"А" - как Амура (гет)

За окном метелью кружил тополиный пух, дети гоняли мяч по двору, где-то переругивались дворовые шавки, а Амура стояла с закрытыми глазами и думала только о том, что опять не смогла поступить ни в ГИТИС, ни в «Щуку». Слишком нестандартная внешность, как приговор. Амура всегда считала, что талант важнее внешности, но экзаменаторы смогли убедить ее, что и таланта у нее нет. Она не хотела сдаваться и решила поступать на следующий год снова. Мама, услышав это, заплакала и стала умолять подумать о будущем. И так неделю:

— Кому ты будешь нужна? — заламывала руки мать. — Тебе уже двадцать! Если даже возьмут тебя в актрисы, что дальше? Ты думаешь, этого достаточно? Ведь ты же не будешь спать со всеми, ты же у меня не такая, а без этого… — мать воспитанно замолкала.

— И что ты предлагаешь? — спрашивала Амура, наперед зная ответ.

— Поступай ко мне…

«Ко мне» значило в заштатный институтик, в котором мама работала секретаршей и в котором у нее были «связи».

— Три раза пробовала, Амурочка, три, сколько же можно еще?! — мама говорила так жалостливо, а сил сопротивляться после очередного провала не было совсем, и Амура согласилась.

 

Нудные лекции, ненужные семинары, от этого можно было с ума сойти, но Амура решила для себя, что это все — одна большая роль и она обязана справиться с ней на отлично! И справилась! Она примеривала образы, продумывала реплики, посмеиваясь над собой и повторяя слова горничной из «Летучей мыши»: «Сегодня я протирала пыль, как Джульетта…»

Еще не получив диплом, Амура устроилась в небольшую фирму секретаршей, потом перешла в другую фирму — побольше, а потом в Зималетто. Подписывая трудовой договор в кабинете Урядова, она с ужасом поняла, что роль «Амуры-секретарши» может стать ее единственной ролью, что маска пристанет так плотно, что сольется с ней настоящей. Она запаниковала, попыталась придумать что-то, но быстро поняла, что уже ничего не может изменить. Единственное, что она еще могла сделать, не позволить себе окончательно стать «Амурой-секретаршей».

Никто не заметил, что она играет роль. Это неудивительно, ведь никому нет дела до нее настоящей. Всех без исключения устраивают ее реакции и поступки, или все ждут от нее именно таких реакций и поступков. Никто не хочет заглянуть глубже, а она и не позволит. Цветастые юбки, яркая бижутерия, цвета воронова крыла кудри — ослепительный образ, яркий, обманный. Никто не знает, что она любит черные брюки и черную водолазку. Никто не догадывается, что она бредит театром и не пропускает ни одной премьеры. Никто не поверит, что она читает книги в огромных количествах и прекрасно разбирается в живописи и музыке. Никто не узнает в девушке, одетой во все черное, с гладко зачесанными волосами и без макияжа — Амуру. Никто!

 

Она влюбилась в него после двух недель работы в Зималетто. Он остановился у ее стола. Перебирая кончиками пальцев скрепки, задал какой-то банальный вопрос, а она не смогла ответить и только пялилась на него с глупым видом (она знала, что когда теряется, то выпучивает глаза и слегка приоткрывает рот. Она пытается бороться с этим, но все бесполезно, и в стрессовых ситуациях никакой самоконтроль не помогает). Он усмехнулся, явно полагая, что у нее не в порядке с головой и с тех пор стал относиться к ней (она так думает) с легким презрением. Возможности доказать, что она достойна другого отношения у нее не было: он никогда не задерживался у ее стола больше необходимых двух-трех секунд, да и как докажешь, что ты на самом деле другая?!

 

Ее любовь могла бы сама собой сойти на нет, если бы он приходил чуть реже, или могла бы принять совершенно невероятные, болезненные формы, появляйся он чуть чаще, но его посещения не дают чувству ни разгореться ярче, ни угаснуть. Амура находит в этом свои плюсы: существуя как бы фоново, ее любовь не мешает ей (отчасти, согласись Амура, только отчасти) заводить краткосрочные романы. Плохо то, что сравнивая своих избранников с ним, она каждый раз решает, что он — лучше.

Она знает о нем много и не только то, что можно почерпнуть из внутренней документации Зималетто, которую она тщательно штудирует и изучает, выискивая, как старатель, крупицы золота-информации. Ее начальница — Кира Юрьевна, любит поболтать по телефону и поделиться с подругами и будущей свекровью многим. Амуры Кира не стесняется. Амура гадает: это оттого, что Кира Юрьевна ей так доверяет, или оттого, что считает ее чем-то вроде степлера и не принимает всерьез? Как бы ни было, благодаря Воропаевой она знает о его личной жизни, о его пристрастиях в еде, о его предпочтениях в алкоголе, и еще много чего, что ее, в принципе, не должно волновать.

