Пять дел стажёра Поттера (джен)

День четвёртый

— Поттер, ты уверен что это все люди, у которых был доступ к твоему дому? — Браун недоверчиво глянул на список из трёх имён.

— Уверен, — сказал я и снова потёр бок. Там было красное пятно, вот надо же, что меня разбудило, и я теперь все время касался его пальцами. Состояние было, будто я всё ещё сплю.

— Не понимаю, ты параноик или просто нелюдимый такой? — Браун посмотрел на меня, будто ему и правда было интересно.

— Сэр, это имеет отношение к смерти моего домовика? — спросил я и отвернулся, не слушая. В коридор набилось слишком много людей, это меня нервировало. И они обсуждали смерть Кричера.

— Ого, у этих штук кровь тоже красная.

— А ты думал, зелёная? — и развесёлый смех.

Я шагнул к ним. Сам не знаю, что бы я сделал, но Браун удержал меня за плечо:

— Оставь их, они работают. Подожди меня минутку, и отправимся в Министерство. Думается мне, ты не всё рассказал.

У меня перед глазами всё сделалось красным, от злости, наверное, или на мантии аврорские насмотрелся, или от крови, заляпавшей стены — хотя она-то уже не была красной; я просто вышел из дома, думая, что вот теперь-то я туда никогда больше не вернусь. Прошёлся до конца дорожки и достал из почтового ящика плеер. Сел прямо на влажную траву, воткнул наушники и включил музыку. The Verve завели оркестр, а я откинулся на столбик почтовый и страшно жалел, что так и не начал курить.

Cos’ it’s a bittersweet symphony this life...

Из дома вышел Браун, запрокинул голову к небу, постоял так пару секунд и пошёл ко мне.

...You know I can’t change, I can’t change, I can’t change...

Он встал рядом и что-то говорил, я смотрел на его лицо и не пытался разбирать слова, только прибавил громкость и просто слушал песню.

I let the melody shine, let it cleanse my mind, I feel free now...

Очисти разум, Поттер, освободись, и поймёшь, что ему нужно от тебя, зачем был этот страшный подарок, к какой двери тебя ведут.

Браун вдруг сел на корточки и взял меня за руку. Я даже удивиться или возмутиться не успел, как меня завертело и сплющило — аппарация.

И перед глазами появился пол в мелкую чёрно-белую клеточку. Я еле успел подставить руки, чтоб не разбить лицо. Очки слетели и противно звякнули, под бедром что-то хрустнуло, и я понадеялся, что сустав, а не плеер; стало совсем тихо.

— Вставай, стажёр, — сухо сказал Браун и добавил: — Репаро.

Я надел целые очки и ощупал плеер — вроде жив. И только потом встал.

Браун притащил меня в Аврорат. Не на тот этаж, где проводились занятия, а на первый подземный, где стояли зачарованные клетки.

— Я арестован? — вяло поинтересовался я.

— Есть за что? — Браун даже не удивился. — Тогда выбирай камеру на свой вкус.

Я стал обматывать плеер наушниками. Хотелось, конечно, демонстративно так зайти в камеру, захлопнуться там, и пусть весь мир идёт мимо. Но это было бы детским поступком, поэтому я по-взрослому молчал.

— Пойдём, — сказал куратор и двинул в сторону двери.

Мы дошли до клетушки дежурных; Браун шугнул незнакомого аврора и уселся за старый обшарпанный стол. Я поискал взглядом стул, не нашёл и оперся о стенку.

— Меня очень интересует, Гарри, что ты можешь мне рассказать. Я не спрашиваю, хочешь ты или нет. Сам понимаешь, после такого утра я на законных основаниях могу вывернуть твои мозги наружу и разложить по полочкам.

Я понимал, только и вправду не знал, как начать.

— Поттер! — рявкнул Браун.

— Он говорит со мной, — я пожал плечами. — Кукловод. Мысленно, без зрительного контакта. Он говорил, что собирается сделать мне подарок — я думаю, сэр, это был Кричер. То, что он с ним сделал. Это и был подарок.

Браун удивился, ну по крайней мере высоко поднял брови:

— Ты мечтал о мёртвом домовике? Или просто о его голове?

— Это традиция такая, — пояснил я. — В доме Блэков домовикам отрезают головы и выставляют в ряд. Ну тех, что верно служили. Кричер мечтал об этом, а я бы в жизни не смог...

И после его смерти не смог бы, подумал я, и снова меня догнало — Кричер уже мёртв. Взмокли ладони. Браун спокойно продолжил:

— Что ж, теперь одной проблемой у тебя меньше, зато налажал ты... Тот старик был магглом. Мы поняли, что кукловод — хорошее, кстати, определение — жив и на свободе. Если бы ты сразу рассказал... Что ещё?

