Начать заново (гет)

Слушая мерное сопение близнецов, спящих рядом с ней, Алекс, и сама притворяясь уснувшей, вспоминала, как несколько часов назад, за утренним чаем, они с родителями в последний раз обсуждали предстоящий ей выбор.

— Вот честно, я не одобряю систему Хогвартса: хаотично определять одних студентов недалёкими, а других — хитрющими, обрекать их на ношение ярлыка до конца жизни — та ещё глупость, — в который раз повторял папа Алекс, размешивая сахар в горячем чае серебряной ложечкой. — Я это утверждал ещё будучи студентом, я продолжаю утверждать это сейчас.

— Но прими во внимание тот факт, милый, что пуффендуйцы редко пробиваются на хорошие должности в Министерстве, где лидируют как раз слизеринцы, умеющие подгадать нужный момент. Науку и искусство же чаще двигаем мы, когтевранцы, — мама любила подкалывать отца и перечить ему в мелочах, однако делала это шутливым и нисколько не обидным тоном, завлекала его в беседу, не раздражая и не вызывая злость. Они всегда приходили к согласию в общих темах. Систему Хогвартса стоит пересмотреть — это они оба знали. Но вот мелочи, мелочи… В них родители частенько расходились.

— Это просто голая статистика, Лиззи, она нелогична, неверна. Все ягоды круглые, а значит, эта булочка, — он аккуратно достал из вазочки на середине стола пончик и продемонстрировал его всем, стряхнув по нечаянности с него горсточку сахарной пудры, — тоже ягода. пуффендуйцы редко делают научные открытия. А те, кто их делает, умны. Следовательно, пуффендуйцы глупые. Нет, я отказываюсь этому верить!

— Но почему тогда мама рисует, а ты пишешь умные книжки, и все тебя считают очень-очень разбирающимся во всех темах, за которые ты берёшься? Почему вы прям-таки идеальные когтевранцы? — спросила Алекс, задумчиво смотря, как отец отрывает кусочки от пончика и кладёт их себе в рот. Она протянула руку к вазочке и, вытянув указательный палец, провела им по рассыпанному сахару.

— Милая, не трогай. Со стола кушать нельзя. Но ты можешь взять одну булочку себе на тарелку. Дай помогу, — быстро, но спокойно сказала мама, заметив финт Алекс.

— Спасибо, но я не хочу есть — слишком волнуюсь, наверное, — Алекс опустила голову на ладонь одной руки, а кончиками пальцев второй коснулась плеча отца. — Пап, почему вы с мамой ведёте себя как настоящие когтевранцы?

— Хороший вопрос, — он улыбнулся, взял своими длинными сахарными пальцами её маленькую ладонь и поднёс её к блестящим от жирного пончика губам для поцелуя. После этого отвёл взгляд в сторону и, отстранённо поглаживая руку дочери, продумывал ответ на её замечание. После нескольких секунд молчания он заговорил вновь, повернувшись к Алекс. — Ты ведь любишь читать, да?

— Конечно, — кивнула она. Какие могут быть сомнения?

— Так вот, Алекс, не считаешь ли ты, что эта любовь к чтению дана тебе при рождении? — он задал нериторический вопрос, положил ногу на ногу и с внимательным видом поглядел на Алекс, уже без лишних слов понимающую, о чём сейчас думал её отец: «Давай же, скажи мне своё мнение, чтобы мы вместе смогли обсудить его».

— Не считаю, — не думая ответила Алекс. — Ты ведь говорил, что младенцы — чистые листы, лишь слегка замаранные иероглифами инстинктов, — она без запинки повторила недавно сказанную отцом цитату из его новой книги о детском воспитании.

Николас Сильвер, искуснейший, как говорило американское магическое правительство, дипломат, большую часть свободного времени проводил за письменным столом, записывая — не прытко пишущим пером, на пергаменте, а простой шариковой ручкой на таких же простых клетчатых листах бумаги — заметки на различные темы. Набрав достаточное их количество, он обычно лично приносил их в самое популярное в Нью-Йорке издательство и вскоре имел удовольствие наблюдать, как в книжных магазинах выставляют новенькие, приятно пахнущие экземпляры, подписанные его именем. Публика с восторгом разбирала его сочинения, а после во многих гостиных не только магов, но и маглов (для последних выпускались отдельные, отредактированные, версии) их обсуждали и цитировали. Особенно Николас любил писать о воспитании детей и культуре общения, так что книги его занимали своё почётное место в разделе «Психология».

