Долгий путь домой (джен)

Над землями Амана давно взошел серебристый цветок Тельпериона — большая и такая близкая Луна не жалела света для Благословенной Земли. В Эндоре Луна была дальше, часто ее нельзя было увидеть из-за туч. А эта словно говорила: «Дети мои, каждого ждет блаженство и исцеление, я помогу вам, покой и отдых, вот мой дар». В этом ясном лунном свете четко виднелся темный силуэт на крутом берегу реки. Эльф приходил сюда часто и всегда ночью. Садился на берег и устремлял взгляд к темным неспешным водам. Иногда он что-то шептал беззвучно, а порой вдруг брал в руки арфу и, перебирая ее струны, тихо-тихо пел что-то нежное и ласковое, и тогда он улыбался.

Благой Аман, тут все так не похоже на Эндоре. Неспешные и величественные воды реки никогда не будут ледяным бешеным потоком нестись в гор, как в Химладе, ветра и беспощадное Солнце тут не превращают просторные долины в пустыни, выдувая все живое и иссушая землю. Лед и холод не сковывают природу, замуровывая ее на долгие дни в неподвижной смерти. Но ведь тут нет и возрождения! Йаванна сказала бы — есть Вечная Весна Амана — ведь цветение тут не прекращается круглый год. Но разве это настоящая весна? Только после холода и ледяной смерти можно по-настоящему радоваться пробуждению природы, прочувствовать его всей глубиной души! Когда каждый день становится теплее предыдущего, веселые ручейки бегут по долинам, на деревьях, вчера еще безмолвных замерших истуканах, начинают появляться первые зеленые листики — такое не забывается. Он скучал по Эндоре, хотя не было ему плохо и в Амане.

Голубое с серебром одеяние, тяжелые темные волосы с вплетенным в косы золотом — Финдекано был исцелен, но он был бесконечно печален. Что принесли ему эти долгие, наполненные покоем и умиротворением годы, которые он провел в Мандосе? Годы сложились в десятки лет, десятки в сотни и дальше. Со временем, хоть и не скоро, пришло исцеление и он почувствовал себя, наконец, свободным от тьмы и готовым выйти из Чертогов. И он услышал глас Намо: «Мандос — не тюрьма, Финдекано Нолофинвион, и ты волен выйти отсюда, когда пожелаешь, ибо ты готов встретиться с родными и жить среди нас на Благословенной Земле». Сердце Финдекано возликовало и он легко и радостно последовал за Намо, который открыл ему двери наружу.

Радость от встречи с отцом, матерью, братьями была так велика, что он веселился и смеялся бесконечно, наслаждаясь каждым мгновением, снова превращаясь в беспечного юного Финьо и пряча сурового Фингона, чье сердце ожесточено боями и потерями, куда-то далеко, на дно души.

Сейчас рядом был Турукано, а не властитель Тургон, снова живой и веселый Аракано, друзья и родичи, которых они потеряли в Хэлкараксэ и потом, в боях с Врагом.

Не скоро он понял, что эта беспечность все равно — только подобие той, настоящей юношеской беззаботности, а суровый король Фингон никуда не делся из его сердца. Но Финьо не печалился от этого, и не хотел отрешаться от пережитого, как большинство возрожденных в Валиноре. Ему были радостны все воспоминания — и те, до Исхода, когда он был еще юн, и память о жизни там, по ту сторону моря, пусть и проникнутая печалью. Но среди эльдар мало кто желал нести в сердце те годы. Большинство решительно отвергали непрошеные воспоминания, предпочитая жить настоящим и помнить только то прошлое, которое не было связано с Эндоре.

И Финьо мало с кем говорил об этом, зато часто бродил один и вызывал в мыслях образы былого. Странно, но сейчас почему-то отрадно было вспоминать то время, когда он узнал о пленении Майтимо и решился идти к Тангородриму и то, что было дальше. Он перебирал в памяти все моменты — свой путь, когда он шел по ночам, боясь произвести шум и выдать присутствие, отчаяние, когда он понял, что никак не может найти друга и что дорога, наверное, была бесполезной. И ту арфу, которая была у него с собой он тоже вспоминал. Она осталась там, у подножья скалы. Но он помнил все ее изгибы и все трещинки стана. Она была разлажена и упорно не желала выдавать приличествующие ей звуки, но он все равно мучил несчастный инструмент. Слабый, чуть слышный, хриплый и болезненный голос Майтимо откуда-то сверху вдруг образовал странную гармонию с несчастным инструментом и вписался в музыку. Тогда Финьо понял, что это не орк напал на след и не морок, насланный Морготом. Орк не попал бы в ноты, а насылать морок с таким голосом не пришло бы в голову Морготу. Финьо печально улыбнулся воспоминаниям. О, как там было мучительно страшно! Тем приятнее вспоминать прошедшее, когда знаешь, что все закончилось хорошо.

Три долгих месяца, пока Нельо еще был так слаб, что не мог даже встать с постели, Финьо был рядом. Каждый новый день приносил Майтимо новые силы, и Финьо радовался его маленьким победам, помогая и поддерживая во всем. А как он ликовал, когда, спустя много дней, друг, опираясь на его руку, впервые вышел на улицу навстречу солнцу! Разве можно отказаться от этих воспоминаний? Даже если те дни и были мучительны...

Сначала Финдекано думал, что Майтимо тоже покинет чертоги Мандоса, как и он, спустя годы очищения и исцеления, и надо запастись терпением и ждать. Но годы шли, складываясь в столетия и эпохи, а ни Майтимо, ни его братьев, ни Пламенного Феанаро не было. К тому моменту Финдекано уже знал про Дориат и про Гавани. И про схватку в лагере Эонве, про конец истории Сильмариллей тоже знал...

Он представлял себе, чего стоили эти решения и эти ужасные преступления его другу, и у него сжималось сердце. Как все эти злодеяния отразятся на его фэа? Сумеет ли Мандос исцелить его?

И до Финдекано начало доходить. Мандос — не тюрьма. Но прегрешения Феанорингов так велики, что исцеления может и не последовать, и тогда Чертоги Намо превратятся в последнее пристанище для лорда Маэдроса и его братьев до конца времен. А что там, за концом времен? Будет ли существовать после этого конца времен Финьо, или все сгинут в Ничто? Сердце Финдекано рвалось на части.

Больше ему не приносил покоя Аман. Один бродил он под Луной и мучительно думал. Прийти к Валар и умолять за друга? Финьо был готов. Отважный пошел за Майтимо на Тангородрим, неужели он остановится перед подножьем Танквиэтиль? Он готов был искать Нельо в Мандосе. Он готов был пойти куда угодно. Но поможет ли это истерзанной фэа? Есть раны, которые он, Финдекано, не в состоянии вылечить. Ах, если бы речь шла только о недугах роа! Да, пусть бы Майтимо снова страдал, пусть бы снова проваливался в бред и стискивал зубы от невыносимой боли, мы прошли бы вновь этот путь от скалы до выздоровления вместе, но он был бы рядом, живой! Живой! Могучий и сильный король Фингон, сидя посреди ночи на берегу реки в одиночестве, вдруг расплакался громко, навзрыд. Он не плакал с того дня, когда целился в сердце друга, и когда Манве услышал его мольбу и прислал помощь. Он и разучился давно уже плакать, ведь это только женщинам хорошо удается скрывать слезы и украдкой рыдать, когда хочется.

Незаметно кто-то подошел сзади. Опасаясь потревожить и испугать неожиданным появлением, незнакомец подходил к берегу полностью открытым, но Финьо все равно почувствовал присутствие в последний момент. Нежные руки бережно легли на плечи. Финьо не смутился невольным свидетелем и не оттолкнул его.

Финдарато. Единственный, с кем, может быть, он мог бы поговорить честно, без страха быть непонятым. С надеждой во взгляде он обернулся к другу.

— Финдарато...

— О брат мой, расскажи, что так омрачает твое сердце, — прекрасное лицо родича исполнилось острым сочувствием. Помолчав, он опустил глаза и тихо добавил, — Я догадываюсь, кого ты ждешь из Мандоса.

Что ж, так даже лучше. Его тайна и так на поверхности, и любой, кто знает Финьо чуть лучше, чем все прочие, догадается, если сочтет нужным дать себе этот труд.

— Я устал от ожидания, Финдарато. Я не знаю, что мне делать. Боюсь, что теперь для меня остался единственный выход — идти за Ним Туда, если сам Он выйти не может.

Голос Артафинде был мягок и нежен, как материнские руки.

— О, Финдекано, Отважный, — прошептал он, — Мне грустно за тебя. Но посмотри: не все в Амане имеют возможность пребывать в радости и веселье... посмотри на отца твоего отца. Финвэ живет, а его сын никогда не выйдет из Чертогов. Нэрданель, оставшуюся и без мужа, и без детей. Без вины наказана она, и до скончания веков ей жить теперь одной, вспоминая былое. Может, не тебя ждут в Чертогах?

— О! Неужели их вина столь тяжела, что им никогда не выйти? — Финьо снова расплакался, тише, жалея скорее уже не братьев феанорингов, но себя.

— Мандос — не тюрьма. Но если эльдар, чьи фэа истощены и истерзаны, выйдут оттуда в Аман, кто знает, чем это обернется для них? Может, Валар это ведомо? Может, пребывание тут, в Валиноре, может окончательно уничтожить фэа, подвергшуюся искажению?

— Но должен же быть выход! — воскликнул Финдекано громче, чем хотел бы, и продолжил, уже спокойно, но настойчиво, — я не мыслитель, Финдарато, я привык действовать, а не ждать. И сейчас это ожидание убивает меня. Я зашел в тупик, и скоро, даже если на то не будет моего желания (а я в этом сомневаюсь), я попаду в Мандос, потому что ожидание истончает мои силы! О, я просто хочу ему помочь, Финдарато, умоляю, подскажи мне выход!

— Позволь, я присяду, Финьо, — Финдекано расправил разложенный на траве плащ, — Да, так удобнее, спасибо, — Финрод в задумчивости глядел на реку, перебирая тонкими пальцами травинки под рукой. Он медлил с ответом. Прошло довольно много времени, прежде чем Финдарато поднял глаза на родича и заговорил тихим и печальным голосом, — Брат мой, я не знаю, возможен ли для эльда тот выход, который измыслил я, но если и он для вас закрыт, то, наверное, остальные закрыты тем более, и тебе придется смириться...— Финдекано с надеждой поднял глаза на друга, — Ты знаешь, что Пришедшие следом имеют иную природу, чем мы. Ты не очень много с ними общался и узнал не так хорошо, как я, поэтому я должен тебе пояснить. В Предначальные дни, вскоре после пробуждения, Враг смутил их души и они обратились ко злу. Я много беседовал с Мудрыми из их народа, но так и не добился ответа на вопрос — что же именно произошло тогда, какое зло сотворили они, что Эру покарал их. Я знаю, что среди людей бытует вера, что короткой жизнью они расплачиваются за прегрешения их предков. Они грешны изначально, но они могут избыть этот грех. Они потрясающе изменчивы! Может потому, что их памяти доступно забвение, а может в силу отличия их природы от нас, эльдар, аданам доступно исцеление более, чем нам. Они могут отринуть зло, раскаяться, получить прощение, и жить дальше очищенными, не уничтожая свою фэа мучительными сожалениями о содеянном зле. Любому из них Эру даровал возможность искреннего раскаяния! Это великий дар, которого мы лишены, дар забвения (хотя сами аданы и считают это проклятием). Эльда может очиститься от малого зла в чертогах Мандоса, но если прегрешения велики, то даже прощенный, эльда не сможет жить среди родичей в Благословенном Амане, не терзая свою фэа сожалениями и горьким раскаянием и не уничтожая себя изнутри.

Финдекано вздрогнул, внезапно догадавшись, куда клонит Финрод.

— Будь Майтимо человеком, он сумел бы исцелиться? — воскликнул эльф, — Но он не человек...

— Эру все подвластно. Лютиэнь тоже не была человеком, но однако по воле и с дозволения Илуватара смогла последовать за Береном на путь людей и покинула Арду навсегда. Единый ясно дал нам понять — просите и будет вам дано. Но это путь для отчаявшихся, тех, у кого нет выбора, и есть причины отринуть все — родичей, друзей и саму Арду. Ведь Лютиэнь ушла из этого мира навсегда, но и выхода у нее не было, потому что Берен был человеком.

— Я понимаю. Я могу просить для Майтимо людской доли — и тогда у нас появится шанс, — задумчиво проговорил Финьо, — я готов на это, хоть и больно мне будет прощаться с отцом, матерью, братьями и сестрой. И с тобой, мой добрый друг и брат, — Финдекано улыбнулся, замолчал ненадолго, а потом продолжил, — Кажется, только тогда я был по настоящему счастлив, когда Майтимо был рядом. В Амане счастья было много, хотя я и не понимал этого. У берегов Митрима — это было острое счастье, наполненное горечью и болью, но тогда, наверное, я впервые понял, что Руссандол для меня значит на самом деле. Во время Долгой Осады я жил, кажется от встречи до встречи, но они были такими редкими и недолгими... И все же это было счастье. Я храню эти воспоминания в душе как самое дорогое, что у меня есть, — Финьо закрыл глаза и замолчал. Так в молчании они просидели некоторое время, потом Отважный вскинул голову и глаза его блестели надеждой, — Да, я бы смог навсегда проститься с вами, моими любимыми родичами, и уйти к людям, если это единственный выход для Майтимо.

— Но подумай все же еще раз — ты не давал ему ни клятвы, ни слова. И — это выход для Маэдроса, но не для тебя!

— Да, не давал. Но нетерпение и желание встречи сжимают мое сердце, порождая долг действовать. И этот долг так же важен для меня, как клятвы и слова, — В голосе Фингона звенело напряжение, — о, Финдарато, не думай, что я хочу принести жертву большую, чем могу дать! Я думаю о себе едва ли не больше, чем о нем, хоть это и несправедливо! Он в Чертогах, а я-то, я — жив! Прошу тебя, не ужасайся моим мыслям.

Финрод внимательно посмотрел на брата и тихо, но твердо возразил:

— Финьо, но ведь это неправильно. Нельзя руководствоваться в своих действиях только своими желаниями, это путь ко Злу. Предположим, ты получишь право прожить с ним людскую жизнь, а потом? Никто не знает, что уготовлено Эру людям там, за Порогом. Ты понимаешь, что ради нескольких десятков лет ты приносишь в жертву и его, и себя и неизвестно, что ждет вас впереди?

Финдекано опустил голову и устало закрыл глаза руками.

— Что же мне остается? — глухо спросил он.

— Может быть, ждать знамения?

— Я больше не могу ждать...

— Никто не знает своих пределов.

— Ему там хуже!

— Чертоги дарят успокоение и исцеление.

Финьо вскинулся.

— О, Финдарато! — горько воскликнул он, — Что ты знаешь о Чертогах? Ты чистая душа, ты пробыл там недолго и получил исцеление от ран фэа, нанесенных врагом! Ты не убивал родичей в Альквалондэ и не терзался мучительными сожалениями, каждое мгновение переживая вновь и вновь, принимая в себя всю их боль и боль их родных — детей, оставшихся сиротами, и родителей, потерявших сыновей и дочерей! И каково же там Ему после того, что он содеял?!

— Я не знал... — совершенно потрясенно прошептал Финдарато, — Каждый переживает в Чертогах свое. Неужели ты Это пережил?

— Да, — отрешенным голосом ответил Финьо, — А какие демоны раздирают Майтимо, я даже боюсь себе представить, — он криво улыбнулся, — Вот так всегда. Всегда, когда я попадал в переделку и жалел себя, потом оказывалось, что Майтимо уже видел и пережил худшее.

Оба замолчали надолго. Понемногу светлело, близился рассвет. С лучами Солнца пробудились птицы и вскоре отовсюду слышался их щебет и нежные трели. Ласковые лучи Анор добрались до берега, на котором сидели друзья. Финьо залюбовался переливами золота, которым блестели локоны Финдарато. Брат был такой светлый и чистый, такой безмятежный и счастливый, сам подобный солнечному лучику, светящему путникам в дороге. Точеный профиль с нежными чертами четко выделялся на фоне рассветного пейзажа.

Острым клином в памяти возник образ другого эльда, такой, каким он был, когда они виделись в последний раз в Хитлуме. Лицо, изуродованное шрамами, волосы цвета темной меди со множеством седых прядей, наследством Моргота, и глаза, наполненные мудростью и горечью — и не смотря ни на что, смеющиеся и радостные.

— Я буду просить Валар и Эру о дозволении идти путем людей вместе с Майтимо! — произнес Финьо четко. И сразу на душе стало спокойно и пришла уверенность. Он все делает правильно.

Начинать было безумно страшно. Финьо на несколько секунд зажмурился, посчитал про себя до пяти, а потом открыл глаза и медленно, очень внимательно обвел взглядом всех присутствующих в этом исполинских размеров зале, своды которого терялись в поднебесье. В тронном зале на Таникветиль.

Величественный — даже не царственный, а божественный — Манвэ, а с ним словно сотканная из света и воздуха Элберет. Лик первого заставил сердце затрепетать от страха, но нежные глаза второй укрепили решимость. Намо и Вайрэ, молчаливые свидетели всех прегрешений его и его народа. Но они же — свидетели всех страданий и бедствий, постигших нолдор. Ирмо и Эсте, друзья они или враги? Эсте милосердно предлагала ему исцеление, но Финьо не хотел утрачивать дорогие сердцу воспоминания. Пусть уж будут, пусть приходят ночами во снах, хоть до сих пор от них больно просыпаться, это все, что у него осталось от прошлого, и он не позволит лишить себя этой боли. Добрые, ласковые, полные тревоги глаза так похожи на глаза матери, склоненной к кроватке новорожденного, — Ниенна, заступница. Тут же и Стихии: Ауле, Йаванна, Ороме, Тулкас, Ульмо... И за их исполинскими спинами майар, среди которых угадываются знакомые — те, кто обитает тут, в Благословенных землях — и незнакомые, предпочитающие жить в Арде Искаженной. За ними, на сколько хватает глаз, лица эльдар. Зал поистине огромен, потому что всех пришедших не охватить взглядом. Кажется, сегодня тут собрались чуть ли не все жители Амана.

А Финьо такой маленький посреди всех этих гигантов. И страшно отвлекать их по такому поводу, который для него жизнь и смерть, но для них, великих могуществ мира, лишь незначительный эпизод их долгого бытия. Он вдруг подумал, что первые же его слова вызовут гнев и что судьба его после этого дня навсегда изменится, и так исчезающе мало шансов, что изменится она к лучшему!

На миг Финьо испугался. До дрожи в коленях и темной пелены перед глазами. Но он быстро взял себя в руки. У Финдекано для таких случаев был свой собственный тайный метод, который работал и на поле битвы, и во время сложных решений. Он зажмурился и на мгновение воскресил в памяти тот день, когда брат научил его не бояться.

Тогда была ранняя весна. Ночной холод по утру еще оставался в воздухе легким туманом, но теплый свет Лаурелинна уже вступал в борьбу с серебряными лучами Телпериона. Было сыро и зябко, роса покрывала траву, от чего казалось, что только прошел дождь. Они провели эту ночь, бродя вдвоем по прекрасным лесам Валимара, ни на минуту не замолкая, разговаривая обо всем на свете: о прочитанных книгах, об услышанной музыке, о звездах, о травах и деревьях, строя замыслы и лелея мечты, которым не суждено было сбыться. А потом братья вышли к озеру. Воды его искрились и манили, но холод заставлял их кутаться в свои плащи. И тогда брат дерзко улыбнулся, словно принимая вызов, скинул одежды и, разбежавшись, прыгнул в прозрачные воды озера. Не соображая, что делает, одним махом разоблачившись, Финдекано последовал за ним. Сначала ему показалось, что вода обжигает как огонь, но она была так холодна, холодна как лед! Дыхание перехватило, кричать не было сил, и Финьо выскочил на берег под веселый и беззаботный смех брата, который спокойно вышел следом, как будто и не замерз вовсе.

Это воспоминание было его тайным оружием. Уже не первый раз оно придавало ему силы. Он воскрешал в памяти тот день всегда, когда чувствовал, что поддается страху. Нет, Финьо не зря получил эпессэ Отважный, но ведь страх ведом всем разумным существам, а разум эльфа никогда не подводил.

И он начал свою речь. Быстро, не останавливаясь и не делая театральных пауз, как будто ныряя с разбега в ледяную воду, Финдекано просил за Маэдроса. Владыки Арды, Повелители Стихий, взирали на него со своих тронов и внимали его словам — кто с осуждением, кто с одобрением, кто с грустью. Манвэ, Король, нахмурившись, слушал его речь. И Намо печально качал головой. И рыдала Ниенна…

Но среди сородичей он не чувствовал поддержки. За спинами валар и майар нарастал ропот. Финьо узнавал голоса. У многих из собравшихся в зале не было причин поддерживать его. Но ему это было безразлично. Он сделал шаг вперед и громко, звонко заговорил.

— Я прошу милости, о Повелитель Манвэ Сулимо, которому дорого все сущее! Я прошу о снисхождении, о Владычица Элберет, к которой я взывал на поле битвы с врагом! Я прошу дозволения, Вершитель Судеб, ты видел и знаешь все, что произошло с нами и всю нашу вину! И я прошу о милосердии… Печальная Валиэ. Я пришел говорить о Маэдросе, о том, кто был Майтимо Нельяфинве Руссандол, о том, что страдал сверх всякой меры в землях Эндорэ и о том, кто не может быть тут с нами, на Благословенной Земле. Я прошу дозволения для него и для себя идти путем Пришедших следом, ибо не мыслю для нас иной возможности быть рядом, кроме этой, да еще путь в Чертоги Мандоса! — Финдекано ощутил слабое касание разума — благодарность и поддержку. Удивленно он обернулся и встретился глазами с Нэрданэль, на мгновение ощутив силу ее скорби и безысходности.

«Как часто она сюда приходит?» — и вдруг понял — и, он чувствовал, что понял верно — что тут, у подножья трона Владыки Манвэ, она бывает каждый день. И каждый день молит Владыку о прощении. «Как же она выглядела раньше?» Эта тонкая бледная женщина совсем не похожа на маму Майтимо, которая наливала им прохладной воды и одаривала сладкими медовыми лепешками, когда они поздно возвращались с прогулки или охоты. «В той был огонь жизни, а в этой лишь пепел», — понял Финьо и ему стало горько за нее. Эта незнакомая бледная женщина вдруг сделала несколько шагов вперед и встала рядом с ним.

— У меня семеро сыновей, — проговорила она тихим и печальным голосом, — и я прошу о милости для всех них. Хотя сердце мое готово умолять и в восьмой раз.

Незнакомая темноволосая эльдиэ шагнула вперед. Она была очень красива, но красива как безжизненная статуя в саду. Кто же украл твой огонь жизни, госпожа?

— Я прошу о прощении для Макалауре! — звонким голосом произнесла она. — Не довольно ли ему скитаться на чужбине? — Финьо удивленно раскрыл глаза. Спутница жизни Кано! А ведь и правда, он уходил когда-то один, оставив ее тут. Ждала? Ждала. Волна нежности к этой женщине, которая прожила одна много эпох, не зная семьи и материнства, безнадежно ожидая любимого, накрыла Финдекано.

Сзади послышался шорох одежд. Эльф обернулся. Тьелпе, вернее умудренный опытом и годами Келебримбор стоял перед троном Манве и смотрел вперед с решимостью и вызовом во взоре.

— Хоть и отрекся я, но молю вас, Владыки, за отца своего, — произнес он ясно и четко, и тише добавил. — Иначе мне не у кого будет просить прощения.

Неожиданно, словно первым солнечным лучом после грозы, рядом возник Финдарато.

— Я прошу за родичей, о Владыки! Немало настрадались они. Милосердия!

Финдекано чувствовал, как ропот за спинами майар из враждебного постепенно становится сочувствующим. Наверное, сострадание все-таки вызвало горе матери? Или поддержка Финдарато, в чьем милосердии и справедливости никто не сомневался? А может эльдар тронула верность супруги Макалауре, которая ждет его столько эпох? Или прощение Тьелпе? Как бы то ни было, Финьо ощутил, как переменилось настроение в зале, а из толпы послышались возгласы:

— Милосердия! Милосердия Феанорингам!

Впрочем, многие молчали. А некоторые смотрели с откровенной неприязнью во взгляде, и это почему-то злило Финдекано. «Что вам искать мести теперь? Вы тут, а они там, и неужели мало вам исковерканных судеб и порушенных жизней?» — думал он.

И поднял руку Намо Мандос. Мгновенно зал умолк: ни шороха, ни скрипа. И его слова падали в эту звенящую тишину, как драгоценные камни на дно колодца.

— Я слышу тебя, Фингон Отважный. Я не могу дозволить то, чего ты просишь, ибо не в нашей власти мешать судьбы Перворожденных и Пришедших следом, — сердце Финьо бешено забилось в груди, в ушах зашумела кровь, перенапряжение достигло апогея, и ему показалось, что он сейчас вспыхнет, как Феанаро. Сначала Финдекано даже не расслышал последующих слов Намо, но тот продолжал:

— Но я знаю, сколько вынес тот, за кого ты просишь, и знаю, как бьется его фэа в чертогах моих, — владыка повернулся лицом к трону Манвэ. — Я прошу тебя за него, брат мой!

Намо склонил голову, а рядом с ним бесшумно возникла его супруга Вайре. Она стояла со склоненной головой и в молчании поддерживала речь повелителя Судеб. От неожиданности Финдекано широко распахнул глаза, не в силах благодарить. Он не успел даже придумать, что сказать, как вдруг увидел, как поднимаются со своих тронов Ирмо и Эстэ. Целительница заговорила от имени обоих:

— Я знала все раны на теле Маэдроса, а супруг мой Ирмо — все раны его души, и это наполняет болью наши сердца. Милосердия, Владыка! — и оба они склонили головы.

Печальная и прекрасная со своего места поднялась Ниенна. Медленно и бесшумно она приблизилась к трону Манвэ, и нежный тихий голос ее услышали сейчас даже в самых дальних уголках бескрайнего зала:

— У нее было семеро сыновей. И я молю за каждого!

Владыка Манвэ Сулимо поднял руки вверх и закрыл глаза. Финдекано даже не понял, что произошло, так велико было его напряжение. Но потом ему рассказали, как мягкий свет коснулся лика Повелителя и глаза многих из Валар наполнились слезами. Не так часто им доводилось видеть прямое вмешательство Единого в дела Арды. Благой Эру Илуватар дал им свой ответ. Словно из ниоткуда в зале зазвенели слова. Это было удивительно и ужасно, потому что никто из эльдар еще не видел ничего подобного. И хотя многие из наблюдавших рассказали потом, что говорил Намо Мандос, было понятно, чьи слова на самом деле прозвучали сейчас в тронном зале на Таниквэтиль.

— Судьбы сынов Пламенного Духа сплетены и едины. Фингон Отважный, ты не можешь просить за одного, не прося за всех. Готов ли ты взять на себя ответственность за судьбу каждого из них?

Финьо сам не понял, как прошептал тихое «Да».

— Да будет так: все они получат возможность искупить свои прегрешения. Семеро должны будут прожить человеческие жизни среди людей. Ты же покинешь Аман и отправишься за ними в Эндоре. Ты должен будешь найти их всех и разбудить их сознание. И тогда, вспомнив, кто они и откуда, они получат право выбора. Я сказал.

Мир вокруг Финдекано закрутился бешеным вихрем, он словно падал вниз, одновременно взлетая вверх, перед ним промелькнули удивленные и счастливые глаза Финдарато и полные невыразимой надежды глаза Нэрданэль, а через мгновение он уже отключился, чтобы придти в себя в незнакомом изменившимся мире, в мире Арды, где хозяевами стали люди, Пришедшие Следом.

Приемка товара на четвертом складе имела все шансы затянуться до утра. День сегодня выдался напряженный, Марина так ни разу и не смогла выкроить время для короткого перекуса, а от мерцания старого лампового монитора, который шеф обещал поменять еще пять лет назад, с обеда болели и глаза, и голова. Да и накладных, как назло, было в два раза больше обычного. Леночка с понедельника ушла отпуск, а Валентина Ивановна заранее отпросилась на свадьбу племянника, так что Марине пришлось отдуваться за троих.

Было уже девять вечера, когда они с завскладом Миленой Андреевной, дамой строгой и весьма привередливой, вышли, наконец, на улицу. Давно стемнело. База освещалась единственным тусклым прожектором около главного входа, но на улице все равно было светло — за день навалило много снега, который теперь искрился в лунном свете. После того, как почти три недели термометр показывал температуру не выше минус двадцати, сегодняшний легкий морозец почти не ощущался, так что Маринин старенький и прохудившийся в рукавах пуховик был сейчас почти уместен. Ему, правда, давно пора было отправиться на заслуженный отдых и уступить место чему-то посолиднее, более подходящему статусу взрослой женщины, да денег вечно не хватало.

— Все, если завтра опять столько машин приедет, пойду к шефу просить в помощь кого-то из бухгалтерии, пока девчонок нет, не могу так больше, устала как собака, — Марина зевнула.

— А я тебе сразу сказала, надо к Михалычу идти было и просить, чтобы Светка Логвинова осталась или Ритка. Невозможно так работать! Вдвоем недельный объем выполняем, — Милена Андреевна, деятельная дама лет пятидесяти, навесила на металлическую дверь склада большущий амбарный замок.

— Кстати, Михалыч премию обещал за сегодня! — Марина улыбнулась. Деньги в ее маленькой семье были совсем не лишние. — Новый год через неделю, а я еще Златке подарок не купила. Не знаю, что ей понравится, такой трудный возраст.

— Премия это хорошо, — одобрительно закивала кладовщица. — А Златке-то твоей сколько, напомни, десять или одиннадцать?

— Двенадцать! — Марина почти обиделась. Ну как можно не помнить таких вещей! Ведь каждый день разговаривают, новости рассказывают друг другу. Сама Марина про всех все помнила. И про трех внуков Милены Андреевны, и про сыновей, и про обеих невесток — истеричную Дашу и ленивую Олю!

— Покупай что-нибудь из одежды. Они же сейчас такие модницы все! Только и глядишь, как бы кого не охмурили, — вот в любой ситуации Милена Андреевна, мама двух взрослых дядек и бабушка трех маленьких мальчиков, все разговоры умудрялась сводить к проискам коварных женщин. Неважно, что «женщины», может быть, еще школу не закончили!

— Милена Андреевна! Ну какое охмурение, что вы говорите! Она у меня домашняя девочка, на уме только книжки и спорт, — Марина задумалась на секунду. — Я вообще думаю купить ей доску эту, сноуборд.

— Ой, Маринка, ты что? Зачем это надо, переломает все ноги себе!

— Да нет, она вообще неплохо катается. Только своего нет, — женщины направились по полупустой улице к остановке, тут фонарей совсем не было, но дорога была привычна и не страшила. — Ну а что делать? Она же современный ребенок, сейчас без этого никак. Дорого, конечно. Но, может, Дима подкинет...

— Как он, кстати, не объявился после того случая?

Марина с мужем были уже два года как в разводе. «Тот случай» представлял собой поездку в деревню к родителям второй Диминой жены Леры, откуда Златка приехала вся в следах от укусов каких-то то ли слепней, то ли деревенских комаров и с температурой под сорок. Марина ни в чем не упрекнула Димку, хотя на работе громко негодовала и жаловалась на непутевого бывшего. Просто так там было принято, и никто бы не поверил, если бы она честно сказала, что не держит на него зла. Ни за Златину простуду, ни за свой развод.

Так уж вышло, что поженились они совсем юными, едва-едва закончив школу, учась на первом курсе университета. Может, это была детская симпатия, которая так и не переросла в любовь, а может, просто желание объявить миру о свой самостоятельности, но, как бы то ни было, развод принес обоим облегчение. Год они почти не общались, а потом случайно встретились в поликлинике, разговорились и решили остаться друзьями. К огромной радости Златы. Только если у других бывших супругов «остаться друзьями» означает лишь холодный кивок друг другу при встрече, у Марины и Димы получилась настоящая, искренняя, хоть немного и странноватая на взгляд постороннего человека, дружба — с совместными выездами «бывшей» и «нынешней» семей на природу, походами в парк и кафе. Дима и Лера, как не раз говорила себе Марина, будут первыми, кого она познакомит с новым ухажером. Правда, его пока нет, но он же непременно появится! Конечно, тридцать два это уже не двадцать, но все же Марина надежды не теряла.

Ну, а Милене Андреевне крайне интересно было услышать подробности личной жизни коллеги. Марина приготовилась к рассказу о сложностях жизни современных разведенок, как вдруг до слуха обеих донеслось грозное рычание откуда-то сзади. Женщины в страхе остановились посреди улицы. Тут было темно, единственный фонарь разбили еще в ноябре. Людей поблизости не наблюдалось. Марина медленно обернулась и от неожиданности вскрикнула. На них, скалясь, оголяя зубы и рыча, грозно шел огромный серый пес. Он был весь взъерошен, шерсть его была грязна и покрыта какими-то засохшими пятнами, оба уха продраны, а в глазах горела ярость, делающая его похожим не на собаку, а на оборотня из фильмов ужасов.

Маринин вскрик потонул в визге кладовщицы. Слева, со стороны мусорного бака, одиноко стоящего посреди пустой улицы, надвигался еще одна большая собака черной масти. Она была почти метр в холке, больше похожа на какого-нибудь мастифа, чем на дворнягу. Тупая морда скалилась, с зубов капала слюна.

Откуда-то показались еще несколько бродячих собак. Женщины оказались окружены стаей в десяток огромных рычащих ощетинившихся псин, словно ухмыляющихся беззащитности женщин.

Маринино сердце почти остановилось от ужаса. Она судорожно огляделась вокруг, ища камень или палку. Но, как назло, дорога была засыпана снегом, под которым, на асфальте, наверняка был слой льда. Пальцы Милены Андреевны мертвой хваткой вцепились в запястье Марины. «Как бы у нее с сердцем не случилось что-то нехорошее», — пронеслось в голове у девушки. «Надо успокоиться, собаки чувствуют страх, надо успокоиться». Но справиться с собой не выходило. В этот момент серая собака сзади кинулась на Марину, и она почувствовала собачьи зубы на своей голени. Прокусить плотные утепленные штаны псина не смогла, но у Марины все равно вся жизнь в одночасье пронеслась перед глазами. И тогда она закричала — как учили с детства:

— Пожар! Горим! Спасите! На помощь! — в тот же миг черный пес бросился на кладовщицу, а серый снова метнулся к Марине.

Девушка попыталась закрыть лицо и шею руками. Зубы псины были так близко, что она ощутила зловонное дыхание, словно это и не собака вовсе, а какое-то другое, гораздо более страшное животное, которому место в кино или книгах, а никак не тут, в ста метрах от остановки. Марина как в тумане видела, что Милена Андреевна упала под тяжестью черного страшилища, и удивилась тому, как сама еще не валяется на земле, хотя ее противник явно метил в шею.

Потом все произошло слишком быстро. Девушка не поняла, откуда он взялся — высоченный, огромный, нереально быстрый, весь какой-то резкий, как действиями, так и обликом. Человек появился бесшумно, движения его были четкими и точными. Одной рукой он за шкирку оттащил черного пса от кладовщицы, а второй — серого за ухо от Марины.

— А ну пр-рекратить безобразие! — негромким, но властным и четким голосом, в котором угадывалась едва сдерживаемая ярость, прошипел незнакомец. Собаки, покорно скуля, опустив хвосты, попятились прочь от женщин. — Кто тут главный? — глаза мужчины метали молнии, Марина почти физически ощутила облако гнева, окутывающее человека.

Черный пес виновато опустил морду. Незнакомец подошел к нему, взял страшную морду в ладони, нагнулся, присев на одно колено, и пристально заглянул в глаза. Секунд десять он смотрел на него в упор, а потом пес жалобно заскулил, вырвался, но не убежал, а, дрожа всем телом, уткнулся мордой в ботинки мужчины. Тот усмехнулся горделиво и довольно, как житель диких джунглей, обративший хищников в бегство.

— Я вижу, вижу, прощения просишь, — спокойно произнес незнакомец, перестав улыбаться. — Я тебе говорю: больше не безобразничать, и ребятам твоим сообщи, еще раз увижу — пожалеете. Бегите.

Собаки одновременно вскочили и унеслись прочь.

Марина и Милена Андреевна, оцепенев, смотрели на своего спасителя. А тот, как ни в чем не бывало, весьма галантно обернулся и отвесил в их сторону шутливый полукивок-полупоклон.

— Позвольте вам помочь, — произнес он и протянул руку сначала пожилой женщине, а потом Марине.

— К-как…? — только и смогла выдавить Марина. Как произошло это чудо? Как они вас послушались? Как вы с ними разговаривали? Как вы тут появились? Вопросов было много, но у нее получилось только два слова. — Как это?

А Милена Андреевна от испуга вообще потеряла дар речи. Мужчина улыбнулся обеим и словно бы никому.

— Вам на остановку? Давайте я вас провожу. Тут небезопасно по ночам, — его голос враз утратил жесткие нотки и стал мягким и заботливым. Он подставил им обе руки и непринужденно зашагал по улице, примеряясь к шагам пожилой женщины. — Вы из гостей идете?

— Не-ет, — промямлила Марина. — Мы с работы. Вон с того склада.

— Вы очень беспечны, — нахмурился он, — одни, без сопровождения в такое время!

— А вы бы с нашим начальником поговорили как с собачками, чтобы не заставлял по ночам работать, — вдруг ни с того ни с сего выдала Милена Андреевна и глупо хихикнула. Марина отчего-то покраснела за нее, но и порадовалась, что коллега в порядке, а не лишилась с перепуга рассудка.

А мужчина от души расхохотался.

— Собачки вообще-то смирные, а меня слушаются, потому что я их подкармливаю. Вашего начальника, боюсь, так, как собачек отругать не получится, ему же не перепадает от меня вкусных косточек каждое утро!

Милена Андреевна, а за ней и Марина, дружно засмеялись. «Нет, ее-то ты, может, и проведешь, а я вижу — прикорм тут ни при чем. Ты понимал их мысли, а они понимали тебя», — пронеслось у Марины в голове.

Завскладом почувствовала себя смелее:

— Скажите, пожалуйста, а как вы тут оказались? Вы тут работаете или живете?

Мужчина снова улыбнулся. Они как раз повернули из переулка на освещенную улицу, и Марина смогла рассмотреть его в свете фонарей. Он был светловолосым и стройным, но не худощавым, а скорее мощным и поджарым. На возраст — что-то неопределенное, между тридцатью и сорока, плюс-минус пара лет. Но, в первую очередь, приковывало к себе необычное лицо, обрамленное золотыми волосами по плечи. Ясные глаза как будто светились своим собственным светом, и это было невероятно притягательно. Марина даже одернула себя, заметив, что уж слишком засмотрелась на незнакомца — возле него ее обдавало то жаром, то холодом, и было безумно приятно идти вот так рядом. Хотя вместе с тем в человеке угадывался чужак. «Наверное, он не моего круга», — подумала Марина, — «слишком аристократичен, слишком властен. В такого не влюбишься запросто. Таким нужно любоваться, как будто он голливудская звезда, если позволит, конечно».

А мужчина между тем отвечал на вопрос Милены Андреевны:

— А я тут и работаю, и живу. Во-он там за углом, видите здание детской областной больницы? Я заведующий первым хирургическим отделением, Мартынов Валентин Сергеевич, можно просто Валентин. А живу через квартал отсюда, на Высокой. Как раз с работы возвращался, как вас услышал.

Светловолосый улыбнулся. Никакой мистики, правда?

— А давайте я такси вызову! Вам куда ехать?

Женщины назвали адреса. Валентин достал телефон, обычный, кнопочный, отметила про себя Марина, и стал набирать номер такси.

На улице холодало. Марина, вспотевшая было во время нападения, начала подмерзать.

Такси приехало быстро. Валентин помог им устроиться на заднем сидении, заранее расплатился с водителем, скоро попрощался и помахал рукой.

— Повезло нам этого доктора встретить, — сказала Милена Андреевна, как только машина тронулась. — Думать боюсь, что бы произошло, если б не он. Завтра сына попрошу электрошокер купить, говорят, собаки его боятся, буду теперь всегда с собой носить.

— Угу, — промямлила Марина. Говорить не хотелось. Навалилась усталость. Она почти заснула, пока машина плавно катилась по заснеженным улицам. Внезапно сердце ощутило укол, и тотчас же в груди поселилось какое-то смутное предчувствие, предвидение чего-то опасного и нехорошего. Марина открыла глаза. Сна как не бывало. Почему-то, чем ближе они подъезжали к дому, девятиэтажной панельке на другом конце города, тем чаще билось сердце. Нарастало нетерпение, и она совсем очнулась ото сна, ожидая, когда же, наконец, дорога закончится. Марина попыталась разобраться в своих мыслях и понять, из-за чего она так нервничает. Случай с собаками? Разговор с доктором? Вдруг молнией в мыслях возник образ. Злата! Что-то случилось с дочкой. Это «что-то» и почувствовало сердце и теперь мучительно болело, побуждая скорее спешить домой.

«Она большая самостоятельная девочка», — уговаривала себя Марина, — «и не первый раз мама задерживается на работе, что может случиться?» Но домашнего телефона у них не было, а Златин сотовый не отвечал, видимо разрядился и бесполезным кирпичом валялся у нее сумке.

Когда машина, наконец, подъехала ко входу во двор, Марина почувствовала было облегчение, но почти сразу поняла, что напрасно. Возле их подъезда стояла карета скорой помощи. Несколько медиков суетились возле кого-то, лежащего на носилках. Вокруг собралась толпа, в которой смутно угадывались знакомые лица соседей. Марина вскрикнула и прижала руки в лицу, заметив две светлые косички, ярко выделяющиеся на фоне зеленоватой обивки носилок. Она бы выскочила из машины на ходу, если бы Милена Андреевна ее не удержала.

Такси затормозило возле подъезда. Словно в тумане, Марина в мановение ока оказалась снаружи и подбежала к носилкам. На носилках лежала ее дочь, ее Златка. Вся правая сторона лица покрыта кровью и какой-то грязью, пуховик справа выпачкан, нога неестественно согнута. Марина смотрела в ужасе, все еще прижимая руки к губам, чтобы не закричать. «Она не может умереть, она не может умереть...» — нарастала в душе паника, душили слезы. Чьи-то руки встряхнули за плечи. Она подняла глаза. Чужие голоса накинулись на нее со всех сторон, одновременно:

— Это вы — мать? Мамаша, успокойтесь, возьмите себя в руки!

— Да, ДТП, предварительно ничего сказать не могу. Возможно, травмирован позвоночник.

— Теть Марин, Злата под машину попала, мы домой возвращались от Федоровой Ирки...

— Мариш, не плачь, все хорошо будет, подлатают, сейчас, знаешь, медицина какая!

— У вас есть какие-то документы? Страховка, паспорт?

— Я Диману набрал, он уже едет, минут через пятнадцать будет.

— Нет-нет, теплые вещи не надо, потом привезете. Садитесь же в машину. Да, в детскую областную едем.

Марина следом за врачами забралась в кузов неотложки. Она взяла руку дочери и не отпускала ее, стоя возле каталки на коленях, шепча что-то нежное на ушко. Злата была без сознания.

Приемный покой, подписи под какими-то бумагами, капельница, суета медиков вокруг дочки — все это она не могла вспомнить потом, когда все закончилось. Сплошной бесконечный кошмар, вот чем ей представились последние два часа.

Марина и так никогда не отличалась умением держать себя в руках, а тут она совсем потеряла самообладание. С трудом до нее дошло, что Злата попала под машину, пролетела десяток метров, что поломано бедро и, возможно, сильно поврежден позвоночник, наверняка есть черепно-мозговая травма, и это все очень-очень страшно. Злату увезли в операционную, и Марина сидела под дверями и всхлипывала, едва сдерживая рыдания. Ее никто не прогонял, хотя Диме сразу сказали ждать снаружи.

Ей показалось, что прошло уже несколько часов, хотя на самом деле не более пятнадцати минут, когда из операционной быстрым шагом вышла молодая женщина, ровесница Марины, по всей видимости, операционная медсестра. Она отмахнулась от всех вопросов и размашисто поспешила через коридор к посту.

— Лена, звони Мартынову! — не доходя метров пяти, громогласно, на все отделение, крикнула она. — Скажи, его случай.

— Вероника Викторовна, так Валентин Сергеевич двое суток на ногах был, только час назад домой ушел, он же спит наверняка!

— Буди, без него не справимся...

«Мартынов» — это определено что-то знакомое, что-то, что имеет к ней отношение. Но кто это, Марина помнить не хотела. Та часть ее воспоминаний, которая не была связана с дочкой, сейчас пребывала в дремоте, словно накрытая паутиной. Дежурная медсестра набрала телефонный номер. Трубку, по всей видимости, сняли сразу, медсестра начала что-то тихо объяснять и отвечать на вопросы.

— Вероника Викторовна, он будет через десять минут.

— Хорошо, Лен. Я в операционную, мы его ждем.

Марина, наконец, отважилась задать вопрос:

— Как она?

Медсестра посмотрела на Марину в упор и ответила резко, видимо, в своей обычной манере.

— Случай тяжелый. Но если за дело возьмется Мартынов, шансы есть.

— Шансы на жизнь? — с мольбой и слезами на глазах, с дрожью в голосе спросила Марина.

Вероника Викторовна покровительственно улыбнулась.

— Ну, и на жизнь, и на здоровье. Доктор очень хороший. Обычно мы не обнадеживаем заранее, но Валентин Сергеевич — наш талисман и волшебник.

Марина вернулась на свое место под дверями операционной и стала ждать. Через десять минут и правда в отделение легкой и быстрой походкой вошел ее вечерний спаситель. Неужели он двое суток не спал? Сейчас врач был в зеленом медицинском костюме, волосы собраны и спрятаны под шапочку — уже готов к операции. Заплаканную Марину он заметил, удивленно поднял бровь, коротко спросил:

— Дочь? — она кивнула. Валентин зашел в операционную.

Потянулось время ожидания. Марина не знала, куда себя деть. Прошел час, потом второй. Чтобы что-то сделать, она вышла в общий коридор к Диме. Он тоже не находил себе места и тотчас же накинулся на нее с вопросами. Но ничего нового она ему рассказать не смогла.

— Знаешь, радует то, что хирург, по всей видимости, большой профессионал, — попытался успокоить Марину бывший супруг. — Опытный, завотделением. А еще... — он, почему-то замолчал и смутился, — мне тут сторож рассказал, что Мартынов не как все оперирует, — Дима опустил глаза и покраснел, — он еще и как будто колдует, шепчет во время операции над ранами.

Марина испуганно подняла на него глаза. Вспомнился случай с собаками. Но рассказывать про это она не стала. Что же это за доктор такой?

Мимо прошаркала пожилая санитарка в пуховом платке поверх медицинского халата:

— Ребят, вы поспите, поспите. Все хорошо будет, — тихонько посоветовала она.

Но, конечно, ночью никто не спал. Оставив Диму в коридоре, Марина вернулась на свой пост под дверями операционной. Она сидела на полу, молясь про себя Богу, обещая ходить в церковь каждое воскресенье и поститься по всем постам. Время тянулось очень медленно. Прошло уже десять часов с начала операции, когда, наконец, двери операционной открылись, и Злату вывезли на каталке. Марина кинулась к дочке. Та была еще под действием наркоза, бледная, но вполне живая. Каталку перевезли в палату, и реаниматолог с огромной осторожностью переложил Злату на кровать.

— Через минут тридцать она начнет просыпаться. Дайте ей попить, если что, медсестру зовите.

— Доктор, как прошла операция? — с дрожью в голосе спросила Марина.

— Хорошо прошла. Да спросите лучше у Валентина Сергеевича, вон он идет.

