Братья по чертогам (джен)

7 МАР

Если о братьях не думать — они не появятся. Проверено. Ха! Только как же о них не думать? Они же братья! Хоть и сволочи. Так и лезут в башку, то с печеньками, то с сосками. А то вот и с плазмоганами.

Печеньки у Обжоры вкусные. Он не жадный, делится. Иногда. Интересно бы узнать, где он их берет? Трюм-то вроде как общий, от Машинного никто из ЧК далеко не отходит, разве что когда на дежурство наверх выдергивают, но там печенек точно не дают. Там другое дают, ага-ага! И своего бункера у Обжоры точно нет. Только Машинное, одно на всех. Но при этом Обжора жует все время, то конфетки, то печеньки, то бутербродики. Говорит, нашел. А Мар вот ни разу не находил.

Впрочем, Мар и не искал особо. Ну его нафиг! Искать, в смысле. Рева вон поискал — и огреб по полной, фингал на полморды! Говорит — упал. Ага-ага, как же. Рева довольный ходил, а Мару нафиг не подпрыгнули такие подгоны.

Лучше не отходить далеко, мало ли там чего? Может, какие чужие бункеры со своими ревами. Хотя… это как раз может выйти не так уже и плохо, если подумать. Чужие братья могут оказаться прикольными. Они же чужие! У них и без Мара есть кого гнобить.

Зато Мар однажды детскую площадку нашел! Доисторическую, как в музее на старом голо. А не симулякр внутришлемный, где такой же голимый вирт, как и везде. Настоящая горка, аж три метра! И песок самый настоящий, потом впятером из волос и карманов вытряхивали и сокрушались, где же это ребенок умудрился так изгваздаться. И качели тоже настоящие, без сервоприводов.

Умаялся тогда так, что долго потом убегать не хотелось. Аж до самого вечера. Впрочем, иногда убегать приходится и через «не хочу», вот как сегодня, к примеру. А что еще делать оставалось? Если они снова попытались заткнуть ему рот соской! И чепчик натянуть, ага-ага! А Самый Старший только смотрел! И молчал! Ни слова поперек не сказал! Словно так и надо!

Предатель.

Впрочем, Самого Старшего Мар почти сразу простил. Он же действительно хочет как лучше. Думает, что Мар еще совсем мелкий. А мелкому с соской и в чепчике само то. Ничего, вот придет в Бункер — и сразу все поймет. Особенно когда увидит, какого классного бека Мар себе придумал! Разве глупый младень смог бы такого придумать?

Да ни в жизнь!

Младень стопудняк намечтал бы себе супер-героя в сине-алом трико. Или Капитана-Галактику с Уничтожителем Звезд в каждой левой. Или, на самый худой, — плюшевого мишку с циркулярными зубами. Мелкие — они предсказуемы, им подавай внешние примочки да фишечки. Лазерный взгляд, умение летать или ядом плеваться на три метра, или еще че в том же роде. Они даже если придумают кого нормального, то обрядят его как-нить по-дурацки — ну там спецкостюм, обязалово чтоб в облипку и с идиотскими буковками, полумаска, плащик еще выдрючинский, ага-ага! Иначе не поверят, что герой. Даже сами себе не поверят. Ни один младень никогда не сможет создать ни одного простенького героя. Чтобы без всего вот этого. Да что там! Ни один младень ни на миг не поверит, что герой может быть героем безо всей этой фигни.

А Мар — сумел.

Причем не просто поверить! Придумать и воплотить. Вот. Причем не в первый раз, если на то пошло. Причем даже сам не заметив! Причем такого, что просто вау! Такого даже Самый Старший не сможет не заценить.

Созданный Маром защитник летать не умел точно. Хотя бегал неплохо. И верткий был, ниче так, сносненько. Но не так чтобы совсем уж вау. Да и вообще выглядел восхитительно обычным. Но в этом-то и писк! Ни прожигающего взгляда, ни двухметрового роста и перекачанных мышц, ни дополнительных рук, спиленных под корень рогов или хотя бы хвоста. А в такую черную хламиду до пола — ха! — любил заворачиваться Убийца: как раз чтобы стать понеприметнее, слиться с тенью и запрятать под широкую разлетайку все, че ему сгодиться может. То есть, ну самый обычный типчик, толкнешь — не заметишь.

Но при всем при этом созданный был защитником. Настоящим беком. И героем. Самым всамделишным. Такие фишки Мар просекал с полтычка даже в коридорах, даже в Машинном. Что уж про Бункер трындеть!

В коридорах Мар еще мог сомневаться (ха!), но в Бункере места для сомнений не осталось — он переплюнул даже Самого Старшего. В этот раз ему действительно свезло не по-децки, накрупняк свезло! Он сумел создать не какого-то там Реву, не Главного Инспектора и не Человека В Костюме даже, а настоящего героя. Охотника на драконов и убийцу чудовищ. Рыцаря без страха и упрека.

