Шиповник (гет)

...Каждый день он начинал с того, что приказывал себе не умирать и кончал торжествующим смехом от того, что все еще жив. [q]

А потом смех оборвался. На глаза упала пелена, которую нельзя было назвать ни темной, ни туманной, ни какой-либо другой — она являла собой пустоту, в которую он провалился целиком, разом. Без времени, без ощущений, без какого-либо смысла и воплощения. Он явно ожидал чего-то большего от того, что люди любят называть «жизнью после смерти», пускай ему и казалось, что он никогда в нее не верил, но это было даже хуже, чем его прежнее существование. В какой-то мере его убеждение в отсутствии чего-либо по ту сторону могильной ямы оправдалось — не было ничего. Пустота не имела границ, но в то же время он будто непостижимым образом был заперт в душной комнате, в карцере, где невозможно ни лечь, ни встать в полный рост. Преступления его были достаточно тяжелы, чтобы его затолкали туда, где даже кусачий ветер и тусклый свет не пробиваются сквозь узкие щели-окна, а ему ведь казалось, что в место более мерзкое, чем Азкабан, ему уже не попасть. Ему казалось, что ему вообще больше никуда не будет суждено попасть, но вот он, застрял в полном отсутствии чего-либо, и будто со стороны он слышал собственный шепот: «Пусть все закончится. Все закончится». Он перерастал в монотонную мантру, а он и не осознавал, что если он умер, то как тогда шепчет?

И вдруг пустота сузилась до точки. Одной точки, что пульсировала жаром в голове, посылая по телу импульсы боли. Мышцы сводило судорогой, и ему казалось, что если бы он мог двигаться — он бы корчился и извивался, подобно змее. Он существовал (не существовал?) в пустоте, не чувствуя ничего. И вот, тут же, в одну секунду, он как нельзя более ясно ощущал каждую клеточку, будто испепеляющуюся снова и снова.

«Возможно, это ад?» — полоснула сознание мысль. Не черти с котлами, не пылающие жаром гроты в каменных стенах под земной твердью. Без дьявола, смеющегося леденящим душу смехом тебе в лицо, пока ты каешься в своих грехах, мечтая подняться с колен и выбраться. Он встречал дьявола раньше, среди смертных, величественно шагавшего по тропе из окровавленных тел, которую он выстилал чужими руками, лишь изредка ленивым повелением отбирая чужую жизнь самостоятельно. В его глазах горел огонь, в котором в мучениях сгорали люди, а взгляд водружал на плечи невыносимый груз. Но этот дьявол был реален, он имел имя, имел тело, имел слабости и был, все же, смертен, и это превращало его в фальшивку. Фальшивый Аид с фальшивым Подземным царством. А то, что было сейчас — было настоящим. Непрекращающаяся агония, пронизывающая само сознание, и в такой ад он готов был поверить. И от этой веры он был всего в одном шаге, казалось, что стоит ему его сделать, стоит шагнуть за черту — и его предположение станет его реальностью. Он останется за гранью, и даже смысла в поиске выхода не будет. Впрочем, был ли он сейчас?..

А потом все стихло. Воцарилось полное ничего, абсолютный вакуум. Угасло сознание и последние отголоски его собственного шепота.

* * *

— Все кончилось, — едва угадывались слова в хрипе, рвущемся из пересохшего горла.

Тоненькая бледная ручка взметнулась и крепче прижала к пылающему лбу мужчины влажную пропитанную зельями повязку. Рыжеволосая девушка потерла глаза свободной рукой, пытаясь прогнать усталость, и потянулась к волшебной палочке, лежащей на прикроватной тумбочке, чтобы затем ее взмахом заставить масляные лампы на стенах загореться тусклым светом. Склонившись над дрожащим в ознобе Сириусом Блэком, она принялась менять уже давно ставшие теплыми и насквозь промокшими бинты, тут и там покрывающие тело, по прибытию в Мунго пестревшее синяками и ссадинами.

