Кукольные человечки (джен)

Жить бы теперь, не сражаясь, подальше от пропасти,

Зная, что все позади. Там, где каждый второй

Жаждет быть первым, не помня ни чести, ни совести,

О, мой герой…

Вельвет «Герой»

Сколько же сейчас времени? Семь, восемь, а может быть там, за стенами, давно уже глубокая ночь — беззвездная, закутанная в тучи, подсвеченная снизу болезненным электрическим светом, на который магглы давным-давно променяли живой огонь. Он потерял чувство времени в тот миг, когда накатила дурнота. Она подкралась неожиданно — стиснула, скрутила невидимыми ледяными пальцами сердце, молотом ударила в голову, зашелестела в ушах океанским прибоем. Еще недавно короткий коридор с одной-единственной дверью в конце вытянулся гигантским тоннелем — не дойти, не дотянуться до витой дверной ручки. Но другого выхода у него не было.

Бесконечный коридор был бесконечно пуст, и Министр Шеклболт точно знал, что там, за дверью, его ждет такая же пустая приемная, которую тоже предстоит пересечь, прежде чем он доберется до собственного кабинета. Там был его единственный шанс: именно там, в ящике письменного стола, впившегося в паркет грифоньими лапами, Министр по старой аврорской привычке хранил зелья первой необходимости.

Душно — не вздохнуть, не закричать. Тошнотворным комом подкатывало к горлу, липкой испариной стекало по лбу, расцвечивало коридорный полумрак зеленоватыми кругами.

И только заветная дверная ручка — смысл всей его жизни в эту секунду — была видна отчетливо, до мельчайших деталей затейливой ковки.

Однажды аврор — аврор навсегда. По крайней мере, так было в те времена, когда Аластор Муди лично натаскивал курсантов. Его наука необратимо изменяла что-то в самой личности человека. Из тех, кто действительно готов был идти в своем обучении до конца, со сноровкой профессионального портного и равнодушной жестокостью полевого хирурга Муди выкраивал то, что сам он называл «настоящим аврором». И ни годы, ни сытная тучность мирного времени, ни власть Министра, такая иллюзорно абсолютная, не сумели этого изменить.

Сколько Авад прошло мимо, сколько боевых заклинаний попало в цель, словно на податливой меди выгравировав на теле причудливый узор из шрамов, разгладить которые не под силу даже магии... Через скольких своих противников он перешагнул... Чего ради? Ради того, чтобы, став Министром Магии, на пятьдесят четвертом году жизни умереть в нескольких ярдах от своего рабочего стола? Не бойцом, душа которого в горячке боя так беспощадно легко отлетает от смертной плоти. Даже не аврором, подобно терьеру, загоняющим дичь для своего бесстрастного хозяина, имя которому Закон. Политиком высшего ранга, одетым в официальный костюм и дорогую мантию!

Вдох на два счета, выдох на три, — все как учил Аластор. Выровнять сердцебиение, сосредоточиться, не позволить душной и всепоглощающей панике убить себя раньше времени. Чем больше он будет дергаться, тем быстрее яд разольется по организму. Отстраненно и последовательно Кингсли отметал один вариант спасения за другим. Пытаться кричать бессмысленно — вязкая тошнота и нехватка кислорода пережали горло, словно рояльная струна в руках умелого душителя. На то, чтобы протолкнуть воздух в легкие, уходят почти все силы. Пытаться колдовать, чтобы вызвать патронуса, тоже чистое безумие: не собрать зыбкие воспоминания. Они утекали, подобно воде при шлиховании, крупицами золота оставляя на поверхности разрозненные обломки памяти. Портал? Не создать, а готовый лежал там же, где и зелья, в кабинете… Значит, оставалось только одно — идти. И Кингсли шел, отвоевывая у собственной смерти ярд за ярдом. Шершавая прохлада ореховых панелей под ладонью оставалась для него единственным якорем в уплывающей реальности, в которой он был сейчас совсем один. Случайно ли? Или это тоже спланировано, подстроено, рассчитано задолго до того, как захлопнется дверца ловушки, пуская по лабиринту подопытную министерскую крысу?

Он был готов к этому в девяносто восьмом, после победы. Нужен был свой человек наверху. Тогда они еще пытались что-то менять и верили, истово, на волне всеобщей эйфории, что победы над Волдемортом достаточно, чтобы начать новую, иную жизнь. Что им удастся сломать неповоротливый, огромный, словно плод чьей-то гигантомании, государственный механизм, и отстроить его заново — лучше, удобней, логичней. Первые годы Шеклболт даже спал с палочкой под подушкой, и эта предосторожность, видит Мерлин, не раз оправдывала себя. В карманах его министерской мантии всегда хранился портал на экстренный случай и пара пузырьков с базовыми противоядиями. Он был готов к этому, когда судили Пожирателей, отправляя мнивших себя элитой магического мира чистокровных магов в Азкабан или во тьму изгнания. Был готов, когда проводили чистки в Министерстве, в котором, словно занозы в львиных лапах, застряли лояльные Лорду люди. Он был готов к этому в две тысячи третьем, когда антикоррупционные процессы рушили годами выстраиваемые карьеры как карточные домики. Он всегда был настороже, зная, что наживает себе врагов даже с большей скоростью, чем на службе в Аврорате.

Но оказался совершенно не готов к этому сейчас. Должно быть, всему виной оказалось время. Оно шло неумолимо, отщелкивая год за годом на невидимых счетах. После битвы за Хогвартс обезглавленному, истерзанному Министерству нужен был лидер. И не просто лидер, а «свой», который не позволит политике магического мира снова свалиться в привычное, уютное в своей неизменности, коварное, как болотная топь, состояние покоя. Кингсли не помнил, как подобное случилось после победы над Гриндевальдом, но своими глазами видел, как это было после первой победы над Волдемортом. Убаюканная в колыбели веками установленного порядка, магическая Британия спала, и сон ее разума раз за разом порождал чудовищ.

И Кингсли, лично участвовавший в истреблении одного из них, не хотел увидеть новое. Он не был политиком, ему было чуждо искусство тонкой игры, где многоходовые комбинации и тщательно выплетенная сеть интриг заменили скорость, ловкость и силу заклятий. Принимая пост Министра Магии, Шеклболт знал, что, подобно самоубийце с накинутой на шею петлей, добровольно выбивает у себя из-под ног твердую опору. Ту, которая всю жизнь давала ему уверенность — где свои, а где чужие; что такое правда, какие поступки верны. Но, как и всегда в этой жизни, кто-то должен был... И когда в присутствии Кингсли приговором звучало это неумолимое «кто-то должен», Шеклболт никогда не ждал, что этим «кем-то» будет другой человек.

