Долгий срок (джен)

Дверь открывается, и Родольфус встряхивается, с удивлением понимая, что, кажется, задремал. Вот вернут его в камеру — он ляжет и, наконец, выспится. Но сперва следует доиграть… нет, не так. Выиграть. Сперва следует выиграть.

Шеклболт вдруг накидывает ему на шею что-то вроде тонкой петли — Родольфус рефлекторно хватается за неё рукой и ощущает под пальцами нечто вроде металлического шнура.

— Спокойно, — говорит ему Шеклболт. — Я дам вам палочку — но я знаю, кто вы такой, мистер Лестрейндж, и не хочу никаких эксцессов. Вы знаете, что это такое?

— Примерно, — Родольфус морщится от ощущения металла на шее. Физически петля ему не мешает — просто раздражает его самим фактом существования. Впрочем, всё это несущественно, разумеется.

— Ваша палочка, — удовлетворившись его ответом, говорит Шеклболт и кладёт ту на стол.

Родольфус берёт её в руки — и едва сдерживает вздох. Он уже соскучился — а впереди… о, он помнит, как это — не колдовать. И помнит, как мучительно потом начинать — как ломит пальцы и жилы, как болит голова, как мутит после самого слабого волшебства и как хочется потом спать, но сон не идёт, и ты лежишь в постели часами, не в силах ни уснуть, ни подняться.

Он не позволит сделать это ещё раз с Рабастаном. А вот сам пройдёт через это — но для этого ему сейчас нужно выиграть. А значит, отдать частичку собственной памяти… впрочем, что ему те Лонгботтомы? Глупо было, конечно, тогда идти к ним — следовало проявить настойчивость и просто запереть Беллу, а потом похитить мальчишку и под оборотным уже самому идти беседовать с его матушкой. Но Белла уж очень хотела сделать всё это сама, да и мальчишку-Крауча ему хотелось подцепить на крючок посильнее — и Мерлин, так промахнуться! С самого ареста Родольфус винил себя в том, что взял тогда с собой брата. И ведь не нужен был там Рабастан — но нет, тот упёрся, а Родольфус махнул рукой. Как же глупо…

Пока Шеклболта вновь нет — он, разумеется, смотрит воспоминание где-то за пределами допросной — Родольфус медленно гладит почему-то оставленную ему палочку, словно прощаясь. Это не та, что он купил, когда ему исполнилось одиннадцать — та давным-давно поросла водорослями и ракушками, покоясь на морском дне. Но к этой он тоже привык — и расставаться с ней ему жаль. В какой-то момент Родольфус ловит себя на остром желании сделать красивый жест и просто сломать её — лучше на глазах Шеклболта — но, подумав, с сожалением отказывается от этой идеи: вдруг ему ещё раз понадобится ею воспользоваться? Вдруг потребуется ещё какое-нибудь воспоминание — а чужая, что ему выдадут, ему не ответит? Да и не полезет он к себе в голову чужой палочкой.

— Вы довольны? — спрашивает с любезной полуулыбкой Родольфус вернувшегося, наконец, Шеклболта. От того пахнет кофе — и Лестрейндж против воли сглатывает комок вязкой горьковато-кислой слюны. Как же ему хочется пить! И как же хочется кофе…

— Знаете, — говорит Шеклболт, садясь напротив него, — я думаю, это ещё гаже — вот так, как вы, стоять и наблюдать, как ваша жена пытает людей.

— Вы полагаете, мне следовало присоединиться? — не удерживается от язвительности Лестрейндж. — Крауча-младшего вам кажется недостаточно? Однако мы говорили о моём брате — надеюсь, его действия достаточно красноречиво свидетельствуют о том, что он, как минимум, не опасен для окружающих?

— Вашему брату очень не повезло, — помолчав, говорит Шеклболт серьёзно. — Это ведь вы привели его к Волдеморту, не так ли?

— Так, — кивает Родольфус.

Тем более что это действительно так.

Да и направление разговора — нужное.

