Фазы неизбежности (гет)

Когда б на то случилась ваша воля,

Гореть бы верно мне на медленном огне.

Вы ненавидите меня до боли,

И это весело вдвойне.

Майя Котовская

Несмотря на довольно широкую изученность охотничьих повадок, боевых способностей и уязвимых мест высших немертвых, как одного из подвидов одушевленной, антропоморфной нежити, их бытность так и оставалась для некромантов и демонологов тайной за семью печатями, поскольку в подавляющем большинстве случаев смертные специалисты сталкивались с носферату исключительно в те моменты, когда требовалось ликвидировать очередной экземпляр, по вполне понятным причинам имеющий ряд весьма серьезных возражений касательно данного вопроса. Дарэм знала о нескольких случаях в истории своего родного мира, когда особенно преданные делу ученые предлагали высшим вампирам сотрудничество во благо науки, однако, судя по тому, что никаких исследований после себя подобные энтузиасты не оставили, либо немертвые отвечали категорическим отказом, либо, что вернее, незадачливые парламентеры с переговоров так и не возвращались, из категории дипломатов быстро переходя в категорию дармового ужина. А посему, все, что оставалось ученым — вскрывать упокоенные вампирские трупы, разбирая их на детали и пытаясь выудить из этого процесса хоть какую-то новую для себя информацию.

Прямое столкновение с бодрствующим носферату вообще относилось к разряду крайне тяжких случаев в боевой некромантии — «загоняли» их не меньше чем тройкой, плюсуя к ней минимум двух обученных менталистов и двух храмовников. Изворотливые и осторожные твари, мало того, что обладали огромной силой, скоростью и умением «бить по мозгам», так еще и разум у них, в отличие от тех же упырей, стрыг, химер и мантикор, был вполне человеческий. Хуже объявившегося в округе высшего вампира был, разве что, призыв очередным доморощенным фанатиком какого-нибудь демона.

Официальная литература описывала носферату, как существ асоциальных, не склонных к консолидации в рамках своего вида, хитрых, безжалостных и обладающих повышенной агрессивностью, имеющих седьмой уровень опасности в спящем состоянии и аж второй — в бодрствующем. Однако даже внутри Ордена эта информация считалась лишь условно достоверной и весьма поверхностной. Так что за возможность понаблюдать за немертвыми в, так сказать, состоянии покоя любой аналитик, пожалуй, готов был бы отдать если не все, то очень и очень многое.

И было что-то паскудно ироничное в том, что подобный шанс представился не кому-то из теоретиков, а Нази Дарэм, всю свою жизнь бывшей «полевым» сотрудником — одним из сотен закованных в серое солдатиков на службе орденской махины, гибнущих десятками ради того, чтобы на их место пришли новые. Ироничнее, пожалуй, могло быть лишь то, что восемь недель созерцания маленького, но вполне устоявшегося вампирского социума дали в хладные руки бывшего некроманта информации в десятки раз больше, чем содержалось в любых письменных источниках, однако разделить это знание ей было решительно не с кем. Орден, как и вся ее прежняя жизнь, остался где-то в другой ветке пространства, и связи с ним по техническим причинам у Нази не было. Что, впрочем, не мешало ей смотреть, анализировать и делать выводы. Пускай не в научных, а во вполне прикладных целях.

Вот и сейчас, привалившись спиной к боку внушительного каменного гроба, Дарэм про себя отсчитывала минуты, жалея о том, что в распоряжении у нее нет хронометра. В семействе Кролоков часы вообще были не в чести — что граф, что виконт обладали прекрасным ощущением времени и способны были навскидку выдать результат с точностью до четверти часа. Как заверил ее старший фон Кролок, это чувство временного ритма вырабатывалось лишь с годами, так что Дарэм приходилось пока довольствоваться мысленным счетом.

Примерно девять минут.

Нази в очередной раз подумала, не обратиться ли ей к графу с просьбой о карманном хронометре, и в очередной же раз отложила эту мысль на потом. Во многом потому, что была уверена — фон Кролок его действительно закажет и даже вопросов никаких задавать не станет. Дарэм прекрасно понимала, что проблемы материального характера — последний и самый, наверное, смехотворный вопрос, о котором ей стоило бы печься в сложившихся обстоятельствах, но сама мысль, что, обитая в доме Кролока, она является не только вампиром, но еще и иждивенцем, существующим исключительно за графский счет, ей категорически не нравилась. И попытки убедить себя, что все это в любом случае проходит по статье «моральной компенсации», не слишком-то помогали, равно как и не раз продемонстрированная еще при ее жизни фон Кролоковская щедрость. Граф вообще относился к финансам с непоколебимым спокойствием аристократа, способного расходовать их не глядя, странным образом сочетая этот подход с воистину казначейской скрупулёзностью — Кролок всегда точно знал, когда, на что и в каком количестве были потрачены его деньги. Знал и плевать на это хотел, ведя учет не для того, чтобы экономить средства, а для того, чтобы полностью контролировать их движение. Он вообще чертовски любил контролировать абсолютно все, до чего способен был дотянуться.

Двенадцать минут.

Глядя на дорогие, сшитые по последнему слову моды наряды виконта, новые, явно весьма не дешевые книги, судя по фондам библиотеки, покупавшиеся не реже раза в год, прикидывая общие затраты на освещение и отопление даже той небольшой части замка, которая считалась «обитаемой», Дарэм невольно все чаще задавалась вопросом — на какие, собственно, средства фон Кролок существует вот уже четвертую сотню лет? Все, что ей было известно о прошлом обоих вампиров, напрямую свидетельствовало — ни тот, ни другой доступа к своим прижизненным капиталам никогда не имели, оставив все состояние в распоряжение живой родни. Грабежом и разбоем немертвые тоже, судя по всему, не промышляли, жертв себе, как можно было догадаться по фроляйн Шагал, выбирали из абсолютно разных социальных классов... Так откуда, в таком случае, брались эти, между прочим, весьма немалые деньги? Удовлетворить любопытство Дарэм, разумеется, мог только сам граф, однако женщина не чувствовала себя готовой задавать ему подобные вопросы.

На восемнадцатой — если только Нази ухитрилась не сбиться — минуте проснулся Герберт. Как всегда, бесцеремонно отпихнул в сторону крышку гроба, так что та лишь чудом не обвалилась на пол, и тут же оказался сидящим на самом его краю, поправляя рассыпавшиеся по плечам светлые локоны.

Один из пунктов ее наблюдений гласил, что все вампиры просыпались по-разному. Пробуждение Герберта неизменно напоминало явление пресловутого чертика, выпрыгивающего из табакерки, и сложно было даже сказать, что именно виконт делал раньше — принимал вертикальное положение или открывал глаза. Старший фон Кролок просыпался тяжело и судорожно, даже мучительно, точно рывками отвоевывая у загробной пустоты свое право на бодрствование. Ну а для самой Нази выход с троп всегда напоминал стремительное падение сквозь незримый дверной проем. Падение, в самый последний миг которого что-то всегда подхватывало Дарэм, удерживая в низшей точке, замедляя скорость и не давая расшибиться вдребезги. Впрочем, пожалуй, уместнее было бы сказать не «что-то», а «кто-то». Вампиры обладали мощной «телесной памятью», особенно в том, что касалось последних мгновений их предыдущей жизни, и всякий раз, прежде чем открыть глаза, дабы вернуться к реальности, Нази отчетливо ощущала в затхлом воздухе склепа призрачный, едва уловимый запах индийского тмина.

— Ах, это ты! И не надоедает тебе здесь торчать? — тем временем «поприветствовал» Дарэм виконт, растянув бледные губы в улыбке.

— И тебе здравствуй, — хладнокровно заметила Нази. — Не худшее место для того, чтобы обдумать планы на ночь. Тишина прямо-таки мертвая.

— О, женщины! — Герберт на мгновение закатил глаза, издав нечто, напоминающее не то стон, не то мученический вздох. — Еще недавно проблемой было уговорить тебя войти в склеп, а теперь проблемой стало тебя из него выгнать. Вот и скажи, Дарэм, как после этого вообще можно вести речь о наличии какого-то там здравого смысла в поступках слабой половины человечества?

В ответ Нази только неопределенно пожала плечами. То, что молодой человек не видел в ее поведении логики или же смысла, отнюдь не значило, что их не существовало вовсе.

Началась двадцать четвертая минута с момента ее пробуждения.

— Какая-то ты стала неразговорчивая в последние недели. Как самочувствие? — сообразив, что комментировать его заявление Дарэм не намерена, поинтересовался Герберт, поудобнее устраиваясь на краю своего саркофага, и женщина в последний момент сдержалась, чтобы не поморщиться от досады. Прекрасное лицо виконта, как обычно, выражало беззаботное, почти детское любопытство, однако Нази терзало подозрение, что безмятежная словоохотливость младшего фон Кролока скрывает под собой нечто совсем иное — своими действиями Герберт давал понять, что покидать склеп раньше, чем это сделает сама Дарэм, он не намерен. С того самого момента, как Нази перебралась под своды вампирской гробницы, а, если точнее, с момента того, самого первого ее срыва, женщина ощущала себя, словно лисица, все входы в нору которой обложены охотничьими собаками. И отсюда следовал другой пункт ее наблюдений — некоторые вампиры, на деле, прекрасно умели кооперироваться друг с другом, действуя подобно точному, десятки лет отлаживаемому механизму. В огромном, полном заброшенных залов и галерей замке, в котором могла одновременно разместиться с комфортом сотня-другая человек, она никогда не оставалась одна. Фон Кролоки «вели» ее, передавая друг другу и ни на секунду не выпуская из поля зрения. И, что злило Дарэм больше всего, делали это с таким непринужденным изяществом, что, не будь она сама знакома с техникой «мягкой облавы», она имела бы все шансы этого вообще не заметить.

— Спасибо, паршиво, — откликнулась Нази, бросив на юношу раздраженный взгляд, и добавила: — В отличие от тебя. Вижу, ты прямо-таки фонтанируешь энергией. Интересно, с чего бы это? Хм… чутье подсказывает мне, что тут как-то замешана твоя вчерашняя прогулка. И последовавшее за ней занимательнейшее представление.

Теперь уже настала очередь Герберта недовольно кривиться. Прошлой ночью Их Сиятельство был весьма опечален тем фактом, что его отпрыск в очередной раз «наследил», выпив какого-то не сумевшего устоять перед его очарованием бедолагу. А посему, волоча сына едва ли не за шкирку, граф спешно покинул свои владения, и вернулись они почти засветло, оба изрядно раздраженные и недовольные друг другом. И, если недовольство старшего фон Кролока объяснялось необходимостью в очередной раз заниматься проблемами своего безалаберного наследника, то недовольство младшего, кажется, произрастало из того факта, что на этот раз делать всю «грязную работу» граф заставил именно его, лишь проследив за приведением приговора в исполнение.

— Мало мне было отца, так теперь и ты заводишь ту же песню! Учти, Нази — еще и твоих нудных комментариев я точно не вынесу! — виконт фыркнул и, мгновенно ощетинившись, недобро заметил: — Или вы, маменька, меня воспитывать надумали? Может, еще и речь прочувствованную заготовили обо всей отвратительности моего морального облика?

Двадцать восьмая минута. Нази на мгновение крепко стиснула зубы, напомнив себе, что вестись на своеобычные гербертовы провокации сейчас не в ее интересах. Терпение… все, что сейчас от Дарэм требовалось, это терпение. И продолжать следить за счетом, разумеется.

— Если бы заготовила — произнесла бы, — продолжая бесстрастно смотреть виконту в лицо, откликнулась она. — Вот только зачем бы? На все, что я могла бы сказать, у тебя всегда есть прекрасный, а главное, неоспоримый контраргумент — я тебе никто. А значит, и учить тебя не мне. Так что пускай тебе батюшка твой проповедует, а у меня есть более важные дела, извини.

— Какие же, например? — быстро поинтересовался виконт, внимательно наблюдая за тем, как Нази, перебросив через плечо длинные, обладающие каким-то невнятным, мышиным оттенком волосы, неторопливо принимается их переплетать. Молодому человеку категорически не нравилось то, что он наблюдал раз за разом уже не первый вечер кряду. Вот и сегодня за все время разговора Дарэм ни разу не посмотрела на него по-настоящему — взгляд серых с зеленцой глаз исправно останавливался на лице виконта, однако при этом создавалось впечатление, будто он все равно обращен куда-то «внутрь». А это служило лучшим показателем — женщина сосредоточенно думает о своем, поддерживая беседу скорее для порядка, нежели действительно желая что-то сказать. И так на протяжении пары недель.

