Мертвые и живые (цикл ЭРА МОРИАРТИ) (джен)

«... Вчера общественность столицы была по глубины души потрясена героизмом, проявленным молодым Эдгаром Уоттвиком, младшим сыном лорда Генри Уоттвика, парламентария и бессменного руководителя партии гуманистов, автора скандально известного манифеста «Угроза с Марса». Молодой человек, ранее считавшийся среди родственников своеобразной паршивой овцой, беспутным прожигателем жизни и повесой, не способным ни на что дельное, внезапно предстал перед изумлёнными лондонцами совершенно в ином свете, дав отпор самому Джону Поджигателю, который вот уже двенадцать лет безнаказанно терроризирует законопослушных лондонцев. Храбрый юноша ценой нечеловеческих усилий избавил от ужасной смерти свою малолетнюю племянницу, Лизу Уоттвик — единственную на сегодняшний день жертву маньяка, которой удалось выжить.

Героический момент благородного спасения невинного ребёнка из всепожирающего огня вы можете во всех подробностях рассмотреть на помещённой выше великолепной дагеррографии нашего постоянного корреспондента мистера Питера Бредли, хорошо известного широкой общественности благодаря умению всегда оказываться в нужное время в нужном месте и запечатлевать на мёртвых холодных пластинах живые и, как говорится, с пылу с жару горячие новости нашего города. Серия портретов лондонских самоубийц принесла мистеру Бредли мировую известность, и после ряда нашумевших выставок в Соединённых Штатах в адрес редакции поступило предложение от мистера Ротшильда о приобретении им оригинальных снимков за весьма солидную сумму, которую мы не будем тут приводить во избежание истерической реакции со стороны некоторой части читателей. Надо ли упоминать, что редакция, конечно же, с негодованием отвергла в высшей мере непристойное предложение. Национальные ценности не продаются — этот факт позабыли всякие мистеры Ротшильды, но никогда не забудут те, в чьей груди бьётся сердце настоящего британца!

Но вернёмся к чудовищному происшествию, которое таблоиды уже окрестили «Кошмаром на улице Буков».

В этот вечер Эдгар Уоттвик возвращался к себе домой с весёлой вечеринки, устроенной одним из его приятелей по поводу, который не смог припомнить ни один из принявших в ней участие молодых повес из числа золотой молодёжи. Будучи, по собственному его признанию, «слегка под мухой» и не очень довольный столь ранним окончанием веселья, молодой человек никуда не спешил и предоставил ногам самим выбирать маршрут, сам же просто наслаждался ночной свежестью, глазея на редких прохожих и обдумывая возможности поразвлечься. Но подходящей компании не приходило на ум, случая тоже не подворачивалось, молодой человек продрог и уже начал склоняться к мысли о том, что, как это ни печально, но веселье на сегодня, похоже, закончилось и пора возвращаться домой, когда ровно в четверть второго услышал душераздирающий женский крик с отчаянными мольбами о помощи.

Эдгар Уоттвик огляделся и понял, что забрёл довольно далеко от Челси, где на пару с другом снимал небольшую квартирку, и теперь находится в восточной части Лондона, наиболее пострадавшей от налётов кайзеровских дирижаблей и заново отстроенной уже после Великой Войны. Словно стараясь напрочь стереть из памяти ужасы Нашествия, на месте руин силами муниципалитета тогда были разбиты прекрасные сады и парки, в глубине которых скрывались комфортабельные домики в старом георгианском стиле. Здесь предоставлялось достойное жильё семьям тех парламентариев, которые в силу похвальной скромности или сложившихся печальных обстоятельств не могли себе позволить особняк на Фунт-стрит.

По счастью, этот район был знаком нашему герою, поскольку именно тут, на улице Буков, проживала семья его старшего брата, лорда Патрика Уоттвика. И вот теперь, глубокой ночью, молодой человек стоял один на пустынной улице напротив дома собственного брата. И именно из этого дома доносились отчаянные женские крики, привлёкшие его внимание.