Иллюстрации к этим книгам рисовала сама миссис Сильвер, которая обычно иллюстрировала разнообразные детские сказки, изредка — более серьёзную художественную литературу и лишь, как исключение, — его «публицистику». Она и сама как-то издала небольшой сборник рассказов «для самых маленьких». Но всё-таки ей больше нравилось читать и рисовать, чем сочинять.

— Ах, да ты наш самый преданный читатель, я погляжу! — зашлась смехом мама, поглядывая украдкой на оторопевшего папу, который тоже засмеялся после её слов. Им было смешно слышать их собственные слова из уст ребёнка.

Алекс недоумённо нахмурилась.

— Извини, — выдавил из себя более-менее успокоившийся отец, — это было очень… неожиданно. Так вот, вернёмся к нашим, хах, младенцам. Ты привела подходящую цитату: ничто не даётся человеку от рождения. Ну, кроме, способностей к магии, наследственных заболеваний и… Но мы сейчас не об этом. Весь наш характер, все наши вкусы, увлечения, интересы — есть последствия влияния внешней среды. Ты любишь читать не потому, что так в генах заложено, а потому, что мама очень любит читать тебе перед сном, потому, что у нас не просто вся библиотека книгами забита, но они и по всему дому разбросаны. Находятся в шаговой, как говорится, доступности. Ты постоянно видишь, как-то я, то мама углубляемся в книги, а потом разговариваем о них, зачитываем вслух хорошие места. Книги — это мамина и частично моя работа. И мы, как минимум, единожды в месяц заглядываем в книжные и покупаем всё, что ты захочешь. Ну просто не мог наш с тобой ребёнок не пристраститься к чтению, да, Лиззи? — обратился он к маме.

— Да, — ответила она, отвлечённо играя своими длинными шелковистыми волосами. — Мы тебя заразили, Алекс.

— Именно, — с нажимом произнёс отец. — А ещё ты общительная, легко сходишься с ровесниками, которые, между нами говоря, тормошат своих родителей, чтобы они пришли к нам в гости или пригласили нас к себе. А всё зачем? Чтобы с тобой увидеться, ведь с тобой… Как там они говорят?.. Прикольно! Да, прикольно. Но не задавайся, мисс, ты этого не слышала, — он подмигнул ей.

«Но знала», — подумала Алекс.

— И ведь не все дети и вообще люди такие, как ты. На свете есть много удивительно замкнутых личностей. Ты же общительна, так как в ином случае ты бы просто не выжила в нашей семье. У нас почти каждый вечер гости в доме, а если их нет, значит, мы сами у кого-то в гостях или просто в каком-нибудь людном месте. Мы постоянно в центре внимания. И все хотят с нами перекинуться хотя бы парой слов, а дети, скучающие во взрослом коллективе, непременно сбиваются в группки, и будет странно, если ты не присоединишься к ним. Мы с мамой всегда тебя выслушиваем, поэтому-то ты и не боишься выражать своё мнение…

— Это всё, конечно, интересно. Но мы же говорили о Хогвартсе, — Алекс уже смутно помнила о своём вопросе и теперь не понимала, каким образом отец перескочил с темы факультетов до темы её, Алекс, воспитания.

— А мы до сих пор о нём говорим, — сказал отец. — Я просто подвожу тебя к одной мысли… Подожди минутку. Ты согласна с тем, что я сейчас тебе сказал?

— Ага, — она всегда с ним согласна, не просто потому, что он может доказать свою позицию, а потому, что он — её отец, а значит, самый умный человек на свете. Но она этого никогда ему не скажет. — Аргументация хороша.

— Аргумента-а-ация, — протянула с улыбкой мама, всё это время с лёгкой улыбкой следящая за беседой: руки — в замке, локти упираются в стол, подбородок же упирается в сплетённые пальцы, в глазах — смешинки-мысли. — Не отвлекайтесь. Я вас слушаю. Мне тоже интересно.

Взгляд Алекс вновь обратился на лицо отца. Она понимала, что мать воспринимает её как ребёнка, наивного и неуклюжего, мало смыслящего в жизни. Снисходительная улыбка — её реакция на всё, что Алекс произносила хоть сколько-нибудь серьёзно. Но на неё нельзя обижаться — слишком уж она хорошая, добрая и милая. Иногда скажет такое что-нибудь, но… Взрослые, что с них взять. Отец — дело другое. Он говорит с ней, как с равной, уважает её мнение и поддерживает любые её рассуждения.

— Аргументация хороша, — настойчиво повторила Алекс, не обижаясь на повторный материнский смех, — поэтому я согласна.