Или даже витязя в…

Упс…

Герой до этого бункер разглядывал. Башкой вертел, хмыкал, брови вскидывал. Стенки рассматривал, словно диковинку какую. Мару даже обидно сделалось. Ну, слегонца — бункер как бункер, че мордень-то кривить?! У самого, небось, и такого нет. Хороший бункер. Удобный. Ну да, не супер-вау, но Мару нравится.

Теперь же герой на стенки больше не таращился, с не меньшим интересом оглядывая свой новый прикид и словно бы не зная, как на него реагировать. Блин. Фирмовые туфли — и голые коленки. Фигово вышло. Коротковат прикид получился, Мар и сам уже понял.

Наконец герой хмыкнул. Передернул голым плечом. Поднял на Мара насмешливый взгляд и поинтересовался:

— А можно, я обойдусь без тигровой шкуры?

8 ШЕР

— Имсорюсь… — буркнул пацан, почему-то сильно смутившись, и отдернул взгляд.

Ты успел удивиться — чего это он? — прежде чем осознал всю двусмысленность собственной только что произнесенной фразы про шкуру, кроме которой сейчас на тебе были только ботинки. И понял, что теперь твоя очередь смущаться. Хотя это и иррационально, наверное — испытывать чувство неловкости от предполагаемого обнажения перед продуктом собственного подсознания, перед которым ты все равно словно голый (да что там, это же твое подсознание, оно тебя насквозь видит!). Однако от понимания полного идиотизма ситуации чувство неловкости стало только острее, и пальто вернулось на свое законное место так стремительно, что даже успело царапнуть ворсом по голой коже — прослойка из рубашки и пиджака запоздала на долю секунды.

Антураж был под стать композитному глюку — во всяком случае, раздражал ничуть не менее. Более всего помещение походило на невысокий граненый стакан или дачную веранду клаустрофоба: пустое, округлое, с прозрачными стенами и потолком, но не сплошными, а словно бы набранными из вертикальных пластин-граней-окон полуметровой ширины. Ни единой глухой стены, к которой можно было бы спокойно повернуться спиной, ни единого безопасного угла, все на просвет и напоказ, хоть вконец извертись, а наборный паркетный пол (опять кленовые листья с серебряной окантовкой? Хм…) лишь усиливает отвратительное ощущение витрины, в которой ты выставлен на всеобщее обозрение.

«Мой психотерапевт назвал бы это кризисом доверия и маниакально-параноидальным синдромом. Ну да, я тебе ведь именно этим поначалу и понравился, сходством проблем. Будешь отрицать? — Твой психотерапевт идиот в розовых очочках! Он просто не представляет, насколько на самом деле может быть опасна окружающая реальность! Но мы-то с тобой знаем…»

Может быть, будь пейзаж за всеми окнами одинаков, он бы не так раздражал. Стекло и стекло, пусть даже и граненое, мало ли… Но в том-то и дело, что картинки за ними были… хм… разными. Словно узкая вертикальная нарезка из совершенно разных миров. И это нервировало.

Мальчишка сидел прямо на полу и старательно хмурился, по-прежнему глядя в сторону (в сочетании со все еще красными ушами это выглядело довольно трогательно). Ковырял пальцем паркет, гримасничал, топырил губы, словно сам с собой спорил — а потом спросил уже вслух, намеренно огрубляя голос:

— Тебя как звать?

Грубо так спросил, чуть ли не с вызовом. И это тоже было почти трогательно, даже если отвлечься от сути вопроса. Какая, в сущности, разница, как тебя будет называть твоя собственная галлюцинация — Шезар, мистер Холмс, сэр Шерлок, гражданин начальник, Эйты или просто…

— Шер.

«Ну да, действительно, какая разница? А то, что именно так называла тебя та, с которой уже почти получилось (а если бы ты не струсил в последний момент и не испортил все сам тем кольцом, отлично понимая, что и зачем делаешь, то, скорее всего, получилось бы и вполне), — это, конечно же, тут совершенно ни при чем. — Заткнись, Джон! — Да мне-то что? Это твое подсознание, твои проблемы. Тебе их и решать».

— Шер? Прикольно! А меня Мар.

«Обрати внимание — он зеркалит даже твое упрощение имени. Тревожный звоночек, не находишь? — Джон, отвали, как человека прошу».

Похоже, скорость эмоциональных перескоков у композитного глюка была как у биполярника в маниакальной фазе (тоже звоночек? глупо, про свои перепады ты и так всегда знал). Ни серьезным, ни суровым, ни даже смущенным он не мог оставаться долее нескольких секунд кряду — вот и сейчас расплылся в щербатой улыбке, закивал, заморгал, радуясь неизвестно чему. А потом столь же стремительно нахмурился снова и доверительно уточнил:

— Не, ну ваще-т меня иначе зовут, но Мар правильнее! Или даже Маар.

