Холод под кожей (джен)

Королевская гавань истекала кровью. Снег сходил очень долго, и талая вода текла по узким улочкам, омывая продолжавшие появляться трупы и окрашиваясь в алый цвет зари. Часто вода застаивалась, и те места превращались в болота, от которых исходил тошнотворный запах гнили.

Открывавшееся взору пепелище казалось истерзанным куском плоти, раны на котором чересчур медленно затягивались свежей кожей, тонкой и нежной, слишком уязвимой.

Красный замок был покалечен, изуродован холодом и огнем, и одна сторона почти полностью превратилась в руины. Он больше не напоминал резиденцию королей, а походил на полумертвого дракона, лишенного крыльев. Что в каком-то смысле было иронично — ведь на самом деле драконы вернулись в Вестерос.

Никто на просторах изодранных в клочья Семи королевств даже не пытался бросить вызов правящей королеве Дейенерис Таргариен. Пока что.

У Аши мерзли руки. Она дышала на них, терла друг о друга, грела у пылающего камина — ничего не помогало. Казалось, что холод остановил горячую кровь в венах, заморозил ее, превратил в мертвый бесконечно тяжелый груз. Отяжелевшие руки стали тянуть Ашу к земле. К мертвецам.

И вокруг нее тоже бродили мертвецы. Глаза у них не горели синевой — но и жизни в них не было. Толпа людей, уставших, измученных, иссушенных многолетними страданиями и лишениями. Казалось, воткни им кинжал в спину — не заметят.

Зима ушла, но холод все еще не хотел отступать.

Этот холод никогда не позволял рукам согреться.

Он жил внутри, ледяными тисками сдавливал сердце и не давал вдохнуть свежий воздух полной грудью. Страх сковывал легкие, становился поперек горла и напоминал о тех временах, когда они дышали коротко и рвано, уткнувшись в тяжелые плащи. Когда стоило позволить ледяному воздуху пробраться слишком глубоко — и приходила смерть.

Аша знала, что не она одна продолжала чувствовать себя до тошноты неправильно.

Весна приветливо улыбалась им. Солнце, которое люди совсем недавно не чаяли больше увидеть, теперь щедро одаривало теплом. Словно мать, встретившая спустя много лет собственного ребенка, которого ей не суждено было вырастить. Мать, которая отчаянно пыталась наверстать упущенное.

Но было поздно.

Дитя выросло, сердце его зачерствело, а тело, не знавшее ласки объятий, теперь не могло расслабиться и ощутить покой в кольце материнских рук.

Весна пришла, но ее сияющая улыбка казалась лживой, будто изголодавшемуся бедняку сунули в руку фальшивую монету.

Иногда Аша думала — что, если это она на самом деле мертва? Может, сердце пронзил ледяной меч Иного, и всего, что она видела вокруг себя, на самом деле не существовало?

Может, этот мир создан специально для мертвых, их очередное наказание за грехи?

Каждый раз, когда эта страшная догадка вспыхивала в сознании, она яростно мотала головой, только бы выбросить из нее пустые, гудящие пчелиным роем мысли. И вновь оглядывалась вокруг себя.

Кейтилин Старк менялась. С каждым днем, часом, минутой и даже секундой она все явственнее становилась другой. В безжизненных глазах загорался огонек, совсем крохотный, едва тлеющий — но он был. Изменения казались такими призрачными, что мало кто мог бы их заметить, но Аша замечала. В последнее время она замечала куда больше, чем ей хотелось бы.

Кейтилин Старк, оживленный магией Рглора труп, казалась живее всех живых. И было неясно, какое чувство это должно внушать — надежду или отчаяние.

Аша вздрогнула, услышав чей-то шумный вздох, а когда обернулась и увидела Теона — раздраженно повела плечами. Она не слышала скрипа отворяемой двери или гулких шагов — в последнее время Теон ходил бесшумно, словно мышь. Трусливая, искалеченная мышь, которая прячется по углам и старается все время находиться в тени.

Железнорожденный не может быть мышью.

Ее родной брат не может быть мышью.

Вечно ноющая правая нога начала гореть огнем, и Аша поморщилась от боли. Лодыжку словно сунули в пылающее пламя камина и держали крепко, не выпуская, не позволяя избавиться от боли — так всегда происходило, когда она видела Теона. На внешней стороне ноги, там, под повязкой, виднелся ожог, длинный и змеевидный, он бугрился неровностями, как беспокойные воды во время шторма. Смесь из крови и гноя, запах смерти. Здесь ее кожу лизнуло пламя дракона, хоть Аша не знала, как это случилось.