Не раздумывая ни секунды, Эдгар поспешил на помощь, проявив тем самым лучшие качества, присущие истинному британцу. Калитка была заперта, и ему пришлось перелезть через невысокий заборчик, отгораживающий сад от улицы, а потом ещё и бежать по выложенной ракушечником садовой дорожке до никогда (как ему было хорошо известно) не запиравшегося чёрного хода, поскольку парадные двери оказались закрытыми, а на оглушительный трезвон и стук изнутри так никто и не отозвался. Дверь чёрного хода открылась легко и без скрипа, и молодой человек вошёл в хорошо ему знакомый дом, ставший в эту жуткую ночь обителью смерти.

К тому времени женские крики давно смолкли и в доме воцарилась зловещая тишина, прерываемая лишь звуком падающих капель и отчаянным стуком сердца Эдгара Уоттвика, которому в ту минуту казалось, что стук этот слышен, как минимум, за сотню ярдов. В кухне света не было, но откуда-то из глубины дома на стены столовой падали странные отсветы, неровные и словно бы вздрагивающие. Нос щекотал неприятный запах — так пахло топливо для моноциклов, Эдгар сразу узнал резкий и маслянистый аромат, поскольку и сам был любителем погонять с сумасшедшей скоростью, распугивая собак и прохожих. Этот запах, вполне естественный в гаражах и доках, показался совершенно неуместным здесь, на кухне мирного и почтенного семейства, и оттого припомнился Эдгару позже, несмотря на все пережитые впоследствии ужасы. Молодой человек прошёл через тёмную кухню и осторожно выглянул в приоткрытую дверь.

Столовая тоже была пуста — во всяком случае, так показалось Эдгару в первый миг при беглом осмотре. На труп своего брата Патрика он буквально наткнулся, огибая массивный обеденный стол, когда попытался дойти до двери, ведущей в холл и к лестницам на второй этаж.

Лорд Патрик лежал на ковре, чёрном от впитавшейся крови, и голова его была размозжена ударом тяжёлого золотого подсвечника, брошенного убийцей тут же, рядом с местом жуткого злодеяния. Похоже, убийца проник в дом, когда всё семейство уже отошло ко сну — на несчастном лорде был лишь халат, наброшенный поверх пижамы. Возможно, бывший военный офицер и бдительный отец семейства услышал нечто подозрительное внизу, где маньяк готовил сцену для своего ужасного преступления, и спустился проверить. Проявленное любопытство лишь ускорило его смерть, а вовсе не явилось причиной — Джон Поджигатель известен тем, что никогда не отпускает живым никого из намеченной им на заклание семьи. Он не торопится и не гонится за количеством — один, максимум два поджога в год, причём выбирается день, когда слуги отпущены по домам, что и позволило «Дейли трибьюн» причислить этого маньяка к наиболее радикально настроенным социалистам, ведь его карающее лезвие обращено лишь на представителей высшего света. Самое же ужасное заключается в том, что в пламени разведённого им пожара гибнут все живущие в доме обладатели голубой крови, включая беременных женщин и новорождённых младенцев.

Так должно было случиться и на этот раз. У лорда Патрика и леди Элизабет было двое детей, но эту жуткую ночь довелось пережить только маленькой Лиззи, и то лишь благодаря вмешательству провидения в лице молодого повесы...

Жену своего брата, леди Элизабет, Эдгар обнаружил на лестнице, ведущей на второй этаж. Горло несчастной было перерезано, кровь капала со ступенек — это и были те звуки, которые молодой человек услышал, ещё находясь на кухне. На бедной женщине не было даже халата поверх ажурной ночной сорочки, явно не предназначенной для взглядов никого постороннего. Поднимаясь по лестнице, Эдгар, хоть и был заворожён жутким зрелищем, всё же сумел определить источник странного освещения — им был небольшой костёр с необычайно высоким и жарким пламенем, разгоревшийся перед камином в холле. Очевидно, преступник выгреб ещё не прогоревшие угли прямо на пол и щедро плеснул сверху топлива из стоявшей тут же канистры.

