Его просто не было (джен)

Невилл Лонгботтом всегда считал, что он родился под несчастливой звездой. Посудите сами: родителей как-таковых у него не было, а бабушка, которая хоть и заботилась о мальчике, всегда старалась держать его на коротком поводке, чтобы — не дай Мерлин! — внук не натворил глупостей на глазах у посторонних.

А помимо всего прочего мальчик был ещё и жутко неуклюжим. Настолько неуклюжим, что стоило ему едва коснуться чего-нибудь хрупкого кончиками пальцев, как это что-то тут же вдребезги разлеталось на тысячи мелких осколков, за что ему моментально прилетало от бабушки в виде увесистого подзатыльника.

Бабушка Невилла — Августа Лонгботтом — была суровой и собранной до мелочей женщиной. Как и многие из тех, кто когда-либо бывал на войне, она отличалась от других тем, что видела мир таким, какой он есть на самом деле — жестоким и безжалостным местом, где духовные ценности и вровень не стояли материальным составляющим.

Возможно, именно это качество характера и помогло ей добиться всего того, чем она может располагать на данный момент. Пережив войну и оставшись один на один с больным сыном и невесткой, с маленьким ребенком на руках, она, несмотря ни на что, всегда оставалась для своей семьи надежной опорой в трудных ситуациях и смогла вырастить из Невилла доброго, честного и отзывчивого мальчика.

Однако будучи человеком очень организованным, Августа Лонгботтом с огромным пренебрежением относилась ко всем тем людям, которые были на нее не похожи: мечтатели, творческие люди и просто все те, кто мысленно существуют в более высоких материях, — все они казались ей пустышками, неприспособленными к существованию.

А Невилл был совершенно не похож на свою бабушку. Унаследовав от матери широту кругозора и открытое сердце, он смотрел на мир своими сияющим глазами как на спектакль, где все персонажи должны быть хорошими, декорации качественными, а добро в конце концов обязательно побеждает зло.

Августа Лонгботтом очень любила своего внука. Она любила мальчика настолько сильно, что не могла позволить себе потерять его так же, как и его родителей. Именно поэтому, обнаружив во внуке зачатки подобного легкомыслия и наивности, она монотонно и совершенно безуспешно старалась направить мальчика на, по её мнению, пусть истинный.

Но все-таки в одном Невилл был похож на Августу. Сам того не замечая, он с той же упертостью, с которой бабушка пыталась его перевоспитать, не желал снимать с носа розовые очки и все равно мысленно витал где-то далеко, не обращая внимания на очередной стеклянный предмет в радиусе пары метров.

Конечно, несмотря на свою рассеянность, мальчик прекрасно понимал, почему бабушка так старательно пытается искоренить в нем эти качества. Ведь стоило кому-то за столом лишь завуалированно затронуть тему Алисы и Френка, как миссис Лонгботтом-старшая тут же моментально переменялась в лице и поджимала губы так, словно перед ней, вместо привычной яичницы на завтрак, появлялась целая тарелка тухлых яиц. А еще ночью, когда холодный мрак окутает небольшой домик, Невилл обязательно услышит редкие всхлипы в соседней комнате и возможный тихий скрип половиц, когда дядя Эйджи пойдет успокаивать свою тетю, если в очередной раз будет недолго гостить у них.

Сам Невилл к бабушке в такие моменты никогда не ходил. И не делал он этого не потому, что ему было наплевать, а потому, что он просто не знал, чем ей помочь.

Именно об этом, а еще о многом другом, мальчик думал, сидя на деревянном стуле в приемном отделении больницы святого Мунго.

— Невилл, поднимайся! — Над мальчиком нависла могучая фигура старухи в длинном зеленом платье с изъеденной молью лисой и в остроконечной шляпе, украшенной чучелом стервятника.

Невилл послушно поднялся со стула и поплелся за своей бабушкой, неохотно перебирая ногами.

