Яблочко от яблоньки (джен)

— Что, кандидат, за парадными перчатками прибежал, небось? Ну молодец, шалопай, хвалю! Видать, приглянулся ты господину офицеру, раз такого зеленого в конвой назначили. Сколько ты в кандидатах ходишь? Две недели?

— Ага, — смущенно улыбнулся Чачу и тут же подобрался, поправился: — Так точно, две недели, господин рядовой Пикшу!

— Ладно тебе, малец, давай уж по-простому. Куда назначили-то?

— В допросную камеру, дядь Пикшу. Велели сейчас туда спускаться и помочь обвиняемого в надлежащий вид привести, а к двум часам готовыми быть — сам императорский наместник изволят на допросе присутствовать.

— Ответственное дело, малец, ответственное. Но я тебя сейчас обрадую. Знаешь, кто из господ дознавателей сегодня в допросной дежурит?

У Чачу радостно заблестели глаза.

— Неужто батя?

— Он самый, массаракш-и-массаракш! — рассмеялся Пикшу, а у кандидата Чачу физиономия сделалась довольной, как будто лотерею выиграл. — Ну, ладно, кандидат, поболтали — и хватит. Вот тебе перчатки, топай давай на задание.

Чачу мгновенно распрямился, снова щелкнул каблуками и выкрикнул, выкатив глаза по-уставу:

— Так точно, топать на задание, господин рядовой Пикшу!

— Бате привет передавай!

Чачу схватил перчатки и строевым шагом, впрочем, чуть более поспешным, чем полагалось по уставу (что в данном случае было очень уместно), отправился в сторону лестницы.

Допросные камеры занимали два подвальных этажа. Те, что были повыше, использовались для «сухих» допросов — это когда обвиняемого сажали посреди помещения на стул, а в удобных креслах располагались господа из высокого начальства. На таких допросах обычно дознаватели не присутствовали, так как особые методы допроса тут не применяли — ну, разве что лампой в лицо посветят или сонного приведут и спать давать не будут. Но на такие мелочи специалист не требуется. Тут и гвардейцы сдюжат. Чачу же сегодня назначили конвоиром в нижние, «грязные» камеры, как раз туда, где работал его отец.

Вообще-то старший дознаватель Чачу уже два раза подавал наверх прошение о переводе. Работа ему не нравилась. А вот сын его мнения не разделял. Он много раз бывал в подвалах — в детстве помогал оттирать камеры от крови во время ежемесячной «большой мойки», а теперь частенько захаживал в гости в свободное врем. Да, работенка, если подумать, грязная. Зато спокойно, не стреляют. И воевать не отправят — поди, пристрелят, где ж потом такого классного специалиста искать?

Кандидат в рядовые Чачу пригнулся, перешагивая через порог под низкой притолокой в допросной камере номер пять. Отец возился с инструментами возле рабочего стола, на котором угадывалось тело. Тут, в нижних помещениях, всегда было жарко, потому что вентиляция работала скверно, и отец был в одних подштанниках, что дознавателям позволялось по уставу.

— Здорово, батя!

— Массаракш! Кого принесло! Ну здорово, сынок. Ты поболтать?

— В конвой назначили, — надувшись от важности сообщил Чачу, — а еще тебе помочь.

Отец довольно улыбнулся.

— Что помочь — это очень хорошо. Помочь надо, пожалуй. Ты перчаточки-то пока отложи, замараешь. Нам этого, — он указал рукой на тело, — надо в более или менее удобоваримый вид привести. И к двум чтобы говорить мог. А я с ним еще с утра не закончил.

Чачу спрятал в карман перчатки и подошел поближе. На столе лежал обнаженный мужчина лет тридцати — тридцати пяти, очень худой, с болезненной синевой вокруг закрытых глаз и опухшими прокушенными губами. Неровно обрезанные волосы торчали клочьями во все стороны, на теле тут и там темнели багровые пятна кровоподтеков. Его руки, ноги, грудь, шея, бедра были прикручены к столу широкими кожаными ремнями — черные полосы на белой коже. На левой руке не хватало четырех пальцев — ладонь была замотана бинтами. Пятый, перетянутый жгутом в основании, заканчивался кровавым месивом, в середине которого белел обломок кости. Кандидат Чачу нагнулся, чтобы разглядеть получше.

— Фаланги? — деловито осведомился он.

— Да, замаялся я с ними, будь они неладны. Эти ленивые свиньи из охранки все никак не могли решить, что ему, гаду, резать. Сначала наряд пришел укоротить три пальчика — откромсали мы от них по кусочку. Отправили парня наверх, подтверждение сделали, документы сдали. Потом, массаракш, оказалось, что ихний курьер напутал что-то и принес не то письмо: передумали они там наверху, новый наряд выдали, чтобы, стало быть, совсем пальцы резать. Ну а курьерская служба дату попутала и мне старый приказ привезла. В общем, начинай все сызнова, вертай парня обратно, спиливай оставшиеся пальцы, подтверждение пиши, документы переделывай... Тьфу!

Мужчина на столе приоткрыл глаза. Взгляд у него был мутный.

— А ты тоже хорош! — Чачу-старший в сердцах замахнулся на него, сделав вид, что собирается ударить. Тот даже не вздрогнул. — Рассказал бы уж этим из охранки все, чего они от тебя хотят, глядишь, отстали бы. И мне работы меньше, и тебе спокойнее. Охота мне с тобой возиться за эти гроши? — буркнув себе под нос «Массаракш...», он повернулся к сыну: — Нет, ты слышал, что этот умник из министерства обороны предложил? Снять надбавки за сложность работы! Подай-ка вон тот фиксатор сюда. Нет, ты понимаешь, что это нам, дознавателям, тогда хоть сразу увольняйся. Было жалование пять сотен, а станет еле-еле триста пятьдесят, ну о чем тут можно говорить? Ты фартук надень, поможешь мне. До начальственного допроса всего-то ничего, а я с большим пальцем все никак не покончу, кость, видишь, торчит, острая, зараза, убрать надо! — Кандидат Чачу кивнул и встал с другой стороны стола. — Мы ему сейчас вот этим зажимчиком пальчик зафиксируем. Ты держи покрепче, а я пилить буду. Дружок, — дознаватель обратился к своей жертве, — ты ротик открой, я тебе сейчас кой-чего волью, чтобы ты у нас не отрубился. Видишь, я добрый какой, косточки тебе подровняю, чтобы не кололись, когда ручка заживать будет! Ты имена назови, и я тебе анестезию вколю, а потом миром разойдемся. Молчишь? Ну давай, сынок, держи зажим крепче!

Пила заработала, кровь брызнула в стороны. Голос мужчина давно сорвал на предыдущих допросах — поэтому только хрипел, захлебываясь, но тело сильно дергалось и голова металась из стороны в сторону. Кандидат Чачу поморщился. «Хорошо, что фартук надел» — подумал он.

* * *

Номер семьдесят три-тринадцать вошел и сел на табурет. Он тоже был в наручниках, хотя одна рука у него была искусственная — сухой жилистый человек с болезненно-толстыми, распухшими от прокусов губами.

—Ваше имя? — спросил бригадир.

«Имя, — подумал Чачу, — тогда он тоже так и не назвал имени. Надо же, двадцать лет прошло, а как вчера помню. Отца давно расстреляли за пособничество имперскому режиму (сам давал на него показания), дядю Пикшу убили на хонтийской границе, а этот — жив-живехонек. Крепкая скотина. Хорошо, что попался, теперь казнят, туда ему и дорога...»