Он обещал себе когда-то, что это временно. Верил, что важно всего лишь не дать магической Британии «уснуть» в первые, счастливые для большинства послевоенные годы. Что он всего лишь повернет ее, еще разгоряченную победой, еще доверчивую к победителям, в нужную сторону. Поможет отчистить ее от ошметков пораженной некрозом плоти мертвых традиций, бережно сохранив те, что еще живы. И освобожденная, она, наконец, сама двинется с места.

Вот только магическая Британия оказалась существом, которое много веков провело прикованным к месту. Существом, чьи ноги, истончившиеся и ослабевшие, давно забыли радость движения. И Кингсли тянул, подталкивал, расчищал препятствия, год за годом, всякий раз обещая себе, что этот был последним. Но за последним годом шел еще один, самый последний. А за ним другой. Какой там идет за самым последним?

После переизбрания в две тысячи пятом он с отчетливой, неумолимой ясностью осознал, что прошел свою точку невозврата. Дальше только вперед.

Ломая и перестраивая систему, он отшвыривал обломки за спину, не осознавая, что заваливает ими собственную дорогу в прежнюю жизнь. И чем энергичнее он двигался, тем плотнее новая должность и новая ответственность опутывали его невидимыми, клейкими нитями. Так паутина оплетает собой отчаянно дергающуюся в надежде освободиться жертву. И вот какая судьба была ему уготована? Быть сожранным той, о ком все эти годы он пытался заботиться.

Приемная, в которую он практически ввалился, едва устояв на ногах, действительно была пуста. Сегодня была пятница, а по пятницам Кингсли всегда отпускал своего секретаря Джона Бенсона ровно в шесть, вне зависимости от того, во сколько уходил сам. У Джона семья. У Джона в прошлом году родилась дочь. Джону было куда спешить со службы.

Самому Шеклболту спешить было некуда и не к кому — его молодость была принесена в жертву Аврорату, а зрелость — министерскому креслу. Любовницы приходили в его жизнь и покидали ее, сливаясь в единый, зыбкий, собирательный образ Женщины, а жены все не было. Ему казалось, что все еще впереди, не сейчас, слишком много дел, он успеет. И призрак будущей семьи отступал, растворяясь в повседневной гонке за завтрашним счастьем.

Чувствуя, что вот-вот упадет, и больше всего страшась не смерти, а именно этого падения, означающего полное поражение, Кингсли отчаянно рванулся к двери в кабинет. Шеклболта шатало, и не было под руками опоры, за которую могли бы зацепиться ставшие непослушными, словно чьими-то чужими, пальцы.

Он ударился в дверь всем телом, слепо нащупал дверную ручку, мимолетно успев порадоваться тому, что, уходя на совещание, закрыл только приемную. Запах пергамента, кофе и каминного дыма пробрался в сознание, успокаивая и давая силы для последнего — на этот раз уж точно последнего — рывка.

Полированная гладкость письменного стола, с которого градом сыплются задетые нетвердой рукой предметы, ожегшая ладонь прохлада круглой ручки заветного выдвижного ящика, в котором хранились зелья и аварийный портал. Чудовищное, пустившее по телу судорогу магическое усилие, вложенное в беспалочковое отпирающее заклятие.

И неправдоподобная пустота там, где должно было находиться его спасение. Только голая деревянная утроба ящика, на дне которой остались лишь круглые отпечатки в тонком слое пыли — следы флаконов с зельями.

Кингсли обессиленно прикрыл глаза, отстраненно чувствуя, как оседает на ковер его собственное тело. Тело, которое до этой секунды поддерживали лишь его воля и наличие цели. Цель оказалась пустышкой. Кто-то побывал здесь и забрал все, что могло бы помочь ему вырваться из капкана. В последний раз заставив себя разлепить смыкающиеся веки, Шеклболт бросил взгляд на каминную полку. Только для того, чтобы убедиться — шкатулки с летучим порохом тоже не было.

Он понял, что окончательно упал только в тот момент, когда почувствовал щекой шершавый ворс ковра, а перед глазами у него оказалась одна из искусно вырезанных грифоньих лап, в форме которых были выточены ножки его стола. Свет лампы отражался в полировке, невыносимой резью отдаваясь в голове. На несколько секунд пятидесятичетырехлетнему Кингсли стало обидно, как в далеком детстве — до слез. А потом и это чувство ушло, уступив место простому признанию того, что он умрет здесь. Умирать, уставившись на грифоньи лапы, Шеклболт не хотел.

Поэтому он просто закрыл глаза.

* * *

— Вы точно уверены, что готовы нас выслушать, мистер Шеклболт? — спросил третий помощник министра, с беспокойством вглядываясь в лицо лежащего на кровати мужчины.

— Для тебя Кингсли, Джастин, я же просил, — поправил его Шеклболт. По изможденному, землисто-серому лицу его скользнула слабая тень улыбки. — Или мне придется называть тебя мистером Финч-Флетчли.

— Думаю, это было бы слишком жестоко по отношению к вам, — заметил Джастин, встречной улыбкой отвечая на эту попытку пошутить. — Необходимость каждый раз выговаривать мою фамилию отнимет больше сил, чем у вас есть. Как вы себя чувствуете, Кингсли?

— Лучше, чем многим хотелось бы, — отчаянно противореча собственному внешнему виду, заметил Шеклболт. — Хотя и хуже, чем обычно. Но слушать и говорить я вполне в состоянии. Не нависай надо мной, присаживайся. И вы, миссис Малфой, тоже присядьте, окажите честь больному. Прошу простить, что принимаю вас, лежа в постели. Но медики все еще не разрешают мне вставать.

— Все это лишь условности, Министр. Тогда как ваша неучтивость продиктована суровой необходимостью, — отозвалась Нарцисса, направляясь к стоящему возле окна креслу. — Так что, пусть это тревожит вас в последнюю очередь.

Провожающий ее взглядом Джастин в очередной раз поразился тому, насколько все же красива была эта женщина. Или скорее тому, с каким бережным, невозмутимым достоинством пронесла она свою красоту не только через тяготы отгремевшей войны, но и через послевоенные годы. Которые, сохранив Малфоям жизнь и относительную свободу, тем не менее, почти уничтожили их авторитет. Ее муж был фактически заперт в Ланкашире, в маленьком особняке, что выделило Малфоям министерство взамен конфискованного родового поместья. Ее сын завяз на должности младшего партнера в лавке артефактора, достаточно нещепетильного для того, чтобы взять в компаньоны бывшего Пожирателя, и достаточно терпеливого, чтобы мириться с постоянным контролем Министерства. Годы, когда она была первой среди равных, остались далеко позади — для светского общества нынешней магической Британии теперь сияли новые звезды. И тем не менее, вот она, Нарцисса Малфой, ухоженная, элегантная, как будто сияющая изнутри приглушенным светом. С ее мягким голосом, ровной спиной и мнимой безмятежностью в глазах. Говорили, что когда-то, в пору расцвета мужниной карьеры, она была холодна и недоступна, как недоступны простым смертным парящие в бесконечном «ничто» звезды. И так же, как эти звезды, она не снисходила до других.

