Песнь бессмертия (джен)

Жил меж людьми один человек, и был поэт. Роста был огромного, силен и страшен, но все любили его. За то любили, что песни его были песнями радости, веселили сердце, а ноги заставляли пускаться в пляс. За то любили, что мог найти потерянное, утешить страждущего, озадачить мудрого. За то любили, что был бесстрашен, как любой из поэтов, за то, что мог, коли была нужда, к Предку воззвать, выйти на поле брани в обличье дикого зверя да голыми руками врага истребить. И за то любили, что не любил этого, не был воином в душе своей, а был мягок сердцем, добр и весел нравом.

Всюду его принимали и угощали, потому что, хоть был он в еде и питие неумерен, а все же где он, там всегда было и веселье, там звучал смех и застольные песни пели. За это тоже любили его.

Раз шел он лесной дорогой и встретил деву в черном платье, золотом украшенном.

— Знаю, ты поэт, — сказала дева. — Знаю, хочешь вдохновения, чтоб лучшие свои песни спеть и через то обрести бессмертие.

— Каждый желал бы этого, — так он ей отвечал. — Но не дается вдохновение тогда, когда хочет того человек. Лишь тогда, когда само пожелает, приходит оно — на пиру ли, в битве ли, на лесной ли тропе.

Спел он песню, в которой восхвалял красоту девы, и голос ее, и речи ее, и наряд ее.

— Ты тронул мое сердце, — сказала ему дева. — Пойдем же со мной, есть у меня напиток, дарующий вдохновение тому, кто выпьет его. Дам тебе испить его — и сложишь ты такие песни, каких свет до сих пор не слыхивал.

Всем сердцем возжелал поэт выпить обещанный ему напиток, но с девой не пошел. Помнил он легенду: напиток тот — священный мёд — охраняют жуткие чудовища. Порой выходят они из своего заколдованного логова да ходят по земле в человечьих обличьях, ищут, кого бы заманить к себе, чтобы там убить и съесть.

— Ты добра ко мне, дева, я благодарю тебя, — так он сказал и поклонился ей. — Но не могу я сейчас пойти с тобой: ждут меня люди, ждут меня дела.

— Нет такого дела, которое отвлекло бы поэта от его призвания. Значит, я ошиблась в тебе: ты не поэт, просто умеешь складывать песни, — ответила ему дева. — Но если есть в твоем сердце огонь, если есть в душе твоей жажда, то я укажу тебе дорогу ко мне. Как дойдешь до этого места, где мы нынче говорим с тобой, услышишь песнь мою. Иди на звук моей песни — и найдешь мой дом, меня и вдохновение.

Снова поблагодарил ее поэт и ушел, но ушел он с огнем в сердце и жаждой в душе. Хотел он выпить тот напиток, хотел обрести вдохновение, как сулила дева, и сложить такие песни, каких еще не слышал белый свет. Так сильно он этого желал, что решил пойти туда, куда звала его дева.

«Разве не разил я врагов без меча и без щита? Разве не знаю я, что такое ярость, священная ярость боя? Пристало ли мне бояться чудищ, когда манит меня моя судьба?»

Думая об этом, шел он к дому друга своего и пел песню о судьбе, о призвании и храбрости. Песню ту ветер принес людям, и люди записали ее и пели потом много лет.

Друг его был человек боязливый, робкий, но ученый. Руна радости была начертана над входом в его дом. «Радости всем», — говорил он, и сам служил радостным, добрым богам. За то любил его поэт, за то защищал как самого себя.

— Ты идешь, и грусть твоя идет перед тобой, а сомнения следом тащатся, — так сказал ему друг, как только его увидел. — Что случилось с тобой, какая печаль тебя гнетет?

Все рассказал ему поэт, ничего не утаил.

— Ты безрассуден, — сказал ему его друг. — Ты голову сложишь там. Но не мне вставать между поэтом и его судьбой, а потому скажи: чем я могу помочь тебе? Я слаб и мал ростом, я не умею сражаться, но если могу пригодиться тебе, возьми меня с собой.

Возрадовался поэт, и обнял друга своего, и сложил песню о дружбе и том, как эта дружба бывает велика. Ветер подхватил ту песню и принес людям, и люди записали ее и пели потом много лет.

Взял поэт с собой верного друга, взял крепкую веревку да верный лук. Пришли они к логову девы, а логово то — не скала и не дерево, в небо устремляется, ветвями шумит, песнь поет, а само ни живо, ни мертво. А высоко в той скале-не-скале пещера, а на пороге той пещеры дева стоит.

— Вот и ты, — приветливо сказала. — Мы с сестрами заждались тебя.

Махнула дева рукой, и вознесся он высоко, прямо к пещере.

— Если хочешь ты отведать наш священный напиток, то останься с нами, присядь, вкуси нашей пищи, спой нам свои песни.

И сел он за их стол, и начал петь им песни, да не простые, а сплошь заклинания, чтобы не заметили они, чтобы забыли, что не ел он и не пил за их столом, а лишь заглядывал в кубки: не таится ли в одном из них вдохновение? Но не было его, нигде не было.

Друг же его оставался внизу, неподалеку, превозмогая ужас свой, и сидел, и шептал молитву своим радостным богам, чтобы не заметили чудища веревки, привязанной к ноге поэта. И они не замечали.

Час пировали, два пировали, и пел поэт все новые песни, и так хороши были песни, что Пращур услышал его, и даровал ему зрение, и даровал ему чутье, и глянул он медвежьими глазами, и повел медвежьим носом, и понял, что дева солгала ему: нет здесь священного напитка, нет вдохновения, а только чудища и есть. Тут вскочил он из-за стола и бросился к выходу, а девы сбросили свои личины, обернулись чудищами страшными, с жалами да с крыльями, бросились на него, схватили, впились в него зубами.

Закричал он, воззвал к другу, но тот не услышал его, молясь своим богам. Обернулся он медведем, стряхнул с себя чудищ, но так велико было их число, что снова схватили они его, снова зубами впились.

Второй раз воззвал он к другу, и вновь тот не услышал его, молясь своим богам. Снова стряхнул он с себя чудищ, рванулся к порогу, а за порог уже не смог, не пустило его злое колдовство логова чудищ.

В третий раз, уже с самого порога, воззвал он к другу, и тот услышал его, и схватил веревку, и стал тянуть. Слаб он был и немощен, но боги пришли на помощь ему, и вытянул он медведя из пещеры, и стал тянуть его вниз, к земле.

Но одно из чудищ так и не отпустило поэта, так и впивалось в плечо ему, не давало спуститься вниз, пило его кровь. Взял тогда его друг лук и стрелы. Слаб он был и немощен, но боги пришли к нему на помощь, и натянул он тетиву, и выпустил стрелу, и стрела та пробила плечо поэту, а чудищу голову отсекла. Тогда иссякли злые чары чудовищ, и упал поэт наземь.

Встал он, не чуя боли, как всегда случалось с ним в пылу битвы, и рассмеялся, и спел песнь о том, как обманчива, но хороша жизнь и о том, как сладка победа, и ту песнь друг его потом принес людям, и люди поют ее до сих пор. Так обрел поэт свое бессмертие.