Друзья от конца до начала (гет)

Когда он был маленьким, все радовались, глядя в его младенчески пухлое бледное личико. Он прекрасно помнил, как мать, красивая белокурая дама с пышными кудрями по моде того времени, хохотала, протягивая ему свои удивительно белые мягкие руки, сквозь кожу которых можно было разглядеть каждую жилку. Худощавый высокий господин отзывался на этот хохот добродушным дребезжащим смехом, легонько подталкивая сына к матери. Бедные слабые ножки мальчугана дрожали, пытаясь удержать живой вес хозяина, и тот часто падал, вызывая у друзей маркиза вежливые улыбки. Мать, однако, не терпела для него слишком больших нагрузок, и никогда он не доходил до ее пышной юбки самостоятельно. Женщина почти всегда хватала его на руки и кружилась с ним по зале, хохоча. А он не выносил этого и начинал беспокойно вертеться, едва ее руки прикасались к нему с намерением поднять в воздух.

— Видно аристократа! — восклицал маркиз фальцетом и театрально прикладывал кружевной платок к глазам. Мужчине рыдать не пристало, но то были слезы умиления. Фальшивые слезы.

Реми с раннего детства стал замечать это притворство, сквозившее во всех действиях маркиза и его супруги, веселой пустенькой женщины, у которой на уме всегда были развлечения и наряды. Мальчика всегда учили: ложь, лицемерие недостойны дворянина. Ему пришлось запомнить это, как только он научился держать в своих трясущихся ручонках маленькую шпагу. Маркиз был человеком старой закалки и предпочитал приучать сына к оружию с трехлетнего возраста. Однако выгодный для его и так немаленького состояния брак, навязанный ему не только родственниками, но и сердцем, вышел боком. Маркиза приходилась ему троюродной сестрой, и кровосмешение не пошло на пользу Реми. Он с самого рождения часто болел, заговорил позже назначенного времени, очень плохо видел, а понятие физической силы можно было применить явно не к наследнику дома де Лиратье. Отец был человек образованный, но совершенно не слышал о бедах, ждущих детей, родившихся в таком союзе.

Мальчик, вынужденный все время носить тяжелые очки, от которых его нежная кожа покрывалась морщинами и раздражениями, учился по программе, единой для всех представителей де Лиратье. Мать души не чаяла в нем, но поддерживала отца во всех его решениях: она полностью зависела от него. Сын учился ездить на лошади, хотя маркиза знала, что каждый шаг животного причиняет дикую боль его искривленному позвоночнику; он фехтовал, сжав побелевшие губы, хотя она видела, как после занятия он выходит из залы: еле передвигая ноги, опираясь одной рукой на стену, а другой вцепившись в учителя, который скорее дал убить себя, чем позволил графу де Бейе что-нибудь сделать в этот миг. К шести годам мальчик умел вполне сносно стрелять и даже попадал в цель. Если мишень находилась в пяти шагах от него. Для успешной стрельбы на более дальние расстояния маркиз пожертвовал ему две свои линзы из кабинета, из которых получились очки, которые были еще тяжелее, чем обычные. Таким образом, жизнь Реми с самых ранних лет была сущим мучением.

Слуги, его ровесники, не имели права играть с ним. Даже разговаривать им запрещалось. Маленький граф, наследник де Лиратье, тщательно оберегался родителями от пагубного влияния внешней жизни. В свои двенадцать лет он выходил из-за ограды только один раз: когда обнаружил в заборе дыру. На своих больных ногах уйти далеко он не смог: отец послал за ним слуг. Это был единственный раз на памяти матери, когда маркиз вышел из себя. Он заперся с шестилетним сыном сыном в кабинете и долго говорил с ним, часто повышая голос. Причем гнев его все время получал подкрепление: Реми почти не слышал его речи. Во-первых, голова его была занята совершенно другим, а во-вторых, он попросту очень плохо разбирал, что говорит ему отец. А как только воспитательный момент закончился, тот приказал слугам увести и выпороть сына, не слушая мольб бросившейся к его ногам жены. Ему самому было жаль мальчика. Но одной лекцией здесь не отделаешься: слишком серьезен проступок. И ладно бы граф пошел в центр Парижа, где жили дети знакомых дворян, но он направился прямиком к рабочим! Интерес к третьему сословию должен быть наказан! И Реми высекли.

