Хэппи-энд для тех, кто выживет (джен)

Смерть, где твое жало?

Ад, где твоя победа?

(С) Первое послание к коринфянам.

 

15 июля 2008 года, девять часов утра, Москва, Лубянка.

— … и поэтому я прошу вашей санкции на начало операции.

Лукин поднялся. Померил шагами кабинет, выглянул в окно.

Лето в этом году выдалось капризное. Вот и сегодня — небо уже с утра какое-то серое и все грозится дождем. Да и прохладно.

Генерал отвернулся от окна. Теперь он смотрел на заместителя в упор.

— Вы действительно считаете, что это рационально?

Под таким его взглядом люди — даже офицеры, прошедшие службу в горячих точках — обычно съеживались.

Вот и в глазах Николаева что-то дрогнуло. Прошла секунда, другая. Он выпрямился, сдвинул брови и решительно сказал:

— Нет.

— Спасибо, — сказал Лукин. — За честный ответ. Вы совершенно правы. То, что вы хотите сделать — нерационально.

— Это наш долг, — упрямо.

— Какими словами вы заговорили… Наш долг?

Николаев снова напрягся. Поправился:

— Это мой долг, Василий Игнатович.

Лукин покачал головой.

— Знаете, я ведь видел эти материалы. Вон, всю вашу подборку просмотрел вчера. Да уж, скрасили вы мне вечер, Дмитрий Леонидович, слов нет. Ваш долг в данной ситуации — сделать так, чтобы ни одна сволочь в ФБР ли ЦРУ не связала вот это, — ткнул пальцем в сторону лежащей на столе папки, — с нами.

— Если мы его вытащим, — Николаев помедлил, — вовремя, то…

— То вы лично пустите ему пулю в лоб.

— Товарищ генерал!

— Что товарищ генерал? Пока в этом кабинете сидел Алексеенко, вы бы себе такого не позволили!

— Да, — согласился Николаев. — Для Алексеенко это был «отработанный материал». Нет человека — нет проблемы. Проходили…

— Знаете, о мертвых или хорошо или никак. И вы в курсе, что я не всегда разделял мнение Алексеенко о том, следует ли давать «второй шанс» таким офицерам, как…

— … это Алексеенко его сдал, — перебил Николаев Лукина. — Тогда. Три года назад, в Колумбии.

— Вы с ума сошли.

Николаев выдохнул.

— Он что-то знал такое про Алексеенко… еще с Чечни. Когда его… когда он…

— Какого х… — Лукин едва сдержался. Из нынешнего командования второго управления он слыл едва не самым интеллигентным — генерал никогда не орал на подчиненных.

Но уж если его выводили из себя — тогда Лукин не стеснялся в крепких выражениях.

А Николаев был очень, очень близок к тому, чтобы довести начальство «до ручки».

— «Когда его», «когда он», «что-то знал», — передразнил Лукин заместителя. — Вы офицер ФСБ или целка на первом свидании?

Не сдержался.

И Николаев понял — сейчас или никогда.

— Алексеенко его сдал. Не было там никакого «второго шанса», в этой гребаной Колумбии. Алексеенко не думал, что он выживет. И мы все поверили. А он, оказывается, жив остался. Вытаскивать его надо, Василий Игнатович. Любым способом. Вы же сами всегда говорили, что ФСБ своих не бросает.

— Не бросает, — повторил Лукин. — Своих. Своих! А кто убрал Вениаминова и Кривина?

— Ну, — Николаев вытер пот со лба, — теперь ясно, кто.

— Одним словом, ваш бывший подчиненный ломает операцию, которую мы готовили несколько лет. Важнейшую операцию. Убивает двух офицеров ФСБ на задании!

— Вениаминов тоже был в Колумбии, Василий Игнатович. А Кривин тогда за связь отвечал.

— И что?

— Вениаминов вернулся. Живым и здоровым. Кривин тоже. А, — Михайлов едва не произнес той фамилии, которую в этом кабинете, да и на всем этаже старались не произносить вот уже несколько лет, — он нет. Я думаю, Вениаминов его тогда подставил. По приказу Алексеенко.

— Вы его оправдываете.

— Нет, — замотал головой Николаев. — Я просто пытаюсь понять, что тогда случилось в Нью-Йорке. Получается, он что-то узнал про операцию, и точно знал, что отвечает за нее Алексеенко. Вот и решил расквитаться. Я думаю, он все это рассчитал. Ну, а когда он трупы к нашему посольству подбросил — и ФБР-овцы набежали с полицией, Алексеенко пришлось…

— Лечь в больницу с инфарктом!

— … сворачивать операцию.

— Вы его оправдываете, — повторил Лукин, и Николаев снова сказал:

— Нет. Но вы видели материалы. Товарищ генерал, он ведь сделал все, что хотели сделать мы.

— Вы в своем уме?

— Алексеенко что хотел? — не унимался Николаев. — Спровоцировать маккейновских ставленников на жесткие меры. Зацепить муниципалитет, где девяносто процентов — республиканцы. Черных с белыми столкнуть, а китайцев с латиноамериканцами. Чтобы они как арабы на улицах Парижа машины громили и магазины жгли. А потом приехал бы Обама и всех бы помирил. А мы бы помогли…

— Я помню, — бросил Лукин. — И что?

— А то, что он сделал это по-другому! И за несколько дней. Я в ту папочку пару копий положил… вы видели? В городе до сих пор паника, перед банками вон какие очереди! Некоторые уже разорились! Народ деньги обратно требует и из города бежит! У кого машины нет — те пешком! Инвесторы тоже, кстати, бегут. Порт никого не принимает — ни торговых, ни пассажирских. Акции маккейновских заводов вообще нахрен рухнули. Если наши аналитики не врут, Маккейн половину капиталов потерял. А значит, избирателей тоже! А там в городе тридцать миллионов жителей, между прочим.

Николаев не смог сдержать улыбки — искренней и восхищенной.