Давнишний знакомый и правда стоял в дверях палаты. Он выглядел гораздо хуже, чем вечером. Лицо стало бледным до синевы, глаза глубоко запали, но тот самый свет, который удивил Марину накануне, из глаз не пропал, а, напротив, сиял еще ярче. Женщина быстро подошла к нему и повторила свой вопрос. Он тепло, очень по-доброму улыбнулся ей.

— Все будет хорошо, — голос был каким-то хриплым, севшим. — Операция прошла успешно, через месяц Злата в школу вернется, только вот Новый год, боюсь, в больнице встретить придется.

От его слов, от взгляда, тревога покидала измученное сердце матери. Она тоже, наконец, счастливо улыбнулась.

А потом почувствовала, что доктор почти без сил, только что не падает от усталости, вспомнила, что не спал трое суток, и удивилась, как он еще стоит на ногах. Куда подевался тот грозный воин, которого она встретила вчера на улице? Перед ней был измученный, вымотанный до основания человек. Впрочем, человек или волшебник?

Валентин подошел к Злате, пощупал пульс.

— Минут через тридцать очнется, — с готовностью повторил реаниматолог.

— Очень хорошо... Проводи меня, пожалуйста, домой, — почти шепотом сказал Валентин и с явным облегчением оперся на руку коллеги, почти повиснув на ней.

Марина смотрела вслед удаляющимся мужчинам, которые всю ночь спасали ее ребенка, и плакала от счастья. Потом она достала сотовый и набрала Димин номер.

Когда девочка проснулась, папа и мама оба были рядом с ней и держали за обе руки.

— Солнышко, как же ты нас всех напугала... — прошептала Марина, смахнув слезинку. — Я тебя очень люблю, золотце мое, не делай так больше.

— Мамочка, прости, я тоже тебя люблю. И папу тоже. Дайте водички...

Дима поддержал Злату за плечи, а Марина поднесла к губам стакан с водой. Девочка была слаба и еще не до конца отошла от наркоза, но поговорить ей очень хотелось.

— Мамочка, у доктора были такие яркие глаза! Я видела их все время, пока спала. Он разговаривал с моей спинкой и с ножками и просил их не болеть.

Дима снисходительно улыбнулся и погладил дочку по головке. Конечно, наркоз еще не прошел, вот и чудится непонятно что. А у Марины заныло под ложечкой и часто-часто забилось сердце. Вскоре Злата заснула, улыбаясь светлой и спокойной улыбкой чему-то своему. Она спала долго, до обеда, а Марина и Дима сидели рядом с ней и берегли ее сон. Пару раз забегала дежурная медсестра и приносила градусник. Температура была стабильной, и это был отличный знак. В обед приехала Лера и привезла Златкиного любимого игрушечного зайца, с которым она, впрочем, не спала уже пару лет, и термос с домашним бульончиком. Дочка окончательно проснулась и с удовольствием ела бульон и болтала. Ближе к восьми вечера Злата зевнула и сообщила, что будет спать.

Марина попыталась было отправить Диму домой, но он объявил, что никуда не уйдет, пока не будет окончательно уверен, что с дочкой все хорошо, а через двадцать минут отрубился в неудобной позе, стоя на коленях, положив голову на край Златиной кровати.

Последние четыре часа Марине мучительно хотелось курить. Напряжение наконец покинуло ее, и вероломное тело решило вспомнить, что раньше сигареты всегда приносили ей облегчение. Сначала она пыталась бороться с навязчивой мыслью, но потом решила, что проще выкурить одну сигаретку, чем так страдать, и, не особо терзаясь угрызениями совести, залезла Диме в карман в поисках неизменной пачки Winston-а.

Где в детской больнице находится курилка, Марина не имела представления. К тому же она смутно помнила, что сейчас, вроде как, совсем запретили сигареты на территории различного рода учреждений, тем более больниц, и тем более детских. Она тихонько выскользнула из отделения и стала искать укромное местечко. Время, отведенное на посещения, уже вышло, и больница опустела. Дневной персонал разошелся по домам, остались только дежурные врачи и медсестры, но и те, и другие, конечно же, не болтались по коридорам, а сидели в уютных ординаторских и сестринских. Марина на цыпочках спустилась по неосвещенной лестнице на первый этаж. Вниз, в подвал, вел еще один лестничный пролет. Марина огляделась по сторонам и шмыгнула туда. Это оказался цокольный этаж. Впереди был широкий коридор, в который выходило множество дверей, вдоль стен стояли кушетки. Мгновенно нахлынул страх: а что, если это морг? С детства она до жути боялась оказаться в подобном месте. Опасаясь увидеть страшную надпись на дверях, Марина все же сделала пару шагов вперед. «Цитологическая лаборатория» — прочитала она. От сердца отлегло. Марина зачем-то подергала дверь и, убедившись, что та заперта, прошла вперед до конца коридора, наконец обнаружив то, что искала — коридор поворачивал направо и заканчивался распахнутой дверцей, ведущий в тупичок. Здесь стоял потрепанный стул и видавший виды столик, на котором примостилась консервная банка с бычками. Под потолком было открытое настежь окошко.

— А вот и курилка, — обрадовалась Марина. Неторопливо она достала пачку сигарет, нашарила в кармане зажигалку, как вдруг рука остановилась на полпути. Вниз кто-то спускался. Марина замерла на месте преступления, соображая, какой штраф положен за курение в детской больнице. Осторожно, стараясь действовать бесшумно, она отошла в самый темный угол. В стекле дверцы, отделяющей ее укрытие, отражался в свете ламп общий коридор.

Она чуть не выронила из рук пачку сигарет, когда разглядела в неверном отражении стекла Валентина. Он быстрой походкой пересек коридор, и Марина испугалась, что доктор застукает ее. Но он резко развернулся на каблуках и пошел обратно. Было заметно, что мужчина сильно нервничает. Он ходил туда и обратно по коридору, иногда останавливаясь и нетерпеливо запуская обе руки в свои длинные волосы, сжимая голову и зажмуриваясь.

Внезапно Валентин остановился, замерев на несколько секунд, медленно повернулся в сторону выхода. По лестнице спускался кто-то еще. В Марине боролись любопытство и страх. Она чуть развернулась, чтобы лучше видеть происходящее. Вошедший был высок, примерно того же роста, что и Валентин, так же грациозен и строен, но, пожалуй, даже изящней и тоньше ее знакомого, если это вообще было возможно. Длинные черные волосы, свободно ниспадавшие на плечи, были убраны назад. Лицо пришельца рассмотреть было сложно, но Марина была уверена, что, заглянув ему в глаза, она бы увидела уже знакомый ясный свет.

Валентин тем временем напряженно замер, жадно, неотрывно рассматривая темноволосого. Тот ждал. Наконец доктор (доктор ли?) первым нарушил молчание. Голос его был хриплым, словно севшим.

— Кто ты? Почему ты преследуешь меня, и чего от меня хочешь? Мне кажется, что я должен тебя знать, но я тебя не помню, — Марина отчетливо почувствовала панику и страх Валентина.

Темноволосый ответил не сразу, как бы обдумывая ответ.

— Так ты меня не узнаешь.., — наконец проговорил он. — Я и не предполагал что может быть — так, — он помолчал. — Я — Финдекано, и я пришел сюда не ради тебя, потому что любить тебя ни у кого не может быть причин.

— Так зачем же ты пришел, и что тебе от меня надо? — почти шепотом спросил Валентин.

— Я пришел ради твоего брата. Но ты — один из семи, и как бы я не относился к некоторым из вас, вы едины. Великие назвали ваши судьбы сплетенными, и если я хочу блага для Майтимо, то должен нести благо и для тебя... Тьелкормо!

При звуке этого имени врач вскинул на говорившего глаза, а потом его качнуло как от удара. В попытке сохранить равновесие, он отступил одной ногой назад, но это ему не удалось, и, словно в невыносимой муке, схватившись руками за голову, он, как подкошенный, рухнул на колени перед Финдекано. Тот отступил на шаг назад и в изумлении смотрел на распластавшегося... Тьелкормо? Какое странное имя.

— Ты вспомнил?! Тьелко, получилось? — наверное, Финдекано хотел крикнуть, но получился восторженный шепот. Тьелкормо не отвечал. Он раскачивался из стороны в сторону, продолжая держаться за голову руками. Так продолжалось с минуту. «Не повредился ли он разумом?» — подумала Марина. А Финдекано терпеливо ждал.

— Я помню, — наконец нарушил тишину Тьелко. Голос его звучал глухо и болезненно. Как после операции, когда он так устал, что не мог держаться на ногах, подумалось Марине. — Я помню тебя, Финдекано Нолофинвион. И помню братьев. И смерть, и Мандос тоже помню. Зачем ты тут?

Финдекано глубоко вздохнул и выдохнул. Потом шагнул в сторону, устроившись на кушетке. Марина перестала видеть его лицо. Валентин (про себя Марина продолжала называть его так) наконец поднял голову и, не вставая с пола, прислонился к стене, упершись в нее спиной и вытянув ноги.

— Тьелко, прошло много лет ожидания. Много эпох. И я просил перед судом Валар позволения для твоего брата вновь жить среди эльдар. Я не получил ни отказа, ни обещания. Мне было сказано, что вы едины и получить что-то для одного, а не для всех нельзя. Так вы получили испытание и шанс на искупление. Прожить человеческую жизнь тут и исправить что-то в себе, исцелить свою фэа самостоятельно, будучи лишенными памяти и получив возможность построить себя заново. Я должен найти вас всех. И если все до одного вы справитесь со своей задачей, вы получите право вернуться. Тебя я нашел первым...

Финдекано замолк. Тьелкормо не торопился с ответом, он сидел, уставившись куда-то в стену напротив себя. Спустя минут десять, он, наконец, заговорил.

— Дети Диора. Элуред и Элурин, — шепот его был едва слышен. — Это то, из-за чего я не мог покинуть Мандос. Пусть я убил их и не своими руками... Ответственность все равно на мне. Я не мог простить себе это. Как не могу простить и сейчас. Ты меня ненавидел за Лосгар, но не это жгло мою душу. Берен меня ненавидел за мою страсть к Лючиэнь, а я любил ее, как любим мы единственный раз в жизни. И хоть больше не суждено мне обрести счастье, но и это …не стало тем, что не дало мне покинуть чертоги, — он уронил голову на руки.

— Ты — лекарь?

Тьелкормо поднял глаза.

— Я детский хирург. Ну да, лекарь, — он улыбнулся, и его лицо посветлело. — А я все не мог понять, почему меня сюда тянет и почему я не могу и дня прожить без моей больницы. Они... такие беззащитные. Я никогда не был целителем, но какие-то способности, как у любого эльда, у меня есть. Вот и стараюсь. Это искупление, Финдекано?

— Я не могу ответить на твой вопрос, точный ответ знает лишь Единый. Но если ты хочешь знать мое мнение — да, это оно, — голос Финдекано потеплел, и Марина почувствовала в нем улыбку. — Наверное, ты готов предстать перед судом и получить прощение.

Тьелкормо опять надолго замолк, обдумывая ответ.

— У меня сейчас в отделении трое в тяжелом состоянии, среди них новорожденная девочка, всего три недели... Финьо, не могу я их оставить. Давай, мы попозже поговорим о суде Валар и прощении? Тебе же надо найти братьев? А я никуда не денусь, я тут, в хирургии всегда, — он виновато улыбнулся и поднялся с пола.

Финдекано тоже встал. После секундного замешательства порывисто подошел к Тьелко и крепко обнял его. И тот ответил на объятие. Потом они чуть отстранились, продолжая держать руки на плечах друг у друга. В глазах Финдекано плясали веселые и хитрые огоньки.

— Не так давно мы праздновали свадьбу дочери сына Элурина, — сказал он с улыбкой. — Элуред тоже там был.

— Так они не погибли тогда?! — воскликнул Тьелко в сильном волнении.

— Нет, дорогой родич, не погибли. Они были сильно напуганы, а Майтимо в доспехах, залитых кровью, со своим жутким обрубком, — Марине почудилась горечь в голосе, — напугал их еще больше, чем твои люди. Но они спаслись и вышли к своим.

Тьелкормо улыбнулся широко и радостно.

— Найди братьев, — проговорил он звонким голосом. — Я очень по ним соскучился!

Марина просидела в своем укрытии еще минут сорок после того, как оба мужчины поднялись вверх по лестнице. Курить ей совершенно расхотелось. Она все вспоминала подслушанный разговор и ломала голову над тем, что это было. В конце концов она прокралась в свою палату. Злата и Дима спали почти в тех же позах, в каких она их оставила. Марина прилегла рядом с дочкой и практически сразу заснула.

Утром она убедила себя, что ночной разговор ей приснился.

Воодушевленный скорым успехом с Тьелкормо Финдекано думал, что и остальные братья найдутся так же быстро. Ему это казалось естественным и правильным, ведь ради этого он сюда и пришел.

Тьелко ему повстречался спустя всего несколько дней после появления в Арде. Финьо тогда был еще ошеломлен и потрясен переходом и не до конца пришел в себя. Собственное тело казалось ему и родным, и чужим одновременно. Да, пожалуй, он чувствовал Арду так же, как и до перехода, и Силы, приводящие в движение мир, остались доступны его сознанию: он по-прежнему ощущал движения ветра, воды, пламени, тверди и мог заглядывать в суть этих вещей. Но что-то неуловимо изменилось в реакциях роа — тело стало хрупким и ранимым, и это пугало. Малейший порез не заживал по нескольку дней.

Но еще больше поражали изменения в мире, которые постигли Эндоре под властью людей. Он бездумно шел по улицам города и вглядывался в лица Пришедших следом. Их язык был довольно сильно похож на вестрон, но значительно проще и еще, пожалуй, лаконичней. Для одного и того же явления на родном для Финьо квэнья существовало десятки разных названий, употребляемых в зависимости от контекста, тут же «закат» был просто закатом, а «восход» — просто восходом. Большинство слов были хорошо знакомы, а незнакомые было не сложно разложить на составные части и понять смысл. Письменность использовалась повсеместно. И это было понятно: для смертных буквы были не забавным развлечением, как для эльфов, а насущной необходимостью, ибо представляли собой единственный способ сохранить память и знания и донести их до следующих поколений. Финдекано и раньше было сложно представить, как это, не знать того, что было эпоху или даже тысячу лет назад. Он сам подробно представлял себе всю историю мира: и те эпохи, что застал сам, и более древние по рассказам Финголфина и Финвэ. Жизнь смертных была настолько быстротечна и так коротка, что прошлое, отдаленное от сегодняшнего дня хотя бы парой сотен лет, становилось смутными преданиями.

Но люди пятой эпохи были другими. О, они наверняка понравились бы Феанору — в них была тяга к знаниям и к изобретениям. Они изобрели способ фиксировать память не только на бумаге, но и иными способами. И эти способы были удобны и подвластны любому, а не только некоторым из Великих! Образы прошедшего возникали перед людьми по их желанию, словно видения, которые навевает Ирмо в своих Чертогах, и называлось это чудесное искусство «кино». Тут не нужны были палантиры с их капризной сущностью, потому что мастера изобрели телефоны и научились делать их столько, сколько было нужно огромному миру. Но больше всего его внимание привлекали автомобили. Им была доступна такая скорость передвижения, которой принц и не представлял раньше, и ему особенно сильно хотелось поближе познакомиться именно с этим людским изобретением. Финдекано определенно нравилась эта новая Арда!

Он часто представлял себе, кем стал тут Майтимо и каким он его найдет. Его прекрасный родич был равноодарен многими талантами. Когда-то Руссандол тонко чувствовал цвета и тени и очень красиво рисовал. Финьо было особенно приятно после возвращения из Мандоса найти в своем старом родительском доме, покинутом много столетий назад, легкий акварельный набросок, сделанный братом задолго до Исхода, даже до того, как Моргот, которого тогда еще звали Мелькором, покинул темницу и появился в Амане. То был портрет юного, только-только распрощавшегося с детством Финдекано. Художнику удалось передать наивный и вместе с тем решительный взгляд, выдающий твердый характер юноши и нежность, с которой тот смотрел на живописца. Финьо с тех пор носил этот портрет с собой, иногда рассматривая его, вспоминая тонкую руку, легко и точно оставляющую мазки на бумаге, и внимательные серые глаза, старающиеся подметить все самые незначительные нюансы.

Но время шло, а Майтимо не появлялся. Сначала Финдекано просто бродил по улицам, в надежде однажды повстречать друга, как он повстречал Тьелкормо, но прошел месяц, а за ним и второй, и Финьо понял, что для достижения результата тактику придется сменить. К тому же его подстегивало время. Первый раз в жизни он испугался не успеть. Смертные жизни быстротечны! Эти два потерянных месяца — не капля в море, а довольно значительный отрезок жизни, который он украл у себя и Руссандола своими пассивными поисками.

Зимние ночи были холодны и длинны, и Финьо требовалось временное прибежище. При помощи Тьелко он снял небольшую, скромно обставленную квартирку, и теперь у него, по крайней мере, было где переночевать. И хоть он и привык к ночевкам на открытом воздухе, оказаться в постели после двух месяцев сна на жестких заснеженных и обледеневших скамьях в одиноких парках и скверах было приятно. Требовались деньги, и опять-таки, по совету Тьелкормо, Финьо попробовал отправить в издательство свои стихи и с удивлением получил задаток за публикацию сборника. Это решило некоторые текущие проблемы и освободило руки для дальнейших действий.

Финдекано помнил о словах Валар: братья неразрывно связаны друг с другом, беря ответственность за судьбу одного, он взял ее и за судьбу остальных. Но где их искать, он не имел никакого представления.

Что он знал о братьях Руссандола кроме того, что все они неуравновешенны, неугомонны, легко поддаются гневу и ярости, подавлены и побеждены Клятвой? Финьо никогда не давал себе труда узнать их теснее. Разве что Макалаурэ, самый близкий брат Руссо, вызывал симпатию. Его судьба была печальна, и если бы Майтимо не занимал все мысли Финьо, он ужаснулся бы этой судьбе.

Финдекано был приятно удивлен, что Тьелкормо не такое чудовище, как о нем говорят. Вина за то, что его именем беззащитных детей оставили умирать в холодном зимнем лесу, лежала на Охотнике чудовищным бременем и вынуждала фэа искать в чертогах Мандоса не излечения, а наказания. Теперь же, когда он узнал, что оба мальчика остались живы, с его плеч словно сняли огромную ношу. Валентин, как его звали в этом мире, еще с большим энтузиазмом, граничащим с самоотречением, отдавал все силы больнице и находил в этом удовольствие. Финдекано же было его жаль, он понимал теперь, что должен чувствовать Тьелко — эльфы любят раз в жизни, а его любовь оказалась безответной. Финьо даже думать было жутко, что было бы с ним самим на месте родича. Что было бы, если бы не было всего этого — этих внимательных серых глаз, которые следили за ним, когда Майтимо думал, что он спит, целомудренных родственных объятий, и уже позже — слов и обещаний, наполненных иным смыслом, ярче и мимолетнее? Что было бы, если бы Руссо любил не его? (А в любви кузена Финдекано не сомневался, пусть никогда они и не говорили об этом открыто).

А у Тьелкормо всего этого нет, и надежды тоже нет, и это наполняет его поступки особенным благородством. Кто знает, был бы способен на это сам Финьо?

Он тряхнул головой. Все размышления — после. Когда он сделает свое дело, тогда и для них будет время. Финдекано достал лист бумаги. С некоторым удовольствием написал изящным тенгваром «Тьелкормо» и дорисовал жирную галочку напротив.

На секунду задумался, кого из братьев вписать следующим, и вывел своим быстрым порывистым почерком имя: «Макалаурэ». Менестреля нет и не было в Чертогах, и он до сих пор бродит по дорогам Арды. Тут должно быть много зацепок. Гениальные людские композиторы: Бах, Вивальди, Бетховен, Вагнер... Искать по архивам и библиотекам, изучать личные письма, воспоминания друзей, записи экономок — надо искать любые зацепки, где-то должно было проскочить! Может, была всего одна встреча, а может, и более близкое знакомство. А вдруг кому-то из Великих Певец подсказал тему или мотив? Надо слушать! Все слушать. И фуги Баха, и симфонии Бетховена, и оперы Вагнера. Возможно, где-то и сам Финьо признает авторство. Ведь Кано — это музыка, в любом состоянии он творил, потому что это его суть.

Финьо оставил на листе место и написал следующее имя: «Каранистиро». Если честно, из всех братьев Руссо этот вызывал у Финдекано меньше всего любопытства. Карантир Темный. Вроде как он был талантливым кузнецом, хотя, конечно, его умения и нельзя было сравнить с даром их отца или Куруфинвэ. Но благодаря дружбе и работе с наугрим Морьо многому научился. В его замке были самые роскошные и изысканные комнаты, на отделку которых ушло множество самоцветов и драгоценных камней. Финдекано был там лишь однажды, но ему очень понравились и светлые витражные окна, и изысканные анфилады парадных залов, и комната, которую ему отвел хозяин замка, там было так уютно и тепло, а покои Руссандола располагались совсем близко. Финьо и представить было страшно, до чего довели бы этот прекрасный дом старшие феаноринги, которым, казалось, вообще не было дела ни до какого комфорта! И Майтимо, и Макалаурэ могли спать на голой земле и есть самую простую пищу и не чувствовать при этом никаких неудобств.

А ведь, пожалуй, Морьо вообще больше остальных сыновей Феанора был склонен к покою и уюту. Было в нем что-то такое... неуловимо человеческое! Жить в тепле, в достатке, с любимой женой и детьми. Странно, что до этого Финьо ни разу не приходила в голову такая мысль — Морьо для всех был просто самым гневливым сыном Феанаро. Он наверняка женится и будет жить спокойной жизнью обычного обывателя, и его будет не просто найти. Финьо поставил знак вопроса напротив имени Каранистиро.

«Куруфинвэ» вывел Финдекано. Атаринкэ он, пожалуй, не любил больше прочих. Этот —склонен к хитрости, лжи и коварству. Он предал собственного сына. Властолюбец, диктатор и самый ярый отцовский последователь. Финьо, как наяву, видел факел в руках у Куруфинвэ, когда тот жег корабли в Лосгаре. О, да! Этот наверняка не просил бы Феанаро остановиться. Даже, если бы на борту был его собственный сын. И только воля Майтимо всю жизнь сдерживала его натуру. Где его искать? Пожалуй, среди политиков и дельцов, среди теневых хозяев этого мира, которые из своих кабинетов управляют жизнью Арды; среди военных, причем высших армейских чинов, среди воротил преступного мира. Финдекано поморщился. Что тут подойдет? Смотреть телевизор, читать газеты. Возможно, знакомое точеное лицо нет-нет, да и попадет в объектив камеры? О, его ни с кем не спутаешь! Темные вразлет брови, хищный взгляд, острые скулы, внешне он больше всех похож на Макалаурэ, но тот — скорее печален и мечтателен, а Курво — стремителен и быстр как клинок.

«Амбруссар». Финдекано не очень много о них знал. Младшие братья Майтимо были еще совсем юными, когда случился Исход, они не перешагнули даже подросткового рубежа. В Валиноре Финьо видел их лишь однажды, когда Феанаро и Нэрданэль устроили пир по случаю их рождения, созвав всех родичей и друзей. Это был последний праздничный день, никак не омраченный враждой Первого и Второго Домов. Все словно забыли на время разногласия, веселились и поздравляли счастливых родителей. А Финьо отлично провел этот день с Майтимо, Кано и Финдарато в беседах, спорах и мечтаниях. Где можно искать близнецов? В Амане они проявляли склонность к охоте. Кем они стали тут? Может, путешественниками? Покорителями дальних земель, коли тут они еще остались? В одном он был уверен — всегда вместе. Их надо искать вместе.

Осталось самое сложное. Соблазн написать это имя первым Финдекано откладывал, словно растягивая предвкушение. Медленно и аккуратно он написал «Майтимо». Точка. Что будет за этой точкой? Кем мог стать брат — тут? Мужчина, которому из всех искусств ближе всего война, а из всех талантов — умение зажигать в чужих сердцах пламя гнева и мести и вести за собой армии? Финдекано откинулся на спинку стула, отложив ручку, и тихонько усмехнулся уголком рта. Он сомневался, что тут, в этой чужой и чуждой Арде, принадлежащей не Перворожденным, а Людям, у брата будет хоть малейшее искушение применять свои специфические навыки и таланты.

Правда состояла в том, что он и понятия не имел, где искать того, ради кого он здесь оказался. Если с братьями характеры, таланты и привычки давали хоть какие-то зацепки, то тут... А ведь Руссандола он знал лучше, чем их всех! Финдекано оперся локтями о поверхность стола и уронил голову на ладони, закрыв ими глаза. Надеяться на чудо? Искать все странное и непонятное, что не вписывается в рамки этого мира? Просеивать тонны информации в поисках крупицы истины? Но чтобы знать, что тут понимается под странностями, надо изучить этот мир, его законы и особенности. «Да, наверное, так» — сказал он себе. — «Учить, познавать, изучать. И у меня не будет на это вечности».

Король Фингон тяжело вздохнул, поднялся и подошел к окну. Его небольшая квартира размещалась на первом этаже высокого здания, и в окно было хорошо видно улицу. Был поздний вечер, уличные фонари тусклым светом озаряли пустую дорогу, деревья с торчащими в разные стороны оголенными ветвями раскачивались от ветра, и этот ветер закручивал в вальсе посеревшие прошлогодние листья, а мелкий дождь моросил по стеклу, норовя к ночи превратиться в снег. «Как же этот мир мало похож на Аман, и как много у него общего с Белериандом нашей юности!» — пронеслось в голове. Финдекано долго всматривался в тусклый неприветливый пейзаж за окном, позволяя воспоминаниям постепенно заполнять свой разум целиком, поддаваясь им и находя в этом если не радость, то покой. Да, тут было все то же. Дожди, такие же серые дожди, как и те, что били за окнами его дома на берегу Митрима. Он помнил и их ближайшую родню — холодные ноябрьские ливни, врывающиеся сквозь стрельчатые окна, лишенные ставен, на каменные полы башни Химринга. Маэдрос, лорд и правитель восточных земель, и он, Фингон, к тому времени уже год как король, сидели в тот вечер у камина. На низком столике стояла початая бутыль вина, две широкие чаши и фрукты. Они говорили об отце, Финголфине, с теплотой и грустью вспоминая все хорошее, что было. Говорил, конечно, больше Финьо, но Майтимо слушал внимательно, и Финьо знал, что он понимает. В тот вечер им, несмотря на холод, было хорошо и спокойно, а король впервые за прошедший год чувствовал не острую боль от потери, которая рвет сердце на части, а лишь грустную печаль утраты.

Финдекано закрыл глаза, и на них невольно навернулись слезы. В тот же миг он замер. Да он же жалеет себя! Он смеет жалеть себя!

Все его тело напряглось, кулаки гневно сжались. Король Фингон распахнул глаза и вслух, громко и отчетливо, голосом, звенящим от ярости и злобы на самого себя, произнес:

— Время быстротечно. Я не буду предаваться воспоминаниям! Клянусь, пока моя цель не достигнута, Валар мне свидетели, я возьму себя в руки!

Этого ему показалось мало и, со всей силы замахнувшись, он ударил по стеклу. Осколки разлетелись в стороны, кровь брызнула из порезов. Финдекано с глухим рычанием отскочил от окна. Нет, он не безумец! Он удержит свой разум на той грани, с которой Майтимо оступился, отдавая себя во власть огненной стихии. Людское тело хрупкое и слабое, воспоминания, как и боль от них, разрушат его роа раньше времени. И поэтому надо захлопнуть окно в мир своей юности и смотреть только вперед, жить только настоящим. Да, пусть эльфам это не просто, но это единственный путь. Остальные пути разрушат его жизнь и не приведут к цели. А клятву надо сдержать, не смотря ни на что! Пусть она будет вести его и беречь от сумасшествия. Ведь на кону гораздо большее, чем Сильмариллы — это схватка со временем за душу Майтимо!

Исполненный решимости он снова сел за стол. Не обращая внимания на кровь, которая сочилась из множества порезов, Финдекано взял другой лист бумаги.

«1. Телевизор» — да, эту вещь купить было крайне необходимо. Через вещание данного прибора люди узнавали новости, и влияние его было поистине огромно. Финьо уже видел эту вещицу у кузена и оценил преимущества. Кто знает, может важная информация для эльфа промелькнет среди людских новостей?

«2. Ноутбук» — что это такое, Финьо узнал у юного сына хозяйки, сдавшей ему эту квартиру. Парнишка всегда ходил с этой штукой подмышкой, и, немало подивившись на безграмотность взрослого, подробно рассказал про глобальную сеть Интернет. Финдекано пришел в восторг! Еще бы, до такого не додумался даже сам Феанаро! Спрашивать о слишком очевидных для мальчишки вещах Финьо не стал, чтобы не вызывать подозрений, но пометку в своей памяти сделал. Знакомство с этим полезным предметом сулило ему успехи в поисках.

«3. Автомобиль» — Финдекано мечтательно улыбнулся. Пожалуй, это средство перемещения ему особенно хотелось иметь. Как повезло людям, что они могут использовать такие изобретения!

Подумав немного, Финдекано вывел следующую строчку.

«4. Деньги» — это мир людей, мир большой и сложный. И в любом случае, деньги в этом мире ему будут необходимы. Стихи издательство приняло на ура, но вознаграждения на многое не хватит, а Финдекано нужны деньги и для жизни тут, и для поисков, и для поездок, и для приобретений. Продать ему было нечего, и он сомневался, что его творчество будет материально оцениваться с какой бы то ни было регулярностью. Как и Тьелкормо, он был одарен способностью чувствовать недуги роа и оказывать помощь страждущим, но настоящим целителем он не был, призвания такого не чувствовал, да и видя, сколько времени отнимает у брата его больница, понимал, что такой вариант заработка ему не подойдет.

Финдекано в замешательстве почесал в затылке. Музыка? Да, музыкант из него был неплохой, для людского мира даже выдающийся. Но нет, пожалуй, нет. Менестрель это призвание, а не ремесло. Рассеяно прошелся взглядом по скромной обстановке комнаты. Взгляд зацепился за уродливую металлическую статуэтку, которая должна была бы изображать подсвечник в виде девушки, а на деле представляла собой убогую безвкусицу, которая резала эльфу глаза. «А что, если попробовать с металлом?» Да, пусть и это тоже не совсем его дар, и до мастеров Первого Дома ему очень далеко, но, распространяя свои творения по миру, он сможет оставить о себе весточку. В вырезанном из золота или серебра цветке обычный человек не увидит ничего, кроме красивого ювелирного украшения, но если этот цветок попадается на глаза кому-нибудь из сыновей Феанаро, возможно его красота сможет пробудить дремлющую память.

— Да будет так, — произнес вслух Финдекано.

Так вышло, что прошло еще два месяца, прежде чем Финьо сумел воплотить свою идею в жизнь. И к началу весны у него действительно появилась своя мастерская. Она совершенно не походила на кузницу, а шлифовальные станки и машинки казались излишеством, ведь он привык все делать при помощи одних только рук и простых инструментов. Но очень скоро Финдекано оценил и эти людские изобретения. Первым, что он выковал, стал потрясающей работы перстень с большим гранатом, находящемся в самом сердце золотой звезды Феанаро. Он сам остался доволен своей работой, хотя и радовался, что непревзойденные мастера нолдор вряд ли увидят кольцо, так как на их взгляд оно было бы простовато. Эта его первая работа была продана покупателю из другой страны, и Финдекано порадовался этому факту. Потом было еще много колец, серег и подвесок. Они расходились по миру, неся на себе печать работы мастера из Благословенного Амана.

Мастерскую ему сдали за небольшие деньги двое молодых ребят, получив в обмен право на продажу его произведений («эксклюзивную», как несколько раз подчеркнул старший из них) после того, как Финдекано показал им кинжал, выкованный им еще в Хитлуме, и вид этого орудия заставил обоих раскрыть рты от изумления. По правде говоря, эльф и сам гордился этой работой.

Молодые люди, оба сыновья очень обеспеченных отцов, не прожигали бездумно деньги, как часто бывает среди людской молодежи, а напротив, были увлечены идеей поиска всего прекрасного, что можно сотворить из металла. Своей пытливостью и тягой к знаниям они неуловимо напоминали Финьо сородичей. Он сам не понял, почему они поверили в его талант сразу и почему доверились ему, совершенно незнакомому «человеку». Но Финдекано был эльда, хоть и связанный людской сущностью, и, возможно, это помогало ему находить подход к людским душам. Ребята часто заглядывали к нему в мастерскую, и как-то постепенно Финьо начал открывать им секреты мастерства нолдор. Гласной договоренности между эльфом и людьми не было, но фактически они стали его учениками, проводя в мастерской все больше и больше времени.

Старшего звали Виктор, и его имя означало победу. Он был упорным и терпеливым, старался во всем добиваться поставленной цели и не позволял себе ни в чем ограничиваться полумерами. Если он брался за работу, то не оставлял ее, пока не оставался полностью доволен своим произведением. Он был серьезен и вдумчив. Финдекано старался не хвалить его, если не было стоящего повода, потому что юноша не принял бы такой похвалы. Зато когда эльда видел, что из-под резца юного ученика выходила поистине достойная вещь, он не скупился на похвалы, и глаза молодого человека горели от заслуженного одобрения.

Второго, младшего, звали Андрей, «отважный». Он и был таким: резким, смелым, решительным. Андрей не примерялся по нескольку раз, прежде чем сделать движение резцом, а, поддаваясь порыву, творил быстро и точно. Пожалуй, его дар был ярче, чем у товарища, но он был чрезмерно порывист, и ему было сложно довести работу до идеала.

Финдекано любовался ими, находя в их дружбе черты, когда-то присущие их с Майтимо отношениям, а может, в некоторой степени и отношениям Элероссо и Элерондо. Старший, терпеливый и внимательный, сдерживал необдуманные порывы младшего, зато младший сыпал идеями, которые двигали их совместный творческий процесс.

Не раз во время их совместной работы Финьо приходила в голову мысль открыться своим невольным ученикам и попросить у них помощи. Останавливал он себя всегда в последний момент, осознавая абсурдность, с которой прозвучат его слова для ребят.

Поэтому по-прежнему без чужой помощи, он все свободное время проводил, сидя за компьютером, под шум включенного телевизора, в массе медиаконтента пытаясь отыскать зацепки, которые могли бы привести его к цели. Человеческое тело постоянно стремилось предать своего гостя, награждая его необходимостью спать по семь часов в сутки, без чего Финдекано легко обходился раньше, и это досадное ограничение сильно осложняло процесс поиска. Тело требовало гораздо больше еды и питья, чем то количество, которое Финьо считал разумным.

А еще оказалось, что у этого тела были и другие желания. По началу он не осознавал их, позже игнорировал, по своей невинности не понимая их сути. Но через некоторое время, в очередной раз поймав себя на мыслях, в которых больше было мечтаний, чем воспоминаний, на мыслях, в которых слишком много было Майтимо, причем не друга и кузена Майтимо, а жестоко страдающего, замученного пытками Майтимо на скале, где на нем не было ничего, кроме собственной кожи и злосчастной цепи, Финьо начал пугаться собственных помыслов. Человеческое тело предавало его и тут, самым неожиданным для эльфа способом. «Неужели все они так живут? С этим постоянным желанием близости и с огнем, в котором сгорает тело? Не может быть того, чтобы это было задумано Единым, это наверняка искажение Моргота! Хотя как должно было бы стать хорошо, когда эти искаженные желания оказались бы удовлетворенными...» И он снова и снова мечтал о том, как выхаживал бы Майтимо, своего Майтимо, если бы опять нашел его. И о том, что было бы после, Финдекано мечтал даже больше.

А однажды в марте, ранним воскресным утром, он обнаружил Морьо. Финьо настолько привык к вечно бубнящему телевизору, что почти перестал обращать на него внимание. Он варил себе кофе на завтрак (постоянная нехватка сна вынуждали его прибегать к такому способу компенсации, как вдруг услышал из динамика знакомый голос, произносящий что-то нараспев. Финьо чуть не выронил турку с горячим напитком себе на ноги. В один скачок он оказался возле телеящика и, раскрыв глаза от изумления, смотрел на действо, которое разворачивалось на экране.

Это была церковная служба! Пасхальная церковная служба в маленьком селении, и вел ее священник, облаченный в праздничные одежды, и ни эти одеяния, ни окладистая борода не могли скрыть изящество сложения, тонкость кости и горделивый точеный профиль сына Феанаро! Сказать, что это удивило Финдекано, значит не сказать ничего. Еще бы — самый гневливый феаноринг — и пастырь душ человеческих, священник, ведущий проповедь во славу Единого Господа! Финдекано, боясь что-то пропустить, потянулся за карандашом, чтобы записать название селения и имя святого, покровителя церквушки. Этот день Воскресения Господня принес эльфу огромное счастье и возродил надежду в его измученным ожиданием сердце.

— Даш! Дашка!

«Да ёлки зеленые! Не дергайте меня хотя бы десять минут! Долбаных десять минут!»

-Да-аш! Да-ша!

— Чего тебе? — чтобы перекричать шум воды из крана, надо еще постараться, но орать у Даши всегда хорошо получалось.

— Где мои треники?

«В мусоропроводе твои треники... по моей доброте никак не окажутся».

— В глаженном лежат, на кресле в спальне! Ты, надеюсь, не в них собираешься ехать?

Костик показался на пороге ванной комнаты и теперь нависал всем своим двухметровым телом над женой, зажав в одной руке бутерброд с докторской колбасой, а в другой злополучные штаны.

— В них. Я же шорты еще у Андрюхи на дне рождения порвал, когда боролись.

— Ха! Боролись они! Как в крапиву навернулся, забыл уже? — Дашка ехидно хмыкнула. — Пить надо меньше, а то одни убытки от тебя. Клади эту тряпку на место, в этих штанах дома ходить стыдно.

— Ну Даш!

— Вон джинсы новые одевай.

— Даш!

— Костик, ты понимаешь, что все приедут одетыми, как нормальные люди! На машинах приедут, заметь! И не на пятнашке твоей, а на нормальных дорогих машинах! О, да с кем я разговариваю! — Дашка так активно начала вытирать мокрые ладони полотенцем, словно решила отодрать с них кожу.

Костик постоял в дверях несколько секунд, потом круто развернулся и вышел, Даша услышала как прошуршали треники об пол.

«Что-то резковато у меня вышло. Обидился?»— Даша вдруг подумала, что сейчас Костик наденет свои кеды, выйдет за порог и осторожно прикроет входную дверь. А потом — все, он больше не будет с ней разговаривать, просто исчезнет из этой съемной квартиры, и из ее жизни. Ей стало страшно, сердце ёкнуло, а руки как-то странно похолодели. Она уже приготовилась заплакать и выбежать из ванной в слезах (на мужа ее плач всегда так удачно действовал), как до нее донеслось надоевшее за утро «Да-аш!», и она снова обрела почву под ногами. Все-таки нельзя позволять себе такие выпады. Костик не виноват в том, что у них нет своей квартиры, и что большая часть семейного бюджета уплывает в пухлые ручки Антонины Васильевны, проходя по статье «съемное жилье».

«Хотя зарабатывать мог бы и побольше, тоже мне, великий ученый нашелся! Все они там психи, в этом его НИИ, работают за идею, а кушать-то хочется каждый день. Живут в нищете и меня за собой тянут». Но вслух произносить ничего не стала.

В комнате завибрировал мужнин Самсунг, а через мгновение послышался приглушенный голос его хозяина. Костя явно пытался говорить тише, а потом ушел на кухню, и у Дашки опять противно засосало под ложечкой. Она была ревнива до чертиков и всех знакомых особ женского пола подозревала в известных намерениях по отношению к ее мужу. Встав на цыпочки, она тихонько прокравшись к кухонной двери.

— Андрюх, я ей не сказал еще.., — пауза, шумное шуршание, опять он чипсы трескает. — Да не боюсь я! Просто чтобы бухтеть раньше времени не начала, — снова пауза. — Да, ладно, давайте, десятиминутная готовность!

«Ну, десятиминутная, так десятиминутная. Потерпим чуть-чуть и узнаем, что они там задумали».

Даша зашла в комнату и, периодически чертыхаясь на царящий тут бардак, отодвинула в сторону дверцу шкафа-купе. В принципе, она заранее знала, что оденет, но привычка была сильнее и, не повертевшись перед зеркалом с полчаса и не перемерив половину своего гардероба, ей было бы сложно выйти из дома. Тем более, мероприятие предстояло ответственное.

Каждую первую субботу июля выпускники 11«А» класса 161-ой школы, 2006 года выпуска, собирались на даче у Вовки Семенова. Даша еще не пропустила ни одного года! Она даже с Костиком начала встречаться не в школе, хотя они несколько лет просидели за одной партой, а уже потом, после университета. Это было два года назад, Дашке тогда было двадцать четыре, она пережила тяжелое расставание со своей первой любовью и была, что называется, в поиске. Костик, которого она не видела с выпускного, внезапно поразил ее — в основном, конечно, своим интеллектом, что и говорить, ученым он был настоящим, говорить с ним было очень интересно. Ну и двухметровый рост, роскошное тело и искрящийся взгляд серых глаз сделали свое дело. Скептически настроенная Даша вдруг осознала, что влюбилась в долговязого одноклассника-заучку, который внезапно превратился в такого таинственного и привлекательного мужчину. В тот вечер она приложила все усилия к тому, что бы он с ней не скучал. Костя сам позвонил через несколько дней и предложил банальность, сходить в кино. После кино были ежедневные прогулки по летнему парку, пара поездок к озеру, одна ночевка в палатке и, в конце сентября, совместное путешествие в трехзвездочный турецкий отельчик. Где Костик наконец-то и сделал Дашке предложение.

Свадьба получилась совсем молодежная, на ней гулял весь класс. Володя Семенов особенно гордился своей ролью в получившемся союзе, потому что приписывал себе некоторую часть заслуг по объединению влюбленных сердец. Хотя, по-правде говоря, заслуга тут была только Дашкина. Это она не спала ночами, обдумывая, как бы подвести Костю к загсу. Что бы сказать ему такого, чтобы он, наконец, решился сделать ей предложение. Она вовремя краснела и смущалась в его присутствии, так, что он считал себя покорителем женских сердец, и тихонько шептала ему на ушко «Давай уйдем от всех подальше», когда они были в компании. В общем, их конфетно-букетный период оказался не слишком длинным, и молодожены не сильно об этом печалились.

В какой момент их недолгой совместной жизни Костя начал Дашу раздражать, она понять не могла. Он уделял работе слишком много времени, числился в какой-то полузакрытой организации, и она даже не знала, чем он там занимается. Ну, что-то связанное с космосом, вроде. И ее раздражало это незнание, и полушутливые беззлобные отмашки Костика в ответ на ее допросы. И то, что денег он приносил мало. И то, что, несмотря на кучу научных работ и патентов, он оставался младшим научным сотрудником с соответствующей зарплатой.

Даша старалась подавлять раздражение, но подозрение в том, что она сделала неверный выбор, подтачивало ее любовь к мужу. Она завидовала подругам, которые обсуждали на встречах забавные казусы на дороге — у всех у них были машины — и Даша чувствовала себя чужой в их компании, стыдилась того, что не может поддержать эту тему. Она не могла поговорить о достопримечательностях Рима, Флоренции и Венеции. И о красотах других европейских городов. Ведь кроме той поездки в дешевую трешку в Кемере, они больше никуда не выезжали, и по причине безденежья, и потому, что через месяц после свадьбы Косте дали допуск к чему-то такому важному и секретному, что он стал пожизненно невыездным.

Да, муж раздражал ее. Но стоило ей взглянуть в его серебристые глаза и почувствовать сильные и надежные руки на плечах, раздражение улетучивалось и оставалась всепоглощающая нежность. Один Господь знал, как в ней уживались эти противоречивые чувства.

«Уж не родить ли мне ему ребенка?» — в очередной раз спрашивала она себя и не могла решить. Костя очень хотел детей, а Даша боялась, что с появлением малыша жизнь станет еще тяжелее. «Безденежье, по крайней мере, будет, чем оправдать», — крутясь перед зеркалом, думала она.

«Дзиинь» — заверещал на всю квартиру дверной звонок.

— Даш, я открою, это, наверное ребята!

— Какие такие ребята? — в полголоса себе под нос буркнула Дашка. На дачу планировалось ехать на электричке вдвоем. Кто-то намылился составить им компанию?

А Костя уже здоровался с Андрюхой и Витькой. Даша, услышав знакомые голоса, кокетливо поправила на голове хвостик, и томной походкой выплыла в коридор.

— Дашка, привет! Как всегда хорошеешь! Берегись, Костян, отобьем! — рассыпался Андрей в привычных комплиментах.

«Угу, на пару отобьете, с Виктором, и будет у нас чудная шведская семейка» — съехидничала Даша, но, естественно, не вслух. Не то, чтобы Андрей и Виктор были из этих, но... но как-то, пожалуй, очень уж близко они дружили. В школе над ними подтрунивали, потом подтрунивали в Политехе, а вот последние пару лет перестали. И сей факт говорил о ребятах больше, чем дружеские приколы и насмешки.

— Короче, если ехать через парк, потом по трассе километра четыре, попадаешь на объездную, еще километров пятнадцать, ну и к «Строителю» докатимся, а от него рукой подать до «Садовника», где Вовкина фазенда.

— Та-ак! — напустив на себя суровый вид произнесла Даша строго. — Колитесь, что это вы задумали?

— Да мы так, на великах поехать хотим, можно?— у Костика вид был такой виноватый и смущенный, что Дашка против воли улыбнулась, а потом, разглядывая его несчастную фигуру, рассмеялась.

— Ну вас в малину, да езжайте куда хотите, естественно! А я тут строю предположения, с кем это мой муж по телефону о чем-то секретном договаривается, о чем мне знать не положено! Я ж тебя тут ревновать уже начала и козни сопернице строить!

— А за барышнями приехала карета, дабы не смущать всяких простолюдинов в электричках видом наших прелестниц! — воскликнул Андрей, и Даша окончательно успокоилась.

Когда все отсмеялись, ребята помогли спустить Косте велосипед, а Дашу с пакетами, в которые были заботливо сложены контейнеры с салатиками, усадили на заднее сидение Вовкиной шкоды. Там же уже ждали Ира Андреенко, Соня Мещерская и Илиана, замужней фамилии которой Дашка не знала, потому что Илиана не умела пользоваться соцсетями.

— Ну что, девочки? По газам — и на природу? — пробасил Вовка.

«Как же чудесно, что сегодня суббота, и впереди два отличных выходных дня, и погода великолепная, и купальник я не забыла, и вообще, кажется, счастье бывает именно таким!»

Когда ребята, уставшие, но очень довольные собой, наконец доехали на своих велосипедах до Вовкиной дачи, напитки были надежно упрятаны в холодильник подальше от жаркого солнца, салатики заботливо расставлены на большом столе под тентом, костер разожжен, а нанизанные на шампура аппетитные куски мяса терпеливо ожидали превращения в чудо кулинарии — шашлык.

Расположились на новеньких удобных плетеных креслах и принесенных из домика потрепанных стульях, пенсионерах и свидетелях прошедших десятилетий, ныне с почетом отправленных из квартир на дачу доживать свой век.

Костер наконец прогорел и от мангала потянуло ароматом шашлыка. Пластиковые стаканчики наполнились содержимым извлеченных из холодильника бутылок, и после стандартных «за встречу» да «за хозяина», пространство под тентом заполнилось громкими и веселыми голосами. Даше было очень уютно тут, в окружении друзей, алкоголь делал свое дело, и настроение стремительно улучшалось. Хотелось болтать и бесконечно смеяться, и ей казалось, что она снова влюблена в своего мужа, как два года назад. Андрей как-то особенно метко пошутил, и Даша с веселой улыбкой оглянулась в поисках Константина, чтобы посмотреть на его реакцию. Тот обнаружился возле мангала, но за шумными разговорами за столом он не следил, а о чем-то тихонько беседовал с Иркой и Виктором. Порядком выпившая Даша, соображая, стоит ли ей обидеться, направилась к ним.

