Человек из книжки (джен)

— Тихо! Тихо! Кто смеет шептаться? Кристофер Робин молится! — насмешливо кричали мальчишки.

И Кристофер не выдержал. Чувствуя, как внутри закипают злые слёзы, готовые выплеснуться наружу, он побежал. Вслед заулюлюкали, завопили, затопали, кто-то даже кинул камень. Кристоферу Робину было всё равно. Он знал: если они увидят, как он плачет, будет ещё хуже. Хотя, казалось бы, куда хуже…

— Мама! — рыдал он, уткнувшись в её колени. Жёсткая ткань платья неприятно натирала мокрые щёки. — Мама, они меня дразнят!

— Они глупы, Билли, — строго проговорила Дороти. — Они просто глупые дети.

— Я тоже хочу быть глупым ребёнком! Простым глупым ребёнком! Я не хочу, чтобы они смеялись надо мной! Хочу с ними! Зачем только папа всё это написал?

— Бог дал твоему отцу талант, — Дороти положила руку сыну на голову, погладила по волосам, — и его талант тебя прославил.

— Мне не надо такой славы! Я не хочу! — упрямо плакал Кристофер Робин.

И мать, в конце концов рассердившись, отослала его к себе в комнату, велев трижды прочитать «Отче наш» перед сном, прося прощения у Бога, и хорошенько подумать над своим поведением.

Заснул Кристофер поверх покрывала, одетым, и обнимал подушку, а не любимого плюшевого медвежонка Эдварда. Зашедшая проверить, как он себя чувствует, няня Оливия покачала головой, но не стала будить своего воспитанника. Просто сняла с мальчика ботинки и посадила жёлтого встрепанного Эдварда на постель рядом — пусть ребёнок, когда утром проснётся, сразу увидит старого друга. Это его хоть немного утешит.

Она с нежностью погладила обоих — и старого тедди, и чумазого Кристофера Робина, всхлипывающего даже во сне, — и вышла.

Наутро, когда Кристофер уже ушёл в школу, няня нашла медвежонка под кроватью — видимо, мальчик уронил его, пока собирался, и сам не заметил. Отряхнув обожаемую игрушку своего воспитанника от пыли, она устроила Эдварда на его привычном месте — прикроватной тумбочке. Здесь его окружали друзья: опустивший голову ослик, дружелюбно загнувший уши тигр, растопыривший лапы кенгуру и маленький полинялый поросёнок.

Конечно же, Оливия совершенно не заметила, что глаза у медвежонка почему-то грустные. Ведь взрослые редко заглядывают в глаза игрушкам…

* * *

— Послушай, Пятачок, — сказал Винни как-то раз, заходя к нему в гости. — Мне кажется, Кристофер Робин смотрит на нас как-то неправильно.

— Неправильно? — тут же взволновался Пятачок. — Что ты имеешь в виду?

Он недавно закончил уборку в своем большом-пребольшом доме, расположенном в большом-пребольшом дереве в самой середине Леса, и как раз начал гордиться тем, как хорошо умеют убираться крошечные поросята. Потому что ведь это совсем не шутка — такому маленькому поросёнку по-настоящему прибраться в таком большом-пребольшом доме: и подмести, и вымыть полы, и протереть окна, и вытрясти половики, и перебрать все запасы в кладовой, и даже табличку «Посторонним В» (хотя она и прибита к столбику, который стоит не в доме, а рядом) протереть влажной тряпкой. В общем, он, конечно же, имел право начать гордиться собой. Но поскольку гордиться в одиночку оказалось скучно, он сию секунду решил позвать друзей, пусть они помогут — ведь маленьким поросятам очень сложно самостоятельно справляться с таким большим чувством гордости. Так что Пух зашёл очень кстати.

— Не знаю, — ответил Пух. — Но я это прямо чувствую: неправильность его взгляда.

— А я собирался пригласить Кристофера Робина посмотреть, как стало чисто в моём доме, — сказал Пятачок. — И, может быть, угостить его желудями. Но раз у него теперь неправильные взгляды, как ты думаешь, не повредит ли это моему чистому-чистому дому?

— Знаешь что? — подумав, предложил Винни. — Давай я посмотрю, как стало чисто в твоем доме, и, может быть, угощусь горшочком мёда… Ведь у тебя ещё остался мёд?

