Звезды сказали (джен)

Копыта чешутся.

Спасибо, старик, но нечего там смотреть, они уже четыреста лет чешутся. Давай ещё кувшин закажем, полегче станет. Да не знаю я, что такое кашрут и можно ли тебе это пить. Три кувшина уже уговорили, поздно беспокоиться, тебе так не кажется?

Да, копыта чесались все это время. Сначала мы решили, что кто-то копытную гниль в племя занес. Козья болячка, тьфу ты. Бывали случаи. И в тот раз подумали, что тайный любитель козочек спускался-таки тайком с Пелиона в Иолк. А ведь старейшины хорошо накрутили виновным хвосты прошлой весной, должно было хватить.

Я тогда совсем жеребенком был, только-только от мамки отошел. Но помню все хорошо, даже слишком. Проклятый зуд не унимался. Не помогали ни чес о дерево, ни долгое стояние в воде, ни известные травы, ни неизвестные коренья. Самые дурные предлагали даже единорогу кровь пустить. Да только гон был в ту пору у зверья. Кому ж захочется получить в живот рогом, пусть и самым что ни на есть целебным.

Вот при ходьбе стихало, да. Чем больше бродишь туда-сюда, тем легче. А как остановишься, так вот она, чертова чесотка, тут как тут. В конце концов, а через пару недель он и настал, главную поляну стойбища утоптали, что твой солончак, и мы о него усердно стесывались. Старейшины совещались, посылали вестников в другие становища, а время шло. Наконец, из Дельф вернулись гонцы. Геракл богоравный, возвестили они, давно обосновался на Олимпе и проклял наше племя. Из-за одной поганой шкуры, из-за Несса, проклял.

Спасибо, добрый человек, тащи ещё один.

Охренеть, да? Несс был нам родней по дальней кобыле. Что стоило Гераклу проклясть его одного, или хоть с семьёй? Нет же, всех кентавров под одну гребенку пустил. Не знать, сказал он, нам покоя, не найти нам дом, пока чудовище премерзкое не засвистит. А чудовище непростое, кто взглянет на него — вмиг окаменеет.

Старейшины первой очередью, конечно, на Медуз подумали, кто ж ещё окаменением у нас славится? Послали к ним отряд малый, на разведку. Двое вернулись, статую третьего волоком притащили. Горгоны велели передать, что свистеть не умеют. А на осторожный вопрос, не они ли есть чудовища, оскорбились страшно. Гонцы еле ноги унесли — свои и товарища. Засмотрелся, бедолага.

В общем, пока послы по Элладе бегали, мы лес топтали. Свихнуться можно было, как чесалось-то. И я уж подумал, что и старейшины свихнулись, но совет они все-таки собрали. Речи вели длинные, нудные: так и так, надо искать чудовище, на месте сидеть — зуд копытный одолеет. Только себя изведем. Будем у всех спрашивать, не знает ли кто про страшилище со взглядом тяжелым, глядишь, подскажут, раз уж Дельфский наш Оракул не в курсе. Решили на север идти, в земли неизведанные.

Ай, убери эти ракушки, добрый человек, принеси свинины. Что? Старик, ты не ешь свинину? Да вы зажрались там. Ладно, пусть баранины принесёт.

Собирались мы, кстати, год, не меньше. Это только вспоминается быстро. Пока весь народ кентавровый в один табун сбили, пока разделили на отряды, пока договорились, кто главный, пока припасы... Зима минула, весна за ней, и только в Панемос мы двинулись на север.

Первым лежало на пути обширное Македонское царство. Там на троне был тогда Филипп Второй. Ну как на троне, больше на коне да в поле. Поле битвы, естественно. Фессалию, родину нашу, подмял под себя, на Афины нацелился. Умный был — знал, где хитростью, где силой, где подкупом. Тогда мы, кстати, первый раз и раскололись, остался в Македонии маленький отряд, всего-то пятьдесят голов. Сказали, зуд прошел, да и при деле они пришлись. Филипп их нанял золото перевозить, ворота смазывать, чтобы быстрее открывались. Ослы они, а не кентавры, раз подрядились на такое.

А еще в Македонии мы парнишку встретили. Как помню, Арес как раз красный взошел, к войне. Парнишка как парнишка, обычное дитя человеческое, а вот конь у него был непростой, в наших краях таких не видали. Огромный жеребец, чернее ночи, норовистый и строптивый. Хорошо хоть, в отряде, с которым я шел, кентавриц мало было, а то попортил бы нам породу вконец. Хотя пока старшой беседы с парнишкой вел, про чудовищ местных расспрашивал, молодухи-то жеребца в лес сманили. С тех пор у нас чернявых да строптивых в табуне прибавилось.

