Высшая ставка (гет)

В последние несколько вечеров Гарри постоянно где-то пропадает. Его нет среди гриффиндорцев в общей гостиной. После ужина он идет куда-то на третий этаж и возвращается поздно, зачастую уже после отбоя. Гермиона знает это, потому что сама засиживается в гостиной допоздна и видит, как он возвращается, на лице улыбка, ни капли волнения, словно он совершенно не тревожится за то, что злостно нарушает режим. Так, словно для него этого режима и не существует. Гермиона возмущается про себя. Пока что ему везет на уроках, он умудряется как-то выворачиваться, обходя невыполненные или кое-как выполненные задания, но долго так продолжаться не может. И ладно бы еще только задания. Но впереди маячит второй тур Турнира Трех Волшебников. А Гарри пока что так и не придумал, как разгадать загадку золотого яйца. И не похоже, что он вообще об этом задумывается. Или он рассчитывает снова выехать на своем потрясающем везении? Гермиона негодует. Похоже, ее друг после победы над драконом совсем улетел в небеса. И теперь витает там, забыв обо всем на свете.

Наконец, ее терпение лопается. Она, видите ли, каждый день торчит в библиотеке, чтобы помочь ему разрешить загадку, а он пропадает неизвестно где! И, кстати говоря, действительно, где? Где именно его носит, и почему он совершенно не боится расхаживать по Хогвартсу после отбоя? Гермиона не может просто так этого оставить. После ужина она тянет Рона за собой, но тот, конечно же, на стороне Гарри. Он твердит, что у него могут быть «личные дела», и всякое такое. И вообще, зачем, дескать, мешать отдыхать человеку, который так рискует жизнью на Турнире. Гермиона прекрасно понимает, что Рон до сих пор испытывает чувство вины перед другом, и отношения с ним лишний раз портить не хочет, даже рискуя вызвать ее гнев. Что ж, она пойдет одна. Должен же быть среди них троих хоть кто-то с мозгами?

После ужина она увязывается за Гарри, идет на некотором расстоянии в толпе выходящих из Большого зала студентов, чтобы он не заметил ее. Иначе обязательно сбежит. Хогвартс большой, коридоры длинные, а бегать так быстро как Гарри она не умеет. Поднявшись на третий этаж, он отправляется в правое крыло, обходит главный лестничный колодец по открытой галерее и сворачивает в широкий коридор. На третьем этаже почти никого нет. Только несколько группок студентов из Шармбатона и Дурмстранга, глазеющих на достопримечательности замка, оживленно обсуждающих что-то и изредка кидающих друг другу иронические реплики.

Гермиона заглядывает за угол в коридор, но Гарри уже исчез. Пропал, зайдя в какую-то дверь. Гермиона с досадой хлопает ладонью по стене. В коридоре пусто, спросить не у кого. Дверей полным-полно. Можно, конечно, осматривать все по очереди, но, что если там еще коридоры? К тому же, она смутно вспоминает, что на третьем этаже могли разместить кого-то из иностранных студентов. Будет неприлично, если она вломится к кому-нибудь в жилые комнаты.

Что ж, она терпелива! Она подождет. Прямо здесь, на галерее у входа в коридор. У нее всегда с собой найдется что почитать. Вот — есть учебник, есть удобные перила, она постоит и почитает. Понятно, что Гарри может не быть долго. Но и учебник достаточно толстый. Она открывает книжку и углубляется в чтение…

Полтора часа пролетают быстро. Она делает несколько пометок в своей записной книжке, когда краем глаза видит приоткрывшуюся дверь. Прямо в самом начале коридора, у галереи. Из-за двери доносится несколько голосов и дружный смех. Один из голосов явно принадлежит Гарри. Ей нужно было попробовать буквально вторую же дверь слева. Она ругает себя за излишнюю робость и решительно направляется к двери.

В ней стоит Седрик Диггори, держится за ручку, обернувшись, и бросает в глубину комнаты:

— И тебе того же вдвойне.

Она почти сталкивается с ним, он поворачивается, на лице сияет широкая улыбка.

— А, Грейнджер! — удивленно восклицает он. — Тебе тоже разрешили поиграть или ты здесь… по личному делу?

Он лукаво улыбается.

— Гарри там? — спрашивает она, стараясь выглядеть как можно более нейтрально.

— Там, там, — кивает Седрик.

— Тогда, может быть, ты дашь мне пройти?

— О, конечно… миледи! — издевательски раскланивается он. — Смотрите, не оставьте за этим столом свои последние панталончики.

Он хохочет во весь голос, и удаляется по коридору. Она невольно вспыхивает и фыркает ему вслед, не понимая, о чем он, но всем своим видом осуждая подобное поведение.

Посреди небольшой комнаты за круглым столом сидят остальные участники Турнира Трех Волшебников. Справа — Флёр Делакур, сейчас ее светло-золотистые волосы распущены и стекают восхитительным водопадом по ее плечу. Прямо за столом, лицом к Гермионе — Виктор Крам, в мантии багрового цвета, слева… слева — ее лучший друг, Гарри Поттер, с взъерошенной прической на голове. Скорее всего, он уже не раз и не два запускал руки в свои волосы с тех пор, как поужинал, и теперь его прическа похожа на прическу начинающего черта, не хватает только рогов.

У всех в руках… карты. Карты? Да, так и есть. Они играют, перед ними квадратный кусок пергамента с какими-то записями.

Невероятно! Он играет в карты, вместо того, чтобы заниматься, вместо того, чтобы разгадывать секрет Турнира! Это просто в голове не укладывается! И эти — такие же. Тоже мне — чемпионы! Гермиона просто не может найти слов, для того, чтобы выразить свое возмущение.

В этот момент они замечают ее присутствие. Флёр лишь слегка поворачивает к ней голову на длинной шее. Выражение лица почти не меняется, но на губах появляется едва заметная усмешка, словно она недоумевает, что это за непонятная, нелепая зверушка появилась тут на пороге. На лице Гарри немедленно возникает растерянность и чувство вины. Он поднимает брови, делая жалостливое выражение. Дольше всех её не замечает Крам, уткнувшись в карты. Когда видит, вскакивает, как подброшенный, стул с шумом отодвигается назад.

— Мисс Грейньжер! — короткий скупой кивок головой. — Прошу вас.