Глядя на Теона, она вновь попыталась вспомнить, каким увидела брата в тот день, когда он впервые ступил на земли отца после долгих лет, проведенных в заложниках у Старков. И не смогла.

Зато не выходило забыть о том, как когда-то она тянулась к нему, пускала к себе в сердце ростки сочувствия и сожаления, искренне желала спасти, помочь.

— Теон. Теон, открой глаза. Нельзя спать.

— Теон… Да, я — Теон.

— Не спи.

— Ты не бросишь меня?

— Нет.

— Почему?

— Не глупи. Бросить тебя все равно, что убить.

Но он сделал что-то, чего простить нельзя. Предал, вонзил в спину нож, плюнул в лицо, когда оставался последней надеждой. Аша не никак не могла понять, откуда эти мысли, в чем дело, ведь она не может злиться на него за Винтерфелл — тогда предали не ее.

У Теона седые волосы, впалые щеки и затравленный взгляд. У него нет половины зубов, и под стать им нет половины пальцев. Он не лютоволк и не кракен, не мужчина, а может, больше уже и не человек.

Пока бесцветные глаза леди Кейтилин прояснялись — взгляд Теона тускнел и уходил все дальше во мрак. Казалось, надежда покинула его вместе с ушедшей зимой.

Вонючка. Цепной пес Болтонского бастарда, которого выдрессировали болью. Раньше он боролся с этим, и Аше казалось, что какое-то время побеждал. Теперь же сдался. А вместе с ним сдавалась и она.

— Теон?

— Нет. Не Теон. Вонючка. Я — Вонючка.

— Не называй себя так!

— Тише. Лорд Рамси придет. Он накажет нас. Меня зовут Вонючка… Вонючка-трясучка…

— Что ты здесь делаешь? — недовольно прорычала Аша.

Уткнувшийся в пол Теон весь сжался, съежился, а на сестру даже не взглянул.

Ярость накрыла соленой волной и загрохотала в ушах морским прибоем. Аша не знала, откуда бралась эта злость. Злость на жалкого Теона, делавшая ее саму жалкой.

— Говори! — рыкнула она громче, и он отошел дальше, забился в угол, свернулся клубком боли и страха.

Живший в ней холод опустился по венам вниз, туда, к объятой огнем ноге, и укол вины пронзил нестерпимой болью.

Отец и мать, надоедливые дядюшки, не всем из которых она припасла бы место в чертогах Утонувшего бога, «Черный ветер», ее команда, Кварл…

У нее больше никого и ничего не осталось.

Только Теон.

Вскочив с кресла настолько быстро, насколько могла, Аша оказалась за дверью прежде, чем сказала или сделала что-то, о чем потом могла бы пожалеть. Проклиная собственную хромоту, она знала, что долго идти все равно не сможет.

Чем больше времени истекало — тем меньше Теон говорил, тем сильнее походил на тень под стать углам, в которых прятался. И Аша угасала вместе с ним.

* * *

К удивлению самой Аши, единственной, кого она оказалась в состоянии выносить, была Санса Старк. Она никогда не задавала лишних вопросов и не пыталась расковырять душу болезненным любопытством. Изнеженная леди из зеленых земель, дочь человека, чьими силами у нее когда-то отобрали брата. Всех братьев.

Они не были подругами, не вели задушевных бесед, их не связывали родственные узы, а потери одной не отзывались в сердце другой. Но все пережитое сравняло их, жестко одернуло и поставило на одну ступень. Они обе остались одни.

Почти.

У Сансы все еще была мать, которая постепенно к ней возвращалась.

У Аши все еще был брат, который с каждым днем все сильнее отдалялся от нее.

— Расскажи мне что-нибудь о Теоне. О том времени, когда он был… собой, — попросила однажды Аша.

Утренние лучи солнца еще не до конца разогнали тьму ночи, а свечи не горели, и в коридорах замка царил зловещий полумрак. Он липкими длинными щупальцами проникал в голову и тянул мысли куда-то вдаль, в бездну.

Аша раздраженно повела плечами, стараясь сбросить странное оцепенение. На ногах она продолжала стоять нетвердо, но упрямо делала шаг за шагом, пытаясь не морщиться. Ходила при том так медленно, словно и правда была неповоротливым кракеном, попавшим на сушу.

Санса безропотно подстраивалась под ее шаг и, как благовоспитанная леди, ничем не выдавала ни раздражения, ни жалости. Это было лучше, чем ничего, хотя Ашу продолжало злить собственное бессилие.