Молодой человек был на верхней ступеньке, когда в одной из комнат второго этажа раздался шум борьбы и короткий детский вскрик. Позабыв об осторожности и о том, что безоружен, юноша бросился на шум и ворвался в детскую как раз в тот самый миг, когда кровожадный маньяк отбросил труп десятилетнего Вилли Уоттвика, который попытался встретить врага с оружием в руках, как и подобает истинному британцу. К несчастью, детская учебная шпага не причинила злобному маньяку ни малейшего вреда, лишь ненадолго отвлекла внимание. Но смерть несчастного Вилли не была напрасной — выигранного им короткого промежутка времени как раз хватило Эдгару на то, чтобы добежать до двери и грозным окриком привлечь к себе внимание убийцы, уже схватившего за волосы четырёхлетнюю Лиззи и намеревавшегося нанизать её на маленькую шпагу, отобранную у убитого брата, с таким же хладнокровием, с каким хозяйки нанизывают на вертел молочных поросят. Ценой своей жизни маленький герой спас младшую сестрёнку, но спас ли он её на самом деле или только отсрочил смерть на лишние пять минут — это предстояло решить лорду Эдгару. Да-да, мы не оговорились, ведь теперь, после смерти лорда Патрика, именно Эдгар стал единственным наследником сэра Уоттвика.

Джон Поджигатель оказался довольно крупным мужчиной. Зарычав и отшвырнув маленькую пленницу с такой силой, что та лишилась чувств, он бросился на Эдгара Уоттвика, размахивая детской ученической шпагой, и успел нанести своему противнику два укола в бедро, прежде чем молодой человек опомнился и смог оказать сопротивление, применив приёмы классического бокса, в коем был весьма искусен.

Преступник, похоже, не ожидал столь активного сопротивления. Он привык убивать свои жертвы подло, во сне, не способными постоять за себя, а тут наткнулся на бодрствующего и не склонного сдаваться без боя молодого мужчину, чья бурная и не всегда законопослушная юность в этот раз оказалась отнюдь не лишним козырем в рукаве. Отступив, преступник перебросил короткую шпажку в левую руку, а правой схватил тяжёлую фамильную трость Уоттвиков — эту трость сэр Генри несколько лет назад подарил своему старшему сыну, в связи с сорокалетием последнего. И с тех пор лорда Патрика нигде не видели без этой трости, вот и навстречу неожиданной смерти он тоже вышел, гордо неся седовласую голову, твёрдо ступая ногами в мягких домашних туфлях по наборному паркету и тяжело опираясь на фамильную трость. Безжалостный убийца присвоил эту трость то ли в качестве сувенира, то ли посчитав более надёжным оружием, чем золотой подсвечник.

Получив сокрушительный удар в грудь — впоследствии выяснилось, что у него было сломано как минимум одно ребро — молодой человек оказался отброшен к стене и, как выражаются боксёры, «поплыл». Он не лишился чувств, но воспринимал происходящее словно через толщу полупрозрачной воды. Он почти не почувствовал, как тяжёлая трость несколько раз с силой опустилась ему на спину, оставив страшные синяки. После чего преступник потерял интерес к неподвижной жертве и развернулся к Лиззи, которая в тот миг как раз пришла в себя и громко заплакала, зовя маму.

Лорд Эдгар так и не смог связно объяснить нашему корреспонденту, как ему удалось подняться на ноги, невзирая на многочисленные уже полученные им травмы, и не просто опрокинуть тяжёлое кресло, но сделать это так, чтобы резная деревянная спинка ударила преступника точно под колени, из-за чего тот потерял равновесие и упал, так и не добравшись до беспомощной девочки. При этом лорду Эдгару удалось перехватить фамильную трость, тем самым уравняв силы сражающихся сторон. При рассказывании этого эпизода героический юноша проявляет потрясающую немногословность. «Я его ударил несколько раз. И он убежал» — так сказал нашему корреспонденту этот поразительно скромный герой нашего времени. А на просьбу рассказать поподробнее лишь пожал плечами и беспомощно улыбнулся.

Как бы там ни было, мерзавец бежал, а лорд Эдгар был не в том состоянии, чтобы пытаться его задержать до прибытия полисменов. С маленькой Лиззи на почве всего пережитого случился истерический припадок, и она с воплями убежала от своего спасителя. Лорд Эдгар решил дать бедному ребёнку время успокоиться, а пока поискать кого-нибудь из слуг — он ведь не знал, что у тех был выходной. Шатаясь и используя фамильную трость по её прямому назначению, он заглянул в смежные комнаты. Там никого не было, зато обнаружилось орудие преступления. Большой кухонный нож для разрезания пирогов лежал на окровавленной шёлковой простынке в кроватке несчастного Вилли, сэр Эдгар узнал этот нож по наборной деревянной ручке.