И снова разулыбался. От этой его насквозь фальшивой улыбки (словно пенопластом по стеклу) хотелось поморщиться, как от режущей ухо ноты. Злиться на выкрутасы собственного подсознания иррационально, гораздо продуктивнее разобраться: с какой целью оно это делает? Какую информацию хочет донести до вконец отупевших сознательных уровней? А главное — зачем выбрало для собственного рупора настолько раздражающий образ, ведь это тоже наверняка не случайно, здесь не бывает случайностей…

Но тут все правильные мысли и благие намерения ушли по-французски, потому что мальчишка снова скроил серьезную рожицу и деловито поинтересовался:

— Играть будем? А во что? Я в слепое зеркало люблю! Ну, когда бумажки на лоб и угадай-кто-ты! Сыграем?

И почему-то именно это вроде бы совершенно невинное предложение оказалось той самой последней каплей.

Нитроглицерина.

— Сыграем. — Ты стремительно шагнул вперед и хлопнул раскрытой ладонью по стеклянной стене, заставив ее зазвенеть и тем самым сбивая внимание, подчеркивая важность, не давая кому не надо раскрыть рта и вякнуть еще хоть что-нибудь (и старательно не замечая оранжевых кленовых листьев, которые ветер кружил по дорожкам парка — за этим окном была осень). — Но без бумажек. И по моим правилам. В логику и дедукцию, самые интересные и единственно правильные игры на том уровне сознания, на котором мы с тобою сейчас находимся…

Тебе всегда лучше думалось вслух и во время ходьбы. Жаль, что веранда такая маленькая, от одной стеклянной стены до другой (рассвет на горной вершине, искристый снег и облака где-то далеко внизу) всего четыре с половиною шага. Зато, если чуть согнуть пальцы и ударять каждый раз не ладонью, а ногтями — звон получается более тонкий и долгий, он длится и длится, затухая, и хватает его как раз на четыре шага, и мальчишка будет молчать, словно завороженный, вот и пусть молчит, молчаливая галлюцинация куда менее раздражающа.

— Итак, у нас два вопроса — кто ты такой и зачем ты мне нужен? Молчи, ни звука! Как ты сам себя называешь — не имеет значения… впрочем, может быть, и имеет, не случайно же ты повторил дважды, но пока мне это имя не дает ни малейших подсказок, а значит — запомним и отложим на будущее, буду разбираться позже. Сейчас важнее другое: твои функции. Что мы имеем как данность?

Четыре стремительных шага, стаккато ногтями по стеклу, словно многоточие (за стеклом чернота, пронизанная далекими искрами звезд), разворот на пятке, каблук скрипит по паркету. Голос спокойный, с легким налетом язвительности. Быстрый взгляд (сидишь? вот и сиди), насмешливая улыбка, четыре шага, стаккато ногтями (опять чернота, но другая), разворот. Подсознание играет честно. То, что ты взорвался, понял бы разве что только Джон, но этот мальчишка не Джон, он не заметит.

— Ты — не Джон. С этим глупо спорить, примем за аксиому. Это не признак, не функция, просто изначальная базовая классификация. Что еще? Ты — раздражающий фактор. Это тоже данность, но доказательная, поскольку ты меня действительно раздражаешь. И сильно. И это работает, что тоже доказано. Значит, примем как рабочую функцию. Хотя, конечно, основная твоя функция — служить рупором моего подсознания. Но пока ты молчишь, эта функция остается скрытой и может быть вынесена за скобки. Пусть там и остается. Пока. Чем ты еще можешь быть не абстрактно и вообще, а конкретно здесь и для меня? Парусом надежды? Богом из машины? Триггером-проводником? Свитой? Фоном? Куклой для битья?

Сидит, запрокинув голову и вертя ею влево-вправо, словно зритель на теннисном корте. Рот открыт, глаза распахнуты, а лицо такое восторженное, что тошно делается. Какое право он имеет восторгаться? А главное — чем?! Ведь ты пока еще даже не начал.

— Думаю, основных функций у тебя окажется не более трех, треугольник самая устойчивая фигура, вот и не будем множить сущности. Раздражитель, проводник и дорога в одном лице, все остальное можно свести к этим трем знаменателям, с ними и будем работать. Но сначала…

Сначала тебе до зарезу нужно стереть с незнакомого лица слишком знакомое выражение, на которое этот пацан не имеет ни малейшего права. Джон был единственным, кто так и не возненавидел — а ведь ты старался. Видит бог, которого, конечно же, нет, как же ты старался! Но все провокации, все оскорбления, все щипки сверху и откровенные издевательства разбивались о восторженно-искреннее «Фантастика!» и «Потрясающе!» — вместо «Пошел к черту!», которыми обычно реагировали все остальные. Джон был единственным — и должен таковым оставаться, даже здесь. А этот мальчишка — не Джон. (И, конечно же, ты злишься вовсе не потому, что он предложил поиграть в зеркало, правда ведь? — Заткнись!)

