Долгий путь домой (джен)

Над землями Амана давно взошел серебристый цветок Тельпериона — большая и такая близкая Луна не жалела света для Благословенной Земли. В Эндоре Луна была дальше, часто ее нельзя было увидеть из-за туч. А эта словно говорила: «Дети мои, каждого ждет блаженство и исцеление, я помогу вам, покой и отдых, вот мой дар». В этом ясном лунном свете четко виднелся темный силуэт на крутом берегу реки. Эльф приходил сюда часто и всегда ночью. Садился на берег и устремлял взгляд к темным неспешным водам. Иногда он что-то шептал беззвучно, а порой вдруг брал в руки арфу и, перебирая ее струны, тихо-тихо пел что-то нежное и ласковое, и тогда он улыбался.

Благой Аман, тут все так не похоже на Эндоре. Неспешные и величественные воды реки никогда не будут ледяным бешеным потоком нестись в гор, как в Химладе, ветра и беспощадное Солнце тут не превращают просторные долины в пустыни, выдувая все живое и иссушая землю. Лед и холод не сковывают природу, замуровывая ее на долгие дни в неподвижной смерти. Но ведь тут нет и возрождения! Йаванна сказала бы — есть Вечная Весна Амана — ведь цветение тут не прекращается круглый год. Но разве это настоящая весна? Только после холода и ледяной смерти можно по-настоящему радоваться пробуждению природы, прочувствовать его всей глубиной души! Когда каждый день становится теплее предыдущего, веселые ручейки бегут по долинам, на деревьях, вчера еще безмолвных замерших истуканах, начинают появляться первые зеленые листики — такое не забывается. Он скучал по Эндоре, хотя не было ему плохо и в Амане.

Голубое с серебром одеяние, тяжелые темные волосы с вплетенным в косы золотом — Финдекано был исцелен, но он был бесконечно печален. Что принесли ему эти долгие, наполненные покоем и умиротворением годы, которые он провел в Мандосе? Годы сложились в десятки лет, десятки в сотни и дальше. Со временем, хоть и не скоро, пришло исцеление и он почувствовал себя, наконец, свободным от тьмы и готовым выйти из Чертогов. И он услышал глас Намо: «Мандос — не тюрьма, Финдекано Нолофинвион, и ты волен выйти отсюда, когда пожелаешь, ибо ты готов встретиться с родными и жить среди нас на Благословенной Земле». Сердце Финдекано возликовало и он легко и радостно последовал за Намо, который открыл ему двери наружу.

Радость от встречи с отцом, матерью, братьями была так велика, что он веселился и смеялся бесконечно, наслаждаясь каждым мгновением, снова превращаясь в беспечного юного Финьо и пряча сурового Фингона, чье сердце ожесточено боями и потерями, куда-то далеко, на дно души.

Сейчас рядом был Турукано, а не властитель Тургон, снова живой и веселый Аракано, друзья и родичи, которых они потеряли в Хэлкараксэ и потом, в боях с Врагом.

Не скоро он понял, что эта беспечность все равно — только подобие той, настоящей юношеской беззаботности, а суровый король Фингон никуда не делся из его сердца. Но Финьо не печалился от этого, и не хотел отрешаться от пережитого, как большинство возрожденных в Валиноре. Ему были радостны все воспоминания — и те, до Исхода, когда он был еще юн, и память о жизни там, по ту сторону моря, пусть и проникнутая печалью. Но среди эльдар мало кто желал нести в сердце те годы. Большинство решительно отвергали непрошеные воспоминания, предпочитая жить настоящим и помнить только то прошлое, которое не было связано с Эндоре.

И Финьо мало с кем говорил об этом, зато часто бродил один и вызывал в мыслях образы былого. Странно, но сейчас почему-то отрадно было вспоминать то время, когда он узнал о пленении Майтимо и решился идти к Тангородриму и то, что было дальше. Он перебирал в памяти все моменты — свой путь, когда он шел по ночам, боясь произвести шум и выдать присутствие, отчаяние, когда он понял, что никак не может найти друга и что дорога, наверное, была бесполезной. И ту арфу, которая была у него с собой он тоже вспоминал. Она осталась там, у подножья скалы. Но он помнил все ее изгибы и все трещинки стана. Она была разлажена и упорно не желала выдавать приличествующие ей звуки, но он все равно мучил несчастный инструмент. Слабый, чуть слышный, хриплый и болезненный голос Майтимо откуда-то сверху вдруг образовал странную гармонию с несчастным инструментом и вписался в музыку. Тогда Финьо понял, что это не орк напал на след и не морок, насланный Морготом. Орк не попал бы в ноты, а насылать морок с таким голосом не пришло бы в голову Морготу. Финьо печально улыбнулся воспоминаниям. О, как там было мучительно страшно! Тем приятнее вспоминать прошедшее, когда знаешь, что все закончилось хорошо.