Запах дыма становился всё отчётливее, а, выйдя в коридор, лорд Эдгар внезапно обнаружил, что оказался в ловушке — внизу разгорелся настоящий пожар и обе лестницы были охвачены огнём, преграждающим путь к выходу. Очевидно, преступник перед тем, как сбежать, попытался довести свое ужасающее злодеяние до конца и расплескал остатки горючего по полу и стенам первого этажа. Оставалась, правда, ещё возможность спуститься с балкона, но сделать это со сломанными рёбрами, раненой ногой и серьёзными ушибами и одному-то сложно, а если при этом придётся ещё и удерживать обезумевшего ребёнка — такая задача вообще выглядит невыполнимой.

К чести лорда Эдгара следует отметить, что он не колебался ни секунды.

С большим трудом ему удалось извлечь отчаянно сопротивляющуюся Лиззи из-под шкафа и, прижимая её к себе здоровой рукой, выбраться на балкон, спасаясь от буквально по пятам преследующего пламени. С ребёнком на руках, израненный, но не сдающийся, лорд Эдгар вылез на перила и поднял бедную девочку, спасая её от безжалостного огня. Именно в этот трагический момент его и запечатлела портативная обскура нашего неподражаемого мистера Бредли.

Лорд Эдгар не мог знать, что огонь заметили соседи, и что вызванные ими пожарные уже растянули спасательный тент прямо под балконом и готовы принять пострадавших, оказав им всяческую помощь. Что, невидимый за деревьями парка, на улице ждёт паромобиль скорой, и водитель умело поддерживает в котле постоянное давление, позволяющее машине в любой момент сорваться с места, увозя нуждающегося в неотложной помощи пациента.

Следует, кстати, отметить, что физически бедная Лиззи почти совсем не пострадала, но вот душевные травмы оказались куда серьёзнее. Пережитые ужасы самым неблагоприятным образом сказались на внутреннем состоянии ребёнка, вызвав глубокое умственное расстройство. Как объяснил доктор Куинсли, профессор психологии королевского университета, в пострадавшем мозгу произошло совмещение образов спасителя и кровожадного убийцы, и теперь с несчастной случается истерический припадок каждый раз, когда она видит своего дядю Эдгара. Профессор предложил родственникам не отчаиваться и вооружиться терпением, поскольку нет лучшего лекаря, чем время, а детская психика очень упруга, и новые впечатления перекроют столь травмирующее событие, сначала оттеснив его на задний план, а потом и окончательно заместив. Бедному же лорду Эдгару во избежание рецидивов у племянницы лучше пока не встречаться со спасённой малышкой и впоследствии не напоминать ей о происшедшем.

Но маленькая Лиззи — не единственная, от кого наш нечаянный герой так и не дождался благодарности. Собственный отец, сэр Генри Уоттвик, так прокомментировал случившееся: «И почему из трёх сыновей у меня остался только самый паршивый?!» И, хотя адвокаты и просили не придавать вырвавшимся у находящегося в шоке старика словам особого значения, но фраза эта очень показательна и чётко определяет позицию старого лорда по отношению к младшему сыну. Даже оказавшись героем, молодой человек всё равно не добился благосклонности от родного отца.

Вглядитесь в это мужественное лицо — оно прекрасно! Страх на нём перемешан с решимостью довести до конца нелёгкое дело настоящего героя, а здоровая злость лишь подчёркивает мужественные черты. Вы не найдёте тут бездумной глупой отваги новобранца, не понимающего, насколько может быть опасным затеянное им. Нет! Перед нами человек, до конца осознающий всё, но при этом не дающий власти над собой страху и опасениям, готовый рискнуть собственной жизнью ради спасения невинного ребёнка и не ждущий за это благодарности ни от кого. Перед нами — настоящий герой...»

— Какую редкую чушь вы, однако, читаете, дорогой мой Ватсон!

Вздрогнув, я оторвался от передовицы «С пылу, с жару», газетёнки довольно скверного пошиба, на большую чёрно-белую дагеррографию в которой смотрел уже довольно долгое время, не в силах разобраться, что же именно тут не так.

— Действительно, чушь редкостная... но как вы догадались? Вы ведь не читали этого номера, я сам разрезал доставленные распечатки...

