Променял меня на уродку (гет)

Роуз Уизли была самой свободной, сотканной из свежего воздуха, который обдувает лицо, проникая в комнату из настежь открытого окна, пахнущей постоянно свежими мантиями и полностью, от мизинцев на ногах до рыжей макушки, неправильной. У неё было неправильное лицо, глаза-слишком-навыкате, высокий лоб и загорелое лицо, которое ну совсем не сочеталось с красными, ржавыми волосами. На солнце её нос часто обгорал, и Роуз приходилось сдирать кожу ногтями, потому что иначе она походила на скидывающую шкуру змею. У неё была неправильная фигура — слишком долговязая, слишком худая, а ещё Роуз была с плоскостопием в придачу.

У Роуз Уизли половина Хогвартса — родственники, и она ничего не может с этим поделать. Как только выпускаются одни, вторые, а за ними и третьи, вваливаются на табурет в Большом Зале и натягивают Шляпу.

Роуз не имеет ни единого комплекса, даже крохотной его частички.

Она надевает школьные юбки и длинные гольфы, полуботинки на маленьком каблучке и кажется ещё выше, но от этого не хуже.

У Скорпиуса Малфоя много проблем, руки в мозолях от физической работы (кто бы мог подумать?) и привязанность к чёртовой-маггловской-музыке.

Скорпиус состоит из несдержанности и аристократизма одновременно, холодной до судороги, просто ледяной воды по колено, румянца на щеках после любого щекотливого вопроса и запаха книжной пыли. У Скорпиуса букетом расцветает стеснительность, которую он безуспешно пытается побороть.

А ещё имеет одну неманерную черту — он часто сутулится.

Скорпиусу нравятся длинные ноги.

Единственное, что объединяет их — Альбус Северус Поттер.

* * *

— Он ужасен сегодня.

Роуз говорит это и совершенно бесцеремонно, таким образом ставя жирную точку.

— Только не смей ему об этом говорить.

— Да ладно! Команда ещё хуже играет. Нет, ты видел этого Фишера? Просто летающее недоразумение. Как его Райан допустил играть? Двенадцать, Ал! Он пропустил двенадцать мячей!

— Ты этим попытаешься подбодрить Скорипуса? — Альбус перекинул с левого плеча на правое сумку и с неудовольствием потёр плечо.

Оба мокрые до самой ободранной нитки, они шли с тренировки райвенкловской команды по квиддичу — оба решили перестать смотреть на это зрелище после того, как дождь стал ещё сильнее. Хотя казалось, что дальше уже некуда.

— Я надеюсь, что просто его не встречу. По крайней мере, до завтрашней игры точно.

Роуз казалось очень постыдным то, что её команда завтра победит. Она знала, естественно, что у Райвенкло нет ни единого шанса, с нынешней-то командой. Но всё равно это никак не помогало прижечь острое чувство неловкости где-то в районе души.

Однокурсники расстались, пожелав друг другу приятной ночи, и разошлись каждый по своим башням.

Она долго стояла под душем, долго, до боли и приятного онемения в конечностях оттиралась мочалкой и всё равно чувствовала себя грязной.

* * *

Они п р о и г р а л и.

Гриффиндор проиграл.

Роуз проиграла.

А Скорпиус со снитчем в руке и с неловкой, но в то же время победоносной улыбкой на лице. Роуз казалось, что она готова сломать свою метлу в щепки, сброситься с Астрономической башни, скормить себя соплохвостам, но не терпеть того позора, который наверняка на неё обрушится после этого.

Роуз только краем глаза видит, как Алисия МакЛаген вешается на Скорпиуса и зацеловывает его. Роуз бежит в замок, потому что считает, что если кто ей и попадётся — так это миссис Норрис. Она зло стискивает кулаки, отчего длинные ногти впиваются в ладонь, оставляя после себя отчётливые полумесяцы. Забегает в первый попавшийся кабинет и начинает трястись.