— Например, позаботиться о себе, — не отрываясь от своего почти медитативного занятия, ответила Дарэм, с легкостью озвучив ту часть правды, которую смело можно было сделать достоянием гласности. — Тебе, как мне кажется, это должно быть очень близко, верно? Если чему-то меня общение с тобой и твоим отцом научило, так это тому, что каждый порядочный вампир заботится в первую очередь о своем благополучии, и уж затем — о других, да и то, если время останется. Вы ведь намерены сделать из меня порядочного вампира, не так ли, Герберт?

Тридцать третья минута только что закончилась, сменившись тридцать четвертой.

Младший фон Кролок склонил голову к плечу, рассматривая Нази, и та неожиданно поразилась, насколько сильно порой юноша жестами и мимикой походит на своего «приемного» отца.

— Ах, ну конечно, все мы абсолютнейшие эгоисты! — едко заметил он, коротко всплеснув руками и, перекинув длинные ноги через бортик своего саркофага, мягко соскочил на пол. — Именно по этой причине, разумеется, мы тратим столько времени, чтобы возиться с твоими проблемами, хотя могли бы проводить его с куда большей пользой, а главное — с куда большим удовольствием! Поэтому тебе создают практически идеальные условия для развития, и к твоим услугам весь наш опыт. Если хочешь знать, если бы сто лет назад отец обо мне так пекся, как о тебе сейчас…

— О да, — напевно протянула Дарэм, не без удовольствия наблюдая за, кажется, непритворным возмущением младшего фон Кролока, — главный акт потрясающей заботы твоего отца о моем благополучии мы все уже имели счастье наблюдать шесть недель тому назад. Что ж, Герберт, думаю, не совру, если скажу, что я осталась под громаднейшим впечатлением. Да и нынешние ваши хлопоты затеяны сугубо ради его прихоти, признай. Нам-то с тобой прекрасно известно — он всегда делает ровно то, что хочет, а наше единственное право и обязанность — покорно исполнять его волю.

Виконт, мгновенно успокоившись, остановился, некоторое время внимательно глядел на безмятежно улыбающуюся самыми уголками губ Дарэм, после чего медленно покачал головой.

— Вот смотрю я на тебя и не устаю поражаться. Сам не до конца верю, что говорю это, но временами ты кажешься довольно умной, — негромко произнес он. — Однако потом все возвращается на круги своя. Дура вы, милочка, вот что я вам скажу, и можете смело счесть это… да за что хотите.

— Аргументы закончились? — невинно поинтересовалась Нази. Слова виконта на мгновение кольнули ее, точно смазанная ядом булавка, однако женщина не позволила себе отвлечься.

— Если бы, Дарэм, если бы… — все с той же странно печальной интонацией отозвался Герберт. — Аргументы в подобных спорах у меня не иссякают никогда, скорее уж Дунай пересохнет, чем поток моего красноречия. Вот только тратить его на тебя после подобных замечаний мне лень. Если угодно, я брезгую.

Нази уже собралась было ответить, однако в этот момент ее обостренный слух уловил легкий, шелестящий шорох ткани в единственном пока еще закрытом гробу, принадлежавшем графу.

Итого Дарэм в этот раз насчитала тридцать девять минут, а это означало, что погрешность ее расчетов за неделю по старшему фон Кролоку продолжала колебаться в диапазоне от тридцати семи до сорока одного, а по младшему — от шестнадцати до двадцати.

— Доброй ночи, папА, — подчеркнуто сухо поздоровался Герберт, стоило только Их Сиятельству со всегдашней его величественной неторопливостью покинуть свое пристанище. Очевидно, молодой человек все еще старательно «обижался» на графа за вчерашнюю выволочку, и категорически не желал, чтобы фон Кролок об этом позабыл.

— Надеюсь, что так, — граф тихонько хмыкнул и, вежливо склонив голову, кивнул Дарэм. — Доброй ночи, Нази. У вас в самом разгаре очередное собрание? Кворум, я вижу, как всегда, был достигнут, так что мне осталось лишь спросить… — сделав небольшую паузу, граф внимательно осмотрел две трети своей немертвой общины, бросавшей друг на друга мрачные взгляды, и вкрадчиво осведомился: — Стоит ли мне знать о сути вашей беседы?

— Не стоит, — голоса Дарэм и Герберта раздались одновременно и прозвучали настолько синхронно, что фон Кролок усмехнулся.

— Что ж, хорошо, — сказал он, глядя при этом только на Дарэм, так что у нее, как всегда, сложилось неприятное впечатление, будто граф перебирает ее мысли, точно каталожные карточки в ящике собственной библиотеки. Впрочем, впечатление это было не более чем иллюзией, поскольку «считывать» вампирская телепатия способна была либо прямое невербальное обращение, либо наиболее яркие и несложные мысли, лежащие на самом виду. — В таком случае, быть может, нам всем стоит заняться чем-то более полезным, нежели беседы возле гроба? Фрау Дарэм, вы знаете порядок.

— Конечно, — согласилась Нази, которая за эти недели уже успела привыкнуть, что начинающийся с подсчетов вечер для нее неизменно продолжается в кабинете старшего фон Кролока.

Вежливо улыбнувшись, она твердо оперлась на любезно предложенную графом руку, внутренне готовясь к пока еще не слишком приятному для нее перемещению прямо сквозь этажи. Терпение и самообладание. Чтобы быть вампиром, их, как оказалось, требовалось не меньше, чем для того, чтобы быть хорошим некромантом.

Еще одно наблюдение Дарэм, касательно немертвых, гласило — высшие вампиры прекрасно умеют скрывать свои эмоции. Особенно друг от друга.

* * *

С комфортом расположившись в кресле, которое напротив графского стола, похоже, поставили специально для нее, Нази задумчиво наблюдала за тем, как Их Сиятельство заполняет очередную страницу журнала. Впервые столкнувшись с необходимостью каждый вечер отчитываться перед старшим фон Кролоком о своем самочувствии, Дарэм была, откровенно говоря, не в восторге, однако со временем она все же сумела оценить практическую пользу подобных действий — опираясь на такие признаки, как уровень испытываемой Нази моральной и физической абстиненции, а также на то, сколько энергии ей пришлось затратить во время еженощных занятий, граф ухитрялся высчитывать допустимые периоды между выходами на охоту с довольно высокой точностью. Вот и сейчас, выслушав краткий отчет Дарэм, он аккуратно записывал все ее слова, одновременно с этим успевая просматривать страницы толстой, переплетенной в кожу тетради, в которой, как было известно Нази, содержались точно такие же заметки, касавшиеся вампирского детства его наследника — очевидно, сравнивал показатели.

Перьевая ручка в длинных пальцах двигалась с воистину потрясающей скоростью — куда там печатной машине — оставляя за собой вязь тонких, идеально ровных букв, однако Дарэм уже не в первый раз ловила себя на ощущении некой странности и какой-то «неправильности» всего процесса. Вот только ухватить, в чем именно эта неправильность заключалась, у нее в предыдущие разы никак не выходило. Однако сегодня, глядя на то, как рассинхронизированно порхают над поверхностью письменного стола руки высшего вампира, она, наконец, сумела поймать за хвост не дававшую ей покоя мысль.

— Да вы, Ваше Сиятельство, левша… — не удержавшись, тихонько протянула она, и фон Кролок бросил на нее внимательный, чуть насмешливый взгляд.

— Искренне надеюсь, что пустых речей о моей демонической сущности из-за этого открытия мне выслушивать не придется, — сказал он, вновь возвращаясь к прерванному занятию и, поскольку Дарэм, непонимающе нахмурившись, продолжала молчать, пояснил: — Неужели ваша Святая Инквизиция в подобных вопросах была куда демократичнее нашей? В этом мире, во времена расцвета очистительных костров, быть левшой само по себе означало быть пособником дьявола. Если ты заглянешь в средневековые трактаты по богословию, из числа тех, что стоят на дальних стеллажах нашей библиотеки, ты найдешь там прямые указания на то, что Дьявол и сам является левшой. Так что за преступное умение писать другой, по мнению инквизиторов, неугодной Господу рукой, в мое время заживо сжигали.

— Нет, у нас ничего подобного не было, насколько мне известно, — Нази покачала головой и, фыркнув, добавила: — Хотя в отношении вас, граф, стереотипы, навязанные местными храмовниками, пожалуй, не так уж далеки от истины. Как же вы, позвольте спросить, сумели скрыться от гнева Божьего? Вы, насколько я знаю, всегда были фигурой публичной, так что вас должны были очень быстро изобличить, как слугу сатаны, и повлечь на расправу.

Фон Кролок, наконец, отложил ручку и, откинувшись в кресле, принялся задумчиво постукивать кончиками пальцев по столешнице.

— Что ж, полагаю, все дело в том, Нази, что я, как и каждый уважающий себя адепт зла, весьма умен и отчасти даже коварен, — наконец, абсолютно серьезно сообщил он. — Видишь ли, я — амбидекстр. А это означает, что в свое время я вероломно научился писать и правой рукой тоже, дабы вводить в заблуждение христиан, добрых настолько, что они готовы были сжигать своих соотечественников за цвет волос, родимые пятна на теле, или вот, скажем, за развитую моторику обеих рук.

Мужчина скорбно вздохнул, на секунду возведя глаза к потолку, и Дарэм, внезапно поймав себя на том, что почти улыбается, поспешила отбросить эту странную вспышку веселья подальше. Причудливая мешанина эмоций, которую вызывало в ней ежедневное, а точнее, еженощное общение со старшим фон Кролоком, беспокоила и раздражала ее. В подавляющем большинстве случаев, глядя на это существо, Нази испытывала холодное, тщательно убранное до поры в самую глубину души бешенство. Словно туго скрученная, загнанная под гнет пружина, оно терпеливо дожидалось той минуты, когда Дарэм, прекрасно сознающая, что попытка будет только одна, сможет выпустить его на свободу, нанеся точно рассчитанный удар. Порой Нази казалось, что всю ее пропитывает ненависть — к графу, к Герберту, к миру за стенами замка, а больше всего к самой себе — и что кроме этой самой ненависти, в ней уже не осталось ничего другого. Однако временами — как теперь — неожиданно для нее самой на поверхность всплывали и иные эмоции.

Например, фон Кролок до сих пор способен был каким-то непостижимым образом заставить ее вполне искренне улыбнуться, испытать интерес, или почувствовать себя спокойнее от осознания того, что, если она в очередной раз потеряет контроль над собственным разумом, граф не позволит ей зайти слишком далеко. И все это не отменяло того факта, что Нази вот уже несколько недель планировала его убийство.

— Действительно, крайне подло с вашей стороны, — коротко согласилась она и, кивнув на разложенные по столу бумаги, осведомилась: — Так каков же ваш вердикт?

— Хм, — фон Кролок, слегка подавшись вперед, еще раз пробежал глазами собственноручно написанные строчки и, немного подумав, резюмировал: — Ты по-прежнему держишься лучше Герберта, но хуже меня на том же сроке, из чего можно сделать вывод, что нам следует вновь обратиться к среднему значению. Если поддерживать тот же темп занятий, что и раньше, то стабильный интервал составляет семь ночей. Но мы, дорогая моя фрау, можем пойти на риск и попробовать выдержать восьмую, однако уже с меньшими гарантиями.

Это «мы», с легкостью слетающее с посиневших уст вампира, всякий раз заставало Нази врасплох, вызывая недоумение и какой-то гаденький, ледяной ужас, оно словно бы означало, что огромный готический замок поглотил ее целиком, сделав частью того, в чем Дарэм не хотела участвовать. Фон Кролок произносил его, даже не задумываясь, как нечто само собой разумеющееся, нечто абсолютно естественное, и в подобные моменты Нази как никогда ясно понимала — сидящий напротив нее в глубоком, обтянутом кожей кресле трехсотлетний покойник абсолютно уверен в том, что принятое за них обоих решение даже обсуждениям дальнейшим не подлежит. Сопротивление бесполезно.

— А если занятия прекратить? — сосредоточенно спросила Дарэм, хмуро разглядывая записи графа и пытаясь прочесть их вверх ногами.

Каждый выход на охоту для нее был серьезным испытанием на прочность, невзирая на то, что она по зрелом размышлении нашла наиболее, пожалуй, оптимальный способ сделать этот процесс максимально переносимым для своей совести.

— Если прекратить, то, пожалуй, стабильные восемь, — откликнулся граф и, подняв взгляд на свою собеседницу, добавил: — Однако динамику в таком случае ты потеряешь. Решение в этом вопросе всегда было и остается за тобой, Нази, но я, как и прежде, советую тебе смотреть на картину в целом, не хватаясь за частные случаи. Ты вольна выиграть несколько часов сейчас, однако при этом за год ты потеряешь три лишних жизни.

Дарэм некоторое время помолчала, думая о том, что если ее планам все-таки суждено воплотиться в реальность, заботиться о перспективах у нее не будет ни малейшей нужды.