Я вздохнул и выложил ему про свои глюки. То есть не глюки, конечно, но как это ещё могло выглядеть? Браун перебил меня несколько раз — уточнял зачем-то, видел ли я такую мантию на Дамблдоре раньше, точно ли два Сириуса были одинаковыми, делал пометки в блокноте, и мне как-то даже стало легче — может, они уже имели дело с таким, может, знают, как его остановить.

— Ну и хрень, — буркнул Браун и поднялся. — Передам в ОТ. Тебя вызовут, а пока — на занятия.

Фэй и Грег уже ждали в аудитории. Гойл, по обыкновению, дремал на парте, но вскинулся, когда мы вошли, и вытаращился на меня. Ну да, видок был ещё тот. Фэй тоже казалась невыспавшейся, а то и нездоровой — сидела, вяло переплетая косу.

— Курсанты, на будущее, — Браун обвёл нас троих строгим взглядом. — Если происходит что-то непонятное, обращайтесь ко мне. Не будьте как Поттер, — и на меня кивнул. А я сел за парту и старательно чувствовал себя идиотом.

— Что случилось-то? — спросила Фэй и присела со мной рядом. Я чуть не задохнулся, она, что ли, с каждым днём всё больше на себя этой гадости льёт? Мне назло? — Опять маггла прикончили? Подумаешь. Чем больше самоубийц, тем меньше самоубийц.

Это прозвучало как-то не так, и я уставился на неё. Фэй незнакомо щурилась и смотрела на Брауна с неприязнью.

— Стажёр Данбар, — сказал Браун, и я увидел, как он потянулся к волшебной палочке. — Два шага влево.

— Легко, милый, — она широко и безумно улыбнулась, спрыгнула с парты и сделала два танцующих шага к двери. А затем я даже не успел увидеть, что произошло, но Браун уже лежал ничком, лицо вывернуто; Фэй сидела у него на спине, а из пустых глазниц мёртвого куратора текла кровь.

— Фэй? — я не знал что сказать, но обнаружил себя осторожно высовывающимся из-за парты, с крепко зажатой в руке палочкой.

— Да, Гарри? — Фэй разглядывала свои пальцы, с них текло: по ладони, по запястью и под манжету красного свитера.

Дверь в аудиторию тряхнуло, но Фэй махнула в её сторону рукой, запечатывая, забрызгивая кровью.

— Ну вот, — протянула она, манерно растягивая слова. — Уже тревога. Как неловко всё вышло!

— Ступефай! — вынырнул я на мгновение. Фэй улыбнулась той же незнакомой улыбкой и покачала головой — естественно, там уже был щит и, понятное дело, неестественно мощный. У меня дрожь шла по спине, и очень, очень знакомо.

— Гарри, — укоризненно покачала Фэй головой. Она будто состарилась разом на пару столетий, подумал я. — Ну что тебе эти люди?

— Ты же гриффиндорка, — сказал я беспомощно. То, что происходило, не укладывалось у меня в голове, и снова было чувство, будто я так и не проснулся.

— Ваше деление на факультеты всегда казалось мне нелепым, — сообщила она. — Вот, посмотри на последнего из Гойлов, — и Фэй качнула головой в сторону сидевшего на корточках за соседней опрокинутой партой сосредоточенного Грега. — Он из дома Слизерина, однако делает одно с тобой дело. О, ты ведь об этом не задумывался, ты смотрел только на его плечи.

Я даже не поморщился. Да, это правда, и что?

— То, что он намного проще относится к смерти магглов, как и положено чистокровному. Единственная ценность этого мира — мы, маги. И только мы достойны...

Она не успела закончить. Грег метнул ей в голову стул. Из-за парты, мгновенно и без замаха.

Если я в него уже влюбился, то правильно сделал.

Фэй откинуло от куратора на дверь, и та распахнулась; аудиторию наполнило красным — в глазах рябило от мантий ворвавшихся авроров.

А я смотрел на два тела. Стул проломил ей череп, теперь в бордовой луже плавали серые островки и белые осколки. Наверное, меня должно было замутить.

Идиот, думал я, что же раньше не догадался — могущественный, безумный, он же и подсказку мне давал: не все мёртвые действительно мертвы!

* * *

Дадли первым занял кресло, и я развалился на диване. Я был пьян, я всё ещё был в совершенном шоке, и когда думал о том, как мы воевали из-за удобного места, — нервно хихикал. Неужели это могло быть важно? В голове шумело и плясало, в животе всё-таки тошнило, хотелось свернуться клубком и опять ничего не чувствовать. Прекрасное же было время.

