Продавец грёз (гет)

Клубок змей вьётся в небе. Яркой зеленью по тёмно-синему, цветными вспышками, волнами и зигзагами. Часами можно всматриваться в причудливое разнообразие форм и расцветок, но сейчас не до этого.

Джордж и Кэти пересекают заросшее квиддичное поле вблизи руин Хогвартса. Майская ночь наполнена отзвуками приближающейся грозы, стрекотом притаившихся в высокой траве цикад и тихим потрескиванием нестабильного магического поля.

— Ты готова?

— Да, — голос Кэти звенит напряжением, и Джордж ни за что не покажет ей, как волнуется сам.

Эта ночь может подвести черту под отрезком их жизней длиной в четыре года. А может стать одной из многих, если дерзкая задумка Джорджа обернётся очередной неудачей.

* * *

Эта странная идея впервые посещает его холодным апрельским утром этого же года. Сознание медленно выныривает из вязкого марева сна, слезящиеся от яркого света глаза с трудом фокусируются на спине лежащей рядом Кэт. Бледная кожа, чуть выпирающие лопатки, созвездие маленьких родинок на правом плече. Он знает, что стоит в дразнящей ласке провести кончиками пальцев вдоль позвоночника, Кэти выгнется навстречу, и так легко и естественно будет притянуть её к себе, зарыться лицом в кудрявые тёмные волосы, продлить эту утреннюю негу, разделяя её на двоих.

Но почему-то сейчас думается совершенно в ином направлении. Тихий вопрос звучит эхом его мыслей:

— Чего ты хочешь больше всего на свете, Кэт?

— Летать, — не задумываясь, отвечает она, и Джордж совсем не удивлён. Ещё бы, когда-то Кэти была подающей надежды охотницей в составе известной команды. Перспективы спортивного будущего открывались перед ней десятками возможностей, головокружительный успех туманил голову юной выпускницы, но война и последующие за ней события не дали ей шанса.

Но почему она не хочет брать то, что он всегда готов предложить? Ровные ряды флаконов заполняют все свободные полки его дома, в каждом из них — доза удовольствия, эссенция счастья, несколько минут воплощённой мечты, стоит только откупорить крышку и вдохнуть пары зелья. И никакой расплаты в виде привыкания, которое, если верить Грейнджер, сопровождает подобные препараты маггловского изготовления. А Кэти в ответ на его предложение только хмыкает и смотрит с какой-то неприятной грустной жалостью.

— Мне не нужны твои «Грёзы», Джордж. Никакое зелье не даст мне то, чего я хочу.

Его любовница торопливо одевается, спешит уйти, только замирает на несколько секунд, когда Джордж спрашивает:

— И чего ты хочешь?

— Надежды.

* * *

Надежда была нужна им всем. Особенно в первые послевоенные месяцы, в это странное время, когда враг, казалось бы, повержен, и они, провозглашённые героями, могут с чувством выполненного долга вернуться в свои дома, вот только... Вернуться они не могут. Аппарация не срабатывает, разом вышедшие из строя хогсмидские камины плюются золой, мётлы годятся разве что в роли домашней утвари, домовые эльфы потеряли магические способности, а фестралов и след простыл. Маги начинают беспокоиться.

На фоне ужасов войны, постоянного бегства и потерь это должно казаться всего лишь досадным недоразумением. Но вот в лазарете не срабатывают у мадам Помфри исцеляющие чары. Люмос, зажжённый Кингсли, взрывается миниатюрной бомбой, ломая волшебную палочку и едва не ослепляя всех вокруг. Магия искрит в воздухе, змеится спиралями чистой энергии, светится в ночном небе ярче луны и звёзд. Маги в настоящей панике.

Вся суматоха проходит мимо Джорджа, его в этот момент раздирает нечто гораздо более страшное. Потерять часть себя... Для него это вовсе не растиражированная пошлая метафора. Часть тела, часть сознания, часть души, если она вообще существует. Такое никогда не снилось ему в кошмарных снах, и всю жизнь он верил, что даже погибнуть им предстоит вместе. Но Фред остекленевшими глазами смотрит в снесённый взрывом потолок Большого зала, и кто-то закрывает ему глаза кончиками дрожащих пальцев, и у стоящего рядом Джорджа эта картина словно отпечатывается на внутренней стороне век. Позже он, конечно, подумает о матери. О Джинни, об отце и братьях, которым тоже больно, о которых нужно заботиться. Но сейчас боль скручивает его в тугой комок, не даёт дышать, просто уничтожает.