Больница святого Мунго Невиллу не нравилась никогда. Все здесь казалось мальчику чужим: белые стены, мраморные полы и висящий в воздухе тяжелый запах, отдаленно напоминающий химическое вещество ацетон, — все это одновременно казалось ему завораживающим и пугающим. Но больше всего мальчика настораживали целители — эти немолодые люди в лимонных мантиях с нашивками, вечно снующие по коридору в разные стороны. Они всегда были довольно милы по отношению к посетителям и пациентам, помогали многим людям выздороветь и вернуться к нормальной жизни, но Невилл не любил их по одной простой причине — они не могли вылечить его родителей.

— Простите, вам помочь? — Миловидная медсестра внезапно преградила им дорогу, участливо улыбаясь во весь рот.

Невилл даже слегка подскочил от её звонкого голоса.

— Нет, благодарю, мы знаем, куда идти, — вежливо отказалась миссис Лонгботтом, поправляя маленькую дамскую сумку на плече.

Медсестра все с той же понимающей улыбочкой кивнула и поспешила на помощь к какому-то старику, разгуливавшему по отделению в одних подштанниках.

Поднимаясь по лестнице, Невилл с грустью подумал, что уж им-то помощь действительно не нужна: пятый этаж больницы магических болезней, недугов и травм святого Мунго может по праву считаться их вторым домом.

— Не сутулься! — Бабушка снова вырвала мальчика из его мыслей. — И не вздумай вести себя как размазня, — предупредила она, грозно сдвинув брови к переносице. — Никаких соплей. Не забывай, что сегодня мы пришли с радостной новостью.

Невилл утвердительно качнул головой, впиваясь взглядом в точку на полу.

Бабушка удовлетворенно кивнула.

— Хорошо, а теперь я хочу чтобы ты…

— Миссис Лонгботтом, как я рада вас видеть, — полненькая медсестра в мантии прервала бабушку на полуслове. — Вы сегодня рано!

Бабушка с улыбкой пожала руку женщине, тут же переменившись в лице.

— Здравствуй, Линси. Как поживает муж? — она любяще похлопала относительно молодую женщину по плечу.

— Спасибо, все хорошо, — ответила Линси, но тут её взгляд упал на мальчика, до этого одиноко замершего посреди коридора, не зная, что ему делать дальше. — Невилл, привет! Как твои дела?

Мальчик смущенно улыбнулся и завел руки за спину.

— Хорошо, спасибо.

Внезапно медсестра спохватилась.

— Ой, что это я вас задерживаю! — укорила она себя. — Вам же надо спешить, чтобы успеть до процедуры!

— До какой процедуры? — Бабушка выглядела слегка напряженной.

— О, не беспокойтесь, — успокоила её Линси. — Просто небольшое внеплановое обследование.

Миссис Лонгботтому слегка расслабилась и уже увереннее распрямила плечи.

Попрощавшись с молодой медсестрой, они направились прямо по коридору.

Коридор пятого этажа был очень широким и очень длинным. Огромное количество дверей теснилось как на правой стороне — там находились палаты тех людей, чье лечение было если не слишком долгосрочным, то хотя бы более-менее намеченным; так и на левой — для тех, чье заболевание можно было бы занести в графу «неизлечимых», если бы этому не препятствовало человеческое тщеславие и сочувствие к родным.

Невилл старался не смотреть на левую сторону коридора — слишком больно ребенку было видеть пустые глаза и опущенные головы в открытых дверных проемах. Но, бывало, нет-нет, да что-то броситься в глаза, и ты уже не можешь не смотреть на очередного безнадежного пациента, бессознательно совершающего какие-то механические движения.

Вот и сегодня, ведомый уверенными шагами своей бабушки, Невилл в оцепенении остановился напротив одной из «левых» палат. Молодая женщина с повязкой на голове весело смеялась вместе со своими родственниками, пакуя свои многочисленные личные вещи.