— ...в общем, не знаю, чем я заслужил его такое отношение. Был случай... а, об этом говорить не стоит, но я в общих чертах, без подробностей, думаю, можно. Я одну идею разрабатывал, ну как бы новаторскую, сложно объяснить, но она, можно сказать, революционная в какой-то степени, правда, очень специфическая, да и область там тоже очень специфическая, — Костик хмыкнул, — в общем, там финансирование большое нужно было. Но я — младший научный сотрудник без опыта, кто меня послушает? А Александр Викторович выслушал и защищал идею, даже перед Главным. Его самого за меня чуть не выперли, когда проблемы начались, там ошибка в расчетах оказалась. Ну, а потом он мне мысль подкинул, как поправить и еще чуть усовершенствовать. И, прикиньте, все заслуги в итоге мне достались, хотя это не очень справедливо!

Даша зевнула. Про Александра Викторовича Изверского она слушала ежедневно. Это была единственная тема, касающаяся работы мужа, о которой тот мог говорить бесконечно. Этот Александр раньше работал с отцом Костика. Когда Костику было пятнадцать, в их семье произошла ужасная трагедия, отец разбился на машине. Ну и Александр взял над ним шефство и заменил отца, как любил говорить муж. С его подачи Константин поступил на физмат, потом, после окончания Университета, Александр устроил его к себе в НИИ и теперь всячески помогал. Даша сомневалась в искренности намерений научного руководителя ее мужа и не поддерживала Костиковой восторженности. Она была уверена, что прибыль от разработок мужа все равно по большей части оседает в карманах его руководителя, иначе почему они так плохо живут, раз Константин такой гений, как убедил его Александр?

День прошел замечательно, с наступлением сумерек пошли купаться на озеро. Пока солнце нещадно палило, вода успела согреться настолько, что было видно, как от поверхности поднимается пар. Вокруг не было ни огонька, а на противоположном берегу темнел таинственно сосновый лес, безмолвный и древний. Свет шел от полной луны, ставшей вдруг такой близкой и огромной, и он отзывался серебристой рябью в озерных водах. Даше показалось, что сегодня даже бриллиантовая звездная россыпь нашла в воде свое отражение. Это было настолько прекрасное зрелище, что ребята не сразу решились войти в озерные воды. Даша взяла мужа за руку. Ей было холодно в купальнике, и он, почувствовав это, обнял ее, поделившись теплом своего тела. Даша подняла глаза на Костю, он был мечтателен, в серых глазах словно отражался блеск Луны, а отросшие русые волосы тревожил ночной ветер. У Даши перехватило дыхание. Внезапно охрипшим голосом она прошептала:

— Пойдем отойдем... туда?

Костя повернулся к ней, улыбнулся сверху вниз одними глазами, крепче взял за руку и они, незамеченные среди общего веселья, отошли на полсотни метров в сторону.

Такой ночи любви у Даши не было никогда! Под звездами, под такой большой и белой Луной, на пряно пахнущей траве, мягкой и теплой, с мужчиной, который и был и не был ее мужем. Как будто он стал воином или охотником, сбросившим на время пыльную личину кабинетного ученого, расправившим плечи и вобравшим сегодня в себя всю эту ночь, и делившийся ночью с нею, его избранницей. Откуда-то мерещилась музыка, как будто сотканная из воздуха и снов, и Даша почувствовала всю древнюю силу этого звездного неба, и, беря ее, менялась сама и меняла этот мир. Если бы она была частью народа эльдар, она бы знала, что этой ночью они с мужем дали начало новой жизни, но Даша была человеком, и у нее в запасе было еще несколько недель, прежде чем эта истина станет доступна и ей.

А после они лежали и смотрели в небо, пока их не хватились друзья. Было уже три часа ночи, когда компания отправилась обратно на дачу, греться возле костра, пить сухое красное вино и делиться друг с другом самым сокровенным, тем, о чем не говорят при свете дня.

Костин телефон зазвонил в четыре часа ночи. Мгновенно подобравшись, он ответил. Кто-то на том конце телефонного провода громко, торопливо, возбужденным голосом, рассказывал Косте что-то такое, от чего лицо его менялось попеременно с недоверчивого на удивленное, и после — на восторженное.

— Вы закончили?! Это оказался он?! — воскликнул он. — Конечно, я приеду! Обязательно!

Он положил трубку и оглядел друзей, сидящих полукругом вокруг костра. Ночной звонок удивил всех и требовал объяснений, да и самому Косте хотелось выговориться.

— Я... мне надо ехать! — замялся на мгновение. — Эх, да ладно уж, этот проект пока не засекречен, это наша инициатива, поэтому, наверное, можно рассказать. Кажется, Александр Викторович нашел! А, черт, как же объяснить... Давайте лучше завтра расскажу? Мне правда надо спешить сейчас.

Даша, привычная к таким резким сменам планов, лишь улыбнулась энтузиазму мужа. После сумасшествия возле озера, она была настроена очень благожелательно.

— Кость, ну ты умеешь заинтриговать, — рассмеялся Андрюха. — А как ты отсюда выбираться будешь? У меня предложение: кому интересно, чем занимается наш таинственный ученый, давайте поедем с ним? — предложил он. — Тебе же все равно ехать как-то надо! Витька не пил, он отвезет, да, Виктор? Володь, не переживай, он у нас аккуратный, машину в целости и сохранности завтра на место вернет!

Костя захлопал глазами. А, действительно, почему бы и нет? Дашу можно будет познакомить, наконец, с Учителем (так он называл Александра Викторовича про себя), а то на свадьбе были только друзья, и она так и не увидела человека, которого Костя ставил выше всех своих знакомых. Ребятам тоже может быть интересно. Да и ехать надо не в НИИ, а домой к Изверскому, он работал по принципу «понедельник начинается в субботу» и под лаборатории у него был отведен целый этаж в его жилище.

— А, давайте! — согласился он. — Поехали все, кому интересно, с удовольствием познакомлю с научным миром!

Даша захлопала в ладоши, предвкушая интересную поездку, Витя улыбнулся, а Андрей одобрительно хлопнул себя по коленкам, пружинисто вскочил, чуть не перевернув стул, и воскликнул:

— Вот это разговор!

Собрались очень быстро. Девочки были уставшие и ехать отказались. Вова тоже не испытывал огромного желания куда-то путешествовать среди ночи, зато Андрей от нетерпения аж пританцовывал на месте. Поэтому поехали вчетвером, Костик с Дашкой и Андрей с Виктором.

Трасса была совершенно пуста, темнота рассеивалась, и над полями и лесом забрезжил рассвет, принося с собою первые утренние трели птиц. Андрей сел рядом с Виктором, а Даша и Костик устроились на заднем сидении. Девушка боролась с дремотой, в обнимку с мужем было так спокойно и уютно, что она чуть не заснула. Андрей вмиг как-то посерьезнел и перестал балагурить. Они с Виктором тихонько переговаривались спереди, обсуждая какие-то свои дела (Даша знала, что их связывает не только дружба, но и общий бизнес). Ехать предстояло долго, сначала по трассе до города, потом по объездной, после съехать на другую дорогу, ну и в завершение по проселочной — до коттеджного поселка, где был дом у Костиного Александра.

Солнце успело подняться уже довольно высоко, когда они, наконец, въехали под шлагбаум и усталый охранник, спросив что-то у Виктора, открыл им путь. Это был очень современный поселок. Не все дома были заселены, многие участки представляли собой стройплощадку. Что и не удивительно. Судя по размерам этих недостроенных скелетов зданий, чтобы полностью закончить начатое, их хозяевам надо было быть очень не бедными людьми. Навскидку определяя размеры, Даша не уставала поражаться — мало какие домики были меньше трехсот квадратов площадью. Большинство представляли собой затейливые трех— и четырехэтажные здания с красивыми кованными балконами, за высокими заборами из кирпича, из-за которых виднелись макушки кипарисов и туй. Дорога была идеально ровная, с красивым фигурным бордюром, с ухоженными клумбами вдоль нее.

«А неплохо Костин благодетель устроился!» — подумала Даша. Под действием пейзажа за окном, да и, пожалуй, недавно выпитого алкоголя, раздражение на этого Александра с новой силой разгорелась в душе.

Они проехали почти весь поселок, когда, наконец, Костя объявил, что путь окончен. Шкода стояла перед потрясающей работы кованным забором: железные прутья его оплетала бронзовая виноградная лоза, на ветвях пели стальные птицы, украшенные коронами и венцами. Каждая птичка была неповторима и уникальна — не штамповка, а выкованное вручную чудо. Костя усмехнулся, когда у всех троих, оказавшихся тут впервые, словно по команде, изумленно раскрылись рты. Это была невиданная красота! «Мамочки, сколько же сюда бабла угрохано!» — пронеслось у Дашки в голове, но даже она не смогла сдержать восторженного возгласа.

Звонок был замаскирован под птичье гнездышко. Костя позвонил и довольно скоро навстречу вышел довольно молодой худощавый черноволосый мужчина, одетый в черные брюки и простую белую рубашку, рукава которой были закатаны до локтей, обнажая руки, покрытые шрамами и свежими красноватыми пятнами от химических реактивов. Он вполне приветливо улыбнулся и махнул рукой в знак приветствия, в то время как внимательные серые глаза, блестящие каким-то собственным внутренним светом, рассматривали гостей, подмечая все детали. «Не потому, что он недоволен или не доверяет — просто он всегда так смотрит» — поняла Даша. Хозяин нажал какую-то кнопку со своей стороны забора. Ворота плавно начали раскрываться — совершенно беззвучно, как в волшебной сказке. Виктор загнал машину на мощеный плитами двор.

— Александр Викторович, позвольте познакомить с супругой — Дарья, — Александр учтиво поцеловал протянутую для рукопожатия руку. — А это мои друзья, Виктор и Андрей, — ребята по очереди протянули руки. — Ну и я Вас представлю, хотя все уже наслышаны. Мой научный руководитель, доктор Изверский.

— Очень здорово, что ты привел гостей, Костя! У нас сегодня будет, что отметить, — мужчина лукаво улыбнулся и, посторонившись, жестом указал дорогу к дому, приглашая прибывших войти.

Дом был, может, и не так огромен, как большинство домов в этом поселке, но, определенно, на порядок превосходил их всех по красоте и изяществу. Он был построен из красного кирпича, две небольшие квадратные башенки по углам ощетинились легкими и красивыми балкончиками с перилами из красного дерева, к парадному входу вела высокая лестница, увитая плющом, над входом красовались большие кованные часы. Вообще тут было много ковки: и лестница, и изящные украшения окон, и высокие шпили башенок, и конек крыши. Даша заметила, что сама крыша была крыта настоящей черепицей! Не профлистом, не шифером, а самой настоящей красной черепицей, заставляющей вспомнить о средневековых европейских городах.

От этой изящной роскоши замирало сердце. Нет, такое нельзя купить за деньги, в этот дом вложил душу Мастер, а душа обычно не продается. Хотя...? Она отважилась задать вопрос в надежде получить объяснения:

— Такая потрясающая красота! Я никогда не видела ничего подобного! Эти ворота, и дом... произведение искусства!

Таинственный черноволосый хозяин дома чуть склонил голову и улыбнулся:

— Да, неплохо вышло, спасибо за высокую оценку. Это мой дизайн, и исполнение тоже. Строительство и работа по металлу, можно сказать, мои хобби.

Даша в очередной раз за это утро чуть не уронила челюсть на пол. Сделать это самому и называть такую работу хобби?! Ну ничего себе!

Продолжая пораженно озираться по сторонам, они поднялись по лестнице и зашли в дом. Стены просторного холла были оформлены деревянными панелями, по периметру закреплены изящные бронзовые светильники, а простой дощатый пол оставлял ощущение тепла и уюта, так что захотелось разуться и походить по нему босиком.

Пока гости рассматривали убранство холла, Костя шмыгнул куда-то в сторону, в комнату, смежную с холлом, и до слуха донеслись приглушенные звуки открывающихся дверец шкафа — перед гостями появились уютные домашние тапочки.

— Ребят, завтракать? — деловито поинтересовался Константин.

— Да, Кость, приготовь-ка всем омлет, и чайник поставь, а я пока ребятам дом покажу. А нашу новость обсудим на сытый желудок! Иди, давай, — Александр положил руку на плечи Костику и подтолкнул его к другой двери, видимо, входу в кухню.

«Хмм, а ведь, пожалуй, он чувствует себя тут вполне уверенно» — подумала Даша о муже. Ее любопытство распалялось все больше. Какие же на самом деле отношения у учителя и ученика?

Изверский провел их по коридору в просторную столовую. Обставлена она была очень просто: деревянный стол и стулья, большой старомодный буфет. Даше, почему-то, подумалось, что и это все наверняка было сделано вручную.

— Ну, а там, дальше — спальня, — Профессор махнул рукой в сторону раскрытой двери, за которой виднелась узкая опрятно застеленная кровать и угол тумбы. — В принципе, жилых комнат тут только две, остальное под лаборатории отведено. Так что, не знаю даже, что вам будет интересно посмотреть, — он виновато пожал плечами.

— Александр Викторович, интересно узнать, над чем вы работаете! — сказал Андрей.

— Ах, молодой человек, всего, увы, рассказать не могу, хотя и очень хочется. Но вкратце — мы были заняты поиском особенного сплава, что бы прочность его превышала все максимальные параметры, известные науке на данный момент. Он должен быть легким, как пластмасса, огнеупорным, выдерживающим повышенное давление. В общем, у Константина была идея, над которой мы работали с начала прошлого года, и вот всю прошлую ночь я тестировал получившийся образец — он соответствует всем заданным критериям!

— А... где будет применяться такой сплав? — поинтересовался Андрей.

— Из него предстоит создать космический корабль, который покинет пределы Солнечной системы с людьми на борту, — Довольный произведенным эффектом, Изверский обвел ребят взглядом.

— Отправим их искать обитаемые миры, прямо как фантасты прописали , — показался из кухни Костик с большим серебряным блюдом в руках, от которого шел пар. — Даш, пошли поможешь чай всем налить и хлебушек нарезать.

Даша с радостью кивнула и поспешила за Костиком. Очень хотелось рассмотреть все помещения.

— Ну, как, интересно? — спросил муж, когда они оказались на большой кухне.

— Ага, — она улыбнулась, — приятный мужчина. Неужели он старше тебя лет на двадцать? Он выглядит ровесником.

— Не на двадцать, я думаю, лет на пятнадцать, не узнавал никогда сколько ему, — Костик очень серьезно взглянул на жену. — Я к нему и правда, как к отцу отношусь. Хочется, чтобы и ты его полюбила.

— А он? — Даша многозначительно подняла бровь. Она специально когда-то, еще когда училась в школе, натренировалась перед зеркалом вот так вот многозначительно поднимать одну бровь.

— А он — что? — Костик посмотрел куда-то в сторону и помолчал, — Даш, тебе нравится тут? — она улыбнулась. Странный вопрос, конечно, ей нравится. — Ты знаешь, этот дом оформлен на меня...

Даша совершенно пораженным взглядом уставилась на мужа.

— Ты шутишь?

— Нет, не шучу. Я не хотел этого и был против, да я и сейчас против. Не считаю себя вправе.

— Но..?

Ах, если это их дом, такой прекрасный и большой, и этот Изверский, очевидно богат, то почему они перебиваются от получки до получки и ей приходится выкручиваться даже чтобы купить в дом еду! Муж прочитал этот вопрос в ее глазах.

— Даш, потому что я не хочу брать у него денег. Я люблю его не за его деньги или власть, а за то, что он — это он, мой учитель. Ничего не поделаешь, я такой человек. Я хочу, что бы ты это понимала. Мне важно, что бы ты это понимала! — подчеркнул он. — Что со мной не всегда будет просто. Твои подруги и их мужья — они ищут от жизни другого, чем я. Только тебе решать, чего хочешь ты. Со мною ты или нет...

Даша вдруг сжалась от какой-то непривычной робости и смущения при взгляде на этого высокого и сильного мужчину, ее мужа. Все ее мелочные придирки и претензии показались ей не стоящими его внимания. Перед ней стоял человек, который властью своего гения будет менять лицо мира. И ей захотелось идти за ним.

— Я поняла тебя, — сказала она просто. Ей опять со страшной силой захотелось остаться с ним наедине под звездами и луной, как этой ночью, и она улыбнулась ему открытой и нежной улыбкой. — Давай сюда хлеб, порежу. Могу блинчиков вам напечь, ты только покажи, что где взять.

Костик наклонился к ней, заглянул в глаза, и вдруг поцеловал долгим и нежным поцелуем, от которого предательски подкосились коленки и мимолетное желание начало нарастать с новой силой, захлестывая разум. Они стояли так довольно долго, пока, наконец, не оторвались друг от друга с усилием, и, постаравшись поскорее закончить с чаем и хлебом, вернулись в столовую.

Профессор Изверский с явным удовольствием рассказывал Андрею и Виктору о перспективах развития космонавтики. Его рассказ так захватил слушателей, что те сидели, раскрыв рты, и ловили каждое слово. Казалось, что он может говорить бесконечно, но все таки он замолчал и поинтересовался, чем же занимаются его уважаемые гости.

— Ювелирное дело, — ответил Виктор за обоих. — Я экономическое закончил, а Андрей на юрфаке учился. Сначала попробовали по специальности годик поработать, но как-то не срослось. Отучились мы с Андреем заочно в Питере в Высшей школе на «Ювелирном искусстве», ну и понеслось, — Виктор улыбнулся, — сейчас своя мастерская у нас. Точнее, как своя...

— Скажи уж прямо — мы только учимся, благо, есть, кому учить, — рассмеялся Андрей.

— Ну, в общем-то он прав. У нас есть отличный учитель! Благодаря ему наш бизнес хоть как-то, да состоялся и держится сейчас на плаву.

— Было бы очень интересно на вашу работу посмотреть, — Изверский даже подвинулся поближе, а его глаза заблестели.

— Даже не знаю, что показать. Перстни ни я, ни Витька не носим, — Андрею явно хотелось показать что-то из своей работы Александру Викторовичу, который так явно заинтересовался их делами, но увы, с собой у ребят не было ничего.

— А ты покажи с сайта, — предложил Костик.

— Точно! Сейчас... — Андрей с довольным видом полез в недра своего рюкзака и через мгновение извлек оттуда ай-пад в черном кожаном чехле, — Так, у вас вай-фай тут есть? Ладно, не надо, сейчас так открою. Вот, смотрите! — Андрей протянул планшет Изверскому.

Тот взял его в руки и начал внимательно рассматривать изделия. Он пытливо и довольно продолжительно вглядывался в Витькино произведение — изящное колечко с жемчугом, потом покачал головой, буркнул что-то себе под нос и уже громче произнес:

— Во тут я бы загиб порезче сделал, и жемчужина сюда покрупнее подойдет. Кстати, лучше будет смотреться, если жемчужину розовую взять. Но в целом неплохо.

Перелистнул страничку. Долго рассматривал своими внимательными серыми глазами следующее изделие, и снова отпустил свои комментарии по поводу путей усовершенствования. Андрей и Виктор любили учиться и поэтому их не задевала критика мастера, которая казалась вполне справедливой, хотя фотография каждого колечка, каждой пары серег, все кулоны, диадемы и колье подверглись критике.

— А вы откройте коллекцию «Пламя», вон, слева вверху ссылка. Там работы нашего главного гуру, не все же на нас, недоучек, смотреть! — предложил наконец Андрей.

Изверский перешел по ссылке и открыл первую картинку из раздела «Кулоны».

Это была звезда о восьми острых лучах. И в сердце ее — красный рубин. Та самая звезда, что приходила порой во сне. Которую часто он сам выводил карандашом на полях расчетов. Каждый луч был на своем месте, все пропорции идеальны. Она была не просто похожа, она была — та же самая. Изверский, замерев, смотрел на это видение. В голове крутилось одно — Она существует! Это не навязчивая идея в его голове! Эта Звезда что-то означает и как-то связана с ним. Он не мог оторвать от картинки взгляд. Через довольно продолжительное время он все-таки провел пальцем по экрану, перелистывая картинку. Другой кулон был искусным переплетением ветвей и листьев, на листьях блестели капли росы — он был трехцветным, из белого, красного и желтого золота. И он был очень красив. Профессор смотрел молча, не видя, к чему придраться .И все же... все же, он сделал бы не так. Он бы сделал больше ветвей, и самих их сделал бы тоньше, а листьям стоило бы быть изящней. Зато роса была прекрасна, идеальна, он сам бы лучше не сделал! В целом в этой работе придраться было, действительно, не к чему. Кулон была завершен и гармоничен. Просто Искусник сделал бы ее иначе.

Изверский вдруг резко вскинул голову, чуть не уронив планшет.

«Искусник. Это обо мне. Искусник — это я!».

Он быстро, лихорадочно проглядел глазами остальные работы. Тонкие змеи, сражающиеся за корону на перстне, он видел их, видел раньше! Лазурная звезда в диадеме... Профессор Изверский закрыл глаза и глубоко вздохнул. Он бы ущипнул себя, если бы это помогло.

— Я должен встретиться с вашим мастером, — наконец произнес он.

Лифт в респектабельном питерском доме на Лиговке, построенном в позапрошлом веке, хоть и не был ровесником самого здания, но, судя по всему, распрощался с юностью где-то в том же временном промежутке. Решетчатые стенки шахты оставляли возможность жильцам ежедневно любоваться на неспешное движение этого пенсионера вверх — до пятого этажа, и обратно вниз, в парадную, где, разместившись за уютным столиком, несла свою службу пожилая интеллигентная вахтерша Александра Робертовна, в бытность свою молодой девицей отзывавшаяся на имя Шурочка.

Она любила этот дом и хорошо знала и помнила всех его жильцов — и тех, кто сегодня парковал свои дорогие автомобили во дворе за автоматическим шлагбаумом, и тех, кто сгинул много лет или даже десятилетий назад. Тут прошло ее беззаботное детство, тут она пережила страшное время блокады, когда сначала умерла бабушка, а потом дед — родовитый дворянин, которому и принадлежал когда-то весь этот особняк. Сюда однажды в сорок втором не вернулась с ночной смены старшая сестра, а потом и ее муж. Сюда приезжал свататься к осиротевшей племяннице Маше молодой офицер Володя и тут родился их сын Юра. В их доме всегда было много людей, даже во время войны — тогда к ним в квартиру перебрались жить соседи, потому что снаряд пробил здоровенную дыру в их столовой. А вот сейчас квартира пустовала, единственный наследник Юрий эмигрировал в девяностых в Германию, перетащив через пару лет за собой и родителей. Остались три комнаты с высоченными пятиметровыми потолками с лепниной, со старинным, давно не работающим камином, с видавшим виды диваном — Шурочка слонялась тут в одиночестве, словно призрак прошлого, разглядывая поблекшие фотографии и перебирая в памяти дни безмятежного детства и юности, хоть и наполненной трудностями, но все равно веселой и чистой, как и должно быть в молодости.

К ней приходили в гости подруги, такие же интеллигентные одинокие старушки, чьи дети, внуки и правнуки, даже если и жили в городе, давно обзавелись собственным комфортным жильем. Приезжали раз в полгода племянница с зятем, а Юра, не скупясь, переводил ей деньги на содержание, а два раза даже привозил в гости жену-немку и своих немецких детей. Сначала Шурочку трясло при мысли о том, что единственный наследник их громкой когда-то фамилии, породнился с фашистской внучкой, даже несмотря на то, что Кристин, как звали новоявленную родственницу, не знала ни одного из своих дедов, оба сгинули в войну. Слишком тяжки были те годы, чтобы стереть их из памяти, и слишком многое пришлось пережить, чтобы можно было все простить. Но со временем она примирилась. В конце концов, Кристин не была виновата в событиях полувековой давности.

Года два назад в квартиру на последнем этаже въехали двое юных братьев-близнецов. Шурочка не задавалась вопросом, чем они занимались и откуда у них деньги на дорогую недвижимость в центре Северной Столицы. Но эти рыжеволосые ребята определено скрасили ее старость! Как-то незаметно они начали здороваться, а однажды 9 мая заскочили в гости с тортом и шампанским. Этот вечер, не известно почему, напомнил Александре Робертовне те времена, когда она была смешливой двадцатилетней студенткой археологического факультета Шурочкой, окруженной вниманием сверстников. Рыжие соседи общались с ней совсем не так, как все эти современные молодые люди. Во-первых, они не торопились убежать по своим делам. Они с искренним удовольствием болтали с ней в тот вечер допоздна, и, по всему видно, получали от этого времяпровождения те же положительные эмоции, что и она. Во-вторых, они разговаривали с ней безо всякого почтения к ее пожилому возрасту, как с равной. Почему-то ей это импонировало. Возможно, потому, что Шурочка, так и не вышедшая замуж после гибели однокурсника Славика Никитенко, в душе навсегда осталась молодой девчонкой. А может потому, что ребята были не по годам развиты и в кое в чем отличались от сверстников — она чувствовала, что ее воспоминания о войне, которым она могла предаваться до бесконечности, будят в их душах нечто родственное. Словно понимают, каково это — знают и помнят. Уж Бог их знает, что за битвы наполнили горьким опытом эти юные сердца — чеченские ли войны или какие-то иные конфликты, которыми изобиловал современный мир. Во всяком случае, привычного уважения к своим сединам она в них не замечала, а вот шуток и подколов как раз было достаточно.

Им многое было интересно — и они задавали вопросы, касающиеся истории города, а Шурочка охотно давала развернутые ответы. Ребята, в свою очередь, делились тем, что было важно для старушки. Они приносили книги. Новые, только что из типографии, и старинные, чудом сохранившиеся издания времен молодости ее родителей. Они советовались. И это больше всего льстило самолюбию Шурочки.

С подачи близнецов она покинула свое уединение и взяла на себя важную миссию вахтера. «Нечего вам тут сидеть и паутиной покрываться, хоть как-то общаться будете, людей видеть, а то совсем одичаете» — подтрунивали «Рыжие», как Шурочка называла их про себя.

Сначала целый день сидеть на одном месте было тяжеловато, но со временем она привыкла, стала больше двигаться и, кажется, старческая немощь временно сдала свои позиции.

Ребята часто уезжали куда-то по своим делам, но когда они были в городе, то считали своей обязанностью непременно заглянуть в Шурочкину гостиную. Вот и сегодня утром она радостно улыбнулась, заслышав знакомое тарахтение мотоциклетных моторов — у Рыжих были одинаковые спортивные мотоциклы. Соседские бабушки с неодобрением ворчали, что они гоняют на запредельных скоростях, но сама Шурочка этого никогда не видела.

Дверь отворилась и по лестнице стремительно взлетел Андрей. А может, Алексей. Она так и не научилась их различать.

— Привет, Александра Робертовна! Как ваш пост, нападениям не подвергался?

Второй Рыжий показался на площадке. Оба растрепанные, летящие, ветер в волосах.

Шурочка заулыбалась беззубым ртом. Рыжий махнул рукой, приветствуя:

— Вечером заскочим к вам. Есть о чем поболтать. Знаете, где мы были? — ребята заговорщически переглянулись. — Мы из Архангельска вернулись сегодня семичасовым рейсом. Кое-что нарыли об экспедиции Волкова. Мы думаем, вам это интересно будет послушать!

Шурочка ахнула и непроизвольно уронила руки на стол. «Интересно послушать»! Нет, ей это было не просто интересно, «интересно» — это так мало, так ничтожно в сравнении с тем, что творилось в ее душе! Шурочке до сих пор снилась их последняя встреча, этот чертов поезд, который увозил Славика и его ребят в Архангельск, прочь от Питера и прочь от нее. Руки прижались к груди, выдавая волнение, глаза предательски заблестели.

— Эгей, только без слез! Ну зря ты сразу так с порога, Андрей! — она их все-таки перепутала. — Ладно, чтобы вам зря не нервничать, поднимайтесь к себе, мы сейчас закинем вещи, и сразу вниз. С вас завтрак и кофе, мы устали, — никогда «я», только «мы», автоматически и не в первый раз отметила Шурочка, и сразу суетливо, по-старушечьи заторопилась.

— Я сейчас, сейчас, мальчики, поднимусь наверх. Конечно, накормлю, как полагается, и кофе приготовлю, и пирог вчера испекла, как чувствовала, что приедете. Вы идите, идите, я вас ждать буду...

Ребята легко и бесшумно взлетели по лестнице, а она осторожно поднялась, спрятала в ящик стола книгу и, шаркая ногами, направилась к лифту.

Самую большую комнату, ту самую, где находился неработающий камин, Александра Робертовна называла гостиной, хотя когда-то раньше, в те времена, когда дед и бабка были молоды, комната служила им спальней. Старушка подошла к старому буфету — для такого случая непременно надо достать фарфоровый сервиз, тот что белый с голубыми цветочками. В нем с незапамятных времен не хватало пары блюдец и чашки, но гостей будет только двое, и больше посуды не потребуется. «Надо бы заварку свежую заварить, вдруг мальчики чай попросят! И пирог на кусочки порезать заранее, а то у него один бок выше другого получился». Привычные мысли, как принять да накормить, проносились в голове автоматически, а сердце продолжало бешено колотиться в груди. Шурочка подняла глаза на стену над диваном, где в большой, почти метр в длину, самодельной деревянной рамке, под стеклом висели фотографии. Глаза автоматически отыскали ту самую, выцветшую от времени, блеклую и неразборчивую. Она замерла на мгновение. И вдруг расплакалась. Как же это все неважно, так неважно, когда они нашли следы ее Славы! Славки, Славушки...

Пятидесятые — самое счастливое ее время. Послевоенное, свободное, светлое. Шурочка поступила в университет, и это само по себе было чудом, потому что происхождение у нее было, что называется, не очень. Дед и бабка классовые враги, отец хорошо известный в тридцатых годах литератор, на собственное счастье скончавшийся в 36-ом от воспаления легких, и не доживший до репрессий. Ни героев войны, ни партийных среди родственников Шурочки не было. Но ее все равно приняли. Что больше повлияло, то ли, что она была одержима археологией, или то, что мама, во время войны работавшая медсестрой в госпитале, спасла не одну жизнь, а людям все-таки свойственна благодарность, Шурочка не знала.

Она как-то сразу сблизилась с сокурсниками, у нее впервые после смерти сестры появился родной в духовном плане человек, подруга Нина, с которой они общались и дружили потом всю жизнь — ее не стало четыре года назад и так не хватало сегодня Шурочке. Она одна знала всю правду о том, кем на самом деле был для Шурочки Слава Никитенко. Самый старший среди них, успевший даже два года повоевать на фронте, и поэтому не юноша, но мужчина, целеустремленный, ответственный и настойчивый, Слава всегда был среди них за главного. Он пользовался уважением и среди профессоров, и среди сокурсников. А легкий и веселый нрав делали его еще и всеобщим любимцем. Шурочка влюбилась в него с первого взгляда, как в романах. И он явно и сразу выделил ее среди подруг. В конце второго курса он сделал ей предложение. Они должны были пожениться после окончания экспедиции, в сентябре 49-ого, но планы до поры до времени держали в тайне от окружающих. А в мае она стояла на перроне и провожала его поезд в Архангельск.

Главой экспедиции был профессор археологии Волков, с ними шли еще четверо ребят с их факультета, но несколькими годами старше. Целью были таинственные Волчьи озера, затерянные в тайге примерно в ста тридцати километрах от Архангельска. Добираться туда было непросто, предстояло путешествие на оленьих упряжках, и без помощи местных оленеводов экспедиция не прошла бы и половины пути. Окрестности тех озер тогда были крайне малоизучены, и представляли интерес странными и непонятными происшествиями, рассказы о которых передавались исконными жителями этих мест, самоедами; а также непонятными находками, периодически будоражащими научный мир. Поговаривали, что под землей находятся древние курганы, и ночами их обитатели выходят поговорить с неудачливыми путниками. Поговаривали, что с неба спускаются дискообразные летательные аппараты, на которых Землю посещают жители соседней Галактики. Во встречи с инопланетным разумом и призраками ненецких вождей Слава не верил, но находками живо интересовался. А находили много чего любопытного — одни наконечники стрел странной формы чего стоили! И ладно бы только в форме дело — из чистых сплавов, без малейших признаков вкрапления примесей, какие и сейчас было бы непросто достичь при помощи современной металлургии! Сколько не пыталась Александра Робертовна уже после, в семидесятых, да и в девяностых, при помощи Юрия, отыскать в научных публикациях, статьях упоминания об этих находках, везде ее ждало разочарование. А между тем один их тех странных наконечников до сих пор хранился в ее старинной шкатулке, чудом пережившей перипетии Революции, а потом и Великой Отечественной.

Путь экспедиции отследили где-то до середины мая. Местные охотники рассказывали потом, что довели профессора с ребятами до озер, где те разбили лагерь. Провожатые попрощались с ними на месяц и ушли своими путями. Вернувшись в июне с провизией, они не нашли никаких следов отряда. Как сквозь землю провалились и палатки, и люди. Их искали, конечно. Охотников пытались обвинить в убийстве. Но пропажа в тех местах была не первой, а следователи были людьми суеверными. Дело закрыли, ребят записали как без вести пропавших.

Месяца полтора назад Александра Робертовна показала наконечник стрелы Андрею и Алексею. Ребята очень заинтересовались, долго вертели в руках и разглядывали, но она и предположить не могла, что они предпримут какие-то попытки выяснить истину о пропавшей экспедиции.

Звонок в дверь оторвал Шурочку от воспоминаний и она засеменила в прихожую принимать гостей.

— Ну что, завтрак будет? Учтите, если пирог подгорел — есть будете сами! — голоса у обоих Рыжих всегда звучат откуда-то сверху, с высоты их роста. И всегда с улыбкой. Даже когда не улыбаются, кажется, что добрая смешинка затаилась где-то в уголках губ. Славик тоже так разговаривал.

Шурочка попыталась изобразить строгость.

— А ну, оба — разуться и помыть руки. Один — помогать мне на кухне, второй — расставлять чашки на столе в гостиной! — нет, ну почему же все-таки ей так обидно, так горько и так стыдно в их присутствии, что ей уже восемьдесят шесть лет?

Через минут десять все расположились вокруг круглого стола, старого, как и все в этой комнате. Ребята посерьезнели.

— Андрей, покажи фотографию, — Рыжие как специально оделись в разные рубашки, и Шурочка теперь получила возможность их различать.

Андрей протянул Александре Робертовне небольшую черно-белую фотокарточку. Края ее были изрядно потрепаны, уголки замяты, а в правой стороне красовалось большое пятно с размытыми краями. Но все эти дефекты чудом пощадили лица.

...Он стоял слева, в своей овчинной дубленке, валенках и дедовской шапке-ушанке и весело улыбался. Шурочкины руки предательски задрожали, когда она поняла — это последняя фотография Славы. Пройдет день, а может неделя или месяц, и его не станет. Она разглядывала его лицо долго, пока наконец не перевела глаза на других изображенных мужчин. В центре стоял профессор Волков, он держал прямо перед собой большой мешок, видимо, с одеждой. Вася Зайцев и Кирилл Рыженков с третьего курса, шебутной Леший — Семен Лешаков, и Прохор с геологического.

Справа был изображен еще один человек. Видно было только его лицо — фигуру скрывало злополучное пятно. Он был выше всех, даже выше Прохора, который играл за баскетбольную сборную их университета. А лицо было нездешним, странным. Словно рисовал его художник, который стремился изобразить совершенство, но напрочь игнорировал здравый смысл и правдоподобность. Слишком огромны глаза, слишком густы волосы и слишком красиво, словно выточено из камня лицо. Ей отчего-то стало страшно смотреть на это лицо. Как вечности в глаза заглянула. Шурочка поежилась.

Алексей протянул ей еще одну фотографию. Это была современная цветная фотография, прямо как только что из печати. Словно прочитав ее мысли, Алексей закивал:

-Да-да, это ксерокопия, мы двадцать минут назад распечатали у себя на принтере с цифры.

Шурочка опустила глаза и чуть не вскрикнула. Это был тот же мужчина! Волосы и впрямь оказались черны, как вороново крыло, а черты лица — тонкие, летящие. Узкая переносица, изящная линия губ, огромные синие глаза.

— Кто это? — дрожащими губами прошептала она.

— Самим бы узнать! — довольные произведенным эффектом ребята переглянулись и синхронно усмехнулись, — первая фотография сделана была в период между 16 и 18 мая 49-ого в селе Великом в Архангельской области, там ребята поджидали проводников и провели две ночи. Мы все те края облазили за три недели, запросов кучу разослали, с местными говорили, к архивам доступ правдами и неправдами получили. Видимо, расследование после их исчезновения все-таки было, да кто-то дал команду прекратить. Фото хранилось у охотника-самоеда Александра Иванова, по-ненецки деда Ёнко. А снимал кто-то из жителей селения, сейчас уже и не узнаешь. В 50-е фотографию передали отцу деда Ёнко, ну и неделю назад нам посчастливилось встретиться с ним. Расстался он с ней за очень неплохие деньги, — Алексей подмигнул. — И хранил он эту фотографию вовсе не из-за вашего Славы, а из-за вот этого мужика, — Алексей ткнул пальцем в черноволосого. — Это их местный Дух, хранитель курганов.

— Мы сначала с юмором отнеслись, — продолжил Андрей, — а потом он вторую фотографию достал. «А это, говорит, я снимал, когда Дух четыре года назад к нашему стойбищу пришел моего внучка от хвори лечить».

— Ага! И тут-то с нас вся веселость и сошла! Алексан-Робертовна, это же тот же самый мужик! Иначе как объяснить такое сходство? Нет, конечно, можно решить, что это внук или правнук первого, но... И какие же у него дела с вашим Славкой были, интересно знать?

Шурочка наконец оторвалась от разглядывания фотографии.

— Слава же знал про эти курганы. Они туда затем и шли, чтобы раскопать. Видимо, не понравилось кому-то... Чертовщина какая-то, прости Господи, — она быстро перекрестилась.

— В общем, попытались мы отыскать этого долговязого духа, — продолжил Алексей, — да не тут то было. Кроме деда Ёнко на эту тему с нами никто говорить не стал, молчат все, как в рот воды набрали и на деньги не ведутся. А сам он по-ходу и не знает, где этот «дух» живет — тот приходит к ним иногда, когда раз в году, а когда и раз в десять лет. Но в целом, по словам нашего деда Ёнко, Хранитель курганов этот скорее положительный герой, чем отрицательный, он помогает, когда надо, лечит там, хвори заговаривает. Но, в общем, сам по себе живет.

— Но знаете, что меня больше всего настораживает? — Андрей наклонился над столом, заговорил тише. — Что их почти совсем не искали. А вот местные искали, дед рассказывал. И долговязый помогал, да все без толку — и потом приходил через пару лет, спрашивал, не нашлись ли. И ушел, мол, опечаленным. Поговаривают, что ребята все-таки нашли что-то там, в курганах. И это что-то нужно было не только долговязому «духу», но и нашим доблестным органам.

— Странная история, и, чувствую, она еще получит продолжение, — резюмировал второй Рыжий.

А Шурочке вдруг стало нестерпимо тоскливо и грустно, словно ее посетило предвидение.

— Да, история получит продолжение. Только я до этого дня уже не доживу, — она опустила голову.

Ребята переглянулись. Пожали плечами, снова синхронно. Шурочка испугалась, что они сейчас встанут оба, торопливо и скомкано попрощаются и уйдут, и совсем не обязательно, что заглянут к ней снова. И ей снова стало так жалко себя, так обидно за свое немощное тело и старческое, сморщенное лицо, за беззубый рот и тусклые глаза, что непроизвольно выступили слезы.

Андрей и правда поднялся со своего кресла.

— А давайте я вам на пианино сыграю! — вдруг предложил он.

И Шурочка подняла глаза и заулыбалась сквозь слезы.

Было уже больше четырех часов дня, когда Алексей и Андрей попрощались с Александрой Робертовной и поднялись к себе. Алексей достал ключ и отпер дверь:

— А все-таки, здорово он нервишки щекочет, этот долговязый — одним своим видом!

— Тебе тоже...?

— Есть такое дело.

— Что еще?

— Словно кусок памяти.

Андрей усмехнулся, а потом вдруг нахмурился и согласно кивнул. Братья в разговоре давно обходились такими скомканными и резаными фразами, отлично понимая друг друга без пространственных объяснений.

— Он бы смог?

— Не знаю, — Алексей усмехнулся, — может вообще все могут?

— Ты же понимаешь, что нет, мы проверяли.

Алексей кивнул. Внимательно посмотрел на брата и продолжил разговор — но уже мысленно, как умели только они. Да, они проверяли, другие так не умеют! Много раз проверяли. И на Александре Робертовне проверяли, и на многих и многих других знакомых, молодых и старых, мужчинах и женщинах, а особенно тщательно выспрашивали об этом у других близнецов. Видимо, вести разговор мысленно, молча, одними глазами, было только их умение. Они были больше чем братья и больше чем близнецы. Они были — единый организм.

«Я бы хотел его найти! Мне почему-то кажется, что у него есть ответы на многие наши вопросы»

«Тщетно. Ответы на наши вопросы есть только у психиатра»

Братья рассмеялись.

— Шурочку нашу жалко. Как будто юная девушка в стариковском теле, — вдруг произнес Алексей вслух.

— И тебе так кажется? Словно она моложе нас, словно совсем молодая и юная..., — и продолжил мысленно «Ее срок придет очень скоро — она уйдет и встретит своего Славу».

— Что же с ним все-таки случилось? Ты чувствовал фотографии...? — и снова молча:

«На них нет злобы, нет недоверия, эти люди и долговязый были в тот вечер рядом по своей воле».

«Я даже думаю, что они пошли вместе. И искали тоже вместе, у них была одна цель».

— А что случилось потом — тайна НКВД.

Алексей и Андрей мрачно переглянулись.

«Что же они могли искать в древних курганах?»

Курганы близнецы тоже видели. Так себе курганы, если честно. Невысокие холмики с травой, какими-то мелкими белыми цветочками поросли — неприхотливая северная флора. Перед самым отъездом они заглянули в местный краеведческий музей, поговорили с тамошним директором — оказалось, что курганов таких тут довольно много, их поначалу изучать пробовали, но местные чуть ли не за топоры хвататься начали, мол, не тревожьте души предков. Да и условия для археологических работ тут не самые лучшие — снега лежат до мая, а летом столько комаров и мошкары, что с ностальгией вспоминаешь зиму.

— Раскопать бы один из этих холмиков! — Андрей мечтательно улыбнулся. А Алексей взглянул на него и ответил очень серьезно:

— Лучше не стоит — дух курганов этого не одобрит.

После ухода близнецов Александра Робертовна решила вздремнуть — слишком переволновалась. Черно-белую фотографию членов экспедиции она оставила себе и долго рассматривала ее перед сном, лежа в постели. В конце концов ей начало казаться, что таинственный черноволосый мужчина с фотографии улыбается ей, а Слава подмигивает. Очертания фотографии расплылись перед взором, и Александра Робертовна заснула.

Проснулась она посреди ночи. В окно лился молочный лунный свет, наделяя мебель и предметы в комнате таинственным видом. Ей захотелось пить. Александра Робертовна давно уже не боялась темноты и одиночества, но сейчас, почему-то, ей стало страшно. Не шел из головы образ этого странного мужчины, который не умел стареть. Она вновь и вновь разглядывала в лунном свете его лицо, жуткое и прекрасное одновременно. Как будто она видела его когда-то? Когда же? Ее воспоминания были так размыты, так изменчивы и неверны... Память упорно цеплялась за какие-то незначительные детали и происшествия: она помнила детство и бабушку, хорошо помнила студенческие годы. Помнила войну. А до того? До смерти отца? Что было раньше?

Вдруг Шурочку словно током ударило. Яркой вспышкой мелькнуло воспоминание. Это было так очевидно, что ее затрясло. Как она вообще могла это забыть?! В ясном лунном свете она почти физически ощутила, как с памяти словно кто-то скинул колдовской покров. Она резко встала, неверной походкой подошла к серванту. Словно боясь не успеть, быстрым, нервным движением достала ту самую шкатулку, пережившую Революцию — высокую деревянную шкатулку с нарисованным масляными красками юношей, сражающимся с драконом. Внутри лежал Славкин артефакт — наконечник, добытый им правдами и неправдами из музейного хранилища и оставленный ей на хранение, блестящий, со странными, не поддающимися расшифровке письменами, похожими не на руны или иероглифы, а на цветочную вязь...

Шурочка осторожно достала его и отложила в сторону, а потом нетерпеливо ковырнула бархат на дне шкатулки. Она не знала наверняка, что она ищет, и не является ли второе дно плодом ее воображения? Она почти отчаялась, но наконец деревянная дощечка поддалось.

На пожелтевшем листке был легкий карандашный набросок. Это был очень старый рисунок, бумага когда-то наверняка была плотной, но сейчас выглядела ветхой и хрупкой. Она видела его лишь однажды, и не была уверена даже, что о нем знали мать и сестра. Бабушка показывала его маленькой Шурочке давным-давно, кажется, ей было не больше четырех лет, потому что ее любимая кукла была еще цела и невредима (потом ее порвет домашний любимец кот Васька и на пятый день рождения ей подарят новую куклу). Словно наяву, Шурочка видела бабушкины руки и добрые глаза. Было летнее утро, и солнце беспощадно светило в окно, а где-то за стенкой играл на скрипке соседский мальчик Жорик. Бабушка бережно и осторожно, за самый краешек достала этот рисунок и показала Шурочке, не разрешая трогать ручками. Она не рассказала тогда, кто это нарисовал и в чем великая ценность рисунка. Только щелкнула по носику и подмигнула, мол, подрасти — и все тебе объясню. И умерла она неожиданно, в один из первых дней блокады, под обстрелом, унеся свою тайну в могилу.

С карандашного наброска на нее смотрели семеро. Людей-не людей, стройных и высоких, с хрупкими и неправдоподобно изящными телами. Шесть — рядом, седьмой чуть в сторонке, шесть — прорисованы четко, седьмой — легче, небрежней. Можно было подумать, что это сам художник изобразил себя отдельно от остальных. Шурочка вгляделась в его лицо. Огромные глаза, странной формы уши, изящная переносица, черные волосы... Да, память не подвела ее. Это был тот самый человек с фотографии, сомневаться не приходилось. Один и тот же — и на этом рисунке, которому, наверняка, больше ста лет, и на фотокарточке 60-летней давности, и на современном цветном фото.

Как и зачем рисунок попал к бабушке? Получила ли она его в наследство от своих родителей или непосредственно от автора? Нет ответов на эти вопросы. О, если бы она была жива!

Шурочка оторвала взгляд от изображения черноволосого и перевела его на шестерых, нарисованных вместе. На долю секунду она решила, что глаза подводят ее, а потом ахнула и выронила рисунок, прижав руки к губам! Со старинного карандашного рисунка на нее смотрели соседи, рыжие близнецы Алексей и Андрей. Одинаковые, неразличимые, в странных одеждах и со странными одинаковыми обручами в длинных волосах, задорно улыбающиеся точь-в-точь как сегодня утром в ее гостиной!

Отчего-то Виктор и Андрей приняли за аксиому, что Финдекано родом из Италии. Видимо, в звуках его имени им чудилось что-то, созвучное языку этого людского народа. Окончательно он убедил всех в своих корнях, когда однажды обнаружилось, что «ювелир» смотрит новости по неаполитанскому кабельному каналу без субтитров. Финдекано не стал их разочаровывать, и с самым честным выражением лица подтвердил, что, мол, да, русский не родной ему язык, и понимать итальянскую речь ему гораздо проще. В принципе, он ни капельки не покривил при этом душой, итальянский и правда, гораздо ближе был к вестрону, чем русский, ну а легко общаться на многих языках не представляло для эльфа никакой сложности.