Лукин нахмурился.

— А вы и рады.

— Товарищ генерал, я же все продумал. Я уже и черновик рапорта подготовил. Высшему командованию доложим, что все это — результат нашей успешной и тщательно спланированной операции. Стратегия дестабилизации, так сказать. А начали мы операцию еще три года назад, заслав нашего офицера в Колумбию.

— Вы, наверно, уже и орден себе тоже… продумали?

— Орден получите вы, — сказал Николаев и осекся. — Прошу простить, товарищ генерал. Мне действительно ничего не нужно кроме вашей санкции.

— Почему?

Николаев непонимающе смотрел на Лукина.

— Почему вы так хотите его спасти?

— Так если бы не он, я бы и до подполковника не дорос… Да и вообще…, — Николаев не договорил.

— Черт с вами, — махнул рукой Лукин. — Под вашу ответственность. Под вашу личную ответственность.

 

15 июля 2008 года, пять часов вечера, Москва, Лубянка.

— Ничего себе задачка, — сказал Григорьев. Задел локтем стопку бумаг на столе Калачева, и дюжина белых хрупких листиков полетела на пол. А Григорьев, согнувшись в три погибели, бросился собирать их, разглядывать и перечитывать — в который раз!

И все бормотал себе под нос: «это ж надо такое придумать» и «во Николаев дает».

Сам Калачев сидел пасмурный. С самого утра. Точнее, пасмурным и хмурым он стал после разговора с Николаевым. После того как ответил «Есть, товарищ генерал-майор. Задание понял. Разрешите выполнять?»

Потому что других ответов на приказ командования не бывает.

Калачев поднялся, глянул на товарища и подумал, что вот он — реальный шанс продвинуться, еще, может, и симпатичную железку на грудь повесят. А самому ему, подполковнику ФСБ Владимиру Калачеву, совсем не стыдно помечтать о полковничьих звездах.

И тут же подивился этой своей глупой и неподходящей мысли.

Лучше еще лет пять посидеть в подполковниках, чем выполнять такой приказ.

Он открыл сейф, достал два стакана. Обернулся.

— Чего на полу сидишь? — буркнул он Григорьеву.

— А, это я так… зачитался, знаешь.

Григорьев мигом поднялся, смахнул пыль с брюк, собрал наконец бумаги в аккуратную стопку. Сам подошел к журнальному столику, плюхнулся на диван.

Калачев тем временем разливал прозрачную жидкость по стаканам.

— Закусывать не будем? — спросил Григорьев.

— Для мозгов примем, — Калачев завинтил бутылку. — Сто грамм — и все. Потом… думать будем, вот что.

— Тоже дело.

Калачев кашлянул, прочистил горло.

— Ну, Мишка, — он поднял стакан, — давай за победу.

— За победу, Володя!

Стекло зазвенело парадными фанфарами, и на миг они оба поверили: смогут, выкрутятся!

— Хороша, — отозвался Григорьев.

— Плохой не держим, — Калачев вытер усы.

Убрал бутылку в сейф, сел на стул рядом. Замолчал снова. А Григорьев снова заговорил:

— Во Николаев дает.

— Не Николаев, — отозвался подполковник. — Лукин это. Лукина приказ.

— Да ну.

— А что делать. Я, знаешь, тоже не думал, что увижу, как люди с того света возвращаются.

— Люди, — Григорьев сглотнул. — С того света если кто возвращается — то уже не люди.

— Нельзя так говорить, Мишка. Вот этого, понимаешь, нельзя.

Калачев машинально дернулся за стаканом — пустым. Покрутил в руках, отставил.

— Я видел записи, — объяснил Григорьев.

— А я их с утра смотрю.

— Ты хочешь сказать, что вот это, — он замялся, ладонью обвел свое лицо. Голос сорвался на фальцет, — это он?

— Ну хватит, — строго сказал Калачев.

— Налей еще по сто.

— Нехрен тебе сейчас пить. Работать надо. Николаев мне все свои контакты отдал. И в Нью-Йорке, и вон там, где он… фестивалил.

Они помолчали с минуту. Первым на этот раз заговорил Калачев:

— Я там одну запись нашим компьютерщикам отправил. И его фотографию старую нашел. Не из архива, конечно. Короче, отдал сличить. Знаешь, не настолько он изменился, чтобы не узнать. Ну шрамы, да…

— А компьютерщики чего, тоже узнали?

— Да ты что. Там лейтенант один, пацан еще совсем. В феврале к нам пришел. Не знает он ничего и никого. Три года ж прошло.

— Ч-черт! Вот Алексеенко бы расспросить, да запись эту ему подсунуть…

— На могилу отнести, что ли?

— А хоть бы и на могилу.

— Ты это брось, Мишка. Не люблю я слухи эти.

— Да там не слухи.

Калачев замотал головой.

— Знал я Алексеенко, — сказал он. — Я ж сам в его отделе пять лет оттрубил. Да, суровый был мужик, строгий, не спорю.

— И хитрый, — вставил Григорьев.

— Может быть. Но чтобы он своих сдавал — не поверю никогда. Ошибся он там, в Колумбии.

— Кто ошибся, Алексеенко?

— Нет.

— А, ты про…

— Пойми, Мишка — сапер ошибается один раз. А нам — нам даже один раз ошибиться нельзя. Потому что рискуем мы большим, чем жизнь. А твой, так сказать… однокурсник… он же по-другому не жить не умел? Только так, чтобы рисковать, правда?

— Он всегда такой был, — Григорьев глубоко вдохнул. — И он не просто рисковал. Он всегда знал, когда можно рисковать, а когда подождать надо. Такому не научишься нигде — это как от бога дано.

— От бога дано! Вот потому у них с Алексеенко и не срослось. Алексеенко дисциплину любил, порядок, первым делом следил чтобы все строго было, правильно, — Калачев выдержал паузу. — Нарывался он, понимаешь? Нарывался!

