К морю (джен)

Несколько минут они простояли друг перед другом на обочине, как выходцы из разных миров. Аня вцепилась пальцами в волосы, нервно перебирая растрёпанные длинные пряди, потом бросилась собирать их в хвост, как в школе. Молчание затягивалось. «Надо что-то сказать, сейчас срочно надо что-то сказать!»

Подступала паника.

— И… и ничего-то в тебе, Кораблева, не меняется. Впервые в жизни увидела тебя с распущенными волосами — и то ночью, и то с уже не распущенными, — начала было несмело стоящая перед Аней девушка.

Из-за засыпающей в облаках горы вынырнула краюшка луны.

Расплывающиеся в сумерках очертания собрались наконец-то в цельную картину. И прочно укоренившийся в воспоминаниях, привычный когда-то каждой маленькой деталью образ оказался вдруг совсем не таким, как она себе его представляла, идя сюда.

Аня будто окоченела изнутри.

Это — Лера Рейтар?.. Вытянутая, как стрела. Узкие чёрные джинсы, ярко-красная штормовка. Словно сплетённая из ночного ветра… Да, она. Но такая повзрослевшая. И, какое же страшное, промораживающее слово — незнакомая.

— Я смотрю, ты тут совсем от человечества отбилась… — сделала новую попытку вытащить их из диалоговой ямы Лера, уже смелее. Робость и молчаливость, в отличие от Ани, ни вместе, ни по отдельности никогда для неё характерны не были. Но диалог — это когда собеседников двое. А Аня почти физически ощущала себя рыбой. Такая же немая и задыхающаяся, совершенно сбитая с толку, не знающая, что ей делать, что говорить. Мысли проносились одна за другой: «Это как будто Лера, но всё-таки совсем не Лера. Какой-то другой, новый человек — она даже голову держит не так, как всегда держала!», «А что, если ты успела повзрослеть настолько, что больше никогда в жизни не воспримешь меня всерьёз?», «Как многое я, наверно, упустила в твоей жизни. Могу ли я теперь называться твоим другом? Я дословно помню многие из наших писем, но это всего лишь письма, мы не виделись год! И кажется, за год можно поменяться настолько радикально, что…»

— Тогда переходим на язык жестов, — вздохнула Лера и одним решительным шагом стёрла расстояние между ними: — как же я по тебе соскучилась, А-анька!

Аня почувствовала себя альпинистом, которого поднесли к огню, вытащив из-под снежного завала.

Она так хорошо помнила эту улыбку. Всегда немного смешливую, и обаятельную, и совершенно неподражаемую — перед такими как-то незаметно расступаются горы и тают льды внутри любого человека. Помнила эту кипучую порывистость — ты ещё подумать ничего не успел, а она уже сделала и опомниться не дала. То, на что ты решался бы целую вечность.

Обнаружив себя в крепких Лериных объятьях, Аня вдохнула духи, которые Рейтар любила год назад, два, три... «Мандарин и мелисса...» Этот старый и родной каждой нотой запах как детская колыбельная проник куда-то глубоко-глубоко и смёл, взорвал у Ани внутри плотину из сомнений и страха, что Лера стала ей чужой. Наружу с фейерверками и тамтамами вырвался смех, неожиданный и громкий, как грохот воды:

— Ты приехала, чтобы задушить меня?

— Ну-ну, не всё сразу! — засмеялась Лера вместе с ней. — Сначала провести ревизию и оценку имущества в твоём ските, оформить завещание...

— Ты неисправимо меркантильна, — Аня счастливо уткнулась носом в мягкие вьющиеся тёмные волосы («Мандарин и мелисса…»), в широкую лямку дорожной сумки, перекинутой через плечо. Лера, вместо того, чтобы развивать мысль, замолчала и неловко разжала руки. Словно потеряв уверенность, что правильно оценила границы дозволенного. Словно она, так хорошо умеющая разряжать обстановку и устанавливать контакт с людьми, тоже колебалась и боялась своей новой-старой близкой подруги. «И совершенно зря. Ты можешь обнимать меня часами. Всё ещё», — подумала всегда кошкой уклоняющаяся от чужих рук Аня. От всех, но только не от этих.

— И потом, душить — слишком очевидно, — снова заговорила Лера, немного натянуто ухмыльнувшись. — Мы ж тут с тобой чуть ли не единственные люди, на кого мне убийство сваливать? Видела бы ты глаза таксиста: «Куда-куда вас отвезти?..» — она наклонила голову на бок, выпятив челюсть и живо изобразив на лице недоумение и трудоёмкую мыслительную работу.

Аня хохотнула и поправила очки:

— Я, помнится, предлагала тебе попросить кого-нибудь из местных.