Три долгих месяца, пока Нельо еще был так слаб, что не мог даже встать с постели, Финьо был рядом. Каждый новый день приносил Майтимо новые силы, и Финьо радовался его маленьким победам, помогая и поддерживая во всем. А как он ликовал, когда, спустя много дней, друг, опираясь на его руку, впервые вышел на улицу навстречу солнцу! Разве можно отказаться от этих воспоминаний? Даже если те дни и были мучительны...

Сначала Финдекано думал, что Майтимо тоже покинет чертоги Мандоса, как и он, спустя годы очищения и исцеления, и надо запастись терпением и ждать. Но годы шли, складываясь в столетия и эпохи, а ни Майтимо, ни его братьев, ни Пламенного Феанаро не было. К тому моменту Финдекано уже знал про Дориат и про Гавани. И про схватку в лагере Эонве, про конец истории Сильмариллей тоже знал...

Он представлял себе, чего стоили эти решения и эти ужасные преступления его другу, и у него сжималось сердце. Как все эти злодеяния отразятся на его фэа? Сумеет ли Мандос исцелить его?

И до Финдекано начало доходить. Мандос — не тюрьма. Но прегрешения Феанорингов так велики, что исцеления может и не последовать, и тогда Чертоги Намо превратятся в последнее пристанище для лорда Маэдроса и его братьев до конца времен. А что там, за концом времен? Будет ли существовать после этого конца времен Финьо, или все сгинут в Ничто? Сердце Финдекано рвалось на части.

Больше ему не приносил покоя Аман. Один бродил он под Луной и мучительно думал. Прийти к Валар и умолять за друга? Финьо был готов. Отважный пошел за Майтимо на Тангородрим, неужели он остановится перед подножьем Танквиэтиль? Он готов был искать Нельо в Мандосе. Он готов был пойти куда угодно. Но поможет ли это истерзанной фэа? Есть раны, которые он, Финдекано, не в состоянии вылечить. Ах, если бы речь шла только о недугах роа! Да, пусть бы Майтимо снова страдал, пусть бы снова проваливался в бред и стискивал зубы от невыносимой боли, мы прошли бы вновь этот путь от скалы до выздоровления вместе, но он был бы рядом, живой! Живой! Могучий и сильный король Фингон, сидя посреди ночи на берегу реки в одиночестве, вдруг расплакался громко, навзрыд. Он не плакал с того дня, когда целился в сердце друга, и когда Манве услышал его мольбу и прислал помощь. Он и разучился давно уже плакать, ведь это только женщинам хорошо удается скрывать слезы и украдкой рыдать, когда хочется.

Незаметно кто-то подошел сзади. Опасаясь потревожить и испугать неожиданным появлением, незнакомец подходил к берегу полностью открытым, но Финьо все равно почувствовал присутствие в последний момент. Нежные руки бережно легли на плечи. Финьо не смутился невольным свидетелем и не оттолкнул его.

Финдарато. Единственный, с кем, может быть, он мог бы поговорить честно, без страха быть непонятым. С надеждой во взгляде он обернулся к другу.

— Финдарато...

— О брат мой, расскажи, что так омрачает твое сердце, — прекрасное лицо родича исполнилось острым сочувствием. Помолчав, он опустил глаза и тихо добавил, — Я догадываюсь, кого ты ждешь из Мандоса.

Что ж, так даже лучше. Его тайна и так на поверхности, и любой, кто знает Финьо чуть лучше, чем все прочие, догадается, если сочтет нужным дать себе этот труд.

— Я устал от ожидания, Финдарато. Я не знаю, что мне делать. Боюсь, что теперь для меня остался единственный выход — идти за Ним Туда, если сам Он выйти не может.