Григорьев выпрямился. Голос его — обычно звонкий и чистый — вдруг стал металлическим и хриплым.

— Ты сам-то в это веришь? Я эти материалы по Колумбии наизусть выучил. Можно было его вытащить. Можно. А объявили погибшим.

— Так Вениаминов же подтвердил…

— Вот поэтому Вениаминова потом у посольства и нашли. С улыбкой от уха до уха…

Калачев сложил руки на груди, будто ему стало холодно. Кивнул Григорьеву.

— Поздравляю. Николаев тоже так думает.

— А как еще?

Григорьев уставился в пол.

Калачев встал, прошел по кабинету. У окна остановился, на секунду прижался лбом к стеклу, вгляделся в июльский вечер. Люди, машины, улицы. Едут-идут-спешат с работы. Как всегда. Он потянулся к висевшему на спинке кресла кителю, вытащил пачку сигарет, закурил.

— Говоришь, всегда он такой был?

Григорьев поднял глаза на подполковника.

— А что?

В ответ Калачев покачал головой. Выпустил колечко дыма, добавил:

— Может, и был. Но вот что я скажу — Чечня его… может, не сломала, но…

— Сломала? Он тогда чехам никого не выдал!

— Да знаю я, знаю. Лучше тебя знаю, и рапорт читал, и что врачи в заключении написали — тоже видел. Ты дослушай сначала. Понимаешь, что-то в нем тогда хрустнуло. Не сломалось — но именно что хрустнуло. Изменилось. Ему тогда сколько было? Двадцать два?

— На войну люди и в семнадцать шли, и тоже, бывало, к фашистам попадали, и…

— На войну люди шли воевать. Этот кадр… поехал геройствовать. Конечно, он же у нас самый талантливый и умный, а еще родители — дипломаты, наша советская элита, куда там, первые пять лет жизни — за границей, английский — с любым акцентом изобразить мог, хоть как у негров в Бруклине, хоть как на Уолл-Стрит… артист чертов! Лучше бы в МГИМО шел, как родители хотели, но нет, ему надо было в органы сунуться! Героем стать хотел!

— Он выдержал, — упрямо повторил Григорьев.

— Выдержал, — согласился Калачев. Затянулся, аккуратно стряхнул пепел. — Но после этого ходил вот по этим самым коридорам и рассказывал, какой у него высокий болевой порог. Это нормально по-твоему?

— Каждый по своему с ума сходит.

— Это ты хорошо сказал.

— Я не то имел в виду…

— Мишка, я видел запись допроса. Это позже было. В 2002, весной. Наши какого-то чеха задержали на Курском, а потом целую бригаду ихнюю взяли. Ну и на квартире — целый арсенал. Да следы гексогена… Так вот, взяли мы их главного… упрямый такой попался, фанатик. С нами работать не хочет, куда там, гордый кавказский орел… И вот пришлось твоему гению проводить допрос. Знаешь, я понимаю, что методы есть разные… и с чехами выбора нет — или они нас, или мы их… Да еще и сверху нас тогда торопили. Точно знали, что будет теракт, короче…

— Ну так что он сделал? — спросил Григорьев.

— Он? Он вытащил нож и загнал себе лезвие под ноготь. И чуть приподнял. И говорит тому чеху — мол, видишь, я такое могу выдержать, а ты, наверно, нет?

— А что чех?

— Ну что чех? Всех своих сдал с потрохами, — Калачева передернуло. — Интересно, кто бы не раскололся. Я не удивлюсь, если Вениаминов ему весь план Алексеенко нарисовал и по пунктам доложил, как проходит выполнение.

— Странно, я не знал.

— Еще бы ты знал. Так вот, запись я эту с чехом помню. Один раз посмотрел — больше не хочу. Но сегодня, когда мне Николаев другие записи передал — вон те, которые на столе лежат… лично мне и без компьютера все ясно было. Шрамы там, белила… это он. Но вот какой он сейчас — другой вопрос, понимаешь?

Калачев потушил сигарету, вновь уселся за журнальный столик.

— В общем так, Мишка. Сейчас мы с тобой распределим материалы. До утра надо просмотреть. Назавтра посмотрим, кто там из наших недавно был. Вызовем, кого надо. С этого и начнем…

Из здания на Лубянке Калачев с Григорьевым вышли только после двух ночи.

Мимо промчался представительский Лексус. Григорьев присвистнул. Лексус развернулся, остановился на другой стороне площади. Из машины выскочила девица, за ней вышел парень. Пока парочка прощалась, дверца Лексуса оставалась открытой — и Григорьев услышал знакомую мелодию:

… я буду классным

Когда взорву ваш магазин

Таким опасным

И сексуально заводным

В интересах революции, в интересах революции… (1)

(1) Цитата из песни «В интересах революции», (С) «Агата Кристи»

 

15 июля 2008 года, десять часов утра, Готэм, местное управление ФБР.

— Боб, вы уладили дела с полицией?

— Да, сэр.

Джеймс Кроули, всего неделю назад назначенный руководителем местного управления ФБР в округе Готэм, посмотрел на часы.

Десять ровно.

Секретарь уловил взгляд нового шефа. Послушно исчез и вернулся с чашкой горьковатого, терпкого эспрессо. Осторожно поставил на стол — прямо под стеллаж, и беззвучно исчез снова.

Кроули подвинул чашку ближе к ноутбуку. Поднес к губам — фарфор привычно согрел пальцы — втянул аромат, вспомнил…

… дым на городом.

В десять часов семь минут Кроули снова вызвал секретаря.

— Комиссия?

— Они ждут в конференц-зале, сэр.

— Спасибо. Буду через минуту.

— Да, сэр.

Кроули поднялся, оставляя пустую чашку на столе.

Мир снова стал симфонией чисел. Тридцать пять часов без сна. Последний отчет MCU в пятьдесят семь страниц. Двадцать девять подозреваемых. Четыре разорившихся банка. Шестнадцать тысяч жителей, ушедших пешком.