Она надеялась, что когда высказала свою просьбу — в огрубевшем голосе не слышалась та мольба, которая ощущалась внутри. Аша все еще была железнорожденной и пыталась сохранить остатки гордости.

Санса в задумчивости склонила голову на бок, как птичка — и в этот миг можно было заметить, как юна она на самом деле, — а затем неожиданно улыбнулась неловкой улыбкой.

— Хорошо.

И Аша не заметила, как ее увлек рассказ.

Вот Санса, наивная девятилетняя Санса, еще юный бутон, который в будущем обещал стать прекрасным цветком.

Вот ее же мечты — тепло и шелка, яркие пиршества и турниры, множество учтивых лордов и леди, красочные сады, спелые фрукты, лимонные пирожные и, конечно же, принц. Принц, что полюбит ее сильнее, чем Флориан любил свою Джонквиль.

Все то, что у самой Аши способно было вызвать лишь брезгливость.

А вот Теон — красивый и смелый, заносчивый и самодовольный. В его глазах горел задорный огонек, а к лицу была вечно приклеена улыбка, в которую девочка вроде Сансы не могла не влюбиться.

Пожалуй, Аша хотела бы еще раз увидеть эту улыбку — она совсем ее не помнит.

И однажды Санса, преисполнившись чуждой ей дерзостью, заявила Теону, что тот станет ее мужем…

Аша не знала, что веселило ее сильнее — ошарашенный Теон, которому на голову сбросили такую новость, или наивная Санса, поверившая, что воспитанник отца и правда на ней женится, когда тот решил подшутить.

Санса улыбалась, рассказывая, как застала Теона зажимающим в углу конюшни какую-то девицу. Совсем позабыв об учтивости, вежливости и о том, что значит быть истинной леди, она верещала, словно дикая кошка.

Весь замок в мгновение ока узнал о том, что произошло. Теон еще месяц помогал на все тех же конюшнях, в основном вынося навоз, а Санса спустя несколько дней страданий нашла новый предмет для влюбленности.

Перед внутренним взором Аши наконец возродился образ того Теона, которого она впервые встретила на Пайке спустя долгие годы разлуки. Глупый и тщеславный, высокомерный и смешливый, падкий на красивеньких девушек и яркие игрушки, он был совсем не похож на сына Бейлона Грейджоя и на жителя Железных островов.

— Я больше никогда в жизни не вела себя так, правда! Если бы я сильнее походила в те моменты глупости и взбалмошности на Арью… — Санса резко умолкла и взгляд ее потемнел, как и всегда при упоминании кого-то из близких, но ничем больше она не выдала своей боли.

Аша бросила взгляд вглубь коридоров, и когда ей померещилась знакомая седая шевелюра и сгорбленная спина — поспешно отвела глаза. Дыхание перехватило и пришлось остановиться, когда боль в лодыжке стала совсем нестерпимой. Она прильнула к стене и попыталась приподнять ноющую ногу так, чтобы этого не было заметно. Солнце поднималось над Королевской гаванью все выше и разгоняло сгустившийся сумрак коридоров, вот только его лучи не могли изгнать демонов, живших в куда более укромных местах.

Несколько минут прошли в молчании, а зачем Аша все же задала вопрос, который давно терзал нутро:

— Твоя мать. Леди Кейтилин. Она меняется. Становится все более… человечной. Как?

В этот раз Санса молчала дольше, и лицо ее казалось маской из белой глины, в трещинах который виднелась странная смесь хрупкой нежности, печали и отстраненности.

— После воскрешения ей нужна была цель, которая позволит двигаться дальше. Тогда этой целью стали Фреи, но месть может лишь затушить огонь жизни, но не возродить его. Когда последний из них погиб, с ним сгинуло и ее желание ступать вперед...

— Но она все еще жива.

— Да.

— Почему?

— Я дала ей новую цель. Себя. Ее последнего живого ребенка, который нуждался в ней, — когда Санса отвернулась, Аша поняла, что зашла слишком далеко. Но остановиться уже не могла.

— А какова цель твоей жизни?

Тишина оглушала и длилась так долго, что Аша уже не была уверена, нужен ли ей ответ.

— Под сводами Винтерфелла всегда должен сидеть Старк, — прошептала Санса едва слышно, и какую-то долю секунды Аша думала, что ей лишь почудился отзвук знакомого голоса. — Отец так говорил. Северу нужен тот, кто вдохнет в него жизнь после долгих лет зимы и вернет былое величие. Этим человеком могли бы стать Робб, Бран, Рикон, Арья… Джон. Но не я.