— Скоро, — успокаивающе проговорила она, не надеясь, впрочем, что слова достигнут его сознания. В голосе с трудом, но удавалось создать уверенность, которой на деле ей самой не хватало. — Скоро все кончится.

Закончив с бинтами, Джинни Уизли поднялась с края постели, принявшись поправлять одеяло. Большинство ее действий были откровенно бесполезными, как и это, но они успокаивали ее, создавая иллюзию хоть какой-то деятельности. В голове вдруг промелькнула мысль, отдающая необъяснимым раздражением: она похожа на Гермиону. В палате царил абсолютный порядок и буквально бьющая по глазам стерильность, и за это можно было благодарить ее стремление занять себя монотонными манипуляциями в попытке очистить голову, а так часто делала ее подруга, и без того в определенной мере помешанная на порядке. Впрочем, на самом деле жаловаться не приходилось — пускай ее положение способствовало появлению перманентного напряжения, от которого приходилось избавляться подобным образом, по крайней мере, она была рядом с Сириусом. Гарри с обычно несвойственной ему настойчивостью и использованием положения главы Аврората буквально надавил на начальство Джинни, утверждая, что наличие знакомого человека подле Сириуса — необходимая мера. Из отделения Волшебных вирусов ее перевели в тот же день, как он поступил в Св. Мунго, и полагалось, что мистер Поттер станет чувствовать себя спокойнее, хоть и помогло это не особо. Первое время Джинни получала патронус чуть ли не каждые полчаса, и только после третей попытки поговорить, закончившейся ее повышенным тоном, она добилась согласия на то, что сама будет периодически сообщать о самочувствии Сириуса.

Этим она и занялась. Она старалась, чтобы голос ее звучал как можно менее устало, потому что Гарри взял за привычку принимать любое отклонение от нормы как сигнал о бедствии, но, в любом случае, сообщение получилось кратким и безликим. Отправив патронуса, она потянулась, чтобы задернуть шторы, скрывая слишком ярко бьющие в окно лучи закатного солнца, и вздрогнула, цепляясь пальцами за плотную ткань портьер, когда до уха снова донесся хриплый голос.

— Лили?..

Она уже привыкла к тому, что Сириус систематически бредил в бессознательном состоянии, и старалась на всякий случай не вслушиваться в сиплую вязь едва произносимых слов, чувствуя себя так, будто бесцеремонно сует свой нос в подсознание Блэка, но в этот момент показалось, что сказанное было более сознательным, чем когда-либо прежде. Отчего-то какое-то время, не решаясь обернуться, она стояла, вцепившись в несчастную штору предсказуемого лимонного цвета, и не смела даже моргнуть, хотя солнечные лучи светили прямо в глаза. Мысль о том, что он мог очнуться казалась одновременно до бунта внутренностей радостной, но в тот же момент по каким-то не вполне объяснимым причинам почти пугала. И когда, преодолев минутную слабость, она повернулась к больничной койке, на которой лежал не то побледневший, не то посеревший Сириус Блэк, сердце в грудной клетке колотилось сильнее обычно как раз скорее от страха, нежели от ликования. Несправедливо осужденный бывший пленник Азкабана, крестный Гарри Поттера, член Ордена Феникса, наследник чистокровного рода Блэк смотрел на нее, щурясь от яркого солнца. Единственное описание, которое сейчас действительно ему подходило это человек, считавшийся мертвым на протяжении многих лет.

Тяжело сглотнув, Джинни сделала пару шагов в его сторону, заслоняя собой свет из окна и позволяя тем самым разглядеть, наконец, свое лицо.

— Не Лили, — Сириус сипло и медленно выдохнул, с явным усилием хмуря брови. Рыжина волос приблизившейся девушки сразу померкла, становясь схожей с цветом палой листвы, а чуть размывающиеся перед глазами черты слишком явно принадлежали не так хорошо знакомой ему когда-то рыжеволосой Лили Эванс. Впрочем, он не смог бы сказать, насколько давно знал ее — ему все еще казалось, что он вне времени, и даже происходящее, несомненно, всего лишь часть странного безумного кошмара.