Дорогами судьбы (гет)

1927 г

Солнце палило нещадно, но в саду поместья Блэков всегда царила тень. Огромные вековые дубы, помнящие ещё Сириуса Блэка, разрослись настолько, что их корни, огромными змеями выпиравшие прямо из-под земли, служили младшим представителям семейства вместо скамеек и излюбленным местом для игр. Сад был полон диковинных растений, привезённых из разных стран неутомимым путешественником Альтаиром Блэком. Были тут огороженные кусты ядовитой тентакулы, и абиссинская смоковница, и целый ряд мандрагор. Цветущие лианы обвивали высокие скульптуры уже покойных к тому времени хозяев поместья. Их равнодушные холодные мраморные глаза неустанно следили за своим бывшим владением, вероятно сожалея, что никому из них так и не удалось унести Блэкрод, главную драгоценность самого влиятельного и благороднейшего магического семейства во всей Британии, с собой в могилу.

За годы своего существования Блэкрод не раз становился яблоком раздора для бесчисленных родственников. Хотя у Блэков существовало несколько домов по всей Британии и места могло хватить на всех, именно красивый готический дворец в тени старой рощицы из века в век не давал покоя членам семейства. Поместье было построено ещё в 1664 году Сириусом Орионом Блэком, но так как тот был бездетен, в наследство оно досталось любимому племяннику Сириуса Кастору. Тогда же и закрепилась традиция — поместье передавалось не по праву старшинства, а согласно воле, высказанной в завещании его бывшего владельца. Порой это приводило к печальным последствиям. Так, в 1744 году Корвус Блэк убил своего брата Сигнуса Блэка через неделю после того, как тот вошёл в право владения Блэкродом. Так как завещания покойный не оставил, возник вопрос: кому же должно принадлежать поместье — брату покойного или же его единственному семнадцатилетнему сыну Регулусу. Корвус Блэк сумел ловко провернуть это дело, подкупив ближайших родственников и посулив им необычайные блага, и на семейном совете его кандидатура на роль владельца родового поместья была поддержана единогласно, если не считать голоса его сестры Миры, знавшей, что Корвус — братоубийца. Но уже через месяц один из тяжёлых сводов дворца обвалился, похоронив под собой Корвус Блэка со всеми его честолюбивыми и преступными замыслами. Он был бездетен и не позаботился о завещании, и таким образом Блэкрод всё-таки попал к юному Регулусу, потомки которого и сохраняли его за собой в течение двух с половиной столетий, пока он одним взмахом волшебной палочки не был обращён в пыль.

С 1925 года Блэкрод находился в руках Сигнуса Финеаса Блэка, человека решительного и жёсткого, баллотировавшегося в своё время на пост Министра магии, но проигравшего предвыборную схватку Гектору Фоули. После провала на выборах Сигнус Блэк отошёл от политики, но его предвыборная программа, основанная на доктрине чистокровия, ещё долго находила отклик в сердцах многих чистокровных волшебников. Несмотря на то, что после того, как Сигнус заперся в своём поместье, он не совершил ровным счётом ничего выдающегося, это не мешало ему считаться в магической среде одним из уважаемых волшебников своего времени, прекрасным мужем и заботливым отцом. Жена Сигнуса Блэка, Виолетта (в девичестве Булстроуд), отличалась неспокойным нравом, гордыней, а с годами ещё и сварливостью. Несмотря на то, что отношения супругов были далеки от идеала, жизнь подарила чете четверых детей — двоих сыновей и двух дочерей. Старший сын, Поллукс, с каждым годом всё больше и больше походил на отца. Амбициозность сочеталась в нём с самой обыкновенной посредственностью. Именно с его помощью честолюбивое семейство надеялось взять реванш за поражение Сигнуса и всё-таки провести одного из Блэков на пост Министра магии. Его сестра Кассиопея, обладавшая более спокойным и покладистым характером, не подавала стольких надежд, ведь всё её предназначение для волшебного мира, по мнению многочисленной родни, заключалось в возможности с её помощью породниться с другим влиятельным семейством, способном посодействовать блестящей карьере Поллукса. Младший брат, Мариус, и вовсе казался лишённым каких-либо перспектив, ибо мальчик рос, а волшебных способностей, обычных для детей волшебников, в нём не обнаруживалось. Родители сквозь пальцы смотрели на данную особенность своего сына, втайне надеясь, что на их имя не ляжет пятно позора, неизбежного, окажись Мариус сквибом. Сам он прекрасно понимал шаткость своего положения и потому рос нервным, застенчивым и довольно боязливым. Любимицей в семье была младшая дочь Блэков, Дорея. Хотя её предназначение как девочки ничуть не отличалось от предназначения Кассиопеи, любили её больше, ибо весёлый, живой нрав малышки был способен растопить даже каменное сердце. Только Дорее разрешалось громко смеяться в гостиной, озорничать, не боясь строгости родителей, и есть столько сладкого на ночь, сколько ей только пожелается. Девочка быстро усвоила свои привилегии и пользовалась ими без зазрения совести, становясь избалованной, чуть надменной и эгоистичной. Однако эти, несомненно, дурные качества не очернили её сердце, мягкое и доброе по природе. Более своих братьев и сестры она чуяла несправедливость и со свойственной ей энергией неустанно пыталась её исправить. Она часто приносила Мариусу еду, неизменно завёрнутую в душистый платок с фамильным гербом, когда тот, отбывая наказание за какую-то провинность, оставался без ужина, запертый в огромной красной комнате, служившей в доме пристанищем всех детских страхов.