Джастин же узнал ее иной — словно окутанной теплым покоем безбрежной океанской глади, синева которой отражалась в светло-голубых глазах. И если бы Финч-Флетчли не знал доподлинно, какие шторма бушуют за этой иллюзией вечного умиротворения, он, пожалуй, считал бы Нарциссу прекрасной, но безвольно плывущей по течению тенью. Отражением прошлого могущества Малфоев.

Переведя взгляд обратно на министра, Джастин поразился тому контрасту, который измученный, едва живой Шеклболт, укрывшийся от солнечного света в тени надкроватного балдахина, составляет вызолоченной солнцем, лучащейся здоровьем Нарциссе. И на стыке этих двух реальностей, в одной из которых полумрак был пропитан запахом лекарств, а во второй напоенный ароматом цветущих яблонь ветер шевелил край легкой шторы, истуканом застыл сам Джастин. Осознав это, он торопливо придвинул стул поближе к кровати Министра и уселся, повернувшись спиной и к яблоням, и к весне, и к обманчивой улыбке миссис Малфой.

— Проект уже полностью сформирован, — сказал он, отвечая на вопросительный взгляд Кингсли. — Я внес последние поправки, которые мы с вами обсуждали, так что официальный текст закона готов. Вчера я провел финальную стадию переговоров с представителями маггловского министерства. Они подтвердили прошлые договоренности.

— Готов поклясться, что все прошло гладко с легкой руки твоего отца, — Кингсли усмехнулся, а Джастин только спокойно кивнул.

Не было ни малейшего смысла отрицать, что без протекции Саймона Финч-Флетчли, имеющего немалый вес в маггловском правительстве, поправки к Статуту Секретности, обещающие мягкую интеграцию части магической экономики и того, что заменяло волшебникам понятие «промышленность», в мир маггловской Британии было бы попросту невозможно. От перспектив, открывающихся перед внутренним взором Джастина — блестящего выпускника Принстонского университета — у него даже слегка кружилась голова.

— Фактически все, что нам осталось, это без потерь пройти Визенгамот, — сказал он. И понимающе кивнул, глядя, как болезненно кривятся губы Шеклболта.

Визенгамот — вот что было основной их проблемой на пути к изменениям. И — Джастин не сомневался — вот что было причиной плачевного состояния Кингсли. Иллюзорный абсолют полномочий Министра Магии на деле заканчивался там, где оканчивалась возможность продвигать законы через систему декретов. Это означало, что Шеклболт мог практически все — создавать комитеты по борьбе с коррупцией, реорганизовывать и изменять саму структуру Министерства, устанавливать новые законы внутренней политики. Но, по злой иронии, этого оказалось недостаточно. Тесный магический мир задыхался в своих рамках. Так чахнет и увядает здоровое некогда растение, посаженное в слишком тесный цветочный горшок — его корни разрастаются, ветвятся, сплетаются во все более и более плотную сеть до тех пор, пока в горшке не заканчивается место. И тогда спасти его может только пересадка в емкость большего объема. И для магической Британии такой «пересадкой» неминуемо являлось расширение границ Статута. Именно эту истину и сумел донести до Кингсли Джастин два года тому назад, когда бывший однокурсник и национальный герой Поттер сосватал на работу в Министерство новоиспеченного магистра в области финансов. За те семь лет, что отделяли поддавшегося уговорам родителей и решившего получить высшее образование Финч-Флетчли от мига, когда он с отчетливым ужасом увидел, куда катится магическое сообщество его родины, Джастин успел увидеть слишком многое. Усиленные занятия с репетиторами и оформленный через связи отца сертификат о получении маггловского среднего образования открыли для Финч-Флетчли совершенно другой мир. Там, в Штатах, где границы магического и маггловского сообществ были тонки настолько, что эти два мира незримо для глаз обывателей сплетались между собой в единый организм, и речи не могло быть о застое. И тем разительнее отличалась от него насквозь консервативная, закуклившаяся в своей автономии и обреченная на деградацию Британия.

Джастин считал, что по праву может гордиться собой — в конечном счете этот проект был его детищем. И это он, Финч-Флетчли, сумел убедить Министра Магии прислушаться к его словам и прогнозам. За каких-то два года, прыгая через несколько ступеней за раз, ему удалось взбежать по карьерной лестнице до третьего помощника Министра.

И уже тогда, в самом начале их пути, оба они — и Кингсли, и Джастин — понимали, что именно может стать непреодолимым препятствием. Статут секретности был основным, главным законом, регулирующим жизнь магического сообщества. А это неминуемо означало, что поправки к нему придется не только тщательно рассчитать и выписать, перебрав по винтику весь статутный механизм. Это означало, что его придется провести через Визенгамот. Который слишком условно был подконтролен Министру, и места в котором занимали в основном не просто чистокровные маги. Места в нем занимали консерваторы, сытые и умиротворенные, не желающие выпускать из своих рук поводья магического мира. Незримые столпы, подпирающие свод задыхающегося общества, заведомо согласные на его угасание, при условии, что контролировать это угасание будут лично они. Шансов на то, что проекту удастся вытащить заветные две трети голосов, практически не было. Именно по этой причине сейчас, в спальне медленно приходящего в себя министра сидела Нарцисса, держащая в холеных пальчиках их надежды.

— И вот это, как раз, основной вопрос, который я хотел бы задать вам, миссис Малфой, — Шеклболт слегка повернул голову, так, чтобы Нарцисса попала в поле его зрения.

— Боюсь, что не смогу дать вам гарантий, — голос миссис Малфой звучал почти напевно. Поднявшись из кресла, она подошла чуть ближе и остановилась у столбика кровати. — Тем более теперь. Покушение на вашу жизнь всерьез осложнило дело. Общество не уверено в том, чего ему следует ожидать, и не уверено в том, что вы в назначенный день действительно вынесете проект на голосование. А главное, что все обещания, которые я уполномочена была передать через вас, Министр, будут исполнены. Полагаю, вы должны понять их сомнения. Заработать их лояльность к вашей политике было не просто. Я уже говорила вам, когда соглашалась на сотрудничество, что консервативное большинство, составляющее основу Визенгамота, с недоверием относится к перспективе любых перемен. Особенно тех, что могут отразиться на их весе и влиянии. И сейчас они еще более не уверены в завтрашнем дне. Время, когда за моими плечами действительно была сила, ушло, теперь я всего лишь меценат, устраивающий благотворительные приемы.