Амуру волнует это незаметное проникновение в его жизнь. Когда женсовет очередной раз моет ему кости и предлагает ей погадать на него «для разнообразия», она загадочно улыбается, раскидывает карты и несет такую чушь, что самой смешно. Она хранит его тайны, она — его сообщница, на большее она не рассчитывает. Она рационалист (вот бы удивился женсовет!). Она не верит, что секретарша может стать его женой. И дело даже не в ее работе! Все намного глубже и сложнее: разные семьи, разные устремления, разный круг общения, разный жизненный опыт и разное прошлое, которое не перечеркнешь. Они совершенно не подходят друг другу! Она знает это, но продолжает любить его.

 

Появление новой секретарши прошло бы незамеченным, или почти незамеченным, если бы не совпало с таким нервным для Амуры назначением нового президента. Все закончилось вполне ожидаемо, но женсовет никак не мог успокоиться и на этой волне начинал слишком бурно, на взгляд Амуры, обсуждать новенькую. Годы вживания в роль даром не прошли: думая совершенно о другом, Амура поддерживала разговор и реагировала именно так, как надо: морщила нос, рассматривая «это недоразумение», гадала вместе со всеми, сколько Катя сможет продержаться на своем месте. Обсуждение второй секретарши — Клочковой, ее интересовало больше, и тут она не играла. Она знает таких роскошных, холеных хищниц и, в отличие от своих товарок, Амура считает, что Виктория может и глупа, но хитра и изворотлива. Амура не может понять, почему Кира не видит этого? Почему так спокойно позволяет приблизиться Виктории к своему жениху? Так верит, что для Клочковой дружба важнее, чем возможность самой стать госпожой Ждановой? Или так уверена в нем, знает, что ее жених на такую не польстится?

 

Амура слишком сосредоточена на своей любви, она чувствует угрозу со стороны Клочковой и ничего не может сделать, она даже не может узнать — насколько она права в своих подозрениях. Она боится получить подтверждение, но с другой стороны — тогда, возможно, она раз и навсегда избавится от своего ненормального чувства?

Занятая своими переживаниями, она не сразу замечает, что несуразная, смешная, нелепая Катя меняется, что меняется вся их фирма, женсовет, Андрей, Кира, все-все…

Амура с радостью соглашается погадать Кате и видит в картах нечто очень странное. Она рассказывает почти всю правду. Почти, оставляя кое-что за скобками и оправдывая себя тем, что она могла ошибиться, карты могли соврать (они ей никогда не врут, но все бывает впервые), она не имеет право при всех рассказывать Кате про ее жизнь. Несколько дней Амура размышляет над тем, должна ли она пойти к Кате и рассказать правду, но решает оставить все так, как есть, тем более она случайно подслушивает разговор Киры с Клочковой и понимает, что самые худшие опасения — оправдались.

Амура едет домой, смотрит на людей, сидящих напротив нее в метро, и пытается смириться с тем, что она такая же, как и они, что она никогда не будет ни известной актрисой, ни избранницей человека, которого любит. Смешно до слез — она все это время надеялась на чудо!

 

Жизнь идет своим чередом. Он так же останавливается у ее стола, чтобы задать какой-нибудь пустячный вопрос и относится к ней, как к предмету интерьера. Но однажды происходит нечто странное, как сбой в программе. Он останавливается у ее стола, но ничего не спрашивает, молчит, наклоняется ниже, их глаза оказываются напротив…

Господи! Господи… господи!!! Он что — выпил? Или нанюхался-накурился? Почему он смотрит на нее так? Как сквозь плотное одеяло доносится его голос: «У Киры отменный вкус! Даже секретарша у нее — самая лучшая и… самая красивая». Он уходит, она несколько минут сидит, сжимая в руке мышку. Приходит в себя, восстанавливает дыхание, радуется, что Шура отлучилась и не видела этой сцены.

Амура вытаскивает из сумки зеркальце. Конечно! Так и есть! Из зеркала на нее смотрит настоящая Амура, а не та, к которой привыкли в Зималетто. Срочно, срочно войти в образ. Чуть глупее. Чуть проще. Чуть развязнее. Встряхнуть руками, послушать мелодичный перезвон браслетов, как камертон, настроиться, и когда Он выйдет из кабинета спокойно сделать вид, что ничего не произошло.

Не получается. Он выходит и тут же ловит ее в прицел взгляда. Она смотрит в его глаза.

Что-то происходит между ними, прямо сейчас, здесь, в небольшой приемной. Этого не может быть, но это — есть.

Он просто играет… Иначе слишком нереально происходящее. Он просто выбрал новую жертву…

Она выходит из образа, она чувствует это. А он — видит? Видит, иначе не стал бы так ухмыляться:

— Я знал, я был уверен, что вы, Амура, не так просты...