— То есть мало мне двух недель на казенных харчах — ты меня ещё и катать собралась? Что я, эксплуататор какой-то?!

Всё-таки как хорошо, что в мире существует такое явление, как шутка. Даже самые дурацкие из них помогают, когда вам отчаянно не за что зацепиться. Когда так тяжело подобрать приветствия и вопросы, а в голову лезут только все эти банальные: «Как поживаешь?», «Надо же, как ты изменилась!», «Сколько зим…» — так неуместно, так фальшиво, глупо… А хочется просто стоять и смотреть на лицо, которое кроме как во снах ты уже увидеть и не мечтал.

— Нет, конечно. Слово узурпатор подходит тебе больше.

— И кого это я успела узурпировать? — ехидный огонёк под недоуменной невинностью — знакомая, любимая с детства игра.

— Сейчас, где-то у меня тут был список разбитых тобою за наши школьные годы сердец… Ах ты ж, в рюкзак не поместился!

— Вечно я теряю при тебе бдительность, Анна-Летописец, — и эта старая-старая кличка как будто кричит: «Я узнаю тебя, это всё ещё ты!»

— Должен же кто-то был запечатлеть такую роковую женщину при жизни. Ты, кстати, неожиданно пунктуальна. Я приятно удивлена, — да, действительно, в той прежней, так далеко всего за один год ушедшей жизни Лера хронически саботировала любые временные обязательства, проживая дни в каком-то своём личном течении, никак не коррелировавшем с общепринятым.

— Ты тоже находишь ироничным, что я — «голова, в коей не бывает безветренной погоды» — сегодня как по часам, а… — наконец-то широко и без неловкости улыбнулась Лера («Сколько работы над собой тебе пришлось проделать, чтобы избавиться от этой и ещё трёхсот привычек, идущих вразрез со взрослой жизнью?»). Как вдруг взгляд её сфокусировался на чём-то у Ани за спиной. Лицо стремительно переменилось. — Осторожно!!

Лера резко потянула замешкавшуюся подругу на себя и сжала её вдвое крепче, чем в первый раз, заставив сдавленно ойкнуть. Они оказались почти на дороге. За спиной зазвучало низкое рычание. Аня посмотрела в широко распахнутые тёмные глаза и почувствовала, что у Леры в горле застрял крик. Что она вдохнула, но выдохнуть почему-то не может. Что её сжал, парализовал ужас.

«Бежать уже поздно, — застыло в этом взгляде, — и мы совершенно одни, и кругом нет никого, кто мог бы…»

Аня уже было испугалась (реакция у неё была замедленная, страх доходил долго), но нашла в себе силы сначала обернуться.

На них шла отделившаяся от можжевелового куста косматая тень. Угольно-чёрная, неестественно большая, сгорбленная, шерсть стоит дыбом. Губы медленно поднимаются, обнажая пасть до дёсен.

Как красиво пружинят длинные острые лапы.

Она готовится к прыжку.

Впервые с того момента, как они договорились о встрече, Аню посетила мысль о целесообразности её места. Ну не выбрали бы вменяемые, разумно мыслящие люди тёмный, безлюдный изгиб дороги вдали от хоть бы какого-то жилья. Наступающая ночь. Густые леса вверх и вниз по склону горы, словно наползающие на дорогу со всех сторон. Пустынная остановка. Две безоружные девушки.

«Звучит потрясающе».

Луна ушла за тучу, как будто не желая видеть то, что произойдёт дальше. В темноте остались отчётливо видны два пронзительно-жёлтых глаза.

— Всё в порядке! — резко стряхнула замешательство Аня.

Тень остановилась и моргнула.

— Всё в порядке, — голосом спокойным до противоестественности обратилась маленькая Аня к существу, размерами смахивавшему на волка-переростка, если не на медведя.

И протянула свободную руку, чувствуя, как Лера в ужасе зажмуривается и не может даже пискнуть, прижимаясь к ней всем телом.

Пёс вопросительно наклонил голову.

— Свои, говорю, свои, успокойся. Не стыдно гостей до инфаркта доводить?

— Ч-что?.. — еле разжала губы Лера.

— Джебра. Из дома за мной, видимо, увязался.

— Погоди… оно… — голос Леры изменился, глаза выпучились бы ещё больше, если бы это было возможно: — это — твой пёс?! Г-господи, Аня!!!

— Ну… да, он… несколько внушительный для пса...

Объект разговора тем временем доверительно ткнулся в мягкую Анину ладонь, лизнул её и подошёл ближе, чтобы обнюхать нового нервно посмеивающегося знакомого.

— Внушительный?! Кораблева, ну ты бы хоть невзначай обронила, что держишь дома вурдалака!