После жизни в Штатах, где нравы и язык были куда свободнее, речь миссис Малфой все время казалась Джастину неправдоподобно книжной. Ему казалось, что живые, настоящие люди не могут говорить такими округлыми, безупречными фразами. Но для самой Нарциссы, кажется, такая манера выражаться была привычной. Такой же естественной, как дыхание.

— И как именно вы оцениваете перспективы, миссис Малфой? — мрачно спросил Кингсли. — Не надо недооценивать того влияния, которое вы оказываете на общество. К вам все еще прислушиваются, пусть и не так, как раньше.

— Все решится в день голосования, Министр, — Нарцисса изящно повела плечом, намекая на то, что лично она никаких прогнозов делать не собирается. — Если вы явитесь в зал заседания, это должно послужить для них гарантией, что все они получат свое после принятия поправок. Но для этого вам придется подняться на ноги через два дня, а ваше состояние и прогнозы медиков не вселяют в меня уверенности в том, что это возможно.

— Нет ничего невозможного, если есть суровая необходимость, поверьте, — Джастин отметил, что Киннгсли как-то неуловимо напрягся, не совершая, казалось бы, ни малейшего движения. И взгляд его, устремленный на миссис Малфой, стал цепким, словно Шеклболт каким-то невероятным образом пытался применить к Нарциссе беспалочковую легилименцию.

— Зная вас, Министр, я, пожалуй, могу поверить, что и на подобное чудо вы способны, — дипломатично отозвалась миссис Малфой. Из золотисто-бежевого ридикюля Нарцисса извлекла несколько листов пергамента, которые физически не могли бы поместиться в нем, если бы не искажающая пространство магия. — Это уточненные списки тех, с кем мне удалось прийти к соглашению. Сожалею, Министр, но мне нечего добавить к моему рассказу. Так что, если у вас нет ко мне иных вопросов…

— Нет, миссис Малфой, благодарю за то, что уделили мне время, я больше вас не задерживаю, — согласие Шеклболта, как показалось Джастину, вышло чуть более поспешным, чем требовалось.

Вежливо попрощавшись с Нарциссой, Финч-Флетчли снова повернулся к Кингсли, попадая под прицел все того же невыразимо сосредоточенного, холодного взгляда. Секунда, и лицо Шеклболта разгладилось, а на губах его появилась едва заметная улыбка.

— Вы специально ее отпустили, — Джастин не спрашивал, он был абсолютно уверен в том, что Кингсли не случайно так поторопился распрощаться с супругой опального Люциуса. — Хотите поговорить наедине?

— Вот в чем тебе не откажешь, так это в догадливости, — Шеклболт кивнул. — Удалось что-то выяснить?

— Внутреннее расследование идет, — Финч-Флетчли действительно был догадлив. И это качество очень способствовало его неуклонному продвижению по службе. — Но результаты… Кингсли, у нас нет никаких зацепок. У магглов на такие случаи есть хотя бы камеры видеонаблюдения, а вот мы со всей нашей магией, считайте, слепы. У меня не было времени осмотреть кабинет. Может быть, там были какие-то следы, но…

Он горько усмехнулся, почти презирая себя за постигший его в тот вечер приступ малодушия и паники. Шеклболт лежал щекой на ковре, похожий на срезанную с нитей марионетку. В первую минуту Финч-Флетчли даже не мог заставить себя сдвинуться с места, завороженно глядя на застывшее тело, в окружении разлетевшихся бумаг и писчих перьев. Тогда он был почему-то абсолютно уверен, что опоздал, и что там, в десятке шагов от него именно тело, а не Кингсли.

Маленький кукольный человечек, чьи суставы были скреплены шарнирами, валялся на полу, почти под рукой Шеклболта, и Джастин буквально не мог отвести от него взгляда. Именно он подарил этого человечка в качестве сувенира Кингсли около года назад. Шеклболт, кажется, считал эту безделушку забавной и держал у себя на столе. А сейчас она валялась рядом с хозяином — неестественно изогнутый корпус, вывернутые под странным углом ноги. Финч-Флетчли казалось, что нет в мире зрелища ужаснее, чем этот проклятый человечек, изломанная рука которого почти касалась неправдоподобно огромной, по сравнению с ней, ладони Министра.

Джастин даже толком не мог вспомнить, как сделал эти несколько шагов, отделяющие его от Шеклболта. Не помнил, как переворачивал кажущееся неподъемным, словно отлитым из чугуна, тело, в котором, как оказалось, еще теплилась крошечная искра жизни. Почти не помнил, как, не найдя летучего пороха, тащил Кингсли в пустой уже Атриум. Зачем-то на себе, вместо того, чтобы воспользоваться магией. Мимо него прошли и крики дежурных, и их бестолковая суета. Из того вечера отчетливо он запомнил только желтые робы работников Мунго и собственную бесконечную, отупелую усталость.

Восемь часов магической реанимации, когда от палаты, в которую унесли Шеклболта, фонило тугой, почти осязаемой волной магии, коконом оплетавшей умирающего Министра. Еще двенадцать — бездумного ожидания, когда за стенами больницы бесновалась толпа репортеров. Колдомедики сделали все, что могли, и теперь Кингсли сам должен был бороться за свою жизнь. Только от него зависело, выиграет он этот бой или сдастся на милость победителя.

Все это время Джастин, как привязанный, торчал в приемной, не в силах заставить себя уйти, или, хотя бы, сдвинуться с места.

Однако Шеклболт не был бы собой, если бы отступил, и Джастин знал это. Знал, но почему-то до самой последней секунды не верил, что он выкарабкается. Тем не менее, сейчас вполне живой Кингсли смотрел на него своими проницательными карими глазами, которые казались чужеродно полными жизни на его почти неподвижном, осунувшемся лице.

— Не бери на себя больше, чем сможешь унести, — сказал Шеклболт. — Если бы ты не пришел за своими бумагами, мы бы сейчас с тобой вообще не беседовали.

— Наверное, — покладисто согласился Финч-Флетчли, усилием воли изгоняя из памяти кошмарные воспоминания. — А что вы сами думаете об этом, Кингсли?

— В последнее время думать — это все, что не запрещают мне целители, — вяло отшутился Шеклболт. — Понимаешь в чем соль, Джастин… отравить меня теоретически могли многие. Немного смекалки, хорошая подготовка — и вот тебе результат. В конце концов, я был на совещании, на котором рядом со мной было около тридцати человек. Это если не учитывать, что подсыпать мне что-то могли и раньше. А вот в кабинет без моего прямого разрешения из всего Министерства может войти человек десять от силы. И эту магию не обманешь ни оборотным, ни иллюзией. Зелья у меня из кабинета пропали, как и летучий порох. Прямо из запертого ящика.

