Подарок настоящего волшебника (гет)

Послевоенный Хогвартс мало чем отличался от того — прежнего. Уроки, система баллов, эссе, отработки, список Филча, соревнования по квиддичу — абсолютно все понятия остались неизменными. Разве что появился дополнительный курс, специально организованный для прошлогодних выпускников, которым открытое противостояние Света и Тьмы не позволило нормально отучиться. Группа восьмикурсников не относилась ни к одному из факультетов, занимая к тому же отдельные от остальных апартаменты в восточной башне замкового комплекса — эти ребята уже, по сути, и студентами-то не являлись. Просто администрация школы пошла им навстречу и дала возможность спокойно получить базовое магическое образование. В основном здесь обосновались бывшие гриффиндорцы, но и с других факультетов тоже кое-кто решил задержаться в Хогвартсе еще на год. Даже несколько слизеринцев рискнули присоединиться к разношерстной компании необычных учеников. Как ни странно, но былых ссор среди «второгодников» не наблюдалось: то ли устали цапаться по пустякам и из-за несовпадения взглядов на некоторые аспекты жизни, то ли непростая судьба заставила повзрослеть и предпочесть постоянным склокам мирное сосуществование. Поэтому с самого начала сентября можно было наблюдать, как ранее непримиримые соперники вполне спокойно совместно разбирались с новой темой по трансфигурации или отрабатывали особо сложные чары, а то и играли в подрывного дурака или в волшебные шахматы в свободное от учебы время.

* * *

— Гермиона, ну признайся — чего бы тебе хотелось? — Рон Уизли уже третий день ходил за подругой по пятам и пытался выяснить, что бы она желала получить в подарок. — Только не говори о книгах. Ты же знаешь, что я в них не очень разбираюсь, потому что не люблю читать, — Рон не боялся упоминать о собственных недостатках, потому что их все равно было меньше, чем достоинств. По крайней мере, он сам считал именно так. — Подскажи, что принесло бы тебе радость?

— Ничего мне не нужно. Подаришь шоколадную лягушку, если тебе так уж хочется, — раздраженно бросила Гермиона, старательно пряча ото всех печаль в глазах, утыкаясь в эссе по чарам, которое начала писать, обложившись со всех сторон учебниками и дополнительной литературой. У нее не было никакого желания праздновать свой день рождения, потому что он напоминал ей о родителях, которых она, защищая, лишила памяти о себе самой. Они были живы и здоровы — Гермиона наводила тщательные справки — но уже никогда не вспомнят о ней. В первые месяцы после применения к ним заклинания Обливиэйт Гермионе не было так трудно осознавать это. Опасности, подстерегавшие на каждом шагу, не позволяли отвлекаться на мысли о личном. Теперь все изменилось, война уже закончилась, но вернуть родителям память было невозможно. Так что приходилось смириться с тем, что Гермиона превратилась почти что в сироту.

— Рон, оставь ее в покое, — Гарри догадывался, почему у Гермионы частенько на глаза набегали слезы, и прекрасно понимал ее состояние. Только вот помочь ничем не мог. Все книги твердили одно и то же — заклятие изменения и стирания памяти необратимо. — Пора на субботнюю тренировку, — Гарри нашел железный аргумент, заставивший друга захлопнуть открытый было явно для возмущений рот. Рон никак не мог понять, что никого нельзя сделать счастливым насильно, а его семья не сможет заменить ни Гарри, ни Гермионе их собственных родителей.

За всеми этими препирательствами очень внимательно наблюдал Драко Малфой, однако вмешиваться не спешил, надеясь на Поттера и его благоразумие. Гарри и Драко в последнее время довольно близко сошлись — друзьями не стали, но общались весьма плотно — и не только по учебе. Оба, по сути, одинокие, у обоих непросто сложилась судьба, и даже то, что они раньше находились по разные стороны баррикад, не мешало им понимать друг друга, пожалуй, иногда лучше, чем многие другие.