Джебра был явно задет таким зоологическим определением. Аня никогда не запрещала ему ходить за собой! А это подозрительное долговязое существо с длинной блестящей шерстью, пахнущее так, будто питается посудомоечным средством, доверия рядом с любимой (и, немаловажно, единственной) хозяйкой лично у него не вызвало. Вдруг не только посудомоечным?!

— Извини, Лер, я… — «очень, очень часто забываю о мелочах, которые являются таковыми только с моей точки зрения. Иногда до меня как-то не доходит: то, что я воспринимаю как собственную руку или ногу, кого-то может огорошить. Ночью Джебра действительно что твой оборотень — лохматый, с горящими глазами…»

— Да, вот оно — незабываемое времяпрепровождение с друзьями… Погладить-то можно, не укусит? — раньше Лера справлялась с эмоциями куда дольше. И она наверняка ещё очень, очень многое могла сказать (раньше, по крайней мере, не сдерживалась никогда), но предпочла сделать вид, что Анина оплошность не сильно-то и выбила её из колеи.

— Конечно, он очень дружелюбный, и ласковый… — «как крокодил».

Подруга сделала вид, что поверила. Какое-то время она молча чесала пса за шелковистыми ушами, возвращая утерянное душевное равновесие. Он подозрительно принюхивался и косил глазом на хозяйку, но, поймав её уничижительный взгляд, безропотно смирился с судьбой. И вдруг Лера вспомнила, на какой реплике её оборвало вторжение этой милой зверушки.

— Аньк, а сколько времени?

— Девять двадцать… — глянула на мобильник та.

— И где это вселенское недоразумение, хотела бы я знать? Во сколько она должна была до нас добраться?

— Без пятнадцати. Тут недалеко станция, она договорилась с проводницей: сказала, её высадят, не доезжая до города, и Кира доберётся до остановки пешком.

— И сколько бишь оттуда добираться?

— Шесть километров.

— Вечером. В одиночку. По незнакомой местности. Это гениально, это настолько гениально, что…

— Там вроде по прямой, вдоль дороги. И легче остановить бронепоезд, если уж на то пошло.

— Мне жаль того маньяка, который ей попадётся. Хотя, она до него не дойдёт — заплутает впотьмах, набредёт на овраг — вот тебе и отдохнули…

— Ой, я же ей фонарь зажечь обещала, чтобы нас издалека видно было… забыла!

Аня сняла рюкзак, перетряхнула его содержимое и извлекла на свет (на тьму) что-то большое, с кольцом и ажурными завитушками. Чиркнула спичкой, и им в лица плеснуло светом.

— Витражное стекло? — прикрыв глаза от фиолетовых лучей, поинтересовалась Лера.

— Он винтажный, дедушкин, — ответила зелёная Аня, глядя на фонарь. Старый — старше их обеих вместе взятых, — он всегда стоял на подоконнике в кухне, по вечерам превращая двор в эльфийский садик, разноцветный и чудесный. Они сидели рядом с ним с дедушкой на кухонном подоконнике, и Лев Павлович читал ей свои (а в будущем и её) любимые книги, рассказывал сказки…

Лера достала из сумки телефон, не глядя набрала номер. «Абонент временно недоступен». Она выругалась, правда тихо, памятуя, как Аня относится к ненормативной лексике. Переглянулись, молча. Следующий вызов дал тот же результат.

Прошло десять минут, пятнадцать, и вот тогда Аня испугалась по-настоящему.

— Ну на что ж она такая дура непутёвая, а?!

— Может, сбилась с дороги и решила заночевать в деревне? — неуверенно...

— Если вообще до неё дошла, чёрт её дери!!! У-у, попадись мне эта сволочь живой…

Третий звонок. Да неужели с первого не было понятно, что бесполезно продолжать тупо тыкать в кнопку быстрого вызова?! «И о чём я только думала?..» — а сознание бодренько ответило: о чём угодно, только не о реальных опасностях, которые могут представлять здешние горы для незнакомого с ними человека. Ты слишком легкомысленна для этого, непредусмотрительна и непроходимо глупа. А ещё не умеешь доказывать свою правоту нигде, кроме как на бумаге. Ты, помнится, всего пару раз возразила, да на том и заглохла — куда тебе против Кириной упёртости? Да и когда ты вообще доводила дело до конца? Так, помахала лапками да и поникла, хотя тебе явно лучше было знать, чего делать не стоило.

«О боже...»

Кира наверняка предварительно изучила карту. И решила, что трасса делает непозволительно большой крюк, а поэтому лучше идти напрямую. То есть прямиком через лес — если Кире взбрело в голову стать ближе в природе, ночь для неё не аргумент, понимание благоразумия у неё исключительно раритетное, времён древних переселенцев.