— Хорошо, я попробую выдержать восемь без изменений графика, — наконец, сказала она, растягивая тонкие губы в некоем подобии улыбки, и негромко добавила: — Я доверяю вашему опыту.

Нужно правильно рассчитать собственные действия, не поддаваться обманчивому, исходящему от Кролока ощущению, будто у нее и впрямь нет иного выхода, как смириться со случившимся и «жить» дальше, не идти на поводу у эмоций и, самое главное, не торопиться. Спешка — вот что способно было сгубить даже потенциально рабочие планы едва ли не вернее, чем пресловутый «человеческий фактор». Она уже выждала двадцать девять ночей, изнутри исследуя обычный график вампиров и давая им возможность привыкнуть к ее собственному. Подождет и еще немного.

* * *

— Я сейчас тебя ударю, клянусь… — простонал Герберт, стискивая ладонями виски и складываясь в кресле почти пополам. — Помнишь, отец говорил, что менталистика — очень тонкое искусство, требующее величайшей осторожности и бережности? Так вот что я тебе скажу, Дарэм…. Ты ни черта не стараешься!!!

— Я стараюсь, — возразила Нази, рассматривая тихо чертыхающегося в собственные коленки виконта, и добавила: — Прости. Однако не моя вина в том, что у тебя в мозгах настолько хлипкие «перегородки», которые проминаются от одного плевка. Я-то думала, что за сто двенадцать лет ты успел неплохо поднатореть в этом «очень тонком искусстве».

Младший фон Кролок вскинул голову, зло уставившись на Дарэм «кроличьими» глазами, белки которых из-за лопнувших капилляров приобрели нежный, розоватый оттенок — еще одно свидетельство того, что внутри его тела продолжала циркулировать выпитая накануне «живая» кровь.

— Это ты называешь «плевком»?! — воскликнул он. — Дарэм, ты вообще видишь разницу между тем, чтобы взломать замок при помощи отмычки, и тем, чтобы со всей силы ударить по нему молотком? Если бы я, как ты изволишь выражаться, не «поднаторел» в менталистике, у меня от твоего нежного проникновения кровоизлияние в мозг бы случилось!

— А там есть, во что кровоизлиянию случиться? — притворно изумилась Нази, которая уже неплохо успела понять, что, дабы представить реальные масштабы трагедии, любые стенания виконта стоит делить примерно на пять.

— Фи, как грубо, — Герберт в ответ поморщился и, еще раз с силой потерев висок, откинулся в своем кресле, глядя на Дарэм так, будто этим замечанием она разочаровала его еще больше, чем своими «способностями». — Представь себе — есть. И вполне вероятно, что гораздо больше, чем у тебя! По крайней мере, мне, в отличие от некоторых, присутствующих в этой комнате особ, всегда хватало ментального изящества.

Изяществом, как было прекрасно известно Нази, Герберт гордо именовал свои довольно кривобоко развитые способности. За сотню с лишним лет виконт не сумел освоить зов до такой степени, чтобы удерживать его без визуального контакта с «жертвой», и мысленно на расстоянии умел общаться только с графом, да и то, во многом благодаря связи, установившейся между ними после инициации. В тех же случаях, когда речь шла о ком-то, кроме отца, Герберту непременно требовалось видеть объект воздействия. Как заметил однажды сам граф, Герберт был «сложным ребенком», имеющим потрясающие способности к одним проявлениям своей немертвой сущности, и столь же потрясающий антиталант — к другим. В глобальном смысле искусство воздействия на разум у виконта попало именно во вторую категорию, однако, если уж он оказывался с будущей жертвой лицом к лицу, противостоять мощи его очарования было практически невозможно. И Альфред, по заверениям самого Кролока-младшего, был едва ли не единственным за минувшие годы человеком, которому это частично удалось, да и то — исключительно в силу весьма редкой, заложенной природой от рождения, предрасположенности к менталистике.

— Повторим? — предложила Нази, решив оставить мнение о дарованиях виконта при себе, поскольку данная «шпилька» в целом была абсолютно бессмысленна, зато ее было вполне достаточно, чтобы растянуть дискуссию еще на добрых полчаса.

— Дай мне пару минут, — немного подумав, уже чуть более спокойным тоном откликнулся Герберт и, выбравшись из кресла, отошел к окну, с тихим стоном удовольствия прижавшись лбом к ледяной поверхности стекла. — Вот скажи, ну сколько раз я еще должен повторить, что твоя задача — обойти защиту, по возможности даже не задев, а не проламывать ее с наскока? Ты же не кавалерист на марше, в самом-то деле! И ты совершенно не делаешь скидки на то, что разум смертных — субстанция куда более хрупкая. Простого человека ты таким вторжением либо убьешь, либо превратишь в идиота за считанные секунды!

— Я не делаю, но ведь и ты не человек.

— И почему у меня такое чувство, будто бы ты ни капли не сожалеешь о том, что своими топорными потугами на ментальное воздействие уже в шестой раз совершаешь бессовестный и, заметь, очень болезненный акт насилия над моим несчастным разумом? — подозрительно протянул Герберт за ее спиной и, когда Нази не ответила, возмущенно зашипел сквозь зубы: — Я прав, верно? Ты не просто не можешь, ты еще и не хочешь! Ну, знаешь ли, это с твоей стороны попросту низко!

Младший фон Кролок стремительно обогнул Дарэм и, упав на свое место, скрестил руки на груди, гневно уставившись на женщину через разделяющий их чайный столик.

— Ты прав и ошибаешься одновременно, — сказала она. — Я хотела бы действовать мягче, но пока не нащупала, как именно контролировать силовой поток. Однако, я и впрямь не слишком-то раскаиваюсь в том, что у тебя от моих действий болит голова, — она фыркнула и, пожав плечами, заметила: — Хоть что-то же у тебя после вчерашнего болеть должно.

— Ах, вот оно что… — недобро сощурившись, протянул виконт. — Значит, нотации мне пусть отец читает, ну а ты, надо полагать, решила взять на себя роль благородной мстительницы, призванной нести возмездие за жизнь невинно убиенного? Так вот, если хочешь знать, в моей неурочной трапезе виновата именно ты! Пускай и косвенно. Если бы я не тратил на тебя и твое обучение столько сил, мне бы, может, и не пришлось их восполнять так скоро. И что я получаю от тебя взамен? Ментальные тычки, унижения и оскорбления! Ты удивительно черствое, неблагодарное и злое существо, Дарэм, так и знай!

— А ты, стало быть, очень милое и доброе, верно? — Нази хмыкнула, чувствуя, что еще немного — и столь тщательно контролируемая в последнее время ярость прорвется наружу. — У тебя, Герберт, я вижу, виноват кто угодно — я, твой отец, Куколь, фаза Луны, эрцгерцог Австрии, но, разумеется, только не ты. Ты всегда лишь несчастная жертва обстоятельств. Шесть недель. При твоем нынешнем стабильном пороге в восемь. Да, угадал, я действительно читала записи графа в его кабинете, так что я прекрасно знаю, на что ты при желании способен. И глядя на эти сроки, Герберт, я невольно задаюсь вопросом — чем же таким, по-твоему, ты со мной занят, что оно способно «съесть» аж четырнадцать ночей твоего энергозапаса? И, прежде чем открыть рот, чтобы сказать что-нибудь несомненно умное, вспомни о том, что я десять лет ведала распределением жизненной силы в своем теле, и мне отлично известно, как, на что, и в каких объемах она расходуется у живых людей. А уж определить, как и на что она расходуется у немертвых, не так уж трудно. — Дарэм вцепилась в резной подлокотник собственного кресла и, постаравшись, чтобы ее голос продолжал звучать все так же ровно, резюмировала: — А посему, дорогой мой, не надо валить с больной головы на здоровую. Возможно… мать твою, только возможно, что это абсолютно не мое дело, но в условиях, когда я на стены лезу ради каждого лишнего часа, который способна выдержать, никого не прикончив, мне немного неприятно видеть, с какой легкостью ты способен швырнуть на ветер целых две недели. Это ясно?

Герберт, который в начале недовольно кривился и даже несколько раз явно порывался Нази перебить, под конец только обеспокоенно кусал губу, глядя на нее с каким-то странным выражением, расшифровать значение которого она бы сейчас не взялась.

— Ясно, — наконец, медленно сказал он. — Если ты хотела меня напугать, Нази, могу лишь поздравить, у тебя, пожалуй, даже немного получилось. Совсем чуть-чуть. А теперь попробуй все-таки успокоиться, хорошо?

— Я и не волновалась, — сказала Дарэм тем же размеренным тоном, какой ей, к собственному удовольствию, удавалось сохранять на протяжении всей своей речи. — С чего это ты взял, что мне нужно успокаиваться?

— Глаза у вас, маменька, красивые, — молодой человек осторожно, как-то боком выбрался из кресла и, взяв с каминной полки тщательно отполированное бронзовое зеркало, сунул его Нази под нос. — Но лучше бы вам вернуть все как было.

Дарэм несколько раз моргнула, рассматривая собственные, отражающиеся в глади металла глаза, абсолютно черные, словно лишенные радужки. Осознание той незаметной, ускользнувшей от ее сознания легкости, с которой на этот раз произошла частичная трансформация, испугало Нази не на шутку, и она спрятала лицо в ладонях, стараясь взять себя в руки. Нечто подобное она уже наблюдала в исполнении старшего фон Кролока во время их разговора в библиотеке, состоявшегося как раз перед чертовым балом — тщательно подавляемый, удушающий гнев, против воли хозяина втягивающий тело немертвого в процесс физических изменений. Вот только граф, в отличие от Нази, гораздо лучше умел владеть собственными чувствами.

— Ты в порядке? — Холодная ладонь виконта опасливо коснулась ее плеча, и Нази вскинула голову, глядя ему в лицо. — Да, с глазами теперь все нормально. Опять цветом на воду в болоте похожи. Знаешь, Дарэм, мне на секунду показалось, что ты сейчас попытаешься убить меня голыми руками, можешь себе вообразить?

Вообразить подобное Нази прекрасно могла, поскольку в ее планах на будущее Герберт фон Кролок, просыпавшийся на двадцать минут раньше отца, был серьезным препятствием, которое, вероятнее всего, тоже придется устранять. Вот только Герберту об этом знать абсолютно не стоило.

— Прости, — на этот раз уже куда искренней извинилась она и, жестом предложив молодому человеку вернуться на свое место, сказала: — Давай на сегодня закончим с копанием в мозгах. А то, как бы я их действительно тебе в кашу не превратила.

Герберт согласно кивнул, очевидно, и сам не слишком горя желанием получить еще один ментальный удар по собственному сознанию, и на какое-то время в комнате повисло тяжкое, унылое молчание.

Базовый курс менталистики в Ордене был обязательным для всех, вне зависимости от наличия или же отсутствия способностей, поскольку нежити, способной оказывать влияние на разум смертного, в родном мире фрау Дарэм было предостаточно. Эта способность автоматически поднимала уровень опасности существа сразу на несколько пунктов, и рядовые некроманты обязаны были знать, на что подобная нежить способна, и каким именно способом можно если не защитить свою голову, то хотя бы максимально снизить воздействие на нее очередной попавшей под облаву твари. Так что, ознакомившись с той начальной теоретической базой, которую мог предложить в ее распоряжение старший фон Кролок, Дарэм не без удивления обнаружила, что подавляющее большинство постулатов вампирской менталистики мало чем отличается от человеческой. И в частности, одно из самых основополагающих правил гласило, что на силу, уровень и действенность защиты, равно как и атаки, существенное влияние оказывает ментальное равновесие оператора. А его ментальное равновесие в подавляющем большинстве случаев зависело от эмоционального фона. Обороняться было проще при низком, атаковать — при повышенном. И вампирский «зов», по большому счету, являвшийся не чем иным, как подключением разума жертвы к эмоциям оператора — то есть самого немертвого — требовал высочайшей, пока еще недоступной Дарэм степени контроля над своими чувствами. Именно над чувствами, а не над внешними их проявлениями.

И сейчас, когда внутри Дарэм не было ничего, кроме тщательно подавляемой ярости, которую она при всем желании не способна была превратить во что-то иное, она испытывала с зовом ровно те же самые проблемы, что и сам Герберт. Младший фон Кролок тоже прекрасно умел играть любые эмоции, скрывая истину за фасадом, вид и конфигурацию которого он сам же и определял. Вот только игра эта всегда была «на публику», и истинные его чувства все равно оставались неизменными. А грамотно обмануть чужой разум и чужую душу можно было, лишь обманув свою собственную.