Конечно, он переживёт. Научится молчать, просыпаясь утром; научится строить полноценные фразы, не дожидаясь, когда брат подхватит мысль на лету и продолжит её.

Когда месяц — или год? — спустя Джордж заставляет себя вернуться к подобию жизни, произошедшее после битвы называют странным словом Аномалия. Опытным путём вычислены границы этого явления, оно охватывает окрестности Хогвартса и Хогсмида, значительную часть Запретного леса и Чёрного озера, накрывает их своеобразным куполом, на границах которого концентрация энергии становится непреодолимой. Происхождение Аномалии неизвестно до сих пор, но все привыкли считать, что магическое поле Хогвартса попросту не выдержало шквала энергии, вспыхнувшего во время битвы. «Пространственный резонанс», «коллапс магической энергии»... Оставшиеся в живых профессора Хогвартса не знали, как объяснить явление, аналогов которому не было в истории.

Как бы то ни было, пара сотен магов, отрезанных от всего мира, с трудом, но научились выживать. Заняли неразрушенное крыло замка и некоторые дома в деревне, научились добывать пищу почти без помощи магии, благо сельскохозяйственный комплекс Хогсмида оказался по эту сторону Аномалии, а лёгкие бытовые чары через раз да срабатывали в условиях изоляции.

Пожалуй, это всё, что Джордж Уизли может сказать об Аномалии. Она существует, определяет жизненный уклад их скромной общины, является чем-то непреложным и неистребимым. Прежний Джордж на пару с сорванцом-братом уже давно исследовал бы её, взорвал своим кипучим энтузиазмом её структуру, неутомимым любопытством проник бы в сущность этого явления. А что может нынешний Джордж? Разве что приспособиться.

Стряхивая остатки сна, он плетётся в лабораторию, устроенную на чердаке хогсмидского дома. Перебирает разложенные на столе ингредиенты, бездумно следует отточенному алгоритму действий.

Разжечь огонь под чугунным котлом, растереть в ступке засушенные грибы из Запретного леса, залить в колбу перегонного аппарата ацетоновую настойку зубастой герани и начать экстракцию, затем подобным методом получить психоактивное вещество из горькой полыни... Уверенные руки легко справляются с повседневной работой, а беспокойные мысли стремятся куда-то вверх, за пыльные мансардные окна, к недосягаемому небу.

Летать. Когда-то это было таким естественным. Пока небо было им доступно, пока никому и в голову не приходило, что метла однажды не сможет подняться в воздух. И почему, кстати, не может? Почему они лишены даже этой простейшей магии?

Потоки смутных образов впервые за четыре года сплетаются в настоящую Идею, и губы сами собой растягиваются в совершенно безумной улыбке. Он чувствует себя изголодавшимся хищником, впервые за долгое время напавшим на след крупной дичи.

Словно где-то внутри, в глубинах сознания, просыпается тот прежний Джордж, любопытство которого сметало все преграды, и сотни давно устоявшихся «нельзя» отступали перед азартным «а что, если?».

* * *

«Что, если пропитать древко метлы концентрированным зельем левитации?», «Что, если заменить амортизирующие чары воздухоотталкивающими? Они легче, могут и сработать».

Вот уже который день Джордж проводит над схемами и чертежами, над котлами и разделочным столом, пытаясь облечь свои абстрактные задумки в вещественную форму.

Неиссякаемый прилив сил, восторженная радость первооткрывателя. Словно кто-то открыл невидимый кран, и на него сплошным живительным потоком льётся вдохновение. Кажется, что он способен творить сутки напролёт, прерываясь разве что на сон и приём посетителей.

Гарри Поттер приходит к нему редко. Задерживается на пороге, точно давая себе время передумать, затем, собравшись с мыслями, решительно стучится в дверь.

— Заходи, Гарри, — Джордж опознаёт своего нечастого клиента уже по этому запоздалому стуку.