Для Киры и Леры леса вокруг были просто гипотетическими тёмными лесами. Аня знала их с детства. Сейчас перед её мысленным взглядом рисовались крутые склоны, заканчивающиеся резкими обрывами. Обманчиво-безопасные дорожки, осыпающиеся под ногами и увлекающие тебя вниз, в бурелом. Тропки «от лешего», сплетённые не хуже паучьей сети. Волки и медведи, которые здесь действительно водились. Змеиные гнёзда в траве — их и днём-то не особо разглядишь…

Лера нарушила молчание:

— Может, сходим на платформу? Потом в деревню. Ты ведь хорошо представляешь себе её примерный маршрут?

— А если разминёмся? Давай я оставлю тебя здесь с Джеброй, а сама…

— Одна, впотьмах?!

— Могу отвести тебя домой и взять его, — кивнула на отвлёкшегося на что-то пса Аня. Она дрожала.

— А если Кира выйдет сюда как раз пока нас не будет… — Лера точно не представляла, что им делать, нервно теребила сумку, которую так и не сняла, кусая припухшие губы, но замолчать просто не могла.

— Эдак вы ни к чему путному до утра не придёте, — скептически хмыкнул третий голос.

— !!!

— Ань, а чего не в бикини? — продолжил он, приближаясь от приснопамятного можжевельника. — Нет, просто какая, в сущности, разница, холоднее-то уже не станет. Зато поэтичнее бы было в разы. Лови.

В ошарашенную Аню полетела успевшая побывать в свете фонаря голубой, фиолетовой, розовой и оранжевой толстовка. За ней проследовала её обладательница, сама в одной футболке, с рюкзаком и привязанным к нему ремнями кофром за плечами. Разгорячённая и явно уставшая, с взлохмаченным светлым каре, но удивительно невозмутимыми серыми глазами, пристально разглядывающими картину бесконечного человеческого отчаяния у обочины.

— Ти-и-ис… — зачином проревела Лера, — ты знаешь, что ты самая дрянная, мерзкая…

— И бессовестная, бессовестная! — добавила дорвавшаяся до блаженного тепла, снятого с чужого тела, Аня, которая неожиданно обнаружила, что успела очень сильно замёрзнуть. Ткань пахла потом, пылью и травой. И облегчением.

— Мы были близки к истерике! — патетично вскричала Лера. Она только начинала расходиться: — скажи мне, милый друг, по каким буеракам мы бы тебя в этой глуши искали?! Какого… — она покосилась на Аню и заменила: — мракобеса тебя понесло по горам?! По приключениям на свою задницу затосковала, безмозглая ты…

Судя по спокойному лицу Киры, она уже настроилась слушать это ещё очень долго. Вела она себя так, словно искренне не понимает, к чему тут запах валидола — серьёзного-то ведь и не случилось ничего. Кошмар какой, она немного погуляла по лесу! Да всё в порядке вещей.

— И это ж надо было додуматься! Иноходец ты наш, покоритель мглистых вершин, отважный первопроходимец! Не могла бы ты в следующий раз информировать: так, мол, и так, тут у меня в голове снова глупость редкостная загульнула, я её сделаю, а вы там оцепите участок, скорую заранее вызовите… и GPS бы на себя повесила. Или колокольчик, как на корову. Даже у той соображения побольше твоего будет.

Кира подошла к Ане и молча обняла. Этот простой жест подействовал как успокоительное и обезболивающее одновременно. Аня заглянула в серые глаза, и ей показалось, что её обволакивает небо.

— Простите, я действительно решила срезать: думала, приду-ка первая, как в старые добрые, всякими-разными черепахами вас пообзываю, позубоскалю… Найду и вырву руки тому, кто составлял эту карту!

— Я, может, сегодня поседела — в свои восемнадцать, подумать только! Вот сейчас как грохнусь в обморок, — пёс, иди сюда, на тебя грохаться буду, — и придётся тебе нести меня на руках, как всем странствующим рыцарям трофейных принцесс, раз ты в них так набиваешься, — скрестив руки на груди, почти неощутимо, но сбавила-таки градус в голосе Лера.

— О нет, ваше лучезарное высочество! — с размаху бухнулась на колени Кира. — Моё сердце не выдержит — лучше принять смерть от собственного же клинка… — и с этими словами нежно взяла лапу вытаращившегося на неё Джебры и страстно её облобызала.

— Если ты думаешь, что это смешно…

— Ой, ты там ещё не иссякла?

— Это пока только прелюдия!..