Он и общался, точнее, впитывал как губка информацию, потреблял контент, как сказали бы его юные друзья. Он смотрел новости на английском, французском, немецком и итальянском, постепенно все легче воспринимая европейские языки. Он был удивлен, если не сказать шокирован, когда в полной мере осознал, как много людских племен живет сейчас в Арде, и что лишь малая часть из них являются потомками Аданов. Если бы Финьо прожил в Средиземье так же долго, как двоюродная сестра Артанис, он бы признал в арабах, жителях жаркой Передней Азии, многочисленных потомков народа Харадрим, а в индийцах — потомках народа Кханд, жившего когда-то на юге Средиземья. Но вот откуда пришли китайцы, не рассказала бы ему и Владычица галадримов. Кроме этих основных народностей, существовало огромное количество самых разных ответвлений от основных родовых корней, народы которых ныне образовывали собственные государства. Например, персы, явно бывшие потомками народа Халет, не считали себя родней европейским народам, предпочитая считать свою культуру то ли самобытной, то ли бывшей в родстве с культурой арабских стран.

Все это живо интересовало Финдекано, но еще больше пугало. В свете этой новой информации, найти Майтимо среди семимиллиардного населения Земли, как люди назвали Арду, представлялось ему очень сложной задачей. И если бы не был он Финдекано Отважным, эта сложность представилась бы ему невыполнимой и смутила бы, заставив опустить руки. Но древним боевым кличем его был клич «День пришел», а Андрей сказал бы, что он неисправимый оптимист — и Финдекано искал снова и снова. Тем более, что просеивание огромной массы информации все-таки принесло свои плоды — так он нашел Каранистира.

Пасха в тот год случилась ранняя. Хотя к середине апреля холода и отступили, все равно порой ночами температура опускалась ниже нулевой отметки, и подтаявший за день и смешавшейся с грязью снег, замерзая, превращался в ледяную серовато-коричневую массу. К тому времени Финьо уже успел обзавестись собственным автотранспортом, чему он был рад неимоверно. Скорость завораживала его, а резвая Мазда глубокого синего цвета полюбилась ему едва ли не больше, чем его давний боевой конь, на котором он выступил когда-то в свой последний бой.

Расстояние почти в пятьсот километров он покрыл за каких-то три часа. «Вы прибыли на место» — бодро отрапортовал навигатор. Курская область, город Фатеж, население что-то около шести тысяч человек. Совсем маленький, уютный городок, с ухоженными заборами и чистыми белеными стенами домов. В здешнем воздухе весна ощущалась гораздо явственней, чем в Москве, было теплее, а снег совсем растаял — Фатеж располагался южнее столицы, и это южное солнце не только светило, но и ощутимо согревало.

Финдекано припарковал машину на обочине и ступил на тротуар, с удовольствием вдыхая свежий утренний воздух, потягиваясь всем телом, даря отдых уставшим конечностям. Пробило только десять часов утра, машин на улице было немного, а людей и того меньше. Поглядывая на светофор, деловито перебежала дорогу довольно большая, но худая и облезлая собака.

«Этот твой брат выбрал для жизни очень спокойное и приятное место» — Финьо смотрел по сторонам и чуть заметно улыбался. Фатеж и правда не был похож на остальные поселки и городки, которые приходилось видеть Финдекано. Несмотря на явные признаки бедности, тут было гораздо меньше мусора и грязи, вечных спутников людских поселений. Видавшие виды заборы в нужное время заботливо поправлялись хозяевами, крыши вовремя перестилались, а дворы украшались самодельными скульптурами из пластиковых бутылок, лысой резины и прохудившихся ведер. Все это было прокрашено, проклеено и издалека выглядело вполне презентабельно. Единственное добротное, современное здание в четыре этажа — местная больница — заметно возвышалось над частными домами. Видимо, это был самый центр поселения, потому что народу тут было побольше. Финдекано обошел больницу и зашагал дальше, на юг.

Эльф знал, где искать церковь, потому что весь вечер накануне изучал карту поселения, но ему хотелось сначала понять и почувствовать место, где нашел пристанище четвертый сын Феанора. Потому-то Финдекано подъехал не к самой церкви, а остановил машину на противоположном конце широкой центральной улицы. Он шел, осторожно ступая по разбитому асфальту тротуара, обходя ямки и легко перепрыгивая через лужи, прокручивая в голове те слова, которые нужно будет сказать Морьо. Наверное, Тьелкормо справился бы с задачей гораздо лучше. Но почему-то Финьо ничего ему не сказал вчера (на самом деле в глубине души он допускал вероятность, что обознался).

Церковь стояла на пригорке и хорошо просматривалась со всех мест в округе. Она была довольно старая, но недавняя реставрация придавала ей вид новодела. Купол весело светился золотом, отражая теплые солнечные лучи, а свежевыбеленные стены создавали ощущение покоя и уюта. За церковной оградой, невысокой и изящной, был разбит настоящий сад, тут росли яблони, вишни и боярышник, и Финьо вдруг нестерпимо захотелось увидеть, как же будет выглядеть это место через месяц, когда на деревьях распустятся цветы. Он зашел внутрь, продолжая улыбаться.

Шла пасхальная неделя — в храме слышалось стройное пение многих голосов. Сквозь стрельчатые окна щедро лился солнечный свет, преломляясь в витражах, рождая на мозаичном полу потрясающие картины. Воздух был теплым, он пах ладаном и свечным воском. Финьо вдруг всем своим существом ощутил мир, радость и покой этого места — в этот момент он понял Карантира Темного, самого гневливого сына Феанора, много лет искавшего не битв и побед, а умиротворения, покоя и счастья... Карантира, который все-таки пришел к принятию Воли Единого, и нашел в этом призвание. Карантира, который так и не создал семью... У него были на то причины, ибо и его коснулась боль расставания перворожденного и пришедшей следом. И Финдекано стало горько. Как же тяжка доля сынов Пламенного Духа. Их всех — и каждого в отдельности. Он вдруг с трепетом понял, как безграничны, непостижимы и всеобъемлющи мудрость и любовь Единого, который не допустил свершиться тому, о чем он просил. Он не дал шанса одному лишь Майтимо. Он назвал судьбы братьев сплетенными и дал шанс всем... Это ведь был эгоизм — думать, что спасения достоин лишь Руссандол! Из милосердия и любви к Детям, Единый даровал им возможность искупления. И Финдекано должен быть милосердным — и сильным. Пока нет Майтимо, старшего, он должен взять на себя его ношу, взять ответственность за его братьев и нести это бремя сколько потребуется.

И он горячо, изо всех своих сил, взмолился Единому, ощущая, насколько ничтожен он, бессмертный король Фингон, в сравнении c Творцом этого мира. Взмолился так, как порой молятся смертные — ничего не прося и не пытаясь заключить сделку, а лишь благодаря за все — за то, что есть мир и за то, что он живет в этом мире, за отца и за мать, за братьев и сестру, за родичей, за Майтимо и его братьев.

Нежное многоголосье псалмов уносило мысли вдаль, в непостижимые миры, и Финьо казалось, что сердце сейчас разорвется от ликования и радости, переполняющих его. Он не испытывал такого умиротворения и счастья, кажется, с тех полузабытых ныне времен, когда был жив свет Двух Древ, и Тьма еще не успела сойти в мир.

Где-то на периферии сознания он ощущал изумление — неужели всем Смертным, доступно подобное? Такой душевный подъем, такое ликование и светлая радость от единения с Творцом Мира — как это прекрасно и как удивительно! Они не видели и не ведали Силы Валар и, тем более, не ведали Его мощи. Они могли только верить. И вера эта возвышала Смертных над эльфами, над ним, Финдекано, с его неверием и своеволием. И снова он дивился тому, как сильно отличаются Пришедшие следом от Старших Детей. Словно в них одновременно горит разрушительное и искаженное пламя Моргота и первозданный огонь Творения!

Осторожно ступая, Финдекано прошел вперед, ближе к алтарю. Высокий черноволосый священник в праздничных светлых одеждах стоял сейчас спиною к прихожанам и нараспев читал слова молитвы глубоким, пробирающим до мурашек голосом. Финдекано ощутил непреодолимую потребность отдавать поклоны одновременно со всеми, и в благоговении повторять «Аминь». Он так и делал, пока настоятель не повернулся лицом к прихожанам. Финьо вздрогнул и чуть не вскрикнул с досады. Это был не Каранистиро!

Величественный, несмотря на молодость, священник стоял перед своей паствой и смотрел вперед внимательно и спокойно. Финьо опустил глаза. Разочарование и обида захлестнули его, и, наверное, отразились на лице. Он стоял на месте, не шевелясь, не в силах уйти. Так, не крестясь и не поднимая глаз, он простоял до конца службы.

Священник выделил среди поселковых прихожан, которые были ему хорошо знакомы, этого нового человека, и то и дело поглядывал на него с участием и беспокойством. Как только служба окончилась, он не замедлил подойти к незнакомцу, чувствуя, что с молодым человеком не все в порядке, исполненный решимости помочь ему пастырским советом.

— Христос Воскреси! — пробасил он где-то над головой Финдекано.

— Воистину воскреси... — угрюмо ответил Финьо, глядя куда-то вбок. И, вопреки своему состоянию, невольно удивился огромному росту и могучему телосложению батюшки.

— Я вижу, с вами стряслась беда, — мягко проговорил тот. — Я могу чем-то помочь?

Финдекано наконец поднял на него глаза. Он не ожидал ни от кого участия, и, честно говоря, собирался просто молча уехать. Но светлое и спокойное лицо священника располагало к себе, и Финьо вдруг захотелось выговориться.

— Да. У меня случилась беда, — медленно и спокойно произнес он, словно взвешивая каждое свое слово, не уверенный до конца в необходимости делиться с кем бы то ни было тем, что было на сердце. — Я люблю... человека. И эта любовь... противна природе.

— Разве любовь может быть противна природе? — с улыбкой проговорил батюшка. — Не думаю. Любовь — это свет, у них одна суть. Если это настоящая любовь, конечно. Потому что настоящая любовь не может быть... искажением.

Король Фингон вздрогнул всем телом и поморщился, словно от боли. Нет, святой отец, как ты не прав! Это Искажение! Все неправильное в мире идет от Искажения, от Предначальных времен, от Моргота.

«Даже мои чувства — это Искажение. Ведь их бы не было, если бы не было в мире Зла... Что было бы тогда? Я не прошел бы ад Хэлкараксэ, не потерял бы родного брата, не оказался бы в Эндоре. Не знал бы страдания и боли».

Но разум подсказывал Фингону, что он не знал бы и сочувствия. Да, он не научился бы сочувствовать и понимать. Он ужасался бы неправедным деяниям, как ужасались пресветлые ваниар, когда, сойдя со белокрылых кораблей в Войну Гнева, узнали они о деяниях нолдор Первого Дома. Сочувствие и принятие — вот то, чему его научил Враг! Разве это возможно?! Финдекано схватился за голову.

— Святой отец! Я потерялся, я уже не понимаю, что есть добро, а что — зло, — простонал он.

Батюшка, ничуть не подозревая обо всем, что пронеслось в голове у Финдекано, ответил:

— Добро — это любовь и прощение. Господь любит нас и готов простить каждого, кто искренне раскается.

— Любовь и прощение... — глухо повторил Финдекано. И вдруг лицо его просияло. Ведь все происходящее — и есть Прощение! Он просил и получил! И не важно, найдет ли он теперь Майтимо или нет — Майтимо уже спасен, потому что Господь любит нас. Грешных, гордых и своенравных. Эру любит нас... и это — главное.

Фингон улыбнулся.

— Спасибо вам, святой отец! Я не могу выразить, как вы помогли мне сейчас.

Священник пожал плечами и тоже улыбнулся.

— Сдается мне, что вы сами себе помогли, и вам не хватало только малого, чтобы быстрее сделать нужные выводы.

Они помолчали.

— Красиво тут у вас, — наконец произнес Финдекано. — Я ваш городок недавно по телевизору увидел.

— Да-а... Было дело. Приезжали, снимали, показывали, — батюшка указал рукой на двери, приглашая выйти на улицу. Финдекано кивнул и направился вперед. Его же собеседник задержался, несколько раз перекрестившись перед выходом и на ступенях церкви. Финдекано стало стыдно, и он, поспешно обернувшись, перекрестился вслед за священником.

— Пойдемте, я вам город покажу, — пробасил батюшка. — Я сам отсюда, из Фатежа, но уже несколько лет на родине не был, в Курске жил. А тут — поручили мне Фатежский приход, и с Божьей помощью, вчера днем, после Воскресной пасхальной службы, сюда добрался. Даже передачу эту не видел, как раз в машине ехал, когда передавали. Только и успел, как с отцом Константином тутошним на полчасика пересечься.

Финдекано от неожиданности спотыкнулся.

— Отцом... Константином? Так тут все-таки был другой... священник?

— А-а! Да, вы, наверное, к нему ехали? — батюшка одарил Финдекано еще одной из своих располагающих и добродушных улыбок. — И перепутали? То-то мне все говорят, похожи мы с ним. Только он пониже будет и постройней, да и, признаться, посерьезнее меня. Отец Василий меня зовут. Я-то черное монашество принимать не планирую. Дай Бог, встречу девушку хорошую, которая не испугается разделить мое призвание, женюсь и заживем в Фатеже спокойно. А отец Константин — он другой породы.

А Финдекано его почти не слышал. Его кипучая натура снова почувствовала след, и пробудилась жажда деятельности, а с ней вернулась и обычная для Финьо стремительность и нетерпеливость.

— Так где же мне искать отца Константина?

— Ах, простите, заговорился я. Он получил разрешение продолжить служение в онкологическом центре в Москве, при церкви тамошней, — и, помолчав. — Да, особенный он человек. Святой.

А на Финьо вдруг напала веселость, захотелось напроказничать, как в детстве, — и он, улыбнувшись про себя, легонько прищелкнув пальцами, значительно и серьезно произнес:

— А он не человек! Он — эльф.

Отце Василий остался стоять посреди улицы, забыв закрыть рот.

— Ну, до скорого! Спасибо! — И, не оглядываясь, Финдекано вприпрыжку, весело перелетая через лужи, направился к своей машине.

Карантир, который, впрочем, не знал, что он Карантир, ехал на поезде в Москву. У него было много времени на благочестивые размышления. К тому же он прихватил с собой труды почитаемых им церковных иерархов, из которых давно планировал сделать выписки для проповедей.

Но чтение не давалось. Мысленно он уже был там, в столице, в онкоцентре. Он с таким трудом выпросил для себя это место, нельзя сказать, кстати, чтобы особенно ценное. И нельзя сказать, чтобы ради этого места пороги епархии обивали желающие взять онкоцентр под свою руку. Но когда тебе что-то надо, это редко дается без усилий.

Больничная церковь была сложным приходом. Тут люди не крестили детей и очень редко играли свадьбы. Зато они часто умирали, и их приходилось отпевать. А до того, как умереть, они долго, по нескольку лет, мучились на больничных койках, и им нужно было утешение. Им нужен был отец Константин.

Он бы сам ни за что не решился на такое трудное служение, если бы судьбе не было угодно однажды свести его с Олегом Романовым, знакомство с которым перевернуло его неспешную жизнь. Собственно, именно знакомства, в общепринятом понимании этого слова, между ними и не было — Константин ни разу не видел человека, которого почитал своим самым близким товарищем и наставником. Они переписывались, батюшка писал письма по-старинке, на мелованной бумаге своим крупным четким почерком, а в ответ получал исписанные летящими строками обрывки тетрадных листков: у Олега не было возможности покупать белую бумагу «Снегурочка», он был нищим.

Пожалуй, для отца Константина образ жизни его товарища являл собой идеал христианского подвижничества. У Олега не было семьи, и не было дома. Все его имущество состояло из собственной одежды да сумы, в которой тот носил книги. И в Курске, и в Фатеже отцу Константину приходилось принимать участие в судьбе бомжей и бездомных, помогать тем выправлять документы, устраиваться на работу, снимать жилье. Собственно, и об Олеге он узнал именно потому, что одна из прихожанок, зная о том, что батюшка не гнушается помогать даже самым опустившимся из нуждающихся, рассказала о странном нищем. Этот человек часто появлялся в ее деревне, помогал по хозяйству старикам, брошенным внуками на произвол судьбы, неизменно отказываясь от вознаграждения. Он ночевал в лесу, хотя добрые бабушки охотно пустили бы его поспать в бане, а то и в доме. Морозными зимами, когда спать под открытым небом становилось невозможно, он жил при монастырях, оставаясь там трудником и выполняя самую тяжелую работу.

Через свою прихожанку, Олю Нерушеву, Карантир передал Олегу письмо. Тот ответил, однозначно, хоть и в довольно мягкой форме, отказавшись от помощи. Но переписка все же завязалась, и отец Константин сам не понял, как его собственная жизнь начала меняться под влиянием этих писем.

В словах нищего священник находил нечто, созвучное собственной душе. Несгибаемая воля к жизни, и вместе с тем спокойное и ровное отношение к смерти, полное смирение перед неизбежным, поражали Константина. Очень скоро он почувствовал, что общение с новым товарищем придает ему силы и поддерживает в трудах. Хотя, казалось бы, все должно быть наоборот, ведь это именно он, священник, должен был служить утешением для бездомного! Но отец Константин готов был бы идти за Олегом Романовым куда угодно.

И сейчас, сидя в купе поезда, следующего в Москву, Константин тихо радовался предстоящим переменам в своей жизни, осознавая, что поступает верно. Пусть служение будет непростым, но он чувствовал, что готов к этому бремени, ведь ему есть, на кого ровняться.

«Поезд Старый Оскол — Москва прибывает на шестую платформу! Повторяю: поезд Старый Оскол — Москва прибывает на шестую платформу».

Отец Константин глубоко вздохнул и поднялся с сидения, потягиваясь и разминая уставшие руки и ноги. Прикрыл глаза и улыбнулся собственным мыслям. Он прибыл на место, теперь жизнь его изменится.

Марина поднесла кружку к губам и осторожно отпила. Кофе был горячим. Она скосила глаза в угол своего большого монитора — оказалось, что уже полвторого. Так и перерыв закончится! Пожалуй, надо успеть полистать сайт с верхней одеждой, у Златки на осень куртки нет, старая мала стала, дочка очень выросла за прошедшие полгода.

С тех пор, как Марину перевели в офис на должность менеджера, жизнь потихоньку налаживалась. Зарплату увеличили, стало хватать не только на необходимое, но иногда даже на всякие ненужности, «хотелки» для мамы и дочки. Порой приходилось задерживаться, но переработки до позднего вечера, как это было зимой в порядке вещей, прекратились. Да и нравилась Марине ее новая работа! Все-таки не однообразно накладные набивать, а с людьми общаться, скидки у поставщиков выбивать — даже азарт какой-то появился. А небольшой процент плюсом к окладу в случае заключения удачного договора этот азарт подстегивал.

Златка радовала успехами в школе и отменным здоровьем. От страшного происшествия, которое так всех напугало под Новый год, и следов не осталось — хорошо ее вылечил Валентин Сергеевич, дай ему Бог здоровья.

Марине больше не хотелось после работы до ночи меланхолично смотреть в экран телевизора, периодически щелкая кнопками пульта, даже не вникая в суть передач. Просыпалась она все чаще в превосходном настроении, а планов было так много, что лишь бы все успеть! Марина похорошела и помолодела, даже плечики как-то расправились, а в глазках поселились веселые искорки.

В апреле она ездила договариваться о ценах на молочную продукцию в офис поставщика и познакомилась там с Романом, тридцатипятилетним юристом в разводе. А спустя пару недель как старшеклассница хихикала с подружками: «Представляете, у меня роман с Романом!»

Да, определенно, жизнь налаживалась! Как-то вечером заехал Рома и огорошил ее новостью о том, что достал Златке путевку в самый настоящий Артек! На 24 дня, в самый сезон, в июле месяце! Марина сначала обрадовалась, а потом испугалась: ребенку только двенадцать, разве можно ее так надолго отпускать от себя? Но ребенок Злата безапелляционно объявила, что готова за эту поездку весь учебный год по всем предметам заниматься дополнительно, а начнет вот прямо сейчас. И даже попыталась сделать вид, что читает учебник по Геометрии.

Ну а Рома не особо прозрачно намекнул, что не прочь переехать к Марине на это время. А целый месяц наедине, даже несмотря на ежедневную рабочую повинность, это для них огромная удача и шанс познакомиться получше, а там глядишь, и отношения на новый уровень перейдут.

Итак, в начале июля Марина взяла себя в руки и проводила дочку на вокзал, где ее уже ждала экскурсионная группа. Злате сразу показали ее место в плацкартном вагоне, уточнили, все ли документы у нее с собой, попросили Марину еще раз внимательно пересмотреть, не забыто ли что-то из списка вещей и одежды, на месте ли телефон и зарядка. В общем, вожатые и сопровождающие Марине понравились, и она уже без страха доверила им дочку. Она махала отправляющемуся поезду, пока тот не скрылся из виду.

Суббота, солнечное утро, впереди — жаркий день, что еще нужно для счастья? На сердце поселилось окрыляющее и непривычное ощущение свободы от всех обязательств. Марина шла домой пешком и улыбалась. Она завернула в первое попавшееся летнее кафе и разорилась на завтрак. Как давно уже она не отдыхала так — никуда не спеша и предоставленная самой себе? Да, пожалуй, никогда и не было такого! Всегда что-то сдерживало, контролировало. Сначала — родители, потом — семья, ребенок. А оказывается, быть предоставленной самой себе —это такое счастье! Захотелось совершить какое— то сумасбродство. Может, сходить в кино одной? Или даже съездить на городской пляж и поваляться там с журналом и кока-колой? Или отчаяться на совсем уж бесшабашный поступок — сгонять на выходные в Москву или Питер! На самом деле, даже мечтать обо всем этом, осознавая, что решение принимать все равно только ей одной, ни у кого не спрашивая дозволения уже было чудом. Она щурилась на солнце и отпивала маленькими глотками апельсиновый сок из высокого бокала. Какое же это счастье — никуда не спешить и не перед кем не нести ответственности!

Звонок сотового телефона вырвал ее из этого блаженного состояния, и Марина даже ощутила некоторое разочарование, но тут же улыбнулась — звонил ее Роман. Он спросил ее, где она сейчас находится и обещал подъехать через десять минут.

Вечером Рома пригласил ее в ресторан, а потом и правда остался на ночь. И на весь следующий месяц. Чужой мужчина в ее квартире — это тоже было в диковинку и удивительно. Не то, что бы она после развода ни с кем не встречалась, но вот домой кавалеров ни разу не приглашала.

Дни бежали быстро. Рома оказался не только хорошим любовником, но и вполне подходящим ей по складу характера и привычкам человеком. Это было странно, но Марина, кажется, постепенно свыкалась с мыслью, что ее ждет второй брак. Да и Рома вел себя весьма недвусмысленно. Он встречал ее с работы, а утром подвозил на своей машине. Он почти всегда сам готовил, иногда мыл посуду, помогал в уборке. Они вместе заезжали в магазин за продуктами, вместе смотрели фильмы на дивиди, и вместе ложились спать. Он не отходил от Марины ни на шаг, а через неделю даже познакомил ее с родителями.

Марина была счастлива, но в то же время где-то, на самом дне души, поселилось такое странное чувство, словно она потеряла что-то важное. Словно в то жаркое субботнее утро, когда она посадила Злату на поезд, она могла поменять свою жизнь, да так и не решилась на это. Вроде все было хорошо, лучше не придумаешь, жизнь складывалась удачно, но.... Это была предопределенность! Она говорила себе, что она не подросток и уже давно не так юна, как пятнадцать лет назад, у нее есть дочь и любящий ее человек, и что она не вправе принимать сумасбродные решения, да и не стремится к ним... И в самых сокровенных уголках ее сердца поселилась мысль, что что-то она делает не так. Не решается, не осмеливается. И Марине было грустно.

— Мариш, что на завтрак будем, омлет или бутерброды нарезать?

— Утебо-оды! — не так-то просто говорить с зубной щеткой во рту!

— Ты чайник подогревала?

— Угу!

— Ага, вижу, горячий. Мне тут вчера с работы звонили, я сказать забыл...

Марина вышла из ванной в полотенце, еще мокрая, с капельками воды на коже, стройная, красивая. Рома промычал что-то одобрительно-невразумительное и поставил чайник на стол. Пересек в несколько шагов кухню и подхватил ее на руки, на ходу сбрасывая на пол полотенце.

Секс с ним был хорош! То, что нужно — в меру нежно и в меру грубо, просто идеально. Жаль только, что на работу пора. Вставали нехотя. Наспех привели себя в порядок и запрыгнули в машину.

— Ром, так что там у тебя все-таки с работой?

Рома вздохнул.

— Марин, да вот, предлагают в командировку съездить. В Польшу, на неделю. Я сказал, что подумаю до завтра, но на самом деле я уже решил отказаться, — еще один горестный вздох. — Не понятно, когда у нас с тобой будет второй раз такая возможность побыть наедине.

— В Польшу? Вот это да! — Марина заулыбалась. — А я никогда не была в Польше, да и в Европе вообще.

— На самом деле я тоже не был. Я бы с тобой хотел съездить!

«О, да!» — подумала Марина — «Я бы тоже хотела съездить куда-то, чтобы нашему руководству обыкалось!» Но вслух сказала другое:

— Ты только из-за меня отказываешься?

— Ну, в общем-то, да. Я считаю, что у нас с тобой достаточно серьезные отношения, чтобы срываться куда-то.

— Но это же только командировка! Я бы поехала, честное слово! Но отпуск не дадут.

Рома взглянул на нее совершенно оторопело.

— Так ты была бы не против?

Не против? Марине очень хотелось бы попасть в Европу. И вдвоем жить было так хорошо и уютно. Но она живо вспомнила то субботнее утро, когда она была свободна как ветер и ей внезапно захотелось повторить этот опыт одиночества. И уж очень хорошо по Роме было видно, что если она сейчас внезапно согласится отпустить его в эту поездку, то он будет счастлив.

— А знаешь что? — Марина лукаво подмигнула Роме. — Езжай в Польшу. Я вот ни капельки не обижусь! Честное слово!

— Правда? Нет, правда? — Роман просиял от неожиданности.

— А почему ты решил, что меня это обидит?

— Тебе не понравится.

— Все-таки мне любопытно.

— Привычка. Бывшая жена бы плохо отнеслась, вот я и подумал, что ты...

— Но я-то не твоя жена, — сказала Марина как можно мягче.

Рома остановил машину на светофоре, повернулся к ней и заглянул в глаза. Он смотрел довольно долго, так, что Марине стало даже как-то неуютно. А потом включил поворотник и перестроился.

— А знаешь, что? У тебя паспорт с собой?

— Ага...

— Тогда мы в ЗАГС.

— Куда?! — Марина захлопала глазами от удивления.

— В ЗАГС. Выйдешь за меня?

Марина была настолько ошарашена, что даже не успела придумать ответ. Промычала только глухое «Угу».

А потом она улыбалась как дурочка всю дорогу: улыбалась в очереди перед кабинетом чиновницы, улыбалась, когда та строгим голосом рассказывала, какие поля заполнять в бумажках. И уж конечно, улыбалась весь день на работе.

Так вышло, что Марина неожиданно для себя стала вдруг невестой. Она подали заявление на начало сентября. До Златиного приезда оставалось две недели. У Марины был целый август на то, чтобы подготовить дочку к появлению Романа в их семье. Впрочем, Злате дядя Рома нравился, и Марина не особенно переживала за их взаимопонимание.

В пятницу Марина помогла Роме собрать вещи, и в субботу в шесть утра он на желтом такси отчалил в свою командировку. До этого момента события крутились с бешеной скоростью, а теперь она снова осталась одна. И у нее снова появилось время на самоанализ.

Выходные она провела так, как и мечтала. В прогулках по городу, обедая в летних кафе, (хотя погода изменилась — сильно похолодало), а вечером даже сходила в кино. Одна, как и хотела. Она все думала, не поспешили ли они с решением? Может, стоит получше узнать друг друга? Но ответ она так и не нашла.

А в понедельник на работе Марину огорошили неожиданным решением выдворить ее в отпуск на пару недель. Марина согласилась, не раздумывая, хоть и обиделась ужасно, что не вышло съездить с Ромой в Варшаву.

Так что вторник у нее начался с того же, что и воскресенье — с завтрака в полюбившемся ей кафе, где, правда, пришлось сидеть уже в зале ввиду совершенно испортившейся погоды.

А днем в ее квартире раздался телефонный звонок.

— Аллоу! — произнес скрипучий женской голос, — Добрый день. Будьте так любезны, пригласите к телефону Никушу.

Первой реакцией было сказать «Вы не туда звоните» и повесить трубку, но Марина по счастью сообразила, что до Златиного рождения, даже, пожалуй, до их с Димой свадьбы, в этом доме жила тетя Вероника, мамина подруга, у которой они и купили квартиру, когда та переехала в США.

— Вам, наверное, нужна Вероника Сергеевна?

— Да, да, Вероника Сергеевна Шиллер.

— Вы знаете, она переехала в Сан-Франциско. Четырнадцать лет назад...

— Что вы говорите? — старушка на том конце провода грустно вздохнула и закашлялась. — Четырнадцать лет, говорите? О!

Старушка потрясено замолчала. Заинтригованная Марина тоже молчала, ждала.

— Вы знаете, мне очень нужна была эта девочка...

Марина хмыкнула. Она помнила тетю Нику дородной сорокалетней теткой с громовым голосом. Ее образ вовсе не вязался со словом «девочка».

— Простите, а вы кто? — продолжила вежливая старушка.

— А я — Марина. Ну, то есть, мы теперь тут живем. А тетя Ника, в смысле Вероника Сергеевна, переехала.

— Мариночка, а вы, стало быть, знаете Никушу? — голос явно обрадовался.

— Ну, да... Она подруга моей мамы.

— И они переписываются?

— Ну, они по скайпу общаются.

— Ах, как интересно, по скайпу, значит, — старушка опять умолкла. Потом продолжила. — Нет, это бесполезно. Сан-Франциско это далеко.

— Угу, далеко, — согласилась Марина.

Опять повисла пауза. На этот раз ненадолго.

— Мариночка, а сколько вам лет?

— Тридцать два.

— О, как удачно! А я решила, что вы ребенок. Мариночка, не удивляйтесь, пожалуйста, но у меня есть для вас выгодное предложение. Постарайтесь выслушать меня и не бросать трубку. Вы не спешите?

— Нет, — оторопело ответила Марина.

— Итак. Меня зовут Александра Робертовна Шиллер. Я двоюродная тетка Никуши, простите, Вероники Сергеевны, конечно. Я живу в Санкт-Петербурге. Мне уже за восемьдесят, хоть женщинам и не принято говорить о возрасте, — Марина с удивлением услышала, как старушка смущенно хихикнула. — И мне непросто путешествовать одной. Это несет для меня... хммм... определенные сложности. Все так изменилось, эти электронные билеты, он-лайн регистрация..! Впрочем, продолжим. Мне необходимо предпринять поездку. В Архангельск. Это будет не простая поездка, мне надо найти одного человека. Возможно, придется посетить какие-то другие северные поселения. Расспрашивать, искать. Ну, вы понимаете, в моем возрасте это сложно одной. Я хочу сделать Вам предложение. Сопровождать меня в этой поездке. Конечно же, не бесплатно! Скажем, пятьдесят тысяч рублей вас устроит? — Марина пораженно молчала, переваривая информацию. Шурочка, а это была именно она, восприняла молчание на счет недостаточного финансирования. — О, восемьдесят! Я думаю, восемьдесят — это немалая плата? Да, дорожные расходы за мой счет! Нам потребуется не более недели! Решайтесь же!

— Я должна подумать, — пролепетала Марина.

— Вы боитесь, Мариночка? Информацию обо мне вы можете получить у Вероники Сергеевны. Я старая одинокая женщина, мне просто не к кому больше обратиться. У меня нет родственников в России.

— Я все-таки должна подумать. Перезвоните вечером. Правда. Я должна посоветоваться... с мужем.

— Хорошо, дорогая моя. Я перезвоню в восемь.

Ошарашенная Марина повесила трубку. В ушах продолжал звучать скрипучий старческий голос: «Я хочу сделать Вам предложение», «В Архангельск!». И еще, пожалуй: «Восемьдесят — это немалая плата»

— Немалая, — вслух произнесла Марина, — совсем немалая.

Перед глазами замаячила норковая шубка волшебного цвета «орех». Нет, пожалуй, на «орех» не хватит, «орех» дорогой. Зато на свадьбу, такую, о какой мечтала, а совсем не как в голодные студенческие времена с Димкой, вполне! Чтобы в ресторане, и чтоб подруг позвать и платье не бу-шное по объявлению, а новенькое, белое, красивое... и прическа чтобы обязательно с диадемой!

Марина мечтательно закатила глазки. Потом в сердцах махнула рукой.

— Да она просто старая сбрендившая старуха в маразме! Какой Архангельск, какие восемьдесят тысяч! Откуда у пенсионеров в нашей стране вообще могут быть такие деньги? Нет, я не буду думать об этой бабке. Мало ли чего у нее в голове происходит. Может, у нее этот, как его... Альцгеймер!

Марина решительно прошлепала на кухню, где валялся забытый сотовый телефон. «Вот, сейчас позвоню Ленке, договоримся съездить с ней в торговый центр, поищу себе джинсы. И никаких глупостей!» А перед глазами ни с того ни с сего предательски замаячило «это утро», как Марина уже окрестила для себя время, когда она одна завтракала в кафе после отправки Златиного поезда. На периферии сознания возникла мысль, что вот оно — то самое. Свобода и сумасбродство. Шанс поменять что-то в жизни. Опасность, поступок, судьба. Словно она и родилась для того, чтобы однажды бросить все к чертовой матери и рискнуть.

— Какие глупости, — произнесла она вслух.

Но вместо того, чтобы набрать телефон подруги, Марина вдруг вспомнила, что на букву «Р» у нее в телефоне номер справочной РЖД, записала, когда Злату собирала в Артек.

— Я только узнаю, сколько стоят билеты до Питера. Ну ведь это же можно? Конечно, я никуда не собираюсь. А если и соберусь, то только чтобы погулять. Я же так давно об этом мечтала!

Когда Шурочка перезвонила вечером, Марина дрожащим голосом пролепетала, что согласна на предложение.

Ночью спалось плохо. Сердце колотилось в груди, не желая униматься. На автомате Марина ответила на дочкины и Ромины смски. Признаваться жениху, что ей дали отпуск, и что она собирается провести его с ополоумевшей старухой в Архангельске, Марина почему-то не захотела. Заснуть долго не получалось. Она сомневалась и раздумывала, то решая окончательно и бесповоротно, что все это чей-то розыгрыш, то как школьница мечтая о приключениях.

В общем, несмотря на беспокойную ночь, утром она встала в шесть отлично отдохнувшей и готовой к любым авантюрам и первым делом отправилась на вокзал. Пожилая кассирша сообщила, что Марине повезло — осталось одно место, боковушка возле туалета, так что она скептически хмыкнула, услышав слова о везении.

Несмотря на свой далеко уже не юный возраст, Марине довелось побывать в Санкт-Петербурге лишь однажды, со школьной экскурсией в выпускном классе. И, естественно, последнее, что могла бы запомнить семнадцатилетняя выпускница, это план города. По счастью, навигатор в сотовом телефоне лучше хозяйки понимал, где она находится и уверенно проложил маршрут к дому на Лиговском проспекте. Благо, старушка жила в самом центре, путь предстоял прямой, а вовсе не тернистый, и потеряться Марине не грозило.

Старинный особняк встретил девушку какой-то торжественной тишиной. Шаги отзывались гулким эхом, а ширина лестниц с деревянными перилами и высота потолков с лепниной поразили, если не испугали, Марину, до этого знакомую лишь с архитектурными изысками хрущевок да панелек. Тут же все было иначе. Как будто сами стены гордо рассказывали гостям о тех людях, что тут жили — любили и страдали, встречались и расставались, рождались и умирали...

Ехать на неторопливом старинном лифте Марина почему-то оробела, и поднялась на третий этаж пешком, осторожно ступая по стертым от времени ступеням. На некоторое время задержалась перед дверью и решительно нажала на кнопку звонка. За порогом послышались шаркающие шаги. Дверь открылась, и маленькая сухонькая старушка в опрятном старомодном платье совершенно по-домашнему заулыбалась Марине:

— Мариночка! Здравствуй, милая, заходи! Бери тапочки, проходи в гостиную. Что тебе предложить? А давай кофе сварю, — подмигнув, — у меня настоящий, по таким рецептам, как сейчас не умеют. Моя бабушка, царствие ей небесное, варила отличный кофе, дед без горячей чашки утро не мыслил, вот и я научилась...

Марина дала себя увлечь в большую комнату и усадить на диван. Старушка торопливо исчезла где-то в недрах большой квартиры, продолжая оттуда рассказывать про утренний кофе и другие привычки деда. А Марина получила возможность оглядеться по сторонам. В центре комнаты стоял большой круглый стол, застеленный аккуратной, хоть и застиранной скатертью, вокруг него — четыре старомодных стула. Кожаный диван с высокой спинкой, на который ее усадили, навевал мысли о старых советских фильмах пятидесятых годов. Высокие окна в деревянных рамах щедро пропускали солнечный свет, который падал на мебель, паркетный пол и стены, и Марина почему-то вспомнила картину «Утро» из школьного учебника по Чтению, по которой когда-то они всем классом писали сочинения.

Из кухни запахло кофе и какой-то весьма аппетитной выпечкой. Улыбчивая Александра Робертовна возникла на пороге, неся в руках блюдо с плюшками. Марина подскочила было ей помочь, но старушка по-хозяйски усадила ее обратно, и через минуту вернулась с двумя чашками, источающими весьма ароматный запах. Чашки с плюшками заняли свое место на столе, а Марину попросили пересесть поближе.

— Ну что, Мариночка, с чего начать? Пожалуй, для начала я поблагодарю тебя, потому что я вовсе не надеялась, что ты приедешь сюда. Признаться, когда ты сказала, что Никуша переехала в Америку, я ужасно расстроилась. Я так надеялась на ее помощь! Но я ужасно, ужасно рада, что ты не испугалась и согласилась мне помочь! — старушка взяла Маринину правую руку в свои морщинистые и крепко пожала.

Марина смущенно промямлила что-то в качестве благодарности.

— Я продолжу, ведь тебе, наверное, ужасно любопытно, что такой развалюхе может еще в этой жизни понадобиться, — хихикнула Александра Робертовна. — Я, пожалуй, расскажу все с самого начала. Тем более, я уже давно зашла в тупик в своих рассуждениях, и мне позарез необходим свежий взгляд.

Александра Робертовна встала и довольно бодро прошаркала к буфету. Достала оттуда какую-то папку и торжественно бухнула ее на стол перед Мариной. Села рядом, устроив ноги на мягкую подушечку и подперла щеку кулаком. Марина про себя улыбнулась виду старушки.

— Ты не стесняйся, открывай.

Папка была бумажной, но, кажется, вполне современной, новой. Марина осторожно развязала тесемочки. Сверху лежала старая черно-белая фотография, судя по костюмам запечатленной на ней пары, сделана она была в начале прошлого века. Красивая молодая женщина, очень яркая и приметная, сидела на стуле, а позади нее стоял невысокий худой мужчина. Марина вопросительно посмотрела на Александру Робертовну.

— Это мои дед с бабкой, — с готовностью ответила хозяйка. — Дед получил этот особняк в наследство от собственных родителей, ну, моих прабабушки и прадедушки, соответственно. Его семейную историю я смогла проследить до середины восемнадцатого столетия. Ничего особенно примечательного. А вот про бабушку интереснее. Вроде как они с дедом познакомились во время Первой мировой, между 14 и 16 годами, дед воевал тогда на Кавказском фронте. Ни он, ни бабушка никогда не рассказывали, как произошла их встреча, но я думаю, что это случилось в Турции, возможно, Трабзон или Эрзурум. Нет, бабушка у меня русская, Ольга Петровна ее звали... Но турецкий она знала. Как и еще десяток языков...

Шурочка вдруг поймала Маринин взгляд и торопливо произнесла:

— Ах, Мариночка, ты, наверное, думаешь, что я старая сбрендившая бабка, докучаю тебе историей моей семьи. Подожди, мы доберемся до главного, но отчего-то мне кажется, что это — тоже важно.

— Нет-нет, что вы, мне очень интересно! — быстро ответила вежливая Марина и подумала, что старческие истории, по крайней мере, не так бессмысленны, когда компенсируются такими вкусными булочками с кофе.

— Так вот, я продолжу. Ты потом поймешь, зачем я все это рассказываю. Моя бабушка погибла под обстрелом в 41-ом. Я тогда была еще очень мала и мне до сей поры не приходило в голову посчитать, сколько же ей было лет. Я помню ее рассказы про Крымскую войну, про войну с турками в семидесятых годах прошлого, прости, позапрошлого века. Ведь ей должно было бы быть хорошо за девяносто, если не за сто! Это сейчас я могу посчитать и сопоставить возраст и исторические факты, и удивиться тому, как молодо она выглядела. А тогда... Тогда мне казалось, что они с мамой и вовсе ровесницы. В общем, ничего от бабушки не осталось, ни писем, ни дневников, кроме вот этого рисунка, — Шурочка отложила фотографию и осторожно взяла в руки пожелтевший лист бумаги с карандашным рисунком.

Рисунок был очень хорош. Марина, сама в детстве шесть лет отзанимавшаяся в художке, немного знала в этом толк. Быстрой, уверенной рукой были изображены семеро мужчин — точнее, шестеро и один. Все в чем-то неуловимо похожие между собой. И не похожие на людей. Хоть убей, Марина не понимала, откуда у нее такое ощущение, но — не похожи. Приглядевшись поближе, она чуть не ахнула. На старинном рисунке был изображен доктор Валентин Сергеевич! От неожиданности Марина оцепенела и, часто моргая, пристально вглядывалась в рисунок. Шурочка ничего не заметила и продолжила свой рассказ:

— Я отнесла это сыну моей подруги, он реставратором работает. Попросила примерно определить возраст. Они там в музее покрутили рисунок так и эдак, там же специалисты всякие работают, историки, археологи. Сказали, скорее всего начало девятнадцатого века. Девятнадцатого, Мариночка! Конечно, логично предположить, что бабушке рисунок достался по наследству, но отчего-то мне кажется, что это не так, — Шурочка наклонилась ниже и зашептала, — когда однажды она показывала его мне, она так его держала, как держат только дорогую вещь, свою...

Марина тупо кивнула, продолжая гадать, как Валентин Сергеевич попал на этот рисунок.

— Но это, дорогая моя, только начало истории, — хозяйка достала следующую фотокарточку, тоже черно-белую, старую. Юная смешливая девушка и парень. Марина подняла глаза на старушку.

-Это вы?

Шурочка довольно улыбнулась:

— Я, конечно я. А это — Славик!

Через час Марина уже ни капельки не жалела, что отважилась на эту поездку. Все три изображения таинственного мужчины лежали сейчас перед ними на столе. По-порядку: рисунок начала позапрошлого столетия, фото с экспедицией Никитенко и современная фотокарточка, сделанная фотографом, видимо, внезапно, без предупреждения, потому что на ней черноволосый был запечатлен вполоборота, пойманный на полуслове.

— А почему же вы не хотите... — Марина запнусь, подбирая подходящее слово, — вести расследование с этими вашими рыжими соседями?

— О! — многозначительно погрозила указательным пальчиков Шурочка. — Как они попали на этот рисунок я тоже хотела бы знать! И у меня есть ряд сомнений, что я от них что-то узнаю, если они разберутся в ситуации. К тому же, ситуация касается лично меня и моей семьи — я хочу знать, кем была моя бабушка и как к ней попал этот рисунок.

Марина раздумывала, рассказать ли старушке про то, что она опознала еще одного персонажа рисунка. В конце концов, сама не понимая причины, она решила, что делать этого не стоит.

— Вы меня очень заинтриговали. Я хочу вам помочь. — произнесла Марина решительным тоном. — С чего вы бы хотели начать расследование?

— Я хочу найти этого Духа. Для этого необходимо отправиться в Архангельск, а дальше вот, — Шурочка достала из папки блокнотик. — Я была в библиотеке, выписала интересные ненецкие легенды, всякие таинственные случаи, ну и названия мест, поселков... Я, правда, ничего не смыслю в этих современных делах, но может, ты могла бы поискать что-то по нашей теме в интернете?

— Будет сделано, капитан! — Марина улыбнулась. Шурочка ответила на улыбку.

— Так держать, шкипер!

Николай Александрович Иванов был ненцем. Его отец, старый дед Ёнко, был ненцем, и дед был ненцем, и все прочие предки и по матери и по отцу были ненцами. Дед занимался оленеводством и охотой и кочевал со своим стадом до самой кончины. Отец тоже стал оленеводом и, подобно пращурам, кочевал сейчас где-то в тундре меж холмов да многочисленных озер, берега которых поросли скудной северной растительностью.

А у Николая кочевая жизнь не задалась. Он работал охранником в ЧОПе и жил в трехкомнатной квартире на улице Ленина в городе Нарьян-Маре с женой, тещей и двумя сыновьями — студентом Семеном и второклассником Федей. Почему случилось так, что он не пошел по стопам своих предков, прервал семейную традицию и осел в городе, он уже и не задумывался. Дед Ёнко навещал их иногда, да и сами они ездили в гости, посмотреть дедов чум, когда зимой кочевники подходили близко к городу. Для этих поездок в гараже у Николая стоял наготове новенький блестящий снегоход Ямаха. Но сейчас был конец июля, самый разгар северного лета, оленеводы увели стада к горам, подальше от досаждающего им гнуса, и снегоход томился в гараже без дела.

Отпуск у жителей Севера большой, почти два месяца, да и зарплаты немаленькие, так что летом обычно Нарьян-Мар пустел — жители массово уезжали на юг, погреть косточки на морях. Ну или на дачах у родни, если таковая имеется. Но, увы, ни у Алены, супруги Николая, ни у него самого родни в нигде, кроме Ненецкого автономного округа, не было, и они вынуждены были почти весь летний отпуск проводить в компании гнуса и мошкары. Ну, предварительно отдохнув на юге, разумеется. Николай не особенно любил море и жару, но детям и жене этот отдых был необходим, поэтому он, скрепя сердцем, каждый год брал билеты на самолет, и пару неделек семейство Ивановых в полном составе загорало на жарком сочинском пляже.

Все хорошее имеет особенность кончаться, и происходит это обычно в сентябре, когда заканчивается отпуск и приходит пора возвращаться на работу. До этого печального дня был еще целый месяц, и Николай с Аленой, отправив старшего сына в сплав на байдарках с друзьями, а младшего в кукольный театр с тещей, блаженно развалившись на диване, смотрели ток-шоу по телевизору. Было солнечное субботнее утро, сонное состояние повисло над городком, и сами супруги Ивановы полностью отдались этому состоянию. Вдруг в дверь раздался звонок.

— Кого там могло принести в десять утра? — недовольно пробурчал Николай и нехотя поднялся с дивана.

— Спроси «кто там», а то мало ли...

— Угу.

Он нашарил тапки под диваном и поплелся открывать.

Со стороны входной двери слышались звуки разговора — спокойный голос мужа и чей-то еще, встревоженный и довольно знакомый. Алена, подумав пару секунд, тоже поднялась, накинула халат и вышла в коридор.

Загораживая собой дверной проем, на пороге стоял свекр. Он возбужденно жестикулировал и быстро-быстро говорил приглушенным голосом по-ненецки. Алена ненецкого не знала и понять ничего не могла. Николай односложно бурчал что-то в ответ и пытался затащить отца в квартиру, чтобы закрыть дверь. Наконец ему это удалось, и дед Ёнко, смущенно переступая с ноги на ногу в своих слишком молодежных для такого почтенного дедушки кедах, поздоровался с Аленой по-русски:

— Здравствуй, дочка! Я тут к вам по делу явился, не обижайся уж на деда.

Алена изобразила самую радушную улыбку из всех возможных и пригласила свекра в дом:

— Заходите, заходите, Александр Александрович! Разувайтесь, пожалуйста, давайте я вам тапочки достану!