— Я понял, — Джастин хмуро кивнул, — К этому причастен кто-то «свой». Кингсли, мы чудом вытащили вас из Мунго, убедив врачей сохранить это в секрете. Прячем вас, приставили охрану. Я лично обвешивал ваш дом сигналками, потому что мы ни в ком не уверены! А теперь вы говорите, что и этого может быть недостаточно?!

— Ты, Джастин, сделал более чем достаточно, — выделив голосом обращение, ответил Кингсли. — Мы оба понимаем, я думаю, зачем меня пытались убрать. И почему именно сейчас.

— Да, разумеется. Но тогда почему они, уж простите, Кингсли, вас не добили? Каким-то образом дать вам медленный яд, оставляя шансы на спасение… чего ради, если можно было бы с гарантией вас убить? Исчезаете вы, и можно считать, что дело закрыто. Никакой проект на заседание Визенгамота не попадет. Кроме вас, ни у кого нет полномочий выносить на обсуждение такие инициативы.

— Скорее всего, хотели не убить, хотели напугать… — начал Шеклболт, но Джастин его перебил.

— Хорош испуг! А если бы вы все же умерли?

— Хорошо, я не правильно выразился, — уступил Кингсли. — Вынести последнее предупреждение. Умру — чудно, выживу… все равно выйду из строя на срок, достаточный для того, чтобы завалить голосование. И это возвращает нас к… — он красноречиво помахал в воздухе полученным от Нарциссы списком. — Я пообещал им, что если закон примут, они получат свою выгоду. У многих под конфискации попали дети, братья и прочая родня. Мне есть, что им предложить. Но сейчас, из-за этого покушения, они вообще не уверены, не преставлюсь ли я, аннулировав все договоренности разом. Им есть чего хотеть, Джастин, но при этом есть что терять. Если я приду на это проклятое заседание на своих двоих, это будет значить, что наше соглашение в силе. Если же нет… проект ляжет в дальний ящик, а они утешат себя тем, что разумно не стали ставить на дохлую лошадь.

Кингсли говорил размеренно и медленно, тяжело роняя слова, но Джастин, вместо того, чтобы смотреть ему в лицо, завороженно наблюдал за тем, как Министр красноречиво помахивает бумагами.

— Вы думаете, что миссис Малфой может быть причастна к покушению? — прямо спросил он.

— Скажем так, я этого не исключаю, — отозвался Шеклболт. — У нее есть доступ в мой кабинет. Вы неоднократно совещались там без меня, когда нужно было поговорить без лишних ушей. Она в курсе всех наших планов, и, в конце концов, Джастин, не забывай, кто она на самом деле.

— Но, когда я вышел с ней на контакт, я думал, что для нее есть прямая выгода с нами сотрудничать! — возразил Финч-Флетчли. — Вы обещали, что позволите её мужу покинуть Ланкашир и снять с ее семейства почти все ограничения! Ей нет смысла саботировать принятие закона.

— Если ты смысла не видишь, это не означает, будто его нет вовсе, — отозвался Кингсли. — Мы работаем вместе уже полтора года и, кажется, не только я вижу, что вся ее любезность и обходительность — подделка. Вот скажи мне, что ты думаешь о ней и ее политических взглядах?

— Мне кажется, что их просто нет, — немного подумав, озвучил свою мысль Джастин. — Она умна, настолько, что ее стоит опасаться, тихая, спокойная. Но видели бы вы, Кингсли, как она торговалась! Кажется, единственное, что ее интересует — это будущее ее семьи, и в частности, ее сын, которого нужно вытащить поближе к солнцу любой ценой.

— … И она предаст, обманет или убьет, не задумываясь, за возможность устроить своему Драко сытое будущее, — продолжил за него Шеклболт. — А мы понятия не имеем, что сейчас творится в ее голове. Она помогала нам раньше, но кто тебе сказал, что обстоятельства не могли измениться?

— Но тогда… — Джастин рвано вздохнул, вновь покосившись на бумаги. — Вся лояльность, которую она нам выторговала, может быть ложью?

На несколько минут в комнате повисло душное, тяжелое молчание. Но и у этого молчания был свой звук, свой запах и свое значение. Оно звучало мерным и гулким стуком маятника напольных часов и шелестом ветра в ветках яблоневого сада, оно остро пахло лекарственными зельями и означало оно то, что Кингсли, в отличие от самого Джастина, все-таки озвучил.

— Может, но у нас нет выбора. Придется рисковать.

— А если вам не позволят дойти до зала заседаний? — почти шепотом спросил Финч-Флетчли. — Пока вы здесь, вы под надежной охраной. Но даже если вам удастся встать на ноги за эти два дня, где гарантия, что не будет еще одной попытки?

— Нет никаких гарантий, — отрезал Кингсли. Спокойствие на его лице пугало Джастина не меньше, чем его почти бездыханное тело пять дней назад. — Я все поставил на этот проект. Мы почти у цели, Джастин. Я не побегу. А ты?

Короткие, рубленые фразы, столь непохожие на обычно плавную речь Шеклболта, каменной тяжестью давили Финч-Флетчли на плечи. И он с пугающей, неотвратимой отчетливостью понял — вот оно. Сейчас он еще может остановиться, повернуть назад, выйти из этой комнаты в весенний, пронизанный солнцем день, оставить Кингсли оправляться от яда. А для надежности накануне голосования запечатать дверь заклинанием и открыть ее только на следующий день, когда вся решимость и готовность Шеклболта рискнуть будут уже бессмысленны. У него еще есть шанс все отменить. Но он и сам поставил на этот проект все, что у него было.

— Я тоже, — в последнюю секунду голос все же чуть дрогнул. Ему захотелось зажмуриться, лишь бы не смотреть на эту легкую, благодарную улыбку, на мгновение осветившую лицо Кингсли каким-то внутренним, теплым светом.

— Все мои подозрения могут яйца выеденного не стоить, — словно почувствовав его состояние, сказал Шеклболт, пожимая плечами. — Миссис Малфой может быть вообще ни при чем. В конце концов твоя версия, что кто-нибудь мог элементарно подкупить или запугать моего секретаря, чтобы он вынес из кабинета все, что нужно, не более невероятна, чем версия с причастностью Нарциссы. Послезавтра все станет понятно, а пока… нам придется подстраховаться. Принеси мне официальный бланк и министерскую печать, Джастин.

