Лучшие друзья (гет)

Аннабет плохо спит и почти не ест. Круги под её глазами темнее с каждым днем, волосы больше похожи на воронье гнездо, а сама она абсолютно не может спокойно реагировать даже на самые обычные вопросы.

Братья и сестры не могут не замечать изменения в её состоянии, но на все вопросы Аннабет только закатывает глаза — война же на подходе, какой тут сон? Как в такой ситуации вообще можно следить за собой, вовремя есть и смотреть в зеркало? Все кивают и больше не пристают, чему Аннабет не может не радоваться — ведь причина не совсем в войне, а если начистоту — совсем не в войне.

У причины зеленые глаза и темные волосы, а еще теплая улыбка и крепкие руки, не раз спасавшие её из лап Аида. У неё хрипловатый голос, мозолистые ладони, от прикосновения которых по телу разбегаются мурашки и дурацкое прозвище, которая она сама когда-то придумала.

Кто бы мог подумать, что темноволосый мальчик, которого она в первый раз увидела на больничной постели, станет её лучшим другом?

Аннабет отдает себе отчет, что такие чувства к друзьям не испытывают, что сердце не должно так биться, а ладони — потеть, когда она его видит, но, стиснув зубы, раз за разом называет это дружбой.

Потому что так проще.

Она старается не думать о Перси вообще, но мысли о нем не могут не приходить, хотя бы потому что они лучшие друзья, и вместе по двенадцать часов в сутки, а с приходом войны — и того больше.

Перси тоже мало спит и плохо ест, только Аннабет уверена, что причины на то у них разные... Перси действительно беспокоится о наступающей войне.

Аннабет иногда становится стыдно за себя — переживания из-за таких мелочей когда-то казались ей полной глупостью, тем более в такое время. Только комок в груди игнорировать сложно, как и сердце, нашептывающее то, что Аннабет старается не слушать.

Перси тоже выглядит совсем не идеально, и тоже едва ли за собой следит, да только Аннабет все равно не может оторвать взгляд, когда он утром выходит из своего домика — очаровательно неряшливый, зевающий, с заспанными глазами.

Аннабет становится все раздражительнее, что Перси, разумеется, замечает, и уловка про войну на него не действует — ведь он-то себя так не ведет? Девушка отмахивается от вопросов, боясь сорваться и высказать ему все то, что она старается не формулировать даже в мыслях. Но Перси — это Перси, и он не отстает, как братья и сестры, хотя бы потому, что мозги у него рыбьи, что правда, то правда. Сдерживать себя сложнее с каждым разом, но Аннабет умело съезжает с опасной темы так, что Перси этого даже не замечает.

Война в разгаре, их друзья-полукровки умирают один за другим, и внезапно, с неожиданной ясностью Аннабет понимает, что вполне может стать следующей. Как и Перси — ведь каким бы героем он ни был, и сколько бы великих поступков не совершил, перед смертью все равны. И ей чертовски больно думать о том, что кто-то из них может умереть… К ней приходит мысль, — не зря же её мать богиня мудрости, — что все-таки надо высказать то, что на сердце.

Но она совершенно не представляет, как и что будет говорить, а самое ужасное — что на это ответит сам Перси. Это так тяжело, что Аннабет малодушно откладывает признание до «подходящего момента», сама плохо представляя, когда же он наступит.

Но во время битвы за Олимп думать просто некогда — мыслей нет вообще, одни рефлексы — отбить, разоружить, нанести удар.

За Перси она переживает, но не слишком, ведь он рядом, бьется с ней, прикрывает спину.

Во время кратковременной передышки, которую им дают прибывшие на подмогу кентавры, думать об «этом всем» (так она окрестила это про себя) тоже нет времени — надо позаботиться о раненых, продумать план укрепления обороны, отдать дань почести погибшим.

Аннабет понимает, что из этой битвы они уже могут вернуться aut in scuto*, только когда видит подходящую к Эмпайер Стейт Билдинг армию Кроноса, численностью большую раз в пять.

Перси легонько сжимает её руку, словно прощаясь, и Аннабет понимает — это тот самый «подходящий момент». Она мучительно подбирает слова, но они рассыпаются, прячутся.

Аннабет ловит себя на фразе «ты мой лучший друг, я рада биться рядом с тобой», понимает, что говорит совершенно не то, и умолкает, кусая губы.

Но Перси, кажется, даже не слушает, потому что смотрит на неё так, будто пытается запомнить навсегда, а в глазах у него читается что-то такое, отчего Аннабет бросает в дрожь. И Перси сам — сам! — делает то самое, что так сильно ей нужно — прижимает её к себе и целует так, что девушка совершенно забывает о Луке-Кроносе, битве, и том, что они оба могут умереть.

Колени дрожат, сердце бьется как-то неровно, но неудержимо, сильно, а комок в груди превращается в обжигающее пламя, в котором сгорают все сомнения и недосказанность, открывая ей, наконец, правду о собственных чувствах. И она отвечает на поцелуй со всей страстью, на которую способна.

Перси отпускает её, и еще пару мгновений у Аннабет кружится голова от переизбытка эмоций.

Вокруг, кажется, что-то происходит, Кронос уже совсем рядом, кентавры пытаются сделать строй, остальные готовят линию обороны…

Перси выглядит спокойным — словно уже давно знает то, что она так и не смогла ему сказать, то, что чувствует он сам. Трубит рог, оповещающий о наступлении противника, Перси достает Анаклузмос.

— Поговорим после войны.

Он дарит ей улыбку — ту самую, солнечную, которую она так сильно любит.

Аннабет понимает, что совершенно неважно, переживет она эту битву или нет, ведь Перси пойдет за ней даже в ад, как и она за ним, если придется.

И совершенно не потому, что они лучшие друзья.

*«на щите». От поговорки «со щитом и на щите» («Aut cum scuto, aut in scuto»)