— Сначала мы разберемся с тобой. Кто ты такой? Не для меня. Сам по себе. Молчи! Говорить буду я, а ты слушать. Если такой расклад не устраивает — вали, я тебя не держу.

Вот так и только так. Если подсознание действительно хочет что-то тебе сказать — пусть постарается, приложит усилия, а не идет проторенной дорожкой, подсовывая восторженного привязчивого идиота. Не сработает. Больше. Не.

Эта ниша занята.

— Итак… Будем разбирать тебя как реального человека, хотя это и не так, но так нам обоим будет проще. Итак, если ты человек и полноценная личность, то… хм… То у тебя проблемы с психикой, и паранойя с синдромом Питера Пэна — далеко не самые серьезные из них. Так, на поверхности… Гипердоверчивость как обратная сторона проблемы доверия? Ну, это даже не смешно! Ложная аналогия. (Джон, отвали!) Ты выглядишь намного младше, чем есть на самом деле. Я бы мог сказать, что такое типично для младших братьев с деспотичными старшими, только все дело в том, что никаких старших братьев у тебя на самом деле нет. Ты их выдумал. Чтобы было кого ненавидеть и на кого сваливать вину, тебе так проще. Думаю, у тебя вообще никого нет из родственников, во всяком случае, близких, ты приютский. Но не совсем обычный приют… Космоскауты? Секретный проект МИ-5? Или даже МИ-6? Небольшой специнтернат для будущих джеймсобондов? Жесткая дрессура, муштра, учеба до заворота мозгов, издевательства старших, тренировки на выживание, физические наказания на грани пыток… это понятно, да, все это было в полном объеме, но было и еще что-то, какое-то дополнительное давление, помимо всего перечисленного. Медицинские эксперименты? Возможно. Но тоже не все. Что-то другое. Более… травмирующее. Более личное. Даже, пожалуй, интимное… Думаю, тебя насиловал твой воспитатель. И, полагаю, иногда тебе это даже нравилось.

Чтобы и после этого продолжать улыбаться, да еще так довольно, кивая на каждое слово, нужно быть полным дебилом. Или?..

— Я что-то упустил? А-а. Понятно. Ты его убил. И не только его… Впрочем, загвоздка ведь вовсе не в этом, правда? Загвоздка в той миссии, к которой тебя готовили. Тайной, грязной и всей из себя жутко важной такой миссии… неприятной настолько, что ты предпочел не взрослеть, только чтобы тебя не заставили ее выполнять. Я прав?

Конечно же, ты был прав, но спрашивал о другом — достаточно? Или еще копать? Обычно людям оказывалось вполне достаточно, и только Джон…

Хватит!

Этот мальчишка — не Джон.

Мальчишка больше не улыбался, счастье-то какое! Да и восторга на его лице поубавилось. Правда, пока еще не вопил «Пошел к черту!», но рот закрыл, и то хорошо. Глаза, опять же, сощурил, выражения не разобрать толком… Для ненависти рановато, но неприязнь уже вполне может быть. Вот и хорошо, вот и будем считать, что там именно неприязнь, а не то, что примерещилось. Конечно же, примерещилось! Он сидит против света, глаза сощурены, вот и показалось…

Не может же он на самом деле смотреть… с сочувствием?!

Тем более что он завозился, вставая — а те, кто сидели во время твоих речей, после встают обычно лишь для того, чтобы удрать. Или ударить. Ты давно уже привык как к первому, так и ко второму, не удивишься и не расстроишься, какой бы вариант реакции ни выбрало сегодня твое подсознание. Хотя… удрать — похуже будет в этот раз, если подумать. Более… окончательно.

Поднявшись, мальчишка потряс затекшей ногой, продолжая поглядывать на тебя искоса и как-то непонятно, по плечам слева направо, и потом от макушки до носков ботинок и обратно, словно что-то подсчитывая или измеряя. Дернул углом губ. Вздохнул. И вдруг спросил невпопад:

— Слушай, Шер, а ты плакать умеешь?

— Нет.

Ты настолько растерялся, что соврал на автомате, ну глупо же отрицать очевидное, все умеют… Но мальчишка поверил и не стал настаивать. Снова вздохнул.