— Почему не ты? — спросила Аша грубее, чем собиралась. На секунду на месте Сансы ей померещилась старуха, уставшая, морщинистая, сгорбленная под грузом воспоминаний и вины на своих плечах.

Когда-то внутри Аши бушевали штормовые ветра родных земель, плескалось соленое море, болью исцелявшее полученные раны.

Когда-то Аша знала, к чему стремилась — она верила, что достойна стать королевой Железных островов и яростно билась, до последнего преследуя свою цель.

Теперь под кожей жил холод, а дальнейший путь тонул во мраке.

— Я боюсь, что не справлюсь.

— Это глупо! Ты не можешь оставить своих людей только потому, что боишься. Ты нужна им! И, в конце концов, ты не одна…

Распалившаяся Аша не заметила, что начала кричать. Она резко умокла и задалась вопросом — не обращалась ли в этот миг к самой себе? Но ведь Аша не возвращалась домой лишь потому, что была ранена. Разве не так? Или причины того, что исцеление происходило так долго, крылись в чем-то помимо тяжести полученного ожога?..

Во взгляд Сансы впервые просочилась омерзительная жалость, отвращением отразившаяся на лице Аши.

— Мне жаль, что Теон…

— Не нужно, — прервала Аша резким тоном, и тягостная тишина повисла над местом, где они стояли.

* * *

Дни продолжали сменять друг друга, утекая водой.

«Я боюсь, что не справлюсь».

Слова Сансы накрепко застряли в голове Аши, жужжали там, словно надоедливые мухи, и отказывались отправляться в пекло. Аше не нравилось думать, что именно эти мысли могут быть истинной причиной ее бездействия.

Все люди в мире чего-то боятся, а кто говорит иначе — либо лжец, либо безумец. Она же всегда предпочитала встречаться со своими страхами лицом к лицу. Лучше уж проиграть в битве, чем сдаваться медленно, продолжая трусливо прятаться от врагов.

Но сейчас она именно то и делала, что пряталась, словно пугливый заяц в зарослях высокой травы. Но от чего она пыталась укрыться, Аша и сама толком понять не могла.

Она резко втянула воздух сквозь крепко стиснутые зубы и откинулась на подушки, когда мейстер задел рану.

— Вам следует снять боль, миледи. Я уже говорил, маковое молоко…

— Не нужно, — выдохнула она, стараясь говорить ровно — в конце концов, старик хочет, как лучше.

Но Аша и без того чувствовала себя в последнее время слабой и беспомощной, а беспамятство, которое дарило маковое молоко, и следовавший после пробуждения дурман делали все еще хуже.

— Рана заживает хорошо, хоть и медленнее, чем следовало бы ожидать от столь крепкого и молодого организма. Думаю, еще немного — и вы вновь почувствуете былую силу в ноге.

«Еще немного». Мейстер говорил это уже не в первый раз, но Аша предпочла смолчать. Теперь рана не гноилась и не кровоточила, покрывшись тонкой корочкой, и больше не приходилось наведываться к мейстеру каждый день — это она настояла на том, чтобы приходить на перевязки самой. Аша была всего лишь ранена, а не безнадежно больна, и отказывалась терпеть отношение к себе, словно к калеке.

Она дождалась, пока рану обмотают свежими бинтами, и удалилась так быстро, как только смогла.

Королева Дейнерис не гнала Ашу из замка или своего королевства, памятую о том, что в дни Долгой ночи они сражались на одной стороне. Хотя дядюшка Эурон Грейджой — не тот из родственников, кем Аша гордилась, — доставил королеве немало хлопот.

Но чем дальше — тем сильнее она чувствовала себя так, словно злоупотребляет чужим гостеприимством.

Аше начинало казаться, что она сама себя заперла в клетке, а ключи от нее выбросила в текущий рядом ручеек талой воды, от которого несло падалью.

Или вручила Теону, как знать.

Он все реже смотрел в пол и все чаще оглядывался вокруг себя, а выражение ужаса и паники на лице сменялось задумчивостью. Словно прислушиваясь к чему-то, он застывал на месте, а потом бросал странный взгляд на Ашу. Этот взгляд отзывался бегущим по телу ознобом и заставлял думать, что рана на ноге ныть и пылать никогда не перестанет.

Теон менялся — и, казалось, Аша менялась вместе с ним.