Значит, именно он хозяин этой «милой» вечеринки. Перед неуклюжей галантностью Крама и насмешливым пренебрежением Флёр Гермиона чувствует себя слегка смущенной, но не собирается отступать.

— Добрый вечер! — громко произносит она, скептически поджимая губы. И тут же: — Гарри! Что это всё означает?! Ты можешь объяснить?

— Мы… играем, — друг разводит руками. Виноватая улыбка расползается по его губам, но взгляд обреченный. Он понимает, что ему здорово попадет сегодня.

— Немедленно прекращай, и пойдем со мной! Ты снова не подготовил домашнее задание! Уже который день! Как это называется?! И вообще, карты — это… не слишком подходящее занятие для… твоего возраста!

— Но, Гермиона! — умоляюще смотрит он на нее.

— Никаких «но», Гарри Поттер! И, между прочим, — она склоняет голову с ехидным прищуром, — я кое-что нашла в библиотеке! Кое-что насчет предстоящего тура.

Она скашивает глаза, пытаясь заметить, какое впечатление ее слова произвели на других участников. Наверняка, они сейчас должны забеспокоиться.

Улыбка Флёр разъезжается чуть шире. Она смотрит уже откровенно издевательски. Взгляд Крама тот же, что и всегда, когда он видит ее. Остановившийся, полный откровенного восхищения. Похоже, им наплевать на этот Турнир. Им всем. Или ей просто так кажется? Неважно. Она должна забрать Гарри.

— Пошли, Гарри! Ну?!

— Гермиона, прости, но я не могу, — он виновато пожимает плечами. — Игра уже началась.

— Так закончи ее!

— Не могу.

— Почему это?

— Ставки сделан уже, — поясняет Крам, указывая на листочек с циферками и улыбается своей привычной непрошибаемой улыбкой.

— И что же?

— То, что ваш Гар’и п’оиг’ает деньги, — лениво соизволивает пояснить Флёр. — Стек конт’олирует банк Г’ингот. Если уж вы ведете себя словно его ‘евнивая жена, то вам это должно быть… небезр'азлично.

Гермиона тотчас вспыхивает, Гарри хихикает, а Крам смотрит на француженку с легким неодобрением. Он пытается смягчить ситуацию как может.

— Мисс Греньжер, присаживай за стол, я вас прошу.

— Ну, вот еще! — она вскидывает подбородок и косится на Флёр.

— Да, Гермиона! — тотчас воодушевляется Гарри. — Сыграй с нами.

— Наш партнер выбыть, — Крам взмахивает рукой в сторону коридора, — на свидание пошел. Вы бы оказаль честь играть с нами.

Разумеется, она просто обязана отказаться. Она откажется. Правда, прекрасно знает, что это не так-то просто сделать под взглядом болгарина. Она сама понимает, что ее начинает охватывать смущение и, одновременно, злость на себя за это смущение. Флёр продолжает смотреть так же насмешливо, но в ее взгляде появляется еще и толика презрения, когда она видит мелькающие на лице Гермионы эмоции.

— Ну же, Гермиона, садись, — еще и Гарри добавляет ей раздражения своими репликами. Пользуется ситуацией, обормот этакий!

— Садись, мы закончим эту партию, а потом присоединишься к нам, и сыграем еще несколько. Просто для удовольствия.

— Гарри, это же покер! Тем более, на деньги.

Она прекрасно знает, что такое покер. Ее родители позволяют себе время от времени провести вечер за разными карточными играми со своими соседями Томпсонами. Она знает, что это азартная игра. И, тем не менее, она садится.

— Я просто посмотрю, — говорит она, оправдывая себя тем, что Гарри и вправду может потерять деньги. И вообще, ей надо проверить, на что они тут играют. А то, может быть, стоит доложить обо всем Макгонагалл.

Крам расплывается в довольной улыбке и приземляется обратно на стул прямо перед ней.

— Кстати, кто вам разрешил эти посиделки? — ревностно спрашивает Гермиона. — Тем более, после отбоя?

— Мой директор, — Крам наклоняет голову к плечу, — у вашего директор попросил. Для снятия напряжения. Чемпионам. Это помогать.

— Сильно сомневаюсь, — она поджимает губы и смотрит на листок.

На листке прописаны ставки. Оказывается, они ставят всего по нескольку десятков сиклей. Действительно, ничего особенно страшного.

— Две карты, — говорит Гарри, и с лежащей посреди стола колоды слетает две карты и ложится рядом с ним на стол пестрой рубашкой вверх. Очень удобно, не надо никакого сдающего, колода делает это сама.

Они меняют карты.

— Вдвое, — говорит Флёр, Крам крякает и сбрасывает, а на листке пергамента меняются цифры напротив имени француженки.

— Колл, — отвечает Гарри, и цифры уравниваются.

— А где же деньги? — спрашивает Гермиона у Крама, который сидит, откинувшись на спинку стула, со сложенными на груди руками.

— В банк, — поясняет он, с удовольствием наклоняясь в ее сторону, — на счет. Очень просто — стек — весь счет в банк.

Она кивает. Действительно просто. Деньги автоматически снимаются и переводятся с одного счета на другой. Наверняка, гоблины имеют свой малый процент от таких вот игр. Гермиона представляет себе, сколько в магической Англии картежников, которые вот так же играют через магическую колоду и понимает, что в гоблинский банк просто сплошным потоком текут деньги.

Гарри и Флёр еще немного торгуются и открывают карты. Гарри проигрывает со своими двумя парами сету Флёр и улыбается досадливой улыбкой. Листок быстро очищается, главная цифра напротив каждой фамилии меняет свое значение, показывая, сколько кто выиграл и проиграл с начала сегодняшней игры. У всех оказывается примерно поровну, каждый остается при своих, только у Флёр баланс чуть-чуть положителен.

— Присоединяетесь, мисс? — выговаривает Крам, с надеждой уставившись на Гермиону.

Ей льстит такое внимание. С самого начала льстило. Она понимает умом, что ведет себя глупо, как обычная безмозглая поклонница, при том, что она еще и никогда не была его поклонницей, но перед его обаянием почти невозможно устоять. Он похож на медведя. На молодого медведя, лобастого, забавного медведя с чуть жалобным взглядом больших круглых глаз. Его сила просто прет из него, в каждом движении он демонстрирует особую неуклюжую грацию, кажется, словно ему доставляет огромного труда сдерживаться и не ломать окружающие предметы. В этом он чем-то похож на Хагрида, но он гораздо… привлекательнее. Настоящий мужчина, словно бы живущий в еще не до конца сформировавшемся юноше, хотя своей силой он превосходит и многих взрослых мужчин.