— Жалко. По вентиляции было бы быстрее. И безопаснее. А вертикальные двери я открывать не умею, так и не научили, сволочи! Говорят, маленький я для вертикальных дверей… Врут. Боятся просто. Придется пешочком. Ладно, чего уж…

Мальчишка критически осмотрел несколько темных граней и наконец выбрал одну по каким-то одному ему ведомым признакам. Ну или просто наугад, кто его знает. Протер рукавом, подышал на стекло — и вдруг оказалось, что чернота за ним вовсе не такая абсолютная, как за соседними. Не космос, не глухая беззвездная ночь в осеннем лесу — полутемная то ли каморка, то ли башня. Сбитые, едва различимые в полумраке ступеньки, витые перила — и тусклый свет лампочки тремя или даже четырьмя пролетами выше, вверх по лестнице.

Лестнице?..

— Пошли.

Мальчишка, оказывается, уже успел открыть стеклянную панель, просто потянул за невесть откуда появившуюся ручку — и окно оказалось дверью. Вот так. Просто. Шагнул на площадку, обернулся нетерпеливо:

— Ты ведь наверх хотел? Че тогда тормозишь?

Интересно, если бы сердце тут работало — пропустило бы оно удар или нет? От лестницы тянуло плесенью, голос мальчишки подхватило гулкое эхо. Ты сделал шаг.

Остановился.

— Видишь ли, я… не уверен, что получится. Я ведь пробовал. Много раз уже.

Мальчишка хихикнул. Смотрел он снизу вверх, да еще и склонив голову к плечу. Но почему-то казалось, что смотрит он сверху. Снисходительно так смотрит. И улыбается.

З-з-зараза!

— Не уверен он, ага-ага! Зато я уверен. Конечно же, не получится! Если опять один пойдешь. Потому что ты не хочешь. Понял-нет? Если бы хотел — давно бы уже там был! Плюс на плюс — и все, сразу в дамки! Эт всегда так. Я вот хочу, но мне нельзя. Плюс на минус. Я там никому не нужен, понимаешь? Даже лишний. Я нужен тут. Ну, наверное, все-таки нужен, раз уж… А ты не хочешь, но тебе надо, вот ты и пытаешься, через не хочу, я же видел! И никак. Потому что не хочешь, хотя и надо. Тоже получается плюс на минус, понял-нет? Но со мною получится, я провожу.

— Почему?

— Не, ну ты совсем! Да потому что тебе — надо! Как же не проводить-то, сам подумай?!

— Я не о том… почему ты уверен, что получится?

— А! Так тож просто! Потому что будет плюс на плюс и минус на минус, балда! Тройной плюс, считай! Видишь, как здорово, когда ты нужен!

Настала твоя очередь отводить взгляд.

— Боюсь, что ты ошибаешься. Я там больше не нужен. Раньше был. Теперь — нет.

— Фигня! — пацан ответил быстро и словно бы даже обрадовано. — Во-первых, фиг бы ты тогда сюда спустился! Ну в смысле, если бы там, наверху, не был кому-то нужен. Я защитника вызывал. И зацепил тебя. Значит, ты защитить хотел, иначе не зацепило бы! Ведь хотел же, правда?

— Кого?

До чего же фальшиво прозвучало… наверняка мальчишка тоже услышал эту фальшь, уж больно улыбочка противная. Кривоватая такая, так и хочется кулаком подрихтовать. В сущности, ничего необычного. Ты и раньше догадывался, что не очень себя любишь — но даже не предполагал, насколько. Спасибо подсознанию, оконтурило, прояснило, расставило точки...

— Ха! Тебе виднее, кого. Ясен шлюз, что не меня, ты чужой защитник. Но сюда можно попасть токо так, токо по собственной воле, я это давно просек. И токо за ради кого-то, ну закон такой. Меня вот, к примеру, для того и сделали, ага-ага! Для защиты, в смысле. А этих Самый Старший уже позже сделал. Ну тех, которые считают, что они куда более Я, чем я сам. Просто потому, что их пятеро, а я один! Тоже типа защитнички, ага-ага! А еще и твердят, что старшие, хотя самим всего-то…

— А во-вторых?

— Че?

— Ты порождение моего подсознания. А я логичен. И ничего не говорю просто так. Значит, ты тоже не говоришь. Ты сказал «во-первых». Так что там у тебя во-вторых?

— Ха! Я бы еще поспорил, кто из нас чье порождение! Но это в натуре фигня. Так вот, во-вторых не надо мне тут ля-ля, понял-нет? Я вижу, когда мне врут. Потому что это мой бункер!

— Бункер?

— Ну да! А че?!

Стеклянный пол. Стеклянный потолок. Зеркальный мир, я в нем не отражаюсь… впрочем, пол тут паркетный, стеклянные только стены. И потолок.

Бункер. Ну да…

— Да нет, ничего…

— Ну а раз ничего, то и нечего! Пошли.

Мальчишка, похоже, обиделся.