— «Грёзы»? — привычно спрашивает Джордж, доставая с ближайшей полки пузырёк с тёмно-синей жидкостью. Гарри только угрюмо кивает и выкладывает на стол свежеиспечённый хлеб, небольшую головку сыра и пачку сигарет. Как-то само собой сложилось, что клиенты всегда приносят что-то с собой, хотя самому Джорджу и в голову не пришло бы требовать оплаты.

— Я так устал от всего, мне действительно это нужно, — зачем-то оправдывается Гарри, а Джордж — последний, кто упрекнёт его в слабости. В отличие от тех, кто в первое время изоляции так ждал от Избранного чуда и впоследствии обвинял его нежелание брать на себя ответственность и становиться во главе их общины.

Лицемеры. Горстка неудачников, прятавшаяся за спиной подростков, отправившая их на бойню. За эти годы Джордж пересмотрел свои взгляды, и Орден Феникса слетел с пьедестала его симпатий. Остекленевший взгляд Фреда, разодранная оборотнем Лаванда, убитый авадой Криви... Жертвы их ошибок, несогласованности, промедления, нежелания брать на себя ответственность и ожидания, когда Поттер исполнит своё предназначение. Эти мысли Джордж держит при себе, слишком много в них яда, и какой, спрашивается, толк травить им других. Он просто даст Гарри то, что ему необходимо.

Флакон открыт, и, вступая в реакцию с воздухом, зелье шипит и выпускает клубы насыщенного синего пара, вдыхая которые Гарри всё глубже погружается в собственные грёзы.

* * *

История «Грёз» начинается в этом же доме, по странной случайности принадлежавшем зельевару, одному из совладельцев «Зонко», с которым Джордж когда-то имел дело и которому в военное время пришлось покинуть небезопасный Хогсмид.

Идея этого зелья принадлежала Фреду, бывшему в их творческом тандеме вдохновителем и генератором идей. Фред указывал направление, Джордж продумывал воплощение идеи, и вместе они творили. Интуитивно, как художники, едва вникая в суть магии, создавая простые, но удивительные вещи.

«Грёзы» вернули его к жизни, помогли если не справиться с потерей, то пережить её. Ночами напролёт Джордж восстанавливал давно придуманный рецепт, экспериментировал, травился промежуточными образцами, едва успевая глотать безоары, чтобы, наконец, представить это зелье усечённой версии волшебного мира. И чтобы понять потом, что создать что-то иное он уже не может. Или всё-таки может? Отрываясь от пергаментов со схемами, выписками из книг и сумбурными размышлениями, Джордж переводит взгляд на своего клиента.

На расслабленном лице Гарри — блаженная улыбка. Джордж знает, что он видит сейчас, Гарри рассказывал ему. Вокзал Кингс-Кросс, молодая семья спешит на скрытую от магглов платформу. И семилетний мальчик так похож на отца, и девочка, на пару лет его младше, так же отчаянно хочет в недоступный пока для неё Хогвартс, как и её мать когда-то. И Джинни там, и Рон, и Гермиона, и всё хорошо. Его галлюцинация наполнена тихим семейным счастьем, ощущением мира и покоя, радостью несуществующих детей.

Гарри уходит от него окрылённый, и Джордж возвращается к своим разработкам. «Грёзы» — для них, не для него. Не первый год Джордж отказывает себе в этом удовольствии. То ли послевкусие его грёз слишком горькое, то ли он просто не хочет видеть то, что лучше бы забыть.

Кэти говорит, что отказ от зелья — его форма мазохизма, наказание, принятое им за неизвестно какие грехи, и в этом добровольном ограничении он ищет для себя оправдание. Это кажется ему бредом. Он вообще редко прислушивается к её словам.

Только почувствовав запах дыма, Джордж отрывается от работы. Кэти курит, развалившись в своём любимом кресле, и пачка сигарет, принесённая Поттером, бесследно перекочевала в карман её кожаной куртки.

Всё такая же угловатая и нескладная, всё те же узкие маггловские штаны обтягивают тонкие ноги, всё та же ярко-алая помада оставляет следы на фильтре сигареты, а по-маггловски короткие волосы едва прикрывают тонкую шею и легкомысленные пластиковые серёжки. Она застыла в своих восемнадцати, в то время как Джордж ощущает себя на все сорок.

— Что? — откликается Кэт, ловя на себе его пристальный взгляд. До раздражающей простоты бесцеремонная: приходит, когда хочет; уходит, не прощаясь. Уж не это ли непостоянство так привлекает, не позволяет привычке убить прелесть новизны?