— Эй, — тихонько звала она, пропихивая свёрток с едой через небольшую щель между дверью и полом. — Я принесла тебе поесть.

— Спасибо, Дори, — отзывался Мариус, а после брат и сестра долго болтали друг с другом через дверь, пока на лестнице не слышались шаги, и Дорея не убегала в свою комнату, боясь быть застигнутой на месте преступления. В особенности, тётей Элладорой, ещё одной обитательницей Блэкрода.

Элладора приходилась Сигнусу Блэку родной тёткой по отцу. В отличие от других представительниц слабого пола из семейства Блэк, она так и не смогла выполнить предначертанную ей природой и семейными интересами задачу и, возможно, именно поэтому по известности она превзошла других женщин, носивших фамилию Блэк. Особа эта была более чем неуравновешенна, и с течением времени её агрессивность только росла. В молодости она слыла непревзойдённой красавицей, и многие мужчины с радостью преподносили ей свои сердца, не зная, что их ждёт ужасное разочарование. С соперницами мисс Блэк обходилась ещё более жестоко, чем с неудавшимися женихами. Многие из них погибали при невыясненных обстоятельствах, и хотя доказать что-то не представлялось возможным, все были уверены, что именно Элладора приложила к их смерти руку. К слову, смерть для мисс Блэк имела особое значение. Предсмертные муки её забавляли, и, руководствуясь этим своеобразным вкусом, именно она завела традицию отрубать эльфам-домовикам головы, когда те становились слишком старыми, чтобы носить чайные подносы. Отрубленные головы вывешивались в одном из коридоров Блэкрода, около лестницы, ведущей на второй этаж. Таким образом, спускаясь каждое утро из своих спален в гостиную и поднимаясь вечером обратно, обитатели дома могли видеть выпученные от страха глаза и искажённые агонией лица домовиков, совсем недавно обслуживавших хозяев на званом обеде.

Сигнус и Поллукс Блэки находили прихоть Элладоры забавной, Виолетта — глупой, Кассиопея, Мариус и Дорея — отвратительной. Но перечить никто не решался, и впоследствии и в других домах благородного семейства эта традиция прижилась.

Однако в целом семья Блэков считалась в высших кругах магического общества более чем образцовой, счастливой и благополучной. И даже после таинственного исчезновения одного из отпрысков Виолетты и Сигнуса всё это в высшей степени приличное общество предпочло закрыть на этот факт глаза, сделав вид, что Мариуса Ориона Блэка и вовсе никогда не существовало на свете.

Но он был. И через множество лет Дорея помнила тот жаркий последний июльский день 1927 года, разлучивший её с братом навсегда.

— Это ужасно, — простонала Кассиопея, откладывая маленькое зеркальце. Её маленькое узкое лицо с нежными чертами сейчас покрывал совершенно недопустимый для благородной леди загар. На солнце её каштановые волосы чуть отливали рыжим, и девушка то и дело хмурилась, проявляя недовольство своей внешностью.