— Эй, Поттер, не грузись, — сказал Дадли, а я только отмахнулся и взял следующее пиво. Этот день меня ещё не скоро отпустит.

Я подполз тогда к Фэй — наверное, хотел посмотреть в глаза, но не стал. От мёртвой Данбар несло мандрагорой, вдесятеро сильнее, чем от живой Фэй, и я был уверен, что тело рассыплется пеплом, как пропахший чесноком Квиррелл. Поэтому я бочком обошёл её, авроров, и прошёл дальше в коридор, где меня и взяли в оборот криминалисты.

Поскольку я твёрдо решил не быть как Поттер, я рассказал им всё, от Limp Bizkit до своего предположения. Потом выложил то же самое, слово в слово, в присутствии вызванных спецов ОТ.

— Подожди, — сказал незнакомый мне пожилой аврор, когда я наконец умолк. — В метро ты был один?

— Ну да, — подтвердил я. — Я же знаю, как пользоваться подземкой.

— Да Браун с ума сошёл, — фыркнул другой, помоложе, я видел его на практике — Смит? Симпсон? — Кидать курсанта на такое дело, в одиночку. Спасибо, Гарри. Теперь этим займутся наши отделы.

Хотел бы я знать, где они были раньше. Хотел бы я верить, что они мне поверили. Я повернулся и побрёл к своим.

Гойл был спокоен, по крайней мере с виду, это было здорово. Он излагал связно, деловито и сосредоточенно; я в конце концов обнаружил себя сидящим за столом в каком-то кабинете с чашкой горячего чая в руках. Кто мне его принёс? Пить я не рискнул, параноик, только руки погрел. Когда выпустили, направился к Дадли, куда же ещё. Оставалось только ждать.

А на выходе меня снова поджидал Грег.

— Ты молодец, Поттер, — сказал он. — Грамотно её отвлёк, спасибо, — и руку мне протянул.

Отвлекать я мастер, да. И отвлекаться. Я машинально пожал руку, а он сжал мою ладонь, не отпуская, и я посмотрел ему в лицо — ну чего?

— Ты классный, — улыбнулся Грег.

— Угу, ты тоже, — пробормотал я, выдернул руку и смылся, лопатками чувствуя его взгляд.

И эти слова Грега были лучшим, что случилось со мной за последние несколько дней.

Я так Дадли и сказал.

— Знаешь, Поттер, — покачал тот головой. — Ты уверен, что ты классный именно в том смысле, а не просто — оу, ты такой милый, друг мой?

— Чтоб я знал, как это выяснить, — ответил я. — Но сам Грег мне точно нравится. Вот когда я был в его теле — не очень нравился.

Пришла очередь Даддерса давиться:

— Когда это ты успел?

— О, ещё на втором курсе, — отмахнулся я. — Да я тебе рассказывал, мы тогда оборотку пили.

Дадли шумно выдохнул, а я захихикал. Мой кузен был очень забавным типом. Он всё убеждал меня, что понять ориентацию невозможно до тех пор, пока не попробуешь оба варианта. Ну и добавлял, что в моём случае и один — фантастика. Печально, но он, похоже, был прав.

И тут раздался требовательный стук.

— Пицца, — ласково сказал Дадли, вставая с кресла. — Я плачу.

А у меня уже успело заколотиться сердце, провалиться куда-то и вернуться обратно. Я был уверен, что вот нас и нашли неприятности.

— Даддерс, — раздался знакомый недовольный голос. — Хорошо, что мама не видит, на кого ты похож и на что похожа твоя квартира...

Я встал с дивана и приветственно махнул рукой:

— Здравствуйте, дядя Вернон.

Конечно, не был я рад его видеть. Вот честно, не видел несколько лет и еще бы сорок раз по столько же.

К тому же он-то не изменился совсем. Поседел немного, но на его соломенных волосах седина была не слишком заметна; то же китовье сложение и пластика моржа. Сейчас зафыркает, нависнет угрожающе и нальётся кровью. Когда он читал нотации надо мной, мелким, я считал про себя до ста, до тысячи; и было тоскливо, потому что неизвестно было, сколько вот так простоишь и чем, помимо вечного чулана, это закончится. Потом я просто представлял, что будет, если он внезапно лопнет. Сейчас-то не нависнет, я не ниже его буду. А все равно вид дорогого дяди нагонял тоску.

Вернон остановился, одной рукой схватился за сердце, другой за Дадликово плечо:

— Это ещё что такое? Что ты тут делаешь, негодный мальчишка? — и тут же увидел стол, заставленный бутылками. Сегодняшних там было не так уж много, но Дадли не любил уборку. Точнее, так и не привык, что порядок сам по себе не наводится.