Невилл знал, что её зовут Саманта и что она провела в этой больнице последние несколько лет, потому что иногда, когда бабушка долго общалась с врачами, молодая леди покупала ему какао и рассказывала интересные истории из своей практики. Она была мракоборцем, и однажды во время рейда один плохой человек неудачно использовал на ней заклинание «Обливиэйт». Стереть её память у него не вышло, однако он сумел что-то повредил в её мозге, так что теперь она каждый день просыпалась с чувством, словно бы все это произошло только вчера.

Невилла она, конечно, каждый раз узнавала заново, но это не мешало ему приятно проводить с ней время, из-за чего он в скором времени не мог не проникнуться к ней детской симпатией.

И вот сейчас она собирает вещи вместе с родителями и улыбается Невиллу из своей палаты не потому, что она знает, кто он такой, а просто потому что она — приветливый и улыбчивой человек, который, несмотря ни на что, каждый раз, стоило врачам утром ввести её в курс дела, всегда оптимистично заявляла: «А что? Это значит, что я могу каждый день устраивать полнейший кавардак, и моя совесть при этом не будет меня мучить, просто потому что я ничего об этом не вспомню? Мерлин, а это здорово! Простите, где тут ближайший паб?».

— Невилл, мне долго тебя ждать? — Августа недовольно сложила руки на груди, замерев в конце коридора.

— Нет, бабушка, — послушно ответил мальчик, отрывая взгляд от Саманты и её родителей и ковыляя вслед за шустрой старушкой.

Через какое-то время они наконец добрались до нужной им палаты.

Все палаты в конце коридора пятого этажа несколько отличались от других. Для того, чтобы как можно проще было бы охарактеризовать их, вполне хватило бы лишь одного слова — элитные. Все палаты, на двери которых красовалась небольшая красная буква «А», отличались от всех остальных тем, что они являлись привилегированными и выдавались лишь тем, кто действительно их заслуживал. В основном, как правило, их получали люди, которые понесли тяжелые увечья во время войны с Тем-Кого-Нельзя-Называть.

Именно поэтому Фрэнку и Алисе Лонгботтомам досталась такая палата.

Помимо того, что такие палаты получали большее внимание со стороны персонала, они так же отличались от обычных и по своему внешнему виду. Во-первых, у них были окна. Это были очень странные окна, и Невилл часто задавался вопросом, зачем такие окна вообще нужны. Главная проблема, связанная с ними, которая вводила мальчика в состояние ступора, заключалась в том, что часть этих окон открывала обзор из палаты не на улицу, а на коридор.

Искренне не понимая, почему у них такое странное расположение, Невилл боялся показаться глупым и не пытался докопаться до истины, а посему эта была для него самая загадочная и самая страшная тайна.

Еще эти палаты были вдвое больше обычных, и стены в них были выкрашены не в скучный грязно-белый цвет, а в яркий лимонно-желтый. И мебель там была не шаткая и старая, а вполне себе даже новая: удобные односпальные кровати, добротные тумбочки, чистые занавески и мягкие, почти что домашние, кресла.

В общем-то, как бы это странно и ужасно ни звучало, Невилл предпочел бы лечиться именно в такой палате.

Бабушка, ни на секунду не остановившись у двери, чтобы собраться с мыслями, оттолкнула её от себя и величественно прошествовала в комнату, так что все взгляды больных тут же перекочевали на неё.

— Доброе утро, — громогласно поздоровалась она со всеми и направилась в самый дальний уголок палаты, отгороженный ширмой.

Невилл, громко шаркая подошвами ботинок, шел в немом молчании следом.

Заглянув за ширму вслед за бабушкой, мальчик тут же натолкнулся на пронизывавший взгляд голубых глаз своей мамы.

Алиса Лонгботтом, до того, как выйти замуж за Фрэнка Лонгботтома, носила фамилию Вуд и росла в семье вместе со своим братом. Она была тихой девочкой, которая предпочитала различным подвижным играм чтение романтических книжек в тени беседки. Со временем, когда она вслед за братом попала на факультет Гриффиндор, она не смогла обойти стороной веселого и улыбчивого сокурсника Фрэнка Лонгботтома, который сочетал в себе все качества прекрасного принца. Поженившись, у них почти сразу же родился прекрасный маленький сынок, на которого родители никак не могли нарадоваться.