Он уходит. Она остается тонуть в водовороте мыслей.

Помогите! Помогите…

На помощь приходит Кира Юрьевна: она раздражена сверх всякой меры, она торопится, сваливает на Амуру столько дел, что времени ни на какие посторонние мысли не остается.

 

Он не ухаживает, не дарит цветов, не говорит комплиментов. Как-то в пятницу просто поджидает ее около Зималетто.

— Амура, я забыл в кабинете Киры Юрьевны документы… — говорит он.

— А Кира Юрьевна уже ушла, — ей не составляет труда подыграть ему, — но если это так важно, я поднимусь, у меня есть ключ.

Он кивает. Женсоветчицы уезжают без нее. Амура входит в холл, он идет следом, догоняет у лифта. В лифте, без предисловий, он прижимает ее к стене, целует, отходит и смотрит вопросительно. Она улыбается, нажимает кнопку «стоп».

— У меня дома прекрасная кровать, — усмехается он.

— Никогда в этом не сомневалась, — в тон ему отвечает она, с удовольствием вслушиваясь в свой немного хрипловатый голос.

 

Проходит неделя, другая. События несут Амуру, увлекая за собой, как снежная лавина, как водопад, как река: все меняется так стремительно, что она не успевает нацепить подходящую маску и оказывается совершенно беззащитной перед ним. Хорошо, никто на работе не знает, что происходит. Никто не догадывается.

Они оба осторожны. У него свои причины, чтобы об их связи никто не знал, у нее — свои. Они знают, что никто не одобрит их поведение. И они получают удовольствие от двойной жизни.

 

Он такой же актер, как и она. Только у него ситуация обратная. Он никогда не стремился играть на сцене и тем более не хотел играть в жизни. Он был очень принципиальным ребенком, он очень любил правду. Ему до сих пор нравится говорить в глаза все, что думает о собеседнике, но теперь он позволяет себе это далеко не всегда. Жизнь доказала, что выгоднее играть, и он научился делать это великолепно.

— Ты умеешь играть в покер?

— Нет…

Они лежат, курят. На Амуре его рубашка, под рубашкой — следы его страсти. Потом, в ванной Амура будет рассматривать засосы на груди — чуть выше соска, синяк на бедре — темный, почти фиолетовый — это она неловко повернулась и ударилась о спинку кровати. Ее тело, как карта их любви. Амуре жаль, что синяки бледнеют и засосы сходят. У нее нет другого доказательства того, что они — он и она — есть, пусть только как любовники.

 

Слово «любовники» ей всегда нравилось больше, чем «супруги», есть только одно «но»: чем дольше они встречаются, тем сложнее ей отпускать его. Он это знает.

Он пресекает малейшую её попытку надеть маску, скрыться, спрятаться.

— Не ври мне! — требует он, и она не может ослушаться. Она не боится его, но в его желании, в его требовании правды есть что-то незнакомое и оттого возбуждающее.

Он не может причинить ей вреда — что ей терять, право слово? Но она не доверяет ему, идя по тонкому льду сомнений.

— Ты умеешь играть в покер?

— Нет. Ты уже спрашивал.

— Странно, что не играешь. Из тебя вышел бы неплохой игрок, ты все время водишь меня за нос.

— Ты ошибаешься.

— Значит, ты водишь за нос себя.

Она не в первый раз замечает, что меньше всего люди верят в правду. И он — такой умный — не исключение. Привык к тому, что женщины не могут не врать?

Еще одно открытие — она его не ревнует. Совсем. Даже когда он рассказывает ей про тех, кто побывал в его постели до нее. Она слушает, слышит, верит и не ревнует. Это защитная реакция организма, — думает Амура. Это просто потому, что я не могу поверить в то, что он может так спокойно рассказывать мне про своих бывших, — меняет она мнение.

Но однажды ему удается вывести ее из себя. Его прошлое тут ни при чем. Она видит, как он беседует с Клочковой, как смотрит на нее и в душе поднимается такая злость, которая, дай волю, могла бы развалить здание Зималетто до основания.

— Что, поругалась со своим? — шепчет Шура, глаза загораются жадным блеском, она вся — внимание. Когда личная жизнь замерзла, похоже, раз и навсегда, то приходится жить чужой.

— Да, но он еще об этом не знает, — шипит Амура.

— А чего он сделал? — Шура откладывает в сторону срочную работу. — Расскажи!

Амура рассказывает. Это еще одна роль — роль счастливой влюбленной. Сюжет продуман, монологи прочувствованные, вместо аплодисментов — удивленные глаза слушательниц. Тоже своего рода успех.