— Остался, — кивнул Пятачок.

— И я обязательно буду смотреть правильно, — пообещал Пух и облизнулся. Ведь невозможно не облизываться, когда тебя вот-вот посадят за стол и дадут немного подкрепиться. Особенно в одиннадцать утра, когда завтрак уже давно окончился, а обед ещё и не думал начинаться…

* * *

— Я не понимаю, Билли, для чего тебе этот бокс? Ты становишься каким-то агрессивным, и мне это совсем не нравится! — Дороти обиженно поджала губы.

Последнее время она делала это всё чаще, когда разговаривала с сыном.

— Зато я умею защищать себя, ма, — небрежно ответил собирающийся на тренировку Кристофер, бросая вещи в сумку.

— От кого тебе себя защищать? Разве у тебя есть враги?

— Потому и нет, — усмехнулся Кристофер в сторону, так, чтобы мать не видела. — Кроме того, тренер говорит, я неплохо справляюсь. По крайней мере, я не раз побеждал на ринге.

— Господи, в детстве ты был таким милым ребенком! И никогда не хотел драться! Ты любил плюшевые игрушки. И собирать замок… Но бить людей? Да ещё гордиться этим? — Дороти покачала головой. — Я не узнаю тебя, Билли Мун.

— Похоже, я просто вырос, ма. И тебе пора вспомнить, что меня зовут Кристофером. Кристофером Робином. Странно, что ты об этом постоянно забываешь, ведь вы с отцом сами так меня назвали. И постарались, чтобы это имя запомнили все вокруг. Кроме, почему-то, вас!

Кристофер закинул сумку на плечо, обогнул ошарашенную мать и вышел, хлопнув дверью.

* * *

— Мне кажется, у нас возникли некоторые проблемы, — важно произнесла Сова, по очереди посмотрев на собравшихся возле неё Пуха, Пятачка и Иа-Иа.

— Проблемы? — удивился Пятачок и на всякий случай оглянулся проверить, не возникло ли что-то позади него, пока он глазел в другую сторону.

— Да, — подтвердила Сова. — Мне кажется, в нашем Лесу остановилась эволюция.

— Ива… кто? — испуганно спросил Пятачок и на всякий случай снова оглянулся: вдруг он что-то пропустил в первый раз, и на самом деле позади него не только что-то возникло, но ещё и остановилось?

— Эво-люция, — любезно повторила Сова.

— Что ты имеешь в виду, Сова? — попытался уточнить Винни-Пух, которому опилки в голове мешали оценить всю глубину мысли, пока кто-нибудь эту глубину ему не растолкует.

— Я имею в виду, что в нашем Лесу перестали появляться звери. Вы заметили? К нам больше никто не приходит Обычным Путём. Я не говорю про таких зверей, как Кенга или Ру, но даже Родные и Знакомые Кролика давно не видели пополнения в своих рядах.

— А я хотел бы заметить, — вступил в разговор Иа, — что давно не встречал в Лесу самого Кристофера Робина. Мне кажется, с его стороны не очень вежливо так долго нас не навещать. Тут речь уже даже не обо мне, я давно привык, что моей скромной персоне не уделяется должного внимания, и не жалуюсь, а просто констатирую факт.

— Может быть, у Кристофера Робина много Очень Важных Дел? — спросил Винни-Пух и подумал, что неплохо бы перевести разговор в другое русло. Он не знал точно, что это означает, но так однажды сказал Кролик, и Пуху очень понравилось выражение.

— Какие Важные Дела могут быть важнее эволюции? — удивилась Сова.

— Наверное, те, которые нельзя отложить на завтра! — пискнул Пятачок, пока Пух чесал в затылке, не зная, что ответить. — И даже на полдня! И даже на час! Очень Важные Дела — это те, за которые надо приниматься Прямо Сейчас! Сразу!

— Ну тогда, пожалуй, Кристофер Робин действительно очень занят, — согласился Иа, помахивая хвостом, — и ему совсем некогда проведать своих старых друзей. Ведь Очень Важные Дела — это не те дела, которые могут подождать. А друзья — могут, если только они настоящие друзья… Надеюсь, вы понимаете, что я хочу сказать.

Все подтвердили, что понимают. А Пух сказал:

— Угу, — потом два раза кивнул и повторил: — Настоящие друзья, ну конечно. Угу-угу.