После этого он два месяца не поднимался с кровати. Бедняжка был слишком слаб, хотя и выдержал десять ударов плетью без единого стона. Измученный, лежал он на животе в жаркой постели и читал: расстроенная мать упросила маркиза дать сыну экземпляр истории Древнего мира. Малютка проглотил книгу за четыре дня, а после потребовал бумаги, чернил и перьев и принялся за подробный конспект. Ему не было еще девяти лет, когда он закончил этот труд, тщательно оберегаемый им от глаз родителей. Правда, сам он не видел в истории Древнего Рима ничего зазорного, но интуиция подсказывала ему, что обнаружение этих стопок грозит ему по меньшей мере пятьюдесятью плетьми. Мальчик не знал, чем привлек его этот период в развитии государства, частью которого когда-то являлась нынешняя Италия, но почему-то чувствовал, что конспект пригодится ему в будущем.

Реми рос, а его здоровье, вопреки предсказаниям врачей, не улучшалось. Правда, оно и не ухудшалось, в чем был несомненный плюс. Но маркиз, которого все чаще стали посещать симптомы чахотки, унаследованной им от матери, задумывался о достойной замене графу: он знал, что мальчик долго не протянет. И едва он объявил свою волю покорной супруге, радостная весть не заставила себя ждать: через положенное время у Реми должен будет родиться брат. В том, что это будет мальчик, маркиз даже и не сомневался: слишком велика была потребность в замене наследнику. Тот, конечно, прекрасно понимал цель этих действий и чем больше понимал, тем тяжелее было у него на душе. Было ясно, что воспитанию этого сына отец уделит гораздо больше времени, чем воспитанию первенца. На него даже и не надеялись. Осознание этого повергло мальчика в глубокое уныние, так как он все еще был жив. Он жил! Почему же его не принимают всерьез, если он живет? И он с головой ушел в учебу, пытаясь доказать свою незаменимость хотя бы таким способом. Результаты его в естественных и гуманитарных науках становились все лучше, но это уже не было нужно никому, кроме ученика и учителя.

Пришло время, и маркиз стал задумываться, куда бы отправить Реми на четыре месяца. Мальчик души не чаял в матери, а анатомию они изучать еще не начали; для него будет ударом, если он услышит хоть звук или увидит маркизу до определенного момента.

— Пригласи Жюля, — пожала плечами Элоиза, закрывая книгу. — Он не посмеет ничего сделать с Реми. В конце концов, он же не конченный тупица?

Иногда она не стеснялась в выражениях.

— А вот здесь позвольте мне не согласиться с вами, дорогая! — маркиз даже подпрыгнул от возмущения. — Вы не видели нашего доброго дядюшку в действии: он кого угодно совратит с пути истинного. Он может даже папу Римского в язычество своим красноречием обратить! Вы не видели его в действии, сударыня! А я своего брата знаю. Я и сам чуть не попался на эту удочку…

— Но не попались же! — маркиза с торжеством взглянула на застывшего посреди комнаты супруга. — Он наш сын, Мишель. Если Реми слаб телом, это не значит, что у него не в порядке с головой, — она расхохоталась, очень довольная своей шуткой. Муж неуверенно улыбнулся, полувопросительно глядя на нее. — Наш сын знает, что можно слушать, а что надо лишь слышать. К тому же он не всегда слышит даже то, что говорите ему вы, — она с таким же успехом могла сказать «я», но подумала, что честолюбие мужа будет таким образом удовлетворено. — У него не все хорошо с ушами, помните?

— Конечно. А еще с ногами, с руками и с глазами, — маркиз ядовито усмехнулся, повинуясь какой-то злой иронии. — Можете вы мне это объяснить? Мальчик не умеет делать то, что должен выполнять каждый дворянин! Вы слышите: каждый!