— Папа, не волнуйся!

— Я не волнуюсь. Я в бешенстве! Этот испорченный человек спаивает тебя! — у Вернона стремительно наливались кровью глаза, а усы уже встопорщились, и сам он напоминал злобного моржа больше даже, чем в детстве.

— Папа, — твёрдо сказал Дадли. — Гарри пришёл ко мне, он всегда желанный гость в моей, — он прямо подчеркнул это «моё», — берлоге. И будет.

Он не колебался даже. Но мне было ужасно неловко смотреть на красного Дадли и не менее красного, хватающего воздух ртом его отца.

— Я, пожалуй, пойду, — сказал я негромко. — Простите.

— Останься! — сказал Дадли. И в один голос с ним прорычал Вернон:

— Проваливай!

— Я сам решу, с кем и когда общаться! — разозлился Дадли окончательно. Он отошёл от отца и встал, скрестив руки на груди. А дядя Вернон стоял напротив него в той же позе. И пока они были заняты друг дружкой, я хотел тихо слинять. Вот ещё не хватало участвовать в семейной ссоре, я их переел уже.

— Ты мой гость, и ты останешься! — рявкнул Дадли на меня.

— Эй, — миролюбиво сказал я. — На меня-то чего орать? И вообще, мне и так пора, пойду, э-э-э... по делам.

— Испорченное семя, — прошипел Вернон, окончательно багровый. — Не приближайся к моему ребёнку!

Угу, ребёнок, выше и шире папочки.

— Да-да, — сказал я послушно. — Незаметно убираюсь.

Но Вернон вдруг повернулся ко мне и пристально посмотрел, будто впервые увидел:

— Я никак не могу понять, почему ты позволяешь этой сальной горе так с тобой разговаривать, — сказал он медленно, удивлённо и даже немного меланхолично. — Всего лишь маггл, низшая ступень эволюции, которая нужна нам только для того, чтобы стоять выше.

— Папа? — спросил Дадли, осторожно дотрагиваясь до его руки. — Ты что такое говоришь?

Вернон легко махнул рукой. Дадли отнесло на другой конец комнаты и прижало к стене. Его ноги не касались пола, и он дрыгал ими, как будто танцевал. Надо же, подумал я, как вовремя предупредил Дадли не спускаться в метро, хоть что-то сделал вовремя, а то он точно был бы сейчас на месте Вернона, а я был бы беспомощен совершенно, я же в жизни не смог бы на него руку поднять. Хотя и так — что я могу?

Я откашлялся.

— Геллерт Гриндевальд?

— К вашим услугам, — лицо Вернона растянулось в улыбке, и он пальцами ощупал свои щёки и усы. — Как же это неудобно, — поморщился он. — Столько лишнего в организме. Волосы, жир, складки, бр-р-р, — его передёрнуло. — Одним словом — магглы.

— Папа, — крикнул от стены Дадли. — Что с тобой? Гарри, сделай что-нибудь!

— Зачем вам мой дядя? — спросил я, раздумывая. Врукопашную не вариант. Или я поврежу дядю, или наоборот, это меня никак не устраивало. Заклинаний — таких, чтобы не причинить вреда, — тоже не особо много, да и попробуй успеть. Гриндевальд быстр, как дьявол.

— Мне он совершенно ни к чему, — пожал он плечами. — Да и тебе не нужен. Я же просто всё делаю для тебя, ты понял? Всё только для тебя, Гарри. Кстати, ты ещё не поблагодарил меня за подарок и не сказал, как он тебе понравился, — Гриндевальд с интересом уставился на меня, слегка склонив голову на бок, как толстая сова.

— Кричер? — зачем-то уточнил я. Глаза застилало. Знал, о чем сказать, ублюдок, чтобы привести меня в бешенство, мне казалось, что вот ещё минута, и я не выдержу и кинусь на него, и плевать, в чьём он там теле. В то же время я понимал, что он просто рассмеётся. Я мог только тянуть время и думать. Не кидаться же стульями. Да я как-то и не Гойл, чтобы черепа ломать, силы не хватит. Не поддамся.

— Почему ты его убил?

Вернон-Гриндевальд поднял брови:

— Ты принял мой дар, но так его и не понял? Гарри, друг мой, этот домовик держал тебя привязанным к дому на Гриммо, который ты ненавидишь. Я освободил тебя.

— Я не просил об этом.

— В этом суть подарка. О нём не просят, его получают с благодарностью.

— Ты совсем больной? — не выдержал я. — Как смерть близкого человека может быть подарком?