— Я говорил с ним, — сообщает Лестрейнджу Шеклболт, и тот замирает. — Я думаю, он заслуживает второго шанса, — продолжает министр — и Родольфус чувствует вдруг, до какой же степени он устал. Лечь бы сейчас… просто лечь — расслабить уставшее тело, вытянуть ноги, закрыть глаза — и уснуть. — Однако же ваши условия всё равно неприемлемы, — продолжает он, и Лестрейндж ощущает его слова как неожиданную и очень досадную помеху. — Десять лет — это просто смешно.

— Давайте начнём с начала, — предлагает Родольфус, встряхиваясь.

— Давайте, — кивает Шеклболт — и забирает у него палочку. Однако про тонкую металлическую петлю на шее он забывает — впрочем, забывает ли? Родольфусу вдруг становиться весело — это так глупо и так по-детски, пытаться его то ли унизить, то ли напугать таким образом! Или зачем ещё можно делать подобные вещи? — Мы не против того, чтобы ваш брат вышел на свободу — но не просто так.

Родольфус едва удерживается от того, чтобы пошутить как-нибудь ехидно и зло, однако же просто спрашивает:

— Как именно?

— Во-первых, — начинает перечислять Шеклболт, — он выйдет под строгий надзор аврората. Десять лет — а затем Визенгамот соберётся опять и решит вопрос о продлении или прекращении этого срока. В зависимости от поведения мистера Лестренджа-младшего.

Десять лет… значит, ему самому грозит никак не меньше двадцати. Скверно… он вовсе не мальчик — может и не дожить. Даже и без дементоров. Впрочем…

— Согласен, — кивает Родольфус. — Понимаю ваши опасения. Но он должен иметь право покидать Британию.

— Для чего? — хмурится Шеклболт.

— Во-первых, — начинает перечислять Лестрейндж, — у нас нет родни здесь — только на континенте, в Бретани и в целом во Франции. Рабастану понадобятся близкие люди, которые помогут ему войти в его новую жизнь и составят соответствующий круг общения. Не бойтесь, — добавляет он мягко, всё же позволяя себе иронию, — это вполне достойные люди. Крайне далёкие от всякой политики и весьма умеренных взглядов. Во-вторых, у нас семейное дело — которое подразумевает регулярные отлучки на континент. Или вы желаете нас разорить? — интересуется он любезно. «А в-третьих, — добавляет он про себя, — Рабастану нужно жениться — а я очень сомневаюсь, что он найдёт в Британии подходящую по чистоте крови и разумности партию — только сумасшедшая британка отдаст сейчас ему руку, а одной безумицы на семью более чем достаточно».

— Разумеется, нет, — сухо говорит Шеклболт. — Однако надзор сохранится и во время этих отлучек — или они будут запрещены.

— Как угодно, — пожимает плечами Лестрейндж. Всё равно ни в их доме, ни в старинных домах Европы никакой надзор невозможен — а Рабастан, как надеется Родольфус, достаточно разумен для того, чтобы отныне пристойно вести себя в публичных местах. — А что же со мной?

— Десять лет — это смешно, — отрезает Шеклболт — и Лестрейнджу приходится прикусить себе щёку изнутри до крови, чтобы сдержать торжествующую улыбку. Значит, его выпустят. Бесспорно, нескоро — да он и не рассчитывал ни на какие десять лет, такого не бывает, конечно. Выторговать бы срок поразумнее…

— Рад, что повеселил вас, — говорит Родольфус, чувствуя на языке неприятный металлический привкус. — Что же вы предлагаете?

— Обещание пересмотреть приговор через двадцать лет.

— Обещание? — вскидывает брови Лестрейндж. — Вы, полагаю, шутите?

— Это будет отражено в приговоре, — неохотно говорит Шеклболт. — Двадцать лет — и ещё один суд.

— Я выгляжу таким идиотом? — удивлённо говорит Лестрейндж. — Что, интересно, вам помешает через двадцать лет вынести мне пожизненный приговор? Или продлить этот ещё лет на сорок?

— Иначе не выйдет, — возражает ему Шеклболт. — Визенгамот не согласен ограничиться таким сроком.

