Сезон дождей (гет)

Вера в Дары и жажда их до того захватили Гарри, что как будто отделили его от Рона и Гермионы, с их бзиком насчет крестражей.

Дж.К. Роулинг. Дары Смерти

Сегодня наш капитан такой финт выдал! Я чуть не поперхнулся.

Поиски крестражей — это, оказывается, бзик. Да-да, именно так и было нам заявлено!

Гермиона (умница!) вставила ему пару ласковых, однако от её слов он попросту отмахнулся.

«Последний же враг истребится — смерть», — с невозмутимостью Чудного Урика процитировал Гарри Видавший-Вещи-Похуже Поттер и вновь погрузился в себя.

Я-то, само собой, помалкивал. Не спрашивал никто — раз, да и что сказать? Так весь вечер и просидели — в гнетущей тишине, вслушиваясь в пробивавшиеся сквозь брезент плеск волн и крики чаек, ссорившихся из-за добычи.

Хорошо хоть там, снаружи, жизнь идет свои чередом.

* * *

— Мало ли что! — твердил Рон свой вечный припев. — Аппер-Фледжли — волшебная деревня, он мог там на время поселиться. Давайте там разведаем.

Дж.К. Роулинг. Дары Смерти

Представления об этой деревушке смутные. Там, правда, живет наша двоюродная тётка, но я видел её всего два раза: когда Билл окончил школу и на его свадьбе. Мама не ладит с папиной роднёй, а уж когда в разговоре ненароком всплывает имя тёти Энни, перебивать маму не осмеливается никто. Так что моя нога никогда не ступала в Аппер-Фледжли, и сказать об этом, увы, приходится.

Гермиона оценивает моё признание привычным «не густо» и смолкает; вечерняя сырость, словно дементор, тут же высасывает её с грехом пополам проклюнувшуюся заинтересованность, и всё, что было до войны, вмиг начинает казаться бесконечно далёким и навсегда недосягаемым. Перепалки отца и матери, теплые летние вечера в саду под яблоней, стол, полный всяческих вкусностей...

Но еда — тема запретная. А погодка… — обрыдаться. Дождь и морось преследуют нас неотступно, нагоняя на всех беспросветную тоску. Гарри выглядит хреново, последнюю неделю он сам не свой.

— Ты не знаешь, он спит? — спрашивает Гермиона, обернувшись к палатке. Внезапно, словно подслушав мои мысли.

— Вроде спал.

— Ты бы тоже шёл отдыхать, Рон. Холодно, а твое дежурство, — она бросает взгляд на часы, — не за горами.

Я отказываюсь. Гермиона пожимает плечами, уставившись куда-то вдаль. На меня — ноль эмоций. Хочешь — сиди, не хочешь — уходи. Дело твоё. Привычно, конечно, но чертовски обидно.

Мало-помалу темнеет. Свет, льющийся из палатки, делается гуще и желтее.

Гермиона поднимается на ноги, поправляет выбившуюся из пучка прядь волос. Я тоже встаю. Сидеть в неподвижности в такую сырость — удовольствие сомнительное.

— Значит, завтра двигаем в Аппер-Фледжли?

Спрашиваю и не понимаю: то ли вопрос это, то ли просто попытка напомнить о себе.

— Двигаем. Вперёд, пока не спеклась глотка.

— А глотка-то к чему?

Ну правда: малопонятные выражения из чужого мира давно сидят в печенках.

— Цитата из книги, Рон, — моё имя выделено особенно жестко.

— Да? Не... не читал. А почему ты о ней вспомнила?

— Да так… Чувствую себя, как те несчастные в пустыне.

— В пустыне? — я обвожу взглядом затянутое тучами небо.

— Да не в этом дело, Рон. Просто сама ситуация... Хочешь, расскажу?

Голос Гермионы заметно смягчается, и я торопливо киваю, обрадовавшись.

Она рассказывает о каких-то людях — лётчиках (типа профессия такая), — которые попали в передрягу и чуть не скопытились. Сначала я слушаю вполуха, но потом втягиваюсь и, кажется, начинаю всерьёз переживать за парней, умирающих в пустыне от жажды.

Только история быстро заканчивается, а вместе с ней и наше почти свидание. Гермиона, сославшись на усталость, сваливает с дежурства на полчаса раньше.

Я, понятное дело, не возражаю, но, побродив туда-сюда в одиночестве, подваливаю к палатке и с силой всаживаю ногой по мокрому брезенту. Зачем? Да с досады!

Обвисший брезент палатки дергается, приставшие к нему дождевые капли срываются, усыпают мою злосчастную тушку, и штанам достается по самое «не балуй». Тьфу, зараза!