— Гарри, Гарри, зачем же такая аффектация? Зачем говорить о существе, как о человеке, это неправильно и нездорово. А смерть может быть не худшим подарком, чем жизнь. Вот, например, возьмём этого борова...

И он реально взял себя за горло и сдавил:

— Смотри внимательно, Гарри. Это то, что ты хотел сделать сам, много-много раз, но так и не смог, — прохрипел он, а я смотрел на побелевшие пальцы, впившиеся в красное горло. — Тебе ведь станет легче, если не станет этого маггла?

А чёрт его знает. Я не ненавидел Вернона — давно уже. Но смотрел и не мог пошевелиться.

— Гарри! — отчаянно закричал Дадли. — Он умирает, он умрёт же!

Я очнулся. Быстро взмахнул палочкой:

— Империо!

Тёплая волна прошла по руке и втянулась в палочку. Наверное, я не очень хороший человек, подумалось мельком, раз уж всё, что смог придумать, — Непростительное. А Вернон застыл. Дадли отвалился от стенки и кинулся к отцу.

— Отпусти себя и начни дышать спокойно, — приказал я. В первую очередь тело, да. Подошёл поближе и вгляделся в пустые глаза: кукловод оставил свою марионетку.

— Если почувствуешь, что тобой управляют, то тут же уснёшь, — приказал я. Вот я тормоз, конечно. Дядя как подкошенный рухнул на голые доски пола и блаженно захрапел.

— Папа? — испуганно позвал его Дадли.

— С ним всё будет хорошо, — виновато сказал я. Кузен посмотрел на меня, как смотрел в детстве. — Прости, Даддерс.

— Я попробую, — ответил он, помолчав, и отвёл глаза.

Мы положили Вернона на диван, я не рискнул применять Мобиликорпус при Дадли, кажется, ему и так хватило.

Быстро попрощался и ушёл. Я знал, куда.

* * *

Я глубоко вдохнул, будто перед нырком — а ведь я даже моря не видел почти никогда, подумалось — и неторопливо вошёл в стеклянные двери Тоттенхэм хэйл. Всё элементарно, да. Есть башни, которые растут вниз. Есть люди, которых нужно уничтожать раз за разом, и никогда не будешь уверен, что всё закончилось. Есть простая истина — нет никого между тобой и тем, что ты должен сделать.

Свет в трубе был тусклым, как от слабых лампочек в чулане под лестницей. Ничто повторяющееся не приносит добра, это я уяснил. Только делается хуже.

Я подошёл к турникету, и тот приглашающе открылся. Меня здесь ждали, я не ошибся.

— Добро пожаловать, мистер Поттер, — уже знакомо улыбнулся стоящий возле эскалатора охранник.

— Сука, — сказал я и поехал вниз.

Лента справа поднимала людей, и все они на меня пялились. Одна девушка вытянула вперёд и вверх руку и так и ехала, глядя мне в глаза. Я не понял, что она хотела мне сказать, но пожилая леди начала неистово лупить её своей маленькой сумочкой.

Между висками хихикнуло, и я мотнул головой, прогоняя это.

— Гарри, Гарри, — покачал головой проехавший вверх молодой человек в пиджаке.

— Ты меня расстраиваешь, — прошамкал старичок, придерживая слуховой аппарат.

— Я думал, мы друзья, — подмигнула девочка на руках у папы.

А ведь я могу не слушать. Я размотал плеер, воткнул наушники в уши и нажал на кнопку, надеясь, что батарейки ещё не сели. Проигрыш, а за ним Брюс Дикинсон вкрадчиво завёл песню про страх темноты, и это была последняя песня с ним в качестве солиста Iron Maiden. Я ехал и обалдевал, почему в такие минуты в голове всплывает такая ненужная информация. Дадли наслушался, не иначе. Девяносто третий или девяносто второй год? А вот этого точно уже не помню.

Эскалатор закончился, и я встал на платформе, чуть сместился к центру, чтоб не мешать никому. Поездов не было с обеих сторон, а вниз всё спускались люди, их становилось всё больше, а мне всё неуютнее. Лампы наверху вразнобой замигали.

When the light begins to change

I sometimes feel a little strange

A little anxious when it’s dark...

— Ничего я не боюсь, — сказал я в никуда, точнее, подумал — а произнеслось вслух. Или нет?

— А я тебе не верю, — повернулась на мгновение девушка в красном коктейльном платье. Видать, всё же вслух. Свет припадочно заморгал и погас.

Fear of the dark, Fear of the dark

I have constant fear that something’s always near

Стало темно и совсем тихо. Я никогда не боялся ни темноты, ни того, что она могла бы скрывать. Плеер замолчал. Сдох.