Ты пожал плечами. Оглянулся. Хмыкнул, еще раз примеривая этот открытый всем временам и пространствам китайский фонарик на роль защитного сооружения. И пошел вслед за мальчишкой. Вверх по старой обшарпанной лестнице, ступеньки которой оставались приятно неподвижными, а не норовили уползти вниз, стоило только тебе на них наступить. Глупо спорить с собственной галлюцинацией, особенно если она настолько безумна.

И трижды глупо, если она ведет тебя вверх.

9 МАР

Этот защитник был, походу, крезанутый на всю башку. И тупой, ну просто свет туши. Уверен, что верх это всегда верх, а низ — всегда низ. И чтобы выбраться наверх — нужно именно вверх и идти. Долго и нудно. Ну или лифтом там, если повезет. Словно иначе никак. Вот ведь глупыш! Но все равно клевый. Самого Старшего вон с полтычка вычислил, как по писаному шпарил! Да и по лестнице шел — как по болоту. Или минному полю, ага-ага. Мар аж загляделся и чуть не навернулся, заглядевшись-то. Не шел — вытанцовывал. В любой миг готовый через перила сигануть, ежли вдруг ступеньки зубами там щелкнут или еще че. А они могут иногда, они такие, ступеньки-то! Если Мар вдруг зазевается и плетенку ослабит.

Но защитник бдел. Даже жалко стало, что чужой. Вот ведь засада! Свезло кому-то, такой клевый бек. Классно его Мар придумал. Понять бы еще — для кого. Но прямо не спросишь. Защитники всегда обижаются, если их в лоб. Только обходняком.

Как бы ему объяснить, что верх и них тут не важны? Прямо об этом тоже нельзя, Мар это знает давно. Это как с первыми звездочками на светлом вечернем небе, они боятся прямого взгляда. Фиг их увидишь, если в упор уставишься. Только мимо если, только если вид делаешь. Что вовсе не на них смотришь. Тогда можно. Увидеть, в смысле.

С чужими беками точно так же. Им ни в коем случае нельзя говорить напрямую про здешние условности, они от этого психовать начинают…

— Эй, Шер! Давай посидим, а?

— Договорились же — на каждом пятом этаже. А это только четвертый.

Убеждать защитника, что это ты его придумал, а потому он должен тебя слушаться, тоже нельзя. На это они еще больше обижаются. Значит, по проторенной. Губы сковородником и…

— Ну и что! У меня ноги болят! И вообще — я маленький!

Мар с самым решительным видом плюхнулся прямо на верхнюю ступеньку. Но боком, чтобы видеть шедшего впереди бека. Заинтересованно склонил голову набок — пойдет один? Остановится? Начнет ругаться-уговаривать, как четыре остановки назад?

Защитник, уже шагнувший на первую ступеньку следующего пролета и лишь слегка обернувшийся, тяжело вздохнул, закатил глаза, развернулся всем корпусом и спрыгнул обратно на площадку. Пошевелил губами. Не-а, не ругался, просто до десяти считал. Три раза. Классный он все-таки. И вполне воспитуемый.

Жаль, похвастаться опять не выйдет.

Потому что чужой. А братья — они такие. Раз чужой — то нефиг ресурсы тратить. Ресурсы-то и самим вполне пригодятся. Типа не бесконечные. Типа жалко. А чужака к ногтю, и весь разговор. Лучше побыстрее его допровожать, от греха. Но это уже не от Мара зависит. И не от братьев даже. Хотя без них было бы проще, да.

— Братья — зло! Особенно старшие.

Защитник садиться не стал, облокотился о перила, смотрел с иронией.

— Не могу не согласиться со столь своевременной мыслью, хоть и неглубокой, но верной.

Помолчали. Мар восстанавливал дыхалку. Косился на бека, чье лицо делалось все более задумчивым, а взгляд отстраненным. Вязать лестницу для этого дурика — та еще морока. А он будто и не замечает. Прет и прет, словно танк! Когда же до него дойдет-то, что это вовсе необязательно? Может, намекнуть слегонца? В лоб нельзя, ясен шлюз, дареное не сработает, но ежли обходняком каким… Чтобы типа сам догадался. Ну там анекдот какой про белку в колесе вспомнить, что ли… или хомячков. Два хомячка. В колесе. Со ступеньками…

Мар уже совсем было решился и даже анекдот подходящий вспомнил, но тут защитник заговорил снова. Задумчиво эдак, и даже с кривоватой полуулыбочкой, но от этой его улыбочки у Мара все анекдоты из башки напрочь вышибло.

— Старшие братья, да… Мой, к примеру, уверен, что все люди в лучшем случае идиоты. Я в том числе. Впрочем, он обладает неприятной привычкой всегда оказываться правым, так что, вполне вероятно, что и тут он тоже не ошибается…

Когда у чела такая вот улыбочка и такой вот отстраненный взгляд, от него надо прятать вилки-ножницы, не говоря уже о веревках и огнестрелке.

