Начать заново (гет)

31 августа, 1982 г.

Они прибыли в Англию в последнее утро лета. Полёт прошёл удачно — ни один из них не потерял ни одной части тела, да и багаж в полной сохранности. Мужчина, женщина и ребёнок резко врезались в землю. Ветер трепал их волосы, и они ошалело смотрели вокруг. Ребёнок — светловолосая девочка — пошатнулся и уже полетел спиной на землю, но любящие сильные руки обоих родителей подхватили его и не дали упасть. Неподалёку одновременно с их появлением рухнул вниз дырявый кожаный ботинок.

Долька и Полька из воздуха шагнули на крыльцо большого дома, светящегося чистотой, но не уютом — слишком долго в его комнатах царило молчание. Стройные, здорового вида — редкий случай! — домовички в чистеньких кремовых в синюю линеечку наволочках приветственно кивнули новоприбывшим, а их широко раскрытые синие с зелёными пятнами глаза сияли: «Что прикажете сделать?»

— Заварите-ка нам чай да вещи разнесите по комнатам, — просто сказал мужчина, поправляя платьице ребёнка. Сам он был одет в светло-оранжевую мантию, накинутую поверх оранжевых же рубашки и брюк, его красивое лицо озаряла жемчужная улыбка, августовский ветерок играл его светло-каштановыми волосами, которые, как и борода, были модно, но просто пострижены. Первое впечатление о нём создавалось такое: счастливый и лёгкий человек. И оно непременно было правильным.

То же можно было сказать о его жене — тонкой и высокой русоволосой женщине с правильными чертами лица и такой же белоснежной улыбкой, как и у мужа. Она носила персиковое длинное платье как часть себя и вообще держалась без ужимок.

Девочка вобрала в себя красоту обоих родителей, их лёгкость и простоту. Её сероватые глаза смотрели на мир со спокойным непроходившим восхищением, розового цвета наряд её красиво сочетался с детским румянцем.

Сейчас семья зайдёт в дом, напьётся чаю и после часового отдыха отправится в Косой переулок — закупать вещи для первого учебного года. Мать накупит много учебных, но больше неучебных книжек — «Они тебя обязательно развлекут, а в школьной библиотеке не будет почти ничего художественного! И уж точно никаких новинок!» — и выберет самую быструю и пушистую сову. Отец подберёт несколько самых элегантных мантий, споря с продавщицей: «Не нужно нам всяких вычур, будьте проще, пожалуйста!», и с видом знатока закажет в магазине «Сумочки и чемоданчики» поразительно дорогой, но на вид обычный портфель: «Он выглядит снаружи маленьким, и ничем не отличается от других, но, на самом деле, в него можно вместить все-все книжки, что накупила твоя мама, и останется ещё девять десятых места». А девочка будет чертить танцующие цветы напротив купленных вещей, пока не останется последний пункт — волшебная палочка.

Когда они уходили от Олливандера, светящиеся от гордости (родители) и радости (все), то столкнулись с каким-то мужчиной.

— Ой, извините, пожалуйста. Тороплюсь, тороплюсь… — пролепетал мужчина и собрался было бежать дальше, но взгляд его упал на лица пострадавших от его спешки, глаза его удивленно раскрылись, брови взлетели вверх. — Николас Сильвер, Лиззи…

— Артур Уизли! — воскликнули мама и папа девочки, которая непонимающе оглядывала не знакомого ей Артура.

Мужчины обнялись, Артур поцеловал руку Лиззи. Огненно-рыжий, худой, высокий и сутуловатый, в поношенной мантии, он смотрелся странно на фоне блестяще и дорого одетых Сильверов, но улыбки у них были одинаковые, стирающие границы.

В тот день покупателей в Косом переулке было немного. К школе обычно закупались в начале-середине августа, когда в воздухе стоял дух отцветающих каникул, а продавцы только-только распаковывали товары. К первому сентября торговцы старались избавиться от всего, чтобы не захламлять прилавки. Выбора почти не было, зато были огромные скидки, привлекающие семейство Уизли и другие небогатые семьи. Поэтому-то Сильверы никого из знакомых не встретили, кроме Артура, да они и не больно смотрели по сторонам.

— Мерлин, я вас так долго не видел, — говорил Уизли, разглядывая старых знакомых несколько удивлённо. — Сыграли свадьбу и потом так резко исчезли, а после такое началось…

— Меня в США направили, — мягко сказал Николас. — С дипломатическими целями. Я мало что слышал о… произошедшем, ведь до Америки далеко, и делами там меня завалили. Ещё в начале лета подал прошения нашим: заберите меня обратно, в любимую Англию. Они разрешение дали почти сразу же, но американцы сотворили для меня портал только сегодня, с большим неудовольствием, — он поморщился, вспоминая о возне с документами и уговаривании начальства, что ему ну очень нужно вернуться. — Всё вот ради ребёнка, хочу не в какую-нибудь американскую школу отдать, а в Хогвартс, где ещё мой пра-пра— учился, — Николас приобнял девочку. — Вот, Артур, наша Алексия, первокурсница.

— Ах! — Артур всплеснул руками, — Какая красавица, вся в мать и отца. Да у меня ведь тоже ребёнок, первенец, Билл, и тоже первокурсник. Вот собираем его сейчас вместе с Молли, бегаем по всему Косому переулку.

— Будут однокурсниками, как мы с вами, — радостно сказала Лиззи. — Как чудесно. Ник, чувствую, завтра весь наш курс увидим, всё знакомые будут лица.

— Непременно, — ответил Николас.

Артур продолжал улыбаться, хотел было ещё что-то добавить, но тут услыхал голос жены, которая высовывалась из какого-то магазинчика: «Артур, иди скорее, нужно выбрать мантию!» Артур встрепенулся и чуть не порвался между Сильверами и семьёй, но первые уговорили его торопиться, завтра всё равно все встретятся. На этом и разошлись.

Последний цветочек напротив пункта «Волшебная палочка» был поставлен только поздно вечером сонными пальчиками. Весь день Сильверы провели в закупках.

* * *

1 сентября, 1982 г.

Платформа 9¾ была полна народу. Множество студентов и их родственники сновали туда и сюда вдоль поезда. Маленькие дети рыдали от несбыточного желания поехать вместе с братьями и сёстрами, родители смахивали слёзы расставания со своими чадами, а студенты с восхищением предвкушали новый учебный год. Раздавались приветствия: «Ах, как мы долго не виделись?! Сколько лет, сколько зим?» и шуршащие звуки объятий.

Сильверы тут же окунулись в эту вакханалию звуков, запели в унисон с тамошним многоголосием. Как же много родных, друзей, приятелей и просто знакомых. Как же много ранее не виденных лиц!

«Неужели вы, миссис Сильвер?» «Мистер Сильвер, когда успели приехать!» «Ах, неужели, и вы с нами в этот день?» «Да, познакомься, милая, эта чета Сильверов. Известнейший дипломат, уважаемый человек!» «Вы, слышала, только недавно приехали!» «Как чудесно, а мой сын уже на втором курсе!» «Как там в Америке?»

Сильверы махали руками во все стороны и разбрасывались кучей бессмысленных по большей части слов. Лица их были озарены восторгом и привычным наслаждением вниманием окружающих. Маленькая Алекс крутилась в этом котле радости вместе с родителями и с огромным любопытством разглядывала совершенно новых людей.

«А в Хогвартсе новый декан! Вы знали?» «Неужели? Какой факультет — счастливчик?» «Слизерин!» «Господи, а что случилось со Слагхорном?» «В отставке. А хороший ведь зельевар был, да?» «А деканом каким был?» «Ой, не знаю, я с Гриффиндора, но он человек хороший». «Да, все слизеринцы рыдали, как он ушёл». «И что новый?» «Уже второй год, не новый». «Ну давайте сравним с Минервой». «Да, совсем зелёный!» «Снейп, Северус, кажется». «Бывший пожиратель?!» «Бывший кто?..» «Нет, его оправдали». «Многих оправдали…» «Что за намёки?!» «Тише, тише…» «Какой день прекрасный!» «Где вы купили такую милую вещицу?» «Знаете, если свернуть налево около кафе „Сыворотка счастья“…» «Там прекрасные лимонады!..» «Мы с женой недавно…»

Они пришли за час, но полчаса куда-то пропали, и Николас, глянув на часы, ужаснулся и начал проталкиваться ближе к поезду, одной рукой сжимая ладонь жены, другой обнимая дочь.

— Уизли!

— Ох, Лиззи, Николас, мы вас видели, но не смогли дойти!

— Да, много народа нынче…

— Молли, ты такая милая!

— Ах, Лиззи!

— А это Билл…

— Ма-а-ам! Я тоже хочу в Хогвартс!

— Нет, ты мал ещё!

— Дети!

— Как же вы счастливы!

* * *

В вагон они зашли вместе: стройная низенькая блондинка — толстые косы до пояса с небольшими розовыми бантиками на концах, — и он, худощавый высокий мальчик с классически постриженными рыжими волосами. Он был обвешан сумками, но всё порывался помочь ей с её единственным портфелем.

— Я сама, всё в порядке, он нетяжёлый, — повторяла Алекс, но после ещё двух просьб сдалась, нагрузив Билла по полной. Тот еле тащился, но был горд. Зашли в третье купе по коридору — пустое. Что не удивительно — до отхода поезда оставалось ещё минут двадцать. Они провели их, раскладывая багаж по полкам с учётом того, что сюда может нагрянуть ещё человека два-три. Одна из сумок Уизли расстегнулась, оттуда выпало несколько книжек и игрушечный снитч — мальчик тут же раскраснелся.

— Ого! «Легенды Древнего Египта», какая обложка красивая. Тебе интересна история?

— Вы-выборочно. Меня поражают пирамиды и фараоны — так загадочно.

— У меня что-то есть на эту тему. Мама купила всякое, чтобы было что на ночь почитать. Хочешь посмотреть?

— А про квиддич есть что-нибудь?

— Сейчас поищем…

Алекс смело можно было назвать коммуникабельным человеком. Дом Сильверов редко пустовал — гости часто приходили к дипломату из Англии и его художнице-жене как по политическим причинам, так и по дружеским. В гостиной постоянно обсуждали свежие новости и искусство, а когда заговаривали о различиях между американцами и англичанами, глава семьи, Николас, больше внимания обращал на общие черты. Они и сами любили походить по гостям. Алекс охотно общалась со всеми — ею умилялись взрослые, её считали классной ровесники, а родители просто гордились своею красивой улыбчивой дочкой.

Отец учил её, что друзья — одна из самых главных вещей в жизни. Если у тебя много друзей, то в сложной ситуации обязательно кто-нибудь да окажет тебе поддержку.

«Поссориться и обрести врага или недоброжелателя легко, — говорил он ей, — труднее быть со всеми в хороших отношениях. Не бойся трудностей».

Отец также внушал ей, что все равны по праву рождения: и чистокровные, и полукровки, и маглорождённые, и маги, и магглы: «Мы все разные, и в этом наше сходство. У нас разные способности и обязанности, но по сути мы все равноправны, так что не гляди ни на кого свысока».

Родители об этом не говорили, но Алекс видела, что Уизли — семья небогатая. Их не самого лучшего качества одежда и потрёпанные книжки Билла кричали о бедности. Но для неё наличие или отсутствие денег не имело особого значения. Как ребёнок из богатой семьи, она вообще мало ценила деньги.

— …а это «Сказки барда Биддля». Я их все, наверное, наизусть знаю. Мама раньше, да и теперь иногда, читает мне на ночь, этот сборник раз десять точно прочитала. Не знаю, зачем она их купила… А, смотри, тут очень красивые иллюстрации.

