Обмен (джен)

«Память так сложна в своем великолепии.

Маленький лабиринт из кусочков мозаики, где нет правильного пути»

из заметок целителя Мэри Клеменс по делу «№235»

— Автограф?

Ярко-синие глаза, светлые волосы и безмятежное выражение лица — как у ребенка. Лимонного цвета больничная одежда на худощавом теле. Белоснежная улыбка, слегка потускневшая от отсутствия ухода, мелкие морщинки вокруг глаз и глубокие в носогубных складках наводят на мысли о его возрасте. Этот волшебник редко покидает свою палату в больнице святого Мунго, все чаще смотрит то в окно на не меняющийся пейзаж туманного города, то на входную дверь, словно ожидая посетителя, который никак не придёт.

Может, с приходом этого самого посетителя он, будто задумавшись, потрет большим пальцем бровь и произнесет... Он никогда не говорит больше одного слова:

— Автограф?

Всегда вопросительно, чаще с ноткой удивления — зачем? — и сожаления — о чем? — мысли мелькают в его голове не задерживаясь. Он безнадежно болен — целители давно перестали надеяться. Но в то же время он свободен.

От жизни, которую вел.

От самого себя.

И от меня.

* * *

— Джордж? — плач ребенка и настойчивое тормошение вытягивают Джорджа Уизли из сна. Малютка Роксана своим криком способна перебудить всю улицу. Иногда Джорджу хочется наложить заглушающее не только на дом, но и на ее прелестный маленький ротик, который издает такие громкие звуки — Джордж тянется взглянуть на часы — в четыре утра.

Джордж зевает и садится на постели, потягивается, ладонью проводит по бедру жены, поправляя на ней одеяло. Анджелина сонно улыбается и произносит одними губами:

— Твоя очередь.

Джордж наклоняется к ней и целует. Роксана, словно чувствуя, что внимание родителей ускользает от нее, начинает кричать еще громче и отчаянней.

— Иди, а то Фредди не выспится, — Анджелина мягко отталкивает Джорджа, и тот поднимается с постели. Подхватывает халат с кресла и, накинув его на плечи, спешит в комнату Роксаны.

Малышка со слезами на глазах раскачивается из стороны в сторону в манеже, держась маленькими пальчиками за прутья. Она смотрит на пол, где, изогнувшись, валяется ее любимая игрушка. Роксана тянется к ней, но не достает. Джордж немного наблюдает за ее потугами и все-таки поднимает куклу и протягивает дочери. Она тут же замолкает, слёзы высыхают на ее щечках, а оставшиеся следы Джордж вытирает пальцем.

Он подмигивает Роксане, и та, обеими ручками прижимая к груди игрушку, теряет равновесие, плюхается на попу и начинает улыбаться.

«У нее такая красивая улыбка», — думает Джордж.

Он ласково гладит дочку по голове, помогает ей улечься и продолжает улыбаться. Тепло, мягко и ласково.

Пока Джордж может вот так улыбаться своим детям и получать от них в ответ улыбку, он чувствует себя всемогущим.

«Пациент не подает никаких признаков улучшения.

Продолжаем прежнюю схему лечения»

заметка из дела №235

Когда он просыпается, его мир вокруг не меняется. Не то чтобы он видел что-то кроме своей палаты в Мунго: белые простыни на жёсткой постели, лимонного цвета больничная одежда, зачарованное окно и небольшой столик в углу, на котором в изобилии лежит желтоватая бумага и пара перьев.

Но ему ничего больше и не хотелось. Даже встать с постели, чтобы куда-нибудь пойти. Куда-нибудь, где не будет того, что он видит сейчас.

Но куда?

Да и надо ли туда идти? Ведь кто знает, что ждет его там.

Около трех раз в день на столе можно найти еду. Если войти в соседнюю дверь, можно умыться и побыть в одиночестве, по несколько часов пялясь на незнакомое лицо напротив.

Он не знает, кто это там, напротив. Но это лицо напротив всегда там. Тогда же, когда и он там. И это должно быть странно, но не страннее его соседей по палате, что лежат сейчас пластом на постелях и молчат.

Он не знает о них ничего. Да и зачем ему знать что-то?

Лежат и лежат. Главное не мешают ему водить забавным мягоньким пером по бумаге и мысленно буравить взглядом того, напротив, за соседней дверью.