А еще — два телефонных звонка.

Сразу после взрыва Центрального госпиталя.

Первым успел один из старых знакомых. Сенатор. Республиканец.

Сказал, что случившееся в Готэм-Сити сплотило нацию. Но теперь надо сплотить ее еще больше. И для этого прогрессивной Америке — которую, разумеется, представляет предвыборный штаб одного конкретного кандидата в президенты — необходимо осознать некоторые вещи. Например то, как ослаблены силовые структуры из-за безответственных действий либеральных сил и как не хватает в правительстве человека, способного принимать непопулярные решения и наводить порядок железной рукой.

Закончив подготовленную речь, сенатор рванул напрямую:

— У вас есть версии?

— Их слишком много.

— Дело передали вам, в ФБР. Почему?

— Я думал, это очевидно.

— Мне — нет. Я связался с одним аналитиком из ЦРУ. Специалист по терактам. Так вот, почерк не похож ни на Аль-Каиду, ни на басков, ни на ирландцев. Ни одна из группировок не берет на себя ответственность. Да и требований никаких нет, верно? Но это еще ничего не значит.

— Какие ирландцы. Это Готэм, — ответил Кроули.

— Если вы докажете, что это не Готэм, вы окажете услугу всей нации. И своему городу в первую очередь. Готэм не может породить такое зло. Вот из чего надо исходить. Угроза прогрессивной Америке идет извне, понимаете? И именно вы, Кроули, сможете возвратить нам доверие избирателей. А мы позаботимся об информационной стороне вопроса. О том, чтобы вернуть ФБР — и лично вам — доверие тридцати миллионов. Когда вы раскроете это дело — вы станете героем. Не ЦРУ, не полиция — именно вы.

Второй звонок раздался четвертью часа позже первого.

Быстро они, успел подумать Кроули.

Другой сенатор. Другой предвыборный штаб. Другая речь.

Эта прогрессивная Америка, в отличие от первой, смело шагала в ногу со временем и не боялась изменений.

— Вы ведете дело о недавних терактах?

— Недавних? — Кроули поразил выбор слов. И тон — деловой и обыденный. — Последний был четыре часа назад. Мы делаем все возможное, чтобы…

— Видите ли, Кроули. Мы следим за всем, что происходит в Готэм-Сити. Мы надеемся, что вы арестуете террористов до того, как они смогут еще раз потревожить спокойствие наших граждан.

— Скажу честно, полиции не хватает сил. Нам тоже.

— Вот именно, — тон из делового стал одобрительным и понимающим. — Силовые структуры ослаблены. Мы ведем слишком много войн. Так много, что мы больше не можем защитить самих себя. А ведь нам следует бороться с внутренними проблемами, а не искать врагов извне. Вы согласны со мной?

— Я согласен с тем, что внутренних проблем у нас немало.

— Ваше расследование должно привести общественное мнение к этому выводу. И когда прогрессивные силы одержат победу — это будет и ваша победа, Кроули. Вы откроете Америке глаза на настоящее положение вещей и поможете выбраться из беды. Вы станете героем.

А потом мир сошел с ума, и на какую-то минуту Кроули подумал, что увидел повторение 11 сентября.

Захват заложников, прямые угрозы по телевидению, минирование двух паромов.

О телефонных разговорах Кроули вспомнил только когда все было кончено.

Понял он одно — чтобы не случилось в Готэме, оба кандидата в президенты смогут обратить это в свою пользу. И если сделать правильную ставку — на того, кто в ноябре выиграет президентскую гонку — то и Кроули тоже.

На кого поставить, Кроули не знал. Готэм традиционно поддерживал консерваторов. Кроули тоже всегда голосовал за республиканцев — правда, без особого энтузиазма.

Но сейчас ему хотелось прежде всего узнать истину, и только потом выбрать сторону, которую он поддержит.

— Робертс. Подготовьте мне все материалы по последним выступлениям Маккейна или Обамы — в том, что касается Готэма.

— Да, сэр.

В десять часов десять минут Кроули вошел в конференц-зал.

— Сразу к делу, — произнес он. — Есть какие-нибудь результаты? Рингсби, я вас слушаю.

Старший следователь Брайан Рингсби поднялся со стула.

— Установлены личности двадцати восьми задержанных. Все подозреваемые — граждане США, мужчины, одиннадцать — белые, двенадцать — афроамериканцы, пятеро — американцы азиатского происхождения. Двадцать два прежде имели различные судимости и понесли наказания. Никакой связи с террористическими группировками не обнаружено. Зато из тех двадцати двух у двенадцати обнаружены психические отклонения, несмотря на то, что суд ранее признал их вменяемыми. Шестеро оставшихся подозреваемых находились на лечении в Аркхэме. Опять же, никакой связи с террористическими группировками. Мотивация участия подозреваемых в недавних событиях была самой разной. На допросе трое назвали себя революционерами, двое — анархистами, еще двое заявили, что просят считать себя коммунистами. Кстати, при обыске их квартир мы нашли немало литературы коммунистического толка, переводы книг Маркса, Ленина и, — Рингсби замялся и сверился со списком, — князя Кропоткина. Задержанные утверждают, что случившееся должно показать городу коррумпированность и бессилие системы. Шестеро участвовали ради крупных денежных вознаграждений…

Кроули нахмурился.

— Меня интересует главный подозреваемый. Номер двадцать девять.

— Пока никаких новостей, сэр.

— Он молчит?

— Напротив, — возразил Рингсби. — Когда вчера вечером врачи, вызванные из Аркхэма, закончили осмотр, я немедленно начал допрос. В данное время мы прорабатываем все версии, выдвинутые на основе показаний. Но поскольку эти показания крайне противоречивы…

— То есть результатов у вас нет.

Слова звучали хлестко — Кроули не жалел неудачников.