— Как классно нарисован одноногий котёл…

— Да, каждый пальчик прорисовали. И даже отколотый ноготь. Нет, правда, художник — просто мастер.

Минут через двадцать дверь в их купе открылась, и показались две кудрявые тёмно-каштановые головы с блестящими зелёными глазами.

— Тут занято? — спросили они хором.

— Нет, — ответила Алекс, — добро пожаловать.

Две одинаковые фигурки в белых рубашках потолкались у входа и, наконец, одновременно ввалились внутрь.

— Мы Элис и Томас Сейлы, — вновь сказали они хором, плюхаясь на сиденья.

— Алексия Сильвер, можно Алекс, — Алекс протянула руку близнецам. — Очень приятно. А это Уилльям Уизли, — кивнула она в сторону внезапно притихшего мальчика.

— Билл, — пробормотал тот. Билл почти ни с кем не общался и вообще редко выходил за пределы дома («Норы»). Его единственными собеседниками были родители и младшие братья. Гости у Уизли бывали нечасто, а если и бывали — Билл в это время тихонько сидел у себя в комнате и листал очередную книжку. У него было только с десяток своих книг, остальные он брал в библиотеке, неподалёку от Косого переулка — центре мира для магической Англии.

Тут же в купе постучались и медленно открыли дверцу. На пороге стоял всклокоченный парень в съехавших с носа очках, согнувшийся под тяжёлым рюкзаком. Он был запыхавшимся, красным.

— Фух, успел. К вам можно, ребят?..

И поезд начал свой путь в Хогвартс.

* * *

Где-то через двадцать лет Алекс откроет старый альбом со школьными колдографиями, где те, кто сидел с ней в одном купе в её первую поездку в Хогвартс, станут часто встречающими персонажами. И особенно долго она будет смотреть на этого очкастого мальчика, вечно взъерошенного и таскающего с собой всякий хлам в рюкзаке. На Джимми Нексеса, погибшего в двадцать три года.

Но пока что они дети, впервые увидевшие друг друга, ещё не знающие, какой крест им предстоит носить в будущем, но очень надеющиеся, что он будет лёгким. Они предвкушали радости Хогвартса, а после и взрослой жизни, но не хотели думать о буднях и чёрных днях. И это ведь правильно, не так ли?

И пока Хогвартс экспресс гремел по рельсам и шпалам и выдыхал чернущие клубы дыма, все будущие первокурсники, ехавшие в нём, думали и говорили об одном и том же.

— Та-а-ак, господа и дамы, на какой факультет поступать собираемся? — протянул Томас Сейл и обежал взглядом лица всех сидящих рядом.

— Гриффиндор, — уверенно сказал Билл, который успел оправиться от стеснения.

— Наверно, Когтевран, — пожал плечами Джимми. — Ну я не знаю. Мне и Гриффиндор тоже нравится.

— А разве не шляпа решает? — осторожно спросила Алекс.

— Конечно, — разулыбалась Элис. — Дело в шляпе, но в шляпе твоя голова, и мнение этой головы должно учитываться.

— Дай пять, сестрёнка! — крикнул Джимми. — Хорошо сказано! — и, даже не делая паузы, продолжил: — Мы решили идти в Слизерин! Говорят, самые великие люди выходят именно оттуда. Сам Мерлин там учился! Пойдём по его стопам!

— Ещё говорят, шляпа часто посылает людей из одной семьи в один и тот же факультет. И так целыми поколениями. У меня вот отец с Когтеврана, а мать… Ну, она в Хогвартсе не училась… — запнулся Джимми, боясь признаться, что мама его маггл.

— У меня родители как раз с Гриффиндора, — заметил Билл.

— Наследственность плюс мечта — против этого шляпа ничего не может сделать, — рассмеялась Алекс. — У меня и мама, и папа с Когтеврана, но не знаю, пойду ли я по их стопам, — Алекс не солгала, хотя она и очень долго взвешивала плюсы и минусы каждого факультета, выбрать определённо она не могла.

«У меня ещё есть время подумать», — успокоила себя девочка.

— А у нас родители не волшебники, — смело сказала Элис, и Джимми слегка порозовел от такой честности.

Дети ещё долго болтали о Хогвартсе, потом посвящали близнецов в тайны магического мира, о которых в книжках не прочитаешь, а после замолчали. Все устали и от долгой поездки, и от волнений, и от новых впечатлений. Сейлы засопели, положив головы друг другу на плечи, Билл зачарованно уставился в окошко, разглядывая прекрасные виды, быстро сменяющиеся ещё более красивыми, Джимми углубился в вышеупомянутые «Легенды…», а Алекс, заложив руки за голову, смотрела в потолок, в миллионный раз размышляя о своей судьбе.

Слушая мерное сопение близнецов, спящих рядом с ней, Алекс, и сама притворяясь уснувшей, вспоминала, как несколько часов назад, за утренним чаем, они с родителями в последний раз обсуждали предстоящий ей выбор.

— Вот честно, я не одобряю систему Хогвартса: хаотично определять одних студентов недалёкими, а других — хитрющими, обрекать их на ношение ярлыка до конца жизни — та ещё глупость, — в который раз повторял папа Алекс, размешивая сахар в горячем чае серебряной ложечкой. — Я это утверждал ещё будучи студентом, я продолжаю утверждать это сейчас.

— Но прими во внимание тот факт, милый, что пуффендуйцы редко пробиваются на хорошие должности в Министерстве, где лидируют как раз слизеринцы, умеющие подгадать нужный момент. Науку и искусство же чаще двигаем мы, когтевранцы, — мама любила подкалывать отца и перечить ему в мелочах, однако делала это шутливым и нисколько не обидным тоном, завлекала его в беседу, не раздражая и не вызывая злость. Они всегда приходили к согласию в общих темах. Систему Хогвартса стоит пересмотреть — это они оба знали. Но вот мелочи, мелочи… В них родители частенько расходились.

— Это просто голая статистика, Лиззи, она нелогична, неверна. Все ягоды круглые, а значит, эта булочка, — он аккуратно достал из вазочки на середине стола пончик и продемонстрировал его всем, стряхнув по нечаянности с него горсточку сахарной пудры, — тоже ягода. пуффендуйцы редко делают научные открытия. А те, кто их делает, умны. Следовательно, пуффендуйцы глупые. Нет, я отказываюсь этому верить!

— Но почему тогда мама рисует, а ты пишешь умные книжки, и все тебя считают очень-очень разбирающимся во всех темах, за которые ты берёшься? Почему вы прям-таки идеальные когтевранцы? — спросила Алекс, задумчиво смотря, как отец отрывает кусочки от пончика и кладёт их себе в рот. Она протянула руку к вазочке и, вытянув указательный палец, провела им по рассыпанному сахару.

— Милая, не трогай. Со стола кушать нельзя. Но ты можешь взять одну булочку себе на тарелку. Дай помогу, — быстро, но спокойно сказала мама, заметив финт Алекс.

— Спасибо, но я не хочу есть — слишком волнуюсь, наверное, — Алекс опустила голову на ладонь одной руки, а кончиками пальцев второй коснулась плеча отца. — Пап, почему вы с мамой ведёте себя как настоящие когтевранцы?

— Хороший вопрос, — он улыбнулся, взял своими длинными сахарными пальцами её маленькую ладонь и поднёс её к блестящим от жирного пончика губам для поцелуя. После этого отвёл взгляд в сторону и, отстранённо поглаживая руку дочери, продумывал ответ на её замечание. После нескольких секунд молчания он заговорил вновь, повернувшись к Алекс. — Ты ведь любишь читать, да?

— Конечно, — кивнула она. Какие могут быть сомнения?

— Так вот, Алекс, не считаешь ли ты, что эта любовь к чтению дана тебе при рождении? — он задал нериторический вопрос, положил ногу на ногу и с внимательным видом поглядел на Алекс, уже без лишних слов понимающую, о чём сейчас думал её отец: «Давай же, скажи мне своё мнение, чтобы мы вместе смогли обсудить его».

— Не считаю, — не думая ответила Алекс. — Ты ведь говорил, что младенцы — чистые листы, лишь слегка замаранные иероглифами инстинктов, — она без запинки повторила недавно сказанную отцом цитату из его новой книги о детском воспитании.

Николас Сильвер, искуснейший, как говорило американское магическое правительство, дипломат, большую часть свободного времени проводил за письменным столом, записывая — не прытко пишущим пером, на пергаменте, а простой шариковой ручкой на таких же простых клетчатых листах бумаги — заметки на различные темы. Набрав достаточное их количество, он обычно лично приносил их в самое популярное в Нью-Йорке издательство и вскоре имел удовольствие наблюдать, как в книжных магазинах выставляют новенькие, приятно пахнущие экземпляры, подписанные его именем. Публика с восторгом разбирала его сочинения, а после во многих гостиных не только магов, но и маглов (для последних выпускались отдельные, отредактированные, версии) их обсуждали и цитировали. Особенно Николас любил писать о воспитании детей и культуре общения, так что книги его занимали своё почётное место в разделе «Психология».

Иллюстрации к этим книгам рисовала сама миссис Сильвер, которая обычно иллюстрировала разнообразные детские сказки, изредка — более серьёзную художественную литературу и лишь, как исключение, — его «публицистику». Она и сама как-то издала небольшой сборник рассказов «для самых маленьких». Но всё-таки ей больше нравилось читать и рисовать, чем сочинять.

— Ах, да ты наш самый преданный читатель, я погляжу! — зашлась смехом мама, поглядывая украдкой на оторопевшего папу, который тоже засмеялся после её слов. Им было смешно слышать их собственные слова из уст ребёнка.

Алекс недоумённо нахмурилась.

— Извини, — выдавил из себя более-менее успокоившийся отец, — это было очень… неожиданно. Так вот, вернёмся к нашим, хах, младенцам. Ты привела подходящую цитату: ничто не даётся человеку от рождения. Ну, кроме, способностей к магии, наследственных заболеваний и… Но мы сейчас не об этом. Весь наш характер, все наши вкусы, увлечения, интересы — есть последствия влияния внешней среды. Ты любишь читать не потому, что так в генах заложено, а потому, что мама очень любит читать тебе перед сном, потому, что у нас не просто вся библиотека книгами забита, но они и по всему дому разбросаны. Находятся в шаговой, как говорится, доступности. Ты постоянно видишь, как-то я, то мама углубляемся в книги, а потом разговариваем о них, зачитываем вслух хорошие места. Книги — это мамина и частично моя работа. И мы, как минимум, единожды в месяц заглядываем в книжные и покупаем всё, что ты захочешь. Ну просто не мог наш с тобой ребёнок не пристраститься к чтению, да, Лиззи? — обратился он к маме.

— Да, — ответила она, отвлечённо играя своими длинными шелковистыми волосами. — Мы тебя заразили, Алекс.

— Именно, — с нажимом произнёс отец. — А ещё ты общительная, легко сходишься с ровесниками, которые, между нами говоря, тормошат своих родителей, чтобы они пришли к нам в гости или пригласили нас к себе. А всё зачем? Чтобы с тобой увидеться, ведь с тобой… Как там они говорят?.. Прикольно! Да, прикольно. Но не задавайся, мисс, ты этого не слышала, — он подмигнул ей.

«Но знала», — подумала Алекс.