— Но… вы уверены? — спросил тот, чувствуя, как что-то внутри него ознобно холодеет то ли от волнения, то ли от страха.

— Мы обсуждали этот вопрос еще четыре дня назад, — напомнил Шеклболт. — Иди. Я буду ждать тебя здесь… и хотел бы, может, уйти. Да не могу.

Финч-Флетчли коротко кивнул, поднимаясь. Они действительно все это обсуждали.

Некоторое время он молча стоял, пристально глядя на Шеклболта, и губы его чуть заметно шевелились, словно Джастин все хотел сказать что-то, но и сам толком не знал, что именно. Кингсли спокойно и уверенно смотрел в ответ, не торопя, но и не останавливая.

Так и не заставив себя произнести ни слова, Финч-Флетчли резко развернулся на каблуках и вышел. В голове его гулким набатом звенела только одна фраза. Та самая, которую, с трудом выговаривая каждое слово, произнес Кингсли в тот самый день, когда пришел в себя.

«Если я умру, ты пойдешь туда вместо меня».

* * *

Съемные углы Нарцисса не любила. Было в таких домах что-то бесконечно неприятное, чужеродное, неуютное, будто захватанное грязными пальцами. Словно каждый проходящий через эти комнаты жилец оставлял после себя на стенах налет чего-то глубоко личного. Того, что не принято показывать посторонним, как не принято публично посещать уборную. Квартиры были всякий раз новые, а вот ощущение некоей гадливости — каждый раз одно и то же.

Миссис Малфой предпочла бы назначить встречу в собственном маленьком, но уютном особнячке в центре магического Лондона. Особнячок этот был куплен через знакомых после того, как Министерство отобрало у них Малфой-мэнор и именно там она жила на неделе, чтобы держать руку на пульсе магического сообщества.

Но сейчас условия диктовала не она. Пока еще не она.

Лишь иногда она позволяла себе отвлечься — там, в далеком Ланкашире ее ждал умный, предприимчивый, а главное, по-прежнему любимый муж. Некогда обладавший политическим влиянием, Люциус теперь был заперт в стенах Ланкаширского особняка, словно в клетке. И пускай эта темница была гораздо комфортабельнее, просторнее и удобнее камеры Азкабана, разум ее мужа томился в этой позолоченной тюрьме, изнемогая от бездействия. Люциусу запрещено было вести любого рода политическую деятельность, а значит, заниматься тем, к чему у него действительно был настоящий талант. Люциус не мог покинуть пределов Ланкашира. Люциус не мог распоряжаться суммами крупнее полусотни галеонов. Люциусу запрещено было вести активную переписку, и все его связи тщательно отслеживались. Отслеживались теми, кто напрямую не мог нарушить просьбу героя магической Британии Поттера, заступившегося за их семейство, когда начались страшные, выкашивающие сторонников Лорда судебные процессы, но кто, однако, не забыл роли Малфоев в прошедшей войне.

Но все эти ограничения и длящаяся вот уже девятый год ссылка не смогли ни сломить ее мужа, ни погасить в нем ту жажду движения и ясность ума, которые были присущи ему всю жизнь. Хладнокровный и расчетливый, он умел терпеть и умел ждать.

«Кажется, сейчас мне не выгодно ссориться с нашими тюремщиками, — сказал он в первые же месяцы своей ссылки. — На нашего сына надежды пока мало. Он связан запретами так же, как и я. Однако ты — свободна».

И Нарциссе, всю жизнь понимавшей мужа даже не с полуслова, а с полувзгляда, не нужно было спрашивать, что он имеет в виду. Да, она действительно была свободна и в руках ее оставались капиталы Малфоев, всерьез изъеденные частичной конфискацией, но все еще достойные, особенно, если распорядиться ими с умом.

Она практически переселилась в Лондон, она тратила существенные суммы на благотворительность, с кропотливостью кружевницы она налаживала новые связи с теми из чистокровных, кто сейчас распоряжался судьбой магической Британии. И заботливо поддерживала старые — с теми, кто, как и она, оказался выброшен на социальную отмель. Ее званые вечера через некоторое время вошли в моду, а потраченные средства окупались полезными знакомствами. Тихо и незаметно, двигаясь по-змеиному осторожно, она год за годом по крупицам наращивала разнесенный войной фундамент будущего благополучия Малфоев. В отличие от мужа, она действительно была почти свободна. И она готовила магическое сообщество к его возвращению.

Ну а то, что эта подготовка требовала от нее в последние годы посещения бесконечной череды безликих съемных комнатушек, было не так уж и важно. Нарцисса умела терпеть. Терпеть и улыбаться, что бы ни происходило.

— Как всегда, безукоризненно пунктуальны, — сказал мужчина, сидящий в одном из двух явно трансфигурированных кресел. Поднялся, легко наклонился над протянутой для поцелуя рукой — губы так и не коснулись тыльной стороны ладони, замерев в миллиметре от прохладного шелка перчатки. Все как полагается. Он прекрасно знал правила игры… и с поражающей Нарциссу быстротой обучался все новым тонкостям.

— Благодарю, — она лишь слегка наклонила голову в знак приветствия и первой опустилась в кресло, очевидно, предназначенное для нее. — Но, полагаю, ни к чему затягивать нашу беседу. Можете быть уверены, что все сделано в соответствии с нашими планами. Министр сейчас недееспособен и, думаю, не стоит ждать его появления на заседании. Теперь я ожидаю от вас, что и вы так же неукоснительно выполните свои обещания, как я выполнила свои.

— В этом не сомневайтесь, — тоже успевший устроиться в кресле мужчина только улыбнулся в ответ. Точнее, губы его улыбнулись, но эта иллюзорно доброжелательная улыбка так и не коснулась взгляда. — Терпение, миссис Малфой. Вы ждали целый год. Что такое несколько дней по сравнению с тем, что вы получаете в итоге? Но раз уж вы до сих пор не уверены, помню ли я…. Я обещал вам вытащить вашего мужа из ссылки? Он будет свободен. Не только от Ланкашира, но и ото всех — подчеркиваю, всех — прошлых запретов. Я обещал вернуть вам родовое гнездо Малфоев? Оно снова будет вашим. Я обещал хорошую должность вашему сыну? Драко получит место в управлении Министерством. Согласитесь, сейчас ему до таких высот не допрыгнуть. А у него, насколько я знаю, недавно родился сын, которого тоже нужно обеспечивать. Как и жену. Миссис Малфой, вы зря думаете, что я не умею ценить помощь. Особенно такую.