И потом он так надолго задумался, что только предложение зайти к Кролику и немножечко подкрепиться вернуло его в Стоакровый лес.

* * *

— Ты мог хотя бы однажды сделать для меня что-то полезное? — кричал Кистофер. — Ты ведь известный писатель! Так используй своё влияние! Верни мне хоть часть долга за испорченное детство!

— Испорченное детство? — удивился сидящий за столом отец. — О чём ты, Кристофер?

— Конечно же, о тебе и твоих дурацких книжках! Ты умудрился испоганить мне ими всю жизнь!

— Дурацкие книжки? Испоганить жизнь?.. — Алан потёр руками лицо. — Извини, сын. Я не знал, что это настолько травмирует тебя…

— Травмировало! Ещё как! — резко продолжал Кристофер Робин. — Меня до сих пор преследуют, хотя я давно вырос и больше не наивный мальчик с большими глазами и не играю в игрушки! Дети суют мне каких-то медведей под нос, взрослые спрашивают, правда ли, что в детстве я не мог правильно написать «Сейчас вернусь» и плавал в собственном зонтике. И никто не желает понять, что тот, твой Кристофер Робин — выдуманный! А я настоящий! И я хочу чувствовать себя мужчиной, а не героем детской сказки!

— Так что же теперь требуется от меня? — Алан устало помассировал виски: голова начала раскалываться от крика. — Я не могу отменить то, что сделано.

— Сделай другое, — Кристофер взял себя в руки, сбавил тон и упруго прошёлся туда-сюда по кабинету. — Я хочу на фронт, а меня не пропускает медицинская комиссия. Уговори их!

— Кристофер, но ведь война — это грязь и кровь, это…

— Надеюсь, ты не хочешь сказать, что выступить защитником своего Отечества — глупо? — неприятно осклабился Кристофер, останавливаясь напротив сидящего в кресле отца.

— Но тебя могут убить, — ещё раз попытался возразить Алан.

— Зато никто не скажет, что я побоялся вылезти из книжной пыли!

Отец внимательно на него посмотрел и проглотил все вертевшиеся на языке слова. Грузно поднялся, выпрямился, упершись кулаками в столешницу.

— Хорошо, Кристофер. Я сделаю всё, что в моих силах.

* * *

— Кенга, что ты делаешь, когда тебе по-настоящему грустно? — спросил Пух, отодвигая в сторону пустую банку из-под сгущённого молока.

— Смотрю на Крошку Ру, — не задумываясь, ответила та. — Ру, милый, не надо слизывать варенье со стола, его ещё достаточно в розетке, возьми оттуда.

— А если тебе не на кого станет смотреть? — склонив голову набок, поинтересовался Пух.

— Как это не на кого? — удивилась Кенга.

— Ну так. Вдруг однажды Крошка Ру вырастет, уйдёт, и ты больше не сможешь на него смотреть? Как тогда ты будешь справляться со своей грустью?

— Крошка Ру не уйдёт! Он всегда будет здесь, со мной! — сказала Кенга обеспокоенно, и в глазах её, кажется, заблестели слезы. — Скажи, что ты так неудачно пошутил, Пух!

— Хорошо, — поспешно согласился Пух, — я говорю, что пошутил.

Но Кенга всё равно еще долго бросала на него тревожные взгляды и даже не разрешила Крошке Ру пойти с Пухом в гости к Кролику. А потом, сказав, что Ру пора ложиться в кровать для дневного сна, она и вовсе выпроводила Пуха из дома.

Пух вздохнул, посмотрел назад на закрывшуюся за ним дверь и поплёлся к Кролику один-одинёшенек.

На самом деле он тоже был бы рад себя выпроводить и закрыть за собой дверь, если бы это хоть капельку помогло увидеть того, на кого надо смотреть, чтобы тебе никогда не было по-настоящему грустно.

* * *

— Кристофер, я окончательно перестала тебя понимать, — покачала головой Дороти. — Для чего ты решил открыть книжный магазин? Тебе же не нравится этот бизнес!

Они сидели в гостиной, пламя в камине потрескивало и шипело. Время от времени Кристофер брал кочергу, ворошил угли, и по стенам начинали метаться бесформенные тени.