Но все это было лишь до того рокового дня.

Сейчас же некогда жизнерадостная и улыбчивая молодая мама превратилась в малокровное нечто, в слабую тень того, кем она была раньше.

— Невилл, поздоровайся с мамой, — велела бабушка, присаживаясь на краешек кровати невестки.

Невилл не выдержал пристального взгляда матери и опустил глаза.

— Здравствуй, мама.

На столике, рядом с кроватью Алисы Лонгботтом, стояла ваза. Она была большой, высокой, голубой, с мелкими вкраплениями коричневого, которые чем-то придавали ее структуре тон «под мрамор». А в этой вазе стоял большой букет ярко-желтых подсолнухов. Он был явно не первой свежести: головки его некогда пылающих солнцем соцветий теперь уныло клонились к земле, словно прячась от излишне обильного дневного света; стебли под тяжестью цветков в некоторых местах надламливались, и тогда верхняя часть их непрезентабельно колыхалась на ветру, ударяясь о стенки вазы.

Невилл следил за полетом срывающегося лепестка, делая вид, что он крайне поглощён этим занятием. Его пугал взгляд матери, который ни на секунду не выпускал его из поля зрения. Он давил на него, тянул куда-то глубоко на дно, высасывая все радостные эмоции, словно где-то совсем недалеко находился дементор, готовый при любом удобном случае полакомиться его душонкой. Он был испуган, сам отчасти не понимая, что конкретно вызывало в нем подобные эмоции: она же его мать, почему он её боится?

Невилл, наверное, так бы и остался стоять на одном месте как истукан, пялясь то на подсолнухи, то на картины на стене, то на голубые занавески, то на ещё какой-нибудь предмет декора, если бы не его бабушка, которую такое поведение явно не устраивало.

— Невилл, будь добр, — Августа укоризненно поглядела на него, выразительно приподнимая брови, — прекрати играть в статую. Ты не в хлеву рос, чтобы так себя вести.

Бабушка выглядела крайне раздосадованной его поведением, хотя сама понимала, что ругает внука скорее не из-за его бездействия, а для того, чтобы за деланно командным и грубым голосом скрыть дребезжащие и нервные нотки легкой истерики. Трудно объяснить постороннему человеку, что когда ты видишь своих детей, своих родных в таком виде, ты, вне зависимости от того, как долго они в нем пребывают, каждый раз чувствуешь себя как в первый: потерянным, опустошенным и настолько печальным и злым, что хочется одновременно и разрыдаться на всю округу, и гневно вскрикнуть в небо, сетуя на столь жестокий фант судьбы.

— Да, бабушка. — Мальчик подошёл к старушке и встал по правую сторону от неё, найдя невидимую точку на полу, которую теперь внимательно рассматривал.

Августа смирилась с тем фактом, что Невилл не намерен возвращаться на бренную землю и просвещать свою мать в некоторые изменения в его жизни.

— Алиса, милая. — Старая женщина доверительно взяла руку невестки в свою и легонько сжала её пальцы. — Представляешь, Невилл все-таки поступит в Хогвартс. Правда, это так здорово? Мы до конца не верили в это, и даже какое-то время думали, что он — Мерлин сохрани! — сквибб!

Невилл мысленно сжался от таких слов. Его всегда разочаровывал тот факт, что у него совсем недавно стали развиваться магические способности. И в особенности его стесняла бабушка, которая часто не пренебрегала случаем в красках описывать, каким обычным и совсем «маггловским» был Невилл в детстве. А как она любила описывать тот случай, когда дядя уронил Невилла с балкона! Эта история так часто вызывала смех со стороны её слушателей, что у мальчика вроде бы должен был выработаться иммунитет к подобным поддразниваниям, но только не в случае, когда роль рассказчицы брала на себя бабушка, потому что каждый раз, когда она об этом говорила, повествование приобретало все новые и новые оттенки драматизма и экспрессии. Недавно Невилл краем уха услышал, как та уверяла Батильду Бэгшот, к которой они пришли на чай, что Невилл сам спрыгнул с окна, чтобы доказать всем, что он настоящий волшебник.