Отпустило нас проклятье, дало передохнуть. В Македонии мы надолго задержались, места благодатные: степи, травы, безлюдье. Не трогал нас никто, и мы никого не трогали. Паслись да охотились, мирная жизнь… Только время прошло, и копыта опять зачесались. Ну что, повздыхали — кто о доле горемычной, а кто о Геракле проклятом — и дальше отправились. Как раз вести подоспели о парнишке с жеребцом. Погибли оба далеко на востоке, недаром Арес предсказывал. Коня жалко, красавец был.

Сколько бродим? Долго бродим, старик. Кентавры живут долго и взрослеют медленно, мне уж столько лет исполнилось, что и не сосчитать. Вот, видишь, прибрели на край света.

Надо сказать, еще в Фессалии мы разделились. Негоже десятку тысяч воинов, да кобылам и молодняку без счету, одной дорогой пылить. Разбились на табуны по две-три сотни голов, а где и того меньше. Кинули жребий, выбрали дорогу — каждый отряд свою, но чтобы до другого отряда не больше дневного перехода. Это сперва. Страна неизведанная слишком большой оказалась, а нас слишком мало, что не потеряться, и слишком много, чтобы держаться близко. Потом, конечно, до других стойбищ и пять дней пути бывало, и больше того.

Шли по звездам. Финикийская звезда всегда на север кажет, а дальше азимут рассчитать — что копытом растереть, любой жеребенок умеет. Связь держали птицами, мелкое звериное колдовство всегда наше было. Приманил, пошептал, памятку привязал к лапе — все, жди ответа. Раз в год с дальних отрядов гонцы приходили — это праздник был великий. А были и такие непоседы, что ни к одному отряду не прибивались, а шлялись туда-сюда, голь перекатная. Зато новости привозили да рассказы о дальних странах, куда нам теперь и копытом не ступить.

Мой табун западнее пошел, в Олбанию. Странное было место, не слышал о таком? Вроде и те же македонцы, а совсем другие. Говорили как-то странно, на койне, но непонятно ничего. То вместо омеги омикрон скажут, то йоту не туда добавят, а то и вовсе пи в слове произнесут заместо каппы. И одевались не как греки: в синее, а поверх коротких хитонов носили повязку набедренную, хитро сшитую, длиной аж ниже колен. Может, оно по климату им и хорошо было, но задница должна охлаждаться, это все знают. Наливай.

Необычный народ был, говорю. Ходили медленно, говорили сквозь зубы, вечно чертили стилом на табличках и друг другу передавали. Мы то и дело видели — стоят несколько олбанцев вокруг такой таблички, каждый по очереди берет стило и пишет что-то, а остальные смеются и в бок друг друга тыкают. Читали одну, там кому-то предписывали цикуты выпить, потому что умом слаб. Такие в стране порядки. Чудовища нашего в Олбании не сыскалось, как ты понимаешь. А искали долго. Леса густые, места малообжитые, там и титан мог спрятаться, не то что чудовище неизвестное или отряды кентавров. Так что подзадержались мы в тех лесах, там я и в пору взрослую вошел.

Мы когда в поход вышли, старейшины решили, что нельзя кобылицам рожать, малыши нас в пути задержат. Но мы же не люди, по весне у нас гон. Потом переход летний, на зиму стойбище организовать, чтобы жеребят не поморозило, и снова в поход. Если места богатые были, две-три зимы на одном месте сидели. Пока проклятье копыта не припекало, тогда бросали все — и в путь, лишь бы зуд снять.

Так вот, в лесах олбанских у меня первый гон и был. Как полагается, подрались мы за кентаврицу белокурую, но не повезло мне, проиграл. Соперник мой ее покрыл. До сих пор красотку помню, стать ее, грудь… И копыто острое, которым она меня лягнула, когда я сзади подошел по крупу рукой провести. Увы, украли ту кентаврицу тевтоны через много лет. Помешаны были на светлых волосах. Варвары. А шрам покажу, хочешь? Ну не надо, так не надо.

Хорошо сидим, а? Аквитанское теперь редкость, ревнивые латины лозу побили. Пива мы со времен Трира в рот не берем. Только варвары пьют вина неразбавленными, но теперь мы сами варвары, а аквитанское никак не хиосское, его разбавлять — переводить зря.