— И ведь не все дети и вообще люди такие, как ты. На свете есть много удивительно замкнутых личностей. Ты же общительна, так как в ином случае ты бы просто не выжила в нашей семье. У нас почти каждый вечер гости в доме, а если их нет, значит, мы сами у кого-то в гостях или просто в каком-нибудь людном месте. Мы постоянно в центре внимания. И все хотят с нами перекинуться хотя бы парой слов, а дети, скучающие во взрослом коллективе, непременно сбиваются в группки, и будет странно, если ты не присоединишься к ним. Мы с мамой всегда тебя выслушиваем, поэтому-то ты и не боишься выражать своё мнение…

— Это всё, конечно, интересно. Но мы же говорили о Хогвартсе, — Алекс уже смутно помнила о своём вопросе и теперь не понимала, каким образом отец перескочил с темы факультетов до темы её, Алекс, воспитания.

— А мы до сих пор о нём говорим, — сказал отец. — Я просто подвожу тебя к одной мысли… Подожди минутку. Ты согласна с тем, что я сейчас тебе сказал?

— Ага, — она всегда с ним согласна, не просто потому, что он может доказать свою позицию, а потому, что он — её отец, а значит, самый умный человек на свете. Но она этого никогда ему не скажет. — Аргументация хороша.

— Аргумента-а-ация, — протянула с улыбкой мама, всё это время с лёгкой улыбкой следящая за беседой: руки — в замке, локти упираются в стол, подбородок же упирается в сплетённые пальцы, в глазах — смешинки-мысли. — Не отвлекайтесь. Я вас слушаю. Мне тоже интересно.

Взгляд Алекс вновь обратился на лицо отца. Она понимала, что мать воспринимает её как ребёнка, наивного и неуклюжего, мало смыслящего в жизни. Снисходительная улыбка — её реакция на всё, что Алекс произносила хоть сколько-нибудь серьёзно. Но на неё нельзя обижаться — слишком уж она хорошая, добрая и милая. Иногда скажет такое что-нибудь, но… Взрослые, что с них взять. Отец — дело другое. Он говорит с ней, как с равной, уважает её мнение и поддерживает любые её рассуждения.

— Аргументация хороша, — настойчиво повторила Алекс, не обижаясь на повторный материнский смех, — поэтому я согласна.

— Если ребёнку в течение семи лет говорить: ты хитрец, рвущийся к власти любыми возможными путями, не соблюдающий законы совести и морали, ты во всём ищешь выгоду только для себя, а ещё ты потенциальный тёмный волшебник, изворотливый змей, и мало кто в этом мире достоин переиграть тебя… — начал перечислять отец. — Если тебе внушают: «Кто не с тобой, тот против тебя!», «Никому не доверяй, ведь все вокруг либо лжецы, либо глупцы!» или «Хочешь жить — ходи по чужим головам!», а самое главное — «Презирай тех, кто не с твоего факультета, а особенно — гриффиндорцев!» — то, как думаешь, Алекс, кто вырастет из такого ребёнка?

— Параноик? — предположила Алекс. — Ты сейчас ведь о Слизерине говоришь, да?

— Да, о Слизерине, — продолжил отец. — Так вот, если действовать подобным образом, то из ребёнка вырастет не просто параноик, а второй Волдеморт.

— Что за Волдеморт? — Алекс и раньше слышала это имя, но его произносили таким загадочным и боязливым тоном, что и спрашивать о нём было как-то боязно. А сейчас отец произнёс его так невыразительно, что весь страх и все сомнения исчезли.

— Кхм, — отчего-то замялся отец. — Нехороший человек. Очень нехороший… Но мы не о нём! В Хогвартсе детям внушают, что их факультет определяет их самих, их личность, что они должны соответствовать данному шаблону. И не дай бог пуффендуйцу заинтересоваться наукой, а слизеринцу задаться мечтой стать мирным фермером, выращивая розы и кабачки близ своего дома!.. Запомни, Алекс, какой бы факультет ты не выбрала, ты — это ты. И никто не вправе решать за тебя, кто ты и чем тебе лучше заниматься. Они могут советовать, но не требовать, нет.

— Подожди, пап, — Алекс казалось, что в её голове сейчас заваривается такая каша и что, кажется, она скоро полезет и из ушей, и из носа. — Если эта школа такая ужасная, то зачем я туда поступаю?

— Она лучшая из лучших. И туда стремятся отдать своих детей все уважаемые волшебники, даже из других стран отсылают заявки на зачисление, — уверенно сказал отец. — Во время недавней войны везде творился беспредел, во всех школах Европы, но Хогвартс… Это не просто школа, это крепость. А её безопасность — это огромный плюс, который перевешивает все имеющиеся минусы, — заключил он.

— Ладно, — пожала плечами Алекс. Она не совсем понимала, о какой войне речь, но отвлекаться от темы разговора не хотела. — А на какой факультет мне лучше идти, как считаешь?

— Не знаю, — честно ответил отец. — Я думал над этим, но… не знаю. Знаю только, что выбор ты должна делать самостоятельно. Только выбирай факультет не как характеристику, под которую ты больше подходишь, а как… — он немного помолчал. — В общем, ты должна быть готовой к тем стереотипам, что выльются на тебя во время семилетней учёбы. Ещё твой выбор зависит от того, какую карьеру ты хочешь в будущем. На факультетах учат одинаково, но… Если захочешь идти в политику с прошлым пуффендуйца, то столкнёшься с презрением и непониманием со стороны окружающих… И, главное, не скидывай это решение на шляпу. Лучше, если ты будешь винить в будущем себя за неправильный выбор, чем злиться на поеденный молью волшебный артефакт.

* * *

Алекс и не заметила, как провалилась в сон.

Раз — и она слышит тихое сопение, теребящий слух звук перелистывающейся бумаги, тихие мечтательные вздохи, дребезжание колёс поезда, звонкие голоса за тонкими перегородками купе, быстрые шаги по коридору.

Два — и она сидит за ромбовидным кухонным столом, на руках её пончики-браслеты, а её пальцы сладкие, как мармелад. Напротив неё восседает — иначе не скажешь! — Мерлин, старый волшебник в малиновом одеянии, с малиновым же носом и блестящими голубиковыми глазами, с длинным шляпой-носком на голове, на кончике которой болтается бубенчик. Он говорит с ней о Хогвартсе, а Алекс с вниманием слушает его, обсасывая липкие пальцы, хихикает на его шутки, задаёт каверзные вопросы. Бубенчик от шляпы катается по столу — они с Мерлином перекатывают его друг другу, толкая каждый от себя в сторону другого снова и снова. Вот бубенчик раскалывается на две половинки — из него выскакивает изумрудная змейка, облитая серебром. Она с мизинец Алекс, а бубенчик — новый, ещё больше прежнего, больше и самой змейки в десяток раз — колыхается на её хвостике. И вот она начинает качать его из стороны в сторону, а он начинает звенеть, звенеть — звонче прежнего! Алекс смеётся и хлопает в ладоши. На месте Мерлина теперь сидит огромный жёлтый барсук и смотрит на неё с укоризной: «Девочка, девочка, не спугни змейку. Девочка, девочка, не прихлопни её. Алекс, Алекс, ты слышишь, как она звенит? Алекс! Алекс!»

— Алекс! Ты слышишь?

— Да, она очень громко звенит, — отвечает она надоедливому барсуку и отмахивается от него, стараясь не касаться его шёрстки пальцами — ещё прилипнет к ней окончательно.

— Алекс! — повторяет барсук более высоким голосом.

Алекс открывает глаза. Сейлы. Томас и Элис. Купе, новые знакомые, поезд… звенит. Гудок. Они на месте. Вечер пялится в них запылёнными окнами.

Багаж достан с верхних полок. Томас с нетерпением махает вокруг неё изящным портфелем — «Какой он лёгкий, Алекс. У тебя больше ничего нет? Никаких сумок?» «Никаких». Хватает поклажу, расправляет мантию, благодарит, направляется к выходу, оборачивается. Не забыла ли чего? Купе пусто. Можно идти дальше.

— Следующий! Имя?

— Алекс… Алексия Сильвер.

— Вещи оставляют в поезде, отнесите это обратно. Вас это тоже касается!

— Хорошо…

— Следующий! Имя?

Снова входит в поезд. Заносит портфель в безжизненное купе. Голос Томаса-барсука кричит: «А вдруг они потеряют мои вещи? Я их и сам донёс бы! Что за глупости! Может, у меня там что-то ценное лежит?.. Ты согласна, Алекс?» «Да…» «А ты, Джим?» «Я бы тоже своё сам потащить мог…» «Братан!» Выходит из купе. Выходит из поезда. «Куда Билл пропал?!» «Вот он, рыжий!» «Сюда, балда!»

— По четыре человека в лодку! Не больше!

— Ах, зараза! А можно впятером? Мы в одном купе ехали!

— Нет!

— А мы всё равно сядем!

— Нет. Правила нарушить успеете. Сейл, говорите? Томас?

— Да! А вам что?

— Я вас запомнил. Едете в лодке со мной — во избежание неприятностей. И сестру прихватите! Мисс, вам плохо?

— Нет…

— Держитесь ближе ко мне! Все по лодкам! Не больше четырёх человек в одну! Вы со мной. Сейл? Сейл, Томас! Минус двадцать баллов вашему факультету, каким бы он ни был. Мерлину молитесь, чтоб не Слизерин! Вы его сестра? В лодку! И вы, юноша, к нам. Не стойте столбом! Вам всё ещё плохо, мисс? Залезайте! Нет, подождите! Я вам помогу. Дайте мне руку! Все в лодках?! Кто не сел в лодку — не поступит в Хогвартс! Отчислен ещё до зачисления! Я вижу чьи-то рыжие волосы за бортом! В лодку, мистер! Да не в мою! Ищите свободную! Все в лодках?! Мы отправляемся! Лодки плывут сами, не качайте их! Не трогайте фонари! Кто выпадет в воду — умрёт! Гигантский кальмар любит лакомиться первокурсниками! Мисс, мисс! Ваше имя?

— Алексия. Сильвер.

— Дайте мне потрогать ваш лоб. Где ваш лоб? Мерлин, он, кажется, горячий! Мистер, ваш лоб? Мне для сравнения. Вы оба умираете от горячки?! Не отходите от меня по прибытии — я вас отправлю к медикам. Мисс…

Она снова спала. Барсук. Почему он смотрит на неё с такой укоризной?

Бледный мужчина в чёрном сидел на дне лодки, придерживая светлую головку девочки, уснувшей у него на коленях. Ветер трепал его длинные чёрные волосы и свистел в ушах. Он смотрел вперёд, в сторону замка, прищуривая красные от недосыпа глаза, периодически оглядывался по сторонам и вновь возвращался взглядом к замку. Несколько раз он особенно сильно хотел прикрикнуть на маленьких неуёмных студентов, но тут же вспоминал о спящей девочке, и крик застревал у него в лёгких. Он тоже чувствовал себя больным и даже падал в обморок, когда впервые ехал в Школу Чародейства и Волшебства.

2 мая, 2003 г.

В твоих глазах сверкает свет

тысячи судеб.

Она приподнимается на пружинящей кровати, поддерживая своё опадающее назад, в теплоту и дремоту, тельце одной дрожащей рукой, пытается открыть затуманенные глаза и, разлипая влажные ресницы, трёт мягкие веки пальцами.

Ты знай, я всегда за тобой,

Даже если осудят!

Глаза её, наконец, раскрываются, и перед ними появляется игриво покачивающийся, как неваляшка, мир. Где-то в нём находится источник этих дьявольских звуков.

Ты знай, ничего не вернёшь:

Это дикие сказки.

Вот он!

