Серебряная жена (гет)

Будет жена из серебра,

изогнута и остра.

Наталья О’Шей

На западном берегу Долгого озера, утыкаясь вершиной в низко висящее небо, стоял утес. Во времена такие незапамятные, что даже самые старые люди не успели их застать, в скалу ударила молния и расколола ее вершину на две части. Забравшись наверх, можно было увидеть как на ладони Эсгарот, а далеко на востоке — не так, впрочем, далеко, чтобы глядеть в ту сторону без страха — Одинокую гору. Говорили, что, если бросить с вершины камень, мелкую монету или любую другую вещь и загадать желание, пока она летит, загаданное обязательно сбудется. Баин рассказывал, что как-то в отсутствие отца забрался на утес и бросил вниз красивый камешек, который нашел на вершине. Пока камешек летел, он пожелал сделаться героем, убить дракона и войти в сказания как бесстрашный лучник, достойный имени правителей Дола.

Решила ли судьба позволить ему проявить себя или, наоборот, насмеялась над потугами самоуверенного мальчишки, но несколько дней спустя отец привез со сплава тринадцать гномов — и вместе с ними хоббита. О хоббитах Сигрид раньше только слышала, и эти слухи мало отличались от сказок, на которые богато было воображение людей, живущих в нужде и страхе. Весть о том, что явился истинный Король-под-Горой, еще до темноты облетела город, и в ожидании несметных сокровищ, которые должны были потечь в Эсгарот из чертогов Эребора, никто не обратил внимания на последние строки пророчества. То были слова о страшном пожаре и разорении, виденном однажды, когда Трагу разрушил Дол, и должном повториться снова.

Лишь ее отец внял голосу разума, но кто станет слушать осторожного лодочника, когда бургомистр, а кроме того — собственное сердце толкуют о радостях обеспеченной жизни.

Гномы покинули их на следующее утро, а в ночь колокола на башнях оповестили город о страшной беде. Тысячу раз был прав ее отец и тысячу раз проклят гномий король. Соседство Трагу пугало, но с этим страхом можно было жить, потому как город дракона не заботил — до сей поры. Разъяренный наглым вторжением огромный дракон летел на Эсгарот, и не было ни Гириона, ни Трора, ни даже отца, который смог бы его остановить. Гномий стреломет сиротливо возвышался на узкой площадке башни — она пала одной из первых, когда Трагу, пролетая низко, задел ее хвостом.

А затем начался пожар. Расталкивая грязный лед, десятки лодок двигались в воде, пытаясь развернуться в узких каналах, сталкиваясь, теряя груз и черпая бортами воду. Крыши домов и свайные дощатые улочки были объяты пламенем, крики отчаяния и ужаса разрывали воздух. В их лодке сидело четверо гномов, они с Тильдой и Баином да еще Тауриэль, красивая эльфийка, взявшаяся вывезти их из города. Не было лишь отца: забрав выкованную в гномьих кузнях стрелу, он ушел вместе с Баином, однако назад братец вернулся один, и что сталось с отцом, никто из них не знал.

И не узнал бы до сих пор, если бы Баин не воскликнул внезапно:

— Отец!

Все сидевшие в лодке как один обернулись к колокольной башне. На ее вершине, накладывая стрелу на тетиву, стоял одинокий лучник. Громадный ящер кружил над городом, не замечая отца, и тот, едва угадывая в огне и дыму непрестанно движущуюся цель, поворачивался вслед за ним. Очередная стрела с металлическим звоном ударилась о красно-золотую чешую и упала в воду.

— Он ранил дракона! — крикнул темноволосый Кили. — Он попал в него, я видел!

Но эльфийка не разделяла его воодушевления.

— Стрелы не пробьют его чешую — и, боюсь, ничто не пробьет, — проговорила она, не отрывая взгляда от лучника на башне.

Будто ожидая этих слов, Баин выскочил из лодки на уцелевший свайный настил и бросился прочь. Опешившие гномы не успели его удержать, лишь Бофур с криком «Ты что творишь!» попытался было вцепиться в его ногу, но Тауриэль велела резко:

— Оставьте его! Возвращаться нельзя!

Подскочив к одной из брошенных лодок, братец принялся искать что-то на дне и, наконец, вытащил ту самую черную стрелу, которую ночью унес отец. Не задерживаясь близ лодки, он бросился к колокольной башне, с которой была пущена третья стрела — и снова напрасно.

Между тем, дракон, похоже, заметил досаждающего ему лучника. Описав над башней круг, он пролетел так низко, что сорвал задними лапами деревянную вершину — обломки, словно щепы, посыпались в озеро. Зазвенев протяжно и тоскливо, рухнул огромный колокол. Но — Сигрид не верила своим глазам — лучник все еще стоял, а рядом с ним, скорчившись в нелепом положении, застыла другая фигура.

— Баин!

Теперь на башне их было двое. Словно гора, дракон опустился на воду — дощатый причал рассыпался под его весом — и Сигрид услышала голос, глубокий и низкий, сочившийся ледяной яростью:

— Как смеешь ты бросать мне вызов, лучник?

Сердце застыло у нее в груди, враз сделалось холодно, будто не огонь пылал вокруг, а выла вьюга, и Сигрид крепче прижала к себе сестру. Дракон был ужасен и велик, и, разумеется, его нельзя было убить никакой стрелой, даже гномьей, но отец почему-то все равно натягивал тетиву, используя вместо плеча лука плечо Баина. Ящер приближался к ним, распахивая пасть, похожую на жерло вулкана. Сигрид никогда в жизни не было так жутко, и, когда стрела, наконец, сорвалась, она закричала громко и отчаянно, желая спасти отца и брата, но не будучи в силах этого сделать:

— СТОЙ!

Следующие несколько мгновений слились в одно — страшнее всех пережитых ею. Дракон обернулся на крик: золотые свирепые глаза встретили ее взгляд, стрела ударилась о панцирь и отскочила, огромные крылья распахнулись над городом, накрыв башню, озеро, лодку. На какой-то миг Сигрид увидела окованную золотой чешуей грудь, похожую на огромную печь, и брюхо с вросшими в него драгоценными камнями, а затем сильнейший удар сотряс лодку и перевернул ее.

Вода хлынула в горло, не успевшее сжаться от неожиданности. Отчаянно загребая руками, Сигрид попыталась выплыть туда, где пылал огонь, но намокший плащ тянул вниз и сковывал движения. Впрочем, в озере она барахталась недолго: что-то с силой рвануло ее вверх, вытягивая из воды, — и повлекло дальше, выше, подняло над озером, над городом, над пожаром — и понесло прочь. Сигрид успела увидеть лишь Бофура, мокрого до нитки, вытягивающего на свайный настил кашляющую Тильду, а потом не видела ничего, уносимая все дальше от родного дома к зловещей громаде Одинокой горы.

Она так и не смогла определить, сколько длился полет. Вероятно, дракон летел около получаса, однако Сигрид показалось, что она провела в воздухе, по меньшей мере, год. Бесконечный ужас успел смениться равнодушием, и под конец Сигрид дрожала больше от холода, чем от страха, в мокрой одежде на ледяном ветру.

Дракон влетел внутрь горы через Парадные Ворота. Они оказались в большом зале, потолок которого уходил вверх на такую высоту, что его с трудом можно было разглядеть. Огромные гобелены, некогда, должно быть, украшавшие зал, теперь валялись на полу, словно следы недавнего разгрома, учиненного гномами или самим драконом. Однако и здесь Трагу не отпустил ее, и они преодолели еще несколько залов, шахт и даже кузницу с огромными плавильнями, пока, наконец, не оказались в обширной темной пещере.

Дрожащая от холода Сигрид согрелась почти мгновенно — так здесь было душно. Пещера была сплошь завалена сокровищами: золотыми кубками и подносами, доспехами и щитами, оружием и украшениями, а также целыми россыпями монет и камней. Очевидно, именно здесь дракон проводил большую часть времени и об этих богатствах говорил Торин Дубощит, обещая Эсгароту благоденствие. Несмотря на страх, Сигрид не сдержала восхищенного вздоха при виде подземной сокровищницы. Дракон его не услышал.