И еще эта Флёр… Гермиона и не подозревала, что та может выглядеть такой стервой, когда захочет. Такой чертовски сногсшибательной, непроницаемой, но стервой. Которая, кажется, легким движением мизинца способна втоптать в грязь такую, как Гермиона… десять таких, как Гермиона. Пасовать перед ней просто… невозможно! Это же совсем перестать уважать себя после этого! Да кто она такая, чтобы так смотреть на нее — Гермиону?! Лучшую ученицу. Будь она постарше, ее имя выбросил бы кубок, она была уверена в этом. И тогда они бы увидели, какая она…

Стоп! Ей нужно слегка успокоиться. Что это ее так понесло? Был, наконец, еще и Гарри, ради которого она сюда пришла, между прочим. Собиралась надавать ему по башке за безответственное поведение, а теперь сама же и подаст дурной пример? Впрочем, всего несколько сиклей. Парочку-другую партий.

Во всем этом есть что-то действительно взрослое. Она вспоминает посиделки своих родителей, свои чувства, которые испытывает всегда, когда они садятся за игру. Чувство, что в этот мир она пока еще не допущена. Что вот эта компания людей, погруженных в несложные расчеты, наблюдающих друг за другом с насмешливым вниманием, беззлобно подшучивающих — она еще не доросла до нее. Еще не вхожа туда, в этот круг, и это всегда несколько задевает ее, хотя она и понимает, насколько глупо на такое обижаться. И вот теперь она видит здесь такую же компанию, в которой сидит ее ровесник, каким-то непонятным чудом туда попавший, а ее никто даже и не думал изначально приглашать, хотя она-то уж чувствует себя намного взрослее этого непутевого подростка Гарри Поттера.

— Пять партий! — говорит она строгим голосом, смотря на Крама, который считается хозяином этого стола. — Ровно пять партий.

Он склоняет голову с покорной улыбкой.

Покер — игра несложная. Никому не составит труда выучить ее правила. Намного сложнее изучить то, что никакими правилами не оговорено. Умение наблюдать за своими соперниками. Но Гермиона знает и эту науку. Первые две партии она разминается, ей важно почувствовать себя в игре, она держит карты уверенно, хотя играет в первый раз, но почти не смотрит на других. Она проигрывает, но не обращает на это внимания. Потом она начинает смотреть по сторонам.

Гарри она знает, как облупленного. Ей не надо особого старания, чтобы увидеть его радость, растерянность, раздражение. С Крамом тоже легко — у него всё написано на лице. Хотя она почти с ним незнакома, но его эмоции может понять даже ребенок, он их почти не скрывает, хотя они у него и скупы, как вежливость гоблина. С Флёр сложнее. Вот по ее идеальному лицу точно ничего не прочитаешь. Она умело контролирует каждое малейшее движение и ловко выпускает наружу лишь то, что тщательно отфильтровано ее намерением. Но она чересчур осторожна, Гермиона понимает это быстро, после того, как та сбрасывает даже после неуклюжего блефа Крама, который даже Гарри с легкостью смог разгадать. Они играют еще несколько партий, и Гермиона ощущает, что совсем освоилась. Ее счет пополняется уже на полтора галлеона, когда она вдруг понимает, что вовсю идет седьмая партия, а ведь она собиралась играть только пять.

— Эй, стоп, стоп, стоп! — выкрикивает она, вместо того, чтобы объявить ставку. — Это последняя партия.

— Ну же! — нудит Гарри, — тебе же самой нравится. Ты выигрываешь. Гермионка, ну давай еще немного. С тобой даже интересней, чем с Седриком.

— Я прошу вас, мисс Греньжер, — наклоняет голову Крам.

Флёр смотрит так, что сразу становится понятно, она думает, что Гермиона получает удовольствие от того, что парни ее уговаривают. Она понимает, что готова сдаться. Но решающим аргументом для нее является потайная мысль, которая зарождается в ней после того, как на ее выигрышном счету появляется первый галлеон. Если бы у нее было лишних два с половиной галлеона, она смогла бы купить себе книгу, на которую давно положила глаз, но всякий раз тратиться приходилось на другие, более необходимые вещи.

Она смотрит на часы.

— Хорошо, еще немного.

Она не говорит точную цифру на этот раз. Не знает, когда именно сможет выиграть эти самые два с половиной галлеона. На мгновение она чувствует укол совести от того, что собирается лишить денег и своего друга тоже, но резонно отмечает про себя, что они сами же этого хотят. Что ж, раз так, пускай получают удовольствие.

Игра продолжается с переменным успехом. Гарри прост, но везуч, Флёр выигрывает за счет блефа потрясающей правдоподобности, Краму не везет больше всего. Гермиона потихоньку набирает свой выигрыш, сбрасывая первоначальную ставку на рискованных конах и отыгрывая чуть больше на хороших картах, где она торгуется до конца. Наконец, Крам откидывается на стуле, с выражением явного удовольствия на лице, поглядывая в ее сторону. Он совершенно точно за то, чтобы она заменила Седрика и на все последующие вечера тоже. Он поглаживает короткую бородку и произносит:

— Надо бы поднять настроение, я думаю. Предлагаю, анте — галлеон.

— Ага, — кивает Гарри с легкой улыбкой. Видимо, это уже привычное дело в их игре.

— Галлео, — говорит Флёр, опуская вниз тонкую кисть.

Теперь все смотрят вопросительно на Гермиону. К этому времени она уже наиграла на две желанные книги. Но галлеон? Впрочем, если всё так пойдет и дальше, почему бы ей основательно не обновить свою библиотеку? А прерваться ведь можно в любой момент, после любой партии, так чем она рискует?