Она напрягает свои ещё не проснувшиеся мышцы, тянется, тянется изо всех своих сил к прикроватной тумбе, хватает с неё телефон-раскладушку и в изнеможении обрушивается на постель, проваливаясь в её уютность. Техника из ада выкрикивает свои последние слова, истошно вибрируя в её руках.

Прошлым живут мудаки и старье,

Остальное — отмазки!..

И вот телефон разрывается на две половинки.

— Алло! — из трубки вырывается жизнерадостный выкрик. — Алло, Алекс! Ты уже приехала в Англию? Подарочек от меня получила?

— Томас… Какого хрена? Ты на время смотрел?

* * *

Наскоро приняв душ, Алекс, в одном полотенце, прикрывающем разве что пупок и рёбра, вышла из ванной, потянулась на носочках вверх, к невысокому потолку, и направилась в свою комнату, единственную в квартире, которая одновременно служила ей и гостиной, и спальней, и рабочим кабинетом, и даже кухней. За стенкой ещё имелось крохотное помещение для совы и для…

— Феня! — позвала Алекс, и перед ней тут же появилась низенькая тоненькая фигурка, которую со спины можно было принять за семилетнего малыша: кроссовки, брючки, маечка и криво сидящая на голове кепка. Но когда «малыш» поворачивался к вам лицом, морщинистым, длинноносым, большеглазым и… с ушами под эльфа, то вы понимали: никакой это не ребёнок, а домовик.

Фенька была одной из дочек Дольки и Польки — домовиков родителей Алекс. Как только та получила маленьких близняшек «в наследство», то сразу предоставила им выбор: либо служите мне добровольно, либо свободны. Близняшки замахали руками и запричитали, что она их хозяйка, а свобода им совсем не нужна. Что же было поделать с этими созданиями? В итоге, одна из них так и осталась у Алекс, а другая — по имени Пенка — была подарена Томасу Сейлу на день его рождения — он был счастлив, ведь домовики обычно живут только в благородных волшебных семьях, а к маглорождённым не суются. Но сначала она вытащила их обеих из простыней и приодела по-человечески, не смотря на протесты и вопли: «Мы не хотим быть свободными, нет, хозяйка, не-е-е-ет!» Ну и отучила заодно от «хозяйки».

— Мисс Сильвер, — залопотала Фенька высоким голоском, семеня за Алекс, которая шла к зеркалу приводить себя в порядок, — у вас сегодня девять писем и три посылки, — горка конвертов и коробочек возвышалась на подносе, плавно парящем в воздухе рядом с домовичкой.

— Читай, — приказала Алекс. Одним взмахом палочки, лежавшей на призеркальном столике, она мгновенно высушила свои коротко стриженные волосы и теперь перебирала разноцветные флакончики со средствами для укладки.

— Да, мисс Сильвер, — поклонилась ей домовичка и принялась вскрывать первое письмо.

Оно было от Томаса. Абсолютное отсутствие текста — одни открытки, фотографии и колдографии, с подписями и без. Сейл, работающий аврором в Министерстве, вконец задолбал коллег жалобами, что, мол, из-за этих всяких Поттеров, убивающих тёмных волшебников направо и налево, все преступные элементы держатся от Британии подальше, как от чумы, поэтому работы никакой адекватной нет, одна лишь возня с карманниками и буянящими алкоголиками. Скука смертная! И вот, пострадав от головной боли по имени Томас в течение целых двух лет, остальные авроры не выдержали и дружно подали на него заявление Аластору Грюму, призывая к простому человеческому пониманию и божеской милости и прося избавить Англию от назойливого мальчишки. Так что теперь «мальчишка» колесил по Европе с рекомендацией от самого Министра — набирался опыта у иностранцев.

«А это тебе немецкие жвачки! Вкуснятина неимоверная!» — гласила записка на прикреплённой к письму посылке, лопающейся по швам от «вкуснятины».

По велению Алекс Фенька одним щелчком пальцев отправила гостинец на кухню, где тот сам распаковался и сам же высыпался в одну из пустующих вазочек. Кубики жвачки заполнили её до краёв.

Следующее письмо было от Элис, сестры Томаса, которая преподавала Магловедение в Хогвартсе.

«Дорогая Алекс, — писала она мягким округлым почерком, — обязательно заедь ко мне, в школу, как будет время! Я тебя познакомлю с чудесными детьми и угощу лимонным тортиком!

Я много думала над твоим предложением организовать кружок-факультатив с выездами на места естественного обитания магглов. Фраза-то какая! Умора! Наконец, вчера подошла к Минерве и посоветовалась с ней — она почти согласилась, но сказала сперва составить подробную программу на следующий год — поурочно! И хотя она ещё не дала мне официальное разрешение, но я по её горящим глазам поняла — всё будет! Мерлин, радость такая! Я так благодарна тебе за эту идею!

Сейчас я планирую, куда в первую очередь стоит повести детей. В некоторые места пойдём несколько раз, в тот же кинотеатр! Посмотришь потом на черновой список и оценишь, ладно? К письму я его не прикреплю — это секретный проект. Никому о нём не говори! Мы с директором хотим представить его, как сюрприз, совету попечителей в сентябре. Придёшь в гости — покажу.

P.S.: Том завалил меня открытками! Мне уже надоедает их раздавать всем знакомым! У каждого ученика в Хогвартсе уже есть, как минимум, две! Недавно он прислал мне целую коробку жвачки! Я с радостью отдам тебе хоть всё, только дай знать!

P.P.S.: Новый профессор ЗОТИ, прекраснейший Христофер Фолз, и не думает умирать или калечиться! Я очень надеюсь, что проклятье с его должности уже выветрилось, как старые духи. Право, сколько времени прошло… Давно пора! Я боялась в этом году ему симпатизировать — хотя очень хотела! — вдруг чары и на меня перекинутся, а теперь об этом жалею. Сейчас уже поздно, но в следующем году я постараюсь ему понравиться! Очень жаль, что ты с ним не познакомилась. Замечательный человек! Чудесный!

Что ж, пора прощаться. Очень жду тебя, правда! Не игнорируй меня, иначе на каникулах сама к тебе приеду и живого места не оставлю!

С любовью,

твоя Эли».

— Мерлин, сколько эмоций! — посмеивалась Алекс, быстрыми движениями нанося гель себе на волосы. Её ловкие пальцы на одной руке и волшебная палочка в другой кропотливо создавали хулиганскую растрёпанность на голове — прядки светлых волос то мялись, то вздыбливались вверх. — Нужно поспрашивать у знакомых про этого мистера… Как его там?

— Христофер, — Фенька вновь ткнулась носом в пергамент. — Христофер Фолз.

— Да, Фолз… Читай дальше.

Ещё три письма были от других знакомых-приятелей, приглашающих Алекс заходить в гости сразу же, как вернётся из Америки, куда она ездила (телепортировалась, если быть более точным) повидать родителей. Чета Сильверов уехали из США только из-за ребёнка. Так что, когда ни сделали всё, что могли и хотели: завели новые хорошие связи и передали их Алекс, проследили, чтобы она не ввязалась ни во что сомнительное до совершеннолетия и, удостоверившись, что с ней всё будет в порядке, что она взрослая и самостоятельная волшебница, с радостью покинули консервативную Англию, вернувшись в свободолюбивую Америку.

В двух посылках лежали красиво завёрнутые вещи из Косого переулка. Ещё перед отъездом Алекс закупилась всякими колбами, пробирками и ингредиентами в аптеке — она любила поколдовать над зельями, да притом часто варила одно, особенное, по собственному рецепту, повышающее работоспособность, помогающее сосредотачиваться на чём-то одном и… забывать о лишнем. Наркотик? Она не знала. Но она определённо привыкла к этой терпкой гадости из чешуек дракона, чернил каракатицы, полыни, сорванной в полнолуние, и… ещё нескольких самих по себе безобидных вещей.

Алекс пересчитывала связки травок, бутылочки слизи, небольшие мешочки с чем-то круглым внутри — она не помнила наверняка, чьи именно там глазные яблоки. Всё, как в чеке, — ничего не забыли положить.

Она начала варить это зелье после той битвы. Битвы за Хогвартс, как её потом окрестили. После неё наступил такой стазис, что без наркоты — да, она со скрипом признаёт, что изобрела новый наркотик — его вынести было невозможно. Если настоящее уныло и бедно на события, сознание постоянно возвращается к прошлому, причём к тем его эпизодам, к которым добровольно возвращаться не станешь. Можно было бы оживить настоящее, конечно: завести кучу интрижек, впутаться в очередную авантюру, увлечься чем-то новым. Всё, как в старые добрые времена. На это имелись и силы, и деньги, и связи, и молодость, и красота. Но не было главного пункта — желания. Страшно не иметь возможности что-то сделать. Ещё страшнее — перестать вообще чего-то хотеть.

— Еженедельный отчёт от мистера Хопкинса, — Фенька взялась за следующий конверт.

— Нет, — сказала Алекс, — не читай. Я не хочу сейчас думать о работе. Что дальше?

— Ещё два письма. Одно от какого-то «Принца» и без обратного адреса, а на другом совсем ничего не написано, — недоумённо ответила домовичка. — Конверт совершенно чистый…

От Принца?..

Алекс пропустила дальнейшие слова Феньки и, подпрыгнув на стуле, молниеносно повернулась к подносу и схватила с него тот самый конверт без обратного адреса и со странной подписью.

«От Принца? От него? Неужели…» — думала она, разрывая бумагу пальцами, не обращая внимания на протянутый домовичкой перочинный ножик.

— Это его почерк, — прошептала она, увидев столь знакомые линии, отвела взгляд, моргнула и начала читать.

«Нам нужно увидеться. Как можно скорее. Я должен сообщить Вам что-то очень важное».

Алекс в недоумении перевернула записку — обратная сторона была пуста.

«Раздери тебя слизеринское чудовище!» — она отбросила записку с конвертом куда-то в сторону, оперлась локтями на столик и сжала ладонями виски.

Ни «привет», ни «пока», ни нормальной подписи. И холодное безличное «Вы». И это после почти пяти лет отчуждения?

Алекс взглянула в зеркало и увидела там женщину с гримасой боли и обиды на лице. В ней было что-то дикое.

«Вы живы? Вы можете говорить? Вы меня видите?»

Почти пяти лет… А чего она ждала? Чего?

«Посмотрите на меня! Не отключайтесь, не закрывайте глаза! Смотрите на меня!»

«Что-то очень важное». О чём речь? Что могло побудить его написать ей?

«Пейте! Пейте же! Глотайте, я вас прошу!»

И такая волнительная поспешность, скрытая за видимым спокойствием… Буквы танцуют на листе под диким углом.

«Я вас умоляю!»

У Алекс заболела голова — нахлынули воспоминания. Но она не хотела вспоминать. Не сейчас. Как-нибудь… как-нибудь позже.

Щёки женщины в зеркале рассекла улыбка, полная горечи.

Шаг к прикроватной тумбе. Выдвинуть среднюю полку. Ряд маленьких бутылочек с «лекарством» — каждая на один глоток, на один раз. На одну дозу. Выпить залпом одну. Откупорить ещё одну. Тоже выпить.

Горло болезненно сжимается при последнем глотке. Сердце перебирается выше, прячется в гортани. Тук-тук. Тело холодеет до кончиков пальцев, а где-то внутри, там, где раньше находилось сердце, зарождается что-то тёплое. Тук-тук. В жилах больше нет крови — только потоки заряженных частиц. Она теперь — источник тока.

Не сейчас. Как-нибудь…

Дрожащий, с истерическими нотками, голос домовика за спиной:

— Мисс, мисс…

«Вам всё ещё плохо, мисс?»