Ящер опустил свою ношу на пол — ноги ее тут же запутались в дорогой, выцветшей от времени атласной ткани — и тяжело приземлился на груду сокровищ, выпустив из ноздрей небольшие клубы дыма. Стараясь вести себя как можно тише, Сигрид присела за горой монет и сбросила плащ. Она понятия не имела, зачем дракон притащил ее сюда, что хочет делать с ней и чем займется сейчас, но не питала на свой счет особенных надежд. Скорее всего, Трагу съест ее, хотя почему было не проглотить столь мелкую добычу прямо на озере, Сигрид не знала. Поэтому она с замиранием сердца наблюдала за драконом, стараясь не обращать на себя лишнего внимания.

Дракон тем временем пребывал в необъяснимом беспокойстве. Сначала он ворочался на груде золота, пытаясь, видимо, найти удобное положение, но ни одно не казалось ему подходящим. Наконец, Трагу перевернулся на бок и широко раскрыл пасть. Теперь морда его была обращена прямо к Сигрид, и она могла видеть, что одна из отцовских стрел все же достигла цели и теперь торчит из драконьего неба.

Крылья Трагу были мощны и подобны урагану, они легко удерживали в воздухе его огромное тело, но соединенные с ними передние лапы не подходили для тонкой работы. Когти, венчающие их — каждый длиной с ее, Сигрид, руку — оставляли глубокие следы на камне и железе, но вытащить стрелу из раны не могли. Ящеру удалось лишь сломать древко и отшвырнуть его в груду монет. От этого сделалось только хуже, так как теперь Трагу при всем желании не смог бы извлечь из раны застрявший наконечник.

Мучась от боли и собственного бессилия, дракон еще долго ворочался на своем золотом ложе и тяжело вздыхал, выпуская из ноздрей клубы дыма. Казалось, он вовсе не замечал Сигрид, погруженный в собственные заботы, однако она не стремилась это проверять.

Пещера простиралась насколько хватало глаз, однако, судя по всему, имела несколько выходов. Неподалеку, рядом с драконьей головой, Сигрид заметила лестницу из гранита, уходящую вверх и теряющуюся во тьме неширокого коридора. Через него, наверное, можно было покинуть зал, а пуще того — саму гору. Что, если гномы, потревожившие хозяина горы, проникли именно через этот ход? Сердце забилось сильнее в отчаянной надежде на спасение. Возможностей пройти у дракона под носом незамеченной было мало, однако Сигрид терпеливо ждала, когда ящер снова переменит положение. Трагу, как назло, больше ворочаться не собирался. Он устало опустил голову на груду монет, долго терся о них подбородком, изнывая от тупой боли, а затем неожиданно успокоился. Тяжелые веки стали медленно опускаться, и Сигрид все ждала и ждала, когда ящер, наконец, уснет.

Она была так сосредоточена, что почти забыла дышать, и только ноющие колени говорили о долгой неподвижности. Веки Трагу так и не сомкнулись окончательно: дракон погрузился в полудрему, даже во сне наблюдая за своей сокровищницей. Не доверял ли он ей, Сигрид, или, может, опасался гномов, которых не было ни слуху ни духу, она не знала. Голова дракона была повернута к ней, а не к лестнице — возможно, если ступать неслышно и мягко, ей удастся добраться до выхода и выбраться в коридор, куда дракон из-за своего размера не сможет за ней последовать. Посидев в своем укрытии еще некоторое время и убедившись, что ящер не собирается закрывать глаза, Сигрид осторожно оперлась о правую ногу и вытянула левую, чтобы восстановить кровообращение. Некоторое время нога ничего не чувствовала, а потом словно сотни игл принялись колоть ее со всех сторон. Дождавшись, когда вернется подвижность, Сигрид проделала то же самое с другой ногой и, наконец, поднялась.

Не выпрямляясь в полный рост, она осторожно ступала по золотому полу: как бы ни старалась Сигрид идти тихо, монеты и камни едва слышно звенели под ее ногами, и каждый звук заставлял сердце замирать — ну как пробудится старый ящер и сожжет ее дотла.

Наконец, она добралась до лестницы и шагнула на первую ступень. Здесь золота не было, и шаг вышел как она хотела — мягким и неслышным. Сигрид собралась было сделать второй, но внезапно холодный страх сжал ее сердце, и в духоте подземелья она ощутила зябкую дрожь. Золотой глаз ящера смотрел прямо на нее, и не оставалось сомнений в том, что дракон уже не спал — да и спал ли вообще.

— И куда же ты пойдешь, дитя? — Его голос, словно густой мед, заполнял собой все пространство зала, околдовывал, отнимал волю. — Там дальше кромешный мрак без единого луча света, а у тебя ни лампы, ни огня, чтобы рассеять его.

О том, что будет, когда она выберется из сокровищницы, Сигрид не думала: ей довольно было того, что она уберется подальше от дракона. Пойманная на середине пути, она будто разом утратила все силы и безвольно опустилась на ступени.

— Зачем я тебе сдалась?

Ящер сбросил с себя остатки дремы и повернул к ней голову. Сигрид предпочла бы, чтобы он этого не делал: вид его клыков лишал ее и без того невеликого мужества.

— Ты принесла мне удачу, дитя, и я решил почтить тебя, сохранив тебе жизнь и присоединив к своему богатству как одно из самых дорогих сокровищ.

— Удачу? Когда? — Сигрид судорожно пыталась вспомнить, в каких обстоятельствах могла способствовать драконьему везению, но по всему выходило, что их с Трагу пути ни разу не пересекались.

— Сегодня ночью, когда ты отвлекла меня, позволив гномьей стреле промахнуться.

Ящер замолчал, давая осмыслить его слова. Отец убил бы дракона, если бы не она. Отец убил бы дракона, и сейчас богатства Эребора текли бы в Эсгарот, а трон Короля-под-Горой принял бы тот гном, Торин, который обещал разделить с ними сокровища Горы. Сигрид пыталась убедить себя в том, что старый ящер, настолько же хитрый, насколько жестокий, нарочно пытается заставить ее чувствовать вину — и все равно не могла примириться с произошедшим.

— О, я вижу, мои слова дошли до тебя, — удовлетворенно произнес дракон. — В следующий раз осторожнее выбирай время для причитаний, если, конечно, тебе повезет дожить до следующего раза.

— Что со мной теперь будет? — потерянно спросила Сигрид. Слова Трагу сломали последний оплот мужества в ее душе, и теперь она чувствовала себя никчемной и слабой — каковой, в сущности, и была.

— Это мне решать, — лениво проговорил дракон. — Если ты еще не поняла, дитя, то отныне ты принадлежишь мне.

— Если ты хочешь убить меня, тогда чего ты ждешь. Я не смогу ни укрыться от твоих когтей, ни сбежать от твоего пламени.

— Никто не скроется от моего пламени, — подтвердил Трагу. — Если бы я хотел тебя убить, сделал бы это еще на озере. Но мертвая ты не сможешь приносить мне удачу, поэтому я оставлю тебе жизнь — на столько, на сколько сам решу.

В измученной душе вспыхнул маленький лучик надежды. Дракон не убьет ее, более того, он верит, что ее близость приносит ему удачу — это ли не возможность, которой она искала! Обруч холодного ужаса, сковывавший ее грудь, начал постепенно таять. Если бы только найти к дракону подход, если бы только отыскать его слабое место — не в броне, но в том, что под броней.

— Я не похожа на тебя, — осторожно проговорила Сигрид. — Я не могу десятилетиями спать в пещере, мне нужны вода и пища, без них я очень быстро умру — раньше, чем ты того пожелаешь.

— Откуда тебе знать, когда я пожелаю твоей смерти, — отозвался дракон, впрочем, беззлобно. — Если выйти из зала через левую галерею, то ниже по коридору будет подземное озеро. Вода в нем холодная и чистая — там ты утолишь свою жажду.

— А голод?

Но дракон не ответил. Сигрид решила не донимать его вопросами о пище, тем более что голода пока не чувствовала.

— Если я выйду к озеру, — спросила она, — чем мне освещать себе дорогу?

В сокровищнице красноватое свечение исходило от самого Трагу, но в галерею он вряд ли захочет ее сопроводить. Дракон досадливо вздохнул, сетуя то ли на предстоящие траты, то ли на ее недогадливость. Потянувшись к одной из бочек, доверху набитых золотом, ящер ударами гигантских когтей сорвал удерживавшие ее железные обручи. Ничем более не скрепленная, бочка распалась на доски, выпуская из своего нутра без счета монет и слитков. Дракон хвостом подгреб золото себе под брюхо, а Сигрид кивнул на остатки бочки.