Игра возобновляется, и с такой первоначальной ставкой выигрыши и проигрыши уже начинают исчисляться, порой, десятком-другим галлеонов за партию. Гермиону впервые с начала игры посещает беспокойство. На ее счету в банке Гринготтс лежит (по крайней мере, до начала этой игры) ровно пятьдесят галлеонов — деньги, которые родители оставили ей на всякие непредвиденные случаи, и даже эта сумма кажется ей довольно большой. Она смотрит на своих соперников. Крам — получающий по спортивным контрактам тысячи, и не считающий денег. Массивный перстень-печатка на его левом мизинце стоит больше, чем пятьдесят галлеонов. Флёр — наследница богатой аристократической семьи — родители которой беспрекословно оплачивают любые счета своей блестящей дочери. Гермиона смотрит на ее бледно-голубой шелковый халат в восточном стиле, который словно обтекает ее с головы до ног, а вышитые на нем драконы плавно извиваются в такт ее выверенным движениям. Он один потянет на стоимость всего гардероба Гермионы, начиная с первого курса обучения. Наконец, Гарри с гигантским счетом в банке, оставленным родителями, с крестным из одиозной семьи Блэк, славящейся своими богатствами. Гарри, который, не моргнув глазом, пообещал близнецам Уизли свой выигрыш в тысячу галлеонов, если победит на Турнире.

Гермиона впервые понимает, что с подобными средствами можно играть для удовольствия и на десятки галлеонов. Но внутренний голос говорит ей, что это всего лишь глупые страхи. Чтобы выиграть двадцать сиклей или двадцать галлеонов нужна одна и та же сноровка и, если уж потихоньку получается, то почему и не продолжать в том же духе? Тем более что соперники явно не отличаются особыми умениями и не лезут на рожон. Сильно завышать ставки склонен только Крам, но почти всегда неоправданно, и постоянно оказывается в проигрыше из-за этого, Флёр слишком мешает осторожность, а Гарри… Ну, Гарри есть Гарри. Похоже, он играет вообще не задумываясь, не следя за другими игроками, просто получает удовольствие и всё. Чудо, что он до сих пор лишь в небольшом минусе. Пожалуй, только раз Гермионе приходится здорово понервничать, когда Флёр вдруг, против своего обыкновения, начинает упрямиться и продолжает завышать ставку, но всё равно проигрывает со своим стритом против ее фул-хауса.

В какой-то момент Гермиона понимает, что на ее счету в банке уже сто с лишним галлеонов. Подумать только — сто галлеонов! Она за один вечер получила столько же, сколько ее родители оставили ей на весь учебный год! Есть от чего потерять голову. Но она старается ее не терять. Изо всех сил. В конце концов, это не такие уж гигантские деньги, а больше уже она играть не сядет, это решено. Этот вечер всё равно уже потрачен, она забросила домашние задания, и больше себе такого позволить не может. Так что нужно выжимать свое по максимуму.

Карты летают над столом, в голове уже почти автоматически работает считающий автомат — что сбросить, что повысить, где рисковать, где не стоит, глаза следят за движениями соперников. Вот Крам в который раз воодушевленно смотрит на, как ему кажется, выигрышную комбинацию, вот Гарри ерошит волосы, морщится, увидев пришедший прикуп, вот пальцы Флёр — мизинец и безымянный — едва заметно подрагивают, когда она раздражена неудачным сочетанием. К концу четвертого часа игры у Гермионы уже почти двести галлеонов на счету, она подустала и ищет только повод, чтобы всё это закончить. Ищет для себя, потому что знает, что и так может закончить после каждой партии. Но повода всё нет и нет, и голос в голове говорит «ну вот после следующей раздачи — точно всё», и так раз за разом.

До тех пор, пока, кажется, сама судьба ни дает ей знак, что этот кон должен стать последним. Когда она видит у себя на руках четыре пришедших карты одной масти — бубнового туза, короля, даму и десятку.

— Одну карту, — говорит она, сбрасывая ненужную семерку треф. Что ж, или она напоследок порадует себя и остальных уникальной комбинацией или просто пасанет, и пойдет уже готовиться ко сну. Вместе с Гарри, разумеется, который, похоже, даже не собирается заканчивать играть.

Она сама не замечает, как улыбается нервной улыбкой, когда открывает розданную ей карту, и видит там валета Кадмуса Певерелла, тянущегося к воскрешающему камню в виде красного ромба бубновой масти. Она вкладывает его между десяткой и картинкой с Хельгой Халффпафф, изображающей бубновую даму. Роял-флеш. Она сворачивает веер карт и кладет их стопочкой на стол, рубашкой вверх. Теперь надо изо всех сил не показать, что у нее сильная комбинация. Нет, что там сильная — убийственная комбинация!

Флёр непроницаема, но носок ее туфельки начинает покачиваться взад-вперед. Она довольна прикупом. Крам поднял брови вверх — он удивлен, похоже ему повезло. Гарри улыбается широкой улыбкой — он-то ничего ни от кого не скрывает.

— Пять галлеонов, — сразу говорит Крам.

— Десять.

— Пятнадцать, — говорит Гермиона, думая, что Флёр слегка потеряла свою осторожность.

— Уравниваю. Колл, — кивает Гарри. Вот он, сразу видно, не особо уверен в себе, просто получает удовольствие от процесса торговли.

— Тридцать галлеонов, — бурчит Крам.

Тридцать галлеонов?! Это вполне в его стиле. Задерет ставку со слабой картой, а потом сбросит, когда поймет, что слишком увлекся.

— Тридцать пять, — кивает Флёр.

Что ж, Гермионе-то всё равно, с такими-то картами.

— Пятьдесят! — произносит она и видит, как Крам поднимает на нее глаза.

Нет, видели бы сейчас ее родители. Доченька ставит на кон годовые деньги на карманные расходы.

— Колл, — снова говорит Гарри. Похоже, он готов поддерживать ее просто так, чисто для забавы.

Крам смотрит на нее и неожиданно улыбается широкой улыбкой.

— Сто, — произносит он, и в этот момент она понимает, чему он улыбался. Оттого что понял, что она почувствовала, наконец, азарт этой игры.

Флёр смотрит на Крама, потом на Гарри и они все улыбаются друг другу совершенно особой улыбкой, словно они все весь вечер этого момента и ждали, словно до этого просто была длительная подготовка, а вот теперь начинается настоящая игра.

— Т’иста, — говорит Флёр, и по спине Гермионы пробегает холодок.

Это больше, чем у нее сейчас на счету. Но общее содержимое счета игрокам неизвестно, известна только цифра выигрыша-проигрыша, так что ставить можно сколько угодно. Она может поддержать, рискуя оказаться в долгу, или расстаться с сотней галлеонов за просто так, с божественной комбинацией, способной побить практически что угодно.