— Вы так любезны, Ватсон, что вот уже полчаса демонстрируете мне роскошный портрет нашего милого мистера Эдгара Уоттвика... ах, извините, теперь уже лорда Эдгара... трудно не узнать лицо, которое третий день кряду пялится на тебя со всех газетных тумб и новостных реостатов. «С пылу, с жару» что-то припозднились и не оправдывают своего названия, хотя даггер у них хорош. Но вас-то чем привлекла эта газетёнка?

Я смущённо опустил газету, неосторожно звякнув бронзовыми фалангами протеза по серебряному подносу. Сказать правды я не мог, но слишком хорошо знал своего друга и компаньона, чтобы понять — просто так он не отстанет. Лишённое мимики лицо не позволило бы мне изобразить хмурую задумчивость, но я давно уже научился выражать подобные эмоции при помощи жестов. Вот и сейчас я с деланным равнодушием пожал плечом и пошевелил бронзовыми пальцами, словно проверяя плавность работы их шарнирных сочленений. И ответил, стараясь выказать куда меньшую заинтересованность, чем испытывал на самом деле:

— Не знаю. Просто… что-то здесь не так.

Отложив свежеотпечатанный газетный лист на поднос, я откинулся на спинку удобного кресла. Мне бы очень хотелось добавить, что хотя я и терялся в догадках по поводу личности преступника, ответственного за кошмарное злодеяние на улице Буков, но одно знал твёрдо — Джон Поджигатель не имеет к нему ни малейшего отношения. Семейство Уоттвиков не относилось к Подконтрольным. Даже близко не стояло...

Но я, разумеется, не мог сказать ничего подобного — иначе слишком многое пришлось бы объяснять.

— Поразительная догадливость, мой друг!

Даже моё не слишком чувствительное к интонационным нюансам ухо уловило, что надтреснутый голос великого сыщика полон едкого сарказма. И это позволило мне промолчать. Нет, я не обиделся. Но если Холмс решит именно так — что ж, может быть, так будет и лучше. Возможно, он прекратит расспросы, а если даже и нет — мнимая обида позволит мне молчать и далее, не вызывая лишних подозрений.

Но Холмс, конечно же, не был бы Холмсом, если бы не сообразил всего этого куда быстрее, чем я.

— Поразительная догадливость, — повторил он уже намного мягче. — И столь же поразительное преуменьшение, мой друг. Здесь не так абсолютно всё!

— Так вы не согласны с мнением газетчиков, будто это новое злодеяние Поджигателя? — спросил я осторожно, глядя в сторону и стараясь, чтобы интерес мой выглядел не более чем праздным.

В ответ знаменитый детектив хрипло рассмеялся.

— Чушь! Конечно же, он тут совершенно ни при чём. Кем бы он ни был.

Надеюсь, мне удалось скрыть облегчение точно так же, как ранее — заинтересованность. Мне показалось, что прервать разговор сейчас будет неверным ходом, и я продолжил:

— Но что за мерзавец прятался под его личиной? Какой-то случайный бродяга, застигнутый хозяевами врасплох? Промарсиански настроенный экстремист? Кто мог задумать и совершить такое злодейство? — теперь, когда гнетущее напряжение если и не исчезло совсем, то существенно уменьшилось, мне действительно сделалось любопытно.

Знаменитый сыщик посмотрел на меня чуть ли не с жалостью.

— Бродяга, который бросает золотой подсвечник только потому, что кого-то им убил? Экстремист, приходящий в дом жертвы безоружным — вспомните, чем он орудовал поначалу? Подсвечник мы уже упоминали, странноватое оружие для настоящего экстремиста. Далее — захваченный на кухне нож, отобранная у лорда Патрика трость и детская шпага... все четыре предмета взяты на месте, непосредственно в доме. Кем бы ни был наш преступник, первоначально убийство не входило в его планы, иначе бы он заранее подумал и об оружии. Нет, до получения тростью по той части тела, которую газетчики деликатно поименовали «спиной», наш негодяй об убийстве и не помышлял.

— Вы имеете в виду... — не договорил я, поражённый.

— Именно, — улыбка Холмса была кривоватой и не очень радостной. — Я имею в виду новоиспечённого лорда Эдгара, столь справедливо названного героем нового времени. Вот уж действительно, герой новой эры — эры Мориарти!

— Но каким образом, Холмс? — я бы и сам не мог толком объяснить, о чём именно спрашивал — о способах действия убийцы или же о дедуктивных догадках моего друга. Но знаменитый сыщик всё понял правильно, начав отвечать на оба вопроса одновременно.