— Если тебе это важно, то убивать его я не хотел, — глядя куда-то мимо Нази, сказал Герберт и, сокрушенно покачав головой, добавил: — Я, знаешь ли, не мой отец, способный выдерживать многовековой целибат, не слишком-то печалясь по этому поводу. И то, как показали недавние события, даже для него из правил возможны исключения, — виконт покосился на свою собеседницу и, очевидно, заметив, как дернулся ее подбородок, почел за лучшее тему не развивать. — Так или иначе, без любовников я обходиться не могу, да и не хочу. Если бы не возможность весело и небезынтересно проводить время со смертными, мое существование стало бы еще более унылым и лишенным удовольствия, если такое вообще можно себе представить. Я и так большую часть времени сижу здесь, как монастырский послушник при суровом настоятеле! Мне порой кажется, что отец и молодым-то не был! Так и появился на свет с выражением «Боже, в какую чушь вы пытаетесь меня втравить на этот раз?» на лице. А вместо детских погремушек в колыбели у него наверняка лежала книга какого-нибудь Николая Кузанского, Гарвея или Бойля! ⁽¹⁾ А смертные… ах, любовь, в том числе и плотская — самое прекрасное, что может быть на свете. Желание, нежность, волнение, опаляющий жар живого человеческого тела! Даже кровь — ничто в сравнении со страстными объятиями любовника, готового принадлежать тебе безраздельно. Впрочем… где тебе понять все это, Дарэм? Ты так же скучна в вопросах чувственных наслаждений, как мой батюшка…

Молодой человек, сбившись со своего восторженного, мечтательного тона, фыркнул и бросил на Нази полный насмешливой укоризны взгляд, поймав который, женщина лишь неопределенно пожала плечами, поскольку в ее случае это был лучший, а главное, самый разумный «ответ» из всех возможных. Не говорить же в самом деле, о том, что, когда дело доходит до пресловутых «чувственных наслаждений», холодный, равнодушный, кажется, к подавляющему большинству окружающего его мира граф фон Кролок вполне способен вспыхнуть изнутри настоящим ледяным пожаром, отблески которого странным образом будто бы отражаются в светлой радужке глаз. Что на бледном лице его может проступать выражение нетерпения или удовольствия, что иногда и он теряет самоконтроль, стискивая чужое тело до синяков, что он умеет задыхаться, коротко и бурно втягивая носом воздух, который уже давно ему не нужен. Что при определенных обстоятельствах он бывает настолько похож на обычного, живого мужчину, что обмануться не составит труда.

Дарэм совершенно не хотелось, чтобы виконт знал об этом. Она и сама многое отдала бы за то, чтобы не знать. Или, по крайней мере, не помнить.

— И именно по причине столь тонкого понимания вопроса, ты своего любовника загрыз, — вместо этого констатировала она чуть резче, чем изначально планировала. — Решил получить все разом, надо полагать, чтобы добро зря не пропадало?

— Подумать только, как у тебя все легко, — Герберт наморщил точеный, пожалуй, вполне достойный резца какого-нибудь скульптора нос, глядя на свою собеседницу с плохо скрываемой досадой. — Как будто не знаешь, насколько тяжкое бремя —контроль, особенно когда всего тебя переполняют эмоции! Я еще при жизни, позволь заметить, был натурой весьма увлекающейся. И, поскольку отец говорит, что с годами прижизненные наши черты только усиливаются, я питаю немалые надежды, что это мое прекрасное во всех отношениях качество не изменится и впредь. Ночь была такой томной, юноша — таким очаровательным и явно знающим толк в любовных утехах, от него так чудесно и соблазнительно пахло... ах, Нази, ты себе вообразить не можешь, как тонка бывает грань между поцелуем и укусом! Особенно, если шесть недель приходилось воздерживаться и от первых, и от вторых. Да-да, возможно, попадись мне этот очаровательный молодой человек недели на две-три раньше, он бы имел все шансы встретить этот рассвет без потерь и даже не узнал бы, с кем именно так весело провел ночь. Но какой толк сейчас это обсуждать? — виконт пожал плечами и, немного подумав, уверенно заявил: — По крайней мере, Дарэм, он абсолютно точно умер счастливым, за это я могу поручиться!

Вид у Герберта при этих словах вновь сделался вполне беззаботным, так что становилось абсолютно ясно — он действительно не видит поводов лишний раз сожалеть о том, что уже невозможно исправить. В этом он тоже, пожалуй, странным образом напоминал своего приемного отца — вне зависимости от правильности или ошибочности своих поступков и решений, фон Кролоки никогда не оглядывались назад и не раскаивались в степени большей, чем требовалось для извлечения выводов на будущее. Отвратительное качество для людей. И, пожалуй, «жизненно» необходимое для вампиров.

— Нисколько не сомневаюсь в твоих содомитских талантах, так что избавь меня, пожалуйста, от подробностей, — поморщилась Нази. — Вот только ты в своей... хм… усердной заботе о вашем общем счастье едва не лишил бедолагу нормального посмертия. И ведь прекрасно знаешь, что, если бы твой «избранник» успел пройти трансформацию, он навсегда застрял бы между тропами — однако, тело все равно бросил. Если растолкать Йони, он, уверена, охотно подтвердит, что выкидываешь ты такой потрясающий номер не впервые. Чисто из любопытства: скажи, при обезглавливании, что, не только башка у трупа отвалится, но и у тебя руки заодно?

— Да что ты пристала ко мне?! — возмутился Герберт, и это праведное негодование показалось Нази каким-то наигранным, преувеличенным, словно за ним юноша, как и всегда, пытался спрятать какое-то совершенно другое чувство. — Мои мотивы вообще не твоя печаль. Не захотел! Могу я, в конце концов, просто взять и не захотеть?!

— Можешь, разумеется, — Нази хмыкнула, решив придержать при себе упоминание о том, что как раз в данном вопросе у виконта не было никаких прав на личные желания, и что жертву полагалось упокаивать вне зависимости от обстоятельств. — Не хочешь отвечать — не надо, а так нервничать из-за невинного, в сущности, вопроса вовсе не обязательно.

— И вообще, мы здесь не для светской болтовни собрались! — резко и даже как-то неуклюже уходя от темы, раздраженно напомнил своей собеседнице виконт. — Так что, если ты свои эмоции держать под контролем не способна, точно так же, как и свою привычку совать нос не в свое дело, я с радостью найду, чем себя занять на остаток ночи. Если хочешь знать мое мнение, при таком настрое тебе лучше вернуться к физическим тренировкам с отцом, потому что от твоей грубой менталистики у меня уже голова болит!

Дарэм в ответ пожала плечами, рассматривая Герберта, как тому показалось, насмешливо, и эта едва уловимая насмешка почему-то казалась откровенно обидной. Так что Герберт поспешил откланяться, пока в запале и впрямь не наговорил «матушке» чего-нибудь лишнего, а главное — чего-нибудь по-настоящему личного.

Из всех существующих и способных мыслить существ, обитающих на земле, только граф фон Кролок знал, что его наследник за сотню с лишним лет так и не сумел перебороть иррациональной фобии перед обезглавливанием мертвецов. И что всякий раз, сталкиваясь с необходимостью «убирать со стола», абсолютно не боящийся крови, давно приучившийся убивать Герберт испытывает почти панический ужас — ничуть не померкший с годами, абсолютно такой же, как в самую первую ночь в замковом «морге». Да и сам граф не то, чтобы доподлинно знал, ибо юноша всегда предпочитал списывать все на собственное легкомыслие, безалаберность и капризный характер. Однако виконт подозревал, что отец, с извечной своей проницательностью, прекрасно догадывается, в чем на самом деле кроется проблема, и просто тактично делает вид, будто верит отговоркам. И посвящать Дарэм в столь глубоко личные свои проблемы Герберт фон Кролок ни в коем случае не собирался, тем более, что для самой Нази посмертные заботы о трупах, как уже успел убедиться виконт, трудности не представляли вовсе.

За минувшие четыре раза молодой человек лишь единожды сопровождал новообращенную вампиршу во время ее трапезы и, пожалуй, не желал бы повторять этого опыта вновь, предоставив сие почетное право отцу. Дело было даже не в том, что в местах, в которых вела свою охоту Дарэм, Герберт категорически не желал бывать ни при жизни, ни после смерти, а в том, как ее охота выглядела со стороны. Было для младшего фон Кролока что-то неправдоподобное, странное и откровенно жутковатое в низкорослой, из-за мраморной бледности кажущейся еще более миниатюрной женщине, с легкостью удерживающей тело мужчины вдвое крупнее себя, в точности, с которой она делала один-единственный укус, в узких ладонях, одним неуловимо быстрым рывком ломающих шейные позвонки жертвы, устраняя необходимость дожидаться смерти от кровопотери, и в том, насколько уместно и естественно смотрелся в руках Дарэм топор. Но больше всего, пожалуй, смущало и пугало Герберта сосредоточенно-отстраненное выражение ее лица и все тот же, ставший виконту знакомым, взгляд, обращенный «внутрь».

Один раз увидев все это собственными глазами, младший фон Кролок никак не мог отделаться от уверенности, что с точно такой же отточенной до скупого минимализма сноровкой Нази Дарэм на протяжении десяти с лишним лет сокращала поголовье вампиров в своем мире. А заодно и от весьма неприятной мысли о том, что именно с этим выражением на лице она вполне способна продолжить сокращать это поголовье в его собственной реальности. Вполне возможно, начав с него самого.

* * *

— Увы, неверно, Нази. Придется тебе начинать связку с самого начала.

Дарэм скрипнула зубами и, выдохнув, молча принялась повторять оборонительную комбинацию. За минувшие несколько недель она успела более или менее привыкнуть к весу и длине одноручного клинка, рукоять которого ложилась в ладонь легко и уже почти естественно, а притерпеться к преподавательской манере графа оказалось и того проще, поскольку с подобной тактикой обучения она была знакома даже слишком хорошо. Безапелляционность, настойчивость и полное отсутствие снисхождения — так можно было бы охарактеризовать преподавательскую манеру как фон Кролока, так и Винсента Дарэма.

— Ты понимаешь, где именно на этот раз совершила ошибку? — поинтересовался граф, медленно, позволяя Нази следить за каждым его движением, воспроизводя круговую атаку. Взгляд фрау Дарэм, словно намагниченный, потянулся следом за его клинком, и граф, совершив выпад вперед, обхватил пальцами запястье своей противницы, сбивая рисунок защиты. — Сейчас, например, я мог бы сломать тебе руку или нанести удар в бок. Не смотри на оружие. Чтобы отслеживать его, довольно периферийного зрения. Смотри на противника. Заново.

С трудом подавив желание выругаться, Дарэм коротко кивнула и, отступив на шаг, заняла исходную стойку.

— Так что же ты сделала неправильно — теперь уже в позапрошлый раз? — светски осведомился фон Кролок, лишь подливая масла в огонь разбирающего Нази искушения ткнуть в него мечом, наплевав на все блоки, контратаки и фехтовальные фигуры. Удерживало от этого поступка Дарэм лишь доподлинное знание — граф увернется.

— При расцеплении оставила не прикрытым низкий квадрант? — припомнив недавние свои действия, предположила она.

— Нет, с расцеплением все было верно, — возразил фон Кролок, легко стукнув самым острием меча по нижней трети «вражеского» клинка, отчего рука Дарэм судорожно дернулась, однако женщина тут же выправила позицию, на этот раз не дав графу сбить себя с толку. — Ты опять пыталась блокировать гранью. Позволь напомнить, что защита в позиции «лезвие в лезвие» недопустима. Удар, милая моя фрау, всегда должен приходиться на плоскость, и никак иначе, — граф с интересом посмотрел на костяшки тонких, судорожно стиснувших меч пальцев и заметил: — А еще ты рискуешь погнуть рукоять. Уверяю, Нази, оружие не убежит в тот же миг, как ты перестанешь столь крепко за него цепляться. Мягче, плавнее, более расслабленно. И не торопись. Заново, будь любезна.

— Можно, я швырну в вас мечом? — мрачно спросила Дарэм, встряхивая рукой, чтобы расслабить запястье.

— Это поможет тебе выполнить упражнение как следует? — граф чуть приподнял брови и, не получив ответа, констатировал: — Тогда, прости, я вынужден отказать.

А еще, кроме уже упомянутых выше качеств, у фон Кролока были воистину поражающие воображение запасы терпения, которые, кажется, не иссякали в принципе. В отличие от запасов терпения самой Нази, которая подобными талантами похвастаться не могла. И, если граф, не меняя своего размеренного, почти благодушного тона, способен был бессчетное количество раз объяснять одно и то же, до тех пор, пока Дарэм не проникнется сутью его требований, то Нази, вынужденная после любой, даже малозначительной ошибки начинать упражнение по новой, со временем злилась лишь сильнее — не то на «наставника» за дотошность, не то на себя за неспособность сделать все, как надо.