— Поддерживаю, — выдавливает она, хотя все голоса благоразумия на свете кричат ей, что она просто совершенно потеряла голову. Но роял-флеш — это роял-флеш, чем она рискует?

— Колл, — кивает Гарри, как китайский болванчик, и с восторгом смотрит на нее. Похоже, он тоже удивляется ее смелости, и Гермиону наполняет нечто вроде глупой гордости от его оценки.

Крам постукивает пальцами по своим картам, веером лежащим на столе. Потом пожимает плечами.

— Хорош, пускай будет… четыреста.

— Шаг в сотню? — француженка кладет подбородок на собственные ладони, упираясь локтями в край стола.

Рукава халата съезжают вниз, обнажая до боли идеальную белоснежную кожу изящных рук. Гарри бросает на них быстрый взгляд, и тут же отводит его в сторону.

— Мне это нр’авится. Но лучше с’азу… тысяча.

Тысяча?! Тысяча галлеонов?! Флёр сошла с ума?! Неужели у нее настолько хорошие карты? Или простой азарт? И Гермиона еще считала ее осторожной. И что теперь делать? Пасовать поздно, ставка уже почти в два раза выше, чем у нее денег на счету.

Гермиона глядит на своих соперников и в этот момент с ужасом понимает одну простую вещь. Когда такие ставки, простого наблюдения уже недостаточно. Уже необходимо знать тонкие нюансы поведения каждого. Да, Крам самоуверен. Но насколько? Да, у Флёр хорошая карта, но насколько хорошая? Гарри? Даже Гарри оказывается недостаточно изучен, чтобы сказать, дурачится он или у него на руках сильная комбинация. Впрочем… чего ей бояться?

— Тысяча двести, — уверенно говорит она, надеясь, что сейчас уже кто-то из них начнет сбрасывать.

Ей закрадывается в голову и начинает щекотать предвкушение предстоящего выигрыша. Она не может не выиграть, с такой комбинацией не проигрывают, а значит… Она сможет потратить эти деньги на организацию общества по освобождению домашних эльфов. Настоящего общества, а не жалкой школьной затеи. Да ей надо повышать ставку как можно выше, пускай деньги этих богачей послужат доброму делу, чем будут потрачены на бесполезную роскошь.

— Колл, — снова кивает Гарри.

Вот же заладил, как попка! Не иначе поддерживает не ставку, а ее — Гермионы — решительность.

— Мне нравится, — говорит Крам, — тысяча пятьсот.

— Две тысячи.

— Две тысячи пятьсот.

— Три, — бросает Гарри.

Как тебе не стыдно, Гарри Поттер, так швыряться деньгами, которые тебе оставили родители? Но вслух она предпочитает этого не говорить. В конце концов, когда она выиграет, она же может и не брать его деньги. По крайней мере, все.

— Три пятьсот, — продолжает Крам с улыбкой.

Для этих людей и такие деньги — просто улыбка, просто развлечение.

— Четы’е тысячи.

— Пять тысяч! — выпаливает она, и теперь каждой клеточкой своего тела понимает, что такое настоящий азарт.

— Десять тысяч, — говорит Гарри, и за столом воцаряется полная тишина.

Гермиона смотрит на него, вытаращив глаза. Он сошел с ума?! Крам поглаживает бородку, носок ноги Флёр, заброшенной на другую ногу, качается всё быстрее и быстрее.

— Поддерживаю и предлагаю вскрываться, — говорит Крам, как номинальный хозяин стола.

— Колл, — произносит Флёр, и Гермиона слышит, как голос француженки чуть подрагивает.

Теперь все глаза устремляются на нее.

— Поддерживаю, — говорит она еле слышно, и сама не верит, что это произносят ее собственные губы. Десять тысяч! Десять грёбаных тысяч! Пятьдесят тысяч фунтов! Во что она ввязалась?!

— Вот что у меня тут, — говорит Крам и переворачивает свой веер.

У него каре — четыре девятки. Гермиона мысленно усмехается с некоторым облегчением. Крам как всегда неоправданно полез в высокие ставки. Карты Флёр вызывают у нее гораздо большую тревогу, судя по ее довольно смелой торговле.

Флёр как всегда изящными движениями перекидывает свои карты. Стрит-флеш на пиках от восьми. Отлично, просто отлично. Но недостаточно.

Гермиона смотрит на нее с видом победителя. Сейчас эта высокомерная статуэтка получит свое. Она переворачивает свои карты одним движением, и все уставляются на яркий красный колор открывшихся картинок.

— О мон дьё, флеш-рояль! — восклицает Флёр, и, кажется, теперь Гермиона чувствует себя отомщенной за все эти презрительные взгляды и пренебрежительные реплики.

Картами Гарри уже почти нет смысла интересоваться. Однако они должны увидеть, что у него там, и Гермиона, наконец-то поймет, дурачился ли он или угадал ее желание задрать ставку повыше и поддерживал ее как мог.

Он открывает одну карту. Это двойка. О боже, Гарри, двойка?! Ты дурачился.

Он отрывает следующую, и это оказывается еще одна двойка. Прекрасно! Две двойки. Как две пары запасных очков.

Третья карта переворачивается, открывая еще одну двойку. Три. Их золотое трио. Но это всё равно только три жалких двойки.

Когда он переворачивает четвертую карту, Гермиону начинает пробивать холодная дрожь. Потому что это еще одна двойка, и она уже чувствует, она уже догадывается, что там — на последней карте. Она пытается взять себя в руки, но куда там, всё ее тело трясется всё сильнее, она чувствует, как во рту стучат зубы. Этого не может быть, этого просто не может быть!

Но это есть! На последней — пятой — карте, корчит рожи, скачет, переворачивается мерзкий Пивз, символизирующий джокера-шутника.

Это его чертово везение! Проклятое, сумасшедшее везение! Болгарин и француженка издают одновременно изумленный возглас.

— Невероятно! — выпаливает Крам, хватясь за свою бородку.

— Кажется, я уже подоз’еваю, кто станет победителем Ту’нира! — поет Флёр, смотря на Гарри с долей интереса.

Они оба с Крамом широко улыбаются, взглянув друг на друга, потом на Гермиону, и наконец, смеются, откинувшись на спинки своих стульев. Несмотря на то, что они проиграли, их проигрыш — ничто, потому что они прекрасно понимают, кто именно здесь главный проигравший. Получить против своего роял-флеша покер — такое случается разве что в россказнях подвыпивших игроков.