— Даже если бы я и не знал, какой мерзкий маленький хорёк этот новоявленный герой, то и тогда бы его выдало время. Вечеринка, на которой он развлекался, закончилась около часу ночи, это традиция, раньше подобные вечеринки не заканчиваются. И потому наш пройдоха никак не мог уже в четверти второго оказаться у дома брата, чуть ли не на другом конце города, просто «неспешно прогуливаясь и наслаждаясь свежим воздухом». Тем более, что воздух в ту ночь действительно был довольно свежим и прогулкам не способствовал. Нет, добраться до дома брата вовремя будущий лорд мог только на моноцикле, да и то, если всю дорогу гнал, как сумасшедший. Не удивлюсь, если брошенный байк обнаружат в ближайшем парке. А у гонщиков всегда в запасе лишняя канистра горючего. Если к этому добавить то обстоятельство, что упомянутая вечеринка была устроена для карточной игры, то становится ясна и цель визита Эдгара к старшему братцу, ранее неоднократно снабжавшего непутёвого младшенького средствами на покрытие долгов чести.

Но в этот раз что-то не срослось — то ли сумма оказалась слишком велика, то ли старшему брату надоело, и он решил поучить младшего уму-разуму теми средствами, которые исстари практиковались в их семействе. И отходил непутёвого тростью пониже спины. Тот не стерпел обиды и убил старшего брата. Когда же осознал, что наделал, то пришёл ко вполне логичному для подобных хорьков выводу, что единственный выход в сложившейся ситуации — это свалить вину на знаменитого маньяка. То, что для этого придётся вырезать всю семью брата вместе с двумя малолетними племянниками, показалось нашему герою вполне приемлемой ценой. Кстати, ещё одно незамеченное полицией доказательство моей правоты — раны от ученической шпаги. Они обе пришлись на бедро, что явственно указывает на поразительно малый рост нападавшего. Вилли действительно был храбрым мальчиком и пытался защитить и себя, и сестру. Вот кто настоящий герой этой трагедии, Ватсон! Но его подвиг так и останется никому не известным — впрочем, как и большинство подвигов настоящих героев.

Не знаю, почему не оказала сопротивления леди Элизабет, ведь материнский инстинкт должен был толкнуть её на борьбу. Может быть, она испугалась за детей и понадеялась, что непутёвый родстенничек ограничится только взрослыми? Если так, то она просчиталась — Эдгар не собирался оставлять живых свидетелей. Но когда новоиспечённый лорд намеревался покончить с последней представительницей рода, появилась вся королевская рать в лице доблестных пожарных...

Холмс подошёл к журнальному столику и постучал мундштуком своей любимой глиняной трубки по передовице.

— А снимок-то и на самом деле хорош. Эмоции схвачены верно, только вот интерпретированы неточно. Тут вам и страх, и твёрдая решимость, и злость... Представляю, в какое бешенство он впал, обнаружив под балконом ораву непрошенных свидетелей.

— Вы собираетесь проинформировать полицию? — спросил я нейтрально, надеясь на отрицательный ответ. Холмс раздражённо пожал плечами:

— Зачем? Когда даже сам сэр Генри предпочитает молчать... а ведь он-то наверняка знает правду! Если после неудачного падения среднего сына Гарри с лошади во время братской охоты он ещё только подозревал что-то подобное, то теперь у него наверняка не осталось ни малейших сомнений. Но он молчит. Значит, промолчим и мы. Уважим волю старика, потерявшего всех троих сыновей...

Холмс быстро вышел из гостиной, я лишь успел увидеть стремительный белый отблеск в прорези кривой усмешки. Вернулся мой друг довольно быстро, буквально через несколько минут, уже облачённый в знаменитую пурпурную крылатку и цилиндр такого же оттенка, писк моды прошлого сезона. Речь знаменитого сыщика звучала немного невнятно, словно он по какой-то неведомой прихоти предпочитал говорить сквозь зубы.

— Передайте мисс Хадсон, что я ушёл. К ужину не ждите...

С этими словами мой друг удалился по своим ночным делам.