А впереди еще целая ночь, и в нарастающем шуме ветра чудится плач авгуров.* * *

Единственное, что волновало Гарри, кроме Даров Смерти, — вновь начавшееся покалывание в шраме, которое он скрывал от друзей.

Дж.К. Роулинг. Дары Смерти

Магия не всесильна. Моя — уж точно.

Убедившись в том, что выдавить из палочки струю горячего сухого воздуха мне не по зубам, я лезу в палатку. Хорошо, шмотками кой-какими в «Ракушке» разжился, есть во что переодеться.

Я вожусь с затянувшимся на шнурке узлом, когда скрипит дверь и в кухню просачивается Гарри.

— Рон, это ты? — голос у него хриплый, будто простуженный.

— Ты чего не спишь? — я спрашиваю так, для порядка, но, подняв голову и столкнувшись с Гарри взглядом, прикусываю язык.

На нём лица нет. Потрескавшиеся губы, впалые щёки и скулы, обтянутые мертвенно-бледной кожей. Даже глаза — словно выгоревшая трава.

Шрам налился кровью. Гарри прячет его под чёлкой, но потные волосы слиплись и висят сосульками, открывая воспалённую рану. Кажется, что красная молния, прочеркнув собой лоб, уходит дальше в голову.

— Да я это... — Гарри морщится. — Вода есть?

Я наполняю чайник. Молча. Язык онемел, но моё невербальное «Агуаменти», как ни странно, срабатывает.

Наружу вырывается мрачный смешок: так, глядишь, заделаюсь мастером — и не только по части «заварить чайку».

Горячий чай, однако, действует как надо. Гарри приходит в себя: на лбу выступает пот, а на щеках проявляется некое подобие румянца.

— Отпустило чуток? — интересуюсь как бы между прочим.

— А? Что? Да вот, голова разболелась...

Видно, я, по его понятию, совсем слепой. Ладно, проехали.

С минуту мы смотрим в глаза друг другу, потом я перевожу взгляд к потолку. Ничего утешительного разглядеть не удается. Крыша основательно подмокла, и влага расползается по обвисшему брезенту тёмными мутными кляксами. Того и гляди начнёт капать.

В один миг всё, включая палатку, столько дней служившую нам верой и правдой, начинает казаться до крайности ненадёжным. Сколько ещё продержимся?

— Похоже, нас скоро смоет, — Гарри держится до неприличия спокойно, а его голос отдает ехидством. Он как будто посмеивается над глупым дождём, а быть может, радуется, что я не лезу в душу с расспросами.

— Гермиона говорит, что надо бы просушить и обработать водоотталкивающим, — сообщаю я, и меня тут же хватают за руку.

— Рон! Не говори ей про мою головную боль. Ладно?

— Ладно.

Гарри отпускает меня и шумно, с облегчением выдыхает.

Мрак. Так и подмывает огрызнуться: «За кого ты меня держишь, дружище?»

— А с этим что? — он подбирает с полу мою пострадавшую обувку.

— А-а-а... это? Промочил.

— Ерунда, я сейчас.

Гарри исчезает за дверью, возвращается с палочкой Гермионы (терновую он едва терпит), суёт её кончик внутрь ботинка и шепчет заклинание.

— Круто, — говорю я, забирая у него сухой теплый башмак.

— Гермиона просветила. Жить захочешь — научишься.

— Понятно…

Да ни фига не понятно! Нет никакой ясности — ни с крестражами, ни с нашими поисками, ни с завтрашним днём, ни с сегодняшним, ни даже со вчерашним. Чем они, в конце концов, тут занимались? Вдвоём, без меня? Заклинания отрабатывали? Ну-ну…

Опять, чёрт, нашло на меня... А ведь они просто пытались выжить. Нет, ты точно дурак, Рональд Уизли!

Но сердце уже стучит вовсю, и сохранять спокойствие получается с трудом. А Гарри, как назло, вновь подаёт голос:

— Ну, и куда двигаем завтра?

Да-да, теперь это не мой, а его постоянный припев.

— В Аппер-Фледжли.

Гермиона хотя бы расспросила про деревушку, Гарри же остаётся совершенно равнодушным. Он продолжает стоять, заложив руки за спину, глядя мне в лицо и покачиваясь с пятки на носок.

Более всего бесит его физиономия — со скептической ухмылкой и выражением этакого превосходства, характерным для особо «исторических» моментов. Это когда мы, по его мнению, суёмся куда не следует.

Неделю назад, к примеру, остановившись едва ли не в миле от Литтл-Хэнглтона, он тыкнул в землю каблуком и твёрдо, практически ультимативно заявил: «Всё, пришли. Копать будем здесь».

Не было, разумеется, никаких раскопок. Повернули обратно, и всё.