— Я выслушаю вас всех, — обратился он к сотрудникам управления. — Скажем так, есть два вопроса, на которые я хочу получить ответы. Как можно быстрее. Первый вопрос — вменяем ли он. Второй вопрос — на кого он работает. Теперь я слушаю ваши версии. Джулиани!

Вызванный Кроули сотрудник встал, потеребил папку в руках, раскрыл ее — точно сдавал экзамен и хотел подсмотреть в учебник.

— Как известно, мы запросили помощь экспертов психиатрической больницы Аркхэм. Мы также предоставили им все необходимые свидетельства. На основе непосредственного осмотра главного подозреваемого и ознакомления с видеозаписями, эксперты сделали следующие выводы. Первое, подозреваемый номер двадцать девять практически полностью лишен эмпатии. Второе, подозреваемый практически не испытывает чувства страха. Третье — подозреваемый имеет высокий болевой порог. В качестве диагноза эксперты предложили возбудимую психопатию, осложненную…

— Оставьте этот медицинский бред, — оборвал его Кроули. — Знаете, здесь — да-да, прямо здесь — половина народа лишены эмпатии и почти не испытывают страха. Меня не интересует его диагноз. Скажите мне напрямую — вменяем ли он? Отдает ли он отчет в том, что он делает?

— Один из экспертов был не согласен с общей оценкой комиссии из Аркхэма. По его мнению, несмотря на ярко выраженную психопатию, подозреваемый обладает чрезвычайно высоким самоконтролем. Это в первую очередь показывает настойчивость и высокая организованность действий.

— Хм, — только и сказал Кроули. — Ладно. Так, Дженкинс!

— Как вы уже знаете, — ответил тот, — ни одна из известных террористических группировок не взяла на себя ответственность за содеянное. Моя группа связалась с ЦРУ и Интерполом и провела анализ почерка. Почерк совершенных терактов показывает…

— … что это не Аль-Каида и не баски. Слышал уже.

— … также не похоже на действия кавказских и пакистанских группировок. Террористы не выдвинули никаких требований.

— Что, если это какая-нибудь секта?

— Это одна из версий, которую я разрабатываю, — опять встрял Рингсби. — Мы выяснили, что девять подозреваемых исповедуют христианство, одиннадцать назвали себя атеистами, двое — конфуцианцами, один — буддист. А пятеро, — вид у Рингсби в это момент был почти торжествующий, — пятеро заявили, что верят в хаос!

— В хаос? — спросил Джулиани.

— Это согласуется со вчерашним признанием подозреваемого номер 29, — объяснил Рингсби.

— Неужели? — снова хмыкнул Кроули.

— Подозреваемый сообщил, что считает себя создателем, адептом и пророком новой религии — религии хаоса. Что вся его деятельность была направлена на обращение людей в новую веру нового тысячелетия. Он также изложил тезисы и постулаты новой религии, — Рингсби открыл папку, — вот, например: постулат первый: хаос — справедлив. Постулат второй…

Кроули потер переносицу. Ему снова вспомнились телефонные разговоры с сенаторами.

Такая версия очень порадовала бы наших демократов, подумал он. Никакой внешней угрозы — все сделали наши собственные психи. Вон, даже религию новую придумали. Что безусловно доказывает — Америке давно пора плюнуть на Ирак и Афганистан и и заняться «социально ориентированной внутренней политикой»…

Рингсби все еще перечислял постулаты новой религии. Так мы до вечера совещаться будем, решил Кроули и вызвал следующего сотрудника:

— Смит.

— Моя группа рассмотрела возможную политическую подоплеку событий, — Смит говорил неторопливо и не цеплялся за папку с бумагами. — Кому принесут выгоду события в Готэм-Сити? Было проработано несколько версий. Арабский мир, — на этих словах Кроули поморщился. — К сожалению, версия не получила подтвеждения, — Кроули поморщился снова. — Были проверены все возможные контакты подозреваемых по нашим базам данных и по базам данных Интерпола. Мы также опрашиваем их родственников. Выяснилось, что один из задержанных в туристических целях посещал Индию в 1998 году. Бомбей и Дели. У другого задержанного три года назад была связь с девушкой мусульманского происхождения. Ее мы в настоящее время разыскиваем. Тем не менее, данных недостаточно для построения каких-либо версий. Мы также проверили банковские счета подозреваемых. Шестеро задержанных действительно получали суммы порядка двадцати-сорока тысяч долларов из неофициальных источников. Однако расследование показало, что этим источником были предприятия, принадлежащие друзьям семьи Марони.

— По нашим сведениям, — сказал Рингсби, — в конце июня этого года Марони нанял подозреваемого номер 29. Цель — оказать давление на органы правопорядка путем запугивания и шантажа.

— К черту итальянца, — заявил Кроули. — Что у вас еще, Смит?

— Разумеется, паника может быть выгодна и другим государствам. Например, Китаю и России. И если вспомнить тот факт, что двое задержанных назвали себя коммунистами…

А вот эта версия понравилась бы Маккейну, решил Кроули. Но зачем русским отыгрываться на нас именно так? Хотят взять реванш за то, что ЦРУ не раз спутало их карты на Кавказе и почти в открытую помогало чеченским сепаратистам? Ну да, еще старая история с Афганистаном…

— … принимая во внимания недавние вооруженные стычки в Тибете и отношения китайского правительства к нашей кампании за освобождение оккупированных территорий, мы решили прорабатывать версию о китайском финансировании терактов.

— Прорабатывайте, — отмахнулся Кроули. — Очень оригинально.

Как гонконгский боевик, хотел добавить он. Промолчал. Подумал, что эта версия тоже устроит республиканцев, которым очень нужен новый внешний враг и новая холодная война. Которые уверены, что Готэм не может породить зла. А что, Техас или Аризона (2) может?