— Это же абсолютно бессмысленно, — сказала она, приступая к уже двенадцатой за сегодняшний вечер попытке. — Зачем учиться клинковому бою в век огнестрельного оружия? Зачем вообще оружие нежити, способной убивать голыми руками?

— И ты, стало быть, желаешь окончательно превратиться в столь презираемую тобой нежить? — осведомился граф, позволив клинкам скреститься с металлическим скрежетом. — Разумеется, в таком случае твое обучение бессмысленно. Однако, в моем представлении, позволить себе сражаться так, как чаще всего делают это упыри и, увы, некоторые высшие вампиры — зубами и когтями — означает уподобиться им, признать перед собой, что в тебе больше не осталось ничего человеческого. Лишь инстинкты, низводящие цивилизованную личность до скотского уровня, не способного вызывать ничего, кроме брезгливой жалости.

Подавляющее большинство встреченных Дарэм носферату оружием в бою не пользовалось, прекрасно «низводясь до скотского уровня» и ничуть по этому поводу не волнуясь. Однако, возможно, именно из-за довольно сложной системы представлений старшего фон Кролока о «вампирской этике» — как он сам, так и воспитанный его усилиями Герберт даже спустя века ухитрились в своих повадках остаться более похожими на людей, нежели на порожденных изнанкой тварей. Граф слишком долго и слишком хорошо справлялся с собственным посмертием, чтобы Нази могла оспаривать его мнение.

— Кроме того, почему бы и нет, фрау Дарэм? — непринужденно заметил ее оппонент, которого подобные «детские» упражнения не заставляли прикладывать и сотой доли его навыков. Очевидно, уловив, что Нази не слишком поняла смысл его комментария, фон Кролок пояснил: — Почему бы и не старинное, благородное искусство сражения на мечах, я имею в виду? Оно, с моей точки зрения, пускай и было вытеснено завоеваниями прогресса, является идеальным занятием, формирующим тактическое и стратегическое мышление, обучающим точно рассчитывать силы, развивающим ловкость, гибкость и подвижность, что полностью соответствует целям наших тренировок. К тому же пистолет — оружие, эффективное лишь против людей.

— А вы, надо полагать, учите меня воевать с вампирами? — хмыкнув, поинтересовалась Дарэм, выполняя двойное расцепление и плавно делая шаг в сторону.

— Я учу тебя не для того, чтобы ты воевала. Ты посвятила борьбе десять лет и, насколько я знаю, вела ее вполне успешно. Однако это больше не твоя война, Нази, оставь ее другим. Я же учу тебя исключительно для того, чтобы, в случае опасности, ты смогла себя защитить, — без тени прежней насмешки пояснил фон Кролок. — В том числе и от других вампиров, популяция которых в этом мире отнюдь не ограничена замковыми окрестностями. Ты получила в свое распоряжение огромные силы, но они не спасут тебя, если ты не обучишься правильно их использовать. Тебе ли не знать, что мы бессмертны, но отнюдь не неуязвимы. Уходя влево, следует начинать шаг с левой ноги, фрау, а вовсе не с правой. Сначала, пожалуйста.

Тактично сделав вид, что не услышал того, совершенно не достойного уст женщины ругательства, которое Дарэм все же прошептала себе под нос, фон Кролок занял исходную атакующую стойку, дожидаясь, пока «ученица» возьмет себя в руки и последует его примеру. Закалка Нази в вопросах обучения, пожалуй, впечатляла — очевидно, сказывалась не то орденская школа, не то — что вернее — школа ее супруга, учившего Дарэм с теми же целями, с которыми делал это и принявший у него своеобразную «эстафету» граф. Женщина умела быть упорной и последовательной, она была не капризна и неплохо держала под контролем собственное раздражение, непрерывную пульсацию которого фон Кролок ощущал каждую секунду, даже не обращаясь к их ментальной связи.

— Полагаю, упражнений на сегодня довольно. Весьма неплохо, Нази, но, позволь заметить, что ты могла бы куда лучше, — после восемнадцатой, или, возможно, девятнадцатой попытки Нази безукоризненно удержать оборону граф сделал шаг назад, опуская меч, на фоне привычного двуручника кажущийся почти игрушечным. Заставлять женщину заходить на очередной круг к этому моменту стало уже бессмысленно и даже отчасти небезопасно, поскольку Дарэм от накопившегося в ней раздражения стала скверно сосредотачиваться на своих действиях, не исправляя предыдущие ошибки, а лишь совершая новые. Все более и более глупые. Посмотрев в серо-зеленые глаза, в которых в последние полчаса слишком отчетливо читалось страстное желание проткнуть его насквозь, фон Кролок усмехнулся и озвучил то предложение, ради которого, он был уверен, Нази и соглашалась терпеть длительную и дотошную отработку фехтовальной техники: — Фрау желает сегодня попытать счастья?

— Искушение слишком сильно, чтобы я ему не поддалась, — хмыкнув, язвительно откликнулась Нази, прекрасно понимая, о чем именно спрашивает ее граф, который, похоже, нисколько в ее ответе не сомневался, взявшись за пуговицы своего старомодного, украшенного шитьем камзола прежде, чем Дарэм успела договорить фразу до конца.

С точки зрения Нази, вид у облаченного в рубашку и жилет фон Кролока был довольно странный — слишком привычным и неотчуждаемым от него казался всегда наглухо застегнутый многослойный костюм, своей строгой неизменностью напоминающий скорее доспехи, нежели обычную одежду. Впрочем, самому графу Дарэм, одетая в некогда принадлежавший неизвестному юноше наряд — самое близкое к «полевой» форме некроманта, что нашлось в замке — тоже, вероятно, казалась зрелищем диковатым. По крайней мере, Кролок, в отличие от своего сына, не выказывал по этому поводу изумления или недовольства, так же, как и Нази, сознавая, что длинный подол дамского платья никоим образом не может сочетаться с требующими большой подвижности боевыми тренировками.

Подхватив клинок — по соображениям равенства, точно такой же одноручный обоюдоострый двулезвийник, по своей длине наиболее соответствующий росту фрау Дарэм — фон Кролок развернулся к своей противнице и, коротко склонив голову в церемониальном полупоклоне, произнес ту единственную фразу, которой Нази ждала, как своеобразного благословения.

— Я к вашим услугам, фрау Дарэм.

«Я ведь все равно не смогу вас достать», — подумала Нази, прежде чем сорваться с места, как и в реальном бою, не утруждая себя выходом в академическую боевую стойку.

«И, зная это, все равно попытаешься», — небрежно раскрутив в руке легкий клинок и непонятно чему улыбнувшись, с неизменно удивляющим Дарэм удовлетворением закончил за нее фон Кролок.

Эти поединки уже успели превратиться в нечто наподобие традиции, пускай и весьма недавней. Стоило только Нази усвоить основные принципы нападения и защиты, как всякое их с графом занятие стало завершаться своеобразным турниром, где Дарэм предлагалось хотя бы попытаться дотянуться до своего оппонента. Здесь, в отличие от «технической» части, Нази разрешалось нарушать правила и использовать любые приемы для достижения цели. Ограничение было только одно — она должна была сохранять контроль над своей сущностью и не передавать бразды правления над разумом собственным инстинктам.

Клинки на мгновение скрестились, лязгнув друг о друга, и тут же разлетелись в стороны — граф не дал своей противнице и полминуты на серию атакующих ударов, почти мгновенно перейдя в наступление и вынудив Нази уйти в оборону. Уровень познаний у Дарэм был таков, что фон Кролок мог закончить их битву в любую секунду. Мог, но не хотел.

Именно в такие моменты граф ясно видел, что его протеже действительно учили «загонять» нежить. Не застывая на месте и на долю мгновения, она змеей вилась по площадке, ускользая от лобового столкновения, в котором у нее попросту не было шансов, пытаясь вынудить своего оппонента пуститься за ней в погоню и, вместе с тем, не разрывая дистанцию настолько, чтобы Кролок утратил интерес к их противостоянию или оказался вне досягаемости ее атаки. И, пускай в ее тактике еще сквозила привычка к командной работе, при которой один из некромантов призван был отвлекать на себя внимание высшего вампира, в то время как остальные пытались обойти его защиту, Дарэм уже пыталась пользоваться и своими новообретенными способностями, не полагаясь лишь на заученную когда-то технику. Она то и дело резко ускорялась, а в следующее мгновение вновь «роняла» темп до скорости смертного человека.

Вполне сносно, с точки зрения графа, проведя смещение «гневного острия» и коротко хлестнув клинком по его мечу, Дарэм метнулась в сторону, целясь противнику в незащищенный бок, однако граф с легкостью «ушел» из-под рубящей атаки, мгновенно схлопнув блок, и вновь развернулся к Нази лицом. Несколько почти оскорбительно небрежных смещающих ударов то справа, то слева, так что Дарэм пришлось покрепче вцепиться в рукоять, дабы раскачивающийся в ее руках, подобно подталкиваемому графом метроному, меч не выскользнул из пальцев. А затем — диагональный контрудар, заставивший клинок женщины пронзительно «взвизгнуть», а саму Нази — вогнать в тело очередную порцию силы.

Всего лишь игра. Когда бы граф ни переходил в атаку, меч его всегда находился в нескольких дюймах от Нази, так что, даже пропусти она удар, максимум, что ей угрожало — потеря оружия. И ни одного рубящего, «пробивающего» движения. Фон Кролок заставлял ее выкладываться в полной мере, при этом лишь не позволяя себя достать, и это снисхождение доводило Дарэм до белого каления. Она ни секунды не сомневалась, что граф попросту развлекается за ее счет, однако, сталкиваясь с ним взглядом, она сквозь пелену боевой горячки не раз замечала в неизменно начинающих чернеть глазах Кролока встречное, почти лихорадочное и какое-то жадное выражение, смысла которого она не понимала. И, признаться, никогда не хотела бы понять.

В очередной раз безжалостно пресекая попытку Нази выполнить множественное расцепление, фон Кролок самым кончиком острия рассек белую ткань рубашки на боку своей «ученицы», даже не поцарапав кожу, и усмехнулся, в ответ получив разъяренное шипение, дополненное полноценным вампирским оскалом и горящим взглядом, полным такой ненависти, что, будь граф смертным, он имел бы, пожалуй, неплохие шансы упасть замертво. Однако, поскольку смертным фон Кролок давно уже не являлся, он, как и всегда в подобные моменты, испытал острый приступ удовольствия. Тщательно, но безуспешно скрываемая злость фрау Дарэм не пугала, а, напротив, притягивала фон Кролока так же, как и по сию пору притягивало его пламя — единственная стихия, способная уничтожить немертвого по-настоящему.

Доводить бывшего некроманта до бешенства абсолютно не стоило — несмотря на детский, по меркам графа, возраст, ее выучка, годы жизни в совершенно ином мире и образ мышления в целом способны были подбрасывать неприятные сюрпризы. Однако, Нази Дарэм на сегодняшний день, возможно, являлась единственным существом, которое не было предсказуемо до мельчайших деталей, и в этой давно, казалось, утраченной «неизвестности» заключалась для Кролока особенная прелесть. Так что, ясно сознавая всю опасность игр с огнем, граф, тем не менее, поддерживал, почти провоцировал ее ярость, испытывая пределы самоконтроля Дарэм, раз за разом подводя ее к тонкой грани, за которой раскаленный добела гнев выплеснется наружу, чувствуя при этом давно уже позабытый азарт. Не тот, что овладевает душой человеческой за игорным столом, а тот, что можно испытать лишь на смертельно опасной дуэли, когда непредсказуемость и фатальность возможного исхода опьяняют, заставляя как никогда остро ощутить себя… живым.

Дарэм уже давно перестала следить за тем, какие именно фехтовальные фигуры выполняет она, и какие использует ее противник — они кружили по залу, и Нази, мучительно ощущая нехватку скорости, все наращивала темп, который граф с легкостью поддерживал, так что каждый ее бросок натыкался на, казалось, абсолютно вездесущее лезвие его меча. Грохот клинков друг о друга давно уже слился в ее ушах в непрерывный гул, который прекрасно заменял собой натужный грохот крови в ушах.

Если бы в зале в этот момент был хотя бы один человек, лишенный особенностей вампирского восприятия, он бы, вероятнее всего, не сумел различить ничего в бешеном, с каждой секундой взвинчивающем скорость мельтешении, сопровождаемом оглушительным металлическим лязгом. Однако для сцепившихся немертвых бой протекал почти размеренно. Дарэм сделала резкий выпад, сокращая дистанцию, и фон Кролок по ее лицу понял, что поединок на сегодня пора заканчивать, поскольку Нази пребывала в шаге от того, чтобы в попытке проломить защиту противника добровольно броситься на острие вражеского клинка, блокируя его собственным телом. Маневр смелый, весьма нестандартный и в нынешнем состоянии Дарэм нисколько не опасный, однако для вампира, еще не научившегося блокировать нервные окончания, очень болезненный. В ответ на скользящее движение меча граф, вопреки ожиданиям Нази, вместо расцепления выставил прямой блок, вынудив женщину охнуть от ощущения того, как лобовая сцепка клинков неумолимо проминается внутрь ее зоны защиты.