Гермиона закрывает лицо руками. Шок такой сильный, что не хочется даже плакать. Она готова сейчас его убить! И себя. Во что она вляпалась по его милости?! Во что она вляпалась по собственной дурости?! Дура, дура, дура, дура! Если бы, если бы это был не Гарри, откуда бы она взяла такие деньги? Даже у ее родителей нет на счету таких денег. Им пришлось бы продавать или дом или бизнес. И всё только лишь из-за того, что их дуреха дочка не удержалась от азарта сыграть во взрослые игры.

— О, это плохая вещь! — слышит она голос Виктора Крама, и раздвигает пальцы, глядя одним глазом на то, как он указывает на листок пергамента. Напротив ее фамилии виднеется красная надпись: «Недостаточно средств».

— Ерунда, — машет рукой Гарри. — Я прощаю ей долг.

— Боюсь, это не так п’осто, мсье Потте! — замечает Флёр, искоса посматривая на Гермиону.

— Что значит: не так просто? Это мои деньги, распоряжаюсь, как хочу.

— Прежде чем стать твоими, они должен придти в счет, — поясняет Крам, — а пока они долг!

— Ну, вот я его и прощаю. Всё, нет никакого долга. Нет! — наклоняется Гарри над листочком и крича в него.

Флёр медленно крутит головой, и Гермиона понимает, что дело хуже, много хуже, чем она себе представляла. С гоблинами Гринготтса шутки плохи.

— Как же вы, мон шер, садились играть, не имея с’едств за душой? — спрашивает француженка возмущенно.

— Не надо ее обвинять, — тут же бросается на ее защиту Гарри, — можно подумать, ты бы не стала повышать ставку с такими-то картами на руках.

Флёр не находит, что ответить, но смотрит на Гарри неодобрительно.

— Будет скандал! — на лице Крама отражается огорчение. Он глядит на Гермиону с искренним сочувствием. — Большой скандал!

Она сидит, ни жива, ни мертва, не в силах вымолвить ни звука.

— Так что же теперь делать?! — восклицает Гарри. — Мне нужно куда-то поехать? Что то подписать?!

— Боюсь, мсье Потте, это не поможет. Вы — несове’шеннолетний. Распоряжаться вашим долгом будут ваши… как это… tuteur… опекуны!

— Дурсли?! — вопит Гарри и вцепляется в собственные волосы.

Гермиона снова закрывает глаза. Это конец! Зная характер и склочность Дурслей, опекуны Гарри никогда не простят ей долг.

— Но как же банк разрешил мне играть, если я несовершеннолетний?! И Гермионе?

— Нахождение в школе автоматически считается одоб’ением действий ученика. Мы находимся в школе. А долг — это есть конфликт инте’есов.

— Неужели нет никакого выхода?!

Гермиона открывает глаза и переводит их с одного на другого. Ей сейчас всё равно, кто ее спасет. Пусть это даже будет Флёр с издевательской улыбкой. Или Крам — она готова расцеловать его за это. Но они молчат. Флёр пожимает плечами, Крам угрюмо уставился в стол, не решаясь посмотреть на Гермиону.

— Я пойду, найду Дамблдора, — заявляет Гарри, вставая.

— Нон! — останавливает его Флёр. — Если вы прекратите иг’у, начнется п’оцесс взыскивания долга!

— Я знаю, кажется! — поднимет голову Крам. — Карточный кодекс.

— Что есть «ка’точный кодекс»?

— Оскорбление игроков, — Крам разводит в стороны толстые ладони, указывая на Гарри и Флёр. — Отказ от выплата — оскорбление игроков. Игроки иметь право потребовать компенсация. Компенсация сделана — долг прощен.

— Какая компенсация?

— Любой. Что угодно.

— И всё?! — Гарри приземляется на стул с облегченным вздохом. — Так давайте это сделаем, и решим проблему.

— Не так просто. Надо писать на бумага.

— Ну, так давайте напишем.

Крам берет со стола прямо тот пергамент, на котором появлялись цифры выигрыша, и отрывает от него три длинных полоски.

— Тебе, — он протягивает Флёр, — тебе, Гарри. Мне. Пишем желание. Даем мисс Греньжер. Она выполняет. Вуаля! — он хлопает в ладоши.

— Вуаля! — передразнивает его Флёр, покачивая головой, — c'est bien.

На лице Гарри Гермиона видит широкую улыбку, когда он корябает что-то на своем обрывке и сворачивает его. Несомненно, решил подшутить над ней, но сейчас она не способна злиться. Она испытывает такое колоссальное облегчение, словно весь Хогвартс свалился с ее плеч. Пускай понапишут там что угодно — всё будет ерундой по сравнению с десятью тысячами галлеонов. Флёр как всегда непроницаема, и только раз ее бровь приподнимается вверх, когда она выводит свое желание, а потом аккуратно складывает листок вдвое. Крам пишет свое, забирает две другие бумажки, скатывает их в руке в комки, перемешивает и вручает ей. Зачем это делать, она не понимает. Неужели она неспособна отличить изящную руку Флёр от квадратных букв Крама, и неужели она бы не узнала каракулей Гарри из тысяч других?

Не всё, однако, так просто. Волшебный пергамент превращает все надписи в одинаковый каллиграфический почерк, понять, кто и что писал, оказывается невозможно.

Она разворачивает первую бумажку. «Твои заколки». Чудесно! Это точно Гарри. Просто написал первое, что увидел, чтобы поскорее закончить эту историю. Не Краму же, в самом деле, они понадобились. И, тем более, не Флёр.

«Настоящий поцелуй». Это уже хуже, хотя и терпимо. Ну, это точно Крам, больше некому. Ясно, значит третья должна быть от Флёр. Гермиона разворачивает и замирает в ужасе и отвращении. Это не может быть от Флёр! Она присматривается еще раз, не веря тому, что видит, уже понимая, что заливается краской.