Из тоннеля показался поезд. Это не был обычный поезд — всего один вагон, он не светил прожекторами и стал виден, только когда выкатился на станцию — тусклые лампы внутри. Замедляясь, подъехал к началу перрона, выхватывая из толпы лица. Пустые, ничего не выражающие, и я знал, что дело не в игре света. Открылись двери, и люди начали заходить внутрь. Те, что остались на платформе сзади, тоже двинулись — просто падали на рельсы один за другим, молча, с глухим стуком. Как же он силён, сволочь, держать столько народа. Правильно Волдеморт его убил. То есть неправильно убил, конечно, или вовсе не убил, раз он всё ещё жив, а то пришлось бы признать, что Волдеморт сделал хоть что-то хорошее в своей поганой жизни.

Вагон был уже почти забит. Двери, кроме одной, плавно закрылись. Я даже не удивился. Вздохнул и втиснулся последним. Мы резко тронулись; на меня навалился мужчина в костюме, похожий на манекен дорогого модного магазина. Мигнул свет, меня завертело и затошнило, и вагон тут же выкатился на незнакомую станцию. Чёрт, это же невозможно. И такая аппарация, и эта станция, её не было в лондонском метро, я мог бы поклясться.

Я вышел из вагона на бледную плитку, один. Больше никто не двинулся. Здесь хотя бы было светло, но так же тихо.

— Кто здесь? — спросил я, и для меня самого вопрос прозвучал совершенно идиотски.

— Угадай, — раздался знакомый голос откуда-то из-за колонны. Я почувствовал, что у меня шевелятся волосы. Надо же, всегда считал это выражение фигуральным.

— Рон?

— Да, милый.

Мы не виделись с лета, и я со всеми этими событиями забыл о своём лучшем друге. Я его бросил, стукнулось в голове. Бросил. Эй, это не мои мысли.

Я обошёл колонну.

Рон сидел на полу, обняв свои колени. Он посмотрел на меня чужим взглядом и улыбнулся:

— Не ожидал?

— Нет, — сказал я пересохшим ртом. — Почему Рон?

— О, он прекрасен. А главное — рыжий.

Выглядел он хуже, чем Фэй, даже когда та уже не была живой. Полупрозрачные голубые глаза, почти чёрные тени под ними, многодневная рыжая щетина. Он медленно поднялся и привалился к колонне, сгорбившись, а я заметил, как он похудел.

— А это тут при чём? — спросил я устало. Вот правда, Рон, и под контролем, меня просто добил.

— Ты так и не понял, — восхитился он. — Ты ведь правда не понял, зачем всё это было!

Рон откинул голову назад и дико захохотал. Я достал палочку. Вдруг сработает и сейчас.

— Империо!

Не сработало. Он перестал смеяться и посмотрел на меня:

— Какой же ты смешной мальчик.

Моя палочка просто не работает тут, понял я. Только его магия. Плохо.

— Здесь нет публики, на которую можно играть, — сказал я. — Ты постоянно роешься у меня в голове, не притворяйся, что удивлён моей недогадливостью.

— Но это правда забавно! — воскликнул Рон... То есть Гриндевальд, конечно, чёрт, как это сложно. — Всё лежит у тебя перед носом, а ты смотришь в небо.

— Сейчас перед моим носом только психопат, захвативший моего лучшего друга, — я сжал кулаки. Я не чувствовал себя без палочки более беззащитным, чем с ней. Неудивительно.

— Всё же не туда, — покачал Гриндевальд головой и даже языком поцокал. А затем вытянул руку: — Смотри.

Я посмотрел в нужном направлении: ничего там особенного не было. Просто гора какого-то мусора.

— Да подойди ты ближе, — с отчётливым раздражением сказал Гриндевальд, и ноги будто сами отнесли меня туда.

Это был не мусор. Алтарь, будто спаянный из костей, на котором стоял магический портрет Альбуса Дамблдора, с небрежным чёрным мазком поперёк рта.

— Профессор? — одними губами сказал я. — Что ж вы не рассказали через другие портреты?

Нарисованный Дамблдор обвёл вокруг себя руками, и вокруг его тела замерцал купол.

— Блокирует. Понятно.

— Ну хватит, — Рон подошёл и встал чуть позади, скособочившись и склонив голову набок. — У вас ещё будет время для долгих бесед, я гарантирую.

Мне очень не хотелось этого делать, правда.

Я резко локтем въехал ему в солнечное сплетение, и пока тело Рона хватало воздух ртом, схватил его за волосы и с размаху ударил лицом о колено. Он упал, из носа потекла кровь, а я едва подавил в себе желание броситься рядом на коленки и просить прощения. Вместо этого я прижал пальцы к его горлу и подержал так с минуту, пока он окончательно не вырубился.