Что в Трире было? Сейчас расскажу, история поучительная.

В Германию в аккурат перед Галлией мы зашли. Народов там живет видимо-невидимо, и у каждого племени свое государство. Но похожи друг на друга, прямо одна семья. Блондины голубоглазые, крепкие, высокие. Нас не боялись, на равных с нами боролись. А мы-то, мы-то… Стыд и позор.

Да, привели нас копыта в Трир. Основной отряд встал поодаль, а разведчики пошли в город через Черные ворота. Не скрываясь пошли, волшебство в Германии всем известно было. Да что там мы, кентавры, — единороги из Черного леса к людям запросто выходили. Да. Ушли разведчики — и нет их день, другой, третий... Вожак встревожился, собрал вторую группу, поставил меня во главе — большая честь, между прочим, — и отправил в город, узнавать судьбу пропащих. Замечу, что в Трир мы не от хорошей жизни попали. Год был неудачный, дичи мало, на зверье как мор напал. Вот и потопали к людям за едой да за слухами про чудовище.

Ну, вошли. Ворота совсем не черные были, кстати, светлый такой песчаник, но громадные. И город впечатлил. Мы таких крупных поселений давно избегали, несподручно было. И не пройти удобно — улицы узкие, и людей слишком много — разглядывают бесцеремонно, а кто порешительнее — и за хвост дернут. Никакого уважения. Так вот, пришли мы на главную площадь, нашли старушку бойкую, магичку. Слабая, необученная, но дело свое кое-как знала. Показала, куда наш десяток ушел, да сказала, с кем: со стражей городской. Двинулись мы, по сторонам смотрим: лавки, вывески, зазывалы. Харчевни сплошные. Золота у нас было немного, серебра — побольше, да и вещи на обмен кое-какие: шкурки и камешки самоцветные. И вот тут встал намертво самый младший из отряда моего. Не пойду, говорит, дальше, желудок к позвоночнику прилип, сено видеть больше не могу, мяса хочется.

Ну что делать, завернули в харчевню. Сесть не сели, не по нам лавки. Но хозяин споро передвинул столы, место освободил — и встали мы удобно, и облокотиться можно. Дали серебра маленько, и вынесли нам мяса хорошего, хлеба щедро — и пива местного. Я-то с пивом знаком, удалось жеребенком еще в Фессалии как-то у взрослых стащить. А молодняк мой, конечно, и знать не знал, что оно такое. Выпили. Еще попросили. Потом еще. Потом мяса…

Проснулись мы вповалку в каменном мешке. Все вповалку — и потерянный десяток, и мои красавцы. А воды — ни капли. И что на обмен несли, тоже пропало. Про золото-серебро и говорить нечего. За дверью охрана. Ну что делать, пришлось в свои руки дело брать, объясняться кое-как. Язык-то латинский в Трире не самый ходовой был, да и я ему не сильно обучен. На пальцах объяснились. Воды нам принесли, но не выпустили. Оказывается, во хмелю мы харчевню разгромили, буйные. Сидеть нам, сказали, до решения наместника. Карлусом Марсом того звали, как помню. Он, кстати, и велел ценности у нас отобрать и отдать бедным горожанам, что немало нас подивило. Неправильный был Марс. Наливай, ага.

Выпустили через два дня. Вожак сам пришел в город, один, поговорил с наместником. Вспоминать, как мы шли через город к воротам — понурые, расстроенные, с похмелья непривычного — по сей день не хочу. На людях вожак нас простил, а в стойбище, конечно, досталось нам и в хвост и в гриву. Спасибо наместнику, дал нам припасов, хватило до весны. Добрые они, германцы. Вот только пиво у них злое.

В Египте, говоришь, хорошее пиво? Вот там не был, не пробовал. А правду говорят, что Фивы пали? Ну тогда ещё кувшин закажем. Только не розового. Розовое не люблю. Дальше рассказывать?

Мир оказался велик. Это для нас, греческих выходцев, земля была неизведанной. На деле вышло, что и племен много, и войн, и городов, хоть и негреческих по виду. Кое-где боги были свои, герм и капищ знакомых мы не встречали. Старейшины надеялись, что, может, и проклятье гераклово свою силу потеряет. Но власть Олимпа простиралась далеко. Слишком далеко.