А я остался сидеть в кресле, уставившись в тёмное окно на мрачный чёрно-багровый пейзаж лондонских доков. Это окно выходило в сторону Собачьего острова, и черного в нём было намного больше, чем багрового, Уайтчепельское Пекло бросало кровавые отблески на хрустальную Кровлю с другой стороны «Бейкерстрита», а тут далёкие фонари казались скорее жёлто-зелёными из-за вечного городского тумана. Район лондонских доков оставили открытым всем стихиям, здесь располагалась вторая по величине причальная станция дирижаблей и Кровля бы только мешала. Чёрные трубы, чёрный дым, чёрные провалы улиц с редкими брызгами чахоточных фонарей. Если посмотреть вверх, то ничего не изменится: чёрного беззвёздного неба почти не видно за чёрными тушами воздушных левиафанов. В мыслях моих тоже преобладает чёрное.

Последнее время я часто сижу вот так — тут или в своей каюте, глядя в панорамное окно во всю стену или маленький иллюминатор, неважно. Я всё равно вижу лишь черноту. Просто сижу, смотрю за окно и жду сигнала мобильного телеграфа. Ни о чём не думая, ни о чём не жалея, ни на что не надеясь. Хотя нет, последнее, пожалуй, неверно — я всё-таки надеюсь, пусть с каждым разом надежда эта и становится всё эфемернее. Последние двадцать пять лет я всё время жду сигнала, даже если большую часть суток мне и удаётся не помнить об этом.

Жду и надеюсь, что прошлый сигнал всё-таки окажется последним…

Почему они так хотят детей?

Ведь они же давали подписку, каждый из них! И всё равно, снова и снова. Словно не знают, словно забыли, хотя как можно забыть о таком? Аристократа нельзя подвергнуть принудительной стерилизации, но настоящий джентльмен никогда не нарушит данного слова, так мы рассуждали тогда, и значит, подписка гарантирует... должна была гарантировать. Так почему же год за годом всё повторяется снова и снова? И кто-то снова и снова решает, что законы писаны не для него. Не часто, максимум раза три за год, ну — четыре, но — год за годом, из раза в раз, снова и снова... И снова будут гибнуть невинные, словно война не окончилась почти четверть века назад. Обязательно будут гибнуть, если не успеть вовремя. Значит — надо успеть. И мобильные телеграфы нескольких отставников-ветеранов, таких же невзрачных осколков минувшей войны, как и ваш покорный слуга, отстучат кодовую фразу, которую любой из нас опознает с первых же тактов, даже я, хотя вообще-то не слишком хорошо воспринимаю телеграфные сообщения на слух.

Это было уже под конец Великой войны, ещё один секретный проект Её Величества, о котором я не имею права распространяться. Бригады Z обеспечили коренной перелом в ходе военных действий, успех суперсолдат окрылял и требовал новых экспериментов. Почему бы не пойти дальше? Почему бы не рискнуть? Если наши враги вовсю работают с евгеникой, то почему бы и нам не использовать её же — только иначе? Не отсев ундерменшей, а совершенствование человеческой и нечеловеческой природы. Удачные эксперименты по морофикации? Прекрасно, но мало! Мы чувствовали себя богами, когда из живого делали нечто ещё более живое и даже разумное. Нам было мало подопытного зверья. Мы горели желанием поработать с человеческим материалом, убирать недостатки, и главный из них — уязвимость и смертность. Новые люди нового времени не должны были страдать от подобных нелепостей.

Конечно же, мы пошли по проторенному пути — так было проще, предварительная работа проведена, полевые испытания показали полный успех, генетического материала хоть отбавляй. Так зачем же биться головой в открытую дверь и изобретать моноцикл? Конечно же, мы использовали те идеальные (ну, во всяком случае, тогда нам казавшиеся идеальными) прототипы, что имелись в нашем распоряжении. Идеальный солдат — уже наполовину идеальный представитель нового времени, во всяком случае, он куда ближе к новому человеку, чем все прочие, что пока ещё живы. Заблокировать агрессивность, усилить самоконтроль и ответственность, патриотизм, опять же. Пусть не в нём самом, он уже состоялся и не подвержен изменениям, но в его детях — почему бы и нет? Конечно же — исключительно добровольцев, в них не было недостатка. Мы выбирали лучших из лучших, не желали ограничиваться полумерами и хотели только самого высшего качества. Не было недостатка и в суррогатных матерях — все работавшие в проекте женщины горели желанием сделать своё участие ещё более весомым и ценным. Лаборантки, медсестры, врачи — в последние годы войны было уже много женщин-врачей. Может быть, в том и была наша первая ошибка, что мы в качестве суррогатных матерей использовали живых? Будь те первые матери тоже из ревитализированных — может быть, всё бы и обошлось?