Алиса ничего не ответила на объявление своей свекрови. Она перевела взгляд на шуструю старушку, а потом и на свою руку, заключённую в замок с её, и зрачки её глаз расширились, словно она только сейчас заметила её присутствие.

Мальчик не ожидал ответа от своей матери: Алиса говорила очень мало и очень тихо, а потому разобрать её шёпот, если такой вообще появлялся, не представлялось возможным.

Но сегодня что-то изменилось: лицо Алисы на какое-то время свела странная судорога, её глаза как-то слегка увлажнились, а из горла вылетели хриплые гортанные звуки.

Августа Лонгботтом моментально подскочила с места, подумав, что женщине стало плохо, но затем села на место и с удивлением спросила:

— Дорогая, — почти что с благоговением прошептала она, — ты что-то хотела мне сказать?

Но женщина смотрела не на неё, а на сына. И в этот раз Невилл уже не мог не смотреть в глаза матери.

— Я не сомневалась. — В голове Алисы рознились мысли, которые никак не желали оседать в сознании, дабы позволить языку и мозгу работать как слаженный механизм. Однако в какой-то момент что-то в голове щёлкнуло, и на секунду женщине удалось взять верх над своей болезнью.

Бабушка и внук были в растерянности. Их одновременно и пугало, и радовало происходящее, но недоверие, годами жившее в их сердцах, не давало им до конца осознать главного: Алиса заговорила в первый раз спустя столько лет.

Августа, когда новость наконец-то полностью заполнила каждый уголок её мозга, не сдержалась: слезы брызнули из её глаз, и ей пришлось поспешно покинуть помещение палаты, чтобы никто не увидел её в таком смятении.

Мать и сын остались наедине.

Поначалу Невиллу было неловко: он очень редко оставался один на один с мамой, потому что рядом всегда либо был отец, либо бабушка, либо очередной врач, который клятвенно заверял мальчика в том, что его родители выздоровеют. Глупая тактика, которая лишь оттягивает момент понимания того, что надежды нет.

Он молчал пару минут, но через какое-то время его буквально прорвало. Когда у тебя нет рядом близкого человека, которому ты можешь доверить самое сокровенное и самое тайное, тебе не составит особого труда замкнуться в себе и стать нелюдимым, — именно так и делает большинство людей. Но у Невилла была другая проблема: он не мог так поступить, поскольку его душа и вся его сущность сами по себе стремились к чему-то открытому, к чему-то доброму и искреннему. Да, он терялся, нервничал, становился забывчивым, но никогда не думал о том, чтобы зарыться в себе, стать нелюдимым и одиноким. Ведь мир — он такой большой и такой чудесный! В нем так много всего того, с чем он ещё незнаком. Впереди целая жизнь, и если судьбой ему уготовано прожить её без родителей, он будет к этому готов.

Но сегодня особенный случай. Сегодня он может наконец почувствовать то, чего он был лишён долгие десять лет своей жизни. Сегодня он говорит так, как никогда раньше: прерываясь, сбиваясь, перескакивая с одной темы на другую, и делая всё это с таким воодушевлением, на которое способен только ребёнок. Он так много рассказывает маме, что даже не замечает, как во рту пересохло, а язык начинает заплетаться: самозабвенно болтает о бабушке, о дяде, о своей жабе, о квиддиче, о Хогвартсе, о доме, о своей

жабе, о бабушкиных подругах, о соседской собаке, о любимой книге и снова о жабе. Так или иначе, Невилл мог любую тему свести к разговору о своей жабе: вот он говорит о том, как сильно хочет приступить к изучению предмета травологии, как тут же перескакивает на то, что его жаба любит иногда жевать листки его энциклопедии «Все магические растения Англии», в особенности отдавая предпочтение странице с лечебными свойствами полыни; или о том, что он хотел бы поступить на Гриффиндор, но вдруг завершая эту тему размышлениями о том, понравится ли его жабе поплавать в озере рядом со школой, о котором ему рассказывал дядя.