— Из этого сделаешь себе факел. И постарайся не задерживаться у озера: дерево сгорит быстро, глазом моргнуть не успеешь.

Сигрид послушно перебралась через гору сокровищ к валяющимся доскам. Некоторое время она выбирала будущий светильник и, наконец, взяла одну из разбитых клепок: самую длинную ее часть она решила использовать как факел, а две поменьше завязала в подол и закрепила на поясе: мало ли, как долго ей нужен будет свет. Обернувшись к дракону, Сигрид произнесла нерешительно:

— Теперь ты подожжешь ее?

Она представила огненный вал, вырывающийся из драконьей глотки, и подумала, что для факела этого будет явно чересчур.

— Если я ее подожгу, от тебя ничего не останется, — подтвердил ее опасения Трагу.

Он приподнялся над своим золотым ложем, опираясь на крылья, и раскаленная грудь-печь с отколотой под левым крылом чешуйкой вновь предстала ее глазам. Завороженно смотрела Сигрид, как под панцирем разгорается красно-золотой огонь, будто не сердце и легкие были у ящера в груди, а сплошной сгусток пламени. С опаской она протянула доску к этому сгустку, стараясь не дотрагиваться ею до чешуи. Этого и не потребовалось: через несколько мгновений дерево начало тлеть, а вскоре едва заметный огонек заплясал на вершине будущего факела.

Дракон вновь опустился на золото, пламя в его груди угасло так же быстро, как разгорелось, и, обернув свои сокровища хвостом, Трагу явственно дал понять, что Сигрид может идти.

Второго позволения ей не требовалось: очень уж хотелось оказаться подальше от огнедышащего чудища. Покинув сокровищницу, Сигрид вздохнула свободнее: в галерее оказалось вовсе не так жарко, как в драконьем логове, ее можно было назвать даже прохладной. Но, как и говорил Трагу, здесь было темно хоть глаза выколи. Огонек, уже веселее плясавший на краю доски, не мог выхватить из мрака расстояния больше нескольких шагов. Вероятно, дело было в том, что галерея оказалась слишком просторной и стены ее и потолок были вне досягаемости света. Мягкое алое свечение, исходившее из сокровищницы, постепенно тускнело и вскоре совсем пропало из виду, а Сигрид предстояло идти еще долго. Гладкий пологий склон вел далеко под землю, и вес каменной громады над нею начал давить Сигрид ровно в тот миг, как она о нем подумала.

Казалось, прошло еще много времени, прежде чем огонь на первой доске почти подобрался к ее пальцам. Она хотела уже зажечь от него вторую деревяшку, когда прямо перед ней открылась черная пропасть озера — еще более черная, чем недра горы вокруг. Если бы пламя не выхватило из мрака пологий берег, Сигрид свалилась бы в воду. Переведя дух, она опустилась на колени и положила обуглившуюся доску рядом с собой, чтобы осветить озеро.

Вокруг стояла давящая тишина, не было слышно даже падающих капель. Сигрид никогда раньше не была глубоко под землей, но отчего-то верила, что там обязательно должен присутствовать звук падающих капель. Она осторожно опустила руку в воду: та действительно оказалась холодной, даже ледяной, и уколола пальцы сотнями иголок. Набрав в ладони немного воды, Сигрид выпила ее и с удивлением обнаружила, что подземный источник на редкость сладок. Улегшись на живот, она принялась жадно пить, уже не чувствуя холода, и пила до тех пор, пока не заболели зубы.

Клепка, между тем, обуглилась почти полностью — поглощенная утолением жажды Сигрид этого не заметила. Маленький огонек мигнул напоследок, словно сетуя на невнимательность хозяйки, и погас, только алая тень его осталась теплиться в углях.

Оказавшись в кромешной тьме, Сигрид тотчас забыла об озере. Спешно вытерев рот, она попыталась раздуть огонек снова, но алые точки гасли одна за другой, не желая поддаваться ни дыханию, ни уговорам. Когда исчезла последняя из них, мрак обступил Сигрид со всех сторон, и огромный вес скалы, словно только того и ожидая, обрушился ей на плечи.

Ощущая подступающую панику, она сделала несколько глубоких вдохов и нащупала по очереди воду, край берега и валяющуюся на полу бесполезную уже деревяшку. Это помогло определить, где она находится и куда идти, чтобы вернуться в сокровищницу. Подняв прогоревшую доску — та обуглилась с одной стороны и еще могла гореть — Сигрид двинулась вперед. Если она не ошиблась в первый раз, галерея была прямая как стрела, и сейчас ей нужно было всего лишь проделать тот же самый путь, только наверх.

Подумать, очевидно, было легче, чем выполнить. От страха или оттого, что не осталось больше никакого ориентира, Сигрид постоянно спотыкалась, а после каждого раза в страхе гадала, не потеряла ли направление, не уведет ли ее галерея в другие, еще более мрачные и глубокие закоулки. Когда в отдалении забрезжил красноватый свет, она испытала облегчение, которое сложно описать словами. Никогда в жизни Сигрид не была — и, вероятно, уже не будет так рада близости Трагу.

Идя на свет, она прибавила ходу и вскоре выбралась в сокровищницу, где отдыхал дракон. По сравнению с галереей здесь было ужасно жарко, но духота, без всяких сомнений, была предпочтительнее мрака, поэтому Сигрид уселась у стены возле входа в галерею и положила рядом с собой все три клепки.

Теперь, когда страх за собственную жизнь отошел, вернулся страх за близких, оставшихся в Эсгароте. Живы ли отец и брат, не захлебнулась ли маленькая Тильда, не рухнула ли им на головы истлевшая балка, не подломился ли под ними объятый огнем мост? Удалось ли потушить пожар, или пламя не успокоилось, пока не пожрало все, что могло гореть? Куда они теперь пойдут — без еды и крова, потеряв все, кроме собственных жизней? Знают ли они, что с ней случилось, или решили, что дракон прикончил ее? Отправятся ли на выручку или помянут добрым словом, да и забудут?

Как ни мечтала Сигрид о спасении, все же понимала, что для отца, да и для всякого человека верная смерть соваться сюда. Пускай лучше думает, что она погибла, пускай тоскует о ней — но остается жив. Боль забудется, а жизнь продолжится, как продолжилась, когда не стало ее матери. Она, Сигрид, сама о себе позаботится. Только в сказках прекрасных принцесс спасают прекрасные принцы, убивают чудовище и женятся на своих избранницах. В ее сказке храбрый принц не смог убить чудовище, а только ранил, потому что принцесса по глупости своей помешала ему.

Обхватив себя руками за плечи, Сигрид глухо завыла, раскачиваясь у стены. Ей было уже все равно, услышит ли ее дракон: горе душило изнутри, норовя прорваться слезами — и не прорываясь. Глаза ее были сухи, словно жар подземелья опустошил их, поэтому она могла только стонать как раненое животное, пытаясь хотя бы в этом вое найти утешение.

Трагу на своем ложе также не мог обрести покоя. Он непрестанно ворочался с боку на бок, пересыпая груды монет, вздыхал, шипел и испускал из ноздрей клубы дыма. Сигрид даже на время забыла о собственном горе, наблюдая за ним. В конце концов, сон все же сморил ее, и, привалившись к стене, она видела седой утес на западном берегу и город под ним. Ей снилось, что она падает с утеса, летит вниз, нелепо размахивая руками в отчаянной надежде, что они превратятся в крылья и удержат ее в воздухе. Но руки не превращаются, а земля оказывается все ближе, ближе, пока, наконец, не бросается в лицо мокрым песком и галькой.

За миг до удара Сигрид встрепенулась и открыла глаза. Алое свечение все так же разливалось по пещере. Дракон, уже даже не пытаясь занять удобное положение, бродил по залу, хлеща громадным хвостом вокруг себя: монеты и мелкие камешки сыпались с его чешуи и разлетались в стороны.

Находиться рядом с ним было опасно, но куда опаснее станет, когда рана начнет воспаляться, причиняя чудищу еще больше мучений. Подхватившись, Сигрид бросилась за драконом, стараясь не попасть под удар хвоста.

— Я могу помочь тебе! — набрав сколько могла воздуха, крикнула она.