Ну что ж, он теперь как бы в безопасности. Я вскочил, озираясь. Надо было одновременно вывести отсюда Рона и людей, которые так же молча стояли в вагоне.

Внезапно голова взорвалась какими-то раскалёнными осколками изнутри, они прошивали мозг, глаза, виски — вообще всё, перед полуослепшими от боли глазами мелькнуло что-то серое, и я потерял сознание.

День пятый

Что-то вяло жевало мою ногу. Прикусило беззубыми челюстями и пыталось перетереть кусок голени со штаниной. Было всё же больно, но недостаточно для того, чтобы я смог этой ногой дрыгнуть, отгоняя неведомое животное. Даже глаза открыть — и то было страшно лень. Но я ведь стажёр, будущий аврор и гриффиндорец навсегда, поэтому я пересилил себя и приоткрыл один глаз.

Я валялся навзничь; высоко надо мной парил потрёпанный временем потолок, спине было холодно. Рядом лежал Рон, и это его пальцы я принял за челюсти, так крепко он вцепился в мою ногу. Я вспомнил, где я и что происходит, и зажмурился обратно. При этом по-прежнему было лень шевелиться, казалось, что я весь состоял из костей, кожи и ваты. Мысли тоже текли медленно и лениво.

Недалеко раздался звук, глухое шарканье, и я снова открыл глаза и повернул голову на бок. Рядом со мной проходил, едва волоча ноги, древний старик, и выглядел он точно как тогда, когда его убивал Волдеморт.

Гриндевальд повернулся ко мне и беззубо улыбнулся, его глаза светились угольками.

— С добрым утром, Гарри, — прошелестел он и пошёл дальше. Я бессильно смотрел в его сгорбленную спину.

— Наконец-то, Альбус, — сказал он. — Мой милый друг, как долго я тебя ждал.

Гриндевальд стоял перед Дамблдором и нежно гладил портрет по рамке.

— Ты — единственное, что нужно мне, Альбус. Я скучал. Я скучаю. Скоро всё закончится, ты ведь знаешь, да?

Было плохо видно, но счастья на лице нарисованного профессора я не наблюдал, и меня немного отпустило. Представить, что Альбус Дамблдор был причастен к этим ужасным событиям, я всё равно не смог бы, хоть и давно не считал его идеалом,

— Знаешь, что интересно? — повернулся ко мне Гриндевальд. — Чтобы вернуть человека, требуется много, очень много жертвоприношений, притом добровольных. К счастью, ритуал не возбраняет добиваться доброй воли любым способом.

Он хихикнул. Меня передёрнуло. Она ведь улыбалась, шагая под поезд, девчонка в шипованном ошейнике.

— Девочке не было больно, Гарри, ты это хотел услышать. Я милосерден, что бы ты не думал обо мне.

Он бродил вокруг своего кошмарного алтаря, все так же припадая на обе ноги. Была какая-то завораживающая закономерность в его шагах, ритм, шорох, и я знал — он творит заклинания, без палочки, без слов.

— Это очень древний ритуал, Гарри, ритуал возвращения вождей, — подтвердил Гриндевальд, не прерываясь. — И совершенно неважно, кто эти люди: женщины, мужчины, дети, маги, магглы. Правда, здорово? Хочешь, я открою тебе это знание? Мой последний дар, ты его снова не оценишь и не успеешь им воспользоваться. А ведь хотел бы, ты скольких потерял, Гарри! Скольких бы ты мог вернуть, всего лишь получив моё знание?

Он повернулся ко мне лицом и оскалился:

— Мне достаточно одного человека.

Сукин сын, подумал я. А Дамблдору это нужно?

— Главное, что это нужно мне, — отрезал Гриндевальд и отвернулся.

Я попробовал приподнять голову. Мутило, болело, но двигаться я всё-таки мог.

— Быть живым больно, да, Гарри? — тут же отозвался Гриндевальд, как будто видел. — Ты так не хотел этого, что сам убедил себя, будто уже мёртв. Ты видишь, сколько трудов я положил, чтобы ты вновь почувствовал дыхание жизни?

Я понемногу подполз к колонне и сел, привалившись к ней, как сидел до этого Рон.

— Я захватил твоего друга и заставил его уйти из вашей смешной школы. Я заставил твою подругу покинуть страну. И я не убил её, оцени моё милосердие. Всё только для того, чтобы тебе стало лучше, пусть и таким варварским методом.

— А как же Фэй, — проговорил я с трудом. — Её-то за что?