* * *

Рон выглядит необычайно веселым для того, кто чуть не погиб от раздувающего заклятья. Пробные изобретения они с Джорджем теперь испытывают вместе — с тех пор, как Рон стал его помощником и компаньоном по управлению магазином в Косом переулке. Новинка должна была попасть на прилавки уже на следующей неделе. Суть заключалась в повторении подвига великого Гарри Поттера, надувшего перед третьим курсом собственную тетку.

Рона раздуло примерно так же, вот только продолжительность опыта они не просчитали, и Рон рухнул на пол через минуту, сломав ногу. Нога так и не вернулась в прежнее состояние. Пришлось срочно вызывать целителей и перенаправлять его в Мунго.

— Поправляйся скорее, — на прощание желает Джордж, прежде чем покинуть палату.

— Чтобы ты смог еще что-нибудь на мне протестировать? — смеется Рон, поправляя подвешенную в воздухе бинтами ногу, которая без груза ползла вверх. Целители разводили руками и велели подождать, когда заклятье само развеется. Джордж даже начал сожалеть, что защитил изобретение от возвращающих в прежний вид заклятий.

Мать после часовой лекции, состоящей из нотаций и упреков, наказала Джорджу, что пока заклятье действует, именно ему придется помогать Рону, заботиться о нем…

— Захвати побольше журналов про квиддич и сырных шариков! — кричит Рон.

…и выполнять его дурацкие просьбы. Как будто у Джорджа нет других дел.

Махнув на прощанье брату, Джордж торопится покинуть палату и сталкивается с кем-то в коридоре.

— Извините, — произносит он, пытается обогнуть препятствие, но не успевает уйти. Дверь за его спиной с хлопком закрывается и отрезает его от Рона. Крепкие пальцы жестко хватают за запястье и удерживают на месте.

Взрослый мужчина смотрит на него безумным взглядом. Смотрит так, будто на самом деле никого перед собой не видит. Смотрит сквозь Джорджа и только рукой с цепкими пальцами пытается удержать его перед собой.

— Сэр? — удивление Джорджа сменяется чувством жалости, когда он окидывает взглядом фигуру волшебника. Заросшее щетиной лицо, больничная одежда и запах — запах долгого пребывания в больнице святого Мунго, когда даже собственная кожа источает несмываемый аромат лекарственных зелий.

Мужчина продолжает смотреть на него, и Джорджу становится неловко. Он бы ушел, но силой вырывать руку как-то не хочется.

Джордж продолжает стоять на месте и видит, как чуть полноватые губы сжимаются и приоткрываются, словно мужчина пытается что-то сказать, но звуки никак не складываются, не подчиняются ему.

Он морщится, пробует сложить губы по-другому и толкнуть их языком. Джорджу надоедает, и он уже нетерпеливо пытается освободить свое запястье.

Мужчина на удивление силен.

Замешательство на его лице стекает подобно волне. Его заменяют страх, негодование, затем волнение. Он снова пытается говорить и уже более осмысленно ловит взгляд Джорджа.

— Уи… — на лице отражается неприкрытый восторг, — …зли.

Восторг сменяется ожиданием, но Джордж не понимает, что от него хотят услышать в ответ.

— Зли-уи, — с нотками требовательности повторяет этот странный мужчина.

— Что? Я не понимаю, — Джордж невольно трет большим пальцем бровь.

— Злиуи. Зли-уи. Зли-у-и, — уже по слогам говорит тот, и Джордж хмыкает.

— Уизли. Да, я — Уизли.

И как только он это произносит, в глазах мужчины мелькает вспышка яркого понимания. Осознания.

Он начинает улыбаться и затем произносит еще более неуместное слово:

— Автограф?

— Нет, нет… не надо, просто отпустите меня уже.

— Автограф! Уи-зли. Авто-граф.

— Да, да, дорогой. Вышел прогуляться? — к ним спешно подходит одна из целительниц и магией высвобождает руку Джорджа, отчего тот облегченно разминает запястье, а странный пациент переводит разочарованный взгляд на свои пальцы. — Нельзя покидать палату, Гилдерой. Ты можешь потеряться или доставить неприятности другим нашим посетителям.

Она берет его за руку, а Джордж пытается вспомнить, где слышал это имя.

— Он не хочет автограф, — жалостливо произносит Гилдерой, которого Джордж все еще не может вспомнить.

— Зато я хочу. Пойдем обратно в палату, да? И ты нарисуешь мне автограф.

— Самый лучший.

— Да-да.

Целительница уводит мужчину, напоследок желая Джорджу всего хорошего. И его внезапно озаряет догадка:

— Профессор Локонс? — удивляется он сам своему предположению и смотрит на закрывающуюся дверь в конце коридора.