Голос ее прозвучал комариным писком в огромном зале, однако Трагу остановился. Некоторое время они стояли замерев, а затем дракон повернулся к ней и приблизил морду к ее лицу так, что Сигрид сумела разглядеть каждую чешуйку.

— Помочь мне? — Горячее дыхание обдало ее с ног до головы, заставив вспотеть. — Чем ты можешь мне помочь, дитя? — Он сделал ударение на слове «ты».

— Я могу вытащить наконечник, — заплетающимся языком проговорила Сигрид, уже сама не радуясь своей затее.

— То есть ты добровольно полезешь мне в пасть? — вкрадчиво осведомился дракон, и Сигрид кивнула, с трудом двигая одеревеневшей шеей. — Зачем тебе лишние хлопоты?

— Если стрелу не вынуть, рана воспалится и тогда тебя вообще невозможно станет терпеть рядом. — Она все-таки нашла в себе смелость взглянуть дракону в глаза.

Трагу, очевидно, не пришлось по душе ее нахальство: он выдохнул облако горячего пара, окутавшее ее с головой, и Сигрид, охнув, закрыла лицо руками. Дракон, видимо, сочтя наказание достаточным, отстранился от нее и произнес медленно:

— Делай что собралась, дитя, но запомни: если только мне покажется, что ты меня обманула, я проглочу тебя и ты сгоришь заживо у меня внутри.

— Какой мне смысл тебя обманывать, — мотнула головой Сигрид. — Только понадобится нож, чтобы сделать надрез.

— Бери любой. — Трагу кивнул на груду сокровищ, предоставив Сигрид самой искать подходящее лезвие.

Она нашла его довольно скоро: это был дорогой кинжал гномьей стали с рукоятью, инкрустированной крупными рубинами. Кинжал, очевидно, оставался в ножнах все время, что дракон владычествовал здесь — а может, все время с того дня, как покинул кузню. Он сохранился в прекрасном состоянии, и отчего-то Сигрид была уверена, что это оружие, несмотря на свой парадный вид, не прочь попробовать крови. По счастью, ей было чем его напоить.

Дракон улегся на живот, широко распахнув пасть, и, подавляя страх, Сигрид забралась в разверстый зев. Глотка старого ящера напоминала жерло вулкана, в пасти было еще жарче, чем в пещере. Застрявший наконечник Сигрид нащупала почти сразу — осторожно, чтобы не причинить дракону лишней боли, она попробовала вытащить его, но стрела сидела крепко, вынуждая пустить кинжал в ход.

Как ни прочна была золотая чешуя, плоть под ней оказалась не крепче человеческой: лезвие взрезало ее легко, и на руки и грудь Сигрид полилась горячая кровь. Задыхаясь в драконьей пасти, Сигрид нашла злосчастный наконечник, вынула его из окровавленного неба и, не в силах больше выносить жара, вывалилась наружу, прижимая руки к пылающей груди и надрывно кашляя. Туман перед глазами рассеивался постепенно, так же постепенно слабело жжение между ребер. Последнее, впрочем, не ушло окончательно и затаилось где-то в легких, словно ожидая удачного часа, дабы напомнить о себе.

— У тебя ловкие пальцы для такого неуклюжего создания. — Дракон поднял голову и закрыл пасть, между его зубами вытек тонкий алый ручеек. — Я почти ничего не почувствовал.

Не зная, принимать эту отповедь за похвалу или за оскорбление, Сигрид отозвалась сквозь кашель:

— Мне часто приходилось доставать занозы и осколки.

Трагу запрокинул голову к потолку и выдохнул длинную струю пламени, прижигая рану. Затем снова повернулся к Сигрид и спросил как можно любезнее:

— Ты помогла мне, дитя, теперь скажи: чего ты хочешь?

Сигрид показалось, что она ослышалась, но переспрашивать вспыльчивого дракона не решилась.

— Разумеется, я не отпущу тебя, — продолжал Трагу. — Но не оказать ответную услугу было бы неблагодарностью с моей стороны.

— Я хочу есть. И выстирать где-нибудь одежду. — Потрясений за прошедшие дни оказалось достаточно для того, чтобы Сигрид на время перестала бояться дракона. — И еще я хочу на свежий воздух, потому что здесь почти не могу дышать. — Если бы последние слова ее не прозвучали умоляюще, дракон мог бы принять их за дерзость.

Какое-то время Трагу пристально смотрел на нее, но затем, похоже, ее жалкий вид вызвал у него некоторое сочувствие.

— Что ж, — произнес он медленно, — если тебе трудно будет удерживаться на моей спине, постарайся устроиться возле гребня.

Дракон отошел от нее, поднялся на задние лапы, изогнул длинную шею и распахнул во всю ширину крылья, тут же занявшие половину зала. Сигрид, поначалу растерявшейся, хватило нескольких мгновений, дабы понять, что дракон красуется перед ней. С трудом подавив смех, который вполне мог стать последним в ее жизни, Сигрид не смогла не признать, что Трагу поистине впечатляющ. Впрочем, впечатлить ее больше, чем в Эсгароте, дракону все равно не удалось бы.

Опустившись вновь на четыре конечности, Трагу лег на пол и вытянул крыло так, чтобы Сигрид смогла взобраться по нему. Захватив разорванный, но, по крайней мере, сухой плащ, она быстро надела его поверх платья и вскарабкалась дракону на спину. Чешуя была сухой и теплой, словно подогреваемая изнутри негаснущим пламенем. Сигрид уселась, как и советовал дракон, ближе к гребню и ухватилась обеими руками за один из его шипов.

Неожиданно легко для своего веса дракон взлетел — чтобы вновь проделать тот путь, которым принес ее сюда.

На этот раз Сигрид внимательно смотрела по сторонам. Она не пыталась запомнить дорогу — все равно с факелами из клепок здесь не пройти — но с любопытством оглядывала место, куда занесла ее судьба. Огромные залы, в которых даже гигантский дракон казался котенком, застывшие в бездействии механизмы, оставленные шахты, по стенам которых, словно кровеносные сосуды, бежали золотые жилы. Трагу летел быстро, и алое свечение его чешуи лишь ненадолго выхватывало из мрака забытое великолепие, но и этого хватало Сигрид, чтобы завороженно замирать всякий раз, когда новое помещение открывалось ее взору.

Наконец, они миновали Зал-с-Гобеленами, как про себя окрестила его Сигрид, и вылетели через Парадные Ворота. Холодный свежий воздух поздней осени омыл ей лицо, и она увидела, что над озером сгущаются сумерки. Едва заметный алый край солнца тонул в их синеве, бросая последний свет на полуразрушенный Эсгарот внизу, — не удержавшись, она взглянула на город. С высоты Горы мало что можно было рассмотреть, но даже отсюда видны были почерневшие остовы домов и обломанные вершины башен. Горестный вздох зародился в ее груди, но внезапно дракон зашипел под ней в ярости и досаде:

— Снова эти гномы!

Сигрид бросила взгляд на берег, но никаких гномов не увидела. У пустынного берега мерно покачивалась на воде большая ладья.

Трагу прянул вниз, и, прежде чем Сигрид успела опомниться, длинная струя пламени рассекла полумрак и пала на ладью. Сухое дерево занялось тут же, кровавые отсветы огня засверкали на глади озера. Описав над Горой круг, словно выискивая попрятавшихся гномов, дракон, в конце концов, вспомнил о своей наезднице и, оставив Гору, полетел на восток.

Сигрид никогда не доводилось бывать в этих краях, поэтому она во все глаза смотрела вниз, пока тьма окончательно не укрыла землю и очертания ее не стали смазываться перед глазами. Когда малиново-голубые сумерки сделались густо-синими, дракон начал снижаться. Сигрид увидела берег небыстрой реки, поросший редким лесом, и дикий пляж. Трагу припал к земле, и она спустилась по его крылу так же, как и поднялась.

Некоторое время Сигрид стояла на берегу, втягивая полной грудью холодный воздух. Жжение в легких словно бы отступило, и она дышала свободно и легко, пока не закружилась голова. Притупившийся во время полета голод вновь набросился на нее, и Сигрид подумала, уж не попросить ли дракона наловить для нее рыбы. Однако Трагу не выглядел готовым услужить: он улегся на мерзлую траву, обернувшись хвостом, и полуприкрыл глаза, пребывая одновременно в дреме и бодрствовании.