Так и не дождавшись ответа, Кэти делает последнюю затяжку и, блаженно прикрыв глаза, лениво протягивает:

— Ты не думал о том, что это, может быть, последние настоящие сигареты? Вот-вот они закончатся, и останется только та полусырая дрянь, которую Дин Томас крутит из тепличного табака, — она говорит в пустоту, Джордж вообще неразговорчив в последние годы. — И так же постепенно будет исчезать всё, что связывало нас с прежним миром. Оно заменится суррогатом, низкопробной подделкой, а потом и вовсе забудется. Возможно, мы — последнее поколение, помнящее вкус настоящих маггловских сигарет. Забавно, не правда ли? Мы так долго боролись за сохранение связи с магглами, победили, а теперь не можем насладиться плодами их цивилизации.

Шелуха ненужных слов, единственное назначение которых — сломать тишину, замаскировать нарочито небрежным тоном неозвученные переживания и страхи. Все эти слова проходят мимо него, потому что он помнит настоящие:

«Я хочу жить, понимаешь, Джорджи, — в приступе откровенности говорила она. — А это место... Как тюрьма, только вместо дементоров — магическое поле. Оно словно вытягивает все силы, давит грузом несбывшегося. Убивает».

В такие моменты сквозь маску её внешнего спокойствия и независимости проглядывала какая-то трогательная уязвимость, незащищённость. После таких откровений Кэти уходила надолго, чтобы вернуться такой вот, как сейчас, с цинизмом рассуждающей о превратностях жизни.

Но он-то знает её. Разгадал за два года этих странных отношений, которые никто из них не назовёт любовью. Он знает об острой жажде жизни, приключений, новых ощущений и горизонтов, что не находит выхода и сжигает Кэт изнутри.

Завтра утром она в очередной раз покинет его дом, а через каких-то пару недель он сам найдёт её на берегу озера, бесцельно бредущей по самой кромке воды. Вручит ей криво обточенную, ещё пахнущую смолой и зельями метлу, скажет: «Пойдём». Попытается подарить эту пресловутую надежду.

* * *

— Пойдём, — берёт её за руку, ободряюще сжимает замёрзшие пальцы.

Небо смыкается над ними яркой синевой, вспыхивает цветными змейками чистой энергии. На секунду Джорджу кажется, что Аномалия следит за ними, готовая жестоко наказать тех, кто не пожелал смириться с её властью. Глупость — у магии нет и быть не может сознания. Он злится на себя за это волнение, за нелепые мысли. Но вот они с Кэти подходят вплотную к квиддичным кольцам, и Джордж, наконец, берёт себя в руки.

— Ты готова?

— Да, — Кэти не сводит с него горящих глаз. Яркие губы удивлённо приоткрыты, несмелая улыбка трогает их уголки. Джордж не помнит её такой.

Он помогает ей усесться на метлу впереди себя, и вот они уже в воздухе, всё выше и выше, не могут сдержать синхронно-ликующего крика.

Они летят над лесом, и воздух вокруг них искрит магией, не причиняя никакого вреда. Пусть они падают в каждую воздушную яму на своём пути, пусть метла неудобна и даёт немалый крен, всё это пустяки.

Джордж понимает, что отказывался от своих «Грёз» потому, что уже тогда считал их суррогатом. Знал ведь, что увидит в бреду наркотического сна именно эту ночь и этот полёт, это острое, ярчайшее счастье, которым светится лицо Кэт. Знал, что никакое зелье не передаст тех ощущений, что он испытывает сейчас.

Над кромкой Запретного леса поднимается солнце, рассвет нового дня золотит кроны дальних деревьев. Возможно, завтра, узнав о изобретении Джорджа, кто-то вроде Грейнджер или МакГонагалл найдёт ему применение, и время изоляции подойдёт к концу. Или немногочисленные учёные их маленького мира только грустно покачают головами, и жизнь под куполом затянется на многие десятилетия. Сейчас это неважно.

Потому что они уже почти в сотне футов над верхушками деревьев, и ветер хлещет в лицо такой забытой захватывающей скоростью. Потому что Кэт плачет от восторга. Потому что на горизонте Джорджа впервые за долгое время загорается солнце.