Они вновь замолкают — а Родольфус лихорадочно думает, понимая, что теперь сам попался в ловушку. Он только не знает, понимает ли это его визави — насколько он, Родольфус Лестрейндж, похож в глазах министра на любящего и заботливого брата? Потому что если хоть сколько-нибудь похож — он пропал. А вот если нет…

— Я понимаю — это проблема, — кивает, наконец, Лестрейндж. — И вам отчаянно не хочется искать выход — и потому я вам предложу его сам. Я предложил бы, — говорит он неспешно, — немного иную формулировку. Пересмотреть приговор — и если не обнаружится новых обстоятельств, завершить тюремное заключение и позволить мне вернуться домой. Под надзор, — добавляет он мягко. — Скажем, ещё лет на десять. На тех же условиях, на которых вы сейчас отпускаете моего брата.

— А вы уверены, что они не возникнут? — щурится Шеклболт. — Новые обстоятельства?

— В Азкабане? — удивляется Лестрейндж. — Я боюсь, при всём моём желании это будет весьма непросто. А во всём остальном я признаюсь.

— Во всём? — недоверчиво спрашивает Шеклболт — и Лестрейндж твёрдо кивает:

— Абсолютно.

Он не видит ни одной причины молчать. Если сделка будет заключена и зафиксирована — он расскажет им всё, что они захотят, и добавит много того, о чём они даже и не подозревают. Бедный Яксли... извини, приятель, но моя жизнь важнее, а тебя уже всё равно не отмыть.

Разумеется, только лишь о себе — тем более, что, как ни забавно, строго говоря, обвинить его можно лишь в том случае с Лонгботтомами, да ещё в паре нападений, не считая, конечно, того удивительного идиотизма в Отделе тайн да в попытке в очередной раз поймать Поттера. Как его удачно там тогда ранило!

— Даю слово, — кивает, наконец, Шеклболт. — Где они?

— Мы ещё не закончили, — качает головой Лестрейндж. — Я должен поговорить с братом. Наедине.

— Поговорите, — нетерпеливо кивает Шеклболт. Вот это точно зависит исключительно от него — и Родольфус верит, что сейчас он вполне на это готов.

Но это сейчас…

— Клянитесь, — очень серьёзно говорит Лестрейндж. — Нам нужен час, — твёрдо говорит он. — Со своей стороны я клянусь, что речь пойдёт исключительно о семейных делах.

Пока Шеклболт приносит стандартную клятву, Родольфус смотрит на него очень внимательно — и, видя нетерпение в его тёмных, чуть на выкате, больших глазах, готовится к последнему акту.

— Где они? — настойчиво повторяет Шеклболт, едва Лестрейндж заканчивает ответную клятву.

— Нет, — качает головой Лестрейндж. — Я, безусловно, верю вашему слову — но всё, что касается сроков заключения и их отсутствия решать, к несчастью, не вам. Решает Визенгамот — и я хочу сперва подписать соглашение. И как только на нём будет поставлена последняя подпись — я скажу, где они спрятаны. И даже могу проводить, — предлагает он очень любезно.

— Сейчас ночь! — видно, что обычно всегда такой спокойный Шеклболт едва сдерживается. — Четвёртая ночь после битвы! Мистер Лестрейндж — если дети умрут…

— …то винить в этом вы сможете лишь себя, — равнодушно пожимает плечами Лестрейндж. — Контракт, мистер Шеклболт. Разбудите их — уверен, вам они не откажут. А нет — возьмите с собой мистера Поттера, — он слегка улыбается. — Убеждён, нет сейчас в Британии такой двери, что бы пред ним не открылась.

Уходя, Шеклболт едва удерживается от того, чтобы хлопнуть дверью — и для Лестрейнджа вновь начинается ожидание. Приковывающие его к стулу цепи не дают ему даже встать, а тонкая стальная петля на шее хотя и не мешает и вообще почти что не чувствуется, раздражает его с каждой минутой всё больше. Родольфус ёрзает и даже пару раз пытается приспустить цепи хотя бы до колен — чтобы просто встать и хоть так размять затёкшие ноги. У него, конечно, ничего не выходит, и он, сдавшись, попросту растирает их до боли, восстанавливая кровообращение. Голова болит всё сильнее — обезвоживание, усталость, неудобная поза — и он как раз массирует шею и кожу под своими короткими волосами, когда возвращается, наконец, Шеклболт.