— Перестань, Кэсси — отозвался Поллукс, прицеливаясь из лука в одну из мишеней, светящуюся прямо на дереве. Мариус и Дорея завороженно следили за каждым его движением. — Профессор Диппет не станет тебя разглядывать.

— Профессор Диппет? — воскликнул Мариус. — Директор Хогвартса?

— Поллукс! — покраснев, воскликнула Кассиопея. — Нам говорили…

— Да, он поужинает с нами сегодня, — ответил старший брат, не обращая на неё внимания.

От Дореи не укрылось волнение Мариуса, который, закусив губу, заёрзал на своём месте. Кассиопея подняла на Поллукса гневный предупреждающий взгляд, но тот продолжил как ни в чём не бывало:

— Родители очень хотят узнать, куда задевалось твоё письмо из Хогвартса, мямля. И было ли оно вообще?

Поллукс резко повернулся, нацелившись прямо на младшего брата. Секунда — и стрела с серебряным наконечником просвистела в сантиметре от правого уха Мариуса, воткнувшись в отросток жующей капусты.

— Поллукс! — поражённо закричала Кассиопея, подскакивая к белому как полотно Мариусу. — Ты напугал его!

Брат лишь безразлично пожал плечами.

— Не был бы сквибом, направил бы стрелу в другую сторону. Или заставил бы замереть её в воздухе. Или…

— Превратил бы тебя в жабу! — закричала Дорея, и словно в подтверждение её слов из-под куста, громко квакнув, вылезла одна из этих тварей.

Поллукс глухо рассмеялся.

— Этот-то? — он кивнул на Мариуса, сосредоточенно разглядывающего собственные подошвы. — Этот и на элементарное стихийное колдовство не способен, а не то что на сложную трансфигурацию. Скоро мы избавимся от этого недоразумения.

— Поллукс!

— Совсем скоро, мои милые сестрицы, — торжествующе произнёс он, посылая девочкам воздушный поцелуй. — Совсем скоро! — и закинув свой лук за спину, Поллукс скрылся в глубине сада.

Сложно передать, как этот разговор подействовал на Мариуса. И до этого молчаливый и пугливый, мальчик трясся как мотылёк, пойманный в банку. Кассиопея в отчаянии заламывала руки, с сочувствием поглядывая на младшего брата, а Дорея, стиснув зубы, уже придумывала способ отомстить Поллуксу за его клевету.

Сквиб! Подумать только! Дорея искренне не понимала, как Поллуксу в голову могла прийти такая глупость! Всю жизнь ей твердили, что Блэки — самые лучшие волшебники во всей Англии. Самые древние, самые благородные, самые чистокровные… Блэк не может быть сквибом, это совершенно невозможно! Поллукс наверняка это выдумал, чтобы поиздеваться над бедным Мариусом! В глубине души она всё же прекрасно понимала, что это странно, что Мариус не колдует — не поджигает от злости всё вокруг, не летает по комнате и не оживляет цветы как она сама, но наивно полагала, что это лишь потому, что Мариус стесняется, когда они на него смотрят. «Разве может что-то получиться, когда все стоят над душой, — рассуждала она. — Наверняка, Мариус уже научился каким-то фокусам сам, один, но не хочет нам показывать раньше времени».

В чём-то она была права: Мариус действительно усиленно пытался выжать из себя хоть каплю магии, как только оставался один. Но ни причинять обидчикам боль одной лишь силой мысли, как Поллукс, ни передвигать взглядом предметы, как Кассиопея, ни разводить огонь, как Дори, у него не получалось. После нескольких часов безрезультатных усилий он зарывался в одеяло носом, моля Бога, Мерлина или ещё кого-то сделать его настоящим волшебником или же вовсе уничтожить его. Иногда он представлял, как умирает, сражённый какой-нибудь страшной болезнью, и на следующий день после того, как дух вылетает из его тела, в окно Блэкрода стучится сова с письмом для него. Как заплакали бы мама и отец, и все эти многочисленные, смотрящие на него с подозрением родственники, жалея и любя его, и проклиная себя за то, что считали его сквибом. И даже Поллукс, заносчивый злобный Поллукс в слезах бы просил у него прощения за все свои издёвки.

И все бы любили его.

Иногда он добавлял к этой сцене концовку с внезапным и радостным воскрешением, и мечты его от картин семейного счастья и любви уплывали в загадочные дали будущей жизни, в которой он из пугливого мальчика превращается в могущественнейшего волшебника своего времени.