— Это не его вина, Мишель! — Элоиза успокаивающе положила свою тонкую руку на запястье мужа. Тот порывисто поцеловал эту прохладную кисть и принялся ходить по комнате:

— А чья, маркиза? Чья? Почему он родился таким? Я никогда не давал вам повода волноваться! Вы не слушали криков протестующих. Вы не видели ран, гноящихся в солнечном свете. Вы не замечали бед, преследовавших нас той осенью. Вам не становилось худо. Но тем не менее наследник родился на два месяца раньше срока! С искривленным позвоночником, слабый, никчемный, когда все так нуждались в нем! Не предательство ли это?.. Элоиза!

Увлекшись в своих обвинениях, он не заметил, как маркиза побледнела почти до синевы и в изнеможении откинулась на спинку глубокого кресла. На ее верхней губе выступили капли пота.

— Мишель, — прошептала она, игнорируя желание закричать от боли, — до сих пор я была вам примерной женой. Я родила вам сына, и не моя вина, что он родился таким. Но он родился, Мишель! И вы не вправе обвинять его и меня в его нездоровье. Вы не имеете права оскорблять его. Оскорбляйте меня! Скажите, что я продажна, что неверна, что… Я не знаю, что еще! Но не трогайте моего сына! Я его мать, и мне больно, когда вы оскорбляете его. Хотите выбить клин клином! Когда он только должен был родиться, я действительно не испытывала никаких трудностей. Сейчас повторяется то же самое; вы волнуете меня и добились своими речами всего, что я не испытывала двенадцать лет назад. Премного вам за это благодарна, маркиз!

Она резко поднялась на ноги, но вновь опустилась на сидение, побледнев еще больше. Муж испуганно бросился к ней, но она оттолкнула его руку, встала и вышла из кабинета, чувствуя, как к горлу подкатывает предательская тошнота. Пробегая по лестнице, она не заметила около перил фигурку, съежившуюся в отчаянии. Вбежав в свою спальню, маркиза бросилась к тазику для умывания, и ее стошнило. Подоспевшая служанка заахала, суетясь возле нее; женщина не обратила на нее внимания, пятясь к постели.

— Убери это, Николь, — властно приказала она, едва ее руки дотянулись до спинки кровати. — После помоги мне раздеться. Живо!

Девушка послушно закивала, и маркиза позволила себе расслабиться. Никогда еще между ней и Мишелем не происходило крупных ссор. Почему же сейчас она не смогла сдержаться? Почему отреагировала так? Потому что он посмел ополчиться против Реми, ее ангелочка, которого она боготворила. Но мальчик же в самом деле не виноват, что родился таким? Кстати, зря она упомянула о возможности обвинения ее в нескромности поведения, надо было выбрать другой пример. Теперь муж вполне способен заподозрить что-то…

А виновник их перепалки в это время с трудом поднимался с пола: он должен был поговорить с отцом. Ноги никак не желали слушаться хозяина, но мальчик огромным усилием воли встал во весь рост и тотчас оперся на крепкую палку. Он успел заметить на глазах матери слезы, а этого он потерпеть не мог даже от собственного отца. Юный граф решительно подошел к приоткрытой двери кабинета и решительно стукнул в нее набалдашником.

— Прочь! — произнес маркиз. — Я не хочу ничего слышать!

— Боюсь, сейчас это не играет такой уж важной роли, — твердо сказал мальчишеский голос, и в кабинет нагло вошел сын, величественно опираясь на трость.

— Какого черта вам здесь надо, граф де Бейе? — бессильно спросил отец, у которого не хватило духу выгнать мальчика за дверь. Хотя надо бы. И еще добавить за наглость… Впрочем, весь гнев улетучился, едва прозвучал в комнате его голос: невозможно было сердиться, когда Реми находился рядом.

— Я пришел к вам, отец, — начал тот, избрав официальный тон, — чтобы защитить и оправдать в ваших глазах маркизу.

— К чему это? — перебил его мужчина. — Садитесь. Вам, верно, тяжело стоять.

У него хватило внимания заметить, как дрожат ноги мальчика, не привыкшие к таким нагрузкам. Запал, остатки которого витали в воздухе в начале разговора, выветрился полностью, и маркиз начал ощущать всю свою вину перед женой. Появление сына подтолкнуло его к этому осознанию, но он был вполне способен придти к нему самостоятельно.