— Да, очень плохо.

— Мисс, тут конверт в конверте! Очень странный, мисс! И он горячий, мисс! Мне кажется, он сейчас взорвётся! — кричала домовичка.

«Дайте мне потрогать ваш лоб. Где ваш лоб? Мерлин, он, кажется, горячий!»

Алекс обернулась к Феньке, которая перекидывала конверт из руки в руку, словно тот обжигал ей пальцы, но был слишком хрупким, чтобы его можно было просто выронить.

— Дай сюда, — безжизненным тоном произнесла она, резко выхватывая конверт из рук домовички.

Зелёный, с серебристой окантовкой и с серебристой же печатью, он и правда был раскалён и выглядел распухшим, а через несколько секунд после того, как девушка притронулась к нему, разорвался в клочья, осыпав её и Феню кусочками пергамента. Окружающее их пространство заволокло серыми клубами дыма, а в середине комнаты, от потолка к полу, расплылось ядовито-зелёное пятно, на котором начало прорисовываться объёмное изображение скуластого черепа. Вначале он вертелся в воздухе, будто осматривался, но вот его горящие потусторонним светом глазницы встретились с ошалелыми глазами Алекс, и он распахнул свой частозубый рот. Из него выползла змея, зелёная, в каплях серебра. Она таращилась на Алекс, разевая клыкастую пасть, и капала блестящим ядом на пол.

* * *

«Алекс, Алекс, ты слышишь, как она звенит?»

«Да…»

2 сентября, 1982 г.

Прозвенел звонок, а студенты всё продолжали сидеть на своих местах, напряжённо всматриваясь друг в друга и косясь на преподавателя с уже зародившимся в мыслях, но ещё не успевшем сорваться с губ вопросом: «И что нам делать?»

Студенты, ранее посещавшие маггловские школы заразились недоумением тех, кого обучали на дому, и тоже не спешили что-либо предпринимать, ведь, может быть, звонок в этой школе означает что-то иное?

— Это звонок с урока, он для учителя, — спокойно заметил профессор зельеварения, предотвращая взрыв вопросительного шёпота, словно прочитав беспокойные мысли детей, а затем продолжил прерванную фразу. —…ни при каких обстоятельствах. Повторяю: ни один игредиент, даже тот, который может показаться вам безвредным, ни одно из ваших зелий, готовых или находящихся в процессе готовки или, тем более, зелья соседа не пробовать ни при каких обстоятельствах. Я, надеюсь, этот пункт пояснять не нужно. Здесь не кондитерская лавка, и то, что вы будете варить, имеет очень мало общего с яблочным вареньем. Поэтому не подставляйте ни меня, ни себя. На этом закончим.

Преподаватель вдруг замолчал, перебирая какие-то бумаги в руках: одни положил на свой, учительский, стол, другие ещё раз просмотрел, отправил к тем, первым, потом взял со стола учебник и открыл по закладке одну из последних страниц. Затем он поднял взгляд на свою аудиторию: дети поспешно собирали вещи в сумки, а многие из них повскакивали со своих мест, думая, вероятно, что «на этом закончим» значило «урок закончен, все свободны».

— А теперь я дам вам задание к следующему уроку, — сказал он, пряча свою улыбку за коркой учебника: его умиляла детская наивность.

* * *

Стены Хогвартса затряслись от топота студентов, радостно выбирающихся из пропитанных мудростью кабинетов на блаженную свободу. Их голоса, зазвенели, кажется, в каждом пролёте и коридоре замка, а чуть позже и за его пределами. Первокурсники же зашуганно сжимались в кучки и ходили по стенкам. Застенчивые, непривычные к столь высоким потолкам, играющим лестницам, болтающим без умолку портретам и привидениям, готовым в самый неожиданный момент вылезти из-за угла или вообще из пола, они ещё привыкали к новой для себя обстановке. Но вскоре и их голоса присоединятся к общему детскому многоголосию, делая его ещё звонче — хотя куда бы, спрашивается?

В то время как остальные первокурсники покидали подземелья, Алекс собиралась не торопясь, так что дверь захлопнулась за последним выходившим учеником раньше, чем она задвинула свой стул. Вот она пригладила рукой идеально причёсанные и собранные в аккуратные косы волосы, слетевшие ей на лоб во время усердного записывания диктанта, вот подошла поближе к учительскому столу.

Преподаватель, водя около доски волшебной палочкой, стирал написанные самокалякающим мелом уставы своего маленького царства. Закончив с этим и оставив на доске только дату, он обернулся к ученице, которая — это не было для него сюрпризом — терпеливо ждала, когда на неё обратят внимание.

— Мисс Сильвер, вы что-то хотели?

 — Да, — девочка, вот уже несколько минут с большим вниманием разглядывала разворот какой-то книги, но при его словах быстро отвела взгляд и посмотрела ему прямо в глаза. — Да, сэр.

Он взял книгу со стола и взглянул на так заинтересовавший её разворот. Характеристика, история создания и состав зелья. «Зелья всемогущества». Он прикрыл книгу и положил её обратно, заметив, что девочка слегка покраснела, уличённая в своём любопытстве.

— Это сборник интересных зелий, не входящих в основную программу, — прокомментировал он. — Я выбираю из них те, что можно было бы сварить вместе со студентами на дополнительных занятиях.

— Интересно, — сказала Алекс, и тут же перешла к тому, о чём планировала говорить. — Профессор Снейп, я бы хотела поблагодарить вас за вчерашнее. Мадам Помфри мне рассказала обо всём, когда я пришла в себя. Она сказала, что я потеряла сознание в лодке, а вы меня подхватили, не дали упасть в воду, а потом лично донесли до медпункта. Я правда очень вам благодарна. Не знаю, что бы произошло, если бы вас рядом не было. Со мной раньше такого не случалось. Мадам Помфри сказала, что это всё из-за волнения и недосыпа. Ничего страшного, в общем.

— Это мой долг — помогать студентам, — ответил Снейп, — так что всегда пожалуйста, обращайтесь. И да, я очень испугался за вас, — добавил он. — Надеюсь, вы падаете в обморок в первый и последний раз.

— Я тоже на это надеюсь, — улыбнулась ему Алекс. — Ещё раз спасибо вам, сэр.

— Кстати, мисс Сильвер, поздравляю вас с поступлением на мой факультет, — продолжал Снейп. — Я надеюсь, ваше желание совпало с решением шляпы.

Это прозвучало как вопрос. Вежливый вопрос, не требующий ответа. Но Алекс всерьёз задумалась над ним. Совпали ли их с шляпой решения? И да, и нет. Её всегда привлекал Слизерин своей загадочностью: он был не похож на другие факультеты, и о нём всегда отзывались как об особом. Особый. Независимый мирок в большом мире Хогвартса, наиболее отчуждённый от трёх остальных. Мирок, в котором обитают подлецы-хитрецы и потенциальные Мерлины. Да, он привлекал Алекс. Но когда она начинала фантазировать о своей жизни в Хогвартсе, она не могла представить себя в зелёном галстуке. Только в синем, только под эгидой Ворона. Как и её родители, как и её отец, по стопам которого она просто обязана была пойти. Но получилось иначе… Ещё перед поездкой в Хогвартс она планировала, что спросит шляпу о том, куда ей лучше поступить и где она принесёт больше пользы. Она хотела выпытать у шляпы, что именно та видит в её голове, что именно убедило её в том, что она, Алекс, подходит конкретному факультету. Она заранее сформулировала все вопросы, но на деле… Когда выведенная из равновесия своим обмороком, растерянная и смущённая, Алекс села на трёхногую табуретку, на которой сидели сотни первокурсников до неё, то в голове её было совершенно пусто. Шляпу только поднесли к её голове, и та закричала: «СЛИЗЕРИН!» И всё. Никаких вопросов и допросов. Никакого выбора.

— Мисс Сильвер?

— Да, сэр, — ответила Алекс после некоторой заминки. — Я рада, что поступила на Слизерин.

В глазах Снейпа промелькнуло сомнение, и Алекс это заметила. Он словно прочёл её путаные мысли и теперь был слегка удивлён, услышав столь же путаный ответ.

— А эти дополнительные занятия… На них можно записаться первокурснику? — быстро спросила она, стараясь сгладить непонятную ей атмосферу.

Профессор, казалось, понял её приём и даже согласился подыграть ей.

— Я не думаю, что вы их осилите, — честно сказал он. — Вы посетили только один мой урок, на котором мы просто записали правила техники безопасности в этом кабинете. Вы и сами ещё не можете знать, заинтересует вас мой предмет или же нет. Зельеварение ведь не для всех… Но, полагаю, если после рождественских каникул, как минимум, у вас ещё сохранится желание и интерес, то… Сообщите мне, я подумаю.

— Хорошо, сэр. Спасибо.

* * *

Алекс достала из сумки сложенный вчетверо пергамент с расписанием. Так, следующим уроком у неё стояла Трансфигурация, совмещённая с Гриффиндором. Она довольно улыбнулась: можно будет встретиться с бывшими попутчиками. На Зельеварении она сидела в одном классе с Когтевранцами и, увы, среди них не было никого из знакомых.

Пока Алекс взбиралась по лестницам и тыкалась по коридорам, она мысленно снова и снова возвращалась в подземелья, в кабинет Зельеварения, а перед её глазами мелькал расплывчатый образ профессора Снейпа: строгая чёрная мантия, длинные, немного сальные волосы, полуулыбка на губах и… что-то странное в глазах, что-то внимательное, проницательное, нездешнее. Ей вспомнилось, как на какой-то костюмированный праздник отец надел яркий костюм под старинный рыцарский наряд. Ещё он надел маску — застывшая счастливая улыбка, длинноватый нос, одна бровь приподнята, другая опущена, а на месте глаз пустые отверстия. Вот отец надевает костюм и маску и превращается в рыцаря из детских сказок, в котором ничего не остаётся от Николаса Сильвера, кроме его лучистых глаз. Ослепительно живых на фоне маски-лица. Ослепительно не сказочных.

* * *

У него ещё оставалось немного времени до начала следующего урока. Взгляд мельком на пергамент с расписанием — второкурсники, Гриффиндор и Пуффендуй. Жуткая смесь: выскочки и тормозы. Но он старался совмещать эти два факультета, чтобы сразу отмучаться, а потом поработать с тем же курсом, но более адекватным набором. Зельевар уважал когтевранцев за их какое-никакое стремление к знаниям, пусть за этим часто и стояла абсолютная бездарность, и, конечно, любил слизеринцев, прячущихся от странного, полного предрассудков мира под его мантией.

Он Северус Снейп, профессор зельеварения и декан факультета Слизерин в Школе магии и волшебства Хогвартс. Это звучит гордо, это звучит красиво, будто мечта, вставленная в рамочку. Это звучит серьёзно, это звучит ответственно, словно петля, накинутая на шею.

Строгого покроя чёрные мантии составляют большую часть его гардероба, книги по зельеварению и педагогике — большую часть его личной библиотеки. Нужные книги всегда под рукой, мантии чисты и выглажены, а в голове мысли лишь о его предмете, о студентах, о Хогвартсе. Но всё это днём, а по вечерам, особенно, ночью…

— Я становлюсь похожим на Люпина, — прошептал Северус и тут же огляделся по сторонам. Он знал: в Хогвартсе даже стены имеют глаза и уши, впитывают в себя всю доступную информацию, а потом передают… известно, кому.

Нужно вернуться к работе. А вечером у него будет время предаться самобичеванию. У него будет очень много времени, очень много вечеров.