Но об этом он не думал, сидя тем же вечером за ужином прямо напротив седого, чуть суетливого волшебника, расписывавшего красоты Хогвартса и таланты лучших его учеников — Поллукса и Кассиопеи Блэков. Липкий страх сковал его тело и язык, вилка немилосердно дрожала в его руке, а каждый кусок вкуснейшего овощного рагу с мясом приходилось проглатывать буквально через силу. Мысль о том, что он может никогда не увидеть Хогвартс, жгла его хуже каленого железа.

Подали сладкое. Но Мариус так и не притронулся к своей порции.

— Что ж, дети, вам пора спать, — хлопнула в ладоши Виолетта. — Хуки, — обратилась она уже к домовому эльфу, — проследи, чтобы Поллукс, Кассиопея и Дорея легли. Мариус. Задержись ещё немного в детской.

Дорея недоумённо взглянула на брата, на лбу которого появилась испарина. Поллукс торжествующе хмыкнул и первым подошёл к матери чмокнуть её на прощание в щёку. За ним покорно подошла и Кассиопея.

— Всё же будет хорошо, мама? — испуганно прошептала Дорея, когда подошла её очередь.

Виолетта не ответила, лишь задержала губы на щеке дочери чуть дольше положенного. Как же ей самой хотелось в это верить!

Переодевшись и умывшись, Дорея юркнула под одеяло. Но сон не шёл, и, откинувшись на подушки, она гадала, как там Мариус. Не выдержав, впрочем, и десяти минут, она аккуратно спустила босые ножки с кровати и, тихонько крадучись, выскользнула из комнаты. Словно лёгкая лань, неслышно ступая по зелёному ковру, она подобралась к двери в гостиную. У двери кто-то стоял.

— Кэсси! — прошептала Дорея, и фигура резко дёрнулась, застигнутая врасплох.

— Дорея! — старшая сестра приложила ладонь к груди. — Что ты делаешь здесь? Немедленно возвращайся в постель!

— Я тоже хочу послушать, — хныкнула Дорея. — Я буду тихо стоять, обещаю. А прогонишь меня — устрою шум.

Кассиопея обречённо вздохнула, зная, что младшей сестрёнке ничего не стоит выполнить свою угрозу. А также и то, что Дорее, в отличие от неё самой, всё непременно сойдёт с рук.

— Ладно, становись, — проворчала она. — Только тсс!

В это время двери с другой стороны гостиной отворились, и в сопровождении домовика к гостям вышел бледный и напряжённый Мариус, одетый в свой лучший костюмчик. Похоже, его слегка мутило, он затравленно взглянул на мать, словно ища у неё поддержки.

— Не бойтесь, мистер Мариус, — проговорил профессор Диппет, расположившийся в уютном кресле. Мистер Блэк развязно уселся в кресле напротив, закинув ногу на ногу, и закурил. Кольца дыма вылетали из толстой сигары, и Мариус невольно поморщился, когда неприятный запах задел его обоняние. Миссис Блэк стояла напротив камина, следя за сыном внимательным взглядом. В карих глазах её то и дело отражались блики огня.

— Скажите мне, мистер Мариус, — профессор Диппет поправил очки. — Случалось ли вам совершать что-то необычное?

— Нет, сэр, — откликнулся мальчик, опустив голову.

— То есть, с вами никогда не случались выбросы стихийной магии. Подумайте хорошенько, может, когда вы были злы или расстроены…

— Не было ничего такого, — ответил за Мариуса Сигнус, туша сигару. — Ничего за все одиннадцать лет.

— Что ж, тогда я полагаю, дело решённое, — пробормотал профессор, видимо, ничего другого не ожидавший. Мы внимательно следим за всеми выбросами стихийной магии, и не было ни одного случая, зафиксированного у вашего…

— И всё же мы хотим знать наверняка, — перебил его Блэк. — Ведь иногда магические способности проявляются позже, бывали и такие случаи. И мы знаем профессор, что у вас есть то, что может разрешить все наши сомнения.

Профессор Диппет неуютно поёрзал в кресле. Замявшись, он вытащил из-за пазухи какой-то свёрток, похожий на кусок старой грубой выцветшей ткани.