Иллирия была после Олбании. Красивая земля, а вот племена там жили разбойничьи. После мирных олбанских зимовок отряд наш снова был втянут в войну. Сначала пришлось биться, чтобы спасти собственную шкуру, а потом, издали, наблюдать, как грозные италийцы наголову разбили иллириев. Мы себе мирно жили в лесах общинами малыми, а латины государство строили. И воевали, а чтобы сподручнее воевать было, дороги делали, хорошие, каменные. У дорог и города росли, нам пришлось уходить глубже в леса. Казалось, весь мир поднялся с места и двинулся куда копыта ведут в поисках новой, лучшей жизни. Там, в Иллирии, мы впервые назвали Ареса Марсом. Подавай латинам чужих богов, своих не нажили. Только у наших, греческих, имена исковеркали на свой лад. Богоравный Геракл стал у них таким же богоравным Геркулесом. И что же? Проклятье зудное на нас так и осталось.

Кентавры врать не умеют, что ты! Вот недоговаривать мы мастера, этому мы от звезд научились, те тоже никогда прямо не скажут. Тот же Марс возьми: к войне он красный. Но не угадаешь, где битва будет: то ли в гон жеребцы друг другу морды набьют, то ли латины в поход отправятся границы расширять.

Гонцы из дальних земель добирались до нас редко, не каждый год. Новости приносили диковинные: в Иберии, что на дальнем западе, люди ходили черные. Вот прямо все черные, с ног до головы. Знаешь таких? Ах, сарацины. В твоей стране видал… Это ж ты откуда все-таки, старик? Ну так вот, наши сначала подумали, что эти черные — чудовища и есть, уж страшные больно на лицо. Но оказалось, неплохие ребята. Разбойники, конечно, но и мы не самый мирный народ.

С востока другие вести были. Отряд наш заблудший скифами прозвали. И правда, лучники там были отменные, с весьма злобным характером. Степи на востоке были бескрайними, малонаселенными, нам, кентаврам, по нраву. Прижились там скифы новоявленные, осели, если так о кочевниках говорят. Больше мы о них ничего не слышали.

Не хочу жаловаться, но чем дальше мы были от родных краев, тем было сложнее. Налей, а?

Мелкое звериное колдовство часто подводило — мы как будто на разных языках говорили с птицами. Да и племена человеческие греческий и латинский не жаловали, свои языки изобретали. Люди забывали про животных волшебных, про богов старых, про праздники, про жертвы обязательные. Кто своим богам молился, кто, как италийцы — наших, греческих, почитал, а потом до нас слухи дошли о племени южном, который решил, что бог на самом деле один.

О, знаешь о них? Расскажешь потом про бога этого, интересно, как он со всем миром в одиночку справляется. Дий вот не мог.

Так вот, магия менялась, лес менялся, дичь и та в силки непривычная попадалась, про травки-корешки вообще молчу. Сколько раз травились, хорошо хоть, желудки лошадиные держали. Но без смертей не обошлось, молодняк... Эх, вот теперь выпьем. Ты бороду-то подбери, смотри, всю в вине вымочил.

Шли мы медленно и скрытно, вдали от дорог, табун сильно подрос. Да, хвастаюсь, мои жеребята в нем тоже бегали, и были ничуть не хуже прочих. Но настал день, когда принято было решение разделиться. Меньшая часть табуна, кентаврицы и молодняк, отправилась на восток: тамошние земли, по рассказам, были вполне благодатны. А еще, говорили, не перевелись там чудовища, и мы не оставляли надежду услышать загадочный свист. Это раз.

В Иллирии в то время наместником был некий Цезарь Пушистый. Пушистый да ершистый, еще и языкатый. Казалось мне, что после Филиппа никто из наших на человеческие посулы не купится, но нашлись глупцы, что отправились вместе с ним в Италию. Кто перешел с Цезарем Рубикон, назад не вернулся. Это два.

А мы, кто остался, двинулись к западу. Эй, добрый человек, не мелочись, тащи уже сразу бочонок. Горазд ты на выпивку, старик. Говоришь, это я все выпил? Врешь. У меня даже язык еще ни разу не споткнулся.

О чем я еще не рассказал? О, Дакия, еще одна несчастная страна, завоеванная латинами. Это мы её по пути в Иллирию прошли. А вообще кентавры там давно живут, еще с мирных времен. Много золота, серебра и железа, есть чем торговать с гоблинами. Леса опять же. Но там, в Дакии, нашли приют и вампиры — волшебный народ. У себя на родине мы о них и не слыхивали. С дальнего востока они, вроде из той самой Индии, которую чуть не покорил черный жеребец. Не жеребец, конечно, а парнишка из Македонии, что это я. Диковинные они, вампиры. Кровь пьют, глаза отводят, отражений не имеют. Не живые и не мертвые, одним словом. Но с нами, кентаврами, общий язык нашли. На кровь не покушаются — говорят, горчит, а и мы в их охотничьи угодья не лезем. Каждое племя свою охоту ведет: кто на людей, кто на кабанов. А дома вампиры отстроили каменные, по латинскому типу. Зелья варят. На крови, правда, но что тут поделаешь. И нет, они не свистят. И не такие уж мерзкие. Люди похуже бывают.