Фон Кролок всмотрелся в лицо Дарэм, ноздри которой, по прижизненной привычке, яростно трепетали в такт бурному дыханию — зыбкая, столь притягательная для них обоих грань была близка, как никогда раньше, и оба они замерли на ней на сотую долю секунды, сверля друг друга взглядом. Еще мгновение — поняла Нази — и придется либо разжать руки, либо позволить мечам переломиться надвое, благо силы у них с Кролоком было довольно для того, чтобы закаленная сталь попросту раскололась. Но и то, и другое неумолимо означало поражение. Граф терпеливо ждал, не ослабляя давления и явно предлагая Дарэм самой выбрать из предложенных альтернатив тот способ, которым она предпочитает проиграть сегодня, и Нази, в пылу схватки успевшая позабыть о том, что нынче она и сама является нежитью, выбрала третий.

Повинуясь прочно вколоченному в ее подсознание рефлексу, она выпустила рукоять и, перекатившись по холодному каменному полу, резко отвела руку назад, складывая пальцы «щепотью» — исходной комбинацией, формирующей печать.

Изнанка откликнулась мгновенно. «Дверь» открылась так, словно Дарэм, вместо того, чтобы, как обычно, толкнуть ее, распахнула дорогу на тропы мощным пинком ноги. Вот только платить по счетам Нази уже почти два месяца было нечем, и ей определенно следовало бы вспомнить об этом до ставшего за десять лет бездумной привычкой воззвания. Реальность исчезла настолько быстро, что женщина даже не успела чертыхнуться, оказавшись в печально знакомой черноте, из которой она выбралась лишь несколько часов тому назад.

«Б…дь» — как-то отстраненно, и даже отчасти равнодушно прокомментировала текущее состояние вселенной Дарэм. Что ж, по крайней мере, схватку с графом она на этот раз и впрямь проиграла на своих собственных условиях.

* * *

— Мне крайне любопытно… — Герберт, сидящий на краю постели, почесал бровь, явно игнорируя тот факт, что чесаться она у него по определению не могла. — Как думаете, когда Нази на свет родилась, Фортуна ей в колыбель плюнула, или она над нами издевается?

Молодой человек обвел остальных, пребывающих в сознании обитателей замка вопросительным взглядом, на который, впрочем, откликнулся только пожавший плечами Куколь. Граф же, в свою очередь, не посчитал нужным ответить — приложив к тонким губам сложенные «шпилем» пальцы, он сосредоточенно сверлил Дарэм взглядом, и это занятие, кажется, увлекало его гораздо больше болтовни сына. Знай его Герберт чуть хуже, он счел бы хмурое выражение графского лица весьма грозным, однако привыкший различать малейшие полутона отцовской мимики виконт явственно видел, что старший Кролок скорее озадачен, нежели рассержен. И это, в какой-то степени, было гораздо хуже, поскольку не понимающий происходящего граф являлся для юноши зрелищем куда более пугающим, нежели граф злящийся. Во многом потому, что в его памяти на сто с лишним лет приходилась всего пара-тройка случаев, когда фон Кролок пребывал в столь явной растерянности, сдобренной изрядной порцией беспокойства.

— Как вообще вампир может упасть в обморок? — задал Герберт следующий вопрос, на этот раз настойчиво потеребив отца за плечо.

— Я не знаю, — поразив воображение виконта не столько краткостью, сколько откровенностью ответа, сказал граф и добавил: — К тому же фрау Дарэм вовсе не в обмороке. Взгляни на нее — она технически мертва, вопреки суточному циклу, всем сведениям о носферату, а заодно и здравому смыслу.

Молодой человек, а вместе с ним и Куколь послушно взглянули. Опровергнуть утверждение графа при всем желании было сложно — неподвижно лежавшая на постели Нази Дарэм действительно была мертвее мертвого, и отливающий мутным, покойницким блеском взгляд ее распахнутых глаз недвижно упирался в «потолок», в роли которого выступал темно-синий балдахин. Эти открытые, глядящие «в никуда» глаза почему-то смущали Герберта особенно сильно, и он осторожно провел раскрытой ладонью по бледному лицу женщины, заставляя ее веки смежиться и пытаясь сосчитать, в который раз они уже, подобно скорбящим родственникам, собираются у ее «одра». По всему выходило — в третий за два месяца, что возвращало юношу к вопросу о целенаправленных, злокозненных издевательствах Дарэм, которая, даже будучи мертвой, ухитрилась «смертельно занемочь». Теперь уж совершенно загадочным и неясным образом.

— А я говорил, что ты с твоими методами и немертвого до смерти «загоняешь», — невесело пошутил он и тут же понял, что на этот раз лучше бы ему было помалкивать.

— Ты полагаешь это замечание смешным, Герберт? — так тихо, что голос его ощущался скорее, как низкочастотная вибрация, спросил фон Кролок, наконец, поднимая взгляд на сына. — Что ж, в таком случае, быть может, ты соблаговолишь повторить свою столь блестящую остроту еще раз? Боюсь, я не до конца ее расслышал.

Лучше бы накричал, как после последней вылазки в город, в самом-то деле! В случае графа повышенные тона всегда значили, что на самом деле отец не так уж и рассержен, и по-настоящему стоило опасаться именно этого мягкого, полного безукоризненно холодной вежливости полушепота. Старший Кролок происходил из той породы личностей, громкость голоса которых уменьшалась в пропорции, обратной степени их гнева.

— Прости, папа, — молодой человек, даже не пытаясь спорить, покорно опустил златокудрую голову. — Это действительно было мерзко.

— Именно, — коротко бросил граф, однако после секундного молчания уже гораздо мягче добавил: — Постарайся хотя бы иногда следить, чтобы твой разум поспевал за не в меру болтливым языком.

Поняв, что «угроза» миновала, Герберт кивнул, наблюдая за тем, как граф снова прижимает сложенные указательные пальцы к губам. Молодой человек поймал себя на мысли, что этим жестом, который он неоднократно видел у смертных, отец «затыкает себе рот», так что оставалось лишь гадать, что за слова он так старательно пытается затолкать обратно в себя вот уже примерно с четверть часа.

— Ты уверен, что не сделал ничего… такого? — не зная толком, как выразить свою мысль, и опасаясь лишний раз задеть графа каким-нибудь неудачно подобранным словом, уточнил Герберт.

Этот же самый вопрос терзал Кролока с тех самых пор, как Дарэм «упала в обморок», а точнее, свалилась замертво посреди тренировочного зала прямо на середине движения. Раз за разом перебирая в памяти каждую деталь произошедшего, граф, вместо того, чтобы приблизиться к пониманию, все сильнее запутывался в рассуждениях, безжалостно отсекая один вариант за другим и стараясь мыслить здраво.

— Я уже рассмотрел такую вероятность, — медленно проговорил он. — И уверен, что ни одно из моих действий не могло привести к подобному результату. Почти уверен. Я не понимаю… — граф резко замолчал, и Герберт отчетливо увидел, как тот на мгновение крепко стиснул зубы. Тем не менее, когда он заговорил вновь, голос его продолжал звучать спокойно: — Я не понимаю, что вообще может дать такой эффект. Даже в теории. Смешно, разумеется, утверждать, будто с фрау Дарэм все было в порядке, поскольку все мы знаем, что это чудовищная ложь, однако она, если так можно выразиться, была «здорова». Чертова женщина.

— Экх… — в наступившей тишине отчасти даже смущенно высказался горбун.

— ПапА, вы, право, нас с Куколем фраппируете, — поддакнул Герберт. — С тех пор, как вы изволили обзавестись душевной симпатией, вы стали поразительно часто сквернословить. Я лично уже в третий раз слышу из ваших уст бранные слова, хотя раньше вы себя подобными выражениями не унижали. Нази очень дурно на вас влияет.

— Если фрау Дарэм и влияет на кого-то дурно, то, в первую очередь, на саму себя, — ответил Кролок, не желая признаваться в том, что его наследник отчасти прав. — И я не имею ни малейшего представления о том, что предпринять. Быть может, у вас найдутся какие-либо предложения?

— У эа эт! — тут же сложил с себя всякую ответственность Куколь, который, даже спустя двадцать с лишним лет службы в замке о немертвых имел представление сугубо умозрительное.

— Кроме варианта «похоронить с почестями»? — Герберт нервно хрустнул костяшками пальцев, хмуро глядя на старшего вампира. — Отец, я, в конце концов, всего лишь скромный вампир, а не вампиролог-самоучка трехсотлетней выдержки, как некоторые! Так что, если у тебя нет версий, то у меня нет их и подавно.

С появлением Нази поводов для беспокойства у молодого человека появилось удручающе много, однако незаметно для себя он успел окончательно свыкнуться с ее присутствием. Сама женщина сколько угодно могла отрицать тот факт, что она удивительно быстро, едва ли не с первых дней, влилась в замковую атмосферу, но истины это не меняло — порой у Герберта складывалось странное ощущение, будто Дарэм была здесь всегда и в какой-то момент всего лишь отлучилась по срочному делу. Однако, куда больше младшего фон Кролока волновало душевное состояние его отца. Слишком хорошо Герберт успел рассмотреть взгляд графа в первые минуты после того, как он вынес тело Нази из фехтовального зала. Дурным ли было влияние женщины на его приемного родителя или же, напротив, его стоило считать за благо, но влияние это было весьма ощутимым.

— Может быть, стоит просто подождать? Если уж она сама впала в сон посреди ночи, есть вероятность, что она сама из него и выберется как-нибудь? Она же некромант, знает, как там, по ту сторону все устроено… — не слишком уверенно предположил он и, скривившись, проговорил: — Ну и запах! Куколь, ты не мог бы от меня отодвинуться? Желательно, в другое крыло замка.

— У, ыте. Ак фау ееа, ак а и эал! — слуга развел руками и робко добавил: — А по оэу хоао ает… а ы ак.

— Подумать только, какой исполнительный! — молодой человек фыркнул. — Вторую половину твоего высказывания я не понял, но она мне все равно не нравится. Фрау ему велела. А я тебе велю смыть с себя эту дрянь! Я будто на фабрику зубного порошка переселился!

Фрау Дарэм действительно нашла прекрасный способ отбить у себя «аппетит» по отношению к Куколю, выдав ему флакон мятного масла, острый и резкий запах которого, пускай и не полностью, но все же «перебивал» запах живой крови. Однако, по мнению Герберта, который давно научился переносить присутствие рядом с собой смертных людей безо всяких дополнительных ухищрений и привык почти постоянно пользоваться своим обостренным нюхом, разило от слуги теперь просто невыносимо. Хорошо, хотя бы — не чесноком.

— Почему бы вам обоим не удалиться? — прервал уже начавшуюся было перепалку граф, заставив спорщиков замолчать. — Если желаете, можете обсудить взаимные претензии в любом другом месте, или же, что я почитаю наиболее разумным, найдите себе более осмысленные занятия.

Куколь в ответ тут же покивал, распознав в завуалированном совете хозяина недвусмысленное приказание, а Герберт еще некоторое время беспокойно ерзал на своем месте, бросая на графа тревожные взгляды, которых тот предпочел «не замечать».

— Если ты хочешь что-то сказать, то, будь любезен, скажи, наконец, — после третьего по счету душераздирающего вздоха, донесшегося со стороны сына, не отрывая взгляда от некоей точки на противоположной стене спальни, сказал фон Кролок.

— Не знаю, — юноша соскочил с кровати и присел перед креслом графа на корточки, опершись о его колени бледными ладонями и заглядывая в лицо. — Знаю только, что ты, как обычно, будешь вне себя, но мне чертовски хочется тебя чем-нибудь утешить, представляешь?

— Признаться, даже вообразить себе подобного не могу, — усмехнувшись той воистину детской непосредственности, которая временами все еще была свойственна его статридцатиоднолетнему наследнику, фон Кролок опустил взгляд на юношу и добавил: — Но, если тебе угодно, утешь меня лживым заверением в том, что ты впредь хотя бы потрудишься доставлять трупы своих обескровленных любовников в замок, вместо того, чтобы вынуждать меня под утро срываться неизвестно куда.

— Отец! — голубые глаза юноши возмущенно сверкнули, и он совершенно «по-кролоковски» поджал губы, обиженно выпятив подбородок. Однако, когда ладонь графа скользнула по его волосам, виконт притих, растеряв весь свой запал, ибо моменты столь открытого проявления привязанности в их «семье» были весьма редки, и оттого, пожалуй, особенно ценны.