Дед Ёнко, вздохнув, разулся, снял кеды и прошел в комнату.

— Ладно у тебя тут, дочка, красиво! — похвалил он невестку. — А мальчики где? В школе, небось?

«Семка школу два года как закончил, а вы все никак не запомните» — угрюмо подумала Алена. Вслух пробормотала слова благодарности. Деду явно не терпелось продолжить разговор с сыном. Зачем-то же он приехал сюда сейчас, в самый разгар лета, когда должен кочевать и охотиться в сотне километров от города! Да еще и нервничает заметно — вон, про школу в августе спрашивал, уж что-что, а это-то должен помнить!

— Ну, вы проходите в комнату, а я пойду чайник поставлю! — Алена вышла, и дед Ёнко сразу торопливо забубнил что-то по-ненецки. Были слышны мелодичные переливы речи на чужом языке, который она так и не смогла выучить за двадцать два года брака. Ну, или не захотела. Муж отвечал по-русски (понимать-то родной язык он понимал, а вот говорить отучился). Из его реплик ничего не было понятно, и любопытство возрастало с каждой фразой.

— ...это он тебе сказал?

— ...вырос город?

-...сам, из тумана?

— ...у нас на машину отложено двести тысяч, больше сейчас не могу дать.

На этом моменте Алена, замерев на секунду, решительно распахнула дверь в комнату и шагнула к мужчинам. Вообще-то по ненецким обычаям, которых придерживался дед Ёнко, женщины не должны были присутствовать при разговорах мужчин, но Алена не была ненкой, а семья их была вполне цивилизованной российской семьей, и, как и принято в большинстве российских семей, вопрос денег у них решался даже не сообща, а скорее по принципу «Мужчина голова, а женщина — шея». Но свекра не стоило пугать своим напором, поэтому Алена мило присела на краешек дивана, нежно взяв Николая за руку и проворковала:

— Вы что-то интересное рассказываете, наверное? Можно мне послушать?

Дед, не зная, что ответить, часто-часто заморгал, а Николай вдруг замялся. Вид его явно говорил то том, что рассказывать что-то ему совершенно не хочется. Но речь шла о деньгах, а в этих вопросах Алена была непреклонна. Она обворожительно захлопала глазками, что у нее до сих пор получалось отменно, не хуже, чем в юности, несмотря на десяток лишних килограммов и ранние морщины.

Николай глубоко вздохнул, решаясь:

— Так! — он стукнул ладонями по своим коленкам и привстал. — Отец, раз ты говоришь, ему деньги нужны, значит, надо Аленке рассказать, все ж таки жена моя, не могу я сам решать!

Дед Ёнко помолчал. Николай сам начал рассказывать, периодически заикаясь и делая дурацкие паузы.

— Есть у нас, хм-м-нэ... дух рода. Магар, по-нашему. Он, значит, покинуть нас пожелал... Отец, вон, денег ему собрать решил, подкупить, значит, что бы не уезжал. Хм-нэ...

Алена, широко раскрыв глаза, смотрела на своего мужа.

«Грибов объелся, не иначе!».

Николай произнес еще раз «Хм-нэ», почесал затылок и замолк, встав статуей посреди комнаты.

Дед Ёнко улыбнулся Алене как-то по-хитрому и произнес:

— Давай-ка, сын, садись, расскажу сам.

Николай с облегчением уселся на диван. Дед заговорил своим певучим голосом с мягким акцентом:

— Много-много зим и весен назад пришел на эту землю чужак пришлый. Назвал он себя Магаром, и стал жить в тайге. Он был когда я родился, и когда родился мой отец. Мой дед и дед моего деда знали Магара, и дед деда моего деда тоже знали Магара. Он стал духом нашего рода, лечил оленей и людей, читать и писать учил — всему учил. Выглядел человеком, да только никогда до сих пор людей таких охотники не видывали. Черноволос, высок, статен, а глаза как звезды сияют — заглянешь и словно в колодец бездонный падаешь.

Жил он в лесу, близ озер и скал, да только никто не знал, где, потому что Магар скрывал свое жилище от людей. Знали только, что живет он в пещерах и чудеса там с путниками происходят, коли забредут ненароком. То сны прекрасные видят, как быль наяву. То музыку чудесную слышат. А бывает что и самого Магара встретят под звездным небом.

Нет у него ни жены, ни детей, лишь песни грустные, да думы печальные. В незапамятные времена жил он совсем в других землях, и люди там были другие, не остряки и не ненцы, а все как он — прекрасные и бессмертные. Да только сгорела его земля, и водою залита была. Долго скитался он, с разными народами жил, а наш народ больше всего ему полюбился и остался он с нами.

Дед Ёнко замолк. Алена переваривала информацию.

«Сказка какая-то, уж не из колоний ли беглый в тайге завелся?»

Николай прокашлялся.

— А теперь переходим к главному. Магар — это реально существующий ...хм-нэ... человек. Хотя человеком я бы его называть не стал. Я его видел и могу дословно подтвердить слова сказаний — он такой, как в них говорится. И еще — он не умирает.

— Чего? — Алена удивленно подняла на мужа глаза.

— Я не знаю, кто это и что это, но он живет в этой тайге черт знает сколько и не стареет.

Дед Ёнко погрозил пальцем сыну:

— Ну-ну, не заговаривайся. Дочка, он молодой всегда, как в первый день, когда пришел к моим предкам. Когда мой дед был ребенком, Магар был молодым. Я ребенком был, отец меня к нему на поклон водил, он молодым был. Потом Коля родился — и уже я привел сына к Магару, Магар молодым был. Я и Сему к Магару водил...

— Что-о? — воскликнула Алена. — Семку к вашему лешему водили?

— Ну что ты, что ты, успокойся, Аленка! Никакой он не леший, не надо так!

— Коля! Зэки беглые у вас в тайге живут, а не духи! У-у, как я зла! — Алена вскочила. — Давай про двести тысяч уже!

Коля опять замялся, а отец снова пришел ему на помощь.

— Наша семья испокон веков — слуги Магара и его помощники. Старший мальчик в семье всегда становился охранителем: ходил в тайгу на новолуние, приносил что-то из еды (правда, Магар сам себе пропитание достает, уж не знаю, как он в тайге без оленей обходится). Через нас люди просьбы, поклоны да дары свои передавали. Вот, остался я один охранитель. Не хочет Коля по моим стопам идти. Уж предлагал ему, уговаривал. Не хочет.

— И правильно делает, — буркнула Алена, которой уже совсем не нравилась вся эта история.

— Ах, дочка, не веришь ты мне! — В сердцах произнес дед Ёнко. — Вот, видать зря продал я фотографии его, показал бы сейчас тебе!

— Чего еще за фотографии?

— Да были у меня две карточки. Увидала бы — поверила, — неопределенно ответил дед и обиженно замолчал.

— Давайте ближе к делу! Что там с деньгами, все-таки?

Дед насупился и отвернулся. Николай прокашлялся:

— Ну, отец был у Магара дня три назад, и, я так понял, тот ему сказал, что уходит... Хм-нэ... дед вот ему денег отвезти хочет, все собираем.

Дед Ёнко досадливо махнул рукой в сторону сына и снова заговорил певучим приятным голосом, как сказку рассказывал:

— Пришел я к нему дня четыре назад, как договорено. Я же один знаю где пещера его находится. Заходить туда не велено, я что несу, возле входа оставляю — записочки, иногда газеты, если в городе бываю, а иногда — сладкое. В общем, когда что. А в этот раз смотрю — стоит рядом со входом, улыбается. Так хорошо от этой улыбки стало на душе.

Переволновался я, поклонился, говорю: «Здравствуй, господин!». Он и отвечает «Здравствуй, Ёнко!». А я улыбаюсь и смотрю на него, и он на меня. «Заходи ко мне, гостем будешь!». Ну, я и зашел. Врут все люди, что там золото у него, жемчуга да алмазы. Но хоромы, конечно! Тепло очень, как вот у вас в квартире, хотя на улице морозно было. Свет откуда-то льется, как будто бы еклектрический, да я знаю, что не проводили туда никаких проводов. Из камня вырезаны сидения, стол. Ажурные такие, глядишь на них, и кажется, что сломаются сейчас же. А сядешь, и вроде как ничего, прочные. И все тканями алыми, белыми да золотыми задрапировано. Красиво.

«Садись, — говорит. — Ёнко! Вот тебе кубок, пей со мною вино!» А я что — я сел и выпил. Только не вино это было, а напиток чудесный, волшебный эликсир. «Я тебе играть буду, а ты слушай и смотри». Достал откуда-то инструмент невиданный, вроде как арфа, небольшая какая-то, а звук от нее словно от органа идет, я в телевизоре видел. И заиграл. Скажу я вам, такого никогда не видел. Чудеса да и только. От этой музыки и от его волшебного голоса перед нами сначала туман родился. Белый-белый, а потом заплясали огни, и выросли передо мною из тумана видения чудного города, сказочного. Такой красоты я отродясь не видел, ни по телевизору, ни в книжках. Играл он всеми красками, и всеми цветами, да только хрусталя с бриллиантами больше всего было.

— Что же в этом «эликсире» намешано было, — угрюмо пробормотала Алена так, что бы услышал только муж.

— Я сидел зачарованный и плакал от счастья. А потом музыка закончилась и Магар заговорил: «Чувствую я, что пришло мне спасение и прощение! Словно я уже не один по Земле брожу, а такие же, как я — пришли за мною. Мое сознание пробуждается, я слышу отголоски их мыслей! Ах, дед Ёнко, — прям так и говорит, — знал бы ты, какое это счастье, после тысяч лет пустоты снова слышать отголоски чужого осанвэ!» А я сижу дурак дураком и ничего не понимаю. «Я, — говорит, — ухожу. Я найду тех, кто является мне во снах, узнаю, кто это. И, кто знает, быть может, братья пришли наконец за мною и я смогу вернуться домой!»

Алена постучала пальцами по подлокотнику.

— Так, ну а деньги—то зачем?

— Да как же зачем? Всем родом собираем дань, чтобы не уходил Магар, не оставлял нас!

Купим оленей, пригоним к нему, поклонимся в ноги и умолять будем не бросать нас!

— Вы все это сейчас серьезно? Вы хотите забрать двести тысяч, которые мы копили лет пять, купить оленей и отвести их этому беглому зэку только на том основании, что он вас галлюциногенным отваром напоил?

В комнате повисла напряженная тишина. Алена со свекром сверлили друг друга взглядами, а Николай мечтал исчезнуть с планеты как минимум до завтра, а лучше на пару недель.

В дверь позвонили.

— Денег не дам! — Алена решила покинуть поле боя первой и пошла открывать.

Николай перевел дух.

— А все-таки... что такое этот Магар?

Николай почти не сохранил в воспоминаниях их встречу. Ему было от силы года четыре. Было — ощущение полета, чуда и счастья, только связывал это с впечатлением от таежного приключения, а не со знакомством со странным божеством. Собственно, он совсем ничего и не мог сказать о той встрече. Ну, то есть, поездку он помнил, как на оленьей упряжке неслись через тайгу помнил. И новую малицу, которую мама сшила помнил. А Магара — почти забыл. Словно и не наяву эта встреча была, а во сне. Вроде бы он действительно, высок и черноволос. А что там такого особенного в глазах — уже и не упомнить.

Алена подозрительно долго не возвращалась из коридора. Значит, это не соседка и не из ЖРЭУ.

— Пойду гляну, — буркнул он отцу и вышел в коридор.

Возле двери стояла Алена. Гости — на пороге: невысокая пожилая дама, одетая по моде шестидесятых и молодая красивая женщина лет тридцати.

«Наверное, бабушка с внучкой» — решил Николай.

— Доброе утро! — вежливо поздоровалась старшая.

— И вам доброе! — ответил Николай.

В руках у девушки была раскрытая бумажная папка. А жена разглядывала какую-то бумагу. Или фотографию? Николай подошел поближе. Заглянул через плечо.

Снимок был Николаю незнаком. Зато знаком был снегоход, край которого попал в объектив. Николай помнил, когда отец один и единственный раз в жизни брал его погонять. Как раз когда Семка неделю гостил в чуме у деда. Судя по всему, дед, как-бы пытаясь сфотографировать внука, «случайно» заснял и Покровителя рода. Неловкий и наивный обман деда Ёнко понял бы даже маленький Сема.

Алена внимательно и молча рассматривала фотографию.

Смущенная долгим молчанием, пожилая дама решила повторить вновь прибывшему Николаю вопрос, по всей видимости, ранее заданный Алене.

— Не были бы вы так любезны оказать нам с моей юной подругой некоторую посильную помощь? Дело в том, что мы ищем пожилого человека, которого называют старым Ёнко, коренного ненца, охотника. В общем-то, нам указали, что вы, возможно, являетесь его родственником.

— Угу, — промямлил Николай.

— Конечная цель наших поисков — человек, изображенный на фотографии...

— Угу, — снова повторил Николай.

Алена, наконец, оторвалась от изучения фотографии и внезапно севшим голосом предложила странным «подругам» зайти в дом.

— Как много людей сегодня интересуются этим вашим Духом, — прошептала она Николаю на ухо, пропуская дам в коридор и указывая на двери в зал.

Тут в дверном проеме показалась любопытная физиономия деда Ёнко. Лица гостей тут же расплылись в довольных улыбках.

— Как удачно мы зашли! — как-то по-детски хихикнула старушка, и Алена задала себе вопрос — сколько же ей лет?

Через час гости были уже в курсе легенды о загадочном Магаре, и в свою очередь, поведали хозяевам другую часть истории. Дед Ёнко довольно хмыкал и то и дело повторял: «Я же вам говорил! Это старый, очень старый Дух!». Николай хлопал глазами и переводил взгляд то на отца, то на гостей. Алена задумчиво крутила колпачок от ручки, норовя посильнее вдавить острый краешек в ладонь — а вдруг, да проснется? Прикосновение к загадке всколыхнуло давно забытое ощущение тайны, пожалуй последний раз испытанное в детском лагере в шестом классе. Ее третий отряд тогда разведывал причины ночных отлучек вожатой Ирины. Да, это было то последнее лето, когда она еще верила в инопланетян.

— Вот что! — хлопнув себя по коленям, дед Ёнко поднялся. — Раз вы его ищете, проведу вас к нему. Чувствую, не останется уже Магар с нами. К худу это для нашего рода или к добру — не знаю. Да только уйдет, и никакие олени его не остановят. А вас отведу к нему — кто знает, может, и отплачу этим за все его милости, коли с добром идете.

— С добром, с добром! — торопливо закивала Александра Робертовна.

— Тогда в путь! Алена, ты не серчай, дочка. Заберем мы твоего мужа на денечек. Николай! Поведешь машину.

Николай после этих слов вздрогнул и как будто очнулся от оцепенения. Встал и неожиданно твердым громким голосом сообщил:

— Никуда я не поеду! Мы вообще в магазин собирались с Аленой. Даже молока в доме нет, а вы тут в тайгу нас увезти решили! Что за ерунда, честное слово!

И Алена, и дед Ёнко, привыкшие к спокойному и покорному поведению Николая, удивленно подняли на него глаза.

— Не поеду! Федька скоро домой вернется, до школы всего месяц, а у него список литературы не читан даже!

Алена громко хмыкнула. Слова мужа были ее собственными, Федина школа всегда была верным аргументом в любых спорах. Использовала Алена это оружие, когда хотела остаться дома, а муж пытался куда-то ее вытащить. А Николай тем временем в упор глядел на жену, как бы передавая эстафету. Мол, давай, напомни еще, что борщ варить надо, и мы никуда не едем и выпроваживаем этот балаган на улицу.

— Давай ключи. Я поведу, — неожиданно произнесла Алена.

Николай застыл с открытым ртом. Если бы взглядом можно было делать дырки в предметах, он пробурил бы Аленин лоб насквозь!

— Я поведу, — повторила она уже тише, — Коль, ты, правда, оставайся лучше с ребятами. Мне... хочется.

В последней фразе столь явно скользили умоляющие нотки, что муж нащупал, наконец почву под ногами, и семейный конфликт потух, не успев разгораться.

— Эээ, ладно, черт с вами! — Махнул рукой Николай. — Езжайте. Машину поцарапаешь — сама делать будешь!

Довольная как ребенок, которого отпустили гулять во дворе, Алена вместе со своими восемьюдесятью килограммами упорхнула в спальню переодеваться. Машину она водила почти так же хорошо, как муж, так что трудности пути ее не смущали. Полный бак бензина они вчера заправили. Погода весь месяц стоит сухая, поэтому застрять где-то не удастся.

Вернуться Алена рассчитывала к вечеру.

Через час Колин Ниссан выехал из города. Дед Ёнко одобрительно поглядывал на невестку, а довольная Алена лихо газовала, обгоняя фуры и неспешных автомобилистов. На заднем сидении о чем-то шепотом переговаривались «подруги». По долетающим фразам было понятно, что разговор идет то о писателях Серебряного века, то перескакивает на творчество импрессионистов.

Сначала Алена думала, что за пару часов они доберутся до места, а там рукой подать до этих загадочных пещер. Но оказалось, что дорога путешественникам предстоит не близкая. К обеду успели добраться только до стойбища, там и оставили машину.

— А дальше дорога в тайгу. Зимой на снегоходах можно, а сейчас только пешком, — дед Ёнко критическим взглядом осмотрел своих подопечных. Аленка молодец, как всегда. Кроссовки, спортивный костюм, в рюкзаке, наверняка, мазь какая-нибудь от насекомых. За что невестка нравилась, так это за то, что боевой дух не растеряла за годы семейные. В отличие от мужа. А вот столичные гости подкачали. У молодой тапки какие-то на ногах и штанишки короткие, модные, наверное. А старшая — так вообще как будто в театр собралась. — Пойдемте в чум ко мне, подберу вам что-то на ноги. Сотрете в кровь.

Женщины закивали и покорно пошли за стариком. Подобрав гостям обувь поудобнее и снабдив их защитным кремом из Алениных запасов, дед Ёнко перекинулся парой фраз на своем родном языке с местными. Обитательницы стойбища засуетились и через пару минут позвали приезжих в чум пообедать. Ели в молчании, торопливо. Всем не терпелось продолжить путешествие.

Наконец, дед Ёнко отставил металлическую кружку с чаем и махнул рукой вперед, мол, пошли, пора уже.

Прямая поначалу, дорога через метров пятьсот-шестьсот разделялась надвое. Тропа, по которой дед Ёнко повел свой женской отряд, круто сворачивала влево и вверх, и там уже плутала меж поросших мхом и лишайником камней. Как провожатый различал путь, было совершенно непонятно. Никаких знаков Алена не заметила, хоть и приглядывалась, а столичным гостьям и вовсе было не до наблюдений, так непросто с непривычки им давалось путешествие. Алена сначала шла за свекром, периодически оглядываясь на женщин. Потом решила, что лучше будет приглядывать за ними со спины и задержалась, пропуская обеих вперед.

Алена была опытным туристом: в походы ходила с детства, палатку ставить умела, добывать в лесу пропитание тоже, даже «Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались» пела без ошибок. Но до свекра, который был в лесу как дома, ей все же было далеко. От Александры Робертовны и Марины она, конечно, не ожидала ничего хорошего. Женщины явно изнеженные, городские, быстро идти не смогут. Да хоть бы вообще дошли, не переломав себе попутно костей на этих склонах!

Дорога, петляя, все время вела вверх. Вскоре, к удивлению Алены, стало понятно, что слабое звено в их компании отнюдь не пожилая дама, а молодая девушка. Марина тяжело дышала, волосы свисали на лоб потными сосульками, а лицо покраснело. Александра Робертовна же бодро вышагивала вперед. Худые плечики расправлены, кулачки упрямо сжаты. Марина тоже заметила неожиданный прилив сил своей спутницы, то и дело поглядывая нее и с удивлением замечая, что та словно молодеет от свободного таежного воздуха.

Через пару часов пути подошли к неглубокой, но довольно широкой речушке и дальше шли вдоль берега. Телефоны тут уже не ловили.

— Где-то через полчаса будет мост. Нам на ту сторону.

Вода, проходя пороги, так соблазнительно журчала, что Алена то и дело поглядывала, прикидывая, насколько она холодна для купания.

Вскоре, действительно, показался мост — видавшая виды самодельная подвесная конструкция из досок, очень хлипкая на вид. Мост нависал в паре метров над рекой и ощутимо пошатывался даже при слабых дуновениях ветерка. Ступать на него было явно опасно, но дед Ёнко уверенно шагнул вперед, держась на импровизированный поручень в виде металлического троса.

Алена не собиралась подавать вид, что ее можно чем-то напугать и бодро проследовала за свекром. Мост шатался под ногами. Многие доски были прогнившими или вовсе отсутствовали, и это пугало. Вцепившись в поручни мертвой хваткой, она осторожно шла вперед.

Пройдя половину пути, Алена оглянулась. На той стороне реки Александра Робертовна, активно жестикулируя, уговаривала Марину идти вперед. Та, чуть не плача, отчаянно мотала головой.

— Эй! — крикнула Алена. — Не бойтесь, тут не страшно совсем! Вы же не останетесь там одни? Сейчас и медведя в тайге встретить можно. А у Александра Александровича ружье!

Марина обреченно кивнула и шагнула, наконец, на мост. Алена преодолела оставшуюся часть пути (теперь ей, и вправду, не было страшно) и встала рядом со свекром.

— Бабка-то молодец, резвее девчонки будет! — сказал дед Ёнко вполголоса.

— Ага, — согласилась Алена.

— Гляди, дочка, словно молодеет она! — хитро прищурившись, произнес дед. — Тут иногда такое бывает!

Алена непонимающе подняла на него глаза.

— Место силы здесь издревле. Кто реку пересечет, себе истинную сущность возвратит. Поэтому шаманы часто в тайгу уходят. Места силы ищут.

— А-а..! Понятно, — кивнула Алена и подумала, что дед у них все-таки отсталый и необразованный.

— Пойду водички в реке наберу, — свекр в пару шагов спустился к реке и извлек свою круглую флягу, которую неизменно таскал везде с армейских времен.

Тем временем Марина, понукаемая со спины Шурочкой, наконец дошла до берега. Сердце ее бешено колотилось, а лоб совсем взмок от пота. Алена с жалостью оглядела девушку и, вздохнув, извлекла из рюкзака платок.

— Я... умоюсь сейчас, — проговорила Марина и чуть ли не кубарем скатилась к берегу.

Через десять минут, отдышавшись и набрав в бутылки воду, путешественники продолжили путь. Если бы Алена знала, что идти предстоит так далеко, она бы взяла в дорогу что-то посущественней, чем несколько бутербродов с колбасой.

— Александр Александрович! — позвала она свекра. — Когда дойдем-то? Нам же обратно еще возвращаться.

— Да к вечеру дойдем, — неопределенно буркнул дед Ёнко, — а заночуем близ пещер. У меня времянка там.

Вскоре стемнело. Полная луна светила в темноте как фонарь, заставляя прятать от себя глаза. Лес вокруг молчал: торжественно, странно. Путники давно уже шли не растянувшись на десяток метров, а скученно, чуть ли не держа друг друга за руки.

Прагматичная Алена опасалась диких зверей. Про ружье деда Ёнко она сказала скорее чтобы подбодрить Марину. На самом деле, в случае чего, она не стала бы рассчитывать на свекра — стар уже, да не так уж и зорок. Сама Марина тряслась как осиновый лист. Ей было страшно от всего: и от темноты, и от леса, и от неизвестности. На всякий случай она держалась поближе к охотнику.

Александра Робертовна прислушивалась к темноте. Нет, страшно ей не было. Но она ощущала, как лес говорит с ней: как колышется каждый листик на ветру, как журчит вода где-то в подземных ручьях и как дневные птицы устраиваются на ночь в своих гнездах. Не слышала, просто знала. Чувство было и приятным, и пугающим. Это был не тот дикий ужас, который сковывает сердце, скорее волнительное осознание собственной силы. Она наслаждалась этим чувством, запретив себе анализировать собственное состояние. Если бы Шурочка увидела себя со стороны, она бы немало удивилась: морщины на ее лице разгладились, а седые волосы выбились из-под шляпки и блестели в лунном свете чистым серебром.

Дед Ёнко периодически посматривал на нее, то бормоча что-то себе под нос, то удивлено присвистывая.

Была уже глухая ночь, когда путники достигли тех самых пещер. В нескольких метрах от тропинки Алена заметила каркас покосившейся охотничьей времянки, а сама же дорога резко обрывалась перед узким ходом между скалами.

— Сюда, — тихо произнес старый охотник.

Алена скептически оценила свои шансы и покачала головой:

— Не пролезу, — сказала она огорченно, — придется вас тут ждать, — она указала рукой в направлении домика.

Марина в ужасе уставилась на женщину.

— Вам не страшно?

— А мне Александр Александрович свое ружье отдаст!

Дед Ёнко кивнул и снял с плеча оружие.

-Не бойся, дочка. Тут хорошее место. Тут зло не ходит. Запрешься изнутри, печурку растопишь, воды в котелке разогреешь... У меня там, вроде, пачка макарон с зимы лежит, да тушенки ящик. Не бойся, — повторил он с улыбкой и шагнул вперед, исчезая в расщелине.

Шурочка провела рукой по гладкой скале, улыбнулась, словно заглянув куда-то в себя и проследовала за проводником. Марина, сочувственно взглянув на Алену, шмыгнула вслед за Шурочкой.

Алена достала сигарету. Повертела ее в руках. Курить не хотелось. Она присела на землю, прислонившись спиною к камню и подняла глаза к небу. Тишина была умиротворяющей. Доброй.

Вдруг животе что-то толкнулось. А потом еще раз. И еще. Алена замерла на мгновение, боясь поверить в свои ощущения. Неужели...? Нет, это невозможно ни с чем спутать. Алена глупо улыбнулась. Сорок два года, а все туда же. «О, прошу тебя, Боже, пусть это будет девочка!» — прошептала она, совершенно ошалев от счастья.

Это была очень странная дорога. Она проходила по дну глубокой расщелины, иногда расширяясь до трех-четырех метров, а иногда сужаясь так сильно, что Шурочка еле протискивалась вперед. Под ногами хрустели камни, кое-где попадались чахлые кустики и трава. Из трещинок в скале тут и там выглядывал зеленый бархат мха. Но, несмотря на явно природное происхождение прохода, пару раз Шурочка обратила внимание на проступающие в полу мраморные плиты с ровными и плотно подогнанными гранями.

Дорога успокаивала. Умиротворяла. Марина, которая весь день тряслась от страха, шла теперь спокойно, с любопытством поглядывая по сторонам, а иногда поднимая голову вверх. Шурочка видела и спину деда Ёнко, он ступал осторожно, стараясь не хрустнуть случайно веткой и не споткнуться о камень. Сама она пребывала в каком-то странном полусне-полуяви: одна ее часть понимала, что она, Александра Робертовна Шиллер, приехала из Ленинграда сюда искать ответы на свои вопросы; а другая часть ее души словно просыпалась сейчас ото сна, узнавая и вспоминая эти места, эту дорогу, этот запах и даже эти звезды над головой. Шурочка-пенсионерка знакомилась с этой незнакомкой внутри и узнавала в ней себя.

— Далеко еще? — шепотом спросила Марина, выводя ее из оцепенения.

Шурочка коснулась рукой скалистой стены и прочитала напряжение камня, словно увидев его насквозь.

— Нет, почти пришли, — ответила она, не задумываясь. Дед Ёнко повернулся на ее слова и усмехнулся как-то по-доброму, бормоча под нос на родном языке.

Ущелье действительно вскоре расширилось. Впереди была долина, окруженная скалами, которые густо поросли кустарником и мелкими деревцами. Белые мраморные плиты, по началу изредка выступавшие из-под толщи земли, теперь приняли очертания мощеной дороги. Шурочка почувствовала непреодолимое желание снять свою обувь и пройтись босиком — так она и сделала. Мрамор приятно холодил уставшие ноги. Отполированные временем камни отражали звездную россыпь, но, кажется, заметила это снова она одна. Где-то близко послышалось журчание воды в ручье.

— Мы пришли. Тут — его дом, — дед Ёнко указал рукой перед собой.

Путники замедлили шаг. Марина удивленно озиралась по сторонам в поисках жилища таинственного хозяина. Дед Ёнко замер на месте, склонив голову и сложив руки у груди.

А Шурочка вдруг шагнула вперед, расправив плечики и счастливо улыбаясь. Деревья и камни сказали ей, что тут живет Песнь. Да, это место было пропитано ею, она звенела в голове и манила за собой. Песнь видений, Песнь силы, Песнь неискаженная! Шурочке захотелось пуститься в пляс — и она раскинула руки и начала кружиться, чувствуя, что звезды вторят этой музыке и подхватывают танец. Она все кружилась, и кружилась в безмолвном танце, ощущая, как силы возвращаются в тело, а седые волосы наливаются силой, блистая серебром в лунном свете.

Марина смотрела на свою пожилую спутницу с удивлением, но без страха. Страх в этом месте казался чем-то нереальным и невозможным. Она ничего не слышала, но отчего-то понимала, что Песнь — есть. Ей казалось, что на поляне кружилась, раскинув руки в стороны, юная девушка с прекрасным лицом, наполненным звездным светом.

— Ты — слышишь! — Потрясенно произнес кто-то ясным и чистым голосом. Удивительным голосом! Марина так засмотрелась на Шурочку, что не увидела, как неслышным шагом к ним подошел Хранитель этих земель. Магар.

О, он был тот же, что и на фотографии, что и на старинном рисунке — черноволосый, ясноглазый, высокий, тонкий, изящный! Марина открыла рот от удивления, рассматривая это прекрасное видение. Она никогда не видела такой красоты и силы. Разве что... разве что в тот вечер, когда чуть не потеряла дочь.

Шурочка оборвала свой танец и подняла на незнакомца глаза. Она смотрела на него как равная — на равного. «Да и так ведь оно и есть!» — потрясенно подумала Марина. Глаза женщины наполнил ясный свет, отчего казалось, что лицо светится изнутри.

Дед Ёнко согнулся в поклоне, прижав руки к груди, но Марина решила не следовать его примеру. Она продолжала оторопело переводить взгляд с Шурочки на Магара и обратно, хлопая от удивления глазами.

— Здравствуй, — произнесла Шурочка тихим чистым голосом. — Наконец мы тебя нашли...

Магар улыбнулся:

— Ты похожа на бабушку, — и добавил уж совершенно непонятно, — и на сестру ее отца.

— За этим я и пришла, — сказала Шурочка, — Расскажи мне, кто я? И кто ты? И где мне искать своего возлюбленного?

— Как много вопросов! — снова улыбнулся Магар. — Не сомневайся, я отвечу на все. Но позволь мне сначала позаботиться о других моих гостях.

Сначала он подошел к деду Ёнко и приобнял его за плечи, заставляя распрямить спину.

— Ты, мой друг, наверное соскучился по моему вину? — спросил он с веселой хитрецой в голосе. — Я буду рад угостить тебя еще раз! Не убирая руки с плеча охотника, Магар обратился к Марине:

— Здравствуй, незнакомка! Будь гостем в моем скромном жилище! Если тебе что-то нужно, только скажи!.. Спасибо вам, что привели ее, — помолчав, добавил Магар и указал рукою на Шурочку. — А теперь пойдемте присядем, вы устали, — он подставил одну руку потрясенной Марине, а вторую — Шурочке.

Марина шла по ковру из листвы, которой были покрыты мраморные плиты, держа под руку этого странного мужчину. И невольно все сравнивала и сравнивала его и доктора, который спас Злату. И находила в них немало общих черт. Да, оба они были — словно неземные существа. Но Шурочка сейчас в этом была абсолютно с ними схожа. Тот же свет в глазах и мягкость в движениях. Но — нет. Магар и Валентин были схожи в чем-то ином. Более близком. Так, как схожи между собой... братья? Да, пожалуй. Овал лица и разрез глаз. Губы, нос с горбинкой. Она скосила глаза на руки. В тот вечер, когда их с Миленой Андреевной чуть не загрызли собаки, она так же рассматривала руки чужого мужчины. И эти руки показались ей чрезвычайно похожими. Такая характерная форма пальцев... У Магара изящнее, тоньше — но все равно похожи.

По мраморной дорожке они дошли, наконец, до цели. Жилищем Магару служила пещера. Внутри было светло: свод пронизывало множество отверстий. Лунный свет отражался в бесчисленных самоцветах и в отполированных до блеска мраморных стенах, усиливаясь и переливаясь. Тут было тепло, и Марина мимолетно подумала, что можно было бы разуться как это сделала Шурочка.

В центре зала стояли вырезанные из камня стол и кресла. Магар жестом пригласил спутников устраиваться. Марина с сомнением оглядела кресло. В детстве сидеть на холодном ей строго-настрого запрещала мать, и эта информация неожиданно всплыла у нее в голове. Но Марина отмахнулась от воспоминаний и изящно присела на краешек сидения. И тут же почувствовала, что камень вовсе не холодный.

На столе, тем временем, появились ваза с фруктами, кубки и бутыль с жидкостью («Конечно же, знаменитое вино для деда Ёнко!» — подумала Марина). К Марине потихоньку возвращалось самообладание. Ей показалось чрезвычайно забавным то, что многое в жилище Магара было сделано из камня: каменная ваза с изящной резьбой и каменная мебель...

«Каменный век какой-то!» — подумала она, хихикнув про себя, но тут же осеклась, обнаружив, что в углу стоит совсем не каменная, а вполне себе деревянная арфа, а на стене висят два меча, тоже, надо полагать, не из самоцветов. «Значит, он неприхотлив в жизни, этот Магар». Хозяин, между тем откупорил вино и разлил его по кубкам. Перехватив ее взгляд, он как будто уловил ее мысли:

— Мне достаточно того, что я имею, — пожал он плечами, — Для всех, кто долго прожил на свете, в конце концов становится ясно, насколько ничтожно все то материальное, что нас окружает.

— И то, что ты ищешь тут? — прищурившись, спросила Шурочка.

Магар вздрогнул.

— Нет. Это я никогда бы не осмелился назвать ничтожным, — ответил он через несколько мгновений, взглянув Шурочке прямо в глаза. — Откуда ты знаешь о Нем..?

— Я как будто вижу его сердцем. И слышу его голос. Он ликует и поет. Это звучит... очень торжественно.

Магар покрутил в руке свой кубок:

— Я тоже слышу его Песнь. Только для меня она печальна.

Шурочка вздохнула.

— Я не понимаю... Все чувствую, но ничего не понимаю, — сказала она. Марина внутренне с ней согласилась — она тоже ничего не понимала.

— Ты пришла сюда за ответами, — Магар улыбнулся. — Спрашивай.

Шурочка помолчала, собираясь с мыслями.

— Кто я? — наконец спросила она.

— Ты — дочь человека и эльфийской женщины. Твоя бабушка была из народа эльдар. Я знал ее много веков назад. Ее отец, Элладан, был сыном моего воспитанника.

— Сколько ей было лет?

— Она родилась в тот год, когда император Диоклетиан принял правление, — произнес он ровно, глядя в глаза Шурочке. Она нервно сглотнула.

— Сколько лет тебе?

— ...и для меня она была сущим ребенком. Я вырастил Элронда, ее деда. И я качал на руках бабку Элронда, когда она была ребенком.

Марина похолодела. А Шурочка продолжала задавать вопросы:

— Почему ты не стареешь?

— Я — потому, что я эльф, а эльфы бессмертны.

— И моя мать и бабка?

— Твоя бабушка выбрала судьбу эльфов. Она прожила долгую жизнь, пока не встретила твоего отца. Я был очень рад ее счастью, — добавил он с нежностью в голосе.

— Она погибла в войну...

— Да. Я знаю. Может, я еще встречу ее по ту сторону моря.

Шурочка снова удивленно посмотрела на Магара.

— Эльфы не умирают. Мы вечны, и после физической смерти тела есть шанс возродиться вновь.

— А... моя мать? Я увижу ее когда-то? — голос Шурочки дрогнул.

— Нет. Твоя мать выбрала путь людей. Люди уходят за Грань навсегда...

— А Слава?! Мой Слава?! — вдруг почти крикнула Шурочка.

— Он был человеком, — уверенно произнес Магар. — Очень сильным, отважным и мудрым. Но — человеком.

Женщина опустила глаза.

— Как он погиб?

— Я не знаю. Я сам хотел бы знать ответ на твой вопрос.

Шурочка сжала виски тоненькими пальчиками. Марине стало ее жаль.

— А я? Что же ты скажешь обо мне? Я — старуха.

— Нет, — улыбнулся Магар, — еще нет. Твоему роду был дан выбор между судьбою эльфов и людей. Мне кажется, что ты его еще не сделала.

Шурочка долго молчала, обдумывая сказанное.

— Позволь спросить, как твое имя? — произнесла она наконец.

— Канафинве Макалаурэ Феанарион — это имя мне было дано при рождении. Маглор — так меня звали после. Магар — так зовут теперь.

— Слава тоже искал тут то, что ищешь ты? — непонятно спросила Шурочка. Маглор молча кивнул в ответ.

— Ты не найдешь это. Никогда. Это — чужое, — вдруг произнесла Шурочка незнакомым звенящим голосом.

— А ты? — эльф пристально вглядывался в свою гостью.

— А я — найду. — В голосе Шурочки было столько силы и уверенности, что Маглор вздрогнул и на миг опустил глаза.

— Тогда — ищи, отважная. Я чувствую, что тебе это по силам. Но для меня он, и правда, чужой. Я знал это всегда, поэтому и не пошел тогда с твоим Славой. И лучше мне не видеть его, — Маглор отвернулся.

Шурочка встала.

— Я слышу его Песнь. И я найду.

Она расправила худенькие плечики и развернулась на носках. Маглор не удерживал ее, когда она, как была босая, одна вышла из пещеры в ночной лес. Он только молча наполнил кубки. Дед Ёнко крепко спал, но Марина во все глаза смотрела на таинственного эльфа. К кубку она не притронулась.

— Там какое-то снотворное? — наконец спросила она.

Маглор кивнул.

— Это безвредно для людей. Ты лучше сделай хотя бы глоток. Ни к чему тебе все это помнить. Утром проснешься и будешь думать, что все было сном.

— А если нет? — холодея, спросила Марина.

Маглор пожал плечами.

— Нет, так нет, — он улыбнулся. — Не надо меня бояться. Выбор за тобой.

— Красная таблетка... — буркнула Марина себе под нос.

— Что, прости? — не понял Маглор.

— Ничего. Мне и так слишком многое надо забыть. Пожалуй, я откажусь.

Маглор согласно кивнул.

— О чем она говорила? — спросила Марина, сама от себя не ожидая.

— Маленькая аданэт, — улыбнулся Маглор, — твое любопытство не знает границ. Но раз уж ты выбрала красную таблетку, то слушай. И позволь мне так... — он протянул руку и извлек откуда-то небольшую арфу. Прикрыл глаза и провел по струнам своими тонкими изящными пальцами. — Нолдолантэ. Это — Нолдолантэ...

«...Был Эру Единый...»

Время шло, музыка лилась из-под струн, то плача, то ликуя. Голос эльфа звенел под сводами пещеры, картины сменяли одна другую, и Марина чувствовала, что песня Маглора рождает в ее душе такие видения, что она все равно никогда не сможет поверить в то, что все это было на самом деле. Она боролась с этими видениями, но усталость брала свое и, уже засыпая, она подумала, что хитрый эльф все-таки заставил ее выпить синюю таблетку.

Вдруг среди этого полусна-полуяви она услышала имя. И ярким пламенем возник образ, слишком реальный, слишком четкий, чтобы быть лишь призраком, навеянным песней. Тьелкормо! И еще один — Финдекано. Эти имена выдернули ее из забвения и она окончательно проснулась. Не открывая глаз, она старалась слушать уже не сердцем, а разумом. Когда эльф замолчал, Марина открыла глаза.

— Спасибо за Песнь, — сказала она. Маглор улыбнулся и склонил голову. — Я должна тебя отблагодарить.

Певец удивленно приподнял одну бровь. Чем смертная поможет ему, которому не в силах помочь даже король Мира, ибо, в безумии давая Клятву, призвал он в свидетели Единого?

— Тьелкормо. Я знаю, где искать твоего брата.

Маглор замер, уронив арфу на колени.

— Что...? — прошептал он.

Неужели, это правда?! Он чувствовал, что мир меняется. Чувствовал, что братья близко, он слышал отголоски осанвэ. Иногда он говорил себе, что это только галлюцинации. Иногда — давал волю мечтам, представляя себе встречу спустя столько эпох. Он знал, что такие грезы ведут к безумию, поэтому запрещал себе мечтать.

Но совсем недавно Певец все-таки принял решение покинуть свое убежище. Он не имел ни малейшего представления, где искать братьев. Чувствовал только, что идти надо на юг. А значит, снова в путь. Снова стоптанные дорожные сапоги, снова чужие лица и опасность пути. Он собирался выйти завтра...

И вот они приходят сюда — правнучка Элладана и эта маленькая аданэт и за несколько минут разговора меняют его судьбу! Маглор смотрел на Марину и ждал ответа.

— Я знаю, где искать твоего брата, — повторила Марина, — Город Тула, детская областная клиническая больница, первое хирургическое отделение... Вас всех ищет Финдекано!

«Великие назвали ваши судьбы сплетенными» — кажется, он сказал так.

Маглор вдруг рассмеялся, схватил Марину в охапку и поцеловал, а у девушки от неожиданности подкосились ноги. Тогда он отпустил ее, сделал несколько шагов назад и прижал правую руку к груди.

— Спасибо! — произнес Маглор очень серьезно и низко склонился перед девушкой, коснувшись длинными черными волосами пола.

— Не за что, — улыбнулась Марина. Она вспомнила близнецов и лукаво улыбнулась, — Я думаю, Александра Робертовна сможет рассказать тебе еще кое-что очень важное о двоих твоих самых младших братьях. — Маглор смотрел на Марину совершенно ошалевшими от счастья глазами.

Оставалось еще что-то важное, о чем Марина должна была спросить. Хоть и догадывалась уже, каким будет ответ.

— И все-таки, — произнесла она наконец, — я так и не поняла, о чем же вы говорили с Александрой Робертовной? Что она отправилась искать?

— Сильмарилл, — произнес Маглор, — Она отправилась за Сильмариллом моего брата.

Шурочка бежала, царапая ноги о камни и не обращая внимание на ветки, хлеставшие ее по лицу. Ее вела Песнь, и она знала, куда идти. Здесь не было тропы. Только камни, мхи, да невысокие кустарники. Здесь никто не ходил много лет. Но когда-то здесь побывал Слава. Зачем, ради чего он искал Сильмарилл — она не знала. Может, это было вечное человеческое любопытство? Азарт археолога, наткнувшегося на что-то важное? Он почти нашел.

Шурочка знала, что в то утро на небе были тучи, собиралась гроза. Но жара стояла удушающая, как всегда бывает перед дождем. Сейчас тут было пересохшее болото, а в сорок девятом его приходилось обходить. Ничего, она пойдет напрямик. Она знала, во что Слава был одет, чем позавтракал. Знала, что ботинок у него порвался о торчащий из земли корешок. Вот оно, то дерево, эк как корень разросся! Вот тут Семен Лешаков поскользнулся и расшиб ногу. Здесь наскоро пообедали консервами и хлебом. А возле этого валуна они расстались. Маглор вернулся в свою долину, а пятерка исследователей ушла на восток. Они договорились о встрече через день, соединили руки в пожатии, и больше Маглор их не видел.

Все это передал ей эльф. Как он это сделал, Шурочка не поняла. Но за каждой прозвучавшей вслух фразой скрывался целый поток информации, которая вливалась в ее голову просто так. Она первый раз в жизни столкнулась с осанвэ такой силы. Близнецы тоже пробовали мысленно обращаться к ней, но в человеческих телах не хватало сил для сложной работы. Они умели общаться только между собой.

Славу что-то остановило. Какая-то сила не дала ему закончить. Где-то тут остался он и вся его группа. Маглор обошел окрестные все места, но никого не нашел. А она — найдет. Она слышит Песнь камня, а Маглор — лишь стон.

Она не знала, сколько прошло времени. Голода она не ощущала, а жажду утоляла по мере появления — лесные ручьи и речушки щедро делились с ней своей прозрачной прохладной водой.

Ночные сумерки сменились ранним утром. Потом взошло солнце и стало тепло. День длился бесконечно долго. Шурочка не знала, что на севере в это время года Солнце благосклонно ко всему живому — оно подолгу не покидает небосвод, лишь на несколько часов уступая место Луне. Поэтому иногда ей казалось, что прошло лишь несколько минут. Потом она смотрела на стоптанные босые ноги и здравый смысл подсказывал ей, что она идет гораздо дольше.

А Песнь все звала и манила. Наполняла сердце ощущением звенящего счастья и полета. И Шурочка шла на этот зов — не подчинить себе и не завладеть, нет! Освободить, подарить миру величайшее из сотворенных сокровищ. Сильмарилл Феанора. Сильмарилл Маэдроса. Эти смутные образы возникали в ее голове из не откуда, впрочем, не задерживаясь там особенно надолго. Еще больше, чем найти Сильмарилл, она хотела найти Славу.

К большому валуну, поросшему мхом, она вышла ночью, ровно через сутки после того, как покинула пещеру Маглора. Он был метров пять-шесть в диаметре и столько же в высоту. Почти идеально круглый, тысячелетиями обдуваемый ветрами и омываемый водами, отполированный самим временем. Песнь шла отсюда. Из самого сердца этого камня.

Шурочка коснулась его рукой, погладила, что-то пошептала. Камень беззвучно ответил ей.

— Тут. Это произошло тут.

Медленно и торжественно Шурочка обошла камень. Скорбную находку она обнаружила там, где и ожидала — на земле между валуном и кустарником. Остатки палатки, ржавый котелок и рядом — целехонький перочинный ножик. Истлевший ботинок. Авторучка. Погнутая алюминиевая ложка. Разбросанные тут и там белые кости.

Шурочка закрыла глаза. Как наяву, перед ней раскрылись картины прошлого. Она видела, как разбивали палатку. Слава сказал — надо искать тут. Валун, убеждал он, специально оказался на этом месте, над древним курганом. Разожгли костер, сварили в котелке кашу. Поужинали. Было весело, перебрасывались шуточками. Наутро собирались начать поиски.

Они оставили костер на ночь. Возможно, это была единственная их ошибка. Костер привлек Это. Марина содрогнулась, почувствовав ужас, который испытали мужчины, когда увидели ее — огромную паучиху в два человеческих роста, с сочащимися ядом жвалами, огромными мохнатыми лапами и тысячами глаз. Вася Зайцев погиб первым, острые жвала разорвали тело худенького студента на части. Остальные не разбежались в ужасе, хоть соблазн и был велик. Все-таки профессор Волков и сам Слава прошли войну, поэтому как-то сумели собраться и привести в чувство молодых ребят. Они приняли бой — бой с последней в мире тварью, порожденной Унголиант. Похватали кто что смог, сучья из костра, палки. Эх, до ружья не дотянуться! Волков сумел вытащить из рюкзака длинный охотничий нож. Он-то и успел хорошо зацепить брюхо твари своим оружием. Но, озверевшая от боли, тварь придавила профессора своим телом, успев подмять под себя Прохора. Оставшиеся поняли, что это можно убить, если метить в брюхо.

Кирилла достала паучья нога, твердая и острая как нож. Бедняге вспороли живот, и он сквозь зубы рычал, умирая. Славка переглянулся с Семеном — и бросился под брюхо твари, вперед и вниз, с перочинным ножиком, как когда-то с гранатой под танк. Ножик был совсем маленький, лезвие сантиметров пятнадцать в длину. Непонятно, на что рассчитывали друзья, но попробовать они были должны. Семен прыгнул вперед, отвлекая, целясь в глаза горящими сучьями.

Они сумели ее уничтожить. Нож нашел уязвимое место и тварь издохла. Но успела зацепить обоих ядовитыми жвалами.