— Он обещал позвонить, — говорит Амура, входя в роль. Играя, даже для одной Шуры, она успокаивается. Выдуманная реальность заслоняет собой настоящую, и злость уходит, ведь счастливая влюбленная не может долго злиться на своего избранника.

 

Он проходит мимо ее стола, задерживается, шепчет: «Жду». Ей не надо объяснять, что это значит. Когда рабочий день подходит к концу, она просит подруг не ждать ее и уходит чуть позже, переходит на другую сторону улицы, проходит квартал, поворачивает, садится в его машину и злость возвращается, потому что с ним она не играет.

— Ты на меня дуешься? — спрашивает он весело, когда они преодолели половину пути.

— Так заметно?

— Что за дурная привычка отвечать вопросом на вопрос?

— А ты что делаешь?

— Злю тебя еще больше?

— Испытываешь терпение? Думаешь, сейчас выпрыгну из машины? Черта с два!

— Так объяснишь, в чем дело?

— Пусть тебе Клочкова….

— Клочкова?! — перебивает он. — Ах, Клочкова! — и начинает хохотать.

— Сволочь! — она поворачивается и бьет его по плечу.

— Ну, ну, — он продолжает хохотать и даже не пытается увернуться, — полегче!

Она не может на него злиться долго, пусть она и не счастливая влюбленная. Он ее не любит. Иногда об этом получается забыть, а иногда, как сейчас, нет.

 

— Черт тебя подери! — шепчет она, когда он снимает с нее юбку.

— Какие извращенные фантазии, — отвечает он и в его голосе веселье.

Вот это обиднее всего: ему весело. Он не грустит, он не переживает, он не будет удерживать ее, если она решит уйти. А она хочет, что бы он привязался к ней, раз любить он не умеет. И еще она хочет, чтобы он страдал из-за нее…

— Ты не знаешь, что такое извращенные фантазии.

— Я не знаю? Так удиви меня! — он перестает ее раздевать, ложится на кровать и закрывает глаза. — Смелее…

Легко сказать — смелее. Она уверена, что уж кто-кто, а он знает толк в извращениях. Удивить…

Она раздевает его. Он не помогает, но и не мешает. Ждет.

Его галстук. Ее чулки. Она привязывает его руки к спинке кровати.

— Интересно… — комментирует он.

— То ли еще будет, — отвечает она и снова ее голос звучит чарующе, прежде всего для нее самой, — то ли еще будет… Ляг выше.

Он слушается. Она начинает дышать чаще, привязывает его руки по-другому.

— Мне неудобно, — жалуется он.

— А кто сказал, что тебе должно быть удобно? — отвечает она резко, и пугается его реакции, но он молчит, принимая правила игры.

Она начинает с неторопливых, привычных ласк, но это не то. Она чувствует фальшь, словно актеры в декорациях одного фильма, произносят реплики из другого.

— Не ври... себе, — приказывает он.

И она отпускает на волю свою злость. Она кусает и царапается, рычит тигрицей, она бьет его наотмашь. Теперь его тело будет картой их любви. Он сносит ее злость молча, только глаза темнеют все больше. Все же он не выдерживает, и когда она начинает ласкать его так, что не всегда можно разделить, когда от истязаний она переходит к ласкам, он начинает стонать. Стиснутые зубы, запрокинутая голова, стон, стон, стонстонстооооон…

Новая Амура отталкивает всех других. Новая, неизвестная ей самой роль. Страшная, пугающая своей красотой маска амазонки.

— Я удивила тебя? — спрашивает Амура.

— Я… ожидал… большего…

— Ах, большего… — она вскакивает с кровати, хватает свой ремень с тяжелой пряжкой, обклеенной стразами, замахивается… Рука дрожит, Амура смотрит в его глаза и резко опускает руку. Свист, удар. Один раз, второй, третий. Она слишком увлеклась, она не умеет, она не знает — как. На его животе выступает кровь. Амура пугается, отбрасывает ремень в стороны, отвязывает руки своего любовника и приникает поцелуем к ране:

— Прости! — шепчет. — Прости меня…

— Не порть впечатление, — он переворачивает ее и больше не дает сказать ни слова.

 

Ни одно их свидание не похоже на предыдущие. Амура прочесывает интернет в поисках информации. Она набирает в поисковике нужные слова, которые вроде как должны подходить к их отношениям, но не подходят! Она просматривает статьи быстро, боясь быть застигнутой за чтением непристойностей строгой Кирой, или любопытной Шурой, или дома — сердобольной мамой. Приходится выкраивать время для своих изысканий, задерживаясь на работе, или вместо похода с девочками в «Ромашку». Изучение теории дает свои результаты, Амура убеждается, что из всех ненормальных они оба, похоже, самые ненормальные: никаких устоявшихся ролей, ни «нижнего», ни «верхнего», никаких «стоп-слов», никаких покупных «девайсов». И никаких игр. Все честно, каждый раз — по лезвию ножа, испытывая друг друга на прочность. Они хотят выяснить, кто не выдержит первый. Они летят в пропасть, Амура это понимает. Она видит, что они дошли в своей откровенности, в своем бесстыдстве до той границы, за которой наступает пресыщение. Еще чуть-чуть… и ему надоест, еще чуть-чуть… и она не захочет больше. Каждый раз она боится, что это свидание — последнее, что в этот раз не екнет, не загорится, но каждый раз ошибается. Стоит ему только коснуться ее….