— Если ребёнку в течение семи лет говорить: ты хитрец, рвущийся к власти любыми возможными путями, не соблюдающий законы совести и морали, ты во всём ищешь выгоду только для себя, а ещё ты потенциальный тёмный волшебник, изворотливый змей, и мало кто в этом мире достоин переиграть тебя… — начал перечислять отец. — Если тебе внушают: «Кто не с тобой, тот против тебя!», «Никому не доверяй, ведь все вокруг либо лжецы, либо глупцы!» или «Хочешь жить — ходи по чужим головам!», а самое главное — «Презирай тех, кто не с твоего факультета, а особенно — гриффиндорцев!» — то, как думаешь, Алекс, кто вырастет из такого ребёнка?

— Параноик? — предположила Алекс. — Ты сейчас ведь о Слизерине говоришь, да?

— Да, о Слизерине, — продолжил отец. — Так вот, если действовать подобным образом, то из ребёнка вырастет не просто параноик, а второй Волдеморт.

— Что за Волдеморт? — Алекс и раньше слышала это имя, но его произносили таким загадочным и боязливым тоном, что и спрашивать о нём было как-то боязно. А сейчас отец произнёс его так невыразительно, что весь страх и все сомнения исчезли.

— Кхм, — отчего-то замялся отец. — Нехороший человек. Очень нехороший… Но мы не о нём! В Хогвартсе детям внушают, что их факультет определяет их самих, их личность, что они должны соответствовать данному шаблону. И не дай бог пуффендуйцу заинтересоваться наукой, а слизеринцу задаться мечтой стать мирным фермером, выращивая розы и кабачки близ своего дома!.. Запомни, Алекс, какой бы факультет ты не выбрала, ты — это ты. И никто не вправе решать за тебя, кто ты и чем тебе лучше заниматься. Они могут советовать, но не требовать, нет.

— Подожди, пап, — Алекс казалось, что в её голове сейчас заваривается такая каша и что, кажется, она скоро полезет и из ушей, и из носа. — Если эта школа такая ужасная, то зачем я туда поступаю?

— Она лучшая из лучших. И туда стремятся отдать своих детей все уважаемые волшебники, даже из других стран отсылают заявки на зачисление, — уверенно сказал отец. — Во время недавней войны везде творился беспредел, во всех школах Европы, но Хогвартс… Это не просто школа, это крепость. А её безопасность — это огромный плюс, который перевешивает все имеющиеся минусы, — заключил он.

— Ладно, — пожала плечами Алекс. Она не совсем понимала, о какой войне речь, но отвлекаться от темы разговора не хотела. — А на какой факультет мне лучше идти, как считаешь?

— Не знаю, — честно ответил отец. — Я думал над этим, но… не знаю. Знаю только, что выбор ты должна делать самостоятельно. Только выбирай факультет не как характеристику, под которую ты больше подходишь, а как… — он немного помолчал. — В общем, ты должна быть готовой к тем стереотипам, что выльются на тебя во время семилетней учёбы. Ещё твой выбор зависит от того, какую карьеру ты хочешь в будущем. На факультетах учат одинаково, но… Если захочешь идти в политику с прошлым пуффендуйца, то столкнёшься с презрением и непониманием со стороны окружающих… И, главное, не скидывай это решение на шляпу. Лучше, если ты будешь винить в будущем себя за неправильный выбор, чем злиться на поеденный молью волшебный артефакт.

* * *

Алекс и не заметила, как провалилась в сон.

Раз — и она слышит тихое сопение, теребящий слух звук перелистывающейся бумаги, тихие мечтательные вздохи, дребезжание колёс поезда, звонкие голоса за тонкими перегородками купе, быстрые шаги по коридору.

Два — и она сидит за ромбовидным кухонным столом, на руках её пончики-браслеты, а её пальцы сладкие, как мармелад. Напротив неё восседает — иначе не скажешь! — Мерлин, старый волшебник в малиновом одеянии, с малиновым же носом и блестящими голубиковыми глазами, с длинным шляпой-носком на голове, на кончике которой болтается бубенчик. Он говорит с ней о Хогвартсе, а Алекс с вниманием слушает его, обсасывая липкие пальцы, хихикает на его шутки, задаёт каверзные вопросы. Бубенчик от шляпы катается по столу — они с Мерлином перекатывают его друг другу, толкая каждый от себя в сторону другого снова и снова. Вот бубенчик раскалывается на две половинки — из него выскакивает изумрудная змейка, облитая серебром. Она с мизинец Алекс, а бубенчик — новый, ещё больше прежнего, больше и самой змейки в десяток раз — колыхается на её хвостике. И вот она начинает качать его из стороны в сторону, а он начинает звенеть, звенеть — звонче прежнего! Алекс смеётся и хлопает в ладоши. На месте Мерлина теперь сидит огромный жёлтый барсук и смотрит на неё с укоризной: «Девочка, девочка, не спугни змейку. Девочка, девочка, не прихлопни её. Алекс, Алекс, ты слышишь, как она звенит? Алекс! Алекс!»