Руки ее все еще мерзли, но теперь стоило потереть их друг о друга, и теплая кровь приливала к кончикам пальцев.

— Тебе нужна цель, которая позволит двигаться дальше, — сказал однажды Теон, и Аша застыла, не доверяя собственному слуху.

Он ссутулился и удалился прежде, чем она нашла, что сказать. И прежде чем осознала, где уже слышала эти слова. Ей ведь лишь померещилась в тех коридорах знакомые седые волосы и сгорбленная спина? Разве нет?..

После этого Теон продолжил молчать, но Аша чувствовала, как смягчается, как медленно тает лед у нее внутри. Ей все хотелось подойти к нему и положить руку на плечо, или проследить, чтобы он поел — Аша уже давно не видела, чтобы он ел.

Мысли в ее голове кричали о том, что она находится не там, и делает все не так. Что пора вспомнить — она рождена из железа и соли, а не из мягкого света и зеленой травы. Она начинала дергать замок на своей клетке, но ключ от него отыскать даже не пыталась.

— Почему ты до сих пор не дома? — подал голос Теон во второй раз, и теперь уже Аша сама ничего не ответила. Хотя в этот раз он не торопился уходить, и взгляд тоже не опускал.

Она отправилась на поиски корабля.

Стоя на причале, Аша глядела в небесно-голубые глаза Сансы и, впервые за все время их знакомства, улыбалась.

Мороз внутри нее отступал, лед таял, обращаясь солеными водами моря.

— Спасибо.

— За что? — удивилась Санса, пока ветер трепал рыжие волосы. Будто ворох осенней листвы шлейфом преследовал ее.

Аша пожала плечами, улыбнулась еще раз, и стала подниматься на борт. Чуть поодаль от Сансы стояла леди Кейтилин, и глаза ее сияли жизнью. Винтерфелл ждет их так же, как Пайк ждет Ашу. И Теона.

Она стояла на носу корабля, вдыхала полной грудью соленый запах моря и чувствовала стук бешено колотящегося сердца, что, казалось, сейчас выскочит из груди. Смех хрипом вырвался из легких, смех человека, сходящего с ума от счастья. За спиной стоял брат, она чувствовала его присутствие нутром и покрывшимся грубой кожей шрамом на лодыжке, что продолжал полыхать огнем, а когда обернулась — смех резко оборвался.

— Теон… — не прошептала — выдохнула имя, а оно тут же испарилось, унеслось вместе с ветром.

Теон улыбался. Той самой улыбкой, которую она так сильно хотела увидеть еще хоть раз.

Она смеется заливисто, громко, так, словно в этот миг осознала, что бессмертна, и весь мир скоро падет к ее ногами. Но в пылу битвы никто этого не слышит, никто не оборачивается украдкой, чтобы проверить, не сошла ли глупая девица с ума. А она, наверное, и правда сошла, раз чувствует себя счастливой.

Меч оттягивает руку приятной знакомой тяжестью и покорно пляшет, повинуясь ловким движениям.

Страха нет, больше нет, он ушел, стоило встретиться с врагом лицом к лицу.

Зима не имела собственного лика, пальцы ее были призрачны — и не заметишь, как сдавят горло. Холод трусливо пробирался вглубь тела, играл на внутренностях похоронную песнь и не давал возможности сразить себя в бою. А сейчас упыри продолжают валиться на землю, сраженные ее рукой, пока путь освещает меч Джона Сноу.

Она вновь смеется, стоит этой мысли возникнуть в воспаленном сознании. Ну надо же, а ведь и правда освещает, как в этих их северных сказках. Не Долгую ночь — жизни людей, что находятся сейчас здесь и продолжают сражаться. Они все пошли за ним, не раздумывая, и она тоже пошла. За Сноу, Старком или Таргариеном, тут и Великий Иной не разберет, да это и не нужно — Джон, просто Джон. Так он говорил себя называть.

Меч легко проламывает череп очередного упыря, распарывает живот другому, но истерзанные тела все равно продолжают идти вперед, ползти, и она рубит, рубит, рубит. Кажется, даже слышит родной запах соли и водорослей, что успела позабыть. Холодные руки тянутся к горлу, и отрубленные кисти летят в сторону, отскочив от чьей-то кольчуги. Они продолжают копошиться, возятся пальцами по снегу и пытаются ползти вперед. Это зрелище на пару мгновений отвлекает ее, но стоит кому-то прикоснуться к спине и сознание тут же проясняется, а меч вновь вступает в битву. Мертвецы не воют, не стонут в предсмертной агонии, даже когда погибают в огне — умирают они так же тихо, как и являются.