Алисе было очень трудно. Она и так с трудом понимала обычную человеческую речь, а за столь импульсивной манерой сына ей было не угнаться. Но одну вещь она, конечно, поняла: её сына очень волновал тот факт, что он всё ещё не мог придумать имя для своей жабы.

Внезапно мальчик притих прямо посреди своего монолога и опустился на краешек кровати рядом с мамой.

Какое-то время его лицо сохраняло задумчивое выражение, которое вскоре сменилось серьёзным.

— Знаешь, мама, — начал он, сдвигая брови к переносице, — когда-то я нашёл в библиотеке книгу. Она была такой потрёпанной и некрасивой, что я решил было её выкинуть и достать свою любимую энциклопедию, но меня что-то остановило, и я всё же открыл её и принялся за чтение. — Речь мальчика текла плавно, словно он уже давно заготовил её. — Это были сказки. Они были разными: и добрыми, и злыми. Но была одна, которая меня действительно удивила. Она про три волшебных предмета: мантию, камень и палочку. Мантия может спрятать человека, чтобы его не нашли, камень помогает воскрешать мертвых, а палочка... палочка — самая сильная палочка на земле, которая может творить любые чудеса. — Из кармана он достал ту самую книжку и теперь вертел её в руке. — Я долгое время хотел себе мантию. Это ведь так круто: становиться невидимым, и тогда бабушка не будет замечать мои промахи. Но потом я понял, что она мне не нужна. И тогда я понял, что мне нужно — палочка. Ведь с ней я могу излечить тебя и папу. — Невилл раскраснелся и нервно замялся. — А мирового могущества мне не надо, честное слово. Я просто хочу, чтобы ты и папа... чтобы вы были здоровы.

К сожалению, Алиса не могла понять смысл последних слов. Всё ее силы были с концентрированы на том, чтобы не упустить сквозь пальцы мысль о жабе сына.

— Тревор. — Она с трудом выдавила из себя это слово. — Жаба Тре-е-ево-о-ор.

Невилл расцвёл на глазах.

— Ты хочешь, чтобы я назвал свою жабу Тревором? — Он радостно улыбнулся во весь рот. — Это очень хорошее имя, мам.

Мальчик потянулся и в порыве чувств обнял свою маму. Алиса сначала едва заметно дернулась, но всё же расслабилась и позволила сыну себя обнять.

Миг столь тесного общения матери и сына был прерван хлопком входной двери и топотом двух пар ног по полу. На пороге появилась Августа в сопровождении главного врача.

Невилл отпрянул от своей матери и отодвинулся.

— Вы действительно утверждаете, что она что-то сказала? — Врач подошёл к Алисе, недоверчиво осматривая пациентку и обращаясь к бабушке, которая маячила позади.

— Стала бы я врать! Да, конечно, — подтвердила Августа и указала кивком головы на внука. — Мой внук может вам это подтвердить.

Врач не удостоил мальчика и мимолетным взглядом.

— Очень сомнительно, но я не вижу причины, почему вы могли бы лгать. — Он ощупывал горло женщины. — Но я всё же не хочу отменять сегодняшнего обследования.

— Целитель, но уверены ли вы в том, что это необходимо, мадемуазель Стаковски...

— Меня не волнует, что по этому поводу думает Натали Стаковски, — отрезал целитель. — Эта процедура безопасна, и точка.

Невилл непонимающе переводил взгляд с разозлённого целителя на поджатые губы бабушки. Видимо, за дверью палаты произошло что-то, что заставило мнения взрослых разойтись.

В конце концов бабушка всё же сдалась:

— Вы целитель, и я не имею права ограничивать вашу власть. — Женщина смирилась с поражением. — Если вы считаете, что так будет лучше, то я ничего не могу поделать.