— Алекс! Ты слышишь?

— Да, она очень громко звенит, — отвечает она надоедливому барсуку и отмахивается от него, стараясь не касаться его шёрстки пальцами — ещё прилипнет к ней окончательно.

— Алекс! — повторяет барсук более высоким голосом.

Алекс открывает глаза. Сейлы. Томас и Элис. Купе, новые знакомые, поезд… звенит. Гудок. Они на месте. Вечер пялится в них запылёнными окнами.

Багаж достан с верхних полок. Томас с нетерпением махает вокруг неё изящным портфелем — «Какой он лёгкий, Алекс. У тебя больше ничего нет? Никаких сумок?» «Никаких». Хватает поклажу, расправляет мантию, благодарит, направляется к выходу, оборачивается. Не забыла ли чего? Купе пусто. Можно идти дальше.

— Следующий! Имя?

— Алекс… Алексия Сильвер.

— Вещи оставляют в поезде, отнесите это обратно. Вас это тоже касается!

— Хорошо…

— Следующий! Имя?

Снова входит в поезд. Заносит портфель в безжизненное купе. Голос Томаса-барсука кричит: «А вдруг они потеряют мои вещи? Я их и сам донёс бы! Что за глупости! Может, у меня там что-то ценное лежит?.. Ты согласна, Алекс?» «Да…» «А ты, Джим?» «Я бы тоже своё сам потащить мог…» «Братан!» Выходит из купе. Выходит из поезда. «Куда Билл пропал?!» «Вот он, рыжий!» «Сюда, балда!»

— По четыре человека в лодку! Не больше!

— Ах, зараза! А можно впятером? Мы в одном купе ехали!

— Нет!

— А мы всё равно сядем!

— Нет. Правила нарушить успеете. Сейл, говорите? Томас?

— Да! А вам что?

— Я вас запомнил. Едете в лодке со мной — во избежание неприятностей. И сестру прихватите! Мисс, вам плохо?

— Нет…

— Держитесь ближе ко мне! Все по лодкам! Не больше четырёх человек в одну! Вы со мной. Сейл? Сейл, Томас! Минус двадцать баллов вашему факультету, каким бы он ни был. Мерлину молитесь, чтоб не Слизерин! Вы его сестра? В лодку! И вы, юноша, к нам. Не стойте столбом! Вам всё ещё плохо, мисс? Залезайте! Нет, подождите! Я вам помогу. Дайте мне руку! Все в лодках?! Кто не сел в лодку — не поступит в Хогвартс! Отчислен ещё до зачисления! Я вижу чьи-то рыжие волосы за бортом! В лодку, мистер! Да не в мою! Ищите свободную! Все в лодках?! Мы отправляемся! Лодки плывут сами, не качайте их! Не трогайте фонари! Кто выпадет в воду — умрёт! Гигантский кальмар любит лакомиться первокурсниками! Мисс, мисс! Ваше имя?

— Алексия. Сильвер.

— Дайте мне потрогать ваш лоб. Где ваш лоб? Мерлин, он, кажется, горячий! Мистер, ваш лоб? Мне для сравнения. Вы оба умираете от горячки?! Не отходите от меня по прибытии — я вас отправлю к медикам. Мисс…

Она снова спала. Барсук. Почему он смотрит на неё с такой укоризной?

Бледный мужчина в чёрном сидел на дне лодки, придерживая светлую головку девочки, уснувшей у него на коленях. Ветер трепал его длинные чёрные волосы и свистел в ушах. Он смотрел вперёд, в сторону замка, прищуривая красные от недосыпа глаза, периодически оглядывался по сторонам и вновь возвращался взглядом к замку. Несколько раз он особенно сильно хотел прикрикнуть на маленьких неуёмных студентов, но тут же вспоминал о спящей девочке, и крик застревал у него в лёгких. Он тоже чувствовал себя больным и даже падал в обморок, когда впервые ехал в Школу Чародейства и Волшебства.