А еще — отвлекать.

Немедленно!

— Ха! Подумаешь! — Мар опрокинулся на спину и поболтал ногами в воздухе. Вроде как дурачась, а на самом деле чтобы быстрее отошли. -— Ну мало ли в какой глупости может быть уверен брат?! Тем более старший! В голову брать? Вот еще! Мой вот, ну который настоящий и Самый-самый, а не чекист, так и вообще считает, что все люди сволочи. Ага-ага! И врут. И хотят его убить. Все и всегда. Представляешь, твердо в этом убежден! Вот ведь чудик, а?!

Сработало. Защитник моргнул и вроде как перестал улыбаться. Во взгляде, ранее пустом, появилась тень то ли удивления, то ли недоверия. А главное — смотрел он уже на Мара, а не сквозь.

Отличненько.

— А ты полагаешь иначе?

— Не-а. Ниче я не полагаю. Я убежден. Токо в другом. Что хороших больше. Намного, ага-ага! И тех, что не врут — тоже. А те, что врут — они эт не со зла. Ну, по большей части. Просто так забавнее. Я ведь потому и родился, понял-нет? Будь оно не так, меня бы не было! Ну в смысле, будь хороших да честных поменьше, он бы меня не создал, Самый старший наш, представляешь прикол? Ну, если бы не встретил их. Хороших и честных. И не приссал. Ой, ты бы видел! Как же он тогда приссал! До судорог! Не вру, реально. По полу валялся, встать не мог. И поверить не мог — в то, что они есть, представляешь?! Ну и создал меня, чтобы было за кем спрятаться. А я во все могу поверить! Здорово, правда? Так что не надо мне ля-ля, понял-нет? Я все равно не поверю. В смысле, поверю как раз! Ну ты понял, короче, да? Во-во! Ты соврешь, а я поверю, ага! Нет, честно! Правда поверю. И тебе же потом будет стыдно. А зачем?

Слушает.

Нет, правда слушает!

Не притворяется. Не просто отвлекся, именно слушает. Морщится, брови супит. Думает, стал быть. Братьям бесполезно что-либо говорить, они только вид делают, а на самом деле не слушают, лишь окружить пытаются, но этот… может быть, и услышит. Ну, раз уж слушает. Пусть даже и не с первого раза, ничего, Мар терпеливый. Мару и повторить не влом. Хорошие да правильные слова — че ж не повторить-то? Особенно ежли слушают.

Но потом. А пока — че бы не пойти навстречу хорошему челу, который умеет слушать? Даже если он и полный балбес при этом, но хороший ведь. Глупо, конечно, но если уж ему так нравится бегать по лестницам…

— Ладно, потопали! — Мар вскочил на гудящие ноги и рванул вверх, прыгая через ступеньки. — Кто последний — тот дурак!

10 ШЕР

Лестница была бесконечной, а пацан — идиотом.

— О, зырь, какая хня! Да не, не туда зыришь, выше! Вон то пятно, под самой лампочкой! Красивая хня, правда? Правда, на рыбокошку похожа?!

Клиническим.

— Неправда. Пошли.

— Ну че ты как электровеник?! Я, может, устал! Я, может, отдохнуть хочу!

— Ты, может, перестанешь болтать, если действительно устал? Отдохнем через полтора пролета.

— Ха! Я же не языком устал, а ногами! И хочу сейчас!

Пришлось остановиться — он все равно уже выдернул свою ладошку из твоей и сел, насупившись и скрестив руки на груди. Идти одному можно было и не пытаться — ступеньки сразу же начинали уползать вниз. Ты пробовал — поначалу каждый раз, когда этот горе-провожатый устраивал очередную сидячую забастовку. Потом надоело. Сидит, смотрит, губами шевелит. Сейчас наверняка поднапряжется и выдаст что-нибудь очень умное.

— Ну и долго нам еще топать?

— Мальчик, а ты ничего не перепутал? Это ведь ты меня провожаешь, а не наоборот. Значит, ты и знать должен.

— Откуда?! Твой же путь-то! Значит, и выбор твой.

С таким серьезным и умным видом говорить полную чушь могут только идиоты.

Взять его за руку пришлось почти сразу (и хорошо еще, что не на ручки) — ходить мальчишка не умел совершенно, такое впечатление, словно вчера с четверенек встал. Спотыкался и норовил упасть буквально на каждой ступеньке — да что там! На ровном месте он спотыкался ничуть не менее, если даже не более. Путался в собственных ногах, совал пальцы-руки-голову чуть ли не в каждую попадавшуюся на пути решетку-дырку-щель — и благополучно в них каждый раз застревал. Начинал ныть, что устал, через каждые пол-этажа, и задыхаться через полтора. И отвлекался. Постоянно. На все подряд.