Поэтому сейчас он откладывает все неучебные мысли в отдельный уголок сознания и тянется к той книжке, которая так заинтересовала маленькую первокурсницу. «Занимательные зелья». Он ещё раз пробегается по закладкам, которые поставил на страницах самых простеньких и интересных рецептов, потом берёт со стола чистый пергамент и пишет на нём: «Список студентов, записавшихся на курс „Секреты Зельевара“» — и ставит двоеточие. Пока что записывать некого — никто не успел изъявить согласия. Никто?.. Ну разве что…

Северус вертит перо пальцами. Длинное и пушистое, оно щекочет ему шею. Записывать её или нет? Наконец, он решает, что позже вычеркнуть лишнее имя не составит труда, как, впрочем, и вписать его, но… Северусу очень хочется заполнить пустоту под двоеточием. Поэтому он пишет: «Сильвер, Алексия, Слизерин, 1 курс». Странная обморочная девочка со смелым взглядом и… путаными мыслями. Вскоре она поймёт, что не стоит глядеть другим людям прямо в глаза, если только ты не окклюмент, конечно.

* * *

Он продолжает вертеть перо, перекатывает его фалангами пальцев от большого к мизинцу, от мизинца к большому, его глаза устремлены на пустой желтоватый лист пергамента на письменном столе. Он смотрит на этот лист, лишённый движения, и двигает лишь пальцами, а желваки под его скулами напрягаются и опадают сами собой. Моргает он раз в минуту, медленно опуская и поднимая тонкие синеватые веки, почти по-змеиному прозрачные. Он смотрит на чистый лист столь безотрывно, столь жадно, будто ждёт, когда чернила его радужек прольются на лист, разрушат его белизну, наполнят её хоть каким-нибудь смыслом. Но чернила не выбираются за пределы глазного яблока, бурля волнами в ограниченном зрачком и белком пространстве.

«Я становлюсь похожим на Люпина…»

Наконец, он прикрывает свои глаза, окунает дрожащее перо в чернильницу и оставляет его там, судорожно разжимая затёкшие пальцы. Он свёртывает пергамент, перевязывает его плетёной верёвочкой и, привставая со стула, кладёт его на полку, закреплённую над столом. Он освобождает стол от лишних предметов: учебников, дополнительной учебной литературы, вежливых приветственных писем от семей старых студентов, писем-ответов семей новых студентов, которых он уведомил сразу после распределения о судьбе их детей, и каких-то других рабочих бумаг. Всё он располагает по своим местам, а что-то бросает в остывающий камин, подпитывая его пылание. Он смотрит на убранный стол, потом осматривает весь свой кабинет, выходит из него, заходит в класс, потом в лаборантскую, осматривает их, запирает за собой двери, идёт в спальню, вновь осматривается, оставляет дверь открытой, возвращается в кабинет, выдвигает задвинутый несколькими минутами назад стул из-за стола, садится на него, складывает руки на коленях, и сидит, выпрямив спину и смотря прямо перед собой.

Что мне делать теперь? Теперь, когда все учебные дела переделаны. Что?

Извечный вопрос, на который легко ответит посторонний, но не он. Почитать, поэксперементировать, составить ту же программу для курса «Секреты Зельевара» (чем он и пытался заняться несколько ранее, но пергамент остался пустым, у него ничего не получилось), порисовать, может быть, послушать радио, написать кому-нибудь, отправиться в гости к Альбусу, помечтать, повспоминать, поразбираться в ингредиентах, снова убраться, может, поколдовать, пойти собирать ингредиенты в Запретный Лес, наведаться в Хогсмид, просто погулять, навестить слизеринцев, придумать какое-то новое занятие, поспать, в конце концов.

Что мне делать теперь?

Обычно он находил ответ на этот вопрос, но иногда на него что-то находило, и он просто сидел посреди кабинета на стуле сложа руки на коленях. Начиналось это всегда одинаково: непонимание, чем занять себя, усталость, бессмысленный взгляд в одну точку, нарастающая скорость движения желваков. А потом…

Он подносит руки к склонённой голове, накрывает ими лицо, ощущая, как ладони мгновенно становятся влажными. Он никак не может определить, когда именно начинают из его глаз течь слёзы: когда он убирает со стола, осматривает помещения, садится на стул или когда его ладони соприкасаются с его щеками. Горло разрывают рыдания, и он даёт им прорваться наружу. Лицо краснеет, ладони перемещаются к волосам, теребят их, захватывают прядями. Спина его отвратительно горбится, локти ударяются о колени, брюки и мантия становятся мокрыми от слёз. Он рыдает как ребёнок, отчаянно и громко, но он не старается привлечь внимание родителей или друзей, вообще людей. Он знает, что Альбус, чёртовый блядский Альбус, слышит всё, что происходит в его, Снейпа, комнатах, защищённых десятками заклинаний, взломанных сотнями чар. Но он знает так же, что Альбус никогда и виду не покажет, что слышал всё это: истошные рыдания, жалкие причитания, выкрики боли и шепотки отчаянья. Добрый директор никогда не лишит своего раба хотя бы маленькой, но надежды на то, что его хрупкий подземельный мирок не прослушивается. Ему это невыгодно, Мерлин его побери. Он хочет, чтобы его слоно-коне-ладья чувствовал себя не как под микроскопом, не нервничал лишний раз и ни в чём не подозревал улыбчивого старика, а потом как-нибудь сказал ненароком что-нибудь очень важное в своих комнатах, что могло бы пригодиться Ордену, Планете, Магической Британии, бородатому директору лучшей и единственной английской школе магии.

И через пару часов он будет очень жалеть, что снова дал какую-то информацию о себе этому старику, но сейчас… сейчас он просто плачет, дрожит и старается стать меньше, сжаться до размеров молекулы, атома, электрона… исчезнуть.

* * *

8 сентября, 1982 г.

—…и я спрашиваю такой у этой, м-м-м, МакГонагал, мол, что это за человек в чёрном, который побежал с тобой, Алекс, на руках по коридору, а она отвечает: «Это профессор Снейп, декан Слизерина». И я сразу понимаю, что как-то меня больше не привлекает этот факультет. Госпо… Мерлин, этот Снейп странный, ну очень. Я просто сказал, что хочу со всеми вами сесть в одну лодку, а он такой: «К ноге, мистер, как ваше имя, я вас запомнил!» А потом начал про баллы что-то кричать…

Билл Уизли повёл плечами и сел на скамье поровнее: он старался держать осанку, аккуратно носить одежду, гладко причёсывать свои кудрявые волосы, мыть шею и вообще выглядеть прилично и аккуратно. Он хотел, чтобы его друзья — друзья! какое волшебное слово! волшебнее любых волшб! — относились к нему хорошо. Он помнил, как некоторые коллеги отца презрительно смотрели на его, отца, руку, протянутую к ним для рукопожатия. Билл думал, что с отцом не здороваются, потому что он выглядит как бедный, горбится и не чистит мантию. Биллу же было важно, чтобы его принимали, поэтому он плакал, но драл свои медно-рыжие кудри, хрустел суставами, но держал лопатки вместе и выглядел нелепо, медленно кроша тоненькими пальцами круассан.

— Ужас, честное слово! — продолжал возмущаться тем временем Томас Сейл, разрывая уже пятый по счёту круассан, давясь тестом с кремом, плюясь крошками, но не останавливая поток своих претензий. Как ворона восседал он на веточке-скамье, мотал из стороны в сторону тёмными завитками своих волос и сверкал синими глазками, заглядывая в лицо каждому из своей компании, проверяя слушают ли те его речи.

И они слушали, а Джимми Нексес даже кивал в подтверждение каждого его слова, вставляя свои комментарии через фразу, ведь он-то сидел в одной лодке со Снейпом и кое-что успел о нём узнать. Разгорячённый, он вторил Тому, повторял его фразы немного другими словами, поддакивал, кивал и перегибался через стол, чтобы коснуться его рук в безуспешной надежде привлечь внимание ворона к своей маленькой персоне. За несколько дней, проведённых в Хогвартсе в «однокупешном обществе», как выражалась Алекс Сильвер, он успел полюбить всех и каждого из них, но особенно — бесконечно болтливого Тома, не стесняющегося, кажется, никаких выражений, всегда говорящего с уверенностью — какой же он умный! — и изредка хвалящего его, Джимма, эрудицию — как лестно!

Порой он поворачивался к Биллу, жаждая увидеть на его лице отражение своего восторга и благолепия перед речами Тома, но натыкался лишь на ничего не выражающую закрытую улыбку, нервно теребящие круассан около рта руки и сосредоточенный взгляд в пространство. И Джимми, видя эту картину снова и снова, каждый раз с недоумением отворачивался от рыжего, возвращаясь обратно к своему божеству.

Его взгляд также падал на Алекс Сильвер, сидящую рядом с Томом, и тут же отскакивал в сторону от её нахмурившегося лица. Девочка молча мазала тосты яблочным джемом, жевала их, а потом глотала вместе с горячим кофе. В перерывах она косилась на воронёнка с какой-то странной раздражённостью. Даже Билл иногда вставлял одно-другое замечание в разговор, она же высказываться не торопилась.

—…знаете, он мне чем-то вампира напоминает из ужастиков. Весь в тёмном, кожа бледная, а глаза… — Том кашлянул, ощущая сухость в горле, прервался и потянулся за стаканом с тыквенным соком. — Так вот, глаза… — он опять прервался, начав втягивать сладкую жидкость с мякотью.

— Прежде чем ты продолжишь, — сказала Алекс, удерживая в руках обкусанный тост, — я бы хотела высказать своё мнение.

Джимми в изумлении широко раскрыл рот и глаза, собираясь попенять Алекс за прерывание Тома, но тот кивнул головой и опустил ладонь на плечо девочки — «Давай!» Джимми быстро пришёл в себя и тоже выпалил: «Давай!»

— Я знаю, что сужу о профессоре субъективно, но мне он кажется, как минимум, адекватным человеком. Даже если забыть о том, что он меня в медпункт отнёс, профессор Снейп — хороший учитель, а все слизеринцы от него в восторге, потому что он ещё и прекрасный декан. Как часто к вам, Джим, Билл, заходит МакГонагалл? Говорят, она не бывала в гостиной Гриффиндора уже десять лет. А наш декан заходит к нам каждый вечер.

— Чтобы крови вашей напиться? — хохотнул Джимми.

— Пусть договорит, — шикнул на него Том.

— Чтобы поговорить с нами, — спокойно ответила на этот выпад Алекс. — Чтобы узнать о наших проблемах и постараться помочь нам в их решении. Он неплохой человек, Том. Да, он строг в плане дисциплины, но ты сам виноват, что так резко ему тогда ответил. Теперь я всё сказала. И если ты продолжишь оскорблять человека, которого я уважаю, я уйду за свой стол, — и с этими словами Алекс запихала себе в рот останки тоста.

 — Ясно, — сказал Томас. — Я всё понял.

Джимми тяжело вдохнул в себя воздух. Всё, минус один в компании. Сейчас Том прогонит глупую Алекс с их стола. И правильно сделает — нечего становиться на сторону какого-то сального полудурка.

— И я с тобой согласен.

Джимми поперхнулся воздухом.

— Нет, правда, ты говоришь правильные вещи. Но понимаешь, они… слишком правильные. Ты где училась до Хогвартса?

— Ко мне домой приходили разные преподаватели.