— Зато он приносит доход, мама, и Лесли говорит…

— Опять Лесли! Снова Лесли! Эта взбалмошная девчонка…

— Эта взбалмошная девчонка — моя жена! — резко прервал мать Кристофер, сразу выпрямляясь в кресле. — И я бы просил тебя уважительнее отзываться о ней!

— Вот если бы ты женился на Анне Дарлингтон, то сейчас…

— Если бы я женился на Анне, мне бы никогда не удалось избавиться от разговоров о плюшевых игрушках! — рявкнул Кристофер. — Она помешана на нашем детстве. На всех этих медведях, тиграх и кроликах. Поверить не могу: она до сих пор на полном серьёзе расстраивается, что её обезьянке Джамбо не нашлось места в папиных историях. Хотя бы дома я хочу быть свободным от этих глупостей!

— Как же ты не понимаешь? — грустно удивилась Дороти. — Ведь книжный магазин — прямой путь к тому, от чего ты хочешь убежать. Книги твоего отца…

— Я никогда не буду продавать книги отца! — скривился Кристофер, поднимаясь. — Дешёвая популярность мне претит.

— Дешёвая популярность? — неприятным тоном переспросила Дороти, изо всех сил стискивая пяльцы для вышивания. — Не такая уж дешёвая, если многие годы всё наше благосостояние держится на ней.

— Ваше — может быть. Но моя жизнь не крутится возле детских привязанностей и историй про глупого игрушечного медведя! И мне, кстати, не нужны ваши подачки с гонораров от продажи. Хватит того, что сказки испоганили моё детство! — и Кристофер решительно покинул родительский дом.

* * *

Большая дыра на песчаном откосе всё так же служила входом в кроличью нору, и Пух, подойдя поближе, засунул в неё голову и крикнул:

— Эй! Кролик!

Сначала ему никто не ответил, и Пух повторил громко-громко — на случай, если у Кролика вдруг что-то случилось с ушами, или он нечаянно заснул среди бела дня:

— Эй! Кролик!

На этот раз нора отозвалась голосом Кролика:

— Должен тебе сказать, Пух, что я по-прежнему прекрасно слышу, так что вовсе незачем каждый раз так орать.

Пух вытащил голову из норы и задумался. Потом опять наклонился к отверстию и спросил:

— Так почему же ты никогда сразу не отвечаешь?

— Потому что сначала надеюсь, что это ошибка. И что ты сейчас одумаешься и уйдёшь.

Пух снова вытащил голову наружу и почесал лапой затылок. Ему показалось очень странным, что кто-то, кто шёл через весь Лес в гости к Кролику, перед самой норой, уже окликнув хозяина, вдруг может передумать и уйти обратно.

— Так ты что же, не рад меня видеть? — крикнул он на всякий случай.

— Почему? — искренне изумился Кролик, появляясь из норы. — Вовсе нет. Я очень рад тебя видеть. Здравствуй, Пух. Хорошо, что ты зашёл.

— Тогда я ничего не понимаю, — огорчился Винни-Пух, усаживаясь прямо на землю. — Ты надеешься, что твои гости одумаются и уйдут, но в то же время очень рад их видеть… Как так может быть?

— Дело в том, Пух, — принялся объяснять Кролик (ведь он был Очень Умным Кроликом и всегда был готов прийти на помощь тому, кто чего-то не понимает), — что я очень не люблю Случайных Гостей. И если они уходят после того, как я промолчу в первый раз, я совсем не огорчаюсь. Но если они не уходят, я получаю двойную радость: во-первых, ко мне пришёл гость, а во-вторых, это Не Случайный Гость. Понимаешь?

Пух подумал. Потом ещё немножечко подумал. Потом подумал ещё самую капельку и решил признаться:

— Нет, не понимаю, — и тут же припомнил: — Сова рассказывала как-то: для того, чтобы мозги работали лучше, надо каждый день употреблять гля… глу… какую-то козу, которая содержится в мёде. Как ты знаешь, у меня в голове опилки, и, наверное, без медовой козы они совсем слиплись. Нет ли у тебя случайно ма-а-аленького горшочка мёда, чтобы мои опилки получили свою козу, и она их разбодала бы по своим местам? Может быть, тогда у меня получится тебя понять?

