Завтра (гет)

— Мы уезжаем, ты за главного, — напряженно оповестил Филипп, комкая в руках исписанный им же листок бумаги.

— Время пришло? — приподнял бровь Мартинес, поглаживая щетину на подбородке. — Они же так и не знают, что девчонка у нас, правильно я понял?

— Да. Наверное, похоронить уже успели и оплакать. Тем больший эффект произведет новость о том, что она здесь, что ее можно еще увидеть, обнять и спасти. Думаю, шериф за эту блондиночку многое отдаст.

— На что ты намекаешь? Да она ребенок совсем, — скривил губы, хмурясь, Цезарь. — Или он по малолеткам тащится?

— Не знаю, — безразлично бросил Филипп, пожимая плечами и отпивая горячий, приготовленный по всем правилам кофе. — Но в любом случае, она ему близка, не стал бы он доверять своего ребенка чужой девице. Или не своего — он из тех, кому на это плевать. Тем более, она сестра той самой смелой дамочки с азиатом. Ты молодец, что выпытал имя у девчонки, нам она даже этого не сказала, несмотря на пару… а, ладно…

— Имя свое она большим секретом не считала, — улыбнулся Цезарь, подхватывая свою чашку и с наслаждением прикуривая. — А вот об остальном молчит. Не болтливая попалась.

— Имя — это много. Очень много. Ты даже не представляешь, насколько мне помог, друг. Зная, о ком идет речь, мы сможем говорить на равных с шерифом, сможем ставить ему условия и при этом достойно выглядеть. Мы не будем беспомощно лопотать о том, что, мол, нашли какую-то блондиночку да так за три дня и не поняли, кем она им приходится.

— Простите… Что-нибудь еще? — в комнату заглянула Валери, бросив косой взгляд на развалившегося в кресле Цезаря и подобострастно улыбнувшись Филиппу.

— Иди, ничего. Отдохни пару дней, — благосклонно махнул рукой Губернатор, наблюдая за тем, как его помощник смотрит вслед шикарной брюнетке тотчас же покинувшей помещение. — Красавица, да?

— Да, — честно ответил Мартинес и вернулся к сигарете с кофе. — Девчонку можно готовить к встрече с ее друзьями? Моя миссия подходит к концу?

— Что, так надоела? Ревет или что? — прищурился Филипп, задумчиво глядя в сторону. — Нет, пока мы ее отдавать не будем в любом случае. Пусть сидит. Думаю, так просто все не решится. Если тебе настолько… сложно или неприятно… Ну что же, я готов поручить ее Шуперту, хотя в этом деле я предпочел бы пользоваться именно твоей помощью.

— Не ревет. Все в норме, я так… — бросил Цезарь и хмыкнул при упоминании приятеля. — Она испугается нашего немногословного черного друга, откачивай потом ребенка. Потерплю.

— Это хорошо, ты даже не представляешь, насколько помогаешь мне с этой девчонкой. Не хочу сам ее даже видеть, боюсь, что… — отвел вдруг глаза Губернатор, так и не закончив речь.

Впрочем, и без продолжения все было ясно. Она — одна из них. Она чужая. Она — собственность шерифа. Тем чужакам будет больно, если будет больно ей. Он бы не сдержался и причинял ей боль день за днем, час за часом, минуту за минутой, пока от этого маленького, угловатого, белого тела с такими же светлыми глазами, розовыми, как на картинке в книге, губами и голубыми глазами не осталось бы ничего, кроме куска мяса. Отвратительного, кровавого, безжизненного месива, неспособного ни на слова, ни на крики, ни на тихий плач, ни на ненависть, ни на любовь. Ни на что.

* * *

Она снова сидела в том же дальнем от двери углу и все так же куталась в темное одеяло, сжимая колючую ткань тонкими белыми, словно неживыми уже, пальцами. Она по-прежнему даже не повернулась на звук открываемой двери. Маленькая девочка, которая двигаться не могла от страха? Взрослая девушка, которая показывала таким образом презрение к своим мучителям?

— Привет, Бет, — добродушно улыбнулся Мартинес, присаживаясь на пол возле нее и опуская рядом поднос с ужином — приходил он обычно по вечерам. — Что нового?

Стянув с головы кепку и проведя по волосам, он сам хмыкнул в ответ на свой глупый вопрос. Что может быть нового у человека, который сидит уже третьи сутки в подвале, глядя на одну и ту же стену перед собой? Хотя при взгляде на девчонку можно было подумать, что она там что-то видит… мультик, целое кино, воспоминания, мечты? Что угодно — и это было всегда интересней, чем он, приходящий сюда день за днем и пытающийся узнать, как она.