— Говорите же! — подбодрил он Реми, когда тот уселся. — Не нужно ли вам новых книг? Или перьев? Или…

— Я пришел говорить с вами о матери, сударь! — воскликнул мальчик. — Только что я был свидетелем вашего разговора с нею. Я… Мне… — он замялся, не находя в себе сил признать свою слабость. — Я не смог взойти на второй этаж и был вынужден остановиться. Я не слышал ваших слов, — он усмехнулся, дотрагиваясь до правого уха, которое слышало много хуже левого, — но понял по вашему тону, что разговор не был мирным. Мне бы хотелось, чтобы такого больше не повторилось.

Голос его задрожал, на лбу выступила испарина. Маркиз ласково улыбнулся ему, протянул руку:

— Вам вредно так волноваться, дружочек. Если вы этого хотите, я вам обещаю это. Не забудьте, однако, что это зависит не только от меня. Маркиза была такой же участницей разговора, как и я. Вы не должны обвинять только меня.

— Я этого и не делал, сударь, — с достоинством ответил мальчик, снимая очки и протирая их кружевным платком. Отец заметил на его переносице и веках следы от дужек. Должно быть, они все же тяжеловаты для двенадцатилетнего подростка.

— Я прикажу вынести стол и кресло в сад, — сказал маркиз, мигом поняв, что может сделать для сына. — Вам надо больше бывать на воздухе. Книги не портятся от этого, мальчик мой.

— Благодарю, — невозмутимо кивнул тот и чуть наклонил голову: — Могу ли я идти?

— Бегите, — ласково улыбнулся де Лиратье и застыл от осознания своей ошибки: Реми никогда не бегал. Он и ходить-то мог с трудом, какой бег!.. Но в этот раз мальчик действительно двигался чуть быстрее обычного: он торопился к матери. Преодолев последнюю ступеньку, он опустился было в кресло, услужливо поставленное наверху, но тут же вскочил и заковылял к комнате маркизы.

— Позволите войти, матушка? — вежливо поинтересовался он у двери, стукнув в нее тростью.

— Реми? — дверь тотчас открылась, и юный граф, миновав служанку, вошел в спальню. — Реми, что привело вас сюда?

— Беспокойство, матушка, и любопытство, — он предпочитал быть честным с матерью. — О чем вы говорили с маркизом? Почему вы ушли в слезах?

— Мой дорогой Реми… — Для маркизы это имя было словно заклинанием, прогоняющим злые силы, и она повторяла его при каждом удобном случае. — Вы не должны сердиться на отца. Виновата была я, я и только я!.. Дело в том, что вам, по всей видимости, придется уехать.

— Уехать! — повторил граф знакомое слово. — Уехать. Зачем? Я в чем-то провинился, матушка, что вы отсылаете меня?

— Нет, нет, мальчик мой! — Элоиза печально улыбнулась. — Вы ни в чем не виноваты! Просто пришло время. Через полгода или раньше мы опять встретимся, и вы вернетесь.

— Если вы настаиваете, я еду, — Реми покорно склонил голову, стараясь удержать слезы, но две предательские капельки все-таки скатились по его щекам. — Куда, матушка?

— Не знаю, — женщина беспомощно взглянула в его голубые, как парижское небо, глаза снизу вверх и сжала его худую руку. — Но обещайте мне, что не будете очень скучать! Вам вредно это.

— Не буду, сударыня, — покорно согласился Реми, утопая в синих озерах ее глаз и цветочном аромате ее духов. — Если получится.

— Должно получиться, Реми! — прикрикнула она на него. — А теперь идите. Дайте мне отдохнуть…

Она следила за его фигуркой, пока не закрылась дверь. Он был слаб, но силен, и в этом было его наказание. Бедный мальчик… Он даже не представляет себе, как он опасен в своей речи. Она слышала несколько раз, как говорит его дядя, и прекрасно понимала, в кого пошел сын. Однако талант свой Жюль зарыл в землю, пойдя в солдаты. А ведь мог стать прекрасным оратором… Маркиза позвала служанку, чтобы та помогла ей лечь: ее бил озноб.

— Да, Реми сможет постоять за себя, — пробормотала она, засыпая.