От нее ничего не осталось. Все превратилось в прах и развеялось над тайгой.

А ребята — лежали тут. Шурочка подходила к каждому и прощалась. Руки на животе — Кирилл Рыженков. Отмучился. И рядом с ним — Вася Зайцев. Будь счастлив за Гранью, друг! Останки в истлевшем полушубке — профессор Волков. Прощайте, профессор, спасибо вам за все! Тут же и Прохор. Семен — чуть поодаль, видимо пытался подползти к Славе, помочь выбраться из-под веса твари. Дружище, верный товарищ, прощай!

А вот и Слава. Разум отказывается признавать в этих белых костях ее веселого загорелого Славушку. Но все же сердце не обманешь. Она его нашла.

Потом Шурочка хоронила их до полудня — она соорудила курганы из камней над останками победителей последней твари Унголиант, спела над каждым песнь, бог весть откуда пришедшую на ум. Оплакала каждого.

Когда на поляне остались только пять курганов, Шурочка наконец села на землю и закрыла глаза ладонями. Слез не было, мыслей в голове тоже. Она просидела так до вечера.

Отрешенно, словно речь шла не о ней, Шурочка подумала вдруг, что вот так и умрет здесь. Ляжет на холм возле Славкиного кургана, закроет глаза и будет ждать смерти. И ей это показалось очень правильным, верным, как будто так и надо было поступать.

Стемнело. Шурочка легла на спину и подняла глаза на небо. В небе сияли звезды. Мириады звезд: серебряных, ясных, ярких! И еще была — одна. Которая светила иначе, словно маня и призывая к себе. «Она светит звонко!» — почему-то подумала Шурочка и вдруг поняла: «Звезда зовет то, что скрыто в камне». В голове просветлело, мысли сделались на удивление ясными. Она поднялась и подошла вплотную к валуну. Нет, Слава зря думал, что надо искать под камнем. Это не закопанный века назад клад и не древняя усыпальница. Это сокровище, которое находится в самом камне, как пленник в темнице. Шурочка положила обе ладони на гладкую и теплую скальную поверхность. Приложила ухо. Песнь жила. Где-то внутри камня, а самой середине, был он. «Сильмарилл» — всплыло в сознании.

Напрягая остатки воли, Шурочка запела. Она пела Песнь. Вытягивая из ночной прохлады — свежесть, из травы — зеленый сочный цвет, из воды — вкус, из земли — тепло. Из себя — жизнь. Вокруг дрожал и искрился воздух, мелькали всполохи электрических разрядов. Птицы и звери в страхе просыпались и уносились прочь от этого места.

Наследница Мелиан плела Песнь Силы, чтобы высвободить Сильмарилл из каменного плена, куда много тысяч лет он был заточен отвергнутым владельцем.

И, конечно же, камень сдался. Голос взвился на высокой ноте. На поверхности валуна появилась трещина, которая, все больше увеличиваясь, с треском и грохотом, расколола его тело пополам.

Сильмарилл сиял как в предначальные дни. Истинный, неискаженный свет. Испытание для детей Эру и плата за их деяния. Хозяин судеб Мира.

Шурочка протянула руку и дотронулась до самоцвета. Он не обжег ее — принял.

— Что мне делать с тобой? — прошептала женщина, прижав к сердцу сокровище.

Камень не отверг ее, но она потеряла столько сил... Так много, что уже не дойти обратно. Ноги задрожали. Шурочка опустилась на колени. Она так устала, когда пела эту Песнь. Ей захотелось заснуть долгим, крепким сном. Глаза сами закрылись. Привалившись плечом к большому осколку валуна, она заснула смертельным сном.

Цветы и краски по ту сторону жизни словно отсутствовали. Серая полупрозрачная муть, тени и сумрак — вот что увидела Шурочка, когда ее глаза снова открылись. Насколько хватало глаз, простиралась пустота, в которой переливались серые тени, которые как полотна на ветру, колыхались от Шурочкиных мыслей. Казалось, тут можно кричать, и звук улетит вперед, потонув в бесконечной анфиладе этих полотен. Она поднялась на ноги. Сделала несколько шагов. Передумала и повернула обратно. Но тут же поняла, что тут можно выбирать любое направление, и везде ее будет ждать одно и то же — серая прозрачная пустота. Она все же пошла вперед.

Она шла и шла. А тени вокруг нее сгущались. Откуда-то появились звуки, переходящие в неприятный гул. Шурочка начала различать эти звуки. Тени что-то шептали и о чем-то спорили. Их говор был лишен всякого смысла. Они обсуждали события, когда-то имевшие значение для чужих жизней: мелкие события, глупые, неправильные. «Где бы купить новый ершик для молока?» — «Да в универсаме купить! В универсаме!». «А электрику надо заменить! Тут лампочки прохудились». «У Вер Палны кошка окотилась». «А я тебе говорю, собака у нее! Собака окотилась!» Голоса перекрикивали друг друга, начинали нести полную околесицу, а Шурочка все пыталась вслушиваться. В конце концов у нее заболела голова от этого гула и она закричала:

— Хватит! Хватит! Прекратите сейчас же!

Но голоса не замолкали, а продолжили с ужасающим упорством доказывать, что «школьная тетрадь вся выгребалась», а «таблетки, милочка, в здравнице лежат, на самом видном месте!». Шурочка чувствовала, что теряет почву под ногами. Еще немного и она сама присоединится к этому нестройному хору и будет нести такую же чушь.

С ужасом она почувствовала, что не понимает, как тут оказалась. Она пыталась вспомнить свое имя, но у нее ничего не получалось и она в отчаянии снова закричала, прося голоса помолчать. Тени злорадно промычали что-то о «забродивших ножницах, которые продаются на охоте».

«Слава!» — вдруг пронеслось в голове имя. «Слава!»

«Уходят за круги Мира...»

«Дождусь тебя...»

«Сашка, я люблю тебя, слышишь!...Сашка!»

Шурочка почувствовала, что правую руку все еще греет какое-то тепло. Она отняла ее от груди и раскрыла ладонь. Сильмарилл вспыхнул ярким белым пламенем, осветив все вокруг.

Тени попрятались по углам, и Шурочка подняла его высоко над головой как знамя.

— Слава! Славка! — крикнула она.

В ясном и чистом свете Сильмарилла было видно на многие мили вперед. И Славку она увидела сразу. Он держался из последних сил, ее Славушка. Победитель последней твари Унголиант, бесстрашный воин, осмелившийся перечить самому Эру. Слава, который ждал ее и не спешил уйти за круги мира.

— Славка... — прошептала Шурочка и потянулась к нему всем телом. Не понятно, как работали законы в этом мире, но она оказалась рядом с ним сразу же. Заглянула в глаза и узнала знакомые искорки. Да, пусть лицо у него утратило свой бронзовый загар, кожа истончилась и стала совсем прозрачной, глаза были все те же. Они крепко взялись за руки и пошли вперед, освещая свой путь Сильмариллом.

Грозного Намо Мандоса они увидели издалека. Он ждал их, жалкого смертного и наследницу великих эльфийских народов.

— Что тебе надо в Чертогах, смертный? Почему задержался ты в них так долго? — грозно спросил Судья.

— Ничего мне не надо у тебя в Чертогах! — звонким голосом ответил мужчина. — Кроме нее, — и обнял посильнее Шурочку.

— Да будет так, Победитель твари из пустоты. Если она сделает выбор, вам позволено будет пойти по стопам Берена и Лючиэнь. Согласна ли ты, эльдиэ, которую принял Сильмарилл, прожить смертную жизнь и отказаться от Амана?

Шурочка твердо взглянула ему в глаза.

— За этим я сюда и пришла!

Намо склонил голову:

— Да будет так! — молвил он.

Шурочка вдруг вздрогнула. Перед глазами встал все тот же карандашный рисунок. Шестеро и один. Рыжие соседи, Маглор, неизвестные ей братья... но ведь был еще кто-то? Да, был и отец. Сильмарилл рассказал ей о своем создателе. Как наяву, увидела она тонкие пальцы, осторожно сжимающие камень, острый взгляд, летящие движения рук. Шурочка лукаво улыбнулась.

— У меня в руках — величайшая драгоценность этого мира. Я хочу расплатиться добром за добро. И это — плата.

Намо удивленно взглянул на дерзкую нис.

— Прощения создателю Сильмарилла! Прощения Феанору! Вечность — не велика ли плата за единственный проступок?! Прощения ему и его сыновьям! Я клянусь, мой род более не держит зла на Феанаро и Первый дом! Я, потомок Берена и Лючиэнь, прощаю им! Я, потомок всех трех родов эльдар, прощаю им! Я прощаю... прощаю...

К удивлению Шурочки и Славы Намо вдруг рассмеялся серебристым смехом.

— Идите уж! Дерзкие, дерзкие смертные....

И мир закрутился перед ними.

Марина проснулась посреди ночи от неясной тревоги. Стены жилища Маглора вибрировали от нарастающего гула. Она опустила ноги на каменной пол и соскользнула вниз со своей мягкой постели. Вышла наружу. Небо было ярким от звезд. Казалось, они сошли с ума: такого звездопада Земля не видела со времен Войны Гнева. Поодаль виднелась тонкая стройная фигура Кано. Он стоял с запрокинутой головой. Марина подошла к эльфу. Он смотрел в небо, на щеках блестели дорожки от слез. Кано улыбался.

Шел второй час ночи. Экран ноутбука мерцал в темноте голубоватым светом. Дашка, не глядя, протянула руку к вазочке с конфетами и поморщилась, обнаружив, что та опустела.

— И когда успела все смолотить? — угрюмо пробормотала она себе под нос.

Костика не было дома — он опять задерживался на работе. Дашка зевнула. Страничку бывшего она уже посетила (конечно, под липовым аккаунтом), все селфи его новой девушки изучила вдоль и поперек, и даже лайкнула фотку одногруппницы, которая ушла от них на втором курсе. Дашка принялась вспоминать, кого еще можно найти в соцсетях: вожатых из детского лагеря, в который она ездила в девятом классе? Экономиста Соню с прошлой работы?

Спать хотелось неимоверно. Но сегодня же суббота! Как можно лечь спать в субботу раньше трех ночи? Нет, это совершенно немыслимо. Все порядочные люди просто обязаны по пятницам и субботам ложиться спать поздно, а на следующее утро до одиннадцати, а еще лучше до двенадцати часов, валяться в постели с пультом от телевизора в обнимку.

Дашка ткнула по ссылке «Мои фотографии». Обнаружилось, что самой последней фотке уже полгода. И там царит зима.

— Непорядок, — пробормотала она и защелкала мышкой, открывая папки.

Фотографии должны были соответствовать целой куче разных критериев: личико с удобного ракурса, фигура без намека на лишние складки, шмотки поновее, Костик поближе, фон поинтереснее. С последним как раз было больше всего проблем. Пусть ковра в их квартире и не было, зато дешевенькие криво подогнанные обои, на фоне которых происходили все семейные застолья, вызывали сходные ассоциации.

— Эврика! — воскликнула вдруг Дашка, — Дача!

Она выбралась из-за стола и босиком прошлепала в прихожую за забытым там с прошлых выходных Костиковым Никоном.

Среди тех фотографий оказалось много всего интересного: Даша с мужем, Даша с девочками, Даша рядом с чужой машиной (эту фотографию она решила не выкладывать), Даша в купальнике на фоне речки (тут она долго сомневалась, но все-таки тоже не стала добавлять). Даша в профиль и Даша в анфас — десяток Даш в самых разных позах. Надо, пожалуй, отдельный альбом создать.

В самом конце обнаружился снимок, который Костик сделал возле ворот с птицами во дворе своего профессора Изверского. Костя, Даша, Андрей с Виктором и сам Александр Изверский. Мимоходом промелькнуло сомнение в этичности демонстрации чужого дома в сети, но изображение вышло уж очень удачным. Собственное такое милое и такое детское личико покорило Дашку, и она перестала колебаться.

Клик-клик мышкой. Отметим Андрея и Витьку. Эх, жаль, у Костика аккаунта нет. Ну, да ладно. Так и запишем «Муж». А Александр? Ммм, пожалуй, «Профессор Изверский» звучит вполне солидно.

Дашка откинулась на спинку стула и оглядела дело рук своих.

— Ирка Андреенко точно обзавидуется, что с нами не поехала!

Она еще раз зевнула. Костик все не возвращался. Пора было ложиться спать, но для этого надо было вставать, расстилать постель, чистить зубы. А шевелиться так не хотелось!

Дашка вяло щелкала мышкой, заглядывая в рекомендации и просматривая аккаунты незнакомцев. Невесты в белых платьях, ребята рядом с иномарками, дети, домашние животные — чужие жизни, чужая гордость. Дашка автоматически отвешивала им лайки — а что, ей не жалко, а людям приятно.

«Ди-динь!» — донеслось из колонок.

— Так-так, первая ласточка! — в левом уголке монитора всплыло «Рыжему Лису понравилась ваша фотография», — Посмотрим, что за Лис такой?

Парнишка и правда был похож на лиса: рыжий, веселый, улыбчивый. А еще их было два. Два Рыжих Лиса! «Близнецы или фотошоп, спросить, что ли?» — подумала Дашка и застучала по клавишам.

«Привет! Спасибо за оценку!»

Пауза. Оф-лайн. Нет, не ответит. Ну и ладно.

О, снова появился.

«Привет! У тебя очень красивые снимки, Даша»

Что бы еще спросить? Вообще-то она уже тысячу лет не знакомилась в сети. Уже и забыла, как это делается.

«Спасибо! У тебя тоже интересные. Это твой брат на фотографиях?»

Как же долго он отвечает! Может, зря спросила?

«Да, близнец»

«Тоже Рыжий Лис?» — и смайлик дорисуем.

Пока ждешь ответ, можно открыть пасьянс. Можно даже успеть его разложить. Щелк — семерка на восьмерку. Так, вот червовый туз, его сразу на место. Что же он молчит?

«Конечно! Два Рыжих Лиса, два разбойника, как без него?» — вот и от него смайлик получила.

«Как здорово! Я знала как-то трех рыжих близняшек. А у вас третьего Рыжего Лиса нет?»

На этот раз пауза затянулась слишком сильно. Даша, давно клевавшая носом, решила, что знакомство на этом закончено и отправилась стелить постель. Да и Костик прислал смс, что выехал на такси и будет через десять минут. Уже подойдя к компьютеру, чтобы выключить питание, она увидела ответ:

«Даша, что-то у твоего профессора Изверского знакомое лицо. Где он работает?»

Даша ойкнула. Весь сон как рукой сняло. Мало того, что она выложила в сеть чужие фотографии, так еще и подписала фамилии! А Костик работает на оборонно-космическую промышленность, и ему даже не разрешается покидать пределы страны! Уж чего говорить о его руководителе, профессоре Изверском? Да чудо, что они до сих пор в Москве живут, а не в каком-нибудь закрытом городке, из которого можно уехать, только получив разрешение какого-нибудь важного-преважного начальника! Впечатлительная Даша тут же представила себе, что вот прямо сейчас в дверь постучат незнакомые люди в строгих костюмах и вежливо поинтересуются, не тут ли проживает Константин Петрович Усенков, 26 лет, младший научный сотрудник НИИ чего-то там?

— Мамочки... — прошептала она, быстренько удалила весь альбом, и закрыла профиль и личку. От греха подальше.

Впрочем, все равно сделала она это слишком поздно, хотя сама пока об этом не догадывалась.

— Да, а ты прав. То же самое ощущение — как будто где-то видел, — Андрей потянулся за сигаретой, не отрывая взгляда от экрана. — Даже не так. Как будто знаю его. Как тебя вот. Чертовщина какая-то.

— Я всегда прав. Курить бросай! — Алексей ловко выдернул сигарету изо рта брата и, поморщившись, затушил о пепельницу.

— Брезгуешь?

— Нет. Нервируешь.

У рыжих близнецов все привычки были одни на двоих — кроме этой. Андрей курил, а Алексей нет. Сигаретная тема часто всплывала в их бесконечных подколках и шутках. Алексей вроде бы и не раздражался по-настоящему, но неизменно был против. А в глазах появлялась тревога и настороженность каждый раз, когда брат доставал спички. И вообще всегда, когда рядом был огонь. Даже когда они жарили на природе барбекю, Алексей неосознанно старался держаться между братом и мангалом. Чтобы ни один уголь...

— Ладно, давай рассуждать логически, — Андрей откинулся на спинку кресла, — на чистоту и все по полочкам. С самого начала.

— Давай на чистоту, — согласится Алексей и поежился. Он тоже не отрывал взгляда от монитора, на брата смотреть не хотелось. Как пятой точкой чувствовал — вопросы будут в лоб и будут неприятные.

В общем-то они всегда так и говорили — честно и без утайки. Все равно мысли одинаковые. Ну, кроме тех, которыми Алексей не делился. Которые отгонял. Эти мысли были — как обрывки снов, ночных кошмаров, злых и болезненных. Андрею такое наверняка не снилось. А может, тоже тщательно скрывал? Ведь и сам Алексей давно приучился не кричать, просыпаясь, когда снова и снова видел одно и то же: объятое пламенем тело брата, и пылающие руки, которыми он пытается прикрыть лицо.

Комп ушел в спящий режим и монитор погас. Андрей прикурил новую сигарету: огонек тускло замерцал в темноте. Алексея затрясло. Он вдруг захотел все-все рассказать. А может, и услышать ответное признание. Он нащупал в темноте руку брата и сжал изо всех сил.

— Почему ты боишься огня? — спросил Андрей. От всей его фигуры веяло таким спокойствием и уверенностью, что Алексей решился.

— Я боюсь за тебя, — прошептал он. — Я боюсь, что ты сгоришь. Мне кажется, что это уже случилось однажды. И это было очень страшно. Это снится мне по ночам, и иногда я просыпаюсь, продолжая ощущать запах горелой плоти... Брат, а что ты помнишь о нашем детстве? Что мы ищем? Чего не хватает тебе и мне?

Алексей почувствовал успокаивающее касание разума. Как рукой по голове погладили. Может, так и успокаивают матери своих малышей? Алексей этого не знал.

— Ты помнишь наших родителей? — прошептал он.

— Нет. Первое, что я помню — это утренник в доме тети. Нам, кажется, было по четыре года. Я помню, что ты разорался, потому что получил в подарок мишку, а я зайца.

— Да. И с тех пор тетя дарила нам только одинаковые подарки. Я скучаю по ней.

— Я тоже скучаю. А аварию я не помню. Наверное твои сны об огне — это все последствия того дня. Говорили, что я отрубился, а ты все видел. Как мама сгорела. И отца мертвого...

— Андрей... — голос Алексея упал до еле различимого шепота. — Мои сны — они о другом. Они — о тебе. А родители... Ни ты, ни я их не помним, потому что их не было. Не было..!

Алексей почувствовал, как напряглись плечи брата.

— Продолжай.

— Я видел документы. У тети действительно была сестра. И она погибла в аварии. Но у нее не было детей... Не могло быть. Они с мужем усыновили нас, взяли из детского дома. И я совсем их не помню. И аварии не помню. А вот маму — помню. Настоящую. Может, это тоже сны. Но она в этих снах — рыжая, как и мы.

Сигарета Андрея давно погасла, но он не спешил раскуривать новую. Глаза привыкли к темноте. Он ворошил памятью. Всю их жизнь они пытались отыскать людей, похожих на них. Таких же. Чтобы умели разговаривать мыслями. Чтобы учили иностранные языки за пару недель. Чтобы перемножали в уме восьмизначные цифры. Они даже ходили на разные сомнительные телевизионные передачи, где ведущие обещали собрать экстрасенсов и магов. И неизбежно удостоверялись в шарлатанстве.

А еще — близнецы, которые могли наизусть воспроизвести все четыре тома «Войны и Мира», лишь раз прочитав, не помнили своего детства. Андрея это тоже пугало: его воспоминания действительно начинались на том самом утреннике в доме тети и дяди, где они с братом выросли. И с этого момента он помнил себя отлично. Он мог расписать любой свой день по часам и минутам. Его память была феноменальна, и в ней не было ни намека на хаос. Все воспоминания были аккуратно разложены по полочкам, как в книжном магазине. Он с самого начала знал, что Алексей такой же. А вот сейчас брат сидит рядом и говорит, что его мучают ночные кошмары. А Андрей даже не понимает, о чем речь.

— Я не помню маму, — наконец произнес Андрей, — Но я и чернявого того не помнил. А потом увидел — и как будто кто-то дверь в память открыл. Я откуда-то знаю, какие у него были руки, и какой голос, и как он всегда смеялся... И пел что-то.

— А я вот не знаю, как он смеялся. Я чувствую, что от него исходит тоска, и слышу звон стали, когда смотрю на эту фотографию. Ты не находишь это странным?

— Что? — улыбнулся Андрей. — То, что мы обсуждаем фотографию незнакомого мужика, или то, что у нас разные впечатления от нее?

— И то, и другое...

— Нахожу.

— Еще и Шурочка наша...

— Я думаю, она отправилась туда же, куда и мы собираемся. Только она будет искать Славу, а мы — нашего черноволосого друга, который в моих воспоминаниях поет чудные песни, а в твоих — тоскует и звенит сталью. Ума не приложу, как она справляется, но почему-то кажется, что как-то да выкрутится.

Алексей усмехнулся. Все равно было как-то не весело. За окном начинало светать. Давно уже пели какие-то птахи. Захотелось выйти на улицу и пройтись босиком по мокрому от дождя асфальту. Наверняка холодному, сырому. Ну и пусть. Зато никакого пугающего огня рядом. Алексей зажмурился, отгоняя показавшуюся было из чуланов памяти мрачную и знакомую картинку.

— Андрей, — позвал он.

— Мм?

— Я думаю, что если у меня и есть предназначение — так это хранить тебя.

— Сбавь накал пафоса, друг мой! Уже утро. Утром надо быть веселее.

— Прости, — Алексей рассмеялся и поднял вверх руки. — Сдаюсь! Я больше не буду. Это был первый и последний раз. Зато теперь я спокоен — я тебе все рассказал.

— Так что будем делать с профессором Изверским?

— Без понятия. Автор фотографии чего-то испугалась и все попрятала. Но если продолжить нашу ночную игру в ассоциации, то я бы сказал, что у профессора наверняка золотые руки. Он резковатый и острый на язык.

— Когда он увлечен работой, он не ест по несколько дней кряду!

— И еще он умеет делать чудесные игрушки!

— А это еще откуда?

— Такая вот ассоциация.

Андрей рассмеялся. Алексей тоже улыбнулся, а потом помрачнел и добавил:

— А еще мне больно, когда я думаю, что я мог бы пережить его смерть... — спохватился и продолжил. — Но, впрочем, довольно! Я знаю одного интересного товарища, у которого можно узнать, где работает этот таинственный профессор Изверский, а за денежку получить адресок и телефончик!

Александр Викторович как обычно проснулся в седьмом часу утра. По утрам профессор всегда пил кофе — он варил его сам в настоящей медной турке. Ни о каком растворимом суррогате и речи идти не могло! Каждый день ровно в семь двадцать за ним приезжал черный тонированный вольво с шофером — и автомобиль, и водитель полагались профессору по должности. Александр Викторович располагался на просторном заднем сидении с планшетом, и сорок минут посвящал изучению новостей в смежных областях науки. Потом вольво подъезжал к контрольно-пропускному пункту, профессор и водитель показывали пропуска, и начинался новый рабочий день.

Александр Викторович очень любил свою размеренную жизнь. Любил сам процесс поиска решения, уводящий разум в область задач и головоломок, которые не под силу самым современным компьютерам, в область чистых идей и математики, где профессор чувствовал себя свободным творить и создавать новое.

А вот воскресенья профессор не любил! По воскресеньям НИИ был закрыт, и дирекция настоятельно не рекомендовала выходить на работу в выходные. Поэтому по воскресеньям Александр Викторович работал дома.

Вот и сегодня, проснувшись, как всегда ни свет не заря, выпив свой фирменный кофе, да позавтракав оладьями, которые с вечера оставила на столе помощница по хозяйству Анна (Александр Викторович никогда не употреблял слово «домработница», оно казалось ему ужасно вульгарным), он приготовился отправиться в лабораторию для того, чтобы провести серию опытов с газами, до которых все никак не доходили руки в рабочее время. Как вдруг в дверь позвонили.

Профессор мимолетно удивился, по выходным его обычно не беспокоили. Его вообще не беспокоили без предварительного звонка!

Экран видеонаблюдения показал двоих молодых людей: один был рыжеволос и одет в дырявые джинсы и разноцветные яркие кеды, а второй — в черную водолазку, красные брюки и пеструю лыжную шапочку. Приглядевшись, Александр Викторович обнаружил, что из-под шапочки выбиваются такие же рыжие пряди, как и у первого. Сообразив, что пацаны, наверняка, сыновья кого-то из соседей, Изверский пошел открывать ворота, нацепив на лицо одну из своих самых располагающих улыбок и на ходу придумывая приветствие, начинавшееся с «С добрым утром, мальчики!»

Он уже вышел во двор и произнес первые два слова, когда вдруг тот, что был в кедах, поднял на профессора глаза. Зеленые, с искорками света, такие серьезные и повидавшие на своем веку слишком многое. Знакомые глаза.

Изверский так и замер на пороге. Его как будто пробило током, а мысли смешались. Захотелось обнять этих двоих, прижать к груди и никогда не отпускать. Как будто искал что-то долго, и наконец нашел.

Словно испугавшись, что они сейчас исчезнут, Александр Викторович быстро преодолел последние три метра и распахнул ворота. Двое молча зашли. Они были одного с ним роста, стройные, изящные — и совершенно одинаковые. Близнецы. Рыжие.

Почему-то руки не дрожали, когда он закрывал замок. Наверное, сказывалась привычка — Изверский всю жизнь работал с опасными химическими соединениями, которые могли устроить катастрофу от одного неверного движения. Или — работал с металлом и огнем? Впрочем, огонь так же капризен и опасен.

Мысли путались. Без слов они прошли в дом, профессор жестом указал на двери гостиной. Близнецы синхронно улыбнулись и синхронно устроились на диване.

— Чаю? — наконец выдавил из себя Александр Викторович. Просто потому, что надо было как-то нарушить молчание.

Близнецы переглянулись.

— Нет, спасибо. Мы завтракали, — ответил тот, который был в шапочке. — Алексей! — протянул он руку, чуть привстав.

— Александр! — ответил Изверский. На его лице отразилось недоумение. Имя, как будто, должно было быть другим.

— Андрей! — произнес второй.

Обменявшись рукопожатиями, они замолкли, изучая друг друга.

Внезапно — как взрыв, как молния — профессор почувствовал Мысль. Чужую, не свою. Слова — как у шизофреника, который говорит с голосами в собственной голове.

«Александр, дайте знать, если можете меня слышать!»

И вдруг, сам не понимая как, он ответил:

«Да, я слышу... Слышу!»

Андрей и Алексей снова синхронно переглянулись, а потом — совершенно одинаково улыбнулись, широко, радостно.

— Он слышит! — радостно воскликнул Алексей. — Я так и знал, так и знал!

В голове, как взрывы салюта, из ниоткуда возникали чужие мысли.

«А мы думали, что мы уникальная мутация!»

«А откуда ты такой взялся?»

«Ты тоже умеешь считать в уме?»

Александр оторопело переводил взгляд с одного на другого.

«Слышу, слышу, слышу...» — звучало у него в висках.

Этот странный молчаливый разговор мог продолжаться бесконечно. Можно было спрашивать о многом одновременно и отвечать на разные вопросы — тоже одновременно.

«А детство? С каких лет ты себя помнишь?»

«С четырех. И дальше — по дням и по минутам.»

«И у нас тоже самое! А кто твои родители?»

«У меня их нет. Я вырос в детском доме»

«Надо же! Мы выросли у тети...»

«У самой лучшей тети в мире!»

«Не перебивай! ...у тети, но знаем, что и нас усыновили»

«А языки?»

«Шестнадцать!»

Гордо: «Двадцать два!»

Усмехнувшись: «Пятьдесят. Мальчишки!»

А потом, много позже, Александр вспомнил о давешней картинке — фотографии броши, которую ему показывали ребята, друзья Костика. И — кинул мысленно изображение. Наобум кинул, не думал даже, что и так можно. А ведь получилось!

— Ух ты! — вслух хором воскликнули близнецы.

— Знакомая штуковина?

— Где ты ее взял? — спросил Андрей.

Александр рассказал им о своем ученике и названном сыне, и о друзьях, которых он привел в гости неделю назад.

— Вот такую брошь сделал этот мастер Финдекано.

— Финдекано... Тебе ничего не кажется в этом имени знакомым? Александр...? — это имя Андрей произнес с минутной заминкой.

Изверский улыбнулся.

— Мне сейчас все кажется знакомым. Я, признаться, чувствую себя, как будто сплю. Или просыпаюсь. А вот собственное имя кажется словно чужим.

— Финдекано, — повторил Алексей. — И Александр, — Алексей усмехнулся.

— И чего же ты ждал целую неделю? — произнес Андрей.

Изверский вопросительно взглянул на него.

— Брат интересуется, почему ты не поехал сразу к нему, чтобы все выяснить? Смотри — мы узнали о твоем существовании вчера ночью. И вот мы здесь! Так может, так и стоит поступить?

— Это загадка, и мы ее обязательно раскроем! По коням! — весело воскликнул Андрей и оба близнеца подскочили со своих мест.

Изверский тоже поднялся. Действительно, к чему эти метания и мысли? Надо ехать — вот прямо сейчас. Ехать и задавать вопросы. И привозить ответы.

На сердце у Тьелкормо было тяжко — близился август, а от пропавшего весной Финдекано по-прежнему не было известий. Мрачные мысли и предчувствия не покидали доктора даже во сне. Единственным местом, где он мог отрешиться от переживаний, как обычно, была операционная. Поэтому он оперировал по шестнадцать часов подряд, без сна и почти без еды. Волшебные руки спасали детские жизни и дарили шанс там, где все казалось совершенно безнадежным. Коллеги преклонялись перед его мастерством и работоспособностью, а родители малышей, которых он спас, в буквальном смысле молились на странного доктора. Только легче от этого Тьелко не становилось.

Сначала он не обратил внимания на то, что Финьо, по сложившемуся обыкновению, не приехал в субботу навестить его в больнице во время ночного дежурства. На звонки кузен не отвечал, но Тьелко списывал это на занятость. К концу недели он обеспокоился по-настоящему и, как только смог освободиться, сорвался на электричке в столицу, где Финдекано снимал квартиру. Однако сколько Тьелко ни звонил, на порог так никто и не вышел. Тогда не на шутку встревоженный Тьелкормо чуть ли не бегом кинулся к ювелирной мастерской. Там Виктор и Андрей только недоумевающе пожали плечами — они тоже не знали, куда исчез их итальянский мастер.

Иногда люди исчезают просто так. Кто мог знать это лучше доктора Валентина Сергеевича Мартынова? Город пожирает своих детей. Родители могут еще не догадываться, что сын после тренировки не поехал домой, а свернул с друзьями в сторону футбольного поля. А доктора уже несколько часов кряду борются за жизнь, которая едва теплится в раздавленном, исковерканном многотонной фурой теле. А иногда спасти не удается. Иногда не удается даже узнать имя.

Тьелко помнил молодую девушку с волшебными черными волосами, так похожую на тень Той, единственной. Он сделал все, что мог. Нет, он сделал гораздо больше, чем мог. Он сражался со смертью сутки напролет. И проиграл. Это случилось уже давно, но боль той потери до сих пор жгла его сердце. И это была абсолютно людская боль. Он страдал, как страдают люди. Потому что эльфы умеют помнить всё, а люди — нет. Людям ничего не остается от близких, ушедших за Грань, кроме смутных и смазанных образов. Он не помнил ее лица, не знал имени. Помнил — тоненькую прозрачную жилку, как она пульсировала на шее. А потом затихла. После было еще много таких. Взрослых и совсем юных, мужчин и женщин, мальчиков и девочек. Большинство он вытянул. Научился, сумел.

Он боялся, что с Финдекано случилась беда, и некому было спеть Песнь Силы над ранами и некому промыть их и перевязать. Финдекано любил скорость и не боялся ее. Но дорога непредсказуема, и как бы ты не был ловок и удачлив, кто-то другой может привести за своими плечами смерть и себе, и тебе.

Так думал Тьелкормо. Он разослал запросы в больницы и морги города и окрестностей. И ездил несколько раз на опознания. Но, к счастью, результата это не принесло.

Финдекано был жив. И даже почти невредим. В тот солнечный весенний день, когда он напал на след Каранистира, четверо молчаливых и серьезных молодых людей напали на след самого Финьо. Его незаметно «вели» от Фатежа. Видимо, во всем была виновата ребяческая выходка, когда он крикнул батюшке на прощание, что Карантир, то есть, отец Константин — эльф. Для любого человека услышанная фраза прозвучала бы шуткой, глупой выходкой. Ну, подумаешь, студент подтрунивает над батюшкой. Некрасиво, но случается. Но для молодых людей в неприметных серых футболках и черных очках все звучало совсем иначе.

Проект «Эксперимент» возник четыре года назад в недрах ФСБ. Он был засекречен до такой степени, что рядовые сотрудники почти никогда не знали, на какой результат направлены их действия. Более или менее полное представление о том, что происходит в лабораториях, отданных во владения проекта, имели лишь несколько человек. Горстка людей в руководстве, ученые, изучающие «подопытных», и те исполнители, без которых обойтись было бы невозможно: медики, охранники и надзиратели.

Руководство проекта не интересовали математики и полиглоты. Не интересовали и гениальные музыканты, художники или писатели. Им были безразличны даже экстрасенсы. Им нужны были те, у кого цепочка ДНК несла в себе не двадцать три пары хромосом, а целых триста двенадцать! Те, у кого уши принимали характерную, чуть заостренную кверху форму. Те, кто называл себя эльфами.

В послевоенные годы геологам посчастливилось наткнуться на странное поселение в Сибири. Это были несчастные потомки авари, все еще живущие среди людей. Их оставалось исчезающе мало, и ученые сразу нескольких стран открыли на них охоту. Как и почему Финдекано взяли на заметку, сказать было трудно. Возможно, имела место быть совершенно случайная встреча: на улице, в музее или в магазине. Может, им попались на глаза его творения и кто-то особенно прозорливый решил выйти на автора. В любом случае, слежка за ним велась уже не первый день.

Отъехав километров десять от Фатежа, Финдекано был вынужден свернуть на проселочную дорогу: на трассе висели кирпич и знак объезда, поперек выстроилась строительная техника. Финьо скинул скорость и, осторожно объезжая ямы и рытвины, поехал направо. Он удивился, что дорогу перегородили полностью, заставив водителей сворачивать на грунтовку, но в этот раз чутье его подвело и подвоха он не заметил. Переключившись на первую передачу перед особенно глубокой ямой, он вдруг услышал хлопок и почувствовал, что машину ведет. Колеса наехали на спрятанный в яме автозаградитель, по-простому «колючку». Финьо остановился и вышел на улицу, с недоумением разглядывая проколотые шины. Наверное, он совсем потерял бдительность за долгие эпохи, проведенные в Благословенном Амане, потому что слишком поздно заметил, как из кустов выскакивают вооруженные люди. Тот, что был ближе, попытался накинуть ему на голову мешок, чтобы уже втроем свалить с ног. Но хоть Финдекано и потерял сноровку, он все еще оставался Фингоном Отважным и захватить его в плен, да еще троим обычным людям, было практически нереально. Движения ускорились, сделались резкими, беспощадными: ударом руки он проломил кому-то череп, еще одному, кажется, сломал шею. Финдекано бил насмерть, не задумываясь и не разбираясь, чего от него хотят. Он бы расправился с нападающими за пару минут. Если бы не четвертый. Его Финьо не увидел, и не мог увидеть, даже не смотря на свою эльфийскую сущность. Четвертый был снайпером. Он притаился на крыше разрушенной шестиэтажной хрущевки. Он долго выцеливал. И с одного точного выстрела угодил Финдекано в сонную артерию. Беспомощно вскинув руки к шее, тот пошатнулся и рухнул ничком на землю.

Финдекано очнулся от холода. Он лежал на спине на довольно жесткой кровати (это без сомнения была кровать, левой рукой он чувствовал металлический край), совершенно голый, накрытый сверху колючим покрывалом. Покрывало совершенно не грело. После ампулы со снотворным, угодившей ему в шею, болела голова и саднила кожа на разбитом при падении лице, но остальное, вроде, уцелело. Он осторожно приоткрыл глаза — в помещении было светло. Он пошевелил руками и понял, что руки свободны. Тогда Финдекано собрался с силами и рывком сел, оглядываясь по сторонам, готовый к атаке. Но атаки не последовало. Осмотревшись, он понял, что находится в небольшом помещении: не то тюремной камере, не то больничной палате. Единственное крошечное окно находилось под самым потолком, над металлической дверью без ручки. Оно было забрано решеткой. С потолка ярко, мерцая и раздражая глаза, светила галогенная лампа дневного света. Стены были выкрашены глянцевой голубой краской. В углу чернела дыра нужника — стены там покрывала разбитая плитка, вся покрытая какими-то грязными потеками. От дыры воняло хлоркой. На месте, где, по-идее, должна была располагаться раковина, торчал обрезок трубы. Финдекано присвистнул. Удивительные существа эти люди! Если утром он понял, что сердца их всегда открыты Единому, то сейчас остро ощутил, что порой орки им гораздо ближе...

В коридоре пронеслось эхо чьих-то шагов и растворилось вдали. Значит, подвал обитаем и кто-то тут есть. Финдекано подошел к тяжелой металлической двери и забарабанил в нее.

— Эй! Кто здесь есть? — крикнул он, но реакции не последовало. — Попал так попал, — пробормотал он себе под нос.

Финьо пожал плечами. Раз его для чего-то захватили, то он кому-то нужен, а значит, этот кто-то придет к нему сам. И, решив экономить силы, устроился на жесткой кровати, прикрывшись колючим одеялом.

Все это походило на представление. На демонстрацию силы. Как будто кто-то решил сломать сразу же, на месте, подавить зачатки сопротивления, сделать послушными и готовым на все. Когда человека хотят запугать, с ним обходятся как раз так — раздевают, чтобы тот испытал унижение, помещают в каменный мешок без окон, чтобы несчастному стало страшно, и устраивают вонь от нужника, чтобы он почувствовал себя неуютно. Но Финдекано не был человеком. Его силы духа с лихвой хватало оставаться в подобном положении в трезвом рассудке. Все это было совершенно не страшно. Не страшнее веков одиночества, во всяком случае. Только холодно.

Но Эру единый, как тут холодно... Не выше десяти градусов. Финьо прикрыл глаза и обхватил себя руками за плечи, а колени подтянул к груди. Еще не трясет, но скоро начнет. Нет, это не тот холод, что окружал его в Хэлкараксэ. Там надо было действовать, постоянно двигаться и работать руками. Порой Финдекано даже удавалось согреться за этой работой. А сейчас... почему-то вспоминался брат. Майтимо тоже было холодно — там. Только во сто крат хуже. У него не было одеяла, даже такого. Его несчастное обнаженное и избитое тело поливали дожди и били ветра, и ему нечем было защитить себя. На Финдекано вдруг накатила тоска и противно заныло где-то в груди. Пока он тут сидит и ждет неизвестных похитителей, пока разбирается с их мелкими, бессмысленными, недолговечными людскими делами, его друг где-то бродит по свету один, не помня себя. И звать его как-то по-людски, каким-нибудь Петром или Павлом. И он не понимает, откуда берутся мысли и воспоминания — не его мысли, чужие. Мысли того, кто был Майтимо Руссандол Феанарион...

А жизнь людская так скоротечна. У них нет, нет в запасе ни одного лишнего года! У них даже дней в запасе не много. Финдекано может просто-напросто не дожить до завтра. И что же тогда ждет его и Майтимо? Нет — его и сыновей Феанора, судьбы которых Отважный взял в свои руки. Не будет больше светлого Амана и садов Лориена. И родичей не будет, ни отца, ни братьев и сестер. Будет шаг за Грань. И — неизвестность. Ибо никто из живущих не знает, что там, за Гранью Мира.

Финдекано одернул себя.

— Не сметь! — приказал он сам себе, как когда-то, вечность назад, говорил Турукано после смерти Эленве.

Не сметь терять надежду.

Финдекано собрал волю в кулак и замер в оцепенении, запретив себе думать. Все его мысли все равно болезненны, а впадать в уныние сейчас не к чему. Вместо этого он начал рассматривать свои руки. На тыльной стороне локтя обнаружился приклеенный пластырь. С шипением отодрав его, Финьо разглядел маленькую припухлость с точкой посередине. Это ему не понравилось — видимо, из вены брали кровь, а может, и делали инъекцию. В любом случае, скверно.

Нынешние люди достаточно сообразительны, чтобы разбираться в свойствах телесных жидкостей. Отличие Перворожденных и Пришедших следом было не слишком заметно внешне, но внутри их тела существенно различались — не зря эльфы не были подвержены болезням и старению. Правда, Финдекано не был уверен, что в данный момент он является эльфом в привычном значении этого слова. Его умения, способности и реакция остались на прежнем уровне, но тело... Тело стало словно темницей для фэа. Он чувствовал течение времени, как чувствуют люди, его раны и порезы заживали медленно, он съедал за три дня столько же еды, сколько раньше за месяц.

И еще — это. Воспоминания, которые лезли в голову. Запах кожи Майтимо, когда он находился рядом: запах свободы, полевых цветов, дорожной пыли и быстрой скачки. Шелковая нежность волос, когда Финдекано сплетал их в косу. И тонкие пальцы. Неправдоподобно тонкие и длинные. И сильные. Стальные.

Он спрашивал себя, как же мог раньше не ощущать этого? Сидеть рядом — и не стремиться прижаться, дотронуться... поцеловать. Глубоко и сильно, как это делают люди. Чтобы запомнить.

Финдекано снова ощутил, как где-то внизу живота накатывает волна. Тело настойчиво требовало разрядки. Финдекано в раздражении отбросил одеяло в сторону, а руки непроизвольно потянулись — туда. Он обхватил себя, провел вверх и вниз, мучительно застонал, выгибаясь. Хотелось неимоверно. До боли.

И тут же отдернул руку. Нельзя, нельзя поддаваться этим людским искушениям! Однажды он пробовал так — сам. Тело успокоилось, а он нет. Все оказалось слишком мучительно. Ему были нужны другие руки... и не только руки. А так — как будто предаешь.

Финьо снова накинул одеяло и несколько раз глубоко и медленно вздохнул. Пройдет. Сейчас это пройдет.

Спустя вечность где-то вдалеке послышались шаги. Финдекано, бывший разведчик и бывший охотник, напряг слух. Людей было несколько. Впереди шел, очевидно, главный: его шаги были тяжелые, уверенные. За ним двое более легких, подвижных. Они приближались с левой стороны. Значит, скорее всего, там выход из казематов.

Что-то пикнуло за дверью, и она распахнулась.

Людей и правда оказалось трое. Сухопарый и высокий седой старик приятной наружности в сером костюме и двое охранников в форме незнакомого образца. Причем тот, с тяжелыми шагами, показавшийся Финдекано начальником, оказался высокой грузной женщиной с молодым, но некрасивым лицом: мясистым, в красноватых пятнах. Над верхней губой виднелись черные волоски щетины. На ней были туфли на высоком и тонком каблуке. Очень странно было видеть такое грузное тело на такой ненадежной опоре. Второй был уже немолодой мужчина, но явно все еще на пике формы. В руках у обоих охранников были автоматы, дула которых смотрели Финдекано в лицо.

Старик сделал несколько шагов в сторону своего пленника, остановившись в паре метров, и с легкой улыбкой склонил голову на бок. Взгляд его был оценивающим, изучающим.

— Итак, наконец мы с вами повстречались! — произнес он после паузы. — Рад, очень рад! Меня зовут Леонид Эдуардович Тарасов! А ваше имя мне уже знакомо.

Финдекано выжидательно молчал и прикидывал, кого из двоих охранников обезоружить первым. Не дождавшись ответа, Леонид Эдуардович снова заговорил:

— Вам, наверное, интересно узнать, где и зачем вы оказались? Это место является...

Тут он перехватил взгляд Финдекано, и, угадав его мысли, быстро произнес:

— Да, пожалуй, перво-наперво я предостерегу вас от резких движений! Вон там, — старик указал на потолок, — над вами, находятся люди. Да-да, вам их не видно. Зато они прекрасно видят вас. Я и сам, признаться, последний час с удовольствием за вами наблюдал, — старик снисходительно улыбнулся, а грузная женщина смущенно хихикнула. — У них приказ стрелять усыпляющими ампулами. Не хотелось бы прибегать к этому средству, я все же верю, что мы сработаемся.

Финдекано вспыхнул. Первой реакцией его было взметнуться и проломить старику череп, но все же он сдержался.

— Так вот. Мы знаем о так называемой эльфийской расе и о вашей к ней принадлежности. И я предлагаю вам добровольно принять участие в наших исследованиях. В общем-то, участие вы примете в любом случае. Загвоздка в том, добровольно это будет или придется вас как-то, хмм, мотивировать. Чтобы не быть голословным, я постараюсь объяснить. Мы изучаем эльфов. Ваше строение тел, ваши способности, ваш потенциал. И ищем пути использования оных на благо человечества. Мы многого добились — некоторые свойства вашей крови уже легли в основу вакцины против злокачественных образований. Это экспериментальная вакцина, пока находится в процессе изучения, но, я думаю, у нее большие перспективы. Мы хотим изучить ваш способ коммуникации, мыслеразговор.

— Осанвэ, — автоматически поправил Финдекано, и старик снова снисходительно улыбнулся.

— Да, конечно, осанвэ. В идеале нам бы хотелось получить о эльфах настолько полное представление, насколько это возможно. Поэтому вы тут. И даже больше — конкретно вы тут потому, что вы крайне редкий экземпляр. Сначала вы поразили всех нас своим, хммм, эротическим представлением. Согласитесь, нетипичное поведение для эльфа. Я, поверьте, давно тут работаю, и ни разу не видел подобного. А потом пришли результаты вашего ДНК-анализа. Вы, юноша, и не эльф, и не человек. Возможно, вы полукровка? Впрочем, нам предстоит об этом поговорить. Так что решайте — добровольно вы с нами, или нет?

Финдекано молча изучал старика. Его лицо казалось очень располагающим и добрым, но Финьо чувствовал, что это обманчиво.

— А если я откажусь?

— Тогда я закрою дверь с обратной стороны и все дальнейшее взаимодействие в вами будет происходить совершенно на других условиях. Не самых приятных для вас, поверьте. О, не смотрите на меня так мрачно, прошу вас! Не то испепелите взглядом. У вас есть выбор. Соглашаясь на сотрудничество, вы в конечном счете получите свободу. Не сразу, да. Но когда мы будем уверены в вашей лояльности — обязательно получите. Вы будете наделены всеми правами и обязанностями сотрудника нашего учреждения, как я и другие ученые.

Финдекано долго молчал, прикидывая, насколько велики у него шансы обезоружить охранников и, проломив нос «ученому», бежать из этого гиблого места.

— Сколько пленников у вас содержится? — спросил он наконец.

— О, очень любопытный юноша! Кроме вас есть еще... экземпляры.

Финдекано медленно кивнул.

— Я соглашусь работать с вами добровольно. При одном условии: вы покажите их мне.

Леонид Эдуардович снова улыбнулся. «Неприятная же у него улыбка» — подумал Финьо.

— Без этого нам все равно не обойтись! Мы же изучаем и ваше взаимодействие друг с другом. Так что, да, других эльфов вы непременно увидите.

Финдекано снова кивнул.

— Хорошо, — произнес он.

— Смею вас заверить, вы приняли правильное решение, — старик обернулся к охраннику с довольным видом. — Переведите хмм... коллегу на восьмой этаж, — и снова Финьо. — Вам полдня на обустройство, потом, в час, знакомство и хмм... интервью.

— Допрос? — не удержался Финдекано.