И кладёт перед ним пергамент.

Глядя на который, Лестрейндж не верит своим глазам: там действительно стоят подписи.

Пятьдесят подписей.

Они все расписались.

Все.

Он берёт пергамент и читает его очень внимательно — а, закончив, вновь прикусывает щёку изнутри. Да. Всё так.

Рабастан свободен.

А сам он вернётся домой — пусть даже и через двадцать лет. Но вернётся.

— Мне нечем подписывать, — говорит Родольфус, не решаясь пока посмотреть на министра — слишком много торжества должно сейчас гореть у него в глазах. — У вас есть перо и чернильница?

Перо Шеклболт кладёт на стол перед ним — кладёт аккуратно, и всё равно у Лестрейнджа ощущение, будто тот швыряет этот мирный предмет с такой яростью, что Родольфусу на миг становится жарко. Он медленно… нарочито медленно берёт его — и ставит, наконец, свою подпись. Чёткие, слегка угловатые буквы, резкие, как он сам, складываются в фамилию и ясное крупное «Р» с точкой в начале.

— Где они? — едва Родольфус отрывает перо от пергамента, Шеклболт выхватывает лист со стола и буквально нависает над Лестрейнджем. — Вы читали соглашение — если хоть один из них мёртв, или умрёт от последствий…

— Дайте карту, — просит Лестрейндж. И, почти мгновенно её получив, легко отыскивает на ней нужное место. — На озере Дэруэнт есть остров Лордс.⁽¹⁾ На нём — пещера, которую магглы не видят, но вы без труда найдёте. Я расскажу, как снять все защиты.

— Лордс? — не удерживается от усмешки Шеклболт — и Лестрейндж, наконец, смотрит ему в глаза.

А потом они оба внезапно смеются — так, как смеются очень уставшие от чудовищного напряжения люди.

— Так всё просто, да? — говорит Шеклболт со смесью язвительности и досады.

— Более чем, — кивает Родольфус.

А затем его отправляют в камеру — и он, наконец-то, ложится на узкую жёсткую койку и низко стонет от наслаждения, вытягивая измученные затёкшие ноги и расслабляя, наконец, спину.

И мгновенно проваливается в сон — из которого его выдёргивает полный ярости голос Шеклболта:

— Какой же вы, всё же, мерзавец!

— Почему? — просыпается Лестрейндж, как обычно, мгновенно, и, открыв глаза, позволяет себе рассмеяться министру в глаза. — Разве кто-нибудь умер?

— Вы сказали, что у них нет ни воды, ни еды, — голос Шеклболта подрагивает — и Лестрейндж вполне понимает его возмущение. Он бы тоже был в ярости на его месте.

— Я вовсе не говорил ничего подобного, — говорит Родольфус, садясь и чувствуя, как от слишком широкой улыбки трескается сухая кожа на губах. — Я сказал, что в последний раз еду и воду им приносили перед битвой. Я не утверждал, что воды там нет.

— И не сказали, что в пещере четыре ручья, — говорит Шеклболт уже намного спокойнее. Что же — Лестрейндж и не сомневался, что тот умеет проигрывать. Возможно, из него получится хороший министр.

— В которых водится рыба — правда, мелкая, но всё же это лучше, чем ничего, — кивает Лестрейндж. — Знал ли я, что они точно продержатся? Да. Солгал ли вам? Нет. Контракт действителен. Они ведь живы все?

— Они — да, — отвечает ему Шеклболт.

— Ну так что вам не нравится? — мягко улыбается Лестрейндж. — Даже если бы наши с вами переговоры подзатянулись, даже если б Визенгамот оказался не настолько трепетным и порядочным — с ними бы всё равно ничего не случилось. Разве это не хорошая новость?

— Сколько вам лет, мистер Лестрейндж? — спрашивает вдруг Шеклболт.

— Будет шестьдесят один, — любезно сообщает ему Лестрейндж.

— Двадцать лет — это долгий срок, — говорит Шеклболт — и добавляет: — Ваш брат ждёт вас.

1) Это реальный остров на реальном озере. Лучшего места автор представить просто не смог.

Вернуться к тексту