— Раньше мне казалось, что хуже твой характер уже не станет. Это из-за того, что ты усохла до состояния швабры, или обратная причинно-следственная связь? — поинтересовалась она, добравшись теперь уже до Леры.

— А ты не завидуй! — прохрипела та.

Аня стояла, грелась и улыбалась — по-дурацки, то есть совершенно счастливо.

— Пойдёмте? — налюбовавшись, предложила она.

— Ага. Как пса-то зовут?

— Джебра. Но я не уверена.

— Анна, что значит, ты не уверена?! — нехорошим голосом спросила поднимающая упавшую сумку Лера.

— А, дома увидишь.

— Красавец, — восхитилась Кира. Она-то «вурдалаку» понравилась явно больше. Пахла точно как соплеменник.

Аня подняла фонарь и направилась к ведущей вниз тропинке.

— Аккуратно, тут крутой спуск… — запоздало проинформировала она.

— Мы как раз обнаруживаем это, — констатировала мгновенно схватившая уже поехавшую вниз Леру подруга.

Ночь густела и высыпала звёздами. Лес редел. Процессия из трёх людей и собаки цепочкой двигалась под уклон, освещая путь тремя мобильниками и пожилым в сравнении с ними «витражным аквариумом» (так назвал его однажды Лев Павлович), придававшим облику шествия вид загадочный и немного сказочный. «Несущие сон в людские селения эльфы?» — «Вылезшие на полуночную охоту орки».

Аня предложила было Кире помочь с вещами, но та по старинному обычаю отказалась. «А мою верхом не желаешь?» — «Почему не тебя саму сразу?» — «Я б не отказалась… Ай! Я просто пошутила! Совсем чувство юмора вышло, испортили немцы тебя, испортили… Эй, пусти, серьёзно!»

Скрипели сверчки.

В прохладном воздухе повисло безветрие.

Когда они вышли из-за деревьев, впереди завиднелся рыже-жёлтый огонёк, навевающий мысли о маяке: находился он, казалось, на самом конце мыса, почти над обрывом. Аня невольно прибавила шагу, идя на этот свет. То был фонарь — она не помнила, когда зажгла его и зажигала ли вообще, но так было надо — чтобы он горел. Над крыльцом, рядом с которым растут тёрн и шиповник. Над дверным косяком, разрисованным белыми чайками.

Дорога уже не карабкалась вверх по камням, а шла по пологой яйле. Она пахла мятой и полынью. И чем дальше, тем легче становилось идти, Анина усталость словно уходила в траву. Остался только маяк впереди.

И дом, почти невидимый за густой листвой большого дуба, возвышающегося над ним с севера, со стороны большой земли, и обнимающего крышу разлапистой зеленью. Все её страхи отступили. Сколько бы ни было злоключений этим вечером, здесь они закончатся.

Наконец она тронула калитку — та скрипела каждый раз по-особенному, — и разобрала в её тоне недовольство, смешанное с облегчением. Джебра вошёл во двор последним, окинул людей таким взглядом, будто считал, всех ли довёл, и растворился в шиповнике. Они взошли на крыльцо. В тёплом, будто живом свете вились ночные бабочки.

Темнота осталась позади.

Она собиралась постучаться, чувствуя себя виновато из-за того, что так надолго задержалась. Как будто внутри кто-то ждал и волновался за неё. На секунду её охватила иррациональная надежда, что сейчас откроется дверь, и её с укором встретят тёмно-голубые глаза. Она втянет голову в плечи и пролепечет что-то невразумительно-извинительное, а потом потянется вперёд и обнимет…

Аня тряхнула головой. Медленно достала из рюкзака ключи. Не с первого раза попав в скважину, провернула их в замке. Вошла в тёмную прихожую, не глядя нашарила выключатель.

— Ванная — второй проход налево, давайте я отнесу ваши вещи наверх.

И побрела вперёд, не слыша ответа, не включая свет больше нигде.

Она шла с фонарём в руках мимо кухни и кладовки, и по стенам коридора скользили цветные блики. Практически без дверей, комнаты как будто перетекали одна в другую, будучи чем-то цельным, неделимым. Никого больше не было, но дом не казался ей пустым, он никогда не казался ей пустым.

Аня вошла в библиотеку. «Зачем я убрала всё с письменного стола?» — и зажмурилась от чувства, которое вызвала у неё гладкая пустынная крышка стола под большим окном, отсвечивающая в лунном свете. Ни книг, ни тетрадей, ни большой дымящейся железной кружки…

Разноцветный огонёк проплыл сквозь проход между высокими книжными шкафами к лестнице. Под ногами приятно заскрипели деревянные ступени. Наверху уже была расстелена большая кровать — места там хватит на четверых. В крайнем случае, кто-то может уйти спать вниз.