Плачет Роуз Уизли так, что слышны только прерывистые вдохи.

Нет-нет-нет.

Она, такой вратарь-неумеха, пропустила больше голов, чем Фишер вчера. Больше двенадцати. Она никогда не была настолько «дырявой», ни в каком из других матчей.

Роуз кажется, что слёзы должны вот-вот брызнуть, хлынуть водопадом и залить всё помещение, но они никак не идут и не оставляют дорожек, которые должны были появиться на испачканном осенним ветром лице.

«Променял меня на уродку. На самую настоящую уродку», — эхом отдаётся и отскакивает в голове, она повторяет это про себя громче и громче, срывая связки.

Но не издает ни звука, только вдохи.

Вдох. А за ним тихий-тихий выдох.

«Променял меня на уродку. Менянауродку»

Роуз взрослая, уже на седьмом курсе и плакать не должна, как бы отчаянно не хотелось. Если кто-то увидит — дразнить не будет... но. Просто слово «но» и кроткая точка. Роуз смотрит на ладони, на которых насчитывает пять заноз, которые подхватила от древка метлы и думает, что эти занозы — она в жизни каждого знакомого ей человека.

Неумелая, неправильная, нескладная, неталантливая. И вообще, всё, что она умеет делать — отличное домашнее задание по Трансфигурации, такое отличное, что Превосходно поставить недостаточно.

Роуз Уизли вытирает рукавом пот над верхней губой и думает, что хватит ей уже страдать. Роуз просто злится. На себя в первую очередь, на Фишера, потому что оказался лучшее неё. И на МакЛаген по той же причине.

И в спальне, переодевшись в сухое и тёплое, задёрнув полог и закутавшись в одеяло, Роуз продолжала злиться. Потому что помнила, как они с Алом подбадривали Скорпиуса пойти на пробы в квиддичную команду, как втроём, после успешной сдачи экзаменов, случайно разбили факультетские часы. Помнила она и первый поход в Хогсмид и лицо Скорпиуса, который впервые попробовал сливочное пиво. Она всё-всё помнила. Особенно ярко тот день, когда представила родителям лучшего друга. Никогда Роуз не слышала такого истеричного папиного смеха.

Однокурсницы, тихо зашедшие в комнату, казалось, всё понимали.

А Роуз нет.

* * *

На следующий день в Большом Зале Альбус хмуро смотрел на неё из-под чёлки, желая не выдавать своего беспокойства, потому что Роуз этого никак не терпела. Роуз демонстративно отвернулась от райвенкловского стола и начала запихиваться овсянкой, потому что больше ничего кроме этого в неё не лезло. Ей казалось, что от одного лишь запаха кушаний может вывернуть наизнанку.

Скорпиус подсел рядом, но Роуз из-за завесы густых волос, которые она не соизволила собрать лентой, его не видела.

— Доброе утро.

— Доброе, — угрюмое бормотание через ржавую стену. Скорпиус напевает мотив песенки про ирландца Падди, который терпеть не мог англичан. Как только Роуз понимает, кто по левую руку от неё, ложка сама по себе выскакивает из рук, а стакан с тыквенным соком, который Роуз держала в руке, трескается. — Ох... — Роуз убрала волосы за ухо.

Сок стекает на пол, впитывается в дерево стола и достигает потолка Большого Зала, как кажется Роуз.

И этот совсем неумелый поцелуй в её щёку, больше похожий на клевок какой-то птицы, и сама неловкость ситуации, и Скорпиус Мафой, зардевшийся и ссутулившийся, дали Роуз такой пинок под зад, который заставил забыть и эту дуру МакЛаген, и вчерашний проигрыш, и всё-всё-всё на свете.

— Семь дурацких лет.

— Что?

— Ох.

Сердце её всё же выскакивает из грудной клетки и сейчас отбивает ритм песни про Падди.