Поскольку Кролик был не только умным, но и запасливым, он немедленно вынес из норы для Пуха замечательный, вкуснейшим образом пахнущий горшочек меда.

— О! — сказал Пух. — Я прямо чувствую, как мои опилки уже зашевелились, предчувствуя приход козы.

И Пух, конечно же, не стал медлить — ведь нехорошо заставлять мозги ждать, правда? — и быстро-быстро съел весь мёд до капли. И потом ещё несколько раз заглянул в горшочек с разных сторон, проверяя, не затаилась ли где на стенках полезная коза.

А когда убедился, что нет, не затаилась, в тот же момент почувствовал, как в голове стало ясно-ясно.

— Говори скорее ещё раз, Кролик! — попросил он. — Пока опилки, несмотря на козу, снова не сбежались друг к другу.

И Кролик повторил. Ведь он был Очень Вежливым Кроликом и никогда не выходил из себя, если ему приходилось что-то повторять.

— Я понял! — радостно закричал Пух, когда Кролик закончил. — Допустим, я после завтрака замечу на своей полке новый горшок. Небольшой красивый горшок вроде этого, — он лапой указал на тот, что всего минуту назад был полон сладкого вкусного мёда. — Но сразу не стану в него заглядывать, а пойду на утреннюю прогулку. И проверю только тогда, когда вернусь к обеду. Если горшка не будет — значит, тот, кто его забыл, вспомнил, пришёл и забрал горшок, но я совсем не огорчусь, ведь кто-то получил назад своё имущество. А если горшок останется стоять на прежнем месте — это будет хорошо. Значит, он действительно мой, и я обрадуюсь, что у меня появился новый замечательный и полезный предмет. А если он к тому же окажется полон меда… — Винни-Пух мечтательно облизнулся и опять заглянул в горшочек Кролика: вдруг какой-нибудь малюсенькой козе всё-таки удалось спрятаться от него на стенках? — То у меня получится двойная радость: горшочек обеденного мёда плюс дополнительный горшочек к нему!

— Да, — с облегчением сказал Кролик, — ты понял всё совершенно правильно, Пух. Так оно и есть.

И они поболтали ещё немного о разных вещах, сидя в тени деревьев. Обсудили, как нынче вела себя река в половодье и каким образом лучше поздравить с днём рождения Иа-Иа на этот раз. Вспомнили, как Сова болела простудой после того, как промокла под дождём, а Крошка Ру — нет, не болел, потому что Кенга в последнее время занялась его закаливанием (Пуху при этом слове почему-то всегда представлялись раскалённые ножи и вилки, и ему становилось очень жалко Крошку Ру). Поговорили про Пятачка как Очень Маленькое Существо, хотя Кролик не мог не упомянуть, что среди его Родных и Знакомых есть множество тех, кто гораздо меньше Пятачка по размеру…

А потом солнце стало клониться к западу, приобретая насыщенный алый цвет, Лес окрасился в золотисто-красные тона, и Винни-Пух понял, что надо идти домой. К тому же пока он туда доберётся, уже совсем-совсем пора будет ужинать.

— Знаешь, Кролик, — сказал он на прощание, — а всё-таки я бы не смог терпеть так долго с тем новым горшком на своей полке. Я бы обязательно заглянул в него сразу. Потому что обрадоваться сразу, а не потом — это ведь тоже очень-очень здорово!

И потом всё то время, пока шёл к дому, Пух ещё думал, что никогда бы не стал медлить и ждать второго раза, если бы один очень дорогой голос его окликнул: «Э-гей, глупенький мой ми-ишка!..»

* * *

Когда с похоронами было покончено и последние соболезнующие покинули дом, Кристофер зашёл в кабинет и опустился в отцовское кресло. Казалось, кожа ещё хранила тепло чужих рук.

На столе, прямо перед глазами, в застеклённой рамке стояла фотография, на которой отец обнимал его, а маленький Кристофер обнимал своего ушастого несуразного Эдварда.

— Все из-за тебя, — сказал ему Кристофер и сбросил фотографию со стола.

Он не ожидал, что звон разбившегося стекла окажется таким громким и привлечёт внимание матери.

— Кристофер? — спросила она, появляясь в дверях — вся в черном, только седые волосы белеют из-под платка. — Что случилось?

