Он меня не отпускает (гет)

Мам, а ты говорила, что это пройдет.

Он ворвался в мою серую, обыденную жизнь, как фейерверк в холодное ночное небо — быстро, стремительно, не давая ни мгновения на передышку. Не столь красивый, слишком высокий, настолько, что кажется излишне худощавым, — но в его глазах можно не только утонуть самой, но и утопить весь мир, всю вселенную. Неромантичный, язвительный, но все, что бы он ни делал — любил, ухаживал, ненавидел, — все делал со вкусом. И убивал меня он тоже красиво — по миллиметру завоевывая мое сердце и выжигая капитулировавшие территории.

Мама, а ты говорила, что он несерьезный.

В общем то, так оно и есть. Он играл — в любовь, в ревность, в жизнь. Моя неприступность стала для него вызовом, и каждый сантиметр близости он завоевывал с новым азартом. Это как игра в покер, где о твоих истинных чувствах знают только твои карты. Его картами были мои мечты.

Он был проницательным. Догадался о том, что у меня нет шикарного телефона, и небрежно оставил в моей сумочке свой собственный мобильник с новой сим-картой, номер от которой знал только он. Сумел понять, что мне не хватает мужского тепла — у меня ведь нет ни отца, ни брата, — и сумел заменить мне вселенную.

Мама, а ты говорила, что он слишком грубый.

И ты опять была права. Он просто, без лишних слов, потянул меня за руки, когда я отказалась с ним танцевать, и закружил в медленном, но столь неуклюжем вальсе. Да, он был очень сильный.

А я рассказывала тебе, мама, как мы познакомились? Рассказывала, как он поспорил со своим лучшим другом, что сможет завоевать самую неприступную девушку в коллективе? И как он так внезапно вытащил меня на танц-пол во время корпоратива? А ведь это ты учила меня быть неприступной, мама. Ты учила не доверять мужчинам. Спасибо тебе за это… иначе он бы поспорил на другую девушку.

И первое впечатление он произвел на меня ужасное. Наглый, беспардонный, слишком яркий… и такой восхитительно влюбленный в жизнь.

Мама, а ты говорила, что он неверный.

Ты права. Он изменял мне, мама. Он был влюблен — в солнце. Смеясь, он говорил, что будь он богом — солнце стало бы его богиней. Я ревновала, мама, ревновала к солнечным зайчикам на его пальцах, ресницах. Он мог выйти на улицу и просто подставлять лицо лучам. Он целовал солнце, мама, а вот меня — никогда.

Смешно, правда, мама? Он никогда не целовал меня, не дарил мне цветы, не водил в кино. И даже не столь часто говорил со мной по телефону, а когда звонил, то мы просто молчали в трубку, слушая дыхание друг друга. При встрече он просто на мгновение сжимал мои пальцы, и глядел своими синими глазами прямо мне в душу. Он был дико ревнив, но всегда дарил мне свободу. А мне не нужна была эта свобода, мне нужен был ОН — полностью, до последнего вздоха, до последней улыбки. Такой странный, непонятный, но необходимый. Я вполне могла дышать, когда его не было рядом, но вот только смысла в этом процессе не видела.

Я рада, мама, что мне никогда не приходилось выбирать между вами. Я не уверенна, что смогла бы выбрать.

Итак, парень, влюбленный в солнце, в жизнь и мои волосы. Да, больше всего ему нравились мои волосы — и то только потому, что они были цвета солнца. Я до сих пор не знаю, любил ли он меня.

А ведь я до конца не понимала, почему каждый день для него был, словно праздник. Почему он улыбался каждому солнечному лучу, полной грудью вдыхал порывы ветра. Почему спешил жить всем своим существом. Просто в его медицинской книжке хладнокровным, неровным почерком был выведен его и мой приговор — «врожденный порок сердца». Какое циничное прозвище для смерти…

В могиле он смотрелся несуразно.

У него никогда не бывало такого выражения полного покоя на лице. Он же кипел жизнью, мама! Спокойствие никогда не было его коньком. Я видела это лицо полным гнева, ярости, насмешки, смеха, но никогда — умиротворения.

Могила сделала его тихим.

Может, поэтому он так спешил жить. Знал, что его горячее, неспокойное сердце имеет короткий срок годности. Слишком короткий для него.

А знаешь, что он сказал мне во время нашей последней встречи? Я не держу тебя, малышка. Это ты держишься за меня всем своим нутром. А не стоит… ведь однажды и я могу и не отпустить. И теперь он не отпускает, мама.

Я хотела бы быть солнцем, мама, чтоб хоть иногда его целовать. Я хотела бы быть воздухом, чтобы струиться с его кровью по венам. Я хотела бы быть цветами, похороненными вместе с ним под землей. Я хотела бы стать землей, чтоб навсегда замуровать его в своих объятьях.

Я была пустым стаканом, мама, а он — коллекционным дорогим вином. Я — Вселенной, а он — моими галактиками. А теперь стакан треснул. И начался медленный, но необратимый апокалипсис.

Я никого больше так не полюблю, мама. Никто не сможет заменить мне не то что мир — существование.

А помнишь, мама, ты нехотя заметила, что он грациозный? Ты абсолютно права.

Он грациозно обвил каждую частичку меня.

Мама, он меня не отпускает.