— Вы же понимаете, мистер и миссис Блэк, всё это конфиденциально, по правилам, шляпа не должна покидать территорию…

— Мы в курсе, профессор, — властно оборвал его Сигнус Блэк. — Но, думаю, школа останется только в выигрыше от тех редких и ценных предметов, что я передал в ваше распоряжение.

— Разумеется, мистер Блэк, для нас такая честь… Для такого человека как вы… — Диппет поднялся, бормоча любезности. — Мистер Мариус, вы позволите?

Мальчик, про которого уже все успели забыть, заметно вздрогнул от этого обращения, испуганно выпучив на профессора карие глазищи.

— Это распределяющая шляпа, сэр, — пояснил Диппет. — Если она сочтёт вас пригодным для какого-либо факультета и пригодным для учёбы в Хогвартсе вообще, то первого сентября вам уже не придётся повторно проходить эту процедуру. Если же нет…

Глубоко вздохнув, мальчик наклонил вихрастую голову. Шляпа была ему чрезвычайно большой, поэтому она мигом упала ему прямо на глаза, словно защищая от пронзительного взгляда его матери.

Мгновения тянулись нестерпимо медленно. Повисшее в комнате напряжённое молчание сгущалось, становясь почти осязаемым. Тук-тук — сердце Дореи, такое громкое в звенящей тишине, было готово выпрыгнуть из груди. Тик-так — отсчитывали время часы. Ничего не происходило. Шляпа молчала.

Сигнус не выдержал первый.

— Что она говорит тебе, негодный мальчишка, — яростно проревел он, вскакивая и хватая сына за плечи. — Что она говорит тебе?

Мариус дёрнулся, отшатываясь от взбешённого отца, а потом стремительно стащил шляпу со своей головы, ловко вывернулся и спугнутым зверем выбежал прямо в ту дверь, за которой прятались Дорея и Кассиопея. Никого не видя и не разбирая дороги, он взлетел вверх по лестнице, надеясь спрятаться в своей комнате.

— Маленький гадёныш, жалкий сквиб, — прошипел Сигнус, задыхаясь от ярости. Виолетта бросила на мужа полный омерзения взгляд и вышла в коридор вслед за Мариусом.

— Мне очень жаль, — неловко переминаясь с ноги на ногу, пробормотал профессор Диппет.

— Дори, идём, — потянула сестру за рукав рубашки Кассиопея. Притаившись в темноте коридора, они так и остались незамеченными, либо же Виолетта, решив, что главная проблема сейчас — сын, предпочла сделать вид, что не увидела подслушивающих дочерей.

Уже после, оказавшись в своей кровати, Дорея дала волю чувствам. Вдоволь нарыдавшись, она провалилась в чуткий беспокойный сон, в котором Мариус, запертый в красной комнате, яростно стучал кулаками о стену, моля о помощи. Но она ещё не знала, что утром, когда она проснётся гораздо позже обычного, успокоится, подумав, что всё произошедшее накануне — лишь часть её ночного кошмара, торопливо умоется, оденется и спустится к завтраку, Мариуса Блэка в поместье уже не будет.

Несколько дней Дорея, привыкшая к своим маленьким привилегиям, рыдала, впадала в истерику и даже отказывалась от еды, требуя вернуть Мариуса, где бы он ни был. Но на этот раз Сигнус и Виолетта проявили небывалую твёрдость в отношении капризов младшей дочери. Девочку оставили в покое в её комнате, игнорируя все её требования, пока, в конце концов, измученная голодом и одиночеством Дорея сама не пошла на мировую. С этого дня на имя Мариуса в доме Блэков было наложено негласное табу. Его имя и портрет были стёрты с родового гобелена во всех домах, принадлежавших достопочтенному семейству. О нём предпочло забыть и всё волшебное общество и даже, казалось, самые ближайшие родственники. Дорея, как и все, никогда не говорила о Мариусе, и вскоре его образ, ставший таким далёким и расплывчатым, перестал беспокоить её. И всё же каждое лето, в июле, на неё нападала лёгкая хандра, вызванная пробудившимися воспоминаниями, пока летом 1931 года к чувству грусти не примешалось новое, гораздо более приятное чувство, связанное с предвкушением чего-то нового и прекрасного. В этом году она должна была поступить в Хогвартс.