Голос Артафинде был мягок и нежен, как материнские руки.

— О, Финдекано, Отважный, — прошептал он, — Мне грустно за тебя. Но посмотри: не все в Амане имеют возможность пребывать в радости и веселье... посмотри на отца твоего отца. Финвэ живет, а его сын никогда не выйдет из Чертогов. Нэрданель, оставшуюся и без мужа, и без детей. Без вины наказана она, и до скончания веков ей жить теперь одной, вспоминая былое. Может, не тебя ждут в Чертогах?

— О! Неужели их вина столь тяжела, что им никогда не выйти? — Финьо снова расплакался, тише, жалея скорее уже не братьев феанорингов, но себя.

— Мандос — не тюрьма. Но если эльдар, чьи фэа истощены и истерзаны, выйдут оттуда в Аман, кто знает, чем это обернется для них? Может, Валар это ведомо? Может, пребывание тут, в Валиноре, может окончательно уничтожить фэа, подвергшуюся искажению?

— Но должен же быть выход! — воскликнул Финдекано громче, чем хотел бы, и продолжил, уже спокойно, но настойчиво, — я не мыслитель, Финдарато, я привык действовать, а не ждать. И сейчас это ожидание убивает меня. Я зашел в тупик, и скоро, даже если на то не будет моего желания (а я в этом сомневаюсь), я попаду в Мандос, потому что ожидание истончает мои силы! О, я просто хочу ему помочь, Финдарато, умоляю, подскажи мне выход!

— Позволь, я присяду, Финьо, — Финдекано расправил разложенный на траве плащ, — Да, так удобнее, спасибо, — Финрод в задумчивости глядел на реку, перебирая тонкими пальцами травинки под рукой. Он медлил с ответом. Прошло довольно много времени, прежде чем Финдарато поднял глаза на родича и заговорил тихим и печальным голосом, — Брат мой, я не знаю, возможен ли для эльда тот выход, который измыслил я, но если и он для вас закрыт, то, наверное, остальные закрыты тем более, и тебе придется смириться...— Финдекано с надеждой поднял глаза на друга, — Ты знаешь, что Пришедшие следом имеют иную природу, чем мы. Ты не очень много с ними общался и узнал не так хорошо, как я, поэтому я должен тебе пояснить. В Предначальные дни, вскоре после пробуждения, Враг смутил их души и они обратились ко злу. Я много беседовал с Мудрыми из их народа, но так и не добился ответа на вопрос — что же именно произошло тогда, какое зло сотворили они, что Эру покарал их. Я знаю, что среди людей бытует вера, что короткой жизнью они расплачиваются за прегрешения их предков. Они грешны изначально, но они могут избыть этот грех. Они потрясающе изменчивы! Может потому, что их памяти доступно забвение, а может в силу отличия их природы от нас, эльдар, аданам доступно исцеление более, чем нам. Они могут отринуть зло, раскаяться, получить прощение, и жить дальше очищенными, не уничтожая свою фэа мучительными сожалениями о содеянном зле. Любому из них Эру даровал возможность искреннего раскаяния! Это великий дар, которого мы лишены, дар забвения (хотя сами аданы и считают это проклятием). Эльда может очиститься от малого зла в чертогах Мандоса, но если прегрешения велики, то даже прощенный, эльда не сможет жить среди родичей в Благословенном Амане, не терзая свою фэа сожалениями и горьким раскаянием и не уничтожая себя изнутри.

Финдекано вздрогнул, внезапно догадавшись, куда клонит Финрод.

— Будь Майтимо человеком, он сумел бы исцелиться? — воскликнул эльф, — Но он не человек...

— Эру все подвластно. Лютиэнь тоже не была человеком, но однако по воле и с дозволения Илуватара смогла последовать за Береном на путь людей и покинула Арду навсегда. Единый ясно дал нам понять — просите и будет вам дано. Но это путь для отчаявшихся, тех, у кого нет выбора, и есть причины отринуть все — родичей, друзей и саму Арду. Ведь Лютиэнь ушла из этого мира навсегда, но и выхода у нее не было, потому что Берен был человеком.