Ей становится страшно: она хотела привязать его к себе, и ей начинает казаться, что у нее получилось. Она понимает это в тот момент, когда он однажды не отпускает ее домой.

— Оставайся до утра.

— Ты уверен?

— Уверен, — морщится от глупости вопроса, стаскивает с нее блузку, укладывает в кровать рядом с собой, убирает ее волосы так, чтобы они не мешали согревать дыханием ее щеку. И они впервые болтают почти всю ночь и засыпают перед рассветом, а на следующий день Амура клюет носом, но выглядит при этом абсолютно счастливой. Шурочка смотрит на подругу и заговорщически подмигивает.

Проходит день, другой и ощущение счастья уходит так же быстро, как и оставшиеся до нового года дни. Смогла ли она привязать его, непонятно, но сама точно успела к нему привязаться. На что же она себя обрекла по собственной воле?

Новый год превращается в пытку. Ничего не радует, Его нет в городе и ее тоже нет: по московским переулкам ходит ее тень, ее образ скользит в танце с незнакомцем в клубе. Никогда она еще так не радуется, что умеет играть роли, никогда так не жалеет, что ей пригодился этот талант.

 

— Не ври мне! Что ты хочешь? Ну, скажи! — он сжимает ее запястья,

Но она врет, потому что правда слишком проста и слишком страшна.

Она говорит то, во что он поверит. Это тоже правда, просто не вся.

— Я хочу тебя, здесь и сейчас. Хочу.

И добавляет про себя: — Я хочу быть рядом с тобой всегда, открыто, я хочу быть с тобой.

— Да что с тобой?

Они еще дышат тяжело, он облизывает пересохшие губы:

— Амура, не ври мне, ты не умеешь. Что с тобой происходит?

— Какая тебе разница, — отвечает Амура вполне правдиво.

— Если спрашиваю, то есть, — он начинает злиться.

— Хорошо! — она резко садится на кровати, собирает волосы в пучок и закалывает длинной, тонкой, острой иглой с потемневшим (от чего же?) кончиком. — Я тебе скажу! Я — устала от этого всего!

— Устала? — он снова улыбается! Еще чуть-чуть и захохочет! Как же она ненавидит эту его ухмылку. Она замахивается, но он ловит ее руку. — Так от чего ты устала?

— Я не хочу… сейчас…, — она прячет глаза, жалея, что убрала волосы от лица.

— От моих поцелуев? — он тянет ее к себе, заглядывая в глаза. — Или от моих ласк? Или… ну, скажи, я все пойму, я не обижусь. Ты хочешь бросить меня?

— Дураак! — стонет она, всхлипывая. — Какой же ты дурак!

Маски раскалываются одна за другой, крошатся, оплывают, как грим от слез, но Амуре наплевать. Пусть видит! Пусть!

— Успокойся, — шепчет он, продолжая улыбаться.

— Сволочь!

Он прижимает Амуру к себе, и она затихает в его объятиях, так и не признавшись в своем главном желании.

 

От постоянных мыслей о нем можно сойти с ума. Амура гонит эти мысли вон, но они назойливо возвращаются, настигают, стоит только позволить себе хоть немного расслабиться.

— Амур! Ну, Амура же!

— Что? — Амура с трудом фокусирует свой взгляд на сидящей напротив Тропинкиной.

— Не, ну чего происходит, а? Дамочки! — Маша хлопает глазами, всплескивает руками и всячески выражает недовольство. — Катюха нервная, ни на кого внимания не обращает, с собой пообедать вытащить — прям событие, Амура вон сидит, витает где-то.

— У нее уважительная причина! — хихикает Шура. — У нее любовь.

— Ага, а мы, значит, побоку? — дуется Маша.

Женсовет живо включается в обсуждение проблемы сочетания дружбы и любви, а Амура смотрит на Катерину и понимает, что Пушкарева, как и она сама, не счастливая влюбленная. Этот взгляд, полный тоски и плотно сжатые губы, эти жесты и ожидание, которым Катя наполнена до краев. Как это все знакомо Амуре! И сразу — вспышкой — вспоминается то гадание.