— Не тревожься, — мягко проговорил граф, пропуская сквозь пальцы золотистые пряди на затылке сына, — тем более, за меня. Так или иначе, я разберусь с этой проблемой, обещаю. А теперь ступай. Мне и вправду нужно подумать.

Молодой человек некоторое время молчал, очевидно, пытаясь потянуть время, как, впрочем, бывало всякий раз, когда старший фон Кролок позволял себе выказать по отношению к собственному наследнику подобную эмоциональную слабость, а затем сказал:

— Только учти, если ты и теперь не будешь держать меня в курсе всех событий, я приму меры!

— Одна мысль о том, каковы они будут, приводит меня в ужас, — хмыкнул граф, и Герберт, скорчив довольно забавную гримасу, которую, должно быть, сам почитал миной весьма устрашающей, шагнул, даже не потрудившись подняться на ноги и оставив под рукой графа одну только пустоту. Высшая степень мастерства. Если виконт в чем-то и сумел превзойти своего приемного отца, а заодно и всех известных ему вампиров, так это в умении ходить сквозь пространство.

Оставшись в одиночестве — тело фрау Дарэм в сложившихся обстоятельствах за компанию считать было бы глупо — Кролок, сложившись в кресле едва ли не вдвое, уперся локтями в собственные колени и пристроил подбородок поверх сцепленных ладоней, задумчиво рассматривая Нази так, словно ее труп способен был натолкнуть его на верные идеи.

Возможно, Герберт был прав, предлагая выждать время, однако граф слишком отвык полагаться на мифическое провидение, отказываясь признать, что в данном случае он утратил контроль над происходящим. И, вместо того, чтобы максимально тщательно продумывать оставшиеся у него варианты, Кролок глупейшим образом тратил свое время, в очередной раз задаваясь вопросом, не совершил ли он роковой ошибки, с губительной самоуверенностью посчитав оправданным решение оставить фрау Дарэм подле себя, и тем самым самостоятельно заложив пороховой заряд под собственное существование.

— Чертова женщина, — вновь пробормотал граф, позволив себе на мгновение прикрыть глаза.

Больше фон Кролока в замке, да и, пожалуй, за его пределами о вампирах не знал никто. За исключением, может быть, самой Дарэм, задать вопрос которой сейчас не представлялось возможным… Уцепившись за мелькнувшую в сознании идею, граф задумчиво прищурился.

Что есть ментальность — функция человеческого мозга, или часть его духа? Сосредоточившись, фон Кролок мысленно потянулся к связи между ним и Нази — всегда крепкая, похожая на толстую витую струну, она все еще была на месте, однако на этот раз казалась истончившейся, зыбкой, уходящей куда-то слишком далеко, чтобы граф мог ощутить расстояние. Там, где, в теории, пребывала сейчас Дарэм, такого понятия, как расстояние, не существовало вовсе.

Переместившись на край постели, фон Кролок для верности взял безвольную руку женщины в свою, дабы создать для своего разума своеобразную точку фокуса, и наугад позвал. Его «голос» тут же рассеялся, канув в пустоту, которая осталась все так же безучастна и молчалива, однако граф, которому терять было особенно нечего, а торопиться — некуда, позвал снова, на этот раз потянув за нить связи, так, что та едва ощутимо завибрировала.

«… достанете?» — пришедший из тьмы отклик был настолько слабым и прерывистым, что граф не столько услышал, сколько угадал содержание ответа.

«Верно, — рассудив, что более развернутые реплики через зыбкую границу мира пройти, вероятнее всего, не способны, согласился фон Кролок. — Что ты сделала?»

На этот раз ответа пришлось ждать еще дольше, словно женщина раздумывала, стоит ли вообще открывать карты.

«…зовалась некро…тией, — наконец, коротко откликнулась Нази, и уточнила: — Пыталась».

«Зачем?» — граф, кажется, и сам прекрасно знал ответ на этот вопрос.

«Привычка», — в отличие от обычного мысленного общения, когда оба они находились в одной реальности, сейчас внутренний голос Дарэм был полностью лишен даже намека на эмоции, как, вероятнее всего, и голос самого Кролока. Однако он не сомневался, что Нази прекрасно поняла истинную суть его вопроса. И предпочла не отвечать, чем только подтвердила догадки графа.

«Ты знаешь, что делать?» — поинтересовался он, и на этот раз с ответом его собеседница не задержалась.

«Смутно, — откликнулась она. — Ждем… цикла… теории… должно… тать. Если следующей… не очнусь… думать».

Должно сработать… в этом ответе не содержалось ничего, пусть даже и отдаленно похожего на уверенность, однако, похоже, выбора ни у Дарэм, ни у самого графа и впрямь не было. До позднего, сумрачного рассвета оставалось не более трех часов, но солнце уже ощутимо преобладало над луной, а это, в свою очередь, означало, что до завтрашнего вечера шансов восстановить связь духа Нази с ее же телом было ничтожно мало.

«Я тебя услышал», — сообщил граф и, чувствуя, что подобное общение отнимает у него, а значит, вероятно, и у самой Дарэм слишком много сил, предпочел «замолчать», углубившись в собственные, весьма мрачные размышления. Прислонившись затылком к резному изголовью формально принадлежащей ему кровати, так и не выпустивший руки женщины фон Кролок, устремил рассеянный взгляд на почерневшую от времени бронзовую ручку входной двери.

Если Нази ошиблась в своих предположениях и к следующему вечеру не сумеет вернуться в собственную физическую оболочку — у них, пожалуй, действительно серьезные проблемы. А возможно, напротив, такой исход мог бы с легкостью избавить от этих проблем их обоих.

Останься Нази на тропах, и все стало бы гораздо легче — отсутствие предсказуемости без сомнения притягивало, будоражило кровь, увлекало. И становилось причиной непредсказуемости его собственных реакций, от которой Кролок уже порядком успел отвыкнуть. И которой не слишком хотел. Так легко было бы «сломать» Дарэм, превратив в подобие прочих людей, коих побывало в этом замке немало — привычное, стабильное, понятное, легкое в обращении… Вот только сломанной Дарэм была Кролоку не нужна. А «целой» — угрожала его тщательно выверенному внутреннему балансу.

Если бы Нази со своим безрассудным благородством не была столь поспешна в своем решении, если бы сам граф лучше подготовился к возможному обороту дела, не позволив ей «заразить» себя этой поспешностью… Бессмысленные, беспомощные рассуждения, никуда не ведущие и порожденные осознанием того, что он, Кролок, с недостойной его опыта беспечностью загнал себя в ловушку. Одна часть графа отчаянно желала, чтобы Дарэм исчезла, оставив его в состоянии давно изведанного душевного спокойствия, вторая — так же отчаянно боялась, что желание первой исполнится.

Нынешней ночью для графа стала очевидной еще одна тревожная истина: та самая, в которой женщина не посчитала нужным признаваться — в слепом стремлении уничтожить своего «создателя» Нази Дарэм рисковала уничтожить саму себя.

Время медленно утекало, приближая рассвет, размеренно и гулко тикали часы на каминной полке — неумолимо вращались черные копья стрелок, точно так же, как и сам фон Кролок, вынужденные идти по кругу, вырваться из которого самостоятельно уже не могли.

— Сколь много страсти таит ваша ненависть, почтенная фрау Дарэм, — оторвав взгляд от тускло-серого предрассветного сияния, призрак которого лишь угадывался между горными вершинами, с кривой усмешкой посетовал граф, обращаясь к своей бездыханной собеседнице, и с горечью добавил: — И сколь много ненависти в вашей страсти. Что ж… Герберт!

— Ну и до чего ты додумался? — молодой человек, появившийся ровно секунду спустя после зова старшего фон Кролока, полувопросительно, полуудивленно окинул взглядом представшее перед ним зрелище, показавшееся виконту довольно странным. Его отец полулежал на кровати справа от тела фрау Дарэм, и вид у него был какой-то на редкость отрешенный, словно мысли его все еще блуждали где-то в сферах, Герберту недоступных. Младший фон Кролок таких настроений графа терпеть не мог, поскольку, как правило, за этой молчаливой задумчивостью, больше похожей на оцепенение, не следовало ровным счетом ничего хорошего.

— У меня есть к тебе очень личная просьба, — твердо проговорил Кролок, через комнату глядя своему наследнику прямо в глаза. — Это тот редкий случай, когда я прошу тебя просто довериться и сделать, как я скажу, не задавая лишних вопросов.

— Начало твоей речи мне уже не нравится, — хмурясь, признался Герберт, в ответ получив лишь едва заметную улыбку графа. Отец и впрямь редко обращался к нему с просьбами, еще со времен его ученичества больше привыкнув раздавать распоряжения, а уж личных просьб виконт и вовсе мог припомнить лишь пару за все время их знакомства.

— Уверяю, продолжение будет не столь кошмарным, как рисует твое воображение, — заметил фон Кролок. — Полагаю, оно тебе даже некоторым образом понравится. Я всего лишь предлагаю тебе еще раз выйти на прогулку.

* * *

Возвращение в мир, принадлежащий живым, на этот раз далось Дарэм сложнее обычного, словно она продиралась сквозь постоянно цепляющийся за одежду колючий кустарник, затрудняющий каждый ее шаг на пути к цели. И поскольку время на изнанке всегда текло совершенно иначе — а точнее, темные ее глубины не были подвластны шагу часов в принципе — распахнув, наконец, глаза, Нази не имела ни малейшего представления, который час или, если уж на то пошло, который день. А возможно — который год. По крайней мере, она нисколько не удивилась бы, если бы выяснилось, что с момента ее весьма нелепого падения за грань в реальном мире прошло гораздо больше суток, ибо даже для живых двадцатиминутное пребывание на тропах превращалось в личную застывшую бесконечность. Что уж говорить о немертвых.

Привычным, выверенным по силе жестом сдвинув в сторону крышку саркофага, Нази села, подстраивая зрение к царящей в склепе Кролоков темноте, а заодно и чутко прислушиваясь к окружающей ее действительности.

Огромное каменное строение, как и всегда, жило своей собственной жизнью — где-то заскрипела раскачиваемая сквозняком дверь, тихо позвякивали хрустальные подвески дремлющей под потолком бального зала люстры, которая, как и кладбищенские вампиры, «оживала» только в ночь зимнего солнцестояния, в библиотеке огонь с треском пожирал дрова... Деловито зашуршала мешками нацелившаяся на куколевские запасы крупы мышь, и Дарэм мельком подумала, что мерзавку стоит изловить, покуда она не нашла себе достойную компанию и не расплодилась. Мышь в замке завелась уже при Нази. Неизвестно было, откуда она явилась посреди зимы, зато отсутствие конкуренции при наличии мешка с зерном явно стало для нее поводом задержаться в столь гостеприимном месте. Страдал от ее присутствия один только Куколь, чей провиант вот уже неделю подвергался разбойничьим набегам, однако сам горбун противопоставить хвостатой ренегатке мог только мышеловку, на которую и без того не обделенное разносолами животное, разумеется, плевать хотело, а попросить помощи у хозяев слуга стеснялся, и Дарэм не могла его за это винить. Представив себе реакцию графа или виконта на предложение выслеживать в замке мышь, а заодно и вообразив, как именно выглядела бы подобная охота в исполнении высших вампиров, Нази тихо фыркнула себе под нос, твердо решив прийти Куколю на помощь нынче же ночью, и наконец, огляделась внимательнее.

При ближайшем рассмотрении выяснилось, что в догадках своих Нази оказалась права — она и впрямь пришла в себя в неурочное время, поскольку гроб, принадлежащий Герберту, был вопиюще пуст, сияя из-под небрежно перекошенной крышки пижонским золотистым бархатом внутренней отделки. «Застилать постель» виконт, как уже успела заметить Дарэм, вообще не трудился, да и в целом, в пику аккуратному до тошноты отцу, склонен был превращать пространство вокруг себя в бардак, который сам он упрямо продолжал называть «творческим беспорядком». Отвернувшись от обиталища младшего фон Кролока, находящегося справа от нее, Нази обратила взгляд на саркофаг старшего, который, довершая иллюзию того, что даже «спать» она ложится под конвоем, располагался слева.

Несколько мгновений Дарэм потребовалось для того, чтобы сообразить — крышка графского вместилища плотно закрыта, и это означало, что владелец все еще внутри. Если бы сердце Нази билось, оно бы в этот момент точно пропустило пару ударов от волнения.

Бесшумно соскочив на пол и ни на секунду не переставая прислушиваться к малейшим колыханиям пространства, Дарэм в один мягкий прыжок подскочила к гробу и бесцеремонно заглянула внутрь, чего не делала с самого первого, еще прижизненного визита в вампирскую усыпальницу. Благо теперь обливаться потом, чтобы хоть на несколько дюймов сместить тяжелейшую каменную крышку, Нази не приходилось.