— Также нельзя отрицать возможность участия Кубы, Венесуэлы и Северной Кореи. В пользу этой версии говорит то, что отец одного подозреваемого оказался выходцем из Гаваны, а второй длительное время работал в Боготе и был задержан венесуэльскими спецслужбами…

— Конечно.

Кроули вдруг почувствовал себя усталым и невыспавшимся. Тридцать шесть часов без сна висели тонной тяжести на плечах. А еще он чувствовал, что решение где-то рядом, протяни руку — и нащупаешь…

— Рингсби, что у вас есть по контактам главного подозреваемого? Как он набирал людей?

— Я поручил вести это расследование Гиллеспи, — ответил Рингсби, и Кроули перевел взгляд на сотрудника, устроившегося в кресле возле окна.

— Допрос задержанных дал следующие результаты. Подозреваемый номер один утверждает, что вступил в контакт подозреваемым номер 29 в марте этого года, причем подозреваемый номер 29 сам разыскал его и путем шантажа вынудил…

— Выводы, Гиллеспи, — оборвал его Кроули. — Мне нужно не перечисление фактов, а выводы.

— Сэр, я хотел привести пример классического сценария.

— Только покороче.

— Хорошо, — Гиллеспи собрался. — Все задержанные утверждают, что подозреваемый номер 29 всегда шел на контакт сам. В первый раз — в октябре прошлого года, последний — в мае этого года.

— Вы хотите сказать, что у него в городе целая агентурная сеть? — спросил Кроули.

Гиллеспи запнулся. Рингсби покачал головой.

— На мой взгляд, это совсем не согласуется с данными по ограблению банка. Ну, вы же помните, в июне? Так вот, если посмотреть видеозаписи, получается, что он подговорил каждого бандита убрать кого-то из сообщников. И в конце остался один. Зачем идти работать на такого психа?

— Вот поэтому они и идут, — сказал Джулиани. — Он убирает одних и поощряет вторых. Вторым кажется, что они особенные, а те — жалкие неудачники.

В зале настало молчание.

Всем просто хотелось кофе. Свежего воздуха. Да и выспаться, наконец. Просто выспаться.

И Кроули лучше всех знал, что только от них самих зависит, когда они смогут уйти домой.

Если вообще смогут.

— У кого-нибудь есть идеи, почему он выбрал такие цвета — зеленый и фиолетовый? Какой-нибудь дурацкий символизм?

— Кошмарная комбинация, — кивнул Рингсби. — Я сначала подумал, что он не различает цветов.

— Научились шутить? — Кроули не смог скрыть раздражение. — Вам теперь есть с кого брать пример?

Улыбка Рингсби померкла.

Ситуацию спас Бен Крайтон, который до этого все время молчал.

— Разрешите? Я вот думаю насчет психопатии и того, что сказал тот единственный психиатр из Аркхэма. Ну, про самоконтроль и организованность.

— Да? — поинтересовался Кроули.

Крайтон обвел глазами публику и добавил:

— А что, если перед нами — псих в маске психа?

Смит с шумом выдохнул. Гиллеспи нахмурился. Джулиани уперся взглядом в свою папку с заключением экспертов.

— Бинго, — сказал Кроули.

— Крайтон, поясните, — это был Рингсби.

— Подозреваемый, безусловно, обладает заметными психическими отклонениями. Здесь нет и не может быть сомнений. Но он при этом чертовски умен. И он знает, как общество относится к психам и что от них ждут. Что он делает? Надевает дурацкий костюм. Красит волосы в зеленый цвет. Да, и еще идиотский грим. Когда он появился в Готэме, никто в полиции не принял его всерьез. Даже когда он совершил первое убийство и оставил визитку. Но обратите внимание, в день покушения на мэра подозреваемый был в полицейской форме. То есть, костюм и грим он использует только когда это необходимо. Немного странно для психа, который считает себя клоуном?

— Первый раз за все утро я слышу дельную мысль, — кивнул Кроули. — Кстати, у вас все готово к наркодопросу?

— Разумеется, сэр. Мы хотели начать сразу после совещания.

— Отлично. Я буду дома, — Кроули поглядел на часы. — Звоните в любое время. Сразу, как что-нибудь узнаете.

— Между прочим, — начал Джулиани, — вчера я спросил одного из Аркхэмских экспертов про наркодопрос.

— Да, и что?

— Он может оказаться неэффективен. Грубо говоря, очень трудно предсказать влияние того же самого барбамила на больную и расшатанную нервную систему.

— Совершенно согласен! — вставил Рингсби. — Учитывая версии, которые я услышал от него вчера…

— Хм, — покачал головой Кроули. — Ну, предположим есть и другие методы. Кстати, а что тогда предложил тот эксперт?

— Эксперт — это был доктор Энквист — считает, что куда более действенным будет заставить подозреваемого испытать сильный шок.

— Вы этого не знали?

— Дело в том, что в его случае очень трудно будет найти фактор, который вызовет этот шок, — продолжил Джулиани. — И вот еще что. На теле подозреваемого обнаружены различные шрамы. А также келоидные рубцы, образовавшиеся на месте ожогов. Если учесть еще и характерные шрамы на лице… ну, явные следы пыток. И вполне вероятно, что опыт, который он получил тогда, может пригодиться ему сейчас, здесь…

Рингсби не смог удержаться:

— Это если прав Крайтон, и у нас не просто агрессивный шизофреник, который не помнит своего имени, а «псих в маске психа».

— Да, — согласился Джулиани. — Истории, которые он рассказывает о своих шрамах, очень похожи на шизофрению. Такое ощущение, что он сам в них верит.

— Странно, что мы о нем ничего не слышали раньше, — произнес Смит. — Если он действительно начал свою преступную карьеру давно, и при этом не попался, да и просто его не замечали. Это при таком ярком почерке работы…

— Он профи, — уверенно сказал Крайтон.