Сидит вот теперь, башкой вертит, улыбка уже снова до ушей. Не способен ни на чем сосредоточиться долее нескольких секунд. Инфантилизм на грани дебильности, аж плакать хочется, насколько картинка классическая, любая аквариумная рыбка по сравнению с ним сошла бы за итоновского стипендиата. Да еще и преимущество имела бы колоссальное. Основополагающее такое преимущество, неоспоримая ценность коего возрастала с каждым пройденным вместе лестничным пролетом — да что там пролетом! С каждой ступенькой…

— Вау! Зырь, как зыко!

Аквариумные рыбки молчат.

Вскочил мальчишка так резво, словно это вовсе не он только что ныл о смертельной усталости и больных ногах, распахнул настежь одну из выходивших на площадку дверей. Но выскакивать за нее (как ты поначалу — сколько пролетов назад? — боялся) не стал, лишь заглянул, высунувшись по пояс и держась обеими руками за дверь и притолоку, и проорал еще разок свои коронные «вау» и «зыко».

За дверью не было ни комнаты, ни коридора — она открывалась в пустоту. Далеко внизу мельтешило и бесновалось что-то сине-зеленое, ветер доносил оттуда запах мокрой травы и гнили. А еще — рычание, хруст и предсмертные визги. Но — приглушенные высотой, издалека, да еще и в сопровождении классической музыки (кажется, Рахманинов, но ручаться ты бы не стал). А значит, нет ни малейшей причины дергаться, подскакивать, хватать идиота за шиворот и отволакивать подальше от возможной опасности. Можно стоять у перил, с обреченной покорностью ожидая, когда же ему самому надоест. И радоваться, что идиотам обычно все надоедает достаточно быстро, а тебе остается лишь находить в этом хоть какое-то утешение.

Ну и думать, конечно.

Итак, что нам дано? Мальчишка инфантилен и глуп, его межушные ганглии размером с грецкий орех и не замутнены даже зачатками критического мышления — да какое мышление, о чем вы?! Один щенячий восторг и неуемная энергия.

Но не просто идиот обыкновенный, он хуже — идиот восторженный. Та самая разновидность этого многочисленного семейства, представителей которой ты ненавидел больше всего. Они прут по жизни с неукротимостью локомотива, восторженно сметая на своем пути все, что не успело вовремя отпрыгнуть. Ты не успел. Дважды.

(Щенячий, да? Ну-ну… — Майкрофт, если прикидываешься Джоном, то учи матчасть и не путай, что он может знать, а что — нет!)

Что хотело сообщить тебе подсознание, выбирая для проводника именно такой образ? Что разум — не всегда залог выживания? Что иногда он только мешает?

Ты качнулся с носка на пятку, шагнул влево. Развернулся. Снова шагнул. Теперь уже вправо. Думать — даже о том, что, возможно, думать вовсе не стоит — всегда удобнее на ходу. Три шага в одну сторону, три в другую. Перестать думать… не о белой обезьяне — вообще перестать думать. Может быть, тогда никакой проводник тебе окажется и не нужен вовсе, и ступеньки перестанут ускользать из-под ног, если ты забудешь, что они должны это делать. Забудешь все. Растворишься.

Сделаешь лишний шаг туда, где ступенек и вовсе нет…

Ощущение было как во сне, когда падаешь — и просыпаешься, дернувшись всем телом. С тем лишь отличием, что ты, дернувшись, не упал — развернулся, вцепившись обеими руками в перила и почти повиснув на них, не доверяя ступеньке под ногами, пока еще вроде бы твердой, но кто ее знает, что ей взбредет в голову в следующий миг?

И напоролся взглядом на встречный взгляд — глаза в глаза, лицом к лицу, на расстоянии полуметра, не более, — острый, напряженный, ждущий…

Стоп. Лицом к лицу?!

Ну да. Мальчишка стоял на площадке.

А ты — двумя ступеньками ниже.

И когда только успел, спрашивается? Когда только вы оба успели — он бесшумно и молча (молча? да быть не может!) подкрасться почти вплотную, а ты…

— Не набегался? — буркнул мальчишка, отводя взгляд. Потер пальцами переносицу, морщась, словно от головной боли, и привычно протянул тебе руку. — Ну пошли тогда, что ли.

Выглядел он слегка раздосадованным — секунды на три, можно спорить на что угодно, потом снова разулыбается. Рука была сухой и горячей. Вцепился в тебя намертво, пальцы схлопнулись, словно живой капкан. Или так просто показалось оттого, что ты никак не мог отделаться от мысли, что мальчишка не просто так оказался рядом, не просто так подкрался бесшумно, не просто так раздосадован был теперь: он собирался толкнуть тебя в спину. Только не успел.

А может быть — и успел, только ты не заметил, слишком глубоко задумавшись о вредности лишних мыслей…