— О, мисс Данбар. — Гриндевальд даже остановился. — Несчастная жертва, но не я прекратил её бренный путь. Я просто слишком долго ею управлял, её мозг не выдержал, а твой друг выбил его окончательно. Что ж поделать, — всплеснул он руками. — Мандрагора даже мне не способна вернуть здоровое тело, хоть и засажено ею чуть ли не всё пространство под метро. Поэтому мне и нужно твоё тело, Гарри.

— Ты говорил, что не используешь магов, — сказал я только чтобы что-то сказать. И так было ясно, что он первостатейный врун.

Он улыбнулся:

— Да, я солгал. Маги — прекрасный, тонкий инструмент для художника. Знаешь, как говорили когда-то? Живи быстро, умри молодым, оставь красивый труп. Это про тебя, Гарри. Твоё тело всё ещё молодо и прекрасно.

Гриндевальд смотрел на меня сверху вниз влюблённым взглядом.

— Ты идеальный выбор, согласись же, — сказал он. — Твоя история и моё искусство не позволят никому заподозрить подмену, а ещё рядом со мной всегда будет мой милый друг, — он кивнул на Рона. — Ему понравится новое тело, я прикажу ему — и понравится. Он отныне будет делать всё так, как хочется мне! — и Гриндевальд захохотал.

Рон был в сознании. Он смотрел на Гриндевальда, на портрет Дамблдора, на меня. И было видно, что в его голове вертятся какие-то шестерёнки. Эй, думай, попросил я мысленно и его, и себя, сам не знаю кого, голос отказывал, и думать всё равно не получалось. Ну же, зачем мне голова?

— Я вернул тебе жизнь! — провозгласил Гриндевальд, поднял руки вверх, и между жёлтыми его костистыми пальцами заискрились молнии. — И я же её отниму. Я лишу тебя всего, что тебе дорого.

— Меня? — спросил я. — Или Рона? Или ты о профессоре Дамблдоре?

— Что? — повернулся ко мне Гриндевальд. Рон пошевелился в его сторону. А за спиной Рона проявлялся профессор. И выглядел он точно так же, как и в моём видении на Бейкер-стрит. Он поднёс прозрачный палец к прозрачным губам и подмигнул. Понятно, надо продолжать нести бред. Ну же, курсант, разве это не лучшее твоё умение?

— Смотри, Геллерт, — сказал я. — Вот зачем тебе моё тело? Ты знаешь, сколько алкоголя оно впитало? Рон да, он хотя бы здоровый. О, а ещё есть Грег Гойл, он вообще — закачаешься. Красавец, спортсмен. Гарантирую, он тебе понравится гораздо больше.

— Ты в своём уме? — у Гриндевальда глаза аж засветились красным. — Ты что мелешь?

А меня распирало дурным смехом:

— Торгуюсь, неужели непонятно?

— Ты тянешь время! — взвизгнул он и обернулся к Рону. И увидел там призрак Дамблдора. — Альбус? Ты пришёл? — и даже руки опустил.

Дамблдор развёл руками: ну, мол, звал же, вот и пришёл. Гриндевальд шагнул вперёд, и одновременно с этим с пола поднялся Рон и образцовым апперкотом врезал ему в челюсть. Хрупкое тельце аж приподняло в воздухе и швырнуло на колонну.

Профессор махнул в сторону алтаря, я по губам прочитал: «Бомбарда!»

— Понял, — кивнул я и послушно махнул палочкой. — Бомбарда!

Кошмарный алтарь разлетелся бело-жёлтыми кусками, и внезапно на уши перестало давить. А я даже не замечал этого давления. Призрак директора подплыл ко мне и показал большой палец: молодец, курсант. Ещё на что-то годишься. И растворился в воздухе.

Я бросился к Рону:

— Как ты?

— Жить буду, — отмахнулся он. — Ты некроманта проверь!

Чёрт, точно. Я обернулся к колонне, но Гриндевальда там уже не было.

— Рон, он сбежал.

— Авроров-то вызови, — прошептал он и улёгся на пол. — И доктора. А Гриндевальд никуда не денется, у нас столько всего... — и потерял сознание.

Я коснулся палочки, подозревая, что сигнал с такой глубины — я почему-то был уверен, что мы очень глубоко — наружу не пройдет. Однако буквально через пару мгновений раздались хлопки, и станцию наводнили авроры во главе с Министром.

Кингсли сразу пошёл к нам, встал, оценил наше состояние и поцокал языком:

— Ладно, хоть живы. Но нам предстоит серьёзный разговор, Гарри.

— Конечно, сэр, — с радостью согласился я, сворачиваясь клубочком рядом с Роном. — Конечно.