— Вот, домашнее обучение. Значит, ты не знаешь, каково это: учиться в частной школе. А мы с Элис знаем, мы там учились. И это жуткая жуть. Учителя смотрят за каждым твоим шагом, слушают каждое твоё слово, постоянно критикуют: не так посмотрел, не то сказал, сгорбился, пнул камушек, поцарапался где-то, не заправил рубашку. И постоянно замечания, замечания, замечания… И никакой жизни! А если что против скажешь им — тут же захлебнёшься в потоке обвинений, да ещё и розгами накажут. Это не жизнь, это ад. И когда я получил приглашение в Хогвартс, я был счастлив — наконец-то буду учиться в школе мечты! Буду творить волшебство! Но нет, только прибыл сюда — и здесь то же самое. Даже здесь, Алекс, в мире магии! А я так хотел свободы, я так её хотел! И до сих пор хочу. Ты понимаешь меня, Алекс?

— Да. Я, кажется. тебя понимаю, — сказала Алекс, смотря прямо в синие омуты глаз Тома. Воронёнок широко улыбнулся.

— Я рад.

За островком их столика воцарилось молчание.

Билл кончил терзать круассан и теперь потерянно озирался вокруг. Какая-то нездоровая атмосфера искренности и непонимания витала вокруг его друзей. И Биллу показалось, что всему виной был он, что если бы он тоже участвовал в разговоре, то пауза бы не настала. Но он боялся сказать что-нибудь глупое и обратить на себя раздражённое внимание, поэтому молчал, а теперь пытался придумать нечто такое, что разрушило бы тишину, вернуло непринуждённость. И придумал.

— Я слышал, — осторожно начал он, — что вампиры обитают среди нас совершенно незаметно. Среди магглов, да и магов тоже, существует убеждённость, что у них глаза различных оттенков красного, но это не так. Такой слух распустили сами вампиры, чтобы люди не уничтожили их всех. На самом деле, у вампиров глаза чёрные, как ночное небо, как бездонный колодец, как пустота, которая зияет в их сердце. Ведь у них нет души, просто ямка на её месте.

— А какие цветом глаза у Снейпа? — округлил глаза Томас.

— Чёрные, — константировал факт Джимми.

— Афиге-е-еть, — протянул Том.

— О Мерлин, — сказала Алекс глядя куда-то поверх голов Билла и Джимми.

— Афиге-е-еть! — выкрикнул Том, и глаза его вспыхнули. Афигеть, народ! Вы понимаете, что у нас учитель — вампирюга самый настоящий?! Вот почему он такой бледный, как поганка, ходит в застёгнутых на все пуговицы мантиях, полы длинным подолом метёт, пролетает по коридорам летучей мышью. Давайте директору расскажем, а? Да он же может нам всем глотки перегрызть, высосать, выдавить до капли, если на него что-то найдёт!!!.. Эй, а что у вас с лицами? Испугались что ли? — и тут Том поднял взгляд выше, туда, куда столь удивлённо смотрела Алекс, куда повернули головы другие мальчики.

— Мистер Сейл, — прозвучал холодный голос, разрезающий мягкую тишину Зала, замеревшего ещё в самом начале выкриков Тома про «вампирюгу», — какая встреча.

— С-сэр, — пролепетал Том под пронзительным взглядом чёрных глаз.

— А я всё думаю, почему я вас никак встретить не могу в коридорах, а в Большом Зале вы появляетесь, когда я уже сел за стол, и уходите раньше меня. Хотел вот спросить сегодня, когда у нас с вами урок будет, но удача снизошла до меня раньше. Значит, мистер Сейл, боитесь, что я вам кровь всю выпью? Хотите на меня директору пожаловаться?

— Н-нет, сэр, — прошептал Том.

— По вашим глазам вижу — боитесь, — заключил Снейп, наклонился над столом, упёрся в него ладонями (Билл и Джимми откинулись от профессора в разные стороны), приблизился поближе к Тому и оголил верхние зубы в оскале. — Вот, смотрите: никаких клыков. Или, вы думаете, вампирюги их в дёсна прячут?

— Н-не знаю, сэр, — промямлил Том и отодвинулся от стола на максимальное расстояние, как можно дальше от бледного лица, от затягивающей черноты. Он ощущал биение своего сердца, чувствовал, как страх обволакивает его разум, и не мог прервать зрительный контакт с профессором зельеварения, будто его голову закрепили в одном положении, а глаза лишили способности двигаться.

Контакт продолжался секунд пять-десять, но мальчику эти мгновения показались вечностью, и он с облегчением выдохнул, когда профессор наконец моргнул.

— Минус двадцать баллов Пуффендую, как я вам и обещал, мистер Сейл: за дерзость и непослушание. Радуйтесь, что на вас надет жёлтый галстук. Я, например, этому очень рад. И минус ещё двадцать баллов за оскорбление преподавателя, за клевету. И я не говорю даже о том, что вы пытались избегнуть наказания. За это я вам очки не сниму, вы их мне отработаете за чисткой котлов, Завтра, после уроков. И послезавтра, и до конца следующей недели, мой юный пуффендуец.

Джимми, ранее просто сидевший с открытым от изумления и страха ртом, вдруг очнулся, перекрестился, и, не сводя взгляда с профессора, перекрестил и его и прошептал:

— …и избави нас от лукавого…

Билл и Алекс, до этого момента молча наблюдающие за происходящим, не удержали писка в лёгких, который, сдавленный напрягшимися мыщцами, но всё равно по-детски звонкий, вышел из их ртов в унисон с ещё парой сотен детских писков в Зале.

Снейп повернулся к дрожащему мальчику с тесно сжатыми губами и приподнятой кверху рукой, заприметил на нём красно-золотой галстук, вздохнул и произнёс:

— Минус десять баллов Гриффиндору. За глупость, доверчивость и наивность. Даже будь я и вправду нечистью, молитвы бы меня не сгубили. К следующему уроку ЗОТИ напишете вашему преподавателю эссе о вампирах — я его об этом предупрежу. Перед тем, как сдавать эссе, прочтите его вашим друзьям — это может пойти им на пользу.

Снейп оторвался от столешницы, выпрямился и пригладил упавшие на лицо пряди сальноватых волос. На рыжего гриффиндорца он не обратил никакого внимания, а вот на блондинистую девочку…

— Я был о вас лучшего мнения, мисс Сильвер, но, надеюсь, вы убедите меня, что сели рядом с этими господами по чистой случайности. Ваше место не здесь — вы носите зелёный галстук, так извольте находиться рядом с теми, кто носит те же цвета. Впрочем, вы всегда можете поменять факультет. Вам выдать разрешение?

— Нет, сэр.

— Тогда я всё ещё ваш декан, а со своего факультета снимать баллы не хочется. Доучитесь эту неделю спокойно, а со следующей несколько дней походите ко мне на отработки. Не в одно время с мистером Сейлом, разумеется. Вы всё поняли?

— Да, сэр.

— Хорошего вам дня.

* * *

— Я поражена вашим поведением, Северус! Устроить такое представление на глазах у всей школы, оскорбить первокурсников… За наивность и доверчивость! Отработки до конца следующей недели! Северус, они же дети, они просто шутили!

— Просто шутили… Я помню, как вы говорили то же самое, когда один мальчик со Слизерина бежал от троицы гриффиндорцев, улюлюкающих ему вслед. Бежал и не мог убежать. Взлетал в воздух, давился мылом, кувыркался над мёрзлой землёй… Жаждал справедливости.

— Но Северус…

— Мальчик вырос, Минерва, и понял, что безразличие — тяжкий из грехов. Сегодня они оскорбят меня, и я пропущу это мимо ушей, ибо мне всё равно. Завтра они унизят другого, и ему будет больно. Вы помните, что случилось с этими мальчиками, Минерва? Вы помните. Жизнь наказала их со всей жестокостью. А могли наказать вы, и всё обошлось бы… малой кровью.

— Я помню и то, что произошло с тем мальчиком.

— И в этом есть доля вашей вины.

— Скорее, вашей, Северус.

-…вы мне отвратительны.

— Северус…

— Обсудите свои претензии ко мне с Альбусом. И пусть уже он меня обвиняет. Перед ним я объяснюсь, пред вами — не стану и пытаться. Закончим разговор. У меня работа.

* * *

— Привет, ребят! Я тут помогала в библиотеке распаковывать новые книги. Там такие интересности завезли… Я взяла с собой кое-что. Ой… Что-то случилось?

2 мая, 2003 г.

— ..ничего. Со мной ничего не случилось.

— Я тебе не верю, Алекс, — голос, доносящийся из телефонной трубки, неожиданно приобрёл серьёзный тон. И это выбивало из колеи. Мистер Сейл не смеётся, не дерзит, а говорит просто и прямо — такое чудо случается не часто.

Алекс даже споткнулась, отвлёкшись от невидящего созерцания поверхности под ногами, моргнула несколько раз, пришла в чувство, остановилась.

— Почему не веришь?

— Ты уже минут двадцать молча слушаешь мои историйки о жизни. Не перебивая, не коря меня за глупое поведение, не вставляя морализаторские комментарии, не умничая и не говоря, что я редкостный зануда. Хотя кто из нас зануда... — голос Сейла на мгновение приобрёл хихикающий тон, но тут же вернулся к серьёзности. — Ал, это ненормально. Я привык, что ты по пустякам мне не звонишь — тебе всегда есть что мне сказать. А сейчас ты молчишь. И это пугает.

Алекс вздохнула, растрепала свободной рукою волосы и посмотрела на небо. Оно было ясным. Слишком ясным для столь не ясного дня. Реденькие обрывки облачков бледнели на фоне спокойной голубизны, даже солнце на ней как-то терялось.

Город, лежащий под этим равнодушным небом был таким же отстранённым: у всех людей, мелькающих вокруг Алекс, была какая-то своя цель, известная лишь им. В окнах домов светились отблески других жизней, тоже занятых собой. Весь город напоминал собою кольцо, внутри которого катаются колечки поменьше. Каждое — по своей замкнутой траектории. Каждое — замкнутое в своей окружности. Алекс была лишь одной из многих колец, как и Том, как и...

Однажды она куда-то спешила и быстрыми шагами пересекала наискось некий дворик, коих в таком большом городе как Лондон, великое множество. Она не смотрела по сторонам, её взгляд был устремлён к предстоящим ей делам. Но она не могла не слышать звуки вокруг. И в общую их обычную уличную путаницу вдруг вмешалось что-то не совсем обычное. Алекс приостановилась и огляделась. Близко, шагах в восьми от неё, опершись на забор, стояла девушка неопределённого возраста: то ли ей было четырнадцать, то ли двадцать пять. Лицо её было розовым и мокрым, волосы выбились из-под резинки, связывающей их в хвост, и разметались, терзаемые неощутимым кожей ветерком. Она плакала, не навзрыд, а всхлипывая, не в полную силу. Рукою своей она сжимала нижнюю часть лица, будто пыталась удержать в себе всхлипы, но это ей не удавалось — они прорывались сквозь её пальцы и разрывали дрожащий воздух. Стояла тёплая погода, но девушка дрожала как при морозе и постепенно скрючивалась, сгибалась — вот-вот упадёт на землю.

Алекс мгновение просто стояла и смотрела на неё непонимающим взглядом только что отвлёкшегося от важного дела человека. Дворик пересекала не она одна — вот там идёт мужчина в сером пальто и серой шляпе, вот тут некто неопределённого пола в кожаной куртке и джинсах. Они слышат, непременно тоже слышат эту девушку. Но никто из них не откликается на её плач.