А мы тем временем отправились в Галлию. Там тихо было, какой-никакой мир. Латины с галлами отвоевали уже. Да, а чего нас туда понесло — слухи пошли с севера о чудовище за морем. Самого-то его никто живьем не видел, а вот статуи даже Пушистому приносили. Да не чудовища статуи, а зверей и даже людей. Окаменевших, правильно. За каким морем? Да за этим, старик, за тем, что в это оконце видно. За Бретонским.

Сам знаешь, империя латинов огромна, да не все племена и города ей подвластны. Только тихо... Мы на деревушку галльскую однажды набрели. Суровая была зима, замерзли, как звери, копыта посбивали в кровь. И не больно-то хотелось к людям выходить, но гнали нас латины, за лошадиное стадо приняли.

Вожак тогда долго смотрел на вечернее небо, последний шалфей воскурил, а потом велел нам пойти в деревню и найти там звезду. Нашли, представляешь? Звездой был человечек, маленький, едва мне до зад… до крупа не доставал, в общем. Смешной, и в шлеме с крыльями. Он привел к нам друида. Так мы узнали, что в этой земле еще сохранилось волшебство. Друид нам о местных травах рассказал, зелья варить научил. Кроме одного, что силу давало гераклову. Это страшная тайна у него была.

Мы прожили в галльской деревне несколько мирных зим. Человек-звезда все попадал в приключения, когда один, когда с другом — толстяком немыслимым. Молодняк по первости того толстяка даже принимал за проклятое чудовище, представляешь? Когда пришло время, я с легким сердцем оставил в деревне тех, у кого уже не зудели копыта, а сам, с остатком отряда, двинулся дальше в путь.

Лягушек ты тоже не ешь? Нечистая пища? Как следует мыли, в трех водах. Ну, знаешь... А я вот возьму.

Куда пошли? Сперва искали чудовище в Галлии. Море нам не пересечь, и проверить надо было все слухи, даже странные. На юге вон говорили о страшном волке. Знаешь про такого? Нет? Мы в его владения не сунулись, обошли стороной. Страшен он был не только видом или нравом, а тем еще, что не всех жертв убивал. Если ловил кого-то в полнолуние — укушенный сам становился волком. Уж на что я не люблю людей, но их все-таки жалко. Участь страшная. Слышали мы, что и несколько наших собратьев, из тех, что пришли в эти земли раньше, были ранены в бою со зверем. Слава Дию и Артемиде, никто из них не стал лошадью с волчьей мордой.

Выпьем? Выпьем. Эй, красотка, мяса давай! Да, о женщинах, как тут не вспомнить...

Дев в Галлии видели. Блондинок прекрасных, даже тевтонцы почитали бы их за идеал. Но было у них и второе лицо. Если разозлить, обращались в Эриний. Да, в один миг — в уродину злобную. А так-то были красотки хоть куда, и многие наши жеребцы их на себе катали. Если кто из жеребцов после этого сам был сверху — так то их с девами дело, я не вмешивался. Нет, и они не гераклово чудовище, представляешь? А ведь почти подошли.

На юг мы не ходили, нет. И на восток далеко не забирались. Но слышать, конечно, слышали. Кто ж про склавян не слышал? Дикий народ! Про обычаи только вспомни: в домик забиться маленький целой гурьбой, да там избивать друг друга прутами и водой обливаться. Охотники они были великие, в этом им не откажешь. Зверю в глаз попадали, чтобы шкуру не испортить. А этому, между прочим, их, мы, кентавры обучили. Табун к скифам отправился, да так и не дошел, у склавян задержался. Говорят, неплохо прижились, хотя, конечно, не дают себя прутьями стегать, не скотина же какая. А облиться водой и в ручье можно, мы неприхотливые.