Тарасов, находящийся уже одной ногой в коридоре, обернулся и неожиданно злобно зыркнул на него.

— Нет, юноша. Знакомство и интервью.

Через минут пятнадцать все та же высокая женщина принесла одежду и обувь. Финдекано ждал, пока она выйдет, чтобы одеться, но она словно приросла к полу. Тогда он разозлился и, выругавшись вслух, поднялся во весь рост, откинув одеяло. Все равно, если верить старику, на него смотрят несколько пар глаз. Одними больше, одними меньше. Женщина смутилась и поспешно отвернулась. Финьо натянул белье и одежду.

Когда его вывели в коридор, он автоматически оглянулся на свою камеру. Как будто там было что-то, что можно забыть. Дверь захлопнулась перед его носом. На электронном табло несколько раз мигнула надпись «Э03-2» и погасла.

Он ожидал увидеть на восьмом этаже все что угодно, кроме того, что там было. Может, такую же камеру-одиночку с голубыми стенами и дыркой нужника. Может, просторный кабинет для «знакомства и интервью». А может, и застенок. Но Финдекано привели в комнату, которая вполне сошла бы за гостиничный номер, если бы не решетки на окнах. В комнате было две кровати. Одна была аккуратно застелена и предназначалась, очевидно, для Финьо. А на другой сидел здоровенный орк в голубой полосатой пижаме и разношенных домашних тапочках, с аккуратными очками на носу! В лапах он держал газету «Комсомольская правда». Финдекано от неожиданности дернулся и споткнулся. Орк поднялся ему на встречу, приветливо скалясь, что должно было означать улыбку.

-Здрасте! — смущенно пробасил он и протянул лапу, — Авдей!

Финдекано с совершенно потерянным видом ответил на рукопожатие и пробормотал «Финдекано», а потом обернулся к своей охраннице. Она приветливо улыбнулась орку и кивнула Финьо.

— Ну, проходи, располагайся, знакомьтесь с соседом! Это у нас Авдей, думаю, подружитесь. Я через пару часов за вами зайду, к шефу провожу, — женщина вышла в коридор. Снаружи звякнули ключи, и Финдекано остался с орком наедине, запертый в комнате с решетчатыми окнами.

Обалдевший, он прошел в комнату, стараясь не поворачиваться к врагу спиной, и сел за стол. Орк остался стоять, смущенно переступая с ноги на ногу. Финдекано мрачно его изучал. Орк был еще не старый, очень большой, весь покрытый коричневой шерстью, а из его пасти торчали острые клыки. Как ни странно, от него ничем плохим не пахло, как это обычно бывало с их родичами , когти на лапах были аккуратно подстрижены.

— А вы... это... тоже из ученых будете? — пробасил он наконец.

— Нет.

— А я вот тут обживаюсь помаленьку. Второй год, чай, ученьем занимаюсь. Я ж кем был? Простым лесным эльфом, — Финдекано икнул. — Жил себе и жил. Огород держал, скотину, туда-сюда. Пришли эти, дядьки ученые. Пошли, говорят, Авдей, с нами! Будешь мясо каждый день есть, телевизор смотреть, ученым большим будешь! — разговорившись, орк перестал смущаться и плюхнулся обратно на свою кровать напротив Финдекано. — Ну я и пошел. А что, жинки так и не нажил, мамка померла давно, батя бабу новую себе взял, в гости редко захаживает. Один хрен — терять нечего, нас, эльфов, жизнь никогда не баловала. А тут я — уче-еный! — гордо протянул орк и замолчал, почесывая щетину на подбородке.

Финдекано переваривал поток слов. Орки считают себя эльфами! Это было настолько парадоксально, что в голове не укладывалось. А для его тюремщиков, похоже, все было вполне закономерно. Эльфы бывают косматые и волосатые, а бывают на людей похожие. Ну что ж, все может быть. Как это ни печально звучит, а подобные рассуждения вполне обоснованы.

Тарасов заверял, что тут живут и другие эльфы. А они — эльфы или орки? Нет, вряд ли он найдет тут Майтимо. Надо, все-таки, бежать от гостеприимных «ученых». Тут не Ангмандо, выход найдется.

А Авдей тем временем устал чесаться и уставился на Финдекано.

— А ты, малой, откудова будешь? — Финьо автоматически отметил, что орк перешел на «ты», значит, понизил его «статус в стае». У орков все как у животных. Если их не ставить на место, могут и покусать. Но Финьо было интересно и он решил повременить с выяснением отношений. — Сколько годочков-то тебе?

— Много...

— Да какой же много? Это мне вот много, пятая сотня пошла. Всем же известно, некоторые эльфы родятся лысенькими, и только с возрастом шкуркой покрываются, степенятся!

Финьо еле сдержал смешок.

— А ты, Авдей, тоже лысеньким был?

— А то как не быть? Может, и был. Не помню того, правда, но вроде был. Дядьки ученые говорят, что забываем мы детство свое, как в возраст входим. Да у нас и правда, память дырявая. Вот тут помню, там не помню. Э, да ты совсем малек еще, подрастешь, шкуркой покроешься, мир узнаешь! А пока учи тебя уму-разуму...

Финьо уже не мог сдерживаться. Он хохотал как сумасшедший. Как только он пытался успокоиться, ему почему-то представлялся покрытый «шерсткой» лорд Феанаро, угрюмо почесывающий подбородок. Авдей надулся, насупился.

— Ну, ну, Авдей, не обижайся! Просто насмешил ты меня. Представил себе одного родича, как у него «шкурка» выросла, и смешно стало.

— А чего смеяться-то? Коли нету шкурки, так ясное дело — не здоровый эльф растет, болючий. Лечить твоего родича надо, а не смеяться!

— Да-а, Авдей, — протянул Финьо, наконец успокоившись, — только его поздно лечить.

— Помер? — деловито осведомился орк.

— Давно уже.

— Ну, случается, не грусти! Это сейчас эльфам вольготно живется, а раньше мерли как мухи. Я, знаешь, скольких схоронил на своем веку? Э-э-эх, малек, малек! Мамку схоронил, дядьку схоронил, Захара, дружка моего, сам на кладбище свез. Ну, не горюнься! Век у нас долгий, всяко будет. Поживешь с мое — поймешь, поумнеешь.

В коридоре послышался знакомый звук шагов. Снова звякнули ключи, и в дверях появилась давнишняя знакомая, дородная дама-охранник.

— Пойдем, шеф ждет, — сказала она Финьо, и тот вышел, приветливо махнув орку на прощание.

Пока шли, Финдекано скрупулезно фиксировал в памяти дорогу, а его провожатая без удержу болтала:

— Хороший у нас Авдей, послушный, всегда помочь готов. Он-но, хоть и не особенно умный эльф, зато старый, много знает. Знаешь, как он историкам помог? Он же воевал раньше, и у Колчака послужить успел, и с турками. Помнит, правда, урывками, но такая уж у вашего брата память ненадежная.

Вход в кабинет Леонида Эдуардовича предваряла приемная. Миловидная улыбчивая блондинка сидела за компьютером на страже высоких двустворчатых дверей, ведущих в святая святых.

— Привет, Оленька! — поздоровалась она с охранницей, — У нас новый сотрудник?

— Привет! Да, знакомьтесь, это Финьо. Я правильно произнесла?

— Очень приятно! — очаровательно улыбнулась секретарша. — Меня звать Елизавета Михайловна, но если тебе сложно, можешь звать меня Лиза.

— Мне не сложно... — промямлил Финдекано. Он опять ничего не понимал. Тарасов вполне нормально с ним разговаривал, а эти две барышни, почему-то, считают его клиническим идиотом вроде орка Авдея.

В этот момент Эдуард Леонидович сам открыл двери и жестом пригласил Финдекано пройти вовнутрь, и тот с облегчением покинул женское общество.

— Итак, Финдекано, вы, вроде, осваиваетесь! — произнес Леонид Эдуардович, когда они остались наедине. — Как вам ваш сосед? Не сильно докучает?

— Будет докучать — усмирю.

— Э, нет, друг мой! У нас тут не такие порядки. Авдей сотрудник ценный, попробуете покалечить — в карцер отправлю.

— Авдей — орк.

— Орки, эльфы... Вам известно, что у вас одинаковое строение ДНК? Вы один биологический вид. Одна маленькая, но крайне устойчивая мутация проложила пропасть между вами. Впрочем, вижу, что известно.

— Мы называем это по-другому. Но пусть будет «мутация».

— В принципе, нам безразлично, с кем работать, с вами или с ними. Вам даже кровь друг от друга переливать можно. Если предварительно обработать определенным образом, конечно.

— Так зачем вам я?

— В изучении «осанвэ» от орков проку нет. Надеюсь, от вас будет.

— Что мне будет за это?

— Во-первых, вы увидите соотечественников. Не орков, нет. Настоящих эльфов. Во-вторых, после испытательного срока, скажем, длительностью в год, вам выдадут пропуск, оформят нормальные документы и будете числиться у нас обычным рядовым сотрудником на окладе. Жить тут, а если пожелаете, снимать квартиру в городе.

— А если я сбегу от вас?

— Это вряд ли. Не буду раскрывать все карты, но это вряд ли.

— Есть ли другие эльфы, которые живут на таких условиях?

— Есть. Да, вы их увидите. И поговорите. И поработаете с ними.

Финдекано задумался.

До сих пор он нашел только Тьелкормо и Каранистира. Кто-то из оставшихся братьев Майтимо, или даже он сам, могли оказаться тут, в этом странном заведении. Да и даже если это не так, собирать информацию и искать кузенов в одиночку гораздо сложнее, чем если в его распоряжении будут силы Леонида Эдуардовича. Пожалуй, можно помочь им. А в ответ они помогут Финдекано, сами об этом не подозревая.

Финьо кивнул, соглашаясь. Тарасов довольно захлопал в ладоши.

— Браво! Я и не сомневался, что вы окажетесь разумным кхмм... существом! С завтрашнего дня начнем работу. А сегодня осваивайтесь, отдыхайте. Да, и я обещал интервью. Для начала расскажите, пожалуйста, о себе. Когда и где вы родились. Не поймите неправильно, для моих исследований это не принципиально, но историки...

Финдекано улыбнулся. Историкам рассказывать ему совершенно нечего. Ни Чингисхана, ни Наполеона он не видел, а Первая эпоха вряд ли кого-то заинтересует. Да и не поверят же. Ответ напросился сам собою.

— Мне тридцать два. Родился и вырос в Москве. Родителей не знаю, погибли. Я рос в детском доме, — Финдекано мысленно скрестил пальцы, чтобы сведения не начали перепроверять.

— Откуда такое имя?

— Говорят, родители были итальянцы. Поэтому так и назвали.

— Фамилия?

— А фамилия моя — Руссандол.

— Спасибо... — прошептал Маглор, с трудом оторвав взгляд от неба. Глаза его все еще блестели от слез, а горло немного саднило. Он улыбался. — Спасибо вам всем! — кажется, только что он что-то пел, а может, смеялся в голос — он не помнил.

Много тысяч лет Макалауре Канафинве не чувствовал такой радости и такой свободы. Фэа ликовала, словно у него выросли крылья! Это было само счастье! Не надо было даже прислушиваться к себе, чтобы понять — теперь он свободен, Клятвы больше нет! Как будто кто-то легко, словно это был лишь небольшой камешек, в мгновение ока снял с его плеч тяжкую ношу.

У эльфа был такой вид, что Марина невольно улыбнулась. Почему-то он напомнил ей дочку лет семь — восемь назад. Злата тогда тоже умела так бесхитростно, доверчиво и простосердечно выражать восторг: песней, танцем, каким-то первобытным ликованием. Люди с годами вырастают и забывают, что умели раньше звонко смеяться и весело петь от счастья, а эльфы — никогда.

«Вы вечные дети, и не вам нас оберегать...» — думала она, сжимая в ладони блокнотный листок с наскоро начертанным: «Мартынов Валентин Сергеевич. Тула. Детская областная больница. Первое хирургические отделение». Еще Марина указала питерский адрес Шурочки, правда почему-то ей казалось, что близнецов Маглор уже не найдет на месте. Она тоже чувствовала, что эта ночь со звездопадом и разлитой в ночном воздухе Песней все изменила. Развязка близка, и для Кано, и для его братьев. Но ему надо спешить! Теперь успеть бы. А ее роль в этой пьесе наконец исполнена. Марина довольно улыбнулась. На душе появилось невиданное умиротворение. Она все сделала правильно. Пора возвращаться, но сначала надо выспаться. Утро вечера мудренее...

Когда Марина проснулась, Макалаурэ в пещере уже не было. Возле ее ложа лежала арфа, а рядом с креслом, на котором дед Ёнко спал все это время колдовским сном — сосуд с тем самым вином. А еще эльф оставил каждому щедрые дары — шкатулки с самоцветами. Марина заглянула внутрь своей и опешила. Бриллианты чистой огранки, рубины и изумруды — целое богатство!

— Щедрый Дух Магар, — прошептала Марина сама себе, — спасибо тебе, но ведь со мною уже расплатился твой брат! Не драгоценностями и золотом, а тем, что во сто крат дороже... Удачи вам всем.

Мимо поросших мхом камней и прозрачных таежных озер, прочь от прошлого — Кано снова шагал вперед. И впервые за долгие годы его вела цель. Он должен найти братьев. Найти Тьелкормо. Найти Финдекано. Если он правильно понял Марину, то выходило так, что своими верностью и преданностью Финьо умудрился растопить сердца Валар. Немыслимо! Кано беззаботно рассмеялся. «О, бесстрашный кузен! Отважное сердце! Мы все навечно в неоплатном долгу перед тобой!»

Макалауре не общался с людьми почти две сотни лет. Казалось бы, сердце должно было ожесточиться и привыкнуть к потерям, но каждый раз, провожая кого-то из друзей за Грань, Кано с отчаянием понимал, что все еще способен страдать. Устав от этой боли, он уединился тут, в северных землях, и жил один, не позволяя себе заводить привязанностей среди смертных, зная, как больно бывает сердцу навсегда прощаться с теми, к кому успеваешь привыкнуть.

Лесная тропа, мост, неприметные вехи — и вот он снова не одинок. Стойбище оленеводов, пожалуй, лучше обойти по дуге, не стоит их пугать. Еще полдня пути. Дорога.

Маглор шел пешком вдоль трассы, пока рядом не просигналила фура. Скучающий дальнобойщик предложил подвезти его до города. Кано от души поблагодарил человека. Дядя Ваня, добрый и честный малый, совсем не удивился, когда эльф сказал, что ему надо в Тулу, но у него нет за душой ни копейки. Сам он направлялся в Архангельск и предложил подкинуть туда случайного попутчика, ну а потом познакомить с кем-то из ребят, держащих путь на юг. Двое суток в пути, еще день в Архангельске на поиски машины, снова в дорогу. У Кано рябило в глазах от разноцветных рекламных щитов, многочисленных построек, ярких вывесок придорожных кафе. И особенно от скорости передвижения. Он не ожидал, что лицо Арды так изменится за каких-то пару сотен лет.

В Туле он оказался на седьмой день своего путешествия, когда жаркий август прочно вступил в свои права. Было раннее утро, горизонт наливался светом, трава и кусты на обочинах блестели от росы. Сердце так бешено колотилось, что Макалаурэ всерьез начал опасаться, что с ним случится приступ, как с обычным человеком.

Здание детской областной больницы. Дверь можно открыть и без помощи ключа. Спящая вахтерша. Третий этаж. Надпись над дверью: «Первое хирургическое отделение». Эльф осторожно потянул за ручку, прижав свободную ладонь к груди, словно опасаясь, что сердце вырвется наружу, не выдержав напряжения.

Тут было так тепло... Кано втянул воздух. Пахло детством! У детства запах везде одинаков: и в изящных домах Тириона, и в ненецком чуме, и тут, больнице. Пахло сладким молоком, кашей, нежной кожей ладошек, разлитым соком... Сердце снова сжалось. Вдруг вспомнилась та, о которой он запрещал себе думать даже строже, чем о Майтимо и братьях. У них мог бы быть сын. Дочь. Много сыновей и дочерей. Теперь, свободный от гнета Клятвы, он так остро почувствовал боль расставания, что на глазах выступили непрошеные слезы. Но может, не все потеряно?

Эльф шагнул вперед. В распахнутые окна больничного коридора били косые солнечные лучи. Они расцвечивали крашеную в белый цвет мебель, цветы в горшках и семейство зайцев, нарисованное яркими красками на стене. Тьелкормо спал, сидя за столом на месте дежурной медсестры. Он был все еще тем же неутомимым Тьелко — упрямый подбородок, плотно сжатые кулаки; светлые волосы собраны на затылке, мощные бицепсы заметны даже через ткань просторного медицинского костюма. Кано заулыбался сквозь слезы. Неужели это не видение?! Неужели на самом деле...! Он беззвучно подошел и присел рядом. А потом тихо запел колыбельную. Единственную песню из тех, что он пел, сложенную не им — мамой. Нэрданэль пела ее Макалаурэ, а до него, наверное, маленькому Майтимо. Потом пела для Тьелкормо, и позже для Морьо, Атаринкэ и близнецов. По правде сказать, песенка была совсем простая и детская. Но Кано любил ее и потом уже сам пел для Элронда и Элроса. А много веков спустя, когда Элронд уплыл в Валинор, а Элладан погиб, пел для маленькой Аданэль, которая спустя много веков стала бабушкой Шурочки. Он вырастил ее, сироту, забытую сородичами, уплывшими на Запад. Может, для нее единственной, Маглор был не пугалом из древних времен, а близким и любимым родичем.

Тьелко заулыбался во сне.

— Кано, — прошептал он.

— Я тут, Тьелко, тут... Все исправлено. Не бойся. Все хорошо...

Тьелкормо, словно боясь ошибиться, напрягся и медленно открыл глаза.

— Кано...? — прошептал он срывающимся голосом, и Маглор, боясь, что голос впервые изменит и ему, только кивнул в ответ, продолжая улыбаться сквозь слезы. Тьелко поднял голову со стола и тогда Макалаурэ, уже не сдерживаясь, крепко обнял брата.

Зевающая медсестра, к шести утра выплывшая из сестринской к своему посту, немало удивилась. Валентин Сергеевич не баловал персонал подробностями своей семейной истории и вид завотделением, плачущего и смеющегося в объятиях брата, поразил ее до глубины души.

— Кано, Кано..! — повторял Тьелкормо. — Никуда не уходи теперь, умоляю! Леночка! Сядь тут и не выпускай этого молодого человека из коридора. Нет! Не позволяй ему даже подниматься с кресла! Я только переоденусь и обратно, пожалуйста, не исчезай! — Тьелко убежал в ординаторскую, а Маглор остался сидеть, смущая персонал своей счастливой и, наверное, немного безумной улыбкой.

А после они шли вдвоем по утреннему городу и Кано рассказывал. Обо всем: о походе на Гавани, о последней битве за Сильмарилл, снова со своими, о том, как не стало Майтимо и как сам он жил один, как боролся с безумием, как манило море и как сумел он уберечь себя от соблазна решить все одним прыжком вниз. Как встретил сына Элронда и как бок о бок они приняли последний бой эльфов с темными силами. Как остался вдвоем с маленькой девочкой Аданэль возле изувеченных тел ее погибших родителей и как эта девочка спасла его от безумия. Тьелко слушал и до крови закусывал костяшки сжатых в кулаки пальцев.

— Тебе досталось больше всех нас, вместе взятых, — произнес он наконец с болью в голосе.

Макалауре улыбнулся и обнял брата за плечи.

— Не знаю, Тьелко... — ответил он ласково. — Я видел столько, сколько, пожалуй, ни одно живое существо не повидало. Высокая плата за любопытство, не спорю. Но и жаловаться не буду. Каждому своя мера. Возможно, мне выпала эта судьба как раз потому, что я смог ее выдержать. Так что... я не ропщу. Теперь все изменится. Клятвы нет. Не знаю, что она сделала, но я больше не чувствую этой тяжести, — и Кано рассказал о визите Шурочки, том, как она ушла за Сильмариллом Майтимо, о звездопаде, который случился на третьи сутки после ее ухода и о том, как исчезло постоянное давление Клятвы.

— Ведь в этой девушке течет кровь Диора и Эльвинг? — задумчиво произнес Тьелкормо после долгого молчания. — Если ради просьбы Финдекано Валар позволили нам пройти своей дорогой для исправления содеянного, так может ради ее прощения с нас сняли тяжесть Клятвы и Проклятия?

— Ах, Тьелко! В тот момент словно воздух посвежел, а звезды стали светить ярче. Ты это тоже почувствовал?

— Нет, — Тьелкормо покачал головой. — Я, — он вздохнул, — все же не совсем эльф сейчас. Я не чувствовал Клятву. И еще много чего. Как будто часть сущности вырезали.

— Это путь людей, — ответил Макалаурэ. — Но я думаю, что для того, чтобы стать человеком, мало оказаться в людском теле. Важнее то, как чувствует твоя душа. Даже в смертном теле ты по-прежнему эльда...

— Я понял, — Тьелкормо кивнул. — Без свободной воли изменить сущность Детей не сможет и Эру Всемогущий.

— А ты бы хотел?

— Идти путем людей? Не знаю. Раньше я думал, что хочу следовать за Ней, но сейчас уже не знаю, правда. Я провел годы, не помня собственного прошлого. И, кажется, за это время сама фэа тоже начала что-то забывать... Горечь собственного предательства, постоянное давление Клятвы, боль расставания. Финдекано сказал, что в человеческом теле душа, которой не суждено было обрести покой в Мандосе, может исцелить себя сама. Возможно, со мной происходит что-то подобное. К тому же, я слишком нужен тут, в больнице, чтобы задумываться над этими вещами. Да, пожалуй, я бы хотел вернуть свою сущность, чтобы снять ограничения смертного тела — тогда я мог бы успеть сделать больше.

Маглор кивнул. Охотник и Целитель, две крайние ипостаси одного дара — умения чувствовать других.

— Я думаю, теперь мы должны найти Финдекано и братьев, — Маглор достал из кармана записку Марины. — Вот адрес наших близнецов.

— Нам надо отправиться туда, но начать я бы все-таки хотел с Финдекано. С ним случилась какая-то беда. Я сам собирался ехать на его поиски в Москву...

— Ты прав. Значит, едем искать Финьо! — согласился Маглор.

— Только учти, отпуск всего две недели!

В Москве последний раз Кано был еще при Алексее Михайловиче. Казалось бы, не так уж давно, а как все изменилось! Он прожил столько веков: вторая, третья и четвертая эпохи сменяли одна другую у него на глазах. И быт людской все эти годы оставался таким же, как и во времена долгого мира. Песни, сказания и герои забывались, на их место приходили новые, легенды видоизменялись и превращались в мифы, но в самой своей сути люди все равно оставались теми же, вне зависимости от того, жили ли они в хижинах или в замках. Маглор улыбнулся. Автомобили, радио и интернет, конечно, вещи полезные, но все равно только инструменты. Маркеры времени. Как и мощный флот Нуменора в свое время. Как палантиры крепостей и цепочка сигнальных огней Гондора.

Где-то в этом гигантском людском котле затерялся один единственный не-человек с таким отважным и преданным сердцем. «Единый назвал ваши судьбы сплетенными» — так было сказано. Финдекано не побоялся взять на себя ответственность и пришел сюда не за одним только другом, а за всеми. Значит, теперь и они должны приложить все силы, чтобы прийти на помощь в нужный момент.

— Я уже пытался искать его два месяца назад, — Тьелкормо шагал широко и энергично. Он подобрался и снова превратился из Целителя в Охотника. — В мастерской были только его ребята, ученики. А дома — никого. Но ломать дверь я тогда не стал, зря, наверное. Начинать надо с квартиры.

— Тогда едем туда, — кивнул Маглор.

Первый этаж девятиэтажной панельки. Подъезд чистый, хоть и пострадавший от беспощадного времени. Маглор молча отстранил брата и вытащил из волос длинную иглу. Тяжелые черные пряди рассыпались на плечи.

— Никогда не знаешь, для чего понадобится, — пояснил он.

Замок поддался быстро. Внутри что-то щелкнуло и дверь отворилась. Кано хотел было шагнуть внутрь, как Тьелкормо остановил его, резко сжав плечо.

— Тш-ш. Там кто-то есть.

Теперь и Маглор почувствовал чужое присутствие. В доме находился кто-то, кто не желал обнаружить себя. Эльф прислушался. Пожалуй, чужаков было несколько. Они прятались темноте квартиры. У старшего в руках что-то тяжелое металлическое, возможно, гантель или что-то в этом роде. Он стоял в коридоре, очень близко, метрах в двух или трех от Маглора. Двое других притаились в комнате, по обе стороны от двери. Первого можно вырубить, если резко податься вперед и ударить первым, туда, где шея. Если двигаться быстро, то он не успеет применить свое орудие. С остальными справиться проще, они не вооружены.

Вдруг Маглор осекся. Он вздрогнул, занесенная для беспощадного удара рука остановилась.

«Я оглушу первого, а потом хватаем второго. Не выскакивайте сразу в коридор, иначе мы помешаем друг другу...»

«Мы поняли. В подъезде может быть кто-то еще. Надо будет проверить»

«Да. Я пойду наверх, Андрей на улицу, Алексей останется с гостями».

«Принято, Александр».

Маглор вдруг расхохотался безумным, но совершенно счастливым смехом. Позади часто моргал глазами опешивший Тьелкормо, который тоже слышал осанвэ, но, судя по всему, еще ничего не понял.

— Александр, — хохотал Кано, — Александр Македонский! Ах-ха-ха! Атаринкэ! Бросай свою железку! Амбруссар! Выходите, дайте я вас обниму! Питьо! Тэльво!

В комнате вскрикнули, заскрипели половицы, об пол грохнулось что-то тяжелое. Макалаурэ уже без страха шагнул вперед. Трое младших братьев смотрели на него ошарашенно, словно увидели призрака. Тьелко наконец все понял и тоже переступил порог. Близнецы, синхронно прислонившись к стене, стояли по обе стороны от двери. Они замерли в одинаковых позах и были совершенно неотличимы на взгляд, только один держал в руках блокнот — ровные буквы явно выведены рукой кузена. Не дав рыжим опомниться и продолжая счастливо смеяться, Кано сгреб обоих в объятия, а Тьелкормо же подскочил к Атаринкэ, который стоял на коленях.

— Встретились! Мы встретились! — все повторял и повторял Охотник, смеясь и рыдая одновременно, обнимая черноволосую голову, ероша непослушные кудри.

Опешившие близнецы переваривали информацию, по привычке обмениваясь мыслями, не успев еще привыкнув к тому, что их разговор теперь могут слышать и другие. Макалауре же отвечал на этот бессвязный поток междометий вслух, потому что забыл, что можно иначе. Непонятно, как, но все они в итоге оказались на полу возле Атаринке и Тьелкормо. Безотчетно опасаясь, что происходящее все-таки окажется бредом измученного разума, Кано обнимал всех четверых, прижимая к груди, боясь отпустить.

Далеко не сразу Макалауре, наконец, сумел собрался с мыслями. Как и годы назад, бремя принятия решений в отсутствие старшего брата пало на него. Дополняя рассказы друг друга, он и Тьелкормо поведали братьям о словах Валар, о Шурочке и освобождении от Клятвы, о Финдекано и его исчезновении.

— Итак, нас пятеро, — подытожил Макалаурэ. — Не хватает двоих, Майтимо и Морьо...

— Одного, — перебил его вдруг улыбающийся Тельво. Кано непонимающе поднял на него глаза и тот повторил. — Не хватает только Майтимо. А Каранистира Финдекано сумел найти! — Тельво протянул Макалауре блокнот. На разлинованной страничке твердым почерком кузена были выведены имена братьев. Первым был записан Тьелкормо, напротив его имени стояла жирная галочка. Потом значилось «Макалаурэ» и рядом имена композиторов, перемежающиеся с географическими наименованиями. Возле большинства стояли прочерки, кое-где знаки вопросов. Еще тут были записи: «Куруфинве», «Амбруссар», «Майтимо», названия городов, фамилии неизвестных Кано людей, знаки вопросов, стрелки, вычерки и непонятные пометки. И только возле имени «Каранистиро» стоял конкретный адрес. «Отец Константин, г. Фатеж». Имя было подчеркнуто несколько раз красной ручкой, а напротив красовалась такая же жирная галочка, как и возле имени Тьелко.

— Он искал нас всех..! — пораженно воскликнул Кано.

— Надо же... Отец Константин? Священник? — пробормотал Тьелко. — Финдекано ничего мне не говорил. Но чтобы узнать наверняка, там ли он, нам надо ехать в Фатеж.

— Зачем? — удивился Питьо. — Сейчас я в Интернете поищу, должны же быть и фотки, и вся информация.

Кано улыбнулся, а близнецы уже включали компьютер кузена и вполголоса переговаривались.

— Требует пароль.

— Попробуй «Майтимо». Нет? Тогда «Руссо», «Нельо», «Руссандол».

— Ага!

Макалаурэ удивленно поднял бровь.

— «Руссандол»? Почему?

— Эм... Ты прожил с ним бок о бок столько лет и ничего не понял?

— А что я должен был понять? — Кано оглянулся на Тьелко и Атаринкэ. Те тоже недоуменно пожимали плечами.

Близнецы весело рассмеялись, но объяснять ничего не стали. Как всегда.

— А вот и наш отец Константин! Кано, Курво! Идите скорей! Морьо с бородой! Это совсем близко, минут двадцать от нас, пешком дойдем!

Оказалось, что сегодняшний день еще не успел раскрыть все свои сюрпризы, и чудеса продолжались — Каранистира они обнаружили ведущим вечернюю службу. Его низкий певучий голос было хорошо слышно уже с улицы, он колоколом рокотал и переливался под сводами храма. Прихожан в церкви было мало, и войти незамеченными пятерым братьям не удалось, но Карантир, надо отдать ему должное, на появление гостей не отреагировал, хотя, конечно, заметил их. Он довел службу до конца, не торопясь и не суетясь выслушал прихожан, а потом сам направился к выходу, где его ожидали. Но окинул братьев внимательным и напряженным взглядом, сощурив глаза.

— Вы ко мне? — спросил он наконец.

Близнецы, хитро переглянувшись (использовать осанвэ они предусмотрительно не стали), выступили вперед. Тэльво церемонно раскланялся:

— Отец Константин, позвольте предложить вам небольшую прогулку... Заодно и познакомимся, — батюшка склонил голову в знак согласия.

— Он же отреагирует на имя, да? — Питьо повернулся к Тьелкормо. — Я хочу на это посмотреть!

— О чем это вы, молодой человек? — недоверчиво спросил Константин, но Питьо его проигнорировал.

— Пойдемте где-нибудь присядем, — улыбнулся Атаринкэ, — это Кано может обходиться без еды, а нам стоит поужинать.

Братья увлекли ничего не понимающего отца Константина в кафе, где удобно расположились за столиком в кабинке и даже сделали заказ. Когда официантка принесла тарелки, все посерьезнели.

— Ну что же, — начал Маглор, — эм-м... вы удобно сидите? — Константин ничего не ответил, только поднес руку к лицу и нетерпеливо закусил ноготь большого пальца. Это был такой знакомый жест, что все одновременно заулыбались. — Морьофинве Каранистиро, добро пожаловать домой...

Карантир вздрогнул, уронив обе руки на стол, и ошарашенно уставился на братьев.

— Да, это мы, мы, — Атаринкэ, который сидел рядом, сжал его ладонь обеими руками, близнецы подскочили со своих мест и приобняли Морьо за плечи, Кано и Тьелко широко улыбались. Морьо только часто моргал, от удивления забыв закрыть рот.

Поужинать они смогли только через час, когда все объяснения наконец остались позади. Еда давно остыла, но это никого не смутило, аппетит у братьев оказался отменным.

— А ведь я пятнадцать лет рассказывал людям о Боге! Говорил так, как будто знал, что понимаю больше других, — говорил счастливый Каранистир, — еще ругал себя за гордыню... А оказалось, что и правда, знаю.

— Морьо — батюшка! — Питьо рассмеялся с набитым ртом. — Я бы в жизни не подумал, что ты пойдешь таким путем!

— Как раз все логично, — перебил его Тэльво, — каждый находит свою дорогу к искуплению. «Хранить тебя» — помнишь?

— М-м?

— О чем это ты? — поднял голову Атаринкэ.

— Это же ясно как день, — начал объяснять Тэльво, — мы оказались тут лишенными памяти, но все еще оставаясь сами собой. У каждого за спиной его деяния, его карма, его... Питьо, подскажи...

— Гештальт?

— Да, гештальт, — увидев, что Маглор не понимает, Тэльво пояснил. — Что-то, что мы не завершили, не доделали в той жизни. Что нас держит и не дает жить дальше.

— Не дает покинуть Мандос, — мрачно уточнил Тьелкормо. — Я уже говорил об этом с Финдекано. Я не мог себе простить смерть сыновей Диора.

— А они, кстати, остались живы, — вставил Кано.

— Да, теперь знаю. Но тогда — нет. Поэтому тут, в этой жизни, я и выбрал себе такое занятие.

— Да, а что же это за занятие? — живо заинтересовались оба близнеца.

— Я детский хирург, — его голос потеплел. — Видимо, я бессознательно стремился спасти как можно больше жизней моих маленьких пациентов. Как искупление содеянного моим именем зла.

— Да. Именно. А Питьо не мог себе простить мою смерть. Поэтому он выбрал такой вот путь — беречь меня.

— А я нашел себе ученика, — грустно усмехнулся Атаринкэ, — он мне как сын, — он опустил глаза и прошептал в сторону, — все бы отдал, лишь бы снова увидеть Тьелпэ...

— Так что с Морьо все вполне закономерно, — продолжил Тэльво, — он всегда был слишком горяч и нетерпим, поэтому и пришел к принятию Единого!

— А Кано?

— Кано нужно было научиться самостоятельно принимать решения и нести за них ответственность... Вот он и остался один одинешенек.

Макалаурэ рассмеялся.

— А ведь вы правы! Теперь я это слишком хорошо умею.

— Финдекано рассуждал примерно так же, — Тьелкормо обвел глазами братьев. — Только мы с ним так и не смогли понять, что же больше всего тяготило Майтимо. Никаких зацепок...

Близнецы вдруг одновременно расхохотались.

— Никаких зацепок?! — Тельво даже за живот схватился. — Ты серьезно? Финдекано не понимал, за что Нельо больше всего винил себя и что его в конце концов довело?!

Четверо братьев молча смотрели на близнецов, а те, судя по всему, забавлялись их замешательством.

— Он же не сумел защитить Финьо, — сжалился наконец Питьо, — как я когда-то Тельво, — он погрустнел, и брат накрыл его ладонь своей, успокаивая. Но Питьо уже справился с собой и продолжил, — Это его невыполненная задача: беречь Финдекано от зла. От боли, от предательства, от смерти. Неужели он этого до сих пор не понял?

— Всегда удивлялся, как вы оба умудряетесь подмечать такие детали, которые ускользают от остальных, — улыбнулся Маглор.

— Да, так-то оно так, но где их искать..? — Атаринкэ покрутил перстень на пальце, — о Финдекано мы хотя бы что-то можем сказать, а вот Майтимо...

Морьо вдруг хлопнул себя по лбу ладонью.

— Олег Романов! — воскликнул он. — Или я брежу, или это он! Слишком уж похожи! Не может быть на свете двоих Майтимо!

Оля так не любила свое отражение, что в городской квартире оставила зеркала только в ванной комнате и коридоре. Если не слишком часто на них натыкаться, можно даже ненадолго забыть, что волосы тонкие и быстро грязнятся, кожа на лице слишком жирная и вся в каких-то оспинах, а тело ну совсем уж не предел мечтаний — полноватое, если не сказать дородное, нескладное и неповоротливое. Можно даже вообразить, что она — это не она, а совсем другая особа. Красивая, обязательно молодая, с точеными чертами лица и стройной фигурой (и уж не такая каланча, конечно!). Можно даже имя себе другое придумать. Красивое, звучное. Как будто с пыльных желтых страниц романов Дюма, Майн Рида и Сабатини. И чтобы непременно рядом был отважный рыцарь, готовый ради дамы сердца к любым испытаниям. Если повезет, он может даже присниться.

Грустно только, что каждое утро будильник силком вырывает из сладких снов. Приходится продирать глаза, плестись в ванну, вновь смотреться в ненавистное зеркало, вспоминать о том, что она никакая не Арабэлла и не Диана, а Ольга Сергеевна Лякишева, и жизнь у нее совсем не романтичная, а очень даже наоборот.

В прошлом году Ольге дали «майора», и она ждала, что теперь-то ее наконец переведут в Управление на бумажную работу, но все вышло по-другому. Майор Лякишева получила приказ о назначении в закрытый научно-исследовательский центр и попала в подчинение к Леониду Тарасову, руководителю проекта «Эксперимент». В прошлом сотрудник ФСИН, Ольга в этот закрытый НИИ была назначена начальником охраны. Оказалось, что служба тут ей предстоит непростая.

Нет, взаимоотношения с начальством вроде с самого начала установились вполне приемлемые, да и на личный состав жаловаться было грех: с секретаршей Лизой и еще несколькими сослуживцами Оля даже позволила себе перейти некоторую грань, они стали почти-друзьями. Тяжелой была сам работа. Изучали «экспериментаторы» так называемый «эльфийский синдром», как объяснил Тарасов, разновидность синдрома Дауна, при которой хромосом у человека не на одну пару больше, а сразу на несколько сотен. Генетических сбой, малоизученный и редкий, от которого страдало во всем мире от силы сотня человек. В холодных стенах НИИ сейчас жили дюжина таких несчастных больных. Еще полгода назад их было больше, но в ходе экспериментов Тарасова четверо «эльфов» погибли, а еще трое впали в кому. Каждый раз, когда Ольга вспоминала о тех страшных днях, ее передергивало от жалости к этим людям и отвращения к руководству, да и к самой себе тоже.

Главное светило НИИ, молодой био-информатик Илья Валерьев, изучал реакции больных на изобретенную им «сыворотку памяти», как назвали препарат экспериментаторы. Прозрачное вещество внутривенно вводили подопытному, а после — наблюдали за его состоянием. Ольга присутствовала во время каждого такого эксперимента, да еще и в отвратительном самой себе качестве — ей приходилось ремнями крепить тела несчастных к кушетке, фиксировать руки и ноги, чтобы Илья имел возможность спокойно работать с «материалом». О, как же она ненавидела его в те моменты!

«Материал» не желал реагировать на препарат так, как было запланировано. Первым в лапы экспериментаторов попал старый рыжий Филипп, неглупый, в общем, и очень добрый эльф. Он же первым и отмучился. Он очень страшно кричал перед смертью, не от боли, как объяснил позже Илья, а от информационного шума, «осанвэ», который умеют слышать некоторые эльфы, и который Филипп сумел уловить впервые — и мозг не справился с нагрузкой. Через неделю Илья объявил, что что-то там усовершенствовал и готов попробовать еще раз. Для второго эксперимента Ольге велели привести в подвал Адриашку, толстого невысокого эльфа с черной шерстью. Он упрямился, боялся идти, но она уговорила его, обманув, что там, внизу, его ждет сюрприз, и Адриашка поверил ей. Он умирал еще страшнее, чем Филипп. Кричал, не переставая трое суток, и Ольга впервые поняла, почему эксперименты проводятся в подвале с такими толстыми стенами и стопроцентной звукоизоляцией — секретарша Лиза, пожалуй, в обморок бы грохнулась, едва заслышав эти страшные звуки. Третьим стал совсем юный эльф, с телом которого болезнь еще не произвела никаких страшных изменений. Илья сказал, что сыворотку надо пробовать сначала на эльфах группы «А», как экспериментаторы называли всех молодых эльфов, и Тарасов велел привести Эльдара. Когда Ольга зашла в его камеру и велела собираться, тот не сопротивлялся, лишь грустно и с каким-то невозможным пониманием заглянул ей в глаза, так, что по спине пробежал холодок. Эльдара не пришлось укладывать на стол насильно, он не сопротивлялся и не кусался, как Филипп или Адриашка, но от его спокойствия на душе у Ольги стало совсем уж погано.

Мучился Эльдар долго. А потом аппаратура перестала улавливать импульсы от закрепленных на его теле электродов. Формально эльф оставался еще жив, но Илья сказал, что он впал в кому и больше ничего не чувствует. Но сказал он это как-то неуверенно, да и сама Ольга видела по лицу несчастного, что, пусть аппаратура больше и не может считывать его состояние, мучения еще не окончены — он вздрагивал, зрачки под веками лихорадочно двигались, а рот иногда кривился в беззвучном крике.

Эльдара перевели в соседний подвал, где был оборудован лазарет, и кормили с тех пор внутривенно. Илья несколько раз пытался вывести его из комы, но все попытки заканчивались неудачно.

Ольга думала, что теперь-то эксперименты прекратятся, но через месяц Валерьев объявил, что готов рискнуть еще разок, и что на этот раз ему нужны двое, мол, один теряется в потоке осанвэ, не в силах зацепиться за якорь воспоминаний. Тарасов указал на старого Святозара из группы «Б» и молодого Марка из группы «А». Оба безропотно улеглись на лежанки и так же безропотно позволили влить себе в вену препарат. Марк умер через пятнадцать минут после начала эксперимента, а Святозар через двадцать. Тарасов тогда устроил Илье страшный разнос, он орал как сумасшедший и чуть не надавал подчиненному по морде (признаться, у Ольги тоже кулаки чесались). Все думали, что на этом эксперименты Ильи закончатся, но он каким-то образом все же сумел убедить Тарасова позволить ему рискнуть еще раз. «Провал вышел потому, что оба эльфа были из разных групп!» — говорил он, — «Мы попробуем с истинными эльфами» — так он называл «А»-группу, — «и сумеем считать и зафиксировать мыслепоток». Скрепя сердце, Тарасов согласился. Ольга привела в подвал недавно появившегося в НИИ Камиля и Артура, который жил тут уже очень давно, и с которым Ольга успела даже немного подружиться. Оба эльфа впали в кому на третий день после введения сыворотки, в результате чего Тарасов все-таки отстранил Валерьева от научной работы, а Ольга проплакала весь вечер.

Илья был в немилости почти два месяца, но он не переставал дежурить у кабинета руководителя проекта, и утром Тарасов все-таки принял его и выслушал порцию новых идей.

Ольга, которая в тот момент находилась в приемной и подписывала у Лизы документы, не смогла скрыть своего отвращения.

— Чем он так тебе досадил? — вспорхнула ресничками секретарша, которая не знала о том, что происходит в подвале здания.

— Ничем, — ответила Ольга сквозь зубы, а Лиза хмыкнула.

Ольга тяжело вздохнула. С кем-то в ближайшее время предстоит распрощаться навсегда. Добрый Авдей? Этот новенький итальянец Финдекано? Такой юный… Разве он виноват, что в организме сидят эти лишние гены? Илья в своей научном энтузиазме переходит все грани добра и зла. «Можно было бы, приложила б этого урода головой об стенку».

— Лизонька! — донеслось из-за двери кабинета начальства. — Найди мне Лякишеву, это срочно.

— Ждет тебя, — Лиза с улыбкой указала обеими руками на двери, приглашая.

Оля, скрепя сердце, переступила порог.

— Леонид Эдуардович, вызывали? — Оля поплотнее прикрыла дверь. На Валерьева она демонстративно не смотрела.

— Оленька, проводите Илью Витальевича к нашим подопечным в лазарет, — сказал шеф со вздохом и задумчиво забарабанил пальцами по столешнице. — Может, что и выйдет на этот раз. Идите, идите…

Из кабинета вышли молча и так же молча спустились на лифте. Уже на минус первом этаже, куда невозможно было попасть без Олиного пропуска, она, не оборачиваясь, процедила:

— Садист.

Илья насупился. Тощий и нескладный, в своих очках в пол-лица он был похож на студента-отличника.

— Если не понимаете, лучше молчите. Я их вывести из комы попытаюсь…

— После того, как сам и угробил, — Ольга обернулась и зло сверкнула глазами. — В чем мальчишки-то виноваты?! Камиль вон вообще только школу, поди, закончить успел! Ребенок же совсем… — Ольга вдруг спотыкнулась о насмешливый взгляд Ильи.

— Этому ребенку больше тысячи лет, — Илья остановился посреди коридора, снял очки и протер их краем своей рубашки. Ольга тоже встала как вкопанная.

— В смысле? — спросила она обалдело.

— В прямом смысле.

— Но это же Авдей и другие… У которых шерсть…

— Авдей — это эльф группы «Б». Бракованный то есть. А те, другие… Что, вы думаете, мы тут с ними носимся? Я же тоже не маньяк психованный, мне тоже их жалко. Но секрет бессмертия и обмена мыслями просто так не разгадаешь… Пойдемте уж в лазарет, посмотрим, как там наши ребята.

Ребята были не очень. Впрочем, как всегда. Три кровати, на них — три тела под белыми простынями. Возле каждого — белая тумбочка с медикаментами, капельница, табурет. Руки прикованы наручниками к железным каркасам кроватей. У Эльдара зрачки под сомкнутыми веками по-прежнему лихорадочно бегают туда-сюда, Камиль в глубоком беспамятстве, кожа белая, как полотно, а Артур, наоборот, выглядит так, как будто прилег поспать. Илья подошел к Эльдару, пощупал пульс, поднял веко.

— Этот — самый сильный из троих. Хоть и не самый старший, Камилю во внуки годится. Но почему-то и осанвэ у него самое мощное, и сопротивлялся он воздействию изо всех сил, — Валерьев достал из бездонных карманов новенький шприц и ампулу с прозрачной жидкостью. После известных манипуляций наклонился к Эльдару и ввел препарат в вену. Подождал с полминуты — реакции не последовало. Илья вздохнул. — Боюсь, мы тут бессильны. — Он повернулся к кровати, которая стояла посередине и повторил свои действия со вторым набором шприц-ампула. — Камиль — старше всех, но с ним и сложнее, чем с другими, душа за тело совсем не держится, — убедившись, что и на второго эльфа лекарство не произвело ожидаемого эффекта, био-информатик обогнул кровать и сел на краешек третьей койки. — Ну а Артур вообще не считал себя кем-то особенным. Ему тридцать. На самом деле, обычных тридцать лет. Он думал о себе, что экстрасенс, — усмехнулся Илья. Сыворотка предсказуемо не сработала.

— Зачем ты все это рассказываешь?

— Шеф велел. Чтобы вы их не жалели. И не боялись.

— Чего?

— Завтра опробуем мой «элексир истины», новая разработка. Нет, как с предыдущей не получится, честное слово! Там совсем другие соединения…

— Кто на этот раз?

— Авдей и Финдекано.

Ольга вздохнула.

— Что, про Финьо тоже расскажешь, что ему сотни лет?

— Может быть и так. Информацию по нему пробили. В Москве появился полгода назад, всплыл вместе с документами из ниоткуда. Очень даже возможно, что до того жил под другими именами. Может, десятки лет, а может и сотни.

— Не верю я тебе… Сотни лет, бессмертие, — передразнила она Илью. — Вижу только то, что есть. Молодых ребят гробите.

— Ну, значит, так и есть, — Илья хлопнул себя по коленям и поднялся. — Завтра испытания.

Ольга отвернулась. На Илью смотреть было по-прежнему противно.

Когда они поднялись на поверхность, сотовый пискнул смской. «Вам звонил абонент 8961…5» — прочитала Ольга. Номер был незнаком, и, хотя в таких случаях она никогда не перезванивала, в этот раз все-таки нажала на зеленую кнопочку звонка.

— Оленька? Оленька, это ты? — раздался в трубке хорошо знакомый голос, прерывающийся рыданиями. Сердце мгновенно сжалось.

— Теть Валь..?

— Оленька, приезжай... Бабушка умерла.