— Я жду, чтобы вы с Рингсби доказали это на допросе, — парировал Кроули. — Итак. Смит, займитесь своей китайской и венесуэльской версией. Дженкинс, ваша группа помогает Смиту. Но через два дня я хочу знать, стоит ли ждать от вас чего-то толкового. Гиллеспи — продолжайте копать то, что начали. Мне нужна любая информация по задержанным. Любая зацепка. Мне нужно знать, когда номер 29 появился в Готэме, кто его видел, откуда он приехал и почему его нет ни в одной базе данных. Джулиани, свяжитесь еще раз с Аркхэмом. Спросите их мнения по поводу показаний, которые получил Рингсби. Похоже это на шизофрению или нет? Может, в их практике уже были такие случаи? Да, Рингсби. Вы, кстати, все еще руководите общим ходом расследования и допросами задержанных.

Кроули поднялся с кресла. Он собирался поехать домой, поспать хотя бы пять часов и съесть приготовленный женой обед. А еще поиграть с Майком и посмотреть с Дженни ее любимого «Короля-Льва».

Усталости он больше не чувствовал.

(2) Кроули не зря вспоминает Техас и Аризону: Джордж Буш — бывший губернатор Техаса, Маккейн — губернатор Аризоны.

 

15 июля 2008 года, одиннадцать часов утра, Готэм, пентхаус Брюса Уэйна.

Лето в этом году выдалось необычным, с характером. Половину июля город прятался от дождей и гроз. А сегодня небо раскалилось добела, море застыло безветрием, и казалось, что к полудню небоскребы расплавятся и оплывут, как рождественские свечи.

— Вы уже встали, мастер Брюс? Хотел идти будить вас.

В ответ Брюс Уэйн обернулся.

— Я и не ложился, Альфред.

— Сэр, я приготовил завтрак, — сообщил дворецкий. — В зале. Или, если вы желаете, здесь можно поставить тент и принять солнечную ванну.

— Не стоит.

Бросив последний взгляд на готэмские крыши, Брюс зашагал в комнату, которую дворецкий когда-то в шутку назвал кельей. Кожаное кресло, небольшой столик рядом, и больше ничего, кроме городской панорамы ценой в несколько десятков миллионов долларов.

Альфред уже водружал поднос с завтраком на столик.

— Так душно, Альфред, — неожиданно сказал Брюс, усаживаясь в кресло.

— Выпейте кофе, он вас освежит. Когда я сегодня посмотрел на термометр, то сразу подумал, что крепкий эспрессо — именно то, что нужно в эту жару.

Брюс словно не расслышал его.

— Я не помню, когда в Готэме было так душно. Как в пустыне. Даже ночью… — точно очнувшись, он послушно взял чашку с кофе в руки, сделал глоток. — Люциус звонил?

— Да, сэр. Велел передать, что в 13.00 у вас назначена встреча с той британской корпорацией, — доложил Альфред. — Но не в башне Уэйна, а на фабрике. Люциус обещал им экскурсию, и предложил провести переговоры там же. На фабрике есть специальный зал, а еще…

— А еще там есть бассейн с морской водой, сауны, солярий и ведомственная гостиница класса «люкс», — закивал Брюс. — Пусть не беспокоится. Я обязательно буду.

— Сейчас же перезвоню, — ответил Альфред.

Он отошел от стола к окну, набирая номер Фокса. А после разговора — несколько фраз и улыбка невидимому собеседнику на том конце провода — помедлил и добавил. — Если вы позволите заметить, сэр, вставать в три часа дня все же лучше, чем вообще не спать.

Брюс пожал плечами и взял круассан.

— Посплю в машине. Кажется, — он улыбнулся, — «бентли» я еще не разбил?

— Ваш «бентли» в полном порядке, сэр. Машина будет ждать вас в 12.15.

— Очень хорошо, Альфред, — Брюс снова кивнул. Уставился в чашку с кофе. Пряный аромат завораживал, а послевкусие отрезвляло и успокаивало одновременно, и Брюс до сих пор считал, что никто не умеет варить кофе лучше, чем Альфред.

Он окликнул дворецкого, когда тот уже был в дверях.

— Альфред, вы хотели что-то спросить?

— Сэр… Как прошла ночь?

Брюс выдержал паузу. Потом бросил:

— Плохо.

— Вас преследовала полиция? — спросил дворецкий тоном, в котором Брюс уловил безошибочное «я же вам говорил».

— Нет, — сказал он и поправился. — Почти нет.

Платой за честность стал еще один укоряющий взгляд.

— Вам не кажется, что после недавних событий Бэтмену будет благоразумнее воздержаться от ночного патрулирования? На некоторое время.

— Благоразумнее…, — повторил Брюс так, будто это слово было его врагом, будто оно, а не полиция, устраивало теперь погони и открывало огонь по человеку в черном плаще, и приказывало ему сидеть дома и не высовываться.

— Именно так, мастер Брюс.

— Знаете, что самое ужасное? — спросил он. — Больше десяти тысяч человек ушли из города. Но есть хотя бы надежда на то, что они вернутся. Их дома тем временем грабят — дома, гаражи, мастерские. Правда, мародеров можно остановить, — он сжал кулак, — а людям помочь. Выдать кредиты или одноразовые пособия. Можно сделать все. Я даже решил поговорить с мэром, — он запнулся, — не как Бэтмен.

Дворецкий молча склонил голову.

— Позвольте?

Привычным движением поднял серебряный пузатый кофейник с гравировкой и налил Брюсу еще кофе.

— Сейчас объясню, — сказал Брюс. — Альфред, все это — не самое страшное. Понимаешь, я был в Нэрроуз. Так получилось, что я заглянул в окно. С балкона. Такая обычная семья… родители, трое детей, бабушка… и они все сидели у телевизора, CNN смотрели. Один ребенок был совсем маленький, и все равно мать держала его на руках. Как будто он что-то понимал.

Может, она просто боялась его выпустить, неожиданно пришло в голову Брюсу.

Дворецкий словно прочел его мысли:

— После того, что случилось позавчера, это вполне естественно.