 

Проходит несколько дней, Амура следит за Пушкаревой и понимает, что скажи она Кате тогда все, что увидела в картах, то смогла бы уберечь Катерину от боли. Если ее догадки верны… Но как проверить, узнать? Случай предоставляется сам: Катя везет Женсовет в «Ришелье». Амуре ехать не хочется, она боится, что там может встретить своего любовника, или его друзей (с которыми он ее все равно никогда не познакомит), и при этом будет выглядеть не лучшим образом: в наряде цыганки, вынужденная вести себя не как образованная утонченная леди, а как… как весь женсовет.

Примерно так все и происходит, но Амура быстро забывает о своих тревогах: она смотрит на Катю, на то, как она, неудобно повернувшись к Андрею, что-то шепчет ему, Амура видит, как у него ходят желваки на скулах, как он сдерживает ярость.

На следующий день Амура выбирает время и идет к Пушкаревой.

— Кать, — Амура заходит к подруге в каморку, — Кать, мне надо тебе кое-что рассказать…

— Что? — Катя бледнеет, сжимает ворот пестренькой блузки.

— Помнишь, я тебе гадала?

— Помню, — Катя бледнеет еще больше, хотя это, кажется, невозможно.

— Кать, я тогда тебе не все сказала.

— Не надо, Амура, — Катя выпрямляется, в глазах — боль. — Не надо. Ты прости меня, но… ты ошиблась тогда, все не так, ничего не сошлось…

— Да нет же! Подожди, я же объясняю — я не все рассказала, и…

— Нет, Амур, не надо, — Катя зажимает ладонями уши, зажмуривается. — Не надо!

— Что тут происходит? — дверь открывается, на пороге — запыхавшийся Андрей. — Кать?

— Простите, — Амура опускает глаза и уходит.

Она оправдывает себя, никто не знает, что будет дальше, как распорядиться судьба. Кто знает, возможно, расскажи она Кате все, было бы хуже?

 

Дальше события начинают развиваться стремительно. Амура мучается угрызениями совести перед Катей и перед своим любовником. Она могла бы рассказать ему много интересного о происходящем, но они никогда не говорят о Зималетто. Зималетто, ее друзья, его враги — все остается за стенами его квартиры. Здесь их личная вселенная, со своими законами, со своими правилами, которые они оба так любят нарушать. Их мир, их молчание, их приглушенные голоса, сигарета одна на двоих, жадная первая затяжка — его, вторая неторопливая — ее, дым, стоны, вопросы, вопросы, вопросы и никаких ответов. Амура боится потерять этот мир, но, кажется, уже ничего не может сделать.

 

Он пролетает мимо ее стола с такой скоростью, что со столешницы слетает бумага. Он напряжен, он на войне. Зималетто лихорадит: совет, увольнение Кати, перевыборы президента. Что-то происходит, что-то происходит…

Амура вместе со всеми сидит в курилке, все взвинчены, никто ничего не понимает, никто не знает, что будет завтра. Света плачет, Шура нервно ходит по туалету, Маша курит сигарету за сигаретой.

Амура не боится ничего, у нее другая забота — не выпасть из роли и удержать на лице маску. Пока ведутся разговоры, все те же, по сотому кругу, она пытается придумать оправдания своему любовнику. Почему же он не звонит? Почему он сейчас не нуждается в ней? Почему?

Дни идут за днями, но Амуре кажется, что каждый день — это все тот же, один и тот же, длинный день. Тщетное ожидание его звонка, разговоры с девочками в курилке, страх, что все уже кончилось, попытка смириться с этим и поиск оправданий ему.

«Он занят, у него — финальная битва, он выиграет или проиграет, а после этого обязательно вернется», — уговаривает себя Амура, и не может понять — верит или не верит этому.

Неожиданное возвращение Кати, как и ее назначение президентом, подпитывают порядком утомившийся от старых сплетен женсовет, и девочки с удвоенной энергией снова строят предположения, выдвигают версии, просят Амуру погадать, но она отказывается. Ей почти все равно, что будет дальше, даже ее понижение до должности простого диспетчера не очень-то трогает ее. Какая ей разница, где сидеть и печалиться. Он не звонит, не появляется, а она сама не может взять трубку и набрать его номер, который не значится в ее записной книжке и который она знает наизусть.

 

Когда Катя сдается и рассказывает в конференц-зале про свою несчастную любовь, Амура плачет, и вряд ли кто догадается, что плачет она не над грустной историей Катерины, нет, Амура вспоминает своего возлюбленного, то счастье, которое он приносил, ту боль, которую дарил так щедро. И его доверие:

— Я никому и никогда не позволял ничего подобного, и не позволю…

— Только совсем не потому, что я у тебя буду последней.

— А ты хотела бы? Со мной под венец… церковь… ладан… «твой… до… до… гроба»?

— Ты еще можешь говорить?

— С тру…дом… Брак… не для таких… как мы.

— Почему это?

— Черррррт!