— Я понимаю. Я могу просить для Майтимо людской доли — и тогда у нас появится шанс, — задумчиво проговорил Финьо, — я готов на это, хоть и больно мне будет прощаться с отцом, матерью, братьями и сестрой. И с тобой, мой добрый друг и брат, — Финдекано улыбнулся, замолчал ненадолго, а потом продолжил, — Кажется, только тогда я был по настоящему счастлив, когда Майтимо был рядом. В Амане счастья было много, хотя я и не понимал этого. У берегов Митрима — это было острое счастье, наполненное горечью и болью, но тогда, наверное, я впервые понял, что Руссандол для меня значит на самом деле. Во время Долгой Осады я жил, кажется от встречи до встречи, но они были такими редкими и недолгими... И все же это было счастье. Я храню эти воспоминания в душе как самое дорогое, что у меня есть, — Финьо закрыл глаза и замолчал. Так в молчании они просидели некоторое время, потом Отважный вскинул голову и глаза его блестели надеждой, — Да, я бы смог навсегда проститься с вами, моими любимыми родичами, и уйти к людям, если это единственный выход для Майтимо.

— Но подумай все же еще раз — ты не давал ему ни клятвы, ни слова. И — это выход для Маэдроса, но не для тебя!

— Да, не давал. Но нетерпение и желание встречи сжимают мое сердце, порождая долг действовать. И этот долг так же важен для меня, как клятвы и слова, — В голосе Фингона звенело напряжение, — о, Финдарато, не думай, что я хочу принести жертву большую, чем могу дать! Я думаю о себе едва ли не больше, чем о нем, хоть это и несправедливо! Он в Чертогах, а я-то, я — жив! Прошу тебя, не ужасайся моим мыслям.

Финрод внимательно посмотрел на брата и тихо, но твердо возразил:

— Финьо, но ведь это неправильно. Нельзя руководствоваться в своих действиях только своими желаниями, это путь ко Злу. Предположим, ты получишь право прожить с ним людскую жизнь, а потом? Никто не знает, что уготовлено Эру людям там, за Порогом. Ты понимаешь, что ради нескольких десятков лет ты приносишь в жертву и его, и себя и неизвестно, что ждет вас впереди?

Финдекано опустил голову и устало закрыл глаза руками.

— Что же мне остается? — глухо спросил он.

— Может быть, ждать знамения?

— Я больше не могу ждать...

— Никто не знает своих пределов.

— Ему там хуже!

— Чертоги дарят успокоение и исцеление.

Финьо вскинулся.

— О, Финдарато! — горько воскликнул он, — Что ты знаешь о Чертогах? Ты чистая душа, ты пробыл там недолго и получил исцеление от ран фэа, нанесенных врагом! Ты не убивал родичей в Альквалондэ и не терзался мучительными сожалениями, каждое мгновение переживая вновь и вновь, принимая в себя всю их боль и боль их родных — детей, оставшихся сиротами, и родителей, потерявших сыновей и дочерей! И каково же там Ему после того, что он содеял?!

— Я не знал... — совершенно потрясенно прошептал Финдарато, — Каждый переживает в Чертогах свое. Неужели ты Это пережил?

— Да, — отрешенным голосом ответил Финьо, — А какие демоны раздирают Майтимо, я даже боюсь себе представить, — он криво улыбнулся, — Вот так всегда. Всегда, когда я попадал в переделку и жалел себя, потом оказывалось, что Майтимо уже видел и пережил худшее.

Оба замолчали надолго. Понемногу светлело, близился рассвет. С лучами Солнца пробудились птицы и вскоре отовсюду слышался их щебет и нежные трели. Ласковые лучи Анор добрались до берега, на котором сидели друзья. Финьо залюбовался переливами золота, которым блестели локоны Финдарато. Брат был такой светлый и чистый, такой безмятежный и счастливый, сам подобный солнечному лучику, светящему путникам в дороге. Точеный профиль с нежными чертами четко выделялся на фоне рассветного пейзажа.

Острым клином в памяти возник образ другого эльда, такой, каким он был, когда они виделись в последний раз в Хитлуме. Лицо, изуродованное шрамами, волосы цвета темной меди со множеством седых прядей, наследством Моргота, и глаза, наполненные мудростью и горечью — и не смотря ни на что, смеющиеся и радостные.

— Я буду просить Валар и Эру о дозволении идти путем людей вместе с Майтимо! — произнес Финьо четко. И сразу на душе стало спокойно и пришла уверенность. Он все делает правильно.