— Но я послушал, про что там говорили.

— По телевизору?

— Да, — голос стал глухим и серым, а потом зазвенел металлом. — Они нагнетают панику. Им мало того, что у нас случилось. Им надо, чтобы вся страна говорила о Готэме — но не из-за нас, а ради них. Они даже хотят включить это в свои дебаты!

— Сэр, позвольте. Кто эти «они»?

— Маккейн и Обама, — ответил Брюс.

— То есть их политтехнологи.

— Какая разница, Альфред.

Брюс отставил тарелку с недоеденной ветчиной, и фарфор премерзко царапнул по стеклу.

— Сэр, было бы странно, если бы кандидаты в президенты США сейчас не говорили о том, что случилось в Готэме. Они обязаны выразить свою точку зрения.

— Я понимаю, Альфред. Я понимаю, что это — политика. Но я не услышал ни одного слова по делу. Они не знают, что такое Готэм. И не хотят знать.

— Вы судите об их планах по одной телепередаче?

Брюс откинулся на спинку кресла, обхватил себя руками. Привык отмахиваться от усталости, привык жить одной волей-нервами-целью, и говорить себе, что нет времени, что каждая минута на счету. А потом накатывает, вот как сейчас, обволакивает точно патокой и хочется закрыть глаза, ничего не объяснять и просто забыться…

Заставил себя встать.

— Когда я вернулся домой, я постарался собрать все материалы, — вдох-выдох, надо сделать пять шагов вдоль прозрачной стены, ровных и четких, точно ты на параде или на плацу, хотя наследник Уэйнов никогда нигде не служил, но он знает, как делать ровные и четкие шаги, вдох-выдох, еще раз вдох-выдох, а теперь надо представить, что вдыхаешь горный воздух где-то в Бутане. И вот уже совсем не хочется спать. — Так вот, Обама говорит о том, что все наши проблемы — внутренние. Что нам не надо тратить деньги на войну в Ираке. Что внешняя политика США привела нацию к депрессии. И ведь это именно то, что сейчас хотят услышать в Готэме. Нам хотят помочь!

Пять шагов в другую сторону. Вдох-выдох. Какая полезная вещь дыхательная гимнастика. Ну да, Анри Дюкард был хорошим учителем…

… а Альфред Пенниворт отличным слушателем.

— И еще Маккейн, — продолжил Брюс. — В Готэме всегда выигрывали республиканцы или в крайнем случае консервативные демократы. Но главное, здесь его деньги и его спонсоры. И эти деньги сейчас в опасности — инвесторы закрыли множество проектов, многие сделки не состоялись, договоры разорваны. Несколько банков разорились. На мой взгляд, они просто хотят нажиться на наших несчастьях. Кстати, Маккейн собирается приехать сюда и выступить перед избирателями. Он и так получил лишний плюс в свою доктрину «у Америки много врагов». Если он победит, то начнет закручивать гайки, как будто это что-то даст.

— Я так понимаю, сэр, — спросил дворецкий, — вы уже приняли решение, за кого голосовать в ноябре?

— Я подумаю, — сказал Брюс. Выпрямился, сложил руки на груди и, глядя Альфреду в глаза, пообещал. — Но я не позволю никому манипулировать городом и людьми. Готэм будет сам решать свою судьбу. Я должен убедить людей, что мы справимся сами. Без вмешательства извне.

По лицу Альфреда пробежала тень, даже морщины сразу заострились. Дворецкий сейчас смотрел в сторону окна — крыши небоскребов все также плавились под полуденным солнцем. А потом перевел взгляд на Брюса, строгий-строгий, точно тому было восемь лет и он в очередной раз стащил банку сгущенки с верхней полки…

… не для себя, а для девочки по имени Рейчел Доуз.

… которая потом выросла, и стала мечтать, чтобы мальчик, таскавший для нее сгущенку, тоже вырос, а мальчик повзрослел ровно настолько, чтобы решать за тридцать миллионов жителей.

— Вы хотите, чтобы Готэм стал государством в государстве?

— Нет, — Брюс осекся. — Но я несу ответственность за этот город. И чем дальше, тем ее больше. Альфред, вам кажется, что я беру на себя слишком много?

— Мне кажется, что прежде Бэтмен никогда не задавался таким вопросом.

Она тоже так считала, подумал Брюс. Что я беру на себя слишком много и что я никогда не думаю, хорошо это или плохо. Но у меня нет пути назад. Больше нет.

— Значит, — в голосе снова звякнул металл, — сейчас Бэтмену придется одеть костюм Брюса Уэйна.

— Интересный ход, — кивнул дворецкий.

— Мне в первую очередь надо узнать, кого будут поддерживать Макмиллан, Розенфельд…

— … а также мистер Леонхард, мистер Гольденбаум, мистер Клэнчи и другие друзья семьи Уэйнов? — Альфред понимающе улыбнулся. — Еще один благотворительный вечер?

— Я попрошу мэра устроить прием для официальных лиц. Точнее, для всех, кто имеет вес в городе.

— Если Бэтмен решил навести порядок в верхах власти, то что останется наследнику Уэйнов?

— Все должны думать, что он пытается исправить свою дурацкую репутацию. Вы ведь помните статью «Пьяный миллионер сжег усадьбу»?

Альфред одарил его пристальным взглядом. Так смотрел не дворецкий — так смотрел сообщник, благодаря которому у города появился темный рыцарь.

— В таком случае, ему придется исправлять репутацию так, чтобы это было очевидно каждому. Так, чтобы это мозолило глаза. Чтобы в светских хрониках писали разоблачительные статьи о ваших имидж-мейкерах. О том, что на самом деле вы только играете в благотворительность. О том, что вы сорите деньгами, выкидывая миллионы на ничего не стоящие проекты.

В первый раз за утро Брюс широко ухмыльнулся.

— Видите, мы с вами уже все придумали!