— Ненавижу, — медленно процедил он и обвёл взглядом кабинет: полки с книгами — изданиями и переизданиями отцовских сказок и стихов, мешки с корреспонденцией от поклонников таланта Алана Милна, стопку рисунков с каракулями от благодарных детей. — Всё это — не-на-вижу!

— Кристофер, — попыталась остановить его Дороти, — нельзя ненавидеть собственное детство!

— А я — ненавижу! — выкрикнул Кристофер, стукнул по подлокотникам и поднялся. — Ненастоящее, насквозь фальшивое радостное детство! И его ненавижу, — он ткнул пальцем в лежащий на полу в стеклянных осколках снимок. — За его богом данный дар, как ты говоришь. За то, что он увековечил всё это в бумаге! Из-за него мне пришлось всю жизнь доказывать, что я чего-то стою. Из-за него я сломал всё что можно, только чтобы меня наконец-то перестали связывать с игрушечным, придуманным не мной миром. Из-за него я пошёл на фронт и был ранен, чтобы всем вокруг стало наконец понятно: мальчик вырос. Из-за него я отказался от мечты стать писателем — только для того, чтобы меня не сравнивали… Ненавижу!

Дороти вздрагивала от каждого «ненавижу», брошенного сыном, точно они попадали в неё. Точно ей было больно. И смотрела на Кристофера так, будто увидела его впервые.

Когда он выдохся, она сжала кулаки, комкая подол платья, и проговорила — очень твёрдо и ясно:

— Тот, кто ненавидит своего отца, не обретет счастья и в детях. Ты только что проклял сам себя, Кристофер. И хотя я знаю, что как христианка должна простить тебя — я не могу. И не смогу. Извини меня за это и молись, чтобы тебя простил Бог. А теперь — вон из моего дома, и чтобы я больше никогда тебя не видела!

— Не увидишь! — со злобой пообещал Кристофер Робин. — Подыхать будешь — не приеду. Прощай, мама.

— Прощай, — сказала она, гордо вскинув подбородок. Дождалась, когда внизу хлопнет выходная дверь, и только после этого, простонав: — Ох, Алан! — позволила себе закрыть руками лицо и заплакать.

* * *

— Как ты думаешь, Пятачок, — спросил Винни-Пух, лёжа на опушке маленькой ольховой рощицы и глядя в небо на облака, — существует ли такое место, где могут встретиться все-все-все?

— Все, кто живет в Стоакровом лесу? — уточнил Пятачок, сидящий рядом в траве и разглядывающий красивую бабочку, которая опустилась на ближайший цветок и качалась вместе с ним на стебельке. — Мы и так встречаемся почти каждый день: ты и я, Кролик, Сова, Тигра, Иа-Иа, Кенга и Крошка Ру…

— Все те, кто КОГДА-ЛИБО ЖИЛ в Стоакровом лесу, — уточнил Пух.

Бабочке надоело качаться, она взмахнула крыльями и улетела. Пятачок проводил её взглядом, лёг на спину и тоже стал смотреть на облака. Одно из них показалось ему похожим на огромный белый желудь.

— У нас ведь очень большой лес, — сказал Пятачок. — Почему бы в нём не найтись месту, где могут встретиться все-все-все?

— Действительно, — согласился Пух. — Почему бы такому месту и не найтись?

Он подумал ещё немножко, но не придумал никаких веских причин и тихонько улыбнулся.

— А даже если оно не найдётся само, мы обязательно ему поможем, правда, Пятачок? Ведь ты ещё помнишь, как надо ходить в Искпедиции?

— Разумеется, Пух, — сказал Пятачок. — Как бы я мог забыть? Надо всем вместе идти друг за другом, гуськом — до тех пор, пока не найдёшь то, что ищешь. Я думаю, если уж мы нашли Северный Полюс, то место, где могут встретиться все-все-все, найдём в два счета.

— Главное — не забыть про… ви… в общем, то, что едят. А то ведь поиски могут затянуться.

Они лежали рядом, смотрели в голубое небо, в котором над ольховой рощицей резвились кудрявые облака, и оба думали об одном и том же. О человеке, который когда-то жил в Стоакровом лесу. И оба надеялись, что именно его найдут в том месте, где могут встретиться все-все-все. Сколько бы времени им ни пришлось провести в Искпедиции.