«Боится, что убегу», — подумала Сигрид.

По счастью, она знала, как разыскать еду в лесу: голодные годы в Эсгароте не были редкостью, и тогда пробавляться приходилось тем, что собирали на берегах.

Она натаскала из лесу веток и сучьев, большей частью промерзших или влажных, затем не без помощи дракона развела костер и, вынув из него толстую березовую ветвь, углубилась в подлесок в поисках еды. Она искала сухие цветоносы лопуха, чтобы выкопать корни и запечь их в золе. Удача улыбнулась ей спустя продолжительное время поисков, зато навела просто-таки на заросли репья. Сигрид собирала толстые и мясистые, длиной в половину руки корни и чувствовала себя самым счастливым человеком на земле. Правда, она не смогла отыскать достаточно широких листьев, чтобы обернуть в них корни перед запеканием, поэтому решила обойтись без них.

Когда небольшой костер прогорел, Сигрид разрыла его палкой и положила несколько корней в золу, решив сохранить оставшиеся про запас.

Пока корни запекались, а тьма все больше сгущалась над лесом, разгоняемая только алым свечением драконьей чешуи, Сигрид разделась и, набросив плащ, чтобы не замерзнуть, приступила к стирке. Кровь отмывалась плохо, и под конец Сигрид едва не стерла себе руки, приведя платье в более-менее пристойный вид. Показываться в нем ей, конечно же, было некому, но ходить в корке из засохшей крови — то еще удовольствие. На миг мелькнула мысль, что в сокровищнице так жарко, что можно разгуливать вообще без одежды — и не замерзнуть.

Повесив платье сушиться на суку, — интересно, что сказал бы Трагу, вздумай она использовать в качестве веревки его бок — Сигрид плотнее запахнулась в плащ и присела возле костра, доставая из остывшей золы свой ужин.

По вкусу корни лопуха напоминали картошку, и Сигрид, у которой от голода подводило живот, решила, что лучшей пищи в жизни не ела. Только когда с ужином было покончено, она почувствовала, как замерзла. Трагу все так же полудремал на земле, и она не знала, рассердится ли дракон, если к нему подойти неслышно и устроиться рядом. Поэтому спросила громко:

— Можно я с тобой посижу?

— Не кричи так, я прекрасно тебя слышу, — отозвался ящер, не поднимая век. — Садись.

Получив разрешение, Сигрид юркнула к нему под бок и, не удержавшись, прислонилась спиной к драконьему брюху. Тепло, никогда не остывающее у него внутри, стало постепенно передаваться ей, и вскоре зубы перестали стучать, а в плаще сделалось даже немного жарко, но Сигрид не сняла его.

Огромное крыло простерлось навесом над ее головой, защищая от ветра, и этот любезный жест испугал Сигрид больше, чем если бы чешуя под ней внезапно раскалилась. Она вдруг поняла, что нашла слабое место дракона, вот только не рада была находке. Трагу будет защищать ее от ветра и пыли, дождя и снега, злых людей и всякого дурного взгляда, потому как теперь она — одно из его бесчисленных сокровищ, которые он знает наперечет и к которым влечет его мрачная и неистовая страсть. А драконы, вспомнила Сигрид слова старой сказки, защищают свою добычу до последнего вздоха.

Хочет ли она услышать его последний вздох?

Сигрид решила, что, пожалуй, хочет оставить дракона в живых, только где-нибудь подальше от нее.

От тепла и сытости клонило в сон и, уже проваливаясь в сладкую полудрему, она услышала голос Трагу:

— Как тебя зовут, дитя?

* * *

Несколько дней провела Сигрид в подземном владении. Корни лопуха, вареные и печеные в золе, вскоре приелись ей до тошноты. Дракон, погружающийся то и дело в дрему, никогда не пребывал в ней долго, словно что-то беспокоило его, и с каждым днем это беспокойство становилось сильнее. Все чаще Трагу стал просыпаться от дурных снов. Сигрид не просила рассказывать их ей, но дракон рассказывал, и в этих сновидениях он бился с коротышкой, явившимся к нему в ночь нападения на Эсгарот и вооруженным коротким мечом, больше похожим на кинжал-переросток.

Когда ящеру не спалось, они вели долгие беседы обо всем на свете. Сигрид рассказывала Трагу о своей жизни, и дракон слушал ее с пристальным вниманием. Она старалась не выдать того, что ее отец и брат — те двое безумцев, что осмелились встать на пути у Трагу. К счастью, это было несложно, потому как дракон не стремился расспрашивать о ее семье. Видимо, родня Сигрид не представляла для него интереса.

Однажды, когда Сигрид рассказывала о первой вылазке Баина на расколотый утес, внезапная судорога сжала ей горло. Она поняла, что если произнесет еще хотя бы слово, то расплачется. Ее запинка не укрылась от внимания Трагу.

— Ты скучаешь, маленькая Сигрид?

Сигрид вытолкнула из сжавшегося горла невнятный звук, который при наличии воображения можно было принять за «да». Видимо, с воображением у дракона все было в порядке.

— Ты бы так же скучала по родным, если бы вышла замуж? Представь, что ты нашла себе мужа вдали от дома и потому покинула родные места.

Этот совет почему-то развеселил Сигрид. Может, потому, что не было ничего более нелепого, чем представлять себя замужем в Одинокой горе. Если бы она и вправду стала женой Трагу, свет не видывал бы более странной пары.

— Всякий любящий муж балует свою жену и дарит ей подарки, — заметила она.

— Разве у тебя мало драгоценностей? — удивился дракон. — Ты причесываешься золотым гребнем, смотришься в зеркала с алмазными оправами, даже воду кипятишь в золотом кубке.

— И варю в ней осточертевшие корни, — вздохнула Сигрид. — Мне бы хотелось съесть хоть кусочек рыбы или мяса.

Трагу фыркнул, словно досадуя на девические капризы, однако, судя по всему, не оставил без внимания ее слова. По крайней мере, через некоторое время он поднялся со своего ложа и направился к выходу из пещеры. Сигрид захотела спросить, куда он собирается, но подумала, что дракон вряд ли станет объяснять ей причины своих отлучек. Неужели и вправду полетит ловить рыбу? Или просто тревожится за свое владение и хочет проверить, не приближается ли кто к Горе, пока хозяин дремлет?

Куда бы на самом деле ни отправился дракон, был он там довольно долго. Сигрид успела заскучать в огромной сокровищнице, которая в отсутствие хозяина стала подавлять своими размерами. Она перебирала самоцветы и украшения, примеряла перед зеркалом ожерелья и серьги, даже золотую диадему с рубинами, оказавшуюся неожиданно впору. Она успела сходить до озера и принести воды, а дракон все не появлялся. В конце концов, устав от ожидания, Сигрид решила лечь спать. Любопытства ради она хотела улечься на драгоценное ложе Трагу, но монеты и слитки оказались слишком твердыми, чтобы уснуть на них, да ко всему ее снова начал мучить кашель.

Этот кашель, сопровождавшийся сильным жжением в груди, терзал ее уже несколько дней. Сигрид подумала, уж не подхватила ли она воспаление легких, когда дракон нес ее в мокрой одежде на холодном ветру. Повертевшись на золоте и так и не найдя удобного положения, Сигрид вернулась в свой угол возле входа в галерею, положила под голову плащ и закрыла глаза.

Проснулась она оттого, что чьи-то голоса проникли в ее сновидение, превратив его в нелепую чепуху. Проморгавшись, Сигрид с удивлением обнаружила, что голоса из сна принадлежат все же этому миру, потому как они продолжали говорить — и говорили странные вещи.

— … не прилетит еще долго, если небеса нам благоволят. Не теряйте времени попусту.

— Торин, этот зал размером с город, как по-твоему, скоро ли мы найдем большой белый камень, если учесть, что таких здесь тысячи?

— Аркенстон невозможно не узнать. Как только его увидишь, сразу поймешь, что я имел в виду.

Голоса принадлежали недавним знакомцам, хоббиту и гномьему королю, по вине которых дракон пробудился от многолетнего сна. Не было сомнения, что и сейчас, воспользовавшись отсутствием хозяина, неразлучная компания явилась в его чертог, чтобы обокрасть. Сигрид они пока не замечали, и она не знала, стоит ли давать им знать о себе или разумнее будет спрятаться в галерее. Впрочем, судьба решила за нее.