— Говори, если еще можешь.

— Потому… брак для… прави… правильных и ску…чных, брак… глупость.

— Хм…

— Оби… делась?

— Сейчас узнаешь…

Голос Шуры прямо над ухом выхватывает ее из омута воспоминаний, бросает на каменистый берег реальности:

— Амур, ну сейчас-то погадай, ты же видишь, такая ситуация!

Амура обводит взглядом собравшихся, те смотрят на нее так, будто она может, раскинув карты, изменить безнадежную ситуацию к лучшему.

— Хорошо, погадаю.

Карты тасуются сами собой. «Катя, сдвинь карты от себя». В середине дама, два короля на сердце…

— Я вижу… — Амура рассказывает, девочки охают и ахают, комментируют и мешают ужасно. Амура смотрит в карты и снова, как когда-то, думает, рассказывать ли Кате всю правду, и говорит неожиданно:

— Это твой выбор, Катя, все от тебя зависит.

А от нее самой ничего не зависит. Он приходит как-то, останавливается рядом с ресепшеном, озирается — нет ли кого знакомого поблизости:

— Как дела?

— Нормально.

— Ты не звонишь.

— Ты тоже.

— Ну пока?

Будто ничего и не было, а она думала, что привязала его к себе — своей и его болью, откровенностью, обнаженной душой, ранами, поцелуями, разговорами:

— Тебе встретится какой-нибудь славный парень…

— Я не могу больше терпеть!

— Шшш, можешь ты же терпеливая, я знаю, ну, что тебе стоит… Шшш, так будет только больнее. Так вот, ты решишь, что это — любовь…

— Я…не…могу!

— Терпи! Ты даже решишь, что смо…же…шь за…быть ме…ня!

— Аааа!

— Не сможешь!

— Не смогу! Я…

— Молчи! Я приеду, заберу тебя, отделаю так, чтобы ты и помыслить не смела — забывать меня!

 

Катерина полна грандиозных планов. Амура завидует ей — хорошо, когда можно направить все силы на работу, плохо, когда отвечая на телефонные звонки, у тебя остается время и возможность вспоминать, но воспоминания тускнеют, только все время кажется, что чего-то важного в жизни не хватает. Амура как путешественник, взявший с собой в путь необъятный багаж и забывший самое важное дома.

А за окном весна кружит голову ароматами чужой любви.

 

Смена имиджа в приказном порядке (иногда кажется, что Катерина еще более жесткий руководитель, чем мог бы быть Воропаев) Амуру не прельщает, с нее пытаются снять маску, ее пытаются лишить защиты, но она покоряется. Слишком много сил отдано в борьбе против своей любви.

Время идет. Амура привыкает к себе новой, почти открытой, почти настоящей. Привыкает к тому, что она вечно проигравшая, неудачница. Но жизнь готовит новое испытание: Катя не намерена останавливаться на достигнутом и приглашает весь женсовет выступить в роли манекенщиц.

 

— Я не пойду туда! — кричит Амура, вмиг забывая о своих мечтах о сцене. В одном из первых рядов, рядом с красивейшими женщинами Москвы, спокойный и равнодушный сидит он. Она не может выйти на подиум под прицел его взгляда. Катя уговаривает ее, но Амура не слышит ничего, пока к сознанию не прорывается: «Амура, пожалуйста, ты же знаешь, понимаешь, как мне тяжело сейчас?». О да, она знает!

Катя молодец, она встречается взглядом с Андреем, она даже разговаривает с ним, держащим за руку эффектную брюнетку. Амура делает глубокий вдох и выходит на подиум, стараясь не смотреть в зал.

— Я — дикая кошка, у меня пластика пантеры, я — самая красивая… — твердит себе Амура, с соблазнительной улыбкой грациозно разворачиваясь на каблуках. Всего один взгляд в зал, Он аплодирует ей и смотрит с восхищением! А на лице — улыбка! Как же она ненавидит его!

После показа она хочет сразу уехать, но девочки не пускают — они же звезды этого вечера! Проходя через зал, Амура видит, как он стоит рядом с Катей, как смотрит на нее.

— Все кончено, — сжав зубы, повторяет себе Амура, — все кончено! — блестит улыбкой в объектив видеокамер.

 

Антон появляется в ее жизни случайно, благодаря путанице с Шурочкой и Шуриком. Букет цветов, виноватая улыбка.

Шура, которой рассказана сокращенная и далеко неполная версия расставания с любовником, подмигивает. У нее все прекрасно и Шурочка хочет, чтобы все вокруг были счастливы тоже.

— Он классный парень, а как вы будете смотреться вместе!

Да, он классный парень, славный, милый, как потерянный брат, которого у Амуры никогда не было. Ей с ним хорошо и спокойно и она решает, что это любовь. Только белесый шрам, чуть ниже левой груди, который она видит иногда в зеркале, шрам, который она знает на ощупь, но который с каждым днем становится незаметнее, не дает забыть прежнего любовника.