Я лгу самому себе. Конечно бы не обошлось. Но неживых было бы не так жалко. Наверное…

Не все из нас были дипломированными медиками, но все исповедовали древний врачебный принцип изначальной апробации экспериментального лекарства на самих себе. Я тогда оказался слишком увлечён наукой и не успел. Мне повезло.

Проект закрыли сразу же после первых трагедий, как только увидели и поняли, что это не случайность. Что именно вот такое и будет рождаться у этих новых людей, и не в третьем-четвёртом поколении, а сразу же. И никаких улучшений, даже минимальных, и никакого контроля и в помине — мёртвое неспособно изменяться, это свойственно лишь живой материи. Скандал удалось замять, кровь замыть, да и не так уж её много было на фоне минувшей войны. Со всех участников взяли строжайшую подписку о неразмножении.

Хорошо ещё, что никто из Изменённых (Подконтрольных, как мы их называем) не может прожить вдали от Пекла, и потому до сих пор не покинул пределов Лондона. Можно даже сказать, что Кайзер оказал нам услугу, уронив на город две атомные бомбы, чья огненная начинка потихоньку прожигает себе дорогу к центру Земли, по пути щедро делясь энергией, как видимой, так и невидимой. Новые люди оказались наиболее чувствительны к радиации. Вездесущей и невидимой — именно поэтому эксперименты в других местах не увенчались успехом, и поэтому же Подконтрольным нет жизни нигде, кроме Лондона, а в нашем городе им никуда не скрыться от бдительного присмотра ветеранов.

Но они всё равно пытаются.

И гибнут.

А ещё они пытаются прятаться — меняют внешность и имена, скрываются, переезжают... и рожают детей — если им кажется, что спрятались они достаточно надёжно. А потом я дожидаюсь сигнала, и приходится... не хочу, но приходится, я ведь тоже давал подписку, и, в отличие от них, я понимаю, что закон есть закон. И для чего он нужен, я понимаю тоже. Я — скверный сыщик и не смог бы их выследить при всём желании. Но мне и не надо. Выслеживают другие. Мне же дают сигнал, когда наличие преступной беременности установлено точно и выбран день с наименьшим количеством посторонних жертв, в идеале — вообще без них. Прийти. Уничтожить нарушителей. Убедиться, что они действительно умерли. Я врач и не допускаю ошибок — полагаю, именно поэтому меня и выбирают чаще прочих. А дальше — милосердный огонь даст окончательное прощение и уничтожит улики, и по столице пойдут гулять новые слухи о Джоне Поджигателе…

Как они могут?

Ведь они же видели дагеррографии жертв, и сухие протоколы вскрытий, и отчёты полиции — когда мы осознали жизненную необходимость подписки, то постарались, чтобы она не была голословной и умозрительной для каждого, подвергшегося ревитализации. Наиболее недоверчивых возили к семьям жертв, показывали уцелевших. Среди Подконтрольных нет ни одного, кто бы не знал в точнейших деталях и всех кошмарных подробностях. Они знают. И при этом — снова и снова, словно лемминги, ведомые губительным инстинктом, и только смерть способна их остановить. Только огонь. Снова и снова.

Хорошо, что с каждым годом работы всё меньше. Может, сказались публичные казни. Ведь для них устраиваемые мною и другими ветеранами пожары — именно казни, публичные и устрашающие. В отличие от простых обывателей подконтрольные отлично понимают, что происходит. Может быть, мы всё-таки добились желанного результата и они испугались если и не деяний своих, то хотя бы суровости и неотвратимости воздаяния? Или же просто падает число самих подконтрольных. Их ведь было не так уж и много, тех добровольцев. Меня это не особо волнует. Меня волнует другое.

Почему они так хотят детей, что заставляют меня всё время ждать сигнала?

Впрочем, и это уже не особо. С годами я становлюсь всё равнодушнее, и это меня уже даже почти не пугает.

Проклятая статья, разбередила…

Надеюсь, завтра я снова сумею забыть.