Она сгрузила сумки, повесила Кирину гитару рядом со своей и несколько минут простояла посреди комнаты, обняв себя за плечи.

Через какое-то время до неё стали доноситься голоса из библиотеки.

Видимо, с банными процедурами было покончено, и гости начали самостоятельное исследование Аниных хором.

— О боже, Кира! Только не оборачивайся, ни в коем случае не оборачивайся!!

— Что это, чёрт возьми?!

— Не знаю, но оно на меня смотрит!

— А-а… я помню этот рисунок. Ну, его набросок, во всяком случае — в восьмом классе, на математике. Ох и прилетело же тогда Аньке…

— Вдохновение — крайне опасная вещь.

— Надеюсь, она нас сюда не позировать завлекла?

— Шутки про хентай? After all this time?

Смех — этот добрый, чистый смех. Сколько лет назад они все трое увлекались аниме (абсолютно приличным, но тем не менее)? Классе в девятом… целую вечность назад.

— Из стены сейчас вылезет, — продолжала Лера. «Должно быть, они наткнулись на моего глубоководника…» — мысли перестали докатываться как будто издалека. — Мне страшно.

— Тогда уж вынырнет, он же морской.

— И вечно-то ты к словам прикапываешься.

— Ну а что? Такая зверюга — и вылезет… Унизительно.

Аня наконец-то пришла в себя и сбежала вниз по лестнице, щелкнув по дороге выключателем:

— Ага, попались! На горячем!

— По глазам!!!

— Раньше-то чего свет не включили, домушники?

— А мы подумали: вдруг у тебя тут заповедный режим? — тут же обосновала Кира. Лера согласно закивала:

— Или музейный, — поправила она. — Тем более, глаза к темноте привыкли.

— Ладно, оправдываться умеете. Идём, дети мои...

— О, надо же, еда! — с такой искренней радостью и недоумением воскликнули гости, что Ане даже стало немного обидно, хотя скажи ей кто, что она сама приготовила настоящий ужин — тоже ни в жизнь бы не поверила.

— Думали, духовной пищей единой? — фыркнула она, гордо усаживаясь на приветливо скрипнувший стул и ставя фонарь на широкий подоконник. Окно маленькой кухни как всегда было распахнуто, и через него в дом любопытно заглядывала длинная дубовая веточка. Рука у Ани на неё не поднималась.

— Да кто ж тебя, творческую натуру, знает? Я была готова ко всему. В сумке тушёнки на две недели и гречневая крупа, — призналась Лера, расположившись напротив окна.

— А у меня складная удочка, — добавила практикоориентированная Кира, внимательно оглядывая комнату.

Облепленные разнокалиберными шкафами и шкафчиками стены (была здесь даже дверца размером с ладонь — интересно, догадаются они, что за ней?), железный чайник на газовой плите. Пузатый холодильник, сверху донизу разрисованный рыбками и цветами. Связки трав, ещё два Аниных рисунка. В люстре три лампочки из четырёх перегоревшие, и рассмотреть зелёно-голубые пейзажи сейчас не представляется возможным. Кухонька такая тесная, что больше трёх человек сюда и не влезло бы. Нравится ли им здесь?

— За кого вы меня, интересно знать, принимаете? Как-то же я тут почти три месяца прожила!

— Так ты же у нас существо возвышенное, у тебя лунный свет, роса медовая. А с нас что взять — плебейская плоть, телесная пища…

— Надеюсь, ты не намекаешь, что кушать телесную пищу собираются без меня?

Лица подруг слаженно изобразили изумление.

— Нет уж, братья, гоблинский пир я не только поддержу, но и возглавлю. К столу, мои верные воины!

— Да будет легендарное прожорство! — Кира плюхнулась на оставшийся стул, подвернув под себя одну ногу и болтая второй.

— И древние боги, спасибо, что послали мне сегодня что-то, кроме завтрака в самолёте. Вы не представляете, какой жуткий там был кофе. Не знаю, смогу ли я его теперь когда-нибудь пить… Это что, кровь?

— Нет, вроде сок. Мм, гранатовый…

— Я так и подумала. Ого, а это суп? Да ещё с грибочками! А когда эт ты, Анечка, готовить научилась? — подозрительно осведомилась Лера, невольно поглядывая на яичницу с помидорами, слишком съедобную на вид. — Так, а больница поблизости есть?

— Психиатрическая, в пригороде, десять километров, — резюмировала Кира.

— Воодушевляет. А я ещё в окно по пути смотрела, думала: что за здание такое бетонно-унылое… Кир, ты же смелая?

— Но не безрассудная.