— Снова помолчим? — бросил мужчина устало, опираясь плечами на серую стену и опуская руки на согнутые колени.

Тут было тихо. Тихо, прохладно и спокойно: не бегали парни с постоянными вопросами, что к чему; не сновали женщины, окидывающие его — самого главного после Губернатора — заинтересованными взглядами. Здесь никто ничего от него не хотел, не требовал, не ожидал, даже не боялся. Девочка быстро, буквально за пару дней привыкла к нему, принимая за что-то само собой разумеющееся. Может быть не очень приятное, не самое желанное и ожидаемое, но и не раздражающее.

— Почему?

Вздрогнув, Мартинес приоткрыл глаза, поворачиваясь к Бет и вопросительно глядя на нее. Ему показалось или она, наконец, заговорила с ним? Первая. Девочка сидела, выпрямившись, и требовательно изучала лицо своего тюремщика, словно пыталась что-то найти в нем. Что-то понять для себя.

— Что почему? — буркнул он, ежась под ее внимательным и словно потусторонним взглядом.

— Ты кажешься нормальным, — продолжила она тихо. — Почему ты с ним? Почему вы не оставите нас в покое? Мы ведь вам ничего не сделали. Мы пытаемся выжить, как можем. Мы никого не трогаем, никого не убиваем, ни у кого не воруем. Наши мужчины… никогда ни к кому пальцем не притронулись. Зачем мы вам нужны? Почему вы пытаетесь нас убить? У нас дети…

— Ты сама еще ребенок, — не сдержался мужчина, усаживаясь прямей и потирая затылок. — Что значит — нормальным? Мы все нормальные. Такая жизнь, детка. Если не мы, то нас… Это нужно принять, и все. Иначе умрешь. А умирать никому не хочется. Даже тебе, насколько я погляжу.

— Нет, не все… Ваш самый главный — он ненормальный. Мне рассказывали. Он не в себе, почему ты с ним? Он убил своих людей! Просто взял и расстрелял. Ты что, не был с ним тогда? Ты не видел этого? Не знал?

— Был, — передернул плечом Цезарь, не любящий вспоминать эти моменты. — И что?

— Как это — и что? — зазвенел ее голос на все помещение.

Глаза — шире океана. Слезы — чище росы. Дрожащие губы — боль. Разочарованный, полный ужаса взгляд, сосредоточившийся на нем. На его глазах, на кривой улыбке, на растерянном лице.

— Ты ведь… Ты не похож на такого… Как ты можешь так безразлично смотреть на то, что твой… лидер убивает безнаказанно людей? Почему тебе все равно? У них у всех остались жены и дети. Их всех оплакивают до сих пор, а тебе все равно?!

— Я не понимаю одного, — нахмурился мужчина. — Почему тебе — не все равно? Он убил не ваших — своих.

— Своих у него нет. Он у себя свой, ты понимаешь? И всё… Остальные сами по себе. Они ему поверили и ошиблись, но никто не давал ему права быть Богом и распоряжаться их жизнью, никто не давал ему право их убивать…

— Девочка…

— Бет!

— Бет, прости. Это все, конечно, красиво и правильно... на словах. Жизнь — она штука сложная, и не всегда приходится принимать популярные среди молодых девчонок решения, иногда нужно принимать правильные. Я не знаю традиций в вашей группе, но судя по твоим мыслям, женщинам у вас давали слишком много свободы. Это зря. И с Андреа вашей Губернатор связался зря тогда. Ваше дело — детей глядеть и кашу варить, уж извини, если задел. А не мысли думать о том, кого и насколько справедливо убили. Так ведь додуматься можно и до того, что любое убийство несправедливо. И я бы согласился с тобой, де… Бет. В той жизни... В прошлой — не теперь.

— Жизнь — она всегда жизнь, — пробормотала она, снова укутываясь плотней в одеяло и опуская поблекший взгляд, — но тебе не понять. Уходи.

— Тебе что-то нужно еще? Ничего? Ну, твое дело, — потянулся встающий Мартинес.

Оглянувшись перед выходом на Бет, он снова увидел только маленькую скорченную фигурку на полу, по уши закутанную в одеяло. Только глаза цвета неба все смотрели и смотрели в стену, словно пытались там что-то увидеть. Что-то, недоступное ему.