«Твои трусики», — написано на листочке, и Гермиона думает, что она рановато радовалась избавлению от долга. Это… омерзительно! Похабно, гадко! Настоящий УЖАС! Кто мог такое написать?! Если не Флёр, то только Крам способен на подобное решиться, не Гарри же! Тогда от кого была записка с требованием поцелуя? Она переводит расширившиеся от изумления глаза по очереди на всех троих игроков, и у нее в голове всё смешивается в одну кучу, как будто кто-то скомкал ее мысли, словно эти кусочки пергамента. Она понимает, что всё сейчас же станет ясно, но она понятия не имеет к чему себя готовить, а самое смешное, что и каждый из них не знает, что написал другой.

Кто написал про поцелуй? Кого ей целовать? Очевидно, ей придется отложить этот вопрос до самого конца. Она медленно вынимает из волос одну заколку, потом другую и кладет их на стол. Тяжелые пряди водопадом обрушиваются на ее плечи. Наверное, это очень красиво со стороны. Она ждет, что Флёр заберет заколки, потому что больше некому, но вдруг видит руку Крама, который подбирает эти скромные металлические полоски и вставляет их обе в воротник своей мантии, не переставая любоваться на ее волосы. Гермиона сглатывает ком в горле и понимает, что ничего уже не понимает. Так это Крам хотел всего лишь заколки? Тогда кто же?..

Она долго не решается. Тяжело дышит, смотря в стол. Для двоих других это станет настоящим шоком. То, что она сейчас будет делать. С другой стороны, десять тысяч галлеонов за две заколки и несвежие трусы — она еще легко отделалась! Но тут же она вспоминает лицо Гарри, когда он писал записку, и ей становится нехорошо. Неужели он мог написать такую пакость?! Так унизить ее?! На такое способен разве что Малфой. И потом… ей еще целоваться с Флёр?! Что за сумасшедший дом здесь творится?!

В конце концов, она понимает, что дальше ждать невозможно. Она вдвигает себя как можно дальше под стол, запускает туда руки и задирает мантию. Сбрасывает ботинки. Потом медленно стаскивает с себя теплые колготки. Она не смотрит на их лица, не может поднять подбородка от груди, только слышит пару изумленных возгласов и даже особенно не разбирается, кто именно восклицает. Она оставляет колготки прямо там под столом и берется за свои трусики. Пальцы ослабели и дрожат, срываясь с резинки. Наконец, ей удается как следует ухватиться за них, и она тянет вниз, извиваясь, изворачиваясь под столом, с багровым от неописуемого стыда лицом. Стащив их, она судорожно поправляет мантию. И долго потом не решается положить трусики на стол, молясь о том, что они хотя бы сохранили относительную чистоту.

Когда ее трясущаяся рука кидает предмет из белой ткани на стол, она слышит только возгласы и краем глаза видит, как Крам уже собирается схватить Гарри за грудки, дабы высказать ему всё, что он думает о его желании. Но его останавливает Флёр одним движением своей тонкой руки.

Она протягивает ее на середину стола и утыкается в лежащие трусики Гермионы двумя пальцами. И тогда Гермиона всё понимает. Француженка хочет растоптать ее, уничтожить, унизить, превратить в ничто. И выбирает для этого замечательный способ. Потому что Гермионе действительно сейчас кажется, что она ничто. Она так и не может поднять глаза. Ей так стыдно, как не было еще никогда в жизни, унижение настолько сильно, что она едва дышит, пальцы сами собой сплетаются и расплетаются в агонии чувств. Ей хочется сейчас провалиться, лететь, лететь, прямо к самому центру земли. Или оказаться дома, рядом с мамой, чтобы обнять и уткнуться в нее лицом, и не оборачиваться, никогда, никогда больше не оборачиваться. И только одна крошечная мысль в самой глубине души скрашивает ее состояние. Это было желание не Гарри!

А на лице Гарри шок. Он не понимает, что происходит. Крам смотрит на Флёр с неопределенным выражением. Флёр поднимает другую руку и бережно, словно распашонку для любимого малыша, расправляет на столе это простенькое хлопковое изделие кончиками тонких длинных пальцев с идеальными заостренными ногтями.

— Какая п’елесть! — говорит она с издевательской улыбкой. — Не так ли?

— Эй! — пытается начать Гарри, но у него явно перехватывает горло от растерянности.

— Вот что, — говорит Флёр невозмутимым тоном, пододвигая трусы Гермионы к себе поближе, — хочу задать воп’ос: никто из вас, юноши, не желает п’иоб’ести этот п’едмет?

Гермиона, наконец, поднимает на нее глаза. Теперь она удивлена не меньше других.

— Скажем за… десять тысяч галлеонов? — тянет Флёр, и все без исключения за столом издают пораженный вздох.

— Итак? Есть желающие?

Гарри открывает рот, но Крам опережает его на долю секунды.

— Я покупать! — поднимает он руку, как на аукционе.

— П’одано! — улыбается Флёр одними уголками губ. — Осталось только офо’мить сделку.

Она накручивает трусики на указательный палец, потом комкает в руках и встает из-за стола.

— Тепе’ь мой папА не испытает инфа’кт, — говорит она удовлетворенным тоном. — Ничего личного, мон шер, — она хлопает Гермиону ладонью по плечу и выходит из комнаты. Крам бежит за ней.

Гермиона сидит и смотрит пустым взглядом в пространство. Ей плохо. Ей по-настоящему плохо. Ей ничего не хочется, даже плакать. Просто исчезнуть. Исчезнуть навсегда. Она долго не замечает, что Гарри уже какое-то время, придвинув стул, сидит рядом и гладит ее руку, безвольно лежащую на столе. А когда замечает, слезы вдруг сами начинают катиться из ее глаз, катиться градом, безостановочно, и она сама не понимает, как утыкается в его грудь, обхватив руками, и начинает реветь, реветь от обиды и унижения, несмотря даже на то, что больнее всего унижение именно перед ним — лучшим другом, тем самым Гарри, с которым они столько прошли и испытали вместе. И пусть даже он всё понимает, пусть жалеет ее и сочувствует, но унижение никуда не исчезает, оно сидит в груди, как большая игла, которая ранит, мучает, не дает успокоиться. И чем сильнее он обнимает ее, тем сильнее она плачет.

— Я ненавижу тебя, Гарри Поттер! — подвывает она, хватая его за мантию, пытаясь трясти, но сил нет, она снова погружается в свое горе, в свою обиду и унижение.