— Смотрите, здесь человек! — крикнул Бильбо, и звук осыпающегося под ногами золота смолк.

Понимая, что прятаться теперь, по меньшей мере, глупо, Сигрид поднялась, отряхиваясь, и хотела заговорить, но Торин опередил ее предсказуемым вопросом:

— Что ты здесь делаешь?

Сигрид не осталось ничего другого, кроме как рассказать о безрадостном путешествии в драконьих когтях и еще более безрадостном существовании внутри горы.

— И он не убил тебя? — переспросил Торин, когда ее рассказ подошел к концу.

— Он верит, что я приношу ему удачу.

— Твои родные наверняка думают, что ты погибла. Я могу доставить тебя к ним, если хочешь.

Сердце пропустило удар.

— Но разве дракон не сжег вашу ладью?

— Ладью-то сжег, да только нас на берегу уже давно не было, — усмехнулся Бильбо. — Мы ушли по берегу в ту же ночь, что он вернулся на Гору, и оставили лодку, чтобы обмануть его. Потом мы взяли другую лодку и…

— Взяли? Где?

— Скажем так, мы позаимствовали ее в городе, — уклончиво отозвался хоббит.

— Так ты хочешь вернуться домой? — спросил Торин, явно недовольный тем, что вместо поисков камня приходится тратить время на разговоры.

— Но если дракон обнаружит мое отсутствие, он будет в ярости.

— Хочешь или нет?

Сигрид вздохнула. В конце концов, к дракону можно вернуться и позже. Может, он вообще не обратит внимания на ее пропажу. Решит, что она отправилась гулять в одиночку, да и заплутала в недрах Горы… вместе с несколькими пудами его сокровищ. Двое гномов — кажется, это были Двалин и Глоин — деловито набивали золотом внушительные мешки. Трагу будет в ярости, когда вернется, но он рассвирепеет даже если она останется здесь, так стоит ли отказываться от единственной возможности вернуться домой.

— Я согласна, — сказала Сигрид прежде, чем дала себе передумать.

Почти тотчас Бильбо воскликнул:

— Да вот же он!

Хоббит присел и торопливо разгреб монеты у себя под ногами. Голубовато-белый светящийся камень неправильной круглой формы предстал удивленным взглядам. Сигрид он показался красивым, но не настолько, чтобы ради него рисковать головой, однако Торин не сводил с камня вожделеющего взгляда:

— Сердце Горы, — прошептал он. — Аркенстон.

Спутники покосились на него со странным выражением смущения и тревоги. Выхватив у хоббита из рук камень, Торин запихнул его за пазуху. Казалось, все золото Эребора перестало его занимать, и Сигрид подумала, что не так уж этот гном отличается от Трагу, и нынешний подгорный король, и тот, кто только притязает на это имя, — все они поражены одним недугом.

Однако Торин, казалось, совладал с собой. Слишком беспечно было бы предаваться восторгу в недрах проклятой горы, к которой в любое время мог нагрянуть дракон.

— Давайте живее! — поторопил король своих спутников. — Если дракон не прилетит до того, как вы здесь управитесь, нам очень повезет.

Двалин и Глоин взвалили на плечи мешки с золотом размерами едва не с них самих и заторопились к выходу. За ними потянулись остальные, а последней — Сигрид. Уже на вершине лестницы, по которой хотела сбежать от Трагу в первый день, она оглянулась на сокровищницу. Будь она на месте дракона, никогда бы не обнаружила в этом громадном зале даже признаков вторжения. Однако старый ящер был куда внимательнее нее, а кроме того прекрасно знал гномий запах, чтобы так легко позволить себя одурачить. Несложно было понять, что Трагу придет в ярость.

Но это будет, когда он вернется.

… Старая лодка едва не наполовину погрузилась в воду под весом беглецов и сокровищ. Последние лучи заходящего солнца окрашивали озеро в алый цвет, заметно холодало. Двалин и Нори налегли на весла, и лодка мягко отошла от берега. Сигрид сделалось зябко, и она поежилась, кутаясь в плащ и снова начиная кашлять.

Одинокая гора медленно удалялась, и тревожное ожидание, казалось, повисло над озером. Даже гномы, которые должны были, по мнению Сигрид, радоваться богатой добыче, не разговаривали и не пели, лишь изредка перебрасываясь парой слов.

В город они приплыли под покровом ночи. В иное время их задержала бы стража, но в полуразрушенном Эсгароте у тех, кто остался жив, были куда более важные дела. Сначала город показался Сигрид вымершим, но, когда они подплыли ближе, то услышали хрюканье свиней и лай собак, тихие голоса и где-то далеко — стук молота. В редких окнах этой ночью можно было увидеть свет, но сегодня темнота оказалась на руку гномам. Они явно не желали показываться на глаза людям, которым принесли столько бед, потому продвигались среди недостроенных мостов и улиц по направлению к отцовскому дому.

Лодка тихо ткнулась носом в одну из свай, и Торин велел Сигрид выходить. Все еще с трудом веря, что ей удалось вернуться, она ступила на привычно скрипнувшую лестницу. К ее удивлению, гномий король последовал за ней, а чуть погодя из лодки выбрался Двалин, сгибающийся под тяжестью набитого сокровищами мешка.

Осторожно постучав в дверь, Сигрид услышала знакомое «Кто там явился на ночь глядя!» и почувствовала, как вздрогнуло сердце. Почему-то ей казалось, что она увидит дом в развалинах, а отца и брата вовсе не найдет, но, когда дверь отворилась и на пороге показался отец, тяжесть весом с Одинокую гору рухнула с ее плеч.

Взвыв как раненая волчица, Сигрид бросилась ему на грудь и зарыдала в голос. Ужас и тоска, безысходность и тревога проливались из ее глаз. Она прерывалась только, чтобы набрать воздуха, и плакала снова, и отец гладил ее по волосам и спине, повторяя в растерянности ее имя.

Привлеченные шумом, подошли Тильда и Баин, а за ними — Оин, Бофур, Фили и Кили, которым так и не довелось приблизиться к Горе. Пожалуй, одним небесам ведомо, сколько длилось бы счастливое воссоединение, если бы отец не обратил внимание на гномьего короля, молчаливо застывшего в дверном проеме.

— Снова ты? Что тебе здесь нужно?

Двалин, повинуясь безмолвному распоряжению, вышел вперед и уронил к ногам отца свой мешок.

— Это золото, которое мы обещали людям, — сказал Торин. — Гномы никогда не забывают своих обещаний.

В комнате горела только одна свеча, и в неверном мерцании огонька можно было видеть недоумение и тревогу, отразившиеся на отцовском лице.

— Золото? — Отец присел на корточки и принялся развязывать узел, которым был стянут мешок. — Вы убили дракона и захватили его сокровищницу?

На миг повисла тишина. Торин уставился в стену перед собой с таким мрачным видом, что на него страшно сделалось смотреть. Через некоторое время он снова повернулся к отцу и проговорил медленно и четко:

— Мы вошли в сокровищницу и взяли золото. Дракон улетел и не видел нас.

Теперь уже страшно смотреть сделалось на отца. Даже Торин, чья храбрость воспевалась в легендах, поспешил добавить:

— Мы забрали также твою дочь, которую дракон держал у себя. Он все равно разъярится, заметив ее пропажу, пара пудов золота уже ничего не решит.

Торин замолчал, пристально глядя на отца. Тот, казалось, постарел на десяток лет, и Сигрид сделалось до боли жалко его. Сейчас она готова была вернуться к дракону со всем похищенным золотом, да еще прихватить, лишь бы отвести удар от тех, кто более всего переживал за нее.

— Трагу убьет нас, а потом женится на тебе? — озвучила Тильда то, о чем, вероятно, думали все присутствующие.

— Что? Нет, — поспешила успокоить ее Сигрид. — Дракон никого не убьет. Он верит, что я приношу ему удачу, и боится потерять меня.

— Он уже потерял тебя, — заметил Фили.

— Но захочет вернуть.

— Тогда тебе нужно где-нибудь укрыться, — предложил Бофур.

— Я возвращусь к нему. — Сигрид закашлялась, и приступ на редкость удачно скрыл дрожь в ее голосе. — Я возвращусь к нему, и он никого не тронет, потому что иначе… иначе я спрыгну со скалы. — Она сказала это быстрее, чем подумала, что удержит Трагу, если она действительно спрыгнет с утеса.