Мужчина выглядел довольным, и в то же самое время обеспокоенным.

— Я рад, что вы это понимаете. — Гордость взяла над ним верх. — А сейчас я бы попросил вас уйти. Я хочу, чтобы миссис Лонгботтом успела немного передохнуть перед обследованием.

— Невилл, пойдём. — Бабушка взяла мальчика под руку и вывела из палаты. Тот лишь успел напоследок кинуть матери скомканное «пока».

Августа уверенным шагом пробиралась к выходу, а люди перед ней расступались, словно давая дорогу большой машине скорой помощи с мигалкой.

Мальчик, немного робея, всё же не сдержался:

— Бабушка... А что за обследование?

— Да так, ничего серьезного, — отчеканила она, хотя её голос выдавал неуверенность. — Просто немного поэкспериментируют, возможно. Целитель Меркель — большой человек, хоть его идеи не всегда поддаются законом логики. Но все гении такие.

Невилл решил не спорить: бабушка старше — лучше знает. Но вдруг он остановился посреди лестничного пролёта, из-за чего на него тут же налетел встречный пациент, громко ругаясь.

— Ты чего это так застыл? — Бабушка перегнулась через перила и посмотрела вверх. — Идёшь?

Невилл тем временем ощупывал свои карманы и убеждался в том, что не может нащупать свою книгу сказок.

— Бабушка, я забыл кое-что в палате, — пояснил он. — Можно, я заберу?

Немного призадумавшись, Августа кивнула.

— Не думаю, что они уже начали. — Она повелительно взмахнула рукой. — Только сделай это быстро.

Не теряя больше ни минуты, Невилл бросился в обратном направлении. Не хотелось заставлять бабушку ждать, ведь он знал, какая она может быть в гневе.

Но добравшись до палаты, его ждало страшное зрелище. Всех пациентов почему-то временно либо вывезли из палаты, либо они ушли сами — скорее всего, это случилось тогда, когда Невилл разговорился с мамой и совсем не замечал ничего вокруг.

Но палата была не совсем пуста. Прямо напротив того самого странного окна, которое выходит в коридор, посреди комнаты стояла кровать, на которой лежала его мать. Её руки были привязаны к бортам кровати, а над ней стоял человек, который выпускал в сторону Алисы очередь зелёных вспышек с определённым временным интервалом.

Невилл с ужасом смотрел на это зрелище. Его мама кричала, извиваясь на постели, её глаза закатывались, обнажая лишь белки, она неестественно выгибалась и корчилась, словно от невыносимой боли.

Криков слышно не было, потому что стояло, очевидно «Оглохни», но Невилл видел, как лицо матери искажается в нечеловеческом крике.

Не помня себя от злости, страха, ненависти и ещё бури других эмоций, он стал бить кулаком по стеклу, пытаясь разбить его. Но то, конечно, не поддавалось, а Алиса тем временем всё сильнее заходилась в крике.

Мальчика захлестнула кровавая пелена: в глазах потемнело, и стекло поддалось. Оно просто исчезло, как-будто минуту назад его и в помине не было.

Невилл кинулся к матери и сбил человека в халате, отчего тот выронил из рук волшебную палочку.

Алиса Лонгботтом теперь не кричала, а лишь беззвучно плакала, словно маленькая девочка.

Через какое-то время руки бабушки бережно, но настойчиво оторвут внука от матери. Ему объяснят, что у целителя появилась идея, что если они повторят всё то, что случилось с его родителями в ту роковую ночь, их память смогла бы вернуться. Бабушка с самого начала была против этого, но всё же уступила настойчивому целителю, столь уверенному в своём плане. Однако на самом деле всё пошло не так, как планировалось. Ещё бы секунда-две и Алису Лонгботтом нельзя было бы спасти.

Провинившегося целителя уволили, Невиллу прописали успокоительное, Алисе залечили раны, которые она натерла на запястьях, когда пыталась вырваться, и всё вроде бы снова наладилось.

Но с этого дня Алиса Лонгботтом больше не сказала ни слова.