Мягкая полуулыбка на губах Нарциссы ни на секунду не дрогнула, хотя упоминание о сыне задело ее за живое. С каждым годом Драко все больше и больше отдалялся от них с Люциусом, все силы отдавая молодой жене и годовалому Скорпиусу. Драко никогда не позволял себе произнести ни слова укора, молчаливо обходя стороной все, что касалось самых темных для семьи Малфоев времен. Но Нарцисса никак не могла избавиться от ощущения, что сын винит ее и Люциуса в том выборе, который они когда-то сделали. В том выборе, который они невольно заставили сделать и его самого. Но в любом случае ее единственный сын заслуживал лучшей доли, чем та, которую швырнули ему нынешние «короли» магического мира.

— Надеюсь, что вы действительно не обманете моего доверия, — ровно сказала она, отчетливо понимая, что не было и нет никакого доверия. Есть только оковы Непреложного Обета. Этим узам Нарцисса Малфой доверяла куда больше, чем изменчивым, поддельно честным и фальшиво преданным людям.

* * *

Большой зал заседаний, наравне с Отделом Тайн спрятанный в самой глубине Министерства, открывали только по особым случаям: нечасто в истории нынешнего Министерства появлялись поводы для собраний настолько масштабных, чтобы отпирать массивные, словно выточенные из цельного куска дуба двери. Говорили, что когда-то это громадное, гулкое помещение было ритуальным залом, укрытым от глаз непосвященных глубоко в земном чреве. Современные маги заменили каменные, амфитеатром поднимающиеся к потолку сидения на деревянные, установили кафедру, повесили светильники вместо факелов. Но они так и не смогли изгнать из зала пробирающее стылым холодком ощущение, что кроме живых людей здесь все еще витает потерявший силу, но осязаемый отголосок древних ритуалов. Нарцисса, которой досталось место на одном из верхних рядов, все плотнее куталась в свою накидку и никак не могла согреться. Она подняла голову, бросив взгляд туда, куда не доставал живой, теплый свет развешанных по стенам и парящих прямо в воздухе ламп. Потолок зала уходил куда-то ввысь, постепенно закругляясь полусферой. Там сгустилась бархатная, непроницаемая мгла. И невозможно было понять, что там — быть может, древние фрески, или ритуальные письмена. Но, скорее всего, там была лишь равнодушная шершавость каменного свода. Вот только Нарцисса не могла отделаться от ощущения, что именно оттуда на нее пристально смотрит что-то, что укрылось за темнотой, подернутой по донцу серовато-охристой дымкой сияния светильников. И именно от этого взгляда, а вовсе не от подземельного холода, ей было так бесконечно знобко.

Зал, постепенно наполняясь людьми, шелестел десятками голосов, члены Визенгамота чинно рассаживались на места, похожие в своих официальных мантиях то ли на судей, то ли на адептов какого-то закрытого, недоступного простым магам культа. А там, на дне, черным пятном отполированного гранита зияло свободное пространство с одинокой трибуной. Все еще пустое...

И эта пустота притягивала взгляды, вызывала нервный ропот, похожий на отдаленный шум океанского прибоя. То и дело Нарцисса ловила на себе взгляды тех, кому она пообещала покровительство и благодарность Министерства. Сытный, жирный кусок блага не всеобщего, но личного. Только завсегдатай светских приемов мог прочитать на их лицах даже не вопрос — лишь намек на него.

Никаких официальных заявлений о болезни Министра и невозможности ему явиться в назначенный час сделано не было. Так что Нарцисса исподволь разглядывала лица собравшихся на открытое заседание магов, с легкостью считывая весь тот каскад эмоций, что заставлял, кажется, сам воздух звенеть от напряжения. Беспокойство, предвкушение, надежда.... Ставки были сделаны, и незримый крупье уже пустил шарик по пестрому колесу рулетки.

Зал все еще наполнялся людьми в тот момент, когда двустворчатые двери пропустили через свой распахнутый зев облаченного в парадную мантию мужчину. Не Министра, нет, всего лишь его третьего помощника. Не оглядываясь и не останавливаясь, он прошел сквозь ряды скамей и остановился перед кафедрой, положив на нее так хорошо знакомую Нарциссе черную папку. Однако, оставив бумаги на кафедре, Джастин проследовал дальше. Вверх, вверх по ступеням, туда, где в похожем на трон некоронованного монарха кресле восседал каменнолицый Эртон Мансфилд — верховный чародей Визенгамота.

— Ваша честь, я уполномочен представить поправки к Статуту секретности на сегодняшнем заседании.

— Основания? — тяжелый, глухой, в противовес звенящему от напряжения тенору Джастина, голос Мансфилда в наступившей тишине был слышен безо всякого магического усиления.

— Декрет Министра Магии Кингсли Шеклболта, — Финч-Флетчли вложил в протянутую руку Мансфилда перетянутый официальной синей лентой свиток пергамента.

Несколько секунд Эртон разглядывал свиток, вчитываясь в текст, о содержании которого догадывалась в этом зале только миссис Малфой. Взмахнул палочкой, проверяя подлинность печатей и подписи Шеклболта. Кивнул Джастину.

— Декретом действующего Министра Магии за номером четырнадцать двадцать восемь, от восемнадцатого мая две тысячи седьмого года, вплоть до особых распоряжений Джастин Тайлер Финч-Флетчли назначается исполняющим обязанности Министра Магии Британии. Декрет вступает в силу после подтверждения подлинности документа. Подпись и печать подлинны. Подтверждено Верховным Чародеем Визенгамота Эртоном Мансфилдом двадцатого мая две тысячи седьмого года.

Нарцисса, не отрываясь, смотрела на вернувшегося за кафедру Джастина. Финч-Флетчли казался неестественно спокойным, неподвижным, словно не его в эту секунду Шеклболт росчерком пера вознес выше, чем мог бы мечтать кто-либо в этом зале — но лишь казался. С ее места невозможно было толком разглядеть лицо Джастина, но Нарцисса была уверена, что видела, как судорожно дернулись плечи Финч-Флетчли, когда спину его, словно хлыстом, ожгли чужие взгляды. Но когда новоиспеченный исполняющий обязанности министра начал говорить, представляя на рассмотрение Визенгамота проект, отнявший у них столько времени и усилий, голос его не дрожал. Ровный и уверенный, он был прекрасно слышен всем собравшимся в зале. Глядя на то, как стремительно омрачаются тенью лица одних и загораются удовлетворением глаза других магов, Нарцисса мысленно поздравила себя с победой — тех, кто пока еще молча торжествовал, было больше.

* * *

Сколько же сейчас времени? Всего-то четыре, может быть, пять часов. Но Джастину все равно казалось, что там, за стенами давно уже глухая ночь — полная звезд, искрящаяся радужным сиянием электрического света, который магглы совершенно справедливо предпочли когда-то живому огню. Однажды магический мир так же празднично и победно замерцает сотнями фонарей.