Впрочем, чем дальше мы забирали на север, тем чаще мне казалось, что в голосе ветра я слышу свист загадочного чудовища, казалось, что мы к нему приближаемся. Обманул меня слух. Это было море, свинцово-серое, вечноштормящее, широкое, непреодолимое…

Что говоришь, я поэт? Гекзаметром заговорил? Да все кентавры — поэты. Особенно после…. Какой был по счету кувшин? Не может быть. И здесь, на самом краю света, я нашел, наконец, отличного слушателя. Эх, старик, рассвет близок, послушай меня еще.

Столетия минули, друг, как покинули мы родину. Мир человеческий прошел перед нашими глазами — от рождения до смерти. Многих потеряли мы — в войнах и междоусобицах, из-за болезней или старости. И последний я остался — из тех, кто Фессалию покинул. Сам я уже не просто стар, самым старшим остался во всем кентавровом племени. Ко мне за советом посылают, у меня помощи просят. А мне и обратиться не к кому. Вести свой отряд через море — на погибель их тащить, понимаешь? А нам надо туда, звезды говорят.

Человеческие суда нам не подходят, мы в кормчие не годимся, не наша эта стихия, водная. Сирены-русалы давеча помощь предлагали: плоты через море провести. Отказался я. Знаю их природу неверную: утопят случайно или нарочно бросят посреди воды. Или так споют, что сам за борт шагнешь. Нет, нет им веры.

А магики тут слабые, да и чем друиды помочь могут? Их стихия — лес да камни. Вода же никому неподвластна. Взывал я к Посейдону, но море здешнее не в его ведоме, а может, и обессилел он. Так, волной плеснул. Мол, услышал. Но ни ветра попутного, ни судна подходящего не прислал, ни русалок не надоумил.

Слышал я, что человек какой-то, племени иудейского, проклят вечно бродить по свету. А мы вот вечно на берегу будем сидеть, пока от зуда с обрыва не попрыгаем. Что еще про иудеев слышал? Что племя их сорок лет бродило по пустыне. Человек их вел, Моисеем звали, из воды взятым. Ты чего вздрогнул? Я вот не пойму никак. Что ж он их водил так долго, звезд не знали, что ли? Говоришь, бог повелел? А я думаю, что Моисей тот водой, может, управлять и умел, да где ж ее в пустыне взять. Но я бы с ним поговорил. Вожак все-таки, такой же, как я.

Обидно, старик. Ведомо мне, что другие кентавры живут мирно в тех землях, куда их копыта привели. Где-то с людьми хорошо ладят, где-то прячутся поглубже в чаще. Но не зудят у них копыта, не чешутся. И только мой табун обречен скитаться, только нам проклятье гераклово жизни не дает. Звезды говорят, что там, за морем, есть для нас надежда. Веришь, я со звездами уже чаще говорю, чем со своими. И мнится мне, врут звезды. Если я с утеса в море прыгну — внукам-правнукам моим легче станет. И на этой земле они пристанище найдут.

Знаю, старик, негодные это мысли. Неправильные. Но уж скажу как есть.

До Итии-то трудно нам было скрываться, людское племя разрослось. А тут — магия как дома, место особенное. Вдоль побережья суденышки снуют. Вроде русалы недобрые — а с людьми договорились. Торговля процветает. Волшебная тоже, гоблины свою прибыль никогда не упустят. Три лавки гоблинские на одной улице! Видишь, и мы в одной харчевне сидим, хотя роду-племени разного. И не удивляется никто. Необыкновенное, говорю, место тут, Портус Итий. На картах человеческих нет его. И жители необычные. Ты вот, к примеру. А и здесь последние годы плохо нам. Копыта чешутся.

Кувшин почти опустел, да и рассвет близок. Пойдем мы, старик. До стойбища путь неблизкий. Почему я тебя в собеседники выбрал? Звезды все, старик. Три восхода назад взошла одна, особенная. Тут я в путь и засобирался. Знал, что тебя встречу. А ты и промолчал весь вечер, про себя ни словечка. Что же, видать, обманулся я. Пойду.

Да, потерпим мы, потерпим. Молодняк только жалко, а я-то привычный. Другого пути не видно. Ты путь видишь? Прямо через море? Смотрю, галльское вино для тебя слишком крепкое.

Да понял я, кто ты. Ты тот иудей, что звезд не видел сорок лет в пустыне. И сейчас не увидишь, уж солнце взошло. Да, силен ты, старик, в твоем-то возрасте — и столько выпить. Неумирающим будешь, Авмросием по-нашему.

Ну хорошо, есть бухта, вечером соберу табун, ты с нами будешь. А море что, расступится? Ты его раздвинешь? Море?

Да верю, верю. Звезды же сказали. Идем.