Аня смотрела на их лица. Все вопросы сегодня казались излишними — ведь она, в принципе, и так всё знала.

…Это доводило до состояния глухой тоски: общаться с теми, кто раньше каждый день был рядом, был почти частью её самой, теперь можно было только сквозь монитор. Её медленно пил страх, что долго они так не продержатся, и их отношения через месяц или полгода куда-то уйдут, растворятся сами собой. Такие близкие друзья превратились во что-то сродни хорошему фильму — ты искренне веришь в происходящее на экране, оно глубоко трогает твою душу, но это уже как будто и не с тобой. Слишком оторвано от настоящего, в котором сотню печатных символов может заменить один взгляд.

Какая-то другая реальность — реальность звонков по межгороду, длинных сообщений, не доходящих бумажных писем. То и дело перебои — Аня загремела в больницу со скарлатиной (самое то в девятнадцать лет), у Леры не хватает времени даже на еду, Кире эту самую еду в чужой стране и купить временами не на что, какой там Интернет... Аню глодали дни — много-много серых, тягучих дней. Эти друзья были не просто близкими, они были единственными…

Кира, бывшая Ане за старшего брата, о котором та мечтала в детстве. Мелкие косички в почти белых волосах, острый подбородок, высокий лоб. Из той породы, с кем хоть в рай, хоть в ад — не страшно. Зимнее солнце на острие ледяного дождя, неприступная каменная стена и жёсткий холод, стерегущий её как волк, морской ветер и песня валькирий под сполохами северного сияния. Какими ещё словами можно было объяснить её серо-стальные глаза? И — такая честная душа, такой искренний, звенящий смех. Смотришь на неё и понимаешь: ты доверишь этому человеку всё, даже душу.

Лукаво улыбающаяся Лера — её лицо никогда не бывает неподвижно, никогда не застывает в одном выражении надолго; чёрные брови то вскидываются, то изгибаются, глаза то щурятся, то широко распахиваются. Она раскачивается, как заколдованный метроном, то встряхивает угольными волосами, то жестикулирует, как ветряная мельница — не человек, а огненный всплеск. Губы алые, как самый сочный гранат, украденный у лета, в глазах — грозовая ночь. Её прабабка была цыганкой, а прадед — потомственным аристократом. Внешность Леры была такой же смесью несовместимостей, как тот союз: утончённая форма, переполненная живыми, до неприличия яркими красками. Смуглокожая, отрицающая бледность одним своим существованием, необыкновенно харизматичная, концентрирующая на себе внимание в любой компании. И везучая, как кошка.

Как же Аня по ним скучала…

Тем временем за столом нашёлся-таки один добровольный дегустатор.

Громогласно мявкнув, Ане на плечо спрыгнул кот. Взгромоздился на нём, нахохлился, как ворон, и недобрым глазом зыркнул на чем-то ещё недовольных людей.

Повисло молчание. Рыжий смотрел на гостей так, будто выбирал, кого первым есть.

— Кхм, знакомьтесь: Абсурд. Нагл, полосат, чертовски обаятелен и, как и всё немного странное, чрезвычайно успешен у женщин, — представила Аня и в подтверждение последних слов почесала кота под подбородком. Тот согласно заурчал и пришёл к выводу, что раз он такой замечательный, кормёжка должна соответствовать.

— Держи яичницу!!! — первой среагировала Кира, но Абсурд был молниеносен, как кобра.

— Поздно, братья. Силы зла умыкнули единственное наше достояние, — загробно возвестила Лера.

— Возможно, он спас нам жизнь, не забывай.

— Ешьте уже, римские императоры!

— Ну, против судьбы, как говорится…

— …Приступим, помолясь.

Разложили салат, разлили суп. Повисло блаженное молчание. Запах канувшей в забвенье яичницы так до конца и не исчез, повиснув в воздухе ноткой запоздалой скорби, как грустное воспоминание о днях давно минувших и счастливых, безжалостно сметённых мирскими трагедиями. Жизнь не стоит на месте. Ничто не стоит на месте, в особенности беспринципные усатые мародёры обеденных столов (а для всех здесь присутствующих это фактически был обед).

— Аньк, ты так и будешь смотреть на нас как мамаша на выводок?

Действительно не сводившая с них сияющих глаз Аня несколько смутилась и уткнулась в супницу.

— Я прихожу к выводу, что она нас всё-таки отравила. Ишь, какая мордочка довольная…

— Как думаешь, это за то, что я ей Булгакова не вернула?

— Я б за такое точно убила. Но меня-то за кой, Аннушка?!

— А за компанию, — зловеще отвечала та. — Что, думала, спрячешься в своём Санкт-Петербурге от моего отмщения, Рейтар? Не-ет, за «Белую гвардию» я прокляну весь твой род, включая ещё не родившихся и безвременно усопших! Вам чайку налить?