Припоминаю я это и не выдерживаю.

— Ты ведь не веришь, Гарри, что мы найдём там хоть что-нибудь?

— Крестраж, что ли? — небрежно переспрашивает он. — Разумеется, нет.

— Тогда почему ты соглашаешься на эти вылазки?

— Вас двое, я один. И потом, может, в этом есть какой-то смысл?

— Какой?

То ли я непроходимый балбес, то ли нервы ни к черту. А друг стоит и лыбится, опять, верно, много чего о себе вообразив.

— Ты же сам говорил, Рон! Зачем-то Дамблдор составлял своё завещание.

— Скажи ещё: старик умирать собирался!

Да, меня понесло, но мне не остановиться. А Гарри хмурится.

— Умирать... Почему?

— Разве завещание пишут не перед смертью?

Гарри не отвечает, но на его физиономии вдруг прорисовывается то самое гермионистое — от внезапного как гром озарения. Будто и не он вовсе, а вторая Гермиона.

Обычно она так и убегала в свою библиотеку — не медля ни секунды, с точно таким же выражением на лице и всегда без объяснений. Но каково было бы её изумление, если бы Рональд Уизли вдруг поинтересовался: «И что, подтвердились твои догадки?»

Эх, не о том думаю. А от Гарри по-прежнему ни звука.

— Чего молчишь? — спрашиваю я, осклабившись, но он, пробормотав что-то невразумительное, направляется к дверям.

Что тут скажешь? Второй, тыц-тыц, блицор*. Скоренько так: без слов, без объяснений. Яблочко к яблоньке…

* * *

Тянулись одна за другой недели, и Гарри, при всей своей погруженности в себя, невольно замечал, что Рон всё больше и больше берёт на себя командование. Может, ему хотелось как-то возместить то, что он их тогда бросил, а может, отрешенность Гарри пробудила в нем способности лидера; во всяком случае, теперь именно Рон тормошил и подбадривал остальных.

Дж.К. Роулинг. Дары Смерти

Когда-нибудь я буду вспоминать это весёленькое времечко с широкой улыбкой. На том, скорее всего, свете, ну да не в этом суть.

Теперь я тут за главного. Так получилось. Должен же кто-то думать о деле — хотя бы во имя штанов Мерлина! А кроме меня — некому. Гермиона зациклилась на мыслях о Гарри, его же мысли давно и прочно подвисли где-то возле покойного Дамблдора и его завещания. Не отряд, а «котёл, полный крепкой, горячей...»

Гарри назвал бы это дружбой. А я, пожалуй, промолчу.

Как он там ляпнул?

«Вас двое, я один».

Я так и понял, ага.

Да тебе, дружище, ни разу ещё не доводилось оставаться в одиночестве. И не доведётся.

Потому что есть та, которая никогда тебя не оставит: простит все твои «бзики» и прочие финтифанты, откажется от всех и пойдёт за тобой хоть на край света, хоть прямиком в могилу. Ты, может, и не догадываешься, но…

Растолковать ему, что ли? Взять да и выложить этому… совестливому всё как есть, начистоту!

Потом, конечно, буду рвать на себе волосы: за то, что слил партию без боя, и вообще… Джинни непременно наградит меня кучей «красивых» слов. Прям вот всю жизнь мечтал!

Нет уж, дудки! Сам пусть действует. Не может же он быть таким наивным?!

Ну правда! Сколько раз уже отмечал, как после шумных обсуждений Гарри соглашался с мнением Гермионы, а потом она, вопреки собственным же недавним убеждениям, приводила в пример его доводы. Да эти двое — как там у Чарли? — драконы одного окраса*, и не вместе они лишь потому, что дураки. Оба.

Интересно, Гермиона рассказывала ему о тех летчиках в пустыне? Расспрашивать не хочется. Это только моё... наше. Пересказывать подробности — всё равно что делиться самым-самым…

...но, верно, мне снесло крышу, если даже в разговоре о книгах видится чёртова близость? Как, впрочем, и в совместной отработке заклинаний.

Она же ему как сестра. Он ведь так и сказал! Да, и «одного окраса» — потому же. Надо верить. Так даже проще: верить и не париться.

Последний же враг истребится — ревность.

______________________________________

*Известно, что Чудный Урик спал в комнате, в которой находилось не менее пятидесяти ручных авгуров. Одной особенно дождливой зимой душераздирающий плач авгуров заставил Урика поверить, что он мёртв и стал приведением (Дж.К. Роулинг, «Фантастические звери и среда их обитания»).

*Блицор — хорошо играющий блиц шахматист.

*Ссылка на английскую пословицу: «Птицы одинакового оперенья держатся вместе» (Birds of a feather flock together).