В общем, в свете утреннего разговора с Валерьевым, Ольга была рада своему незапланированному отпуску. Жаль только, что повод вышел таким грустным. Быстренько оформив недельку за свой счет, она покидала в сумку вещи и поспешила на автовокзал, покупать билеты на поезд. Олины родители жили в деревне под Курском, это было в двух часах пути от ее нынешнего места службы, поэтому последний год Оля навещала отчий дом довольно часто. Бабушка болела уже давно, и печальное событие было предсказуемым, но легче на сердце от этого не становилось. Перед глазами всю дорогу прокручивались воспоминания раннего детства и школьных лет, когда бабушка, в те годы лучший друг и главный советчик, была рядом, такая молодая и сильная. Почему-то не шли из головы бабушкины оладушки, которыми та накормила первого Олиного серьезного ухажера… И «Евгений Онегин», которого та читала по памяти от начала до конца. Слезы душили Олю всю дорогу. Столько всего осталось несказанным, и еще больше невыслушанным. Для Оли вместе с бабушкой уходила целая эпоха.

На вокзале ее ждал дядя Сережа на неизменной «Копейке», которая была, наверное, старше самой Оли. По пути Оля узнала деревенские новости, которые, в основном вертелись вокруг свадеб и ожидаемых родов: одноклассник Рома женился второй раз, а соседская Дашка Перелыгина, в замужестве Усенкова, ожидала мальчика. Ее муж Костик вроде получил то ли в наследство, то ли просто в подарок от какого-то благотворителя чуть ли не имение, так что Дашка теперь жила богато. За сплетнями дорога пролетела незаметно.

Родной дом встретил тишиной, несмотря на то, что в большую комнату набилось, кажется, полдеревни, и запахом формалина. Мама плакала, папа тяжело вздыхал. Оля посидела немного с родителями, поздоровалась с теми из родни, кто был в доме и прошла в спальню, где на снятой с петель двери, как того требовал деревенский обычай, установили гроб. На табуретах по обе стороны от него сидели деревенские бабушки: баба Зина, баба Катя и Марья Сергеевна. Оля тихонько поздоровалась. Лица у всех троих были заплаканы. Оля подумала, что все эти морщинистые и сгорбленные старушки, наверняка, знали бабушку Лену молодой румяной девчонкой, да и сами в ту пору были юными и беззаботными — бегали босыми по траве после грозы, играли в прятки, а потом, чуть позже, обсуждали женихов, вернувшихся с войны. И было это каких-то шестьдесят — семьдесят лет назад.

Совершенно неуместно вспомнился Финдекано и эльфы в подвале. «Неужели все-таки бессмертие? Но каково же это? Полюбить, а потом видеть, как любимый человек состарится, как юное лицо пересекут морщины, как ссохнутся руки и ноги, станет скрипучим голос… И однажды не узнать.

Или — напротив? Всегда видеть в старом немощном теле того, кого однажды повстречал юным и прекрасным? Ведь Марья Сергеевна и другие… они же помнят нашу бабушку Лену молодой? Они старели вместе с ней и, наверное, для них все эти изменения во внешности пришли не замеченными? Ведь взять хотя бы меня. С четвертого класса я дружу со Светкой Рыбаловой. А сейчас нам по тридцать пять. А она для меня все еще та девчонка с красными заколками, которым завидовал весь класс…»

Оля немного посидела возле тела бабушки, а потом вышла во двор. Тут сразу стало легче дышать — оказывается, она уже успела привыкнуть к вездесущему формалиновому запаху. Соседи потихоньку расходились по домам.

На улице уже темнело, горизонт окрасился алым, и она невольно залюбовалась открывшейся картиной. Дом стоял на пригорке и со скамьи, где сидела Ольга, отлично просматривалась вся дорога. Из сеней показался дядя Сережа. Он молча присел рядом и раскупил свою «Приму», такую же неизменную, как машина «Копейка». Оля сначала улыбнулась, а потом всхлипнула раз, другой — и тут-то ее прорвало. Слезы полились рекой.

— Не плачь, дочка, — попытался утешить дядя Сережа. — Она хорошую жизнь прожила. Долгую. Отмучилась, бедная…

— Как же я тепе-ерь, — Оля его не слушала и рыдала в голос. — Ну как же?! Все же будет по-другому! Не так!

Дядя Сережа говорил еще что-то, какие-то слова утешения, объяснял ей, как ребенку, что такова жизнь: все рождаются и умирают в свой срок, но Оля не хотела слушать. Она рыдала и рыдала, оплакивая сразу все — и свое так давно закончившееся детство, и неудачную личную жизнь, и надвигающуюся старость, и тоску одиночества. А тут еще и эльфы вспомнились, и Оля зарыдала еще громче. Что толку в бессмертии, если лежишь вот так: без сознания, с катетером в вене, прикованный наручниками к кровати! Да еще и в подвале, где ни окон, ни света солнечного нет.

Не сразу она заметила, что рядом с ней сидит уже не дядя Сережа, а Олег, местный блаженный, как говорила о нем бабушка Лена. Высоченный, худющий, как скелет, рыжий, он всегда производил на незнакомых неизгладимое впечатление. Но Оля-то знала его очень давно, поэтому только улыбнулась, как старому знакомому. Он что-то зашептал ей на ухо и от его голоса становилось легче, как будто свежим ветерком повеяло после смрадного запаха. Оля разрешила взять себя за руку. По телу пронеслось знакомое тепло.

По-правде сказать, Оля не верила в то, что Олег — святой человек. Конечно, тут были какие-то экстрасенсорные способности, а уж в существование оных майор Лякишева, участник проекта «Эксперимент» даже не верила — она просто точно знала, что они бывают. Но как бы то ни было, вся деревня считала Олега блаженным и чуть ли не святым. Никто не знал, где он живет, но говорили, что ночует он прямо в лесу, под открытым небом. Он не разговаривал, а общался только записками. Когда «лечил», как сейчас, шептал что-то невразумительное на тарабарщине собственного сочинения, но в записках изъяснялся вполне грамотным литературным языком.

Олина сестра, которая жила в Фатеже, как-то рассказала знакомому батюшке об Олеге — вроде тот батюшка написал ему и у этих двоих даже завязалось что-то вроде дружбы по переписке, по крайней мере, с тех пор Олега часто видели на почте. Но никаких представителей епископата, готовых проверить сведения о появлении нового подвижника, в деревне точно не появлялось.

Олег продолжал шептать, и горечь и боль потихоньку покидали Олино сердце. Как будто из глубин сознания на поверхность выбиралось все самое доброе и хорошее, что было до поры до времени спрятано под слоем цинизма, разочарований и обид взрослой жизни. Оля чувствовала себя так, как будто бы ей снова десять и впереди вся жизнь. «Тридцать пять… ну и пусть! А я все равно буду счастлива!» — звенело в голове. Оля улыбалась.

Ее блаженное состояние прервала трель телефонного звонка.

— Алло? — она нехотя забрала руку у Олега. — Меня не будет завтра. Без меня начинайте… Справится, конечно… Да, сказал… Нет, нет, из группы «Б» только Авдей. А из «А» — новенький. Финдекано Руссандол…

Внезапно Олег порывисто вскочил. Оля удивленно подняла на него глаза, забыв ответить на вопрос собеседника.

— Финдекано Руссандол?! — хрипло воскликнул Олег. — Чье это имя?!

Голос в трубке продолжал что-то вещать, но Оля медленно нажала на отбой, не сводя глаз с собеседника.

— Ты — эльф, — вдруг поняла она. А Олег вдруг прижал обе свои длинные руки к глазам и глухо простонал.

— Руссандол, — проговорил он глухо. — Это я — Руссандол. Нельяфинве Майтимо Руссандол. А он — Финдекано, — он вскинул на Олю обезумевшие глаза. — Скажи мне, где ты его видела?!

«Руссандол! Нельяфинве Майтимо Руссандол! Майтимо! Мое имя — Майтимо!» В ушах звенело. Перед глазами поплыло, он пошатнулся, и, наверное, на миг потерял сознание, но слабость прошла так же быстро, как и появилась. Мозг заработал, как будто кто-то выкинул старые батарейки и вставил пару свежих, только-только из упаковки. Даже дышать стало как-то легче.

Олег Романов, нищий, бездомный бродяга, ночующий где попало, с двенадцати лет состоящий на учете в психо-неврологическом диспансере, не произнесший за двадцать лет ни единого членораздельного слова, вечно голодный и побитый, расправил плечи. Нельяфинве Майтимо проснулся.

Эльф прокашлялся. Горло с непривычки саднило. Он отметил машинально, что примерно так же было после Тангородрим, а значит, через пару дней должно пройти.

Оля все еще смотрела на него широко раскрытыми глазами. Как будто он был статуей, которая вдруг ожила и заговорила. Хотя так, в принципе, и было. Только тело его было не из мрамора, а из плоти и крови, и вынести за пустые, безумные годы одиночества успело немало. И близко не Ангмандо, конечно, но тоже... приятного мало. Пелена непонимания развеялась как по волшебству, так что теперь он ясно помнил все: и прошлую жизнь, невозможно долгую, наполненную деяниями как славными, так и постыдными, и все, что было дальше. Только пока не знал, чем он заслужил у Намо свое второе рождение — то ли проклятие, то ли подарок судьбы.

Майтимо помнил здешнего себя с четырехлетнего возраста. Синие ободранные стены детского дома, воспитательница Анна Сергеевна, почему-то вечно с дребезжащими ведрами да мокрыми тряпками, паутина в углах спальни, рассохшиеся окна, которые зимой приходилось до середины прикрывать матрацами… Да, все это точно было, и было именно с ним, Нельяфинве Майтимо.

В пять лет его забрали в семью, а в шесть приемные родители развелись и женщина, которую он называл матерью, начала пить. Сожители, плесневый хлеб, бычки под ногами, вода капает из крана монотонно, капля за каплей, запах перегара по утрам… Пока валяется пьяная, не страшно, а как протрезвеет, лучше вовремя оказаться на улице. Август. Маленький Олег готовится к школе. Рука у матери тяжелая. Перелом, больница. Опека. «Ты не говори им, что это я тебя ударила, а то меня в тюрьму посадят, а тебя обратно в детский дом отправят». Ноябрь. Все-таки школа. Стало спокойнее. Полдня уроки, полдня продленка. А вечером мать уже храпит. Когда же это случилось? В пятом классе. Теперь он точно помнил. Ссора. Этот, тощий, бьет мать по лицу, она падает, а он продолжает, и душит, душит… Маленький Олег кричит, пытается оттащить мерзавца, но тощий оказывается неожиданно сильным, отталкивает Олега, а потом... Потом жизнь закончилась.

Майтимо встряхнул головой. Автоматически провел пальцами по затылку, там, где кожу пересекал толстый рубец. Сожитель матери чуть задушил ее, а самого Майтимо приложил об угол стола. Снова больница, снова санитарки с дребезжащими ведрами и грязными тряпками. «Мальчик, как тебя зовут? Мальчик, ты хоть что-то понимаешь? Кивни, если слышишь!». Он больше не говорил, только мычал. Ходить в итоге все-таки научился, руками владеть, даже писать. Мать померла через несколько лет, тощий вернулся с зоны и выгнал его на улицу.

Так и жил с тех пор: скитаясь, впроголодь. Землянка в лесу, ягоды, грибы. По осени уходил в монастыри и оставался там трудником до самого мая. Там работа с рассвета и до заката не оставляла времени ни на что, даже на мысли. Это неожиданно радовало. Успокаивало. Олег Романов не понимал, почему. Нельяфинве Майтимо знал точно: впервые за всю свою долгую жизнь он жил лишь за себя одного, свободный от ответственности за других, от необходимости принятия решений, от сомнений и сожалений. Рядом всегда кто-то находился, но Майтимо не нужно было думать за них. Не нужно было решать. Напротив, добрые люди сами помогали ему: кто участием, кто куском хлеба. Говорили, хвори заговором лечит. Да он и не понимал даже, что делает. Шептал... Песни Силы…?! Неужели... Да, пожалуй. Он все еще помнил. Помнил и понимал.

Усилием воли переборов приступ слабости, Майтимо снова взглянул на Олю. Нескладное тело, нечесаные волосы, мятая одежда. И такие светлые, лучистые глаза! За такие глаза во все времена сражались, не помня себя! Он улыбнулся. Но откуда этой женщине известно его эпэссэ? Она назвала его “Руссандол”. Но это же не все. Было еще что-то важное. Как же она сказала?

-Руссандол, — проговорил он глухо. — Это я — Руссандол. Нельяфинве Майтимо Руссандол. А он — Финдекано, — он вскинул на Олю шальные глаза. — Скажи мне, где ты его видела?!

— Финдекано, — Оля медленно кивнула, не отводя взгляда от лица Майтимо. — Он так и просил его звать. Ведь ты — такой же? Эльф? Где ты встречал его раньше..?

Майтимо напряжено махнул рукой, прерывая ее.

— Где?! Прошу, скажи, где он?!

Оля сощурилась. Взгляд сделался цепким, оценивающим, холодным. Как у майора ФСИН. Майтимо, юный и светлый, как все возрожденные, съежился под этим взглядом. Маэдрос, властелин Химринга и глава Первого дома, спокойно принял вызов.

-Откуда мне знать, кто ты такой и почему я должна что-то тебе рассказывать? — наконец ответила она.

И тут до Майтимо дошло, что Оля попросту боится. Вид у нее, конечно, строгий, но в светлых лучистых глазах — неуверенность и страх. Неужели, опасается за Финьо? Он мысленно поблагодарил ее.

— Я не причиню ему никакого вреда, — сказал он. — Неспроста он назвался моим именем, ведь Руссандол — это я. Как его найти?

Оля вновь покачала головой, но видно было, что она немного расслабилась.

— Я не боюсь тебя, -сказала она наконец. — Но как найти… Ох…! Нет, не спрашивай!

Майтимо с трудом подавил желание встряхнуть ее за плечи.

— Но почему?!

Оля поднялась со скамейки, стряхнула с колен крошки.

— Пойдем, прогуляемся немного, — сказала она и широко зашагала вперед. Хоженая тропа спускалась с холма и разбегалась двумя полосками в противоположные стороны. Правая петляла меж деревенскими хатками, а левая вела в сторону леса. Оля свернула налево, и Майтимо послушно зашагал за ней.

Они отошли достаточно далеко, а Оля все молчала. Лицо у нее было напряжено, как будто она пыталась в уме решить сложную математическую задачу. Майтимо не торопил ее, уверенный, что получить нужные сведения он все равно сумеет — не силой, нет, хитростью. Недаром Нельяфинве считался главным дипломатом в их семье!

— Я знаю о том, что ты эльф, — сказала она наконец. — Таких как ты изучает военная лаборатория, в которой я работаю. Финдекано Руссандол находится там, но где именно это находится, я не имею права рассказывать. — Майтимо хотел запротестовать, но Оля остановила его жестом. — Точнее, не имела права. Но в последнее время я много думала обо всем, что у нас творится. Все это слишком далеко зашло. И мне это не нравится, некоторых “экспериментаторов” я бы вообще засудила за издевательства. Не перебивай! Я помогу тебе, если ты, — она подняла голову и заглянула в глаза эльфа, — обо всем мне честно расскажешь! Объяснишь, что такое «эльфы», и чем отличаются эльфы «А» от эльфов «Б», в общем, ответишь на все вопросы. Если ты, конечно, понимаешь, о чем я говорю. — Оля многозначительно подняла бровь.

Майтимо шумно выдохнул. Пока что слова Оли его не обнадеживали.

— Идет, — кивнул он, останавливаясь. — Спрашивай.

— Кто такие эльфы? Чем вы от людей отличаетесь? Я знаю, у вас ДНК с другим набором хромосом...

Майтимо покачал головой.

— Я расскажу тебе немного иначе, — сказал эльф, — Слушай же, — и он начал, — «Был Эру Единый...»

Заученные в незапамятные времена слова выплывали из памяти легко, словно никогда не было в его жизни ни грязи, ни боли, ни страха, ни обиды, ни гнева, ни беспомощности. «...И чертоги Илуватара наполнились и переполнились, и музыка, и отзвуки музыки хлынули в Ничто, и оно уже не было Ничем»... Майтимо вновь был юным, таким юным! Как будто живы Древа, и свет их озаряет мощеные улицы Тириона, и в воздухе — аромат роз из сада. «..А высоко над севером, вызовом Мелькору, возложила Варда венец из семи ярких звезд — Валакирку, Серп Валар и знак рока..» Чувство было удивительным. Окрыляющим. Он нараспев произносил слова Айнулиндалэ, все пытаясь понять, что же раньше, в прошлой жизни, было не так? Не смертное же тело позволяет фэа ощущать сейчас эту рвущуюся вперед свободу? И наконец понял: нет больше Клятвы. Он не ощущал ее действия ни сейчас, ни до того, как пробудился ото сна. “На что же ты, Отважный, на этот раз отважился ради меня? И стою ли я этого?”

Майтимо закончил свой рассказ ближе к полуночи. Конечно, его искусству было далеко до волшебства Кано, но, пропев последние слова, он обнаружил, что потрясенная Оля беззвучно плачет, стоя на коленях прямо на земле.

— Неужели все это правда? — прошептала она. — Сколько же тебе лет?

— Я не знаю, — Майтимо присел рядом. — С тех пор, как я родился, минуло много тысяч лет. Но большую часть из них я провел бестелесной тенью в Чертогах Мандоса.

— Значит, мы на самом деле не умрем? Это действительно есть? Жизнь после смерти?

Майтимо молча кивнул.

— Как же я буду жить после всего, что было? — прошептала Оля. — Я ведь не смогу… — она снова расплакалась. — Что же мы натворили...

Майтимо нахмурился.

— Твой черед, — напомнил он. — Ты обещала рассказать о Финдекано.

Оля ойкнула и испуганно подняла на него глаза.

— Финдекано, черт! — повторила она и тут же вскочила, подхватив с пола сумку и на ходу дергая замок молнии. — Где мой телефон? Черт! Черт! Уже первый час ночи!

— Что такое?

— Мы должны спешить! Я расскажу по пути. Нам бы машину сейчас. Олег! Ну, или как тебя теперь называть, — водить умеешь? — Майтимо покачал головой, — Я тоже, — она досадливо поморщилась. — А все перепили на похоронах… Не добудимся теперь. Что же теперь делать..? Мы же не успеем… — она совсем растерялась и даже всхлипнула.

— Ольга! — голос у Майтимо, если он того хотел, мог кого угодно в чувства привести. — Объясни-ка спокойно и по порядку.

— На девять утра, — Оля взглянула на телефон, — то есть всего через восемь часов, запланирован очередной эксперимент. Не знаю, что за дерьмо наш Валерьев вливает эльфам в кровь, но после его опытов обычно не просыпаются. Кто-то умер, остальные в коме. На этот раз подопытным назначили Финьо.

— Что?! — Майтимо рявкнул так, что Оля чуть не присела. — И ты молчала?! Где эти лаборатории?! Разнесу в пыль!

— Я… я бы показала. Но машина нужна. Мы же не успеем пешком. Тут около сотни километров.

Майтимо прикинул. Пешком он в свое время исходил столько, сколько большинству и не снилось, и раньше он бы не сомневался, что успеет, но то было сильное тело эльда, а сейчас… Впрочем, были и другие варианты.

— Обойдемся, — сказал он твердо. — Пошли.

— Куда?

— К Нерушевым. У них конюшня. Бизнес. Детей катают за деньги.

— Правда? Не знала.

— Да, я помогал за лошадьми ходить. Не откажут.

Он быстро зашагал, а Оля вприпрыжку засеменила рядом, еле поспевая за своим спутником, и впервые в жизни чувствуя себя не неуклюжей каланчой, а вполне себе изящной девушкой.

Лошадей им дали сразу же, даже не задав ни единого вопроса, потрясенные уверенным и даже, пожалуй, властным видом Олега, которого все привыкли видеть почти бестелесной тенью — ну и, конечно, тем, что он вообще разговаривал. Оля верхом ездить умела — деревенское детство не прошло даром — и через полчаса оба уже неслись во всю мощь, прокладывая себе дорогу напрямую, через поля, чтобы срезать путь. Им приходилось нелегко: непривычные к таким гонкам лошади уставали и им часто требовался отдых, и Майтимо несколько раз командовал остановиться. К трем ночи они наконец подъехали к воротам. Местность тут на несколько километров окрест простреливалась, по периметру были натыканы камеры, так что незамеченными пройти было невозможно, и Майтимо сразу решил, что единственный вариант — это попробовать пробиться напролом, обезвредив охрану. Оля с этим решением была категорически не согласна, но ничего лучше придумать все равно не могла. Она рассказала Майтимо о расположении внутри здания, обо всех стационарных постах и местах крепления камер видеонаблюдения. Но много она сама не знала, так что информация вышла неполной. Главное, он хорошо запомнил, где находится камера Финдекано и подвал, где содержатся эльфы, пострадавшие в результате эксперимента.

— Ты должна сдать меня им в руки: якобы, ты меня обнаружила и заподозрила, что я им подхожу в качестве подопытного.

Оля замотала головой.

— Тогда тебя сразу посадят под замок.

— В любом случае посадят. Это неважно. Все замки для того и существуют, чтобы их открывать, а двери — чтобы их выламывать. Я быстро освобожусь. А с тебя надо снять все подозрения! Ты должна предупредить Финьо, что я здесь. Не думаю, что он удержится от соблазна высадить пару-тройку дверей, и расквасить несколько физиономий, чтобы наконец повстречать меня, — усмехнулся Майтимо. Оля удивилась.

— Финдекано? Высаживать двери? Он мне показался таким… довольно городским парнем.

Майтимо снова не удержался от улыбки.

— Ты деликатный человек, Оля; и у нас разные представления о том, какими бывают городские парни. Финдекано отправил к Намо больше врагов, чем есть солдат во всей вашей армии. Ну что ж, готова? Тогда вперед! — и Майтимо шагнул из тени в свет прожекторов.

Оля собралась, шумно выдохнула и подняла руку в знак приветствия. В кирпичной пристройке, служившей проходной, зашевелились. На свет выполз сонный дежурный.

— Стой, кто идет? — вяло поинтересовался он, — Ольга Сергеевна, вы? Что-то припозднились… — Оля узнала Витьку Рябова, и с облегчением вздохнула: парень он был хороший, но соображал туго, такого будет не сложно обвести вокруг пальца. Она решила попробовать немного изменить план.

— Привет, Вить! Поговорить надо, — Оля многозначительно кивнула в сторону Майтимо. Дежурный с интересом рассматривал эльфа. Оля взяла Витьку под руку и отошла к зданию проходной, а потом заговорила заговорческим шепотом.

— Это явно наш клиент. Завтра Тарасову доложу, а сейчас определить бы его куда-нибудь до утра.

Витька кивнул и с пониманием дела потянулся за рацией.

— Я сейчас, вызову Валерьева, пусть поговорит.

— Не надо, — Оля ответила слишком поспешно, но Витька ничего не заметил. А может, списал на напряженные отношения товарища майора и сумасбродного ученого: о том, что Оля терпеть не может Илью, знали все. — Сама его провожу. Клиент согласен до завтра потерпеть. А там ему Тарасов понаобещает всякого, как умеет, — Витька с пониманием усмехнулся.

— Ладно. Идите. Под вашу ответственность, Ольга Сергеевна!

— Да, конечно! Удачного дежурства, Вить!

Когда пост остался далеко позади, Оля наконец перевела дух и проговорила вполголоса:

— Пока все складывается удачно. Я отведу тебя на восьмой этаж, где держат Финдекано. К нему мы попасть не сумеем — я вчера сдала ключи от его камеры, — Майтимо кивнул, принимая к сведению. — Ты окажешься через одну дверь от него, запирать я не буду, выберешься, когда я уйду, только подожди некоторое время, и сделай вид, как будто возишься с замком: во всех камерах видеонаблюдение, — они вышли из лифта и двинулись вдоль коридора.— Дверь Финдекано, — она указала на дверцу с табличкой “Э03-2”. Майтимо вздрогнул, непроизвольно сбив шаг, — А вот твоя. Через одну от его.... — Оля зазвенела ключами, изо всех сил демонстрируя камерам, что она собирается запереть замок.

Майтимо незаметно пожал ее руку.

— Напиши о нас, — тихонько попросил он, — когда все кончится.

— Написать? — Оля удивленно подняла на него глаза.

— Да. Книгу. Ты сумеешь, — он улыбнулся той самой улыбкой, от которой во времена Древ млели все девы Валинора, и Оля предсказуемо растаяла.

— Желаю удачи, эльф! — прошептала она напоследок и захлопнула за ним дверь.

Оставшись один, Майтимо решил подождать некоторое время, прежде чем покинуть камеру. Сначала он попытался досчитать до тысячи, но дважды сбился, потому что не думать о том, что в десятке метров от него сейчас спит Финдекано, было невозможно. Потом, понадеявшись на внутренний хронометр, плюнул на подсчеты и принялся представлять эту встречу. Последнее никак не выходило — наверное, не было ничего подобного запланировано в Изначальной Песне, поэтому как ни представь — все равно выходило как-то неправильно. Невозможно. К тому же Майтимо понимал, что увидеть — одно, даже обнять при встрече, даже зарыться лицом в чужие волосы и вдохнуть их пьяный аромат… он одернул себя — не о том думаешь — даже все это совершенно не отменит необходимого разговора. Он все равно однажды случиться, этот разговор. Не о Дориате и не о Гаванях. О Чертогах. Ведь Майтимо отчего-то не спешил вырваться оттуда в мир живых. Что-то его держало и не выпускало наружу. Что-то, что находится внутри него самого. Он задумчиво потер висок.

Чертоги не были для Маэдроса тяжелой могильной плитой, навеки замуровавшей фэа. Он чувствовал себя в силах покинуть их — но не покидал. И не знал, почему. Тысяч лет ему не хватило, чтобы ответить на этот вопрос. А потом — потом случился Олег Романов. Ни за кого не отвечающий, не принимающий решений, не несущий лишнюю ответственность — разве что за себя самого. Тридцать с небольшим лет одиночества, двадцать лет безмолвия. Может, Майтимо не хотел покидать Чертоги, боясь снова принять на себя слишком много и не справиться с ношей? Боясь, что снова попытается тягаться могуществом с самими Валар? Как это казалось просто тогда, тысячи лет назад. Когда рядом был отец. “Мы сами хозяева своей судьбы. Мы, и только мы”. Майтимо до сих пор думал бы так, если бы не пережил несколько тяжелых зим в неотапливаемой деревенской избе почти впроголодь… В Ангмандо было тысячекратно тяжелее, но в Ангмандо не было Олега Романова. Там был Маэдрос, гордый, несгибаемый и обреченный. Он не взывал к надежде. А Олег — взывал. Голодая, шел на улицу с протянутой рукой, а замерзая — стучал к соседям и просил пустить его переночевать. Нет, это не сломило его дух. Но наглядно показало, что кроме собственных сил иногда полезно рассчитывать на то самое, что люди называют Божьим Промыслом, а эльфы — волей Валар.

Майтимо очнулся от дум. По его ощущениям, выделенные полчаса как раз прошли. Он осторожно приблизился к двери, присел на колени и для конспирации сделал вид, что возится с замком. Потом толкнул дверь, вышел наружу — и тут же столкнулся лицом лицу с охранником. Рефлексы как обычно сработали безукоризненно — парнишка даже не успел пикнуть, как оказался обезоружен и обездвижен (Майтимо левой зажал ему рот, а правой свел обе руки за спиной). Он попытался вывернуться, за что получил увесистый пинок коленкой — и тут же затих. Майтимо, убедившись, что неприятель нейтрализован, осторожно отнял руку от его лица. Охранник не стал пытаться звать на помощь, возможно, помня о том, как быстро его автомат перекочевал за спину этому тощему, но, черт, такому сильному незнакомцу.

— Ключи? — эльф кивнул на камеру “Э02-3”. Охранник часто-часто закивал. — Доставай.

Заложника Майтимо решил пока не отпускать. Тыча ему в спину автоматом, приказал открыть дверь, сам с трудом удерживаясь от желания протиснуться вперед.

Но Финдекано в камере не оказалось. На узкой койке спал большущий рыжий орк. Майтимо чуть автомат не выронил от неожиданности. Орк проснулся и уставился на посетителей с испуганным и растерянным видом.

— Это что такое? — рявкнул Майтимо. — Где он?!

Орк, с недосыпу решив, что к нему самолично пожаловало начальство, испуганно затараторил:

— А Финьо перевели вниз. И меня хотели, но сказали, утром придут. Надо, чтобы я им с опытами какими-то помог, без меня не справляются. Говорят, только ты, Авдей, поможешь, без твоих знаний совсем загибаемся, брат….

— Я спрашиваю, — тихо повторил Майтимо. — Где Финдекано?

Охранник, сообразив, наконец, что обращались к нему, соизволил открыть рот:

— Вниз — это в подвальные лаборатории. Седьмая камера. Валерьев накануне вечером забрал. Спускаться надо. На лифте. Но вас сейчас точно остановят. Видите, огонек мигает? Тревога. Просто у нас тут сирену не слышно, чтобы никого не пугать.

Майтимо кивнул.

— Где тут лифт?

Охранника Майтимо запер вместе с Авдеем. Может, его и стоило взять с собой в качестве заложника, но Майтимо парня пожалел. Да к тому же дальше было бы не до него. В лифте сигнализация и правда орала вовсю. Майтимо перекинул автомат вперед, повертел его так и этак, и, наконец, приноровился, ухватив достаточно удобно. Оружие в руках совсем вернуло ему прежнюю уверенность в себе.

В подвале на лифтовой площадке Майтимо уже поджидали четверо людей в камуфляже. Почему-то ему показалось важным не стрелять на поражение. Не убивать. Майтимо неосознанно боялся запятнать новую жизнь убийством, поэтому нападавшие отделались легкими ранениями. Самого же эльфа пули чудом не достали, хотя стреляли явно не по ногам. Просто реакция у них была гораздо медленнее. Обычная человеческая реакция против тысячелетней выучки.

Дальше по коридору, потом налево, два пролета вниз, снова длинный коридор, автоматчики, еще одна лестница. Хорошо, что Ольга умеет внятно объяснять, не путая право и лево! Наконец вот она, лаборатория номер семь. Майтимо толкнул дверь, та не поддалась, и он с криком “В сторону!”, выпустил автоматную очередь по замку.

Это не мог быть никто другой. Ужасно бледный, худой, потрепанный и помятый Финдекано стоял чуть в стороне от двери и с напряжением таращился на незнакомца, который только что высадил дверь его темницы. Майтимо мельком подумал, что сам-то он точно выглядит не лучше. Но додумать мысль не удалось. Ноги сами по себе шагнули вперед, а руки совершенно самостоятельно сжали чужое худое тело до хруста костей. Кажется, Финдекано поступил точно так же, потому что стоял он теперь явно ближе, а в плечи Майтимо судорожно впивались чужие пальцы, царапая кожу ногтями сквозь ткань свитера.

Все вокруг перестало существовать — и стены подвала, и охранники, и опасность, и даже мысли. Но в первую очередь перестало существовать время. Может, оно и правда, остановилось — двое сжимали друг друга так, словно пытались стать одним целым, проникнуть пальцами под кожу, смешать кровь, дышать одним воздухом. Это было правильно до боли и до боли хорошо. Они даже не целовались — только впивались друг другу в кожу губами, зубами, оставляя следы, и Майтимо с трудом сдерживал себя, чтобы не прокусить эту кожу насквозь. Финдекано пах собой. Не яблоками и медом, не хвоей и железом, не крепким вином — ничем из того, к чему привык Майтимо, и что он вспоминал все свои годы одиночества после Битвы Бессчетных Слез. Пах — медицинском спиртом, столовской едой, казенным постельным бельем, резиной и пластмассой капельниц и шприцов — и все же собой.

Теперешним им не нужны были слова. Те, другие Майтимо и Финдекано, обязательно обсудили бы все — и был бы тяжелый разговор о Чертогах, которого так боялся Майтимо, и долгий рассказ Финдекано об отчаянии и одиночестве средь веселья и возрождения Тириона. У тех, прошлых, миллион лет назад живших эльфов, все это было бы. Но те эльфы имели к ним, сегодняшним, отношения еще меньше, чем юные валинорские кузены к закаленным бойцам Белерианда, и Майтимо уже знал, что никаких разговоров не будет. В подвале стояли, вжимаясь телами друг в друга, два духа, два существа, бывшие по сути одним целым. Нет Майтимо без Финдекано и нет Финдекано без Майтимо.

Топот ботинок в коридоре вернул их в реальность.

— К стене! — шепнул Майтимо и Финдекано беззвучно отпрянул в сторону, без слов понимая друга, затаившись в тени, чтобы прийти на помощь в нужный момент.

Этот бой тоже сложно было назвать боем. Эльфы обезоружили присланную на перехват группу молниеносно, не калеча и не нанося никаких увечий, больше работая руками и ногами, чем оружием. Почти танцуя, любуясь друг другом и наслаждаясь силой мышц. Охранников заперли в камере, а Финьо теперь тоже был вооружен. Майтимо откинул свой автомат, патроны в котором были на исходе и поднял с бетонного пола оружие одного из охранников. Финдекано дал очередь по верху, там, где гнездились камеры видеонаблюдения..

— Я слышал, что тут есть и другие. Мы должны помочь, — сказал он.

— Да, — кивнул Майтимо.

Дальше шли молча, заглядывая в каждую дверь, выбивая замки, расстреливая камеры. Должно быть, вид у них был очень страшен, потому что больше к ним никого не подсылали. Оба не обольщались на этот счет, понимая, что затишье не может означать ничего хорошего. Но оставить в беде сородичей было немыслимо для обоих.

Нужную дверь они обнаружили в самом конце коридора — а за дверью три узкие койки и три тела на них. Майтимо вздрогнул и сжал руки в кулаки, а Финдекано закусил запястье, чтобы удержать стон отчаяния. Тела перед ними были только оболочками, роа. Фэа же, изгнанные прочь из своих жилищ, обитали сейчас неизвестно где. Майтимо нащупал руку Финдекано и крепко сжал.

— Как думаешь, они уже откликнулись на призыв Намо? — прошептал Финьо.

— Не знаю… Если нет, тем страшнее для них.

— Мы можем попробовать вернуть их.

Майтимо покачал головой.

— Ты же видишь. И искусства Финдарато не хватило бы на такое. Тем более на троих. Мы можем только завершить начатое. Избавить их от мук.

Оба опустили головы. То, что они собирались сделать, было немыслимо, но иное казалось еще страшнее. И Финдекано, и Майтимо знали, как отключить аппараты искусственного дыхания… и трое отправились за Море.

— А теперь — наружу, — скомандовал Майтимо.

Они снова бежали по коридорам, уже другим, и поднимались по незнакомым лестницам, и нигде не встречали сопротивления.

— Они будут ждать нас там.

— Не страшно. Теперь мне ничего не страшно.

Сторожка кпп тоже оказалась пуста. Неужели, парнишку-охранника отозвали, лишь бы злые эльфы не покрошили его в капусту? Но ведь они старались быть гуманными и никого не убили. Даже не покалечили.

Майтимо ожидал, что из окон на них будут таращиться автоматы, но и это оказалось не так. Он ничего не понимал. Кажется, им решили позволить уйти. Это было так удивительно, что сердце билось в груди с каким-то пьяным ликованием.

— Стой! — Финдекано вдруг остановился на полном ходу и Майтимо чуть не налетел на него.

— Что такое?!

— Стой, — Финдекано опустил глаза. — Там… еще есть пленники.

— Есть пленники?! Так что же ты только сейчас говоришь об этом?!

— Есть. Авдей. И другие орки. Их четверо.

Майтимо смотрел на Финдекано так, словно тот сошел с ума, а тот продолжал, спутанно, торопливо:

— Я сейчас понял. У меня тоже есть испытание. Как у всех. Как у Тьелкормо и других. И у тебя, наверное. Я должен научиться быть не только справедливым, но и милосердным. К тем, кто, наверное, этого не заслуживает. Не только к друзьям. К врагам.

Майтимо, кажется, начинал понимать, о чем говорит друг, и это его не радовало.

— Неужели тебе не хватит для оттачивания чувства справедливости меня? — нахмурился он.

— О, тебе я простил бы все, что угодно. Я о другом. И ты понимаешь, о чем.

— Понимаю, — вздохнул Майтимо. — Кажется, ты как-то сумел сделать так, что теперь я вообще тебя понимаю лучше, чем раньше. Мы возвращаемся?

— Да, мы должны, — Финдекано посмотрел другу в глаза и быстро провел ладонью по его щеке. — Не смей умирать! Не смей умирать без меня!

Майтимо кивнул и очень серьезно ответил:

— Я не умру. Не без тебя.

По пути на восьмой этаж и им снова не встретилось ни души — и лестница, и бесконечные коридоры были пусты. Камера Авдея была знакома обоим, но добежать туда они не успели. Наконец стало ясно, что готовили для них обескураженные охранники: из отверстий в потолке и стенах пошел газ, и Майтимо успел лишь дотянуться рукой до ладони Финдекано, и ноги перестали его держать. “Это конец” — донесся до него тихий шепот друга, и сознание отключилось.

— Не перебивай, Питьо! Дай дорасскажу... Так вот! — Амрод отхлебнул из кружки пойло со странным, довольно сильным запахом, которое близнецы весь вечер пытались влить в пострадавших — и влили бы, если бы не Маглор, который боялся давать Майтимо и Финдекано подозрительные напитки. — А потом Курво объявил, что ему с его, видите ли, правительственными связями, ничего не будет стоить найти, куда делась злополучная мазда, а по машине можно будет отследить и владельца. Ну и, — Амрод отвесил в сторону кресла, где развалился Курво, шутовской поклон, — отдаю должное нашему профессору! Ему потребовалось всего пара дней — и нужный адрес лежал перед нами на столе. А тут еще и Морьо наконец добрался до этих ваших Нерушевых. Ну, которые конюшню держат. Там ему весьма красочно описали, как в ночи к ним примчался бывший глухонемой Олег и, сверкая очами, командирским голосом потребовал коня.

— И шашку, — хихикнул Амрас.

— Этого я не знаю. Может, и шашку тоже, — кивнул Амрод. — Даже не буду рассказывать, как тогда все перепугались! Некоторые, — Амрод кивнул на Тьелкормо, — чуть окно не выбили, так разнервничались…

— Тельво… Ну перестань, — ленивый и не совсем трезвый Тьелкормо попытался попасть в брата подушкой, но промахнулся и угодил в спинку дивана, где приходил в себя Старший. Маглор нахмурился и показал кулак, а Майтимо только блаженно улыбнулся — он выглядел еще пьянее Тьелкормо, хотя уж точно не пил ничего крепче чистой воды.

— Я продолжу? — вежливо осведомился Амрод. — Да, мы сразу же занялись таким полезным делом, как изучение, так сказать, поля деятельности и составление плана операции. Не будь с нами некоторых нетерпеливых коллег, мы бы так и ковырялись до сих пор… И так упустили полдня.

— И за это тоже поблагодарите Курво, — хихикнул Амрас. — Если бы не он, мы не стали бы ждать ни секунды.

— Возможно, — дипломатично согласился Амрод. — Итак, у нас было оружие, была схема института, были досье на сотрудников и даже кое-какие документы об операции “Эксперимент”. Например, анкеты подопытных.

— Интересно, что они там про меня настрочили? — поинтересовался Финдекано с кровати слабым голосом.

Маглор, который сидел на полу аккурат между кроватью и диваном, предостерегающе пожал руку кузену, мол, будь добр, побереги силы, а Амрод взял со стола толстенную бумажную папку и выудил оттуда несколько листков, скрепленных между собой.

— Да очень уж много не успели, — сообщил он, просмотрев листики. — Хочешь, дам почитать… Э-э, нет. Финьо, а ну ложись обратно! Кано, и не сверли меня взглядом. И вообще, я рассказываю. Помолчите уже.

— Ты все время отвлекаешься! — хмыкнул Амрас. — Давай уже я продолжу?

— Не выйдет. Я трезвее. В общем, мы подъехали аккурат в тот момент, когда вы очертя голову носились по этажам с автоматами, круша все на своем пути. Мы проникли за КПП, охрану пришлось отправить смотреть сны. Никого на пути мы не повстречали, все были слишком заняты вами, и мы спокойно поднялись к Тарасову в кабинет...

— Ну а там уж и поговорили, — мрачно сообщил молчавший до сих пор Морьо. — И с ним, и с вашим Валерьевым.

— Но, несмотря на непревзойденное ораторское мастерство нашего уважаемого Морьофинве, в решении этого вопроса мы не смогли обойтись без рукоприкладства, — закончил Амрод и трагически опустил глаза долу.

— Короче, морду им бил в основном Морьо, — перевел Тьелкормо.

— Я?! В основном?! Посмотри на свои кулаки, все костяшки в кровь сбиты!

— Подождите, подождите, — Амрод, как судья на боксерском ринге, развел руки в стороны. — У дорогого брата и дражайшего кузена могут возникнуть неверные представления. Конечно же, мы не нападали на безоружных, да еще и с численным перевесом. Их там набилось человек двадцать. Все в форме, при погонах, автоматы в руках — серьезные такие. Уложили мы их, короче говоря.

Морьо мрачно кивнул.

— А потом, — продолжил Амрас, опередив брата, — убедили Валерьева все отменить, отозвать своих бравых спецназовцев и объяснить всем, что ситуация под контролем...

— ...потому что к тому моменту Тарасов был в отключке.

— Но газ эти сволочи пустить все равно успели...

— Вот, в принципе, и все. Дальше вы сами знаете! А чего не знаете, то и не особенно интересно.

Близнецы наконец замолчали, а потом, переглянувшись, синхронно поднялись и с деловитым видом отошли к окну. Там у них были в ряд расставлены бутылки и бутылочки, содержимым которых, предварительно смешанным в определенных пропорциях, этим вечером отмечали встречу.

Финдекано блаженно потянулся. Кажется, действие газа наконец заканчивалось. Давно пора! Черт знает, что за гадость попала им в легкие, но первые пару часов он совсем не помнил. Вроде, сначала его долго куда-то тащили по серым коридорам — Финдекано в тот момент даже не сообразил, кто же пришел на помощь. Ему было важно одно — знать, что Майтимо где-то рядом. Скоро об этом догадались и они — те, кто его спас — поняли по тому, что как только Финдекано терял из виду медные пряди, то начинал кричать. Тогда те, кто тащил его, притормаживали или, напротив, ускорялись, чтобы оказаться рядом с другими, которые тащили Майтимо. Финдекано видел друга и успокаивался.

Он понял, что это именно кузены пришли на помощь, только когда оказался в салоне собственной машины, головой на коленях Морьо. Понял, улыбнулся и тут же снова закричал, потому что заметил, что Руссандола рядом нет — и так и кричал, пока Маглор, ругаясь себе под нос, не затащил бесчувственного Рыжего на заднее сидение. Финдекано намертво вцепился пальцами в ладонь друга и наконец отключился. Так и ехали: Морьо посередине, а Финдекано и Майтимо, так и не отпустившие друг друга, по обе стороны от него.

Потом, уже в доме Куруфина, Финьо долго рвало какой-то гадостью, и Майтимо, наверное, тоже — он всегда был где-то рядом. Финдекано больше не кричал — кузены сообразили, что отдалять их с Майтимо друг от друга не стоит. Их поили водой, пытались запихать в глотку какие-то таблетки, а потом уложили — одного на кровать, второго на диван — и наконец оставили в покое. Финдекано заснул и проспал весь день.

— Что же делать дальше? — Маглор принял из рук одного из Амбруссар бокал. — Как вы считаете? Как считаешь ты, король Фингон?

Близнецы, Карантир, Куруфин и Келегорм одновременно повернулись в сторону кровати. Маэдрос, и до того с блаженным видом изучавший точеные черты лица друга, улыбнулся.

Финьо пожал плечами.

— Я нашел вас всех, и тем исполнил свою задачу. Думаю, дальше судьба каждого из нас в наших собственных руках. Мы можем остаться. И мы можем вернуться. Почему-то я уверен, что если сейчас опустить лодку на воду, ее обязательно принесет к берегам Амана.

Маглор кивнул:

— Я тоже чувствую это. Клятвы нет. И мы… нет, пока не прощены. Мы очищены. Мы можем просить прощения!

— Решать нам, — негромко сказал Майтимо и шесть пар глаз повернулись к нему по неизбывной привычке младших. — Нам, — повторил он. — И я не буду делать этого за вас, братья. Каждый выбирает свой путь сам. Как наш отец, как Нолофинве и Арафинве.

В наступившей тишине было слышно, как бьются сердца. За окном сгущались сумерки, а братья все молчали, каждый думая о своем. Первым заговорил один из Амбруссар — и стало ясно, что эти двое успели все обсудить — то ли только что, пользуясь осанве, то ли еще неделю назад, когда только осознали себя.

— Мы выбираем Путь Людей, — сказал за двоих Питьяфинве, лицо которого вмиг стало строгим и серьезным. — Неизвестность манит нас, братья. Разлука будет рвать наши сердца, но противиться зову выше наших сил...

Финдекано не удивился. Он с самого начала ожидал от них чего-то подобного. Он мельком взглянул на Майтимо, и в сердце тут же словно впились острые колючки: Руссандола новость ранила.

— А я — возвращаюсь домой, — твердо произнес Куруфин. — Меня ждут.

Финдекано вспомнил тот самый день, когда он пришел к Таниквэтиль просить за друга, вспомнил склоненную голову Тьелпэ, и подумал, что Курво прав. Его ждали, и ждали с нетерпением. Но, пресветлые Валар, неужто с того дня прошел всего один год?! Казалось, что полжизни...

— Я тоже ухожу на неведомые пути, — сказал вдруг Морьо с кривой усмешкой. — Не бросать же их одних!

Финдекано с интересом взглянул на кузена. С черной окладистой бородой тот казался очень взрослым, старше всех присутствующих. Финьо подумал, что тот всегда был загадкой для братьев, да и сейчас продолжает преподносить сюрпризы.

Следуя негласным правилам очередности “наоборот”, все обернулись к Тьелкормо.

— А я пока не готов ничего ответить, — смущенно произнес он. — Я не знаю, как лучше, — он задумался. — Нет. Даже не так. Я не хочу ничего менять. Сейчас я на своем месте...

Атаринкэ положил руку ему на плечо.

— Тогда прошу тебя, брат, обещай, что мы еще увидимся…

Тьелкормо покачал головой.

— Я хотел бы…

Маглор допил свое вино, поднялся с пола и подошел к окну. На улице сильно похолодало, собирались тучи, в окна бился ветер.

— Значит, мы расстаемся? — произнес он глухим голосом куда-то в стекло.

— А что выбрал ты сам? — с тревогой спросил Майтимо.

Кано развернулся и обвел взглядом братьев.

— Я хочу домой, — Финьо с облегчением выдохнул — в выборе Майтимо он не сомневался, и ему было приятно знать, что тому не придется прощаться с любимым братом.

Майтимо кивнул, принимая выбор и обернулся к Финдекано.

— А ты? Мы?

— Ты знаешь ответ, — улыбнулся Финьо.

— Пожалуй… пожалуй, знаю.

* * *

ЭПИЛОГ* * *

В паре тысяч километров друг от друга, но точно в один день на свет появились мальчик и девочка.

Мальчик родился в красивом доме, который прятался в зелени загородного поселка за кованой решеткой с птицами. Его отец получил наследство от погибшего опекуна и с удовольствием занялся любимым делом, отдавая все время науке, а мать с таким же упорством посвящала себя семье: мужу и сыну. Это был долгожданный ребенок. Его любили и им гордились.

В холодном северном городе появилась на свет девочка. Она стала третьим ребенком в большой и дружной семье. Росла она добрым, светлым и нежным ребенком. Она была красива как ангел и одинаково мало похожа как на отца, так и на мать: светлые пепельные волосы, голубые глаза и белая кожа не часто встречаются и в ненецких, и в русских семьях…

Мальчик рано научился ответственности, был рассудителен не по годам и мудр.

Девочка умела любить всем сердцем, принося в дар саму себя в раскрытых ладонях.

История Финве и Мириэль начиналась заново...