 

Свадьба Катерины проходит бурно и весело, букет невесты достается Маше. Шурочка шутит: ничего, чем больше свадеб — тем больше букетов, тем больше шансов.

Новобрачные уходят тихонько, пока гости смотрят на рассыпающийся разноцветными звездами фейерверк. Антон держит Амуру за талию и целует мочку уха.

— Давай поженимся? — спрашивает тихо, когда фейерверк заканчивается и все гости, кроме них, возвращаются в зал. Амура улыбается, допивает шампанское.

«Брак — для скучных и правильных. Мы не такие, Амура».

— Да, давай. Я согласна.

— Я боялся, что ты мне откажешь.

— Почему, глупый?

— Не знаю.

 

Свадьба назначена на начало октября. Катерина делится опытом. Беременность президента Зималетто ни для кого уже не секрет: Катю почти все время тошнит, она открывает окна настежь, чтобы не было так душно, новоиспеченный муж закрывает, чтобы ее не продуло. Он так нежен и внимателен, он так смотрит на свою жену, что Амуру тоже начинает поташнивать. За ужином с женихом она пересказывает ему — где Катя посоветовала заказать букет, а где — лимузин. Тошнота становится нестерпимой.

— Амур, тебе плохо?

— Немного тошнит, съела что-то…

— А может… может ты, как Катька, того...

— С ума сошел? Я — не беременная!

— Ну, прости. А ты что — не хочешь детей?

«Брак не для таких, как мы…»

— Тош, давай, наконец, решим сколько мы человек на свадьбу приглашаем? Зал не резиновый.

Чем ближе назначенная дата, тем тревожнее Амуре. Она видит, как преданно и нежно любит ее Антон, ей приятна его забота, ей нравится его нежность и покладистость, но она не уверена, что этого достаточно для счастливого брака.

 

До свадьбы остаются считанные дни и Амура все больше нервничает.

— Погадай себе! — предлагает Маша.

— Ни за что! Себе — ни за что!

— Ты вообще себе не гадаешь?

— Нет, не гадаю.

— А почему? — интересуется Шурочка.

— Действительно, почему? — даже Уютовой интересно.

— Потому что, если я увижу что-то, ну, такое, странное, когда кому-то гадаю, то могу промолчать. Знаете, что не сказано, может и не сбудется, а себе… Как мне самой от себя что-то утаить?

— Ни фига себе! Так что, когда ты мне гадала, не все рассказала? — возмущается Маша.

— Тебе — все.

Амура думает об этом разговоре возвращаясь домой. Она думает о том, как бы все повернулось, расскажи она Кате сразу все, что увидела в картах и о том, что было бы, если бы она погадала себе.

— Амура!

Она останавливается и стоит посреди улицы, а потом срывается в бег.

— Амура! — он догоняет ее, хватает за плечи, разворачивает и прижимает к себе. — Привет!

— Здравствуйте!

— Мне надо с тобой поговорить!

— Нам не о чем разговаривать и… и вообще! Я замуж выхожу!

— Тем более.

— Отговаривать будете?

— Не буду! — он снова хохочет. — С чего ты взяла такую глупость?

— Нам не о чем говорить.

— Я не отпущу тебя, пойдем, а то поволоку силой!

— Хорошо, черт с тобой! — она идет за ним. Хлопок дверцы и через несколько мгновений он сидит рядом с ней.

— Я скучал по тебе.

— А я по тебе — нет.

— Ты любишь… его?

— Естественно, если я выхожу за него замуж.

— Естественно… — он гладит ее взглядом и она пропадает. Как же ей мало надо, чтобы вспомнить все и снова оказаться в его власти. Он целует ее руки — пальчики, запястья, ладони. — Поехали ко мне.

— Ты не слышал? Я замуж выхожу. И сегодня у нас планы… гости… встречи…

— Поехали, позвони своему жениху, наври ему.

— Я выхожу замуж!!!

— Значит, забыла меня? — он перестает ее целовать, немного отодвигается, чтобы лучше видеть, ухмыляется.

— Да!

— Не ври мне! — кричит он, протягивая руку к ее волосам. Амура застывает неподвижно, не зная, что он сделает в следующую секунду — погладит, пропуская пряди сквозь пальцы, или схватит за волосы и дернет со всей силы. Опять лезвие ножа под ногами, опять тонкая граница между их общим сном и явью. Он замирает, опускает руку и повторяет тихо:

— Поедем ко мне, я соскучился. Очень.

— Как же я тебя ненавижу! — всхлипывает Амура. — Как же я тебя ненавижу! — достает телефон и дрожащими пальцами набирает номер ждущего ее жениха…