И может поклясться, что видит на лице больного улыбку.

«Пациент реагирует на раздражители.

Он стал более эмоционален, но до сих пор не помнит своего прошлого.

Наметились улучшения»

заметка из дела №235

«…как бы я хотела, чтобы мы были вместе…»

Он сидит возле стола и держит в руках два одинаковых золотистых кругляшка, что выпали из стопки бумаг.

«…он не такой, как вы. Мне хватает и части того, что…»

Ровные витые строчки не складываются для него ровным счетом ни во что.

Он нюхает и даже кусает один из кругляшков, потом стучит им о край стола. Никакой ценности предметы для него не представляют.

Еще вчера он чувствовал, что живет.

Яркая рыжая вспышка. И злость. Ярость.

Ненависть на мгновение заполонила его сердце. Его тело покрыла нервная дрожь.

Даже сейчас он испуганно оглядывается из стороны в сторону, прижимает кругляшок к груди и машинально накидывает шнурок, прикрепленный к кругляшку, на пальцы. Руки знают, что надо делать, и подносят шнурок — с медальоном? — к волосам.

Искра.

Кругляшок падает из ослабевших пальцев.

Ему снова надо почувствовать. Увидеть рыжий свет. Яркий рыжий свет… и ощутить.

Ощутить хоть что-нибудь, чтобы… Вспомнить?

«Улучшения незначительны, пациент вспомнил, как правильно есть»

заметка из дела №235

— Мне скучно!

— Ничем не могу помочь, мама строго-настрого запретила приносить тебе что-то несоответствующее рекомендациям врача.

Стоять рядом.

Можно уткнуться взглядом в стену рядом с нужной дверью и никому не будет дела до тебя. Искры сыплются со всех сторон только здесь. Он не думает, что кто-то еще видит эти искры. Только он. Только ему можно их видеть. Они только его. Его и больше ничьи.

— И кто управляет магазином?

Магазин.

Новое слово. Новая искра. Новое…

Он смотрит в стену и не понимает, где находится. Он слышит, видит, но все вокруг словно происходит не с ним. Он не знает.

Он не знает чего? Чего он не знает.

— …думаю, мне пора, Анджелина устает с Роксаной, ты же понимаешь.

Отодвинуться. Нужно срочно отодвинуться сюда. Туда, где его не будет видно, когда откроется дверь, зато он увидит искры.

Яркие искры появляются, стоит лишь увидеть этого че-ло-ве-ка.

Гнев.

Вспышкой обжигает сознание и заставляет губы скривиться в слишком широкой улыбке. Его не замечают, и ему удается еще несколько минут смотреть вслед тому, кто заставляет дышать.

Он возвращается к себе. Каждый раз возвращаться все легче. Он больше не теряется. Не стоит и не ждет, когда его отведут обратно.

Он запомнил дорогу.

Лист бумаги планирует вниз на пол, небрежно смахнутый порывом воздуха.

«..я знаю, как мы сможем быть вместе. Вам только нужно лишь…»

«Улучшений нет»

заметка из дела №235

Картинки. Она показывает много картинок, но это все не то. Она называет его Гилдерой, и это слово кажется даже более знакомым, чем все те прошлые, что он слышал раньше. С каждой вспышкой каждая искра дает ему несколько секунд какого-то чувства. Иногда радости, иногда жалости или ярчайшего гнева.

Но не все вызывает в нем эмоции.

Картинки, например, не значат ничего.

Она с упорством показывает их ему каждый раз. Редко что-то спрашивает, но он думает лишь про вспышку.

Он вспоминает, что есть слово «мягкий». Оно означает постель, на которую он облегченно ложится, закрыв глаза.

Завтра он снова сможет увидеть искры. Искры, которые позволяют ему вспомнить.

«Я продала за значительную сумму его жизнь.

Мне жаль, но он так великолепен.

Люди должны знать правду.

Триста галлеонов за книгу»

Из дневника сестры Томпсон

Он может читать. Но читать нечего. Неожиданно с его личного стола исчезают почти все бумаги, оказавшиеся письмами. Он не знает, чьи это письма, но знает, что на них надо было что-то нарисовать. Что-то одинаковое, бессмысленное для него.

Он глубоко вздыхает и пробует еще раз, вглядываясь в ровные строчки на последнем листе.

За это время он узнает много всего про обитателей соседней палаты — только не тех, что лежат пластом или отвратительно воняют. Он впитывает чужую жизнь и запоминает ее так же, как и то, как нужно надевать одежду.