* * *

— О! — удивлённо сказала директор Нью-Йоркской библиотеки, с трепетом разглядывая старые потрёпанные игрушки. — Но ведь они наверняка очень дорогие. Вы действительно хотите отдать их нашей библиотеке?

— Действительно, — холодно ответила Лесли. — Они не принесли счастья моему мужу. Но просто выкинуть их было бы жаль. Ведь, вроде бы, многие дети любят сказки о них.

— Да, — просияла директор, — книги Алана Александра Милна — одни из самых востребованных в нашей…

— Мне это неинтересно, — прервала её Лесли, поднимаясь со стула. — Мы с Кристофером не любим этих историй. Так что забирайте игрушки, если они вам нужны, или выкиньте, если, как и я, считаете их обычным хламом. Я не могу задерживаться: мне ещё нужно заехать в аптеку за новыми лекарствами для нашей дочери.

— Простите, — покаянно произнесла директор, в самом деле ощущая неловкость. — Я слышала о вашей беде и очень сочувствую. Церебральный паралич — очень сложное заболевание, и…

— Ни я, ни Клэр, ни мой муж не нуждаемся ни в чьём сочувствии, — непререкаемым тоном оборвала её Лесли. — Мы уже сорок лет прекрасно справляемся сами. Всего доброго! — и она решительным шагом направилась к выходу.

Подумать только: всего-то завезёшь старые игрушки, а к тебе уже лезут в душу. Каждому надо знать, что и как происходит в твоей семье. Хотя твой муж не провинился ни в чём, кроме того что родился в семье болтливого сказочника. Почти семьдесят лет прошло! Семьдесят лет, а все вокруг по-прежнему думают, если знают, что в детстве у Кристофера Робина было духовое ружьё и плюшевый медведь, то знают самого Кристофера… Ну почему глупому Алану Милну не пришло в голову хотя бы поменять имя мальчика и не трепаться на каждом углу, что герой его книг — собственный сын?!

В тот день Лесли вернулась домой поздно. Зашла к дочери в комнату, поговорила с ней перед сном и только после этого поднялась наверх проведать мужа. Сиделка, вязавшая в углу, шёпотом доложила, что Кристофер уже уснул. Лесли не стала его тревожить, отпустила домой сиделку, поправила покрывало, посмотрела, как Кристофер мирно дышит, положив одну руку на грудь, и спустилась к себе.

А утром нашла его в том же положении, только уже бездыханным.

Кристофер Робин умер во сне, и лицо его осталось очень спокойным, не омрачённым ни муками, ни обидой, ни злобой. А если приглядеться, в его чертах можно было различить того маленького и наивного мальчика, который в своё время спускался из детской комнаты к сидящему у камина отцу, волоча позади себя за заднюю лапу плюшевого медвежонка.

* * *

— Пятачок! — торжественно сказал Пух. — Я что-то слышу, Пятачок!

— Что именно ты слышишь, Винни? — немедленно взволновался Пятачок и даже подпрыгнул. А потом подпрыгнул ещё дважды, чтобы никто не подумал, как страшно он взволнован, — просто ему захотелось чуть-чуть попрыгать.

— Я слышу Бум! — немедленно вмешался Тигра. — У Тигров очень тонкий слух, наверняка даже тоньше, чем у медведей.

— И это… страшный Бум? — уточнил Пятачок, раздумывая, не пора ли ему начать дрожать как осиновый лист.

— Нет, это совсем не страшный Бум! — успокоил его Тигра. — Это такой интер-ресный Бум! Тигры любят всё интересное, поэтому мы сейчас же пойдём на него смотреть!

Тигра только-только направился к двери, а Пятачок только-только начал возражать (ведь каждому ясно: гулять в дождь — не самая хорошая идея хотя бы потому, что вода за ушами — это почти так же неприятно, как собирающийся там снег), когда внезапно раздалось:

— Тук-тук-тук!

— По-моему, стучат к нам, — секунду спустя сказал Пух.

— Ой, мамочки! — взвизгнул Пятачок, собираясь прятаться под кровать.

Но Тигра, который был уже у двери, в тот же момент распахнул её настежь. А за ней, под проливным осенним дождем, в плаще с капюшоном и в красных резиновых сапогах, очень виноватый, стоял…

— Кристофер Робин! — завопили они одновременно и бросились к нему обниматься.

И всем стало ужасно весело.