Выйти бы на свежий воздух, жадно глотнуть его, впитывая ощущение догорающей весны, сбросить с плеч парадную мантию и выйти в маггловский мир, отделенный от магов лишь зыбкой границей, сплетенной из косности, страха перемен и предрассудков магического сообщества. Границей, которая несколько часов назад его усилиями стала гораздо тоньше. Почти до прозрачности. И теперь сквозь нее, как сквозь отмытое от вековой грязи стекло, Джастин отчетливо видел будущее. Будущее, к которому он сумеет привести магическую Британию. Пусть еще не сейчас — понадобятся годы. Но первые шаги на этой заваленной препятствиями, извилистой дороге были сделаны именно сегодня. Вот какой день действительно стоило бы назвать Днем Победы. Что Волдеморт? Волдеморт был лишь язвой, открывшейся на пораженном болезнью теле магического мира. Показателем болезни, но не ее причиной. Он не был первым, но теперь Джастин сделает все, чтобы он стал последним.

— Должна заметить, что вы не похожи на человека, который празднует победу, — заметила миссис Малфой, проходя в дверь кабинета Министра Магии, в котором сразу после голосования засел Джастин, скрываясь от чужих любопытных, завистливых, негодующих взглядов.

— Наверное, это от того, что победа еще не гарантирована, — Джастин проворно поднялся навстречу Нарциссе, привычно склоняясь над ее протянутой для поцелуя рукой. — Пока что у нас есть лишь половина победы, миссис Малфой. Голосование показало, что наши союзники действительно готовы держать слово, как вы и обещали. Но я всего лишь исполняющий обязанности Министра вплоть до особых распоряжений.

Нарцисса кивнула. Она прекрасно понимала, что имеет в виду Финч-Флетчли. И оба они знали, что никаких особых распоряжений не будет. Их заменят собой перевыборы. И только тогда, когда чистокровные выполнят все свои обещания, вполне легитимно избрав исполняющего обязанности Министра на постоянную должность, все они получат свою «плату». Кто-то деньгами, кто-то продвижением детей и внуков по карьерной лестнице. У каждого из них была своя цена, которую Джастин пообещал выплатить. По крайней мере сама Нарцисса точно свое получит — Непреложный Обет не под силу обойти, ни рядовому клерку, ни самому Министру.

— Я говорила с некоторыми из них после заседания, — сказала она. — Они готовы и дальше следовать уговору, так что, полагаю, ваши волнения напрасны.

— Никогда и ни в чем нельзя быть окончательно уверенным, миссис Малфой, — отозвался Джастин. — И ни в ком.

Несколько секунд Нарцисса пристально, с интересом вглядывалась в лицо Финч-Флетчли. Человека, который — она не сомневалась, — уже совсем скоро, в неполные двадцать девять лет, станет самым молодым Министром в истории магической Британии. Слегка уставший, но ясный взгляд карих глаз, прямая спина, расслабленно лежащие на столе руки. И при этом что-то неуловимо напряженное было во всей его позе. У Джастина Финч-Флетчли был взгляд человека, переступившего через какую-то невидимую черту, за которой осталась не только часть его жизни, но и все его сомнения.

— Могу я задать вопрос? — Нарцисса задумчиво побарабанила пальцами по подлокотнику кресла для посетителей. Дождавшись ответного кивка, она продолжила. — Что было бы, если бы Шеклболт умер неделю назад?

— Это было маловероятно, — откликнулся Финч-Флетчли. — Хотя в первые секунды мне показалось, что я действительно опоздал.

И вновь он вспомнил о том, как, парализованный ужасом, не способный сдвинуться с места, стоял на пороге кабинета Министра, уверенный, что Кингсли уже мертв. Как паника комом подкатывала к горлу, и хотелось только одного — повернуть время назад. Чтобы никогда не знать, на что ты готов пойти, чтобы подняться на самый верх. Оттуда, только оттуда он действительно мог сделать то, что не под силу оказалось Шеклболту за девять лет.

Тогда он думал, что больнее уже не будет. Но оказалось, что куда больнее смотреть в спокойные, полные благодарности глаза Кингсли. Ему даже не приходилось притворяться — голос в присутствии Шеклболта и так дрожал, а сердце заходилось бешеным крещендо.

— Но откуда вы знали, что Министр подпишет вам бумагу, подтверждающую ваши полномочия? — недоуменно спросила Нарцисса, вырывая его из воспоминаний, словно из затхлого омута.

— Когда-то… — голос чуть охрип, и Джастин прокашлялся. — Полгода назад мы обсуждали этот план. Шеклболт всегда был предусмотрительным человеком и оставлял его на крайний случай. Я был уверен, что в таких условиях он приведет его в исполнение, понимаете?

— Я понимаю. Спасибо, что уделили мне время. Надеюсь вскоре увидеть вас занимающим этот кабинет по праву, — Нарцисса кивнула, поднимаясь из кресла. Она всегда умела чувствовать момент, когда следовало просто отступить. И все же, в самую последнюю секунду она не смогла удержать на губах вопрос, который почему-то не давал ей покоя. — Неужели вам совсем не было жаль?

Молчание. Только на секунду судорожно задрожали губы, сбилось с ровного ритма дыхание. И неожиданная, неправильная, отчего-то более всего испугавшая Нарциссу пустота в обращенном на нее взгляде. Не проронив больше ни слова, миссис Малфой стремительно вышла в приемную, сама не понимая, от чего именно она так позорно, словно девчонка, спасается бегством.

Оставшись в одиночестве, Джастин некоторое время сидел в тишине уже почти его собственного кабинета, рассеянно глядя перед собой.

Проверенный, скованный обетом, колдомедик, посещавший Министра в его уединении, обещал, что Кингсли ничего не успеет почувствовать. Мгновенная, легкая, безболезненная смерть в собственной постели. Смерть, которую сам Джастин не увидел, но мысль о которой постоянно вертелась в голове, возвращаясь снова и снова.

Как и взявшаяся непонятно откуда нелепая уверенность в том, что Кингсли все знал, когда подписывал декрет. Знал и молчал.

Кукольный человечек стоял на столе среди прочих вещей Шеклболта — лишенный лица, выточенный из отполированного, темного дерева, металлической спицей навечно прикованный к своей подставке. Кто-то, должно быть домовик-уборщик, заботливо придал ему нормальное положение, но Джастин слишком хорошо помнил излом выкрученных в падении со стола конечностей. Он, казалось, смотрел Финч-Флетчли прямо в лицо, и Джастин, оттолкнув в сторону кресло, стремительно вышел из кабинета, даже спиной чувствуя на себе, словно намекающий на что-то, безглазый, равнодушный взгляд.