Алекс пошла дальше, чисто на автомате перенеся вес на поднятую ногу, потом оторвав от земли другую, вновь перенеся вес, но продолжала глядеть на девушку. И вдруг та повернулась в её сторону, глаза их встретились. Не было никакой связи, вспышки, безумия — просто девушка одним махом стёрла слезы с лица и бросилась в противоположном направлении от Алекс, а та продолжила шагать как шагалось, тут же забыв о странном происшествии.

Позже, спустя, наверное, месяц, Алекс неожиданно вспомнила ту девушку, проходя по какому-то похожему дворику. Перед ней всплыло видение того взгляда, её взгляда, как у загнанного в угол зверя, на которого почти спустили собак, как у обреченного, стоящего у стены перед ямой в ожидании расстрела, как у умирающего, не могущего ещё поверить в смерть, но почти смирившегося с нею. Что случилось с ней, куда она убежала? Зачем стояла она там, у забора, дрожа как осенний лист на ветру, стеная? Что вообще может довести человека до такого — забыть стыд и срам и разреветься на улице? И почему ни она, Алекс, ни кто-либо из прохожих не подошёл к ней, не спросил, как дела, не подал носового платка, наконец?

Среди людей — и магов, и магглов — ведётся ужасно сильная пропаганда доброты, сочувствия к ближнему, сопереживания. В школах все мы анализируем книги о добрых и злых героях, препарируя их мораль. А мораль по сути одна: доброта — вот на чём держится мир.

Но всё это теория. А в жизни... Она прошла мимо... Она... нет, все прошли мимо. Мимо создания, молящего о помощи. Мимо возможности доказать, Мерлин побери, что не зря читались все эти добрые книжки.

Алекс хотела бы вернуться в тот день, догнать её. Но слишком много времени прошло — Маховик бессилен. Оставалось лишь вспоминать. И говорить себе, что это не ты бессердечная сволочь, а такие уж сложились обстоятельства. И она ведь так быстро убежала...

Алекс казалось, что вместе с незнакомкой от неё убежали и ответы на самые главные вопросы, оставив вместо себя рецепт наркотика, хранящегося у неё в прикроватной тумбе.

— Алекс, ты мой друг, моя родственная душа. Ты для меня и Эли третий близнец. Помнишь нашу клятву?.. Я...

Куда убежала та девушка? И почему она, чёртова идиотка, не догнала её?

— Приезжай. Приезжай немедленно. Пусть незаконно, пусть против желания Министра. Я, наверное, эгоист... Я эгоист. Но ты нужен мне.

Она уже не помнит, к каким это важным делам тогда стремилась. Но те глаза... Слезами, что они источали, сейчас обливается её сердце.

— Я тоже эгоист. Я, как буду в Лондоне, вытащу тебя из какого угодно места и заобнимаю. А если кто станет мешать — втащу ему непростительным. Всё. Не совершай ничего необдуманного. Жди меня.

В трубке послышались гудки: Том отключился. Он не успел услышать, как Алекс прошептала: "Прости. Поздно. Я уже совершила".

* * *

И она совершала необыкновенное. А ладони её пахли лимонами, когда она наносила ему вишнёвую краску на щёки. Не используя кисти, ни косметической, ни рисовальной, — её кистями были её пальцы. "Ты хотела сделать из меня тигра, но тигры не бывают вишнёвого цвета", — смеялся он ей в лицо. Она ни капли не смущалась и с серьёзным видом отвечала: "Гарри, это не вишнёвый, а малиновый. Не дёргайся, пожалуйста. Вот. Я попала тебе на губы. А они не должны быть малиновыми". "А какими они должны быть?" "Голубиковыми". "Сине-розовый тигр! Луна, что ты делаешь, в кого меня превращаешь?" "В малиново-голубикового тигра. Сиди смирно, Гарри".

А когда она смеялась, в её ушах звенели серёжки в виде редисок. Розовых, с зеленущей ботвой. Она их сделала сама, ещё в Хогвартсе, и очень их любит до сих пор.

Как удивительно: цитрусовый парфюм и овощные украшения (на шеё у нее болтался кулон-баклажан)! А впрочем, может, это и не парфюм, а её естественный аромат, ведь она постоянно так пахнет. Он помнит, как восхитился этим ароматом, впервые обняв её всего лишь несколько месяцев назад, когда она вернулась в Лондон из какой-то там экспедиции. И почему он не обнимал её раньше?

— Красивая луна, — сказал кто-то за его спиной.

— Да, очень красивая, — ответил Гарри. — И пахнет замечательно.

— Что, прости?

Гарри очнулся, повернулся на крутящемся офисном стуле и встретился глазами с высокой каштанововолосой девушкой в строгой длинной юбке-карандаше и слегка не доходящей до пола мантии.

— Гермиона? Привет.

— Да-да, привет, бездельник. Луны, значит, нюхаем вместо того, чтобы работой заниматься?

Гарри покосился на свой стол. Ах, шальная рука! Он, оказывается, тут замечтался и параллельно марал рабочие бумаги рисунками?

— Ой, да, — "бездельник" живо убрал испорченные документы куда-то в стол, а ручку поставил в стаканчик для канцелярии. Сметя попутно пыль со столешницы рукавом мантии (бытовые заклинания уже давно выветрились из головы, уступив место боевой магии), он сложил руки на коленях и с широкой улыбкой победителя над ленью вновь повернулся к Гермионе.

Та картинно поаплодировала ему. Гарри картинно же поклонился (что выглядело ещё более картинно, если брать в расчёт его сидячее положение).

— А ты, Герм, тоже, смотрю, бездельничаешь? Точнее, извините, пожалуйста, миссис Уизли.

— Ох, прикольчики... — усмехнулась сто лет уж как миссис Уизли.

— Да я всё не привыкну. Так неожиданно это всё произошло: вот мы сражаемся с Волдемортом, балансируем на границе жизни и смерти, и вот вы с Роном целуетесь среди руин. А я пытаюсь понять, что вообще происходит и с какого фига у вас тут романтика возникла.

— Пять лет прошло, Гарри. Пять лет. А приколы всё те же.

— Ну вот такой я. Гарри Поттер. Вечный герой с вечными приколами.

— И с вечной любовью к Джинни, я надеюсь.

— А, — сияющая улыбка слегка спала с уст "героя" и сменилась на какую-то неудобную ужимочку. Он никогда не умел притворно улыбаться.

— Только не говори, что ты забыл! — а Гермиона никогда не умела читать оттенки эмоций и различать тысячи видов улыбок. — Сегодня же знаменательная дата! Вы с Джинни женаты целых пять лет! Это нужно отпраздновать!

— А, — только и смог произнести счастливый муж. Он забыл. Первые четыре года помнил, а сейчас, в самый важный год из всех пяти, — забыл.

Они с Джинни женились в день Битвы за Хогвартс, сразу же после того, как он, сломавший ту самую великую волшебную палочку и выбросивший её обломки, вернулся в порушенный Хогвартс и сел на первый попавшийся камень. Опустив голову к земле, закрыв глаза, сжав руками волосы, он пытался осмыслить всё произошедшее и понять, что ему делать теперь. Теперь, когда убийца его родителей погиб. Да и не только он, не только плохие маги, но и множество хороших тоже нет теперь в живых. Он уже не сможет спросить у Дамблдора, как ему поступать. Не сможет обнять Сириуса. Не сможет положиться на Люпина, всегда таскающего с собой лекарство от всех болезней — шоколадные плитки. Не сможет пошутить с Джорджем... или с Фредом? Непонятно, кто из них умер, кто жив. Гарри решил, что умерли оба. Так было написано на лице выжившего близнеца. И что ему делать? что? "Жить", — тихо сказала Джинни, подсаживаясь к нему, обнимая его, ероша его волосы. Жить. Он, значит, размышлял вслух. Как забавно. Как стыдно. "Давай поженимся?" — спросил он её между поцелуями на холодном камне Хогвартса. "Давай", — ответила задыхающаяся Джинни. И они отыскали где-то того самого маленького лысенького волшебника, который распоряжался на похоронах Дамблдора и на свадьбе Билла и Флёр. Всё прошло быстро, в частном порядке, официально. Свидетелем от Гарри стал Лонгботтом, от Джинни — Лавгуд. Их счастливые влюблённые заметили неподалёку и быстренько прихватили с собой. Больше никого на этой "свадьбе" не было. Миллион гостей и миллиард блюд — как у нормальных волшебников — у них случились месяца через три. Но праздновали они ту, крошечную и искреннюю свадьбу. Именно её дата считалась важной. Именно о ней забыл теперь Поттер.

— Я не забыл, — ложь далась неожиданно легко. — Я всё помню.

— Интересно, что там вы с Джинни придумали! Она говорила, что это будет грандиозный сюрприз и все гости будут очень приятно удивлены. Я жду не дождусь — обязательно приду. Кстати, приглашения у вас очень оригинальные. Буквы-мармеладки мы с Роном очень даже оценили, — Гермиона счастливо засмеялась.

Гарри подумал, будет ли она смеяться так же счастливо на пятилетии своей свадьбы. Да, наверняка. Она же не Гарри. Она не нюхает луны.

— Надеюсь, всё будет на высшем уровне, — сказал он.

— Я не надеюсь, Гарри. Я уверена, — ответила Гермиона.

В её руку влетел бумажный самолётик, другой такой же врезался в Поттера. Обычное дело в министерстве: кто-то захотел кому-то черкнуть пару строк, но при этом не смог убедить себя оторвать задницу от стула. О, Великое Министерство магии! О, Великое Сборище Ленивцев!

— Мне нужно бежать, — Гермиона, молниеносно развернувшая свой самолётик, нахмурила брови.

— Мне тоже, — обречённо сказал Гарри. — Нам, случаем, не в одну сторону?

— Меня мистер Грюм вызывает.

— Ах, глазастый дядюшка? Ну тогда нам по пути.

Гарри помахал своим письмом перед глазами Гермионы, и она, выхватив колыхающийся пергамент из его рук, прочитала: "Поттер, пройдите немедленно в мой кабинет. Аластор Грюм".

* * *

— Аластор, — репетировала она, шёпотом выговаривая обрывистые фразы. — Аластор. Аластор. Чёртов Аластор.

Его ладони пахли лимонами. Каким-то неведомым средством с вонючим кислым цитрусом он любил мазать руки перед выходом на операцию. Иногда он мазался им и в скучные будни, и она, проходя мимо него, кривилась от отвращения.

— Аластор. Чёртов Аластор. Спасите меня.

Она никогда не забудет того дня, когда он этими самыми пропахшими лимонами лапами хватал её за лицо, пытаясь не просто сорвать с неё маску — он знал, кто скрывается за ней, — но достать до её рта и носа, закрыть их своими вонючими ладонями и втравить в неё аромат лимона с примесями, убивающими желание сопротивляться.

— Аластор. Чёртов Аластор. Мне больше не к кому пойти.

Она сумела извернуться, вывернуться. Её сумели спасти. Соратник в чёрной мантии, цветастом парике и серебряной маске коршуном упал на её обидчика и проткнул его плечо ножиком. Маггловские неизящные приемчики. Однако действенные, нельзя не признать.

— Аластор. Чёртов Аластор. Как хорошо, что вы есть. Сильная личность.

Не с целью убить, но припугнуть вошёл ножик в плоть Аластора, но лишь раззадорил его. Но коршун и полупридушенная жертва уже расстворились чёрной дымкой в воздухе.

— Не будь вы таким сильным, вас бы не было в живых. Вас легко убить. Любого человека легко убить. Вы живы не потому, что вы непобедимий. Вы незаменимый, Аластор. Даже Он признавал это.

С тех пор она всегда носит с собой брата того коршуновского ножика. Магия — это прекрасно. Но и она может подвести.