Его зовут Джордж.

И Джордж пробуждает в нем способность запоминать.

«…три раза слева и один раз справа. Вложите свой локон внутрь, и я смогу всегда быть с вами, как и вы со мной. Этот старинный артефакт достался мне по наследству от мамы. Мой непутевый муж не заметит, если я изредка буду надевать медальон на него. И наслаждаться вашим обликом. Всего лишь пара волос…»

Он тяжело вздыхает и смотрит на кругляшки.

Он не знает, что это такое, не понимает прочитанного, но уверен… еще пара вспышек — и он вспомнит.

«…во втором лежат мои. Если вы захотите... Это немного глупо, но я буду с вами. Хоть ненадолго».

«Неужели я ошиблась? Ведь все шло так хорошо»

Из дневника Мэри Клеменс

(запись датирована 2010 годом)

Его больше не выпускают. А он так хочет вырваться. Так хочет убежать, потому что здесь у него ничего нет. А там… Там есть всё. Там есть все. Все, кто его ждут.

Те, кто надеются, что он появится и будет сверкать.

Он хочет стать вспышкой. Яркой искрой, но…

До этого так далеко…

Так долго.

А вдруг он не успеет?

* * *

Рано или поздно вспышек становится достаточно.

Так легко вновь столкнуться и схватить Уизли за руку. Он морщится и — с презрением? с жалостью? — смотрит на меня. А мне этого и надо. Пока он смотрит и ждет, я могу спокойно вытащить из правого кармана его волшебную палочку.

Это так легко, что мне даже смешно.

Он все еще думает, что я больной.

Я самый прекрасный больной. Великолепный, изящный и с лучшей улыбкой месяца.

И этот великолепный больной вспомнил недавно, как можно выгодно себя преподнести.

Глупая волшебница с ее медальонами сделала мне прекрасный подарок.

— Империо.

Он даже не успевает что-то понять.

Я специально подговорил соседей по палате отвлечь внимание.

Больше ждать некогда. Сегодня он забирает брата.

Мои прекрасные волосы уже хранятся в одном из медальонов. Теперь Уизли бездумно следует за мной прямиком в палату — мне надо надеть медальон на его шею.

Часть рыжих волос и медальон на мою.

Я вкладываю волшебную палочку в его руку и делаю то, что умею лучше всего.

Я мало что помню, но это помню прекрасно.

— Направь на себя палочку и скажи «Забвение».

Я улыбаюсь, когда он в точности исполняет мое указание.

Накопленной магии хватает, чтобы подчинить не только Джорджа. Второй Уизли нужен мне даже больше, чем этот, теперь выглядящий в точности как я.

— Джордж? Что профессор Локонс делает в моей палате? Опять сбежал из своей? Позови целителя, пусть его отведут обратно, — после небольшой корректировки его памяти я широко улыбаюсь.

— Ну, разумеется, — киваю «брату» и выхожу из палаты.

А потом наблюдаю, как уводят того, кто займет мое место. Остаточный рефлекс — Джордж-Локонс в замешательстве трет большим пальцем бровь.

«Никаких улучшений. Лечение не действует.

Изначальный диагноз верен и подтвержден»

заметка из дела №235, сданного в архив

Гилдерой просыпается рано утром под плач чужого ребенка.

Рядом чужая жена тормошит его и одними губами шепчет: «Твоя очередь». Гилдерой наклоняется к Анджелине Уизли и целует ее.

Роксана напоминает о себе все громче, зная, что мама и чужой человек перестают обращать внимание на её крики.

Локонс с мягкой улыбкой отстраняется от Анджелины, натягивает на плечи безвкусный халат и спешит в комнату к чужой дочери.

Он некоторое время стоит в проеме двери, наблюдая, как маленькая некрасивая девочка тянется к игрушке и не может ее достать. Вскоре Гилдерою надоедает это, и он поднимает игрушку, протягивая ее ребенку.

Он улыбается, и Роксана, прижав игрушку к груди, шлепается на попу, с испугом смотря на него. Она открывает рот и уже набирает воздух в легкие, чтобы закричать, когда на маленькие губки попадает заклинание.

Она кричит, но не слышит себя. Набирает воздуха и снова кричит. Ничего.

А незнакомый дядя напротив продолжает улыбаться.

У него ярко-синие глаза, светлые волосы и золотистый медальон на груди — подарок одной из восторженных фанаток. Дядя «фонит» магией, но это не может обмануть стихийную природную магию малышки.