— Ты ведь это несерьезно, да? — Баин взглянул на нее с тревогой.

— Важно, чтобы дракон поверил, будто так я и сделаю. Пускай он увидит меня на вершине скалы, когда прилетит за своими сокровищами, и пускай знает, что если с вершины я увижу огонь, то спрыгну вниз и разобьюсь насмерть.

На какое-то время наступило молчание, а затем Двалин заявил, хлопнув себя по бедрам:

— Клянусь бородой Трора, если этот дракон действительно так хочет девчонку, лучшего плана не придумаешь.

Отец вздохнул с обреченной покорностью, как будто до последнего надеялся, что ее задумку назовут глупой и предложат другой выход, но со словами гнома лишился этой надежды. Впрочем, скоро на лицо его вернулась прежняя твердость, и он произнес:

— Похищенное золото мы тоже ему вернем. Сокровища не стоят людских жертв.

— Делайте со своей долей что хотите, — отозвался Торин. — Гномы рисковали жизнями, чтобы добраться до Эребора, и нашу добычу мы никому не собираемся отдавать.

— Без помощи людей вы никогда не добрались бы до Горы! Взамен вы хотите забрать сокровища и уплыть? Плевать на дракона, пускай с ним разбираются другие, когда вы будете далеко. — В голосе отца слышалась едва сдерживаемая ярость.

Торин хотел было ответить, но его опередил Кили.

— Я отказываюсь от своей доли! — заявил он. — Я готов был рисковать собой, но чужие жизни — не та цена, которую мне хочется платить за золото.

— Я тоже отказываюсь, — поддержал его брат.

— Да и мне будет неприятно знать, что моя жадность погубила хороших людей, — хмыкнул Бофур, и глуховатый Оин закивал, соглашаясь с ним.

Двалин яростно пнул мешок.

— Да будь оно проклято, это золото, одни беды из-за него.

Торин вздохнул тяжело и глухо и махнул рукой, уступая соратникам.

— Ладно, если вы все решили, так тому и быть. Двалин, вернись в лодку и спроси остальных, согласны ли они отдать сокровища. Если согласятся, тащи их сюда.

Свирепый гном выскочил на улицу, и до Сигрид долетели приглушенные голоса и плеск воды. Через некоторое время Двалин, пыхтя от натуги, втащил по лестнице второй мешок и бросил его рядом с первым. Сигрид уставилась на Торина, не решаясь сказать при отце, что гномы вернули не все. Она боялась вызвать новый спор, но гномий король правильно истолковал ее взгляд.

— Сердце Горы я не верну, — глухо проговорил он. — Аркенстон принадлежит моему народу, и до самой своей смерти я не отдам его в лапы дракона.

— Эта смерть может наступить быстрее, чем ты думаешь, — мрачно произнес отец, но затевать спор с гномами не стал.

Гостям предложили остаться на ночь, но Торин отказался, объяснившись тем, что обитатели Озерного города не слишком рады будут увидеть наутро виновников своих бед. Гномы отплыли на западный берег озера, чтобы разбить лагерь близ расколотого утеса. Фили подмигнул Сигрид, сказав, что, если вдруг она в самом деле решится спрыгнуть со скалы, пускай предупредит их заранее, чтоб они смогли ее поймать. Гномы готовы были ждать развязки событий до тех пор, пока не вернется дракон. Если, конечно, как добавил Торин, старый ящер не покинул Гору на ближайшую сотню лет.

Когда гости, принесшие столько тревог, скрылись в темноте, Баин и Тильда наперебой принялись расспрашивать сестру о тех днях, что она провела в драконьем логове. И хотя рассказывать было особенно нечего, они закончили говорить уже засветло.

… Наутро весть о ее возвращении разнеслась по всему городу, и каждый, кто обладал хотя бы толикой воображения, счел своим долгом приукрасить историю по своему вкусу. Одни были рады счастливому спасению Сигрид, другие — их оказалось большинство — тревожились, что дракон наведается за ней в Эсгарот. Старый Асмут, торгующий с рук всякой всячиной, подмигнул ей, когда она подошла за мотком ниток, и спросил полушутливо, чего желает Королева-под-Горой. Даже Тильда не осталась в стороне от кривотолков: развешивая на крыльце выстиранную одежду, Сигрид услышала, как сестра горячо спорит с соседскими сыновьями, утверждая, что, побывав в плену у дракона, Сигрид сама научилась оборачиваться драконом и теперь может прогнать любого, кто ее, Тильду, вздумает обидеть. Она поспешно увела младшую сестру в дом, однако слова той, судя по настороженным взглядам мальчишек, заронили в них семена сомнения.

Вечером к ней пришла Берта, дочь Фогеля-рыбака и старинная подруга. Они проговорили до темноты: особенно интересовала подругу драконья сокровищница. Глаза ее загорались всякий раз, когда Сигрид упоминала об огромном подземном королевстве, наполненном золотом. Под конец Сигрид попросила Берту помочь в осуществлении ее замысла.

— Когда я пойду к утесу и встану на вершине, стой вместе со мной. Дракон может не поверить, что я готова по собственной воле расстаться с жизнью, и отец скажет ему, что ты отправилась тоже, дабы проследить, не проявлю ли я малодушия, когда увижу огонь.

— Хочешь, чтобы я тебя столкнула? — ужаснулась Берта.

— Нет, что ты, — замахала руками Сигрид. — Просто постоишь рядом для убедительности. Мы должны обмануть дракона, чтобы он никого в городе не тронул.

— А меня? Меня он убьет? — Казалось, Берте совершенно не по душе ее затея.

— Он никого не убьет, если только не захочет увидеть мое бездыханное тело.

Но Берту это не убедило.

— Откуда тебе знать, что он так тобою дорожит? Вдруг ты ошибаешься и ему плевать, жива ты или нет, а интересно только его золото.

Берта сама не знала, что озвучила самое острое из сомнений Сигрид. А ну как Трагу действительно сочтет, что ее жизни недостаточно, дабы утишить его гнев? Если его не остановит ее угроза?

— Тогда нам конец, — призналась Сигрид. — Но если все пойдет не так, как мы хотели, ты можешь спрятаться в расселине на вершине, вряд ли дракон станет там искать.

На том и разошлись. Сигрид не была уверена, что Берта решится отправиться с ней на утес, но мысленно благодарила за то, что та хотя бы не отказалась сразу.

На следующее утро ее разбудил приступ кашля, настолько свирепый, что спавшая рядом Тильда испуганно подскочила и уставилась на нее осоловелыми глазами.

— Ты заболела?

— Простудилась, — отозвалась Сигрид, складываясь пополам и едва не выплевывая легкие. Некоторое время кашель терзал ее грудь раскаленными клещами, а затем отпустил, оставшись, однако, неприятным жжением в подреберье.

Найдя ногами изношенные сапоги, Сигрид вышла в кухню и присела на сундук с ветошью, яростно растирая грудь. Неведомый недуг становился с каждым днем все острее, а ей и без него хватало забот.

Хлопнула входная дверь, и Сигрид поднялась, чтобы приветствовать отца.

Он выглядел усталым и недовольным: очевидно, отплыл по делам еще затемно и дела эти не увенчались успехом.

— Ты ходил на сплав? — спросила Сигрид, чтобы отвлечь его от мрачных мыслей, но отец покачал головой.

— Я пытался договориться с гномами, но их король упрямее, чем баран. Он ни в какую не соглашается отдать Аркенстон, даже если дракон станет поджаривать его на медленном огне.

— Может быть, Трагу и не будет устраивать разбирательств из-за одного камня, если мы вернем все остальное, — с сомнением предположила Сигрид.

— Может, и не будет, — вздохнул отец, размышляя о чем-то своем.

Он подошел к сундуку, на котором она сидела, и откинул крышку. Изнутри дохнуло запахом пыли и старого тряпья, но отца, казалось, это не смутило. Он принялся деловито рыться в обрезках ткани и протершихся плащах, настолько древних, что их, вероятно, носила еще матушка Гириона. Наконец, отец, казалось, нашел что искал. Он осторожно вынул из недр сундука тускло блестящий предмет, и с удивлением и трепетом Сигрид увидела у него в руках украшенную сапфирами диадему чистого золота.

