но дети с подачи Джинни провели какие-то аналогии, и вот он стал Губкой Бобом, а Рон превратился в его друга Патрика («такой же раздолбай», — любила говорить Джинни). Как зовут белку, которую посчитали похожей на Гермиону, он не запомнил, поэтому она осталась для него просто Белкой. В скафандре. Впрочем, здесь сходство и правда было (заодно Гарри не мог не вспомнить, что когда-то, в первые годы их знакомства, сходство с белкой обеспечивалось также и немного выступающими резцами, равно как Кальмаром (его имя Гарри тоже не запоминал) оказался Снейп. Он, правда, не обладал теми чертами, за которые Гарри начал уважать оригинал — но так и они с Роном этот оригинал во время обучения недолюбливали, а здесь нелюбовь была односторонней.

Всё это делало жизнь радостней, но не избавляло от ощущения сна — тем более, что смерть обходила стороной только его. Она не обошла стороной Джорджа, когда он сначала стал каким-то неряшливо выглядящим, то возбуждённым, то рассеянным, потом — замкнутым, а потом был найден умершим от передозировки героином, в собственной рвоте и пене. Откуда он вообще смог его достать, сколько времени он его употреблял, отчего никто не заметил этого — на все вопросы ответа не было. Гарри когда-то и сам хотел попробовать маггловские наркотики, посмотреть, смогут ли они дать ему то, чего он не находил в повседневной жизни, но отчего-то так и не решился. Тогда он подумал, что если б решился — на месте Джорджа мог бы быть он. Впрочем, это ещё и укрепило его в том мнении, что маггловский мир стоит лучше изучить, во избежание таких «сюрпризов».

Впрочем, изучение магглоского мира тоже могло быть опасно. Так, когда Артур Уизли предлагал ему в один из визитов попробовать мясные консервы, которые тот купил ещё перед войной, но потом забыл о них… Гарри тогда отказался, а Артур через несколько часов почувствовал недомогание. Потом у него были понос и рвота, а зелья против отравления отчего-то не помогали… Как выяснилось уже позже, после его смерти, от ботулизма применялось совсем иное зелье, но колдомедика из Мунго вызвали слишком поздно.

На работе Гарри не стеснялся вызываться добровольцем на опасные задания и даже значительно позже, когда он был уже начальником Аврората, тоже позволял себе это время от времени делать. Когда из Азкабана совершили первый с девяносто седьмого года побег (на этот раз, правда, не особо опасные преступники, а волшебник, посаженный за мелкое воровство, Гарри с двумя подчинёнными, Перксом и Аверсом, лично аппарировал на Фэр-Айл, остров, где смогли засечь след. Как оказалось, аппарировать в грозу было не самой лучшей идеей: если сам он с Перксом очутился в паре десятков футов от шаровой молнии, то Аверс попал прямо на неё. С тех пор Гарри недолюбливал белые светящиеся шары и даже побаивался их.

Преступника, к слову, обезвредить в итоге пришлось Поттеру самолично. Он не знал, откуда бывший заключённый раздобыл палочку, но наколдовать «Бомбарду» перед ними он успел, и поскольку впереди незадолго до этого встал Перкс, то не поздоровилось именно ему.

Смерть действительно всегда бродила где-то рядом. Она сидела в разбившемся «Боинге», на котором он должен был полететь на международную конференцию, она подстерегала напарника в ноже, с которым бросился на Гарри уже лишённый палочки преступник, она сидела на скользких мраморных ступеньках, ведущих в глубины министерства… Но она честно не касалась именно Гарри. Он временами даже завидовал Дамблдору — хитрый старик нашёл способ умереть, пусть и старым, но всё ещё могущественным магом: всего-то и потребовалось, чтобы обмануть судьбу, — это хоркрукс великого злодея. Гарри же мог только наблюдать, не зная, чем обернётся тот или иной день, мог только стареть и потихоньку дряхлеть, не в силах ничего поделать — не собирался же он сдаваться и кончать с собой?

Когда он учился в Хогвартсе, волшебный мир, в котором он жил, казался необъятным и бескрайним — таким, что не исследовать и вовек. Потом он закончил обучение, стал аврором — и оказалось, что совсем он не велик, а с каждым годом, казалось, становился всё меньше и меньше. Равно как уменьшался и сам Гарри, в котором всё меньше оставалось от победившего Волдеморта подростка и становилось больше… Он не знал, кем он становился, но казалось, что этот кто-то пуст и безлик. Наверное, лучше бы он действительно становился Губкой Бобом? А может, он и был одновременно им тоже, и скоро должен был проснуться и пойти готовить очередные крабсбургеры?.. Но картинка всё равно уменьшалась, выцветала и сливалась в одно. Монотонное. Белое. Он был беспомощен перед этим неизбежным процессом, и даже смерть отказывалась ему помогать. Она словно останавливалась в последний момент и шла куда-то мимо него.

Его не было, как не было и помещения — оставались лишь клубки белых нитей, белые искрящие точки и огромный шар того же цвета. Он точно знал, что надо дотянуться до него, через все эти путаные клубки, через его свет, через пустоту, ничто, через белые узоры от точек на пальцах (откуда они взялись, он до сих пор и не понимал) — и он упорно тянулся, даже почти не видя, не слыша и не ощущая происходящее. Без этого нельзя было встать и пойти на работу. Да, там тоже должны были быть проблемы с Кальмаром, которому мог не понравиться вкус его зелий — он вообще был очень придирчив, хоть в своём высокомерии и не объяснял, как сделать лучше — но Губка Боб, казалось, понял, какие же вкусовые добавки помогут обхитрить его на этот раз. Кусок шкуры бумсланга? Или нет — зуб тролля? В любом случае, надо было сначала дотянуться до белого шара, коснуться его руками — он откуда-то точно это знал, как знал и то, что у него почти уже получилось, и осталось совсем немного. Да и были лишь трубки, нити, белые пятнышки и этот огромный светящийся шар.