Наконец, силы кончаются вовсе, и она просто сидит, уткнувшись в него, чувствуя щекой, что намочила слезами ему всю рубашку на груди. Она слаба и подавлена и готова так сидеть часами. Часами…

Сколько уже времени? Наверное, сильно позже отбоя. Им надо возвращаться в башню. Как бы то ни было, но завтра — новый день, ей надо хотя бы попробовать выспаться. Как она будет смотреть в глаза Крама и Флёр, она не понимает. Наверное, ей придется их избегать. Они не разболтают, конечно, но от этого не сильно легче. И как она будет смотреть в глаза Гарри?

Она поднимает на него свой взгляд. Он выглядит особенно растрепанным сейчас. В ней мешаются три чувства — стыд, благодарность и желание убить его на месте.

— Мы, должны еще кое-что сделать, Гермиона, — шепчет он. — Долг… еще не уплачен.

Ах ты! Она же совсем забыла о его желании. Так это он! Это он написал о поцелуе! Желание убить его сразу выходит на первый план.

— Да как ты мог?! — вопит она. Вернее, пытается вопить, потому что сил и вправду нет, и она вяло стучит ему кулачками в грудь, не в состоянии даже сжать их как следует. Поэтому ее запал быстро иссякает, и она безвольно спрашивает у него:

— Зачем, Гарри? Зачем ты это пожелал?

— Потому что иначе бы никогда не решился. А, даже если бы и решился, ты бы всё равно не позволила.

Она смотрит на него, приоткрыв рот, без всякого выражения. На удивление тоже нет сил. Пытается хмурить брови, в попытке понять, что он сейчас сказал. И что она сейчас услышала.

— Гарри, прости, я сейчас не в состоянии… ни о чем говорить. Давай, поцелуй меня уже, и пойдем спать.

— Я хотел, чтобы ты сама, — начинает он, — потому что у меня наверняка получится какая-то ерунда… но ладно, раз другого выхода нет…

Он придвигается к ней вплотную и быстро целует в губы. Точнее, прикладывает свои губы к ее губам, сперва задев носом ее нос. Потом отрывается и смотрит. На ее лице никакой реакции.

— Всё? Пойдем уже.

— Погоди, Гермиона. Похоже, ничего не получилось.

Он показывает на пергамент, где по-прежнему красными чернилами сияет сообщение о долге.

— Так в чем дело?

— Похоже, в слове «настоящий». Понимаешь? Поцелуй должен быть настоящий.

— Я убью тебя, — говорит она апатично. — И что это означает?

— Ну… — он мнется, — не знаю...

— Гарри! — взрывается она. — Сколько это всё будет уже продолжаться?!

— По-видимому, до тех пор, пока мы не поцелуемся по-настоящему.

— Ну ладно, — она встает, — давай еще попробуем, пока мне не стало совсем худо от всего этого.

Он встает тоже, снимает очки, кладет их на стол и неумело обнимает ее, положив ладони ей на спину. Теперь она прижата к его груди, и вдруг видит, насколько ниже его. Насколько он вытянулся за последнее время. Она запускает руки ему подмышки и тоже кладет ладони ему на спину. Поднимает голову, смотря снизу вверх. И понимает, что они же, черт возьми, действительно сейчас выглядят, как настоящие влюбленные.

Ну, давай уже! — думает она и даже привстает на цыпочки, чтобы ему было удобней. Он опускает к ней свое лицо, она чувствует его руку у себя на затылке, и в следующий миг ощущает, что что-то происходит. Что-то необычное. Потому что, когда он касается ее губ, снизу из ее груди прямо навстречу ему устремляется поток чего-то огненного и удивительно приятного, от чего замирает сердце и слабеют руки. Она вдруг чувствует своими губами вкус его губ, не натуральный, а какой-то особенный, который распространяет блаженное ощущение на ее рот, перехватывает горло, останавливает дыхание, заставляет впиваться, впиваться в него губами, не отпускать, ладони вдруг обретают силу и прижимают его, тянут на себя, тянут, ногти царапают ткань на его спине, пальцы хватают ее, комкают, потому что сквозь руки тоже распространяется этот волшебный спазм, который сжимает уже почти всё тело. Она тяжело дышит носом, потому что не может, не желает разорвать слияние их губ, слегка поворачивает голову, двигается губами по его губам, воздух рвется куда-то вбок, язык, его язык в ее рту, она щупает его своим языком, проводит, упруго упирается в него, ловит губами…

Он прекращает первый. Отрывает голову и смотрит на нее ошеломленно близорукими глазами. Она расслаблена, откинула затылок назад, и он садится на стул и потихоньку опускает ее вниз. Она оказывается сидящей у него на коленях, а он держит ее так бережно, как будто она — самое дорогое, что у него есть. И он смотрит на нее сейчас в точности так же — с тем же выражением, что передают его руки. Она — самое дорогое, что у него есть.

И как такое случилось? Как такое могло произойти? Вдруг. Когда? В какой именно момент? Ей всё равно. В эту конкретную минуту ей всё абсолютно всё равно. Она опускает голову ему на грудь и чувствует, что рубашка всё еще сырая от ее слез. Она вспоминает, откуда взялись эти слезы, сегодняшнюю игру, то, что случилось после, и понимает, что сидит сейчас, обнявшись с лучшим другом у него на коленях, под мантией на ней нет трусиков, а ее колготки валяются под столом.

— Гарри! — говорит она нерешительно, поднимая голову, а ее щеки начинает медленно заливать румянец. — Мне кажется, нам пора возвращаться.

Он не торопится отпускать ее со своих коленей. Берет со стола пергамент, надевает очки и удовлетворенно кивает.

— Долга больше нет, — говорит он.

— Прекрасно, а теперь отпусти меня, — она осторожно отстраняется и встает на ноги.

— Гермиона, ты понимаешь, что это значит?

— Нет, — она осторожно приседает, извлекая из-под стола колготки и ботинки.

— По-настоящему можно поцеловать только того, кого по-настоящему любишь, — говорит он торжественно.

Она подозрительно уставляется на него.

— Ты же говорил, что не знаешь, что написал.

— Я соврал.

— Что?! А если бы я не… то есть… если бы у нас не получилось? Что бы тогда было с долгом?

— Я верил, что получится, — он пожимает плечами.

— Верил?! Ты верил?! — она хлещет его колготками. — Как ты мог так рисковать?!

— Ну, ты же играла со мной в покер, Гермиона, — смеется он, уворачиваясь от ее ударов, — я знаю, когда пойти ва-банк.