— Это венец королевы Дола, супруги Гириона и твоей прабабки. Не такой судьбы я для него хотел, но, похоже, лучшей не видать. Надеюсь, дракон согласится принять его вместо исчезнувшего камня.

Стоило его словам прозвучать, как чудовищный удар сотряс землю. Казалось, само озеро вздрогнуло и застонало, а сваи задребезжали, будто их била мелкая дрожь. Сигрид не нужно было спрашивать, что присходит: она почти видела, как вернувшийся на Гору Трагу в ярости бьется о ее стены.

— Возьми корону и беги к утесу, скорей! — велел отец.

Сигрид не потребовалось повторять дважды. Набросив плащ, она схватила диадему и бросилась из дому прочь, спотыкаясь на ступенях и путаясь в подоле. На середине моста, связывающего Эсгарот с берегом, ее нагнала Берта.

— Это был дракон, да? — крикнула она. — Трагу летит в город?

— Не оборачивайся! — прокричала ей Сигрид, но не утерпела и обернулась сама.

На бегу она не смогла ничего разглядеть, но предчувствие подступающей беды видело дальше глаз. Выбежав на берег и невольно замедлившись от колющей боли в боку, она бросилась к утесу, пытаясь разглядеть лагерь гномов. Но Торин не был бы королем, если бы легкомысленно обосновался в прямой видимости дракона. Сигрид так и не смогла обнаружить каких-либо следов стоянки, и подумала, что отец, вероятно, потратил пол-утра, чтобы разыскать Торина и затем вернуться ни с чем.

Выходивший к озеру обрыв был отвесным и гладким, однако вся правая сторона утеса оказалась изрезана выступами и расселинами, которые, вероятно, служили эсгаротским удальцам лестницей наверх. Лестница эта внушала столь мало доверия, что на какой-то миг Сигрид почувствовала малодушное желание остаться на земле. Впрочем, она тут же отбросила эти мысли. Надев корону на голову, чтобы освободить руки, она принялась карабкаться по сомнительной надежности подъему и услышала, как Берта, бранясь на чем свет стоит, лезет за ней.

Если забирался Баин, то и она заберется, успокаивала себя Сигрид, погружая ладони в расселины и сжимая руки в кулаки, чтобы они случайно не выскользнули из своих каменных зажимов. Из-под ног ее катилась каменная крошка, и, пока они добрались до вершины, Берта внизу успела проклясть по нескольку раз и Сигрид, и дракона, и весь этот нелепый замысел.

Сигрид казалось, Трагу должен был тысячу раз долететь до Эсгарота и еще тысячу — спалить его дотла, пока они поднимались. Но вот солнечный луч ударил ей в лицо — щурясь, она легла грудью на плоскую поверхность площадки, и, помогая себе дрожащими руками, вытянула отяжелевшее тело наверх. Затем помогла Берте проделать то же самое.

На вершине утеса Сигрид никогда не была, и от головокружительной высоты у нее перехватило дыхание. Небо казалось золотым от яркого солнца, светившего ей в лицо. Сигрид встала так, чтобы солнечный свет падал на диадему дольской королевы — уж блеск золота дракон всяко должен углядеть.

Остановившись близ расселины, разбившей вершину на две части, Сигрид, наконец-то, увидела его. Сложив крылья, красно-золотой дракон падал на лежащий в воде город, и чешуя его сверкала ярче самого дорогого металла, когда-либо существовавшего на земле. Но вот словно какая-то сила остановила его падение: Трагу расправил крылья и опустился в озеро, окатив волной ближайшие дома. Изогнув шею, он склонил голову к воде, и Сигрид поняла, что дракон слушает.

Она не могла видеть отца, да и Трагу-то едва слышала, но догадалась, что разговор они ведут об отнятых сокровищах и условии, по которому дракон должен пощадить Эсгарот. Очевидно, Трагу не нравились условия: длинный хвост раздраженно хлестал по воде, поднимая фонтаны брызг, однако нападать дракон не собирался и в воздух подняться не спешил.

— Ты говорила, он ничего не дарил тебе, — донесся до нее словно из другого мира голос Берты.

— Кто? — Сигрид не расположена была к разговору и отвечала рассеянно и невнятно.

— Дракон. Ты говорила, что не получала от него подарков, — уже настойчивее повторила Берта.

— Я и не получала.

— А откуда тогда эта корона?

— Это венец моей прабабушки, королевы Дола.

— Зачем ты его напялила? Хочешь, чтобы дракон прилетел сюда?

О нет, она не хотела. Если бы какой-нибудь добрый могущественный волшебник спросил Сигрид о ее желании, она сказала бы, что была бы очень рада, если бы все разрешилось само собой, а дракон удовлетворился возвращенным золотом и улетел в свою Гору, чтобы уснуть еще на сотню лет. Но добрые могущественные волшебники почему-то обходили Эсгарот стороной.

Сигрид присела и подняла с земли мелкий камешек. Если правду говорят, что, забравшись на утес, можно загадать желание, что ж, она попробует. Размахнувшись что было силы, Сигрид бросила камень в озеро, пожелав мысленно: «Пускай все разрешится. Не знаю, как, но пускай все будет хорошо».

Камень до воды не долетел — покатился по берегу. Это показалось Сигрид дурным знаком, впрочем, она не знала точно, нужно ли бросать предметы с утеса именно в воду.

— Что ты загадала? — не унималась Берта.

— Что угодно, лишь бы дракон оставил нас в покое.

Сигрид надеялась, что ее мрачный голос остудит Берту, но та отчего-то расходилась только сильнее, как будто, оказавшись вдали от чужих ушей, могла позволить себе говорить то, на что не решалась раньше.

— Чем ты его приворожила? Почему всегда ты? Почему все неприятности из-за тебя!

Несмотря на то, что мысли Сигрид пребывали сейчас в Эсгароте, слова Берты все же задели ее, и она обернулась в раздражении.

— Какие это из-за меня неприятности, позволь узнать?

— Твой отец привез в город этих гномов! А теперь еще и дракон в тебя влюбился!

— Ты думаешь, я так этим горжусь? Да я бы уступила тебе эту честь за медяк! — взъелась Сигрид. — Подарки мне дарил, скажешь тоже! Я света белого не видела в его горе, не слышала человеческого голоса — да будь у него все золото мира, и тогда я не согласилась бы с ним жить!

Она внезапно замолчала, потому что ящер на далеком озере поднял голову и посмотрел на нее. С такого расстояния он не мог видеть ее лица, да и она с трудом различала золото его глаз, но под его взглядом отчего-то почувствовала слабость и дурноту. Дракон, видимо, поняв, что его не обманывают или, по крайней мере, обманывают очень умело, снова в ярости хлестнул хвостом. На этот раз под удар попал дом старика Фогеля, находившийся ближе остальных к раздраженному чудищу.

Берта взвизгнула и вцепилась Сигрид в руку.

— Это все ты виновата! — крикнула она, сжимая пальцы. — Ты, ты, ты!

Лицо ее покраснело от злости, а глаза заблестели. Сигрид стало страшно, тем более что они стояли сейчас почти над самым обрывом. Она попыталась высвободить руку, но Берта не отпускала, стискивая ее запястье так сильно, что, будь у нее на пальцах когти, Сигрид лишилась бы руки.

— Он прилетит за тобой и сожрет нас! Сожрет! — прокричала Берта. — Почему все всегда случается из-за тебя!

Отчаянным рывком Сигрид выдернула руку из железного захвата и бессознательно отступила на несколько шагов. Слишком поздно поняла она свою ошибку, попытавшись удержаться на левой ноге, когда правая не нашла под собой опоры. В какой-то миг она увидела ужас на лице Берты, а затем непреодолимая сила повлекла ее вниз. Диадема дольской королевы соскользнула с ее головы, и страх безвременной гибели охватил Сигрид. Она закричала, призывая на помощь отца, Трагу, небо, и зная в черном отчаянии, что никто не придет. Все желания высыпались из головы, словно сухой горох, оставив одно только стремление удержаться в воздухе.

Крик, много дней теснившийся в груди кашлем, огненными вихрями вырвался из глотки. Ветер с юга подхватил Сигрид мощным потоком и понес над землей. Солнце поздней осени холодно сверкнуло на алмазно-серебряной чешуе