Снег орошается кровью, такой же алой, как закатное солнце, которого они не видели уже долгие недели, месяцы, а может и годы. Дни давно потеряли свой счет. Бездыханных тел вокруг нее с каждой минутой становится больше, это все — люди, упыри так не погибают. Но трупы не восстают вновь, их глаза не загораются синевой — может, у них все-таки есть шанс, раз Великий Иной теряет свою силу? Осознание того, что смерть ее будет окончательной, что она не восстанет вновь и не пойдет против своих же людей, вопреки холоду согревает сердце. Лучше умереть так, в сражении, ради которого была рождена, чем сгинуть в беспощадных лапах зимы. Она видела достаточно смертей, и среди них было множество вариантов похуже.

Край глаза улавливает знакомую фигуру — Теон. Какую-то долю секунды она позволяет себе просто гордиться им. Он больше не Вонючка, не игрушка Рамси, не Старк и даже не Грейджой — лишь Теон, и это так много. Он уже выиграл свою главную битву, победил самого себя — разве страшны ему теперь Иные со своими упырями или равнодушные Боги, что так легко позволяют своим детям умирать?

И все же ей хочется крикнуть, чтобы он убегал. Что он делает здесь, в самом сердце бойни, со своими искалеченными руками, которые не способны удержать даже нож? Она уже не спасется, упыри наседают, и нет им конца. Их больше, чем муравьев, что мельтешат под ногами теплыми летними днями. Теон не сможет встретиться с матерью, не обрадует ее тем, что все еще жив — но Алланис была бы счастлива, зная, что сын ее спасся.

Она набирает в легкие как можно больше воздуха и хочет крикнуть, но замечает, как шевелятся губы Теона. Он что-то хочет ей сказать, и с силой, невообразимой для такого искалеченного тела, расталкивает всех на своем пути…

А потом она слышит тяжелое дыхание, с гулким шумом выходящее из чьих-то громадных ноздрей. Чувствует, как в лицо летят комья снега, хотя ветра на снежном пепелище бойни нет.

Она поднимает голову и видит это — огромные кожистые крылья мощными взмахами разгоняют воздух. На спине чудища восседает девушка — белокурая, длинноволосая, и хотя глаз ее не видно, она знает, что они пытают яростью.

Драконов она уже видела в этой битве, но ни разу — так близко. Это зрелище завораживает, приковывает к месту и не дает сделать даже шага в сторону. Смерть пришла не с мечом Иного или холодными руками упырей — смерть пришла с огнем. И вдруг она с удивлением понимает, что боится. Что все еще хочет жить.

Теон врывается в ее мир вихрем снега и глаза его горят отраженным от ее собственного сердца испугом. Стоящие рядом мертвецы застыли, они отчего-то больше не рвутся в бой, но и не спешат убегать. Зато Теон — не мертвец.

Он отталкивает сестру с такой мощью, что та падает в сугроб в десятке футов от места, где стояла.

Последнее, что она чувствует — болезненный поцелуй огня.

— Ты мертв… — слова тяжелыми каплями падали в пустоту, стекались вместе, вырисовывали фразу крупными неровными буквами.

«Мне жаль, что Теон…» — сказала Санса, и Аша думала, что в продолжение этой фразы прозвучит имя Рамси… Она ошиблась.

«Мне жаль, что Теон мертв, и ты теперь осталась одна».

Это не Аша угасала и возрождалась вслед за ним — это он угасал и возрождался вслед за ней.

Она клялась себе, что спасет брата, убережет от всего, но по его вине нарушила клятву. Он бросился под огонь, когда должен был дать ей умереть.

У Теона черные волосы, четко очерченные скулы и насмешливый взгляд живых глаз. У него самоуверенная улыбка и сильные пальцы, что небрежно сжимают рукоять висящего на поясе клинка. Он не лютоволк и не кракен. Он Теон. Просто Теон — и это так много.

— Удачи, сестра. Ты нашла свою цель, — сказал он напоследок, улыбнулся еще раз и подмигнул, как в далеком детстве делала сама Аша, когда они вместе что-то замышляли.

А потом исчез, растворился в воздухе сизой дымкой.

Рожденные из железа и соли не плачут. Влага на щеках была морем, волны которого ударялись о борт корабля и о сердце Аши.

Нога больше не пылала огнем.

Ключ от клетки оказался у нее в кармане.