— Ой, а есть?

— Вон, — полотенце подними, — травяной.

— Мм, чабрец…— расплылась в улыбке Лера.

— Это который ты до десятого писала через «е»?

— И всё-то ты, Тис, только чепуху какую-то вспоминаешь.

— Чепуху?! "Я видела такую чепуху, по сравнению с которой эта чепуха — толковый словарь!" И я же ничего не сказала, например, про то, как феерично ты грохнулась со своих несчастных шпилек на последнем звонке. На красной дорожке, в середине сцены… Да, актёрское многое обрело в твоём лице.

— Зато как грохнулась! Да ты бы даже репетировавши не сделала этого с такой грацией.

— Куриной?

— Лебединой! А как меня потом мальчики на этих шпильках поднимали, мм… Нет, всё-таки что-то в этих ходулях есть.

— Чудесный чай, Аньк. Это был весь твой зверинец, или не запастись валидолом было ещё одним опрометчивым поступком?

— Да нет, вы разве что Шира не видели… но можно считать, что видели.

— Ага. Нет, но да. Да, но нет.

— Ясно как ночь, — с умным видом кивнула Лера.

— Ох, сейчас…

С этими словами Аня перегнулась через подоконник и громко свистнула.

Гости затаили дыхание. Выплывший из-за стены месяц озарил их завороженные лица.

В комнату ворвался порыв ветра — он звал к морю, рассказывал о нарастающих волнах.... Под потолком мелодично зазвенела стеклянная подвеска — фигурка парусника, крутящаяся среди бирюзовых валов. Некоторые, теперь выше грот-мачты, смыкаясь, захлёстывали его.

— Это Шир.

На пороге застыл давешний «вурдалак». То, что гости сначала приняли за тень Джебры, оказалось его точной живой копией — такого же роста, на тонких колючих лапах и шерстью из клочьев беззвёздной ночи, второй пёс.

— Толкинист в тебе таки не сдержался?

— Не во мне, я младше их не знаю на сколько лет. Сколько себя помню, эти двое жили тут. Я их различать-то научилась годам к тринадцати, и то больше интуитивно и по глазам.

— А старыми не выглядят. Ох, мудришь ты, кудесница…

Первая тень подхватила свою кость и скользнула прочь из дома, другая растянулась на пороге. Псы вели себя миролюбиво, но еду взяли только с Аниных рук.

— Нам не страшен серый волк, серый волк, серый волк! — пропела Лера. — А ты не совсем на свой страх и риск тут обитаешь, как я вначале грешным делом подумала…

— Дедушка мне как-то рассказывал, что однажды зимой сюда залезли воры, — отсмеявшись, начала Аня, — основательные ребята, как потом выяснилось, при стволах и прочем. Уж не знаю, что они ожидали тут найти и что могло их привлечь, кроме отдалённости и кажущейся незащищённости. Лев Павлович был в городе — накануне кот чем-то отравился. Так вот, выловили голых, покусанных «гостей» только на следующий день, где-то западнее по побережью — течение рядом с мысом проходит. Так что в этом доме можно никого не бояться. Кроме меня, разумеется.

— Я всегда знала, что дружба с тобой — очень нужное, полезное и правильное приобретение.

— Кстати, а чай ещё есть?

— Вы что, уже?! Да на вас не напасёшься! Кого будем есть первым?

— Лерку. Хотя ты так отощала, что покушаться на твои кости даже меня не тянет…

— В тебе немногим больше, не переживай.

— Во мне мышцы!

— Помни про тушёнку, Ань.

Когда стали ложиться спать, в первую очередь выяснилось, что Лера, если ей не дадут помыться, пробдит всю ночь, сверля их укоризненным взглядом. На резонный вопрос, почему она всё ещё здесь, заявила, что ей темно и страшно, и вообще, зачем нужны друзья? «Надеюсь, в душе ты как-нибудь сама справишься?» — «А ты хочешь со мной?» — «Позволь отказаться от этой сомнительной чести». Проконвоировали, по очереди помылись, вернулись и наконец-то лег…

А, нет, не легли. Пока их не было, на кровать совершил набег кот и растянулся по диагонали, как шланг. Абсурда безжалостно спихнули, чтобы через пятнадцать минут рыжее зло воскресло уже на чьей-то голове. Злу попытались объяснить, что значит вселенское равновесие. Кончилось тем, что лампасатый, сменив тактику на мурчательно-подлизывательную, всё же пустил корни у Ани на животе, чуть оный не продавив. Засыпала она, чувствуя себя самым счастливым человеком на земле.