Драко тоже собрался отучиться восьмой курс. У него и выбора-то большого не было — либо еще год провести в Хогвартсе, либо все эти месяцы безвылазно просидеть в Малфой-мэноре. Решением Визенгамота его, как и большинство его ровесников, практически оправдали, но все же назначили им год домашнего ареста, якобы для профилактики склонностей к нарушению закона. Это наказание не касалось лишь тех, кто продолжал учебу в Хогвартсе. Люциуса Малфоя осудили на двадцать лет Азкабана, а мать Драко погибла через месяц после падения Темного Лорда. Ярый Пожиратель Уолден Макнейр не простил ей предательства и проклял иссушающими чарами за то, что обманула Волдеморта и не призналась в выживании Поттера после Авады Кедавры. Так что Драко не решился запереть себя в одиночестве на год в родовом поместье и пока об этом не пожалел.

Он прислушался к словам Уизли — пожалуй, тот был единственным, кто до сих пор презрительно косился на Драко и прочих слизеринцев, вернувшихся в школу, хотя свар и не затевал, чаще всего вовремя удерживаемый Поттером или Грейнджер.

— Мы все равно не будем участвовать в розыгрыше кубка школы, — чуть лениво, словно нехотя, протянул Рон, намекая, что их квиддичная команда «ветеранов» — лишь дань традициям и любви к самой игре.

— Но ведь это ты добивался, чтобы для нас составили график дружеских встреч с остальными командами школы. Так что нечего отлынивать — идем на поле. Нам нельзя ударить в грязь лицом — ведь мы победители, — Гарри, тревожно поглядывая на замкнувшуюся и погрустневшую Гермиону, старался побыстрее увести от нее настырного Рона. И тут он наткнулся на понимающий взгляд Малфоя, почему-то доверить сейчас именно этому человеку право поддержать подругу показалось самым верным. И Драко не подвел — он слегка качнул головой, намекая, чтобы Гарри уходил с Уизли и не беспокоился за Грейнджер. Выйдя из гостиной их курса, Поттер разразился недовольной тирадой: — Рон, я же еще утром попросил не доставать Гермиону! Ты все время напоминаешь ей о родителях своими приставаниями с днем рождения. Не хочет она праздновать — это ее право! Не нужно ее ни к чему принуждать. Ей и так плохо, а ты добавляешь ей боли.

— Неправда! Я наоборот ее отвлекаю, а то ходит как в воду опущенная и думает, что никто не видит, — было похоже, что Рон и в самом деле на свой лад очень заботился о Гермионе. Только вот метод выбрал не слишком подходящий. — Я же предлагал ей поехать в Австралию к ее родителям и снова изменить им память — сделать так, чтобы они опять видели в ней свою дочь. Она сама отказалась. Так, значит, не надо больше об этом думать, раз сама не захотела, — в его голосе прорвались нотки непонимания — он считал, что подруга непоследовательна в своих действиях.

— Ты знаешь, что так нельзя вернуть им память, а можно лишь навязать что-то свое. Они все равно ее не вспомнят. Стоп! — Гарри поднял ладонь, останавливая начавшего заводиться Рона. — Это ее родители и ей решать, как теперь быть. Одну ошибку Гермиона уже совершила, когда лишила памяти самых дорогих ей людей. Возможно, тогда она полагала, что это правильно — не нам ее осуждать. Она боится превратить отца и мать в подобие Локхарта, который до сих пор свое имя с трудом вспоминает. И я в этом ее поддерживаю. Пройдет время, и она свыкнется с таким положением вещей. А наше дело — не напоминать ей о грустном, раз уж помочь ничем не можем.

— Вот я и пытаюсь ее отвлечь. Мама пообещала испечь огромный торт с вишней и доставить его прямо сюда к нам — отпразднуем всем курсом… — видимо, сегодня у Рона произошло обострение упрямства — он никак не хотел смириться с тем, что его попытки заинтересовать Гермиону организацией торжества именин не увенчались успехом. Гарри махнул рукой и не стал больше ничего объяснять. Рон всегда был предельно прямолинейным и не отличался особой тактичностью. Благо они уже добрались до сарая с метлами, и Уизли переключил свое внимание на предстоящую тренировку.