На фоне багряно-алого шелка обивки старший фон Кролок выглядел еще более бледным, чем обычно, и вид его, как и в прошлый раз, показался Дарэм удивительно умиротворенным, каким почти никогда не бывал в бодрствующем состоянии. Должно быть, оттого, что дух графа, способный подавлять окружающих даже на расстоянии, сейчас пребывал слишком далеко от его тела.

Надолго ли — вот в чем вопрос.

Зазор между пробуждением Герберта и пробуждением его отца в среднем составлял двадцать минут. Возможно, чуть меньше, а возможно — чуть больше. Сколько из них уже прошло? А точнее, сколько их у Дарэм еще осталось? Как ни прислушивалась Нази, она так и не смогла уловить каких-либо свидетельств пребывания виконта, из всех признаков жизни или ее подобия отчетливо слыша только вздохи и шарканье ног Куколя где-то наверху, да цокот зубов приснопамятной мыши, отчаянно набивающей пузо.

— Герберт? — тихо позвала Нази, чувствуя, как от напряжения у нее начинают мелко подрагивать руки. Младший фон Кролок, не желая экспериментировать с силой ментального зова в исполнении Дарэм до того момента, пока зов этот не будет давать стабильного и безболезненного для его персоны результата, по-прежнему всегда был настроен на женщину акустически, так что, в случае, если виконт был где-то в замке, он непременно откликнулся бы или хоть как-то обозначил свое присутствие — однако ничего подобного не произошло.

Лихорадочное, горячечное волнение схлынуло с Нази так же быстро, как и появилось, оставив после себя спокойствие, какое не раз накатывало на нее во время особенно сложных и опасных операций, когда сомневаться, равно как и отступать, становилось попросту поздно.

«Есть время для размышлений, — глядя своей молодой супруге в лицо обсидианово-черными глазами, говорил Винсент Дарэм. — А есть время для действий, и очень важно никогда не путать их между собой».

Нази вновь посмотрела на гроб. Похоже, столь нужное ей время для действий на самом деле пришло, и никто не знал, как скоро этот момент будет упущен. Второго подобного шанса у нее может не быть.

Огонь — второе средство упокоения вампиров — Нази отмела в самом начале, посчитав для ее целей непригодным. Поверхностные ожоги даже девяноста процентов тела вампир способен был залечить с помощью посмертной регенерации, и при сожжении следовало убедиться, что труп немертвого прогорел полностью, исключив малейший шанс на восстановление. Учитывая, что вампиры, как и люди, были довольно «сырыми», процесс кремации являлся занятием небыстрым и хлопотным. Опираясь на собственные знания по этому вопросу, Дарэм могла сказать, что на сожжение носферату графского роста и комплекции до «удовлетворительного» состояния ей потребовалось бы порядка четырех часов, и около тридцати килограмм дров в придачу. Да и то, если тело предварительно расчленить.

Так что в распоряжении Нази оставалось только старое доброе обезглавливание — куда более быстрое и безотказное.

Топор из оружейной галереи третьего этажа Дарэм удалось незаметно вынести почти пять недель тому назад, когда пристальное внимание к ней немертвых еще не приобрело настолько всеобъемлющих масштабов, и она, пускай не слишком надолго, но все же иногда была предоставлена сама себе. Нази боялась, что пропажа все-таки будет обнаружена, однако хозяева дома в оружейную заглядывали крайне редко. И все же, шаря рукой в погребальной нише у самой дальней стены склепа, Дарэм на мгновение испугалась, что небольшого, чуть потускневшего от времени, но еще довольно острого боевого топорика, примеченного ею еще в прошлый раз, там не окажется. Впрочем, теперь в ее силах оторвать голову и безо всякого оружия. Тревога оказалась напрасной — топор по-прежнему был там, где Нази его оставила, завернутый в отрез темной ткани, и его рукоять легко легла в ладонь, такую же холодную, как и отполированное временем дерево.

Вернувшись к саркофагу, Нази, уже не церемонясь, спихнула крышку на пол, прикидывая, хватит ли ширины гроба, дабы нанести удар — по всему выходило, что должно было хватить.

Тело графа сохраняло все ту же мертвую неподвижность, и не было ни малейшего признака того, что он намерен с минуты на минуту очнуться — как всегда, с трудом. Должно быть, для него выход с изнанки был чем-то сродни нынешнему пробуждению самой Дарэм, которая на этот раз провела за гранью гораздо дольше положенного, так что тропы отпускали ее неохотно. А старший фон Кролок, в отличие от нее, суммарно провел там более девяноста лет своей «нежизни». Девяносто лет полного и беспросветного одиночества.

Искушение остаться там, за гранью, было сильно, однако у нее оставалось дело, не завершив которое, Нази просто не могла спокойно погрузиться во мрак. И это дело она вот-вот должна была закончить.

Сначала Кролок. Затем те, что на кладбище — с ее возможностями могильные плиты стали преградой откровенно смехотворной. А Герберт… что ж, Нази не сомневалась, что Герберт отыщет ее сам еще до наступления рассвета.

Тишина в замке царила полнейшая, даже мышь — и та притихла, насытившись.

Глубоко вздохнув, Дарэм слегка отвела руку назад — сильного замаха ей и не требовалось — и… замерла.

Слишком просто.

Опыт и чутье подсказывали Нази, что в случаях, когда крайне сложная операция протекала излишне гладко и безобидно, это могло значить лишь одно — ловушку. А учитывая, что речь сейчас шла о существе с более чем трехсотлетним опытом…

— Ты ведь не мог не предусмотреть такого, верно? — напряженно вглядываясь в безмятежное лицо старшего фон Кролока, сквозь зубы процедила Дарэм. — Так много «удачных» совпадений… Нет, ты слишком умный сукин сын, чтобы так попасться.

Разум Нази лихорадочно работал, пытаясь определить, в чем именно кроется подвох, и она буквально кожей чувствовала, как безвозвратно утекают в прошлое отпущенные ей секунды.

Каков бы ни был расчет графа, это — шанс, получить который она стремилась столько времени. Шанс довести до конца то, что должно было случиться восемь недель назад, когда еще смертная Нази Дарэм стояла на этом самом месте, сжимая в руках истекающую воском свечу, и размышляла о том, что существо, лежащее в гробу, по какой-то неясной причине спасло ей жизнь. Спасло, чтобы потом не просто отобрать — превратить в существование, сделав Дарэм подобием его самого. Подобием, навсегда застрявшим между двумя мирами, лишенным даже шанса на упокоение, обреченным убивать или превратиться в очередного туманника, бездумно дрейфующего в бесконечной темноте.

«Они могут выглядеть как люди, говорить как люди, копировать их поведение и эмоции до мельчайших деталей, — учил ее Винсент. — Но все это — не более, чем иллюзия. Никаких колебаний, никаких компромиссов, никаких диалогов. Только немедленное уничтожение».

«Не испытывать жалости, не вглядываться слишком внимательно, не позволять себе мыслей о том, что чувствует твой враг, — мелодичный голос фон Кролока звучал спокойно, и в серых глазах, обращенных к ней, Нази видела понимание, доступное лишь тому, кто слишком хорошо знаком с печальной необходимостью подобного подхода. — Не думать о том, что у него, как и у тебя, наверняка есть возлюбленная или возлюбленный, дети, дом. О том, что он такой же, как ты. Так учат солдат на войне, Нази, и в сущности, не имеет значения, о войске идет речь или о конкретном противнике».

Как легко сгорать от ненависти и строить планы, прикрываясь технической невозможностью их осуществления, силой и умом врага, непреодолимыми обстоятельствами… Но вот он, враг. Прямо перед ней — полностью беззащитный, уязвимый, безоружный, отделенный от окончательной смерти лишь ее приговором. Осталась самая малость — вспомнить все, чему ее учили, и завершить начатое, поскольку это было единственно верным решением, которое Дарэм могла принять ради блага людей, чьи жизни когда-то поклялась защищать, не важно, в родном ее мире или в каком-нибудь другом. Она уже ошиблась один раз, позволив себе пойти на поводу у искусно созданной иллюзии и поплатившись за это не только своей жизнью, но и жизнями семерых людей, ставших ее жертвами. Однако у Нази еще была возможность исправить собственную глупость.

«Только немедленное уничтожение, — мысленно повторила она слова покойного мужа, до боли впиваясь пальцами в холодную рукоять топора, усилием воли заставляя себя не закрывать глаза. — И никаких компромиссов».

* * *

Небольшое горное озерцо почти целиком было покрыто снегом, из-под которого кое-где проглядывал идеально гладкий лед, в предрассветных сумерках похожий на черное вулканическое стекло. Слипшиеся снежинки лениво сыпались со свинцово-серого неба, куда больше напоминая выпотрошенный из подушки куриный пух, нежели замерзшую воду. Они оседали на волосах и одежде Дарэм, которая устроилась на небольшом обломке скалы возле самой береговой кромки, так что ей время от времени приходилось лениво стряхивать их с себя, дабы окончательно не превратиться в сугроб. Тучи висели настолько низко, что макушки горных пиков исчезали в них, как в тумане, и казалось, будто рассвета сегодня не будет. Однако Нази прекрасно знала, что солнце уже готовится к своему триумфальному возвращению на небосклон, нисколько не заботясь о том, что творится здесь, внизу, поближе к земле. Тишина стояла всеобъемлющая и какая-то ватная, какая бывает только во время сильных и безветренных снегопадов, когда даже человеческий слух способен уловить шорох сталкивающихся в неподвижном воздухе снежных хлопьев.

— Намереваешься здесь?... Хм, я бы употребил слово «заночевать», однако оно бессовестно погрешило бы против истины, что, впрочем, нисколько не меняет сути вопроса.

Шагов за спиной Дарэм так и не услышала — ее незваный собеседник при желании ухитрялся двигаться абсолютно бесшумно даже по скрипучему снегу. Отвечать не хотелось, да и разговаривать, если уж на то пошло, тоже — тишина была гораздо приятнее, не требуя от Нази ничего, кроме молчания, поэтому женщина просто пожала плечами.

— Не самый разумный выбор, хотя, признаю, вид отсюда и впрямь неплох. Но все же, с моей точки зрения, не настолько, чтобы созерцать его на протяжении почти тринадцати часов,, — непринужденно заметил остановившийся прямо за спиной Дарэм граф, поверх головы женщины разглядывая деревья на дальней стороне озера, и добавил: — Пойдем домой, Нази. Здесь абсолютно не на что смотреть.

— Вы знали? — вместо ответа тихо спросила женщина, задумчиво водя пальцем по тусклому лезвию лежащего у нее на коленях топора.

— О чем именно? — уточнил фон Кролок. — О твоих намерениях? Скажем так, я о них догадывался. Подобные умонастроения, равно как и подобные чувства, довольно трудно скрыть, хотя ты весьма в этом преуспела. Однако, как я уже говорил, я хорошо знаю людей, фрау Дарэм. Порой гораздо лучше, чем мне бы хотелось. К тому же мы с вами зачастую мыслим весьма схожим образом.

— Вот только вам хватило потрохов довести дело до конца, — сказала Нази, и в ее высоком, чуть скрипучем голосе граф отчетливо услышал обреченность и отвращение. — В отличие от меня.

— Не мне упрекать тебя в слабости, — сказал он, сверху вниз глядя на темные, чуть вьющиеся волосы Дарэм, в которых запутались снежинки.

— Еще бы… — из горла женщины вырвался хриплый смешок. — Это полностью в ваших интересах, Ваше Сиятельство, так что вам радоваться впору, какие уж тут упреки?

— Дело отнюдь не в интересах, Нази, — граф негромко вздохнул, и на берегу озера воцарилась тишина.

— Так какой же, все-таки, был план? — спустя почти десять минут спросила Дарэм. — Вы сами сказали, что знали все наперед, а значит, наверняка подстраховались. Отправили Герберта в засаду или придумали что-то более изощренное? Я перебрала уже массу версий, но так и не смогла понять, что, согласно вашим расчетам, должно было произойти?

— Это зависело только от тебя, — просто сказал граф, и Нази, наконец, запрокинула голову, неверящим взглядом уставившись ему в лицо. — Не было никакого плана. Разве что Герберта я действительно отослал намеренно. Я был почти уверен, что, невзирая на правила Ордена, которым ты даже теперь еще пытаешься следовать, и которые не предполагают исключений в вопросе уничтожения нежити, именно необходимость упокоения Герберта сдерживала тебя несколько недель. Однако недавние события показали, что вы, фрау Дарэм, приблизились к решимости свести со мной счеты слишком близко, чтобы я посмел и дальше манкировать безопасностью моего сына. Я очень рассчитываю, что ты никогда не скажешь ему правды, Нази. Во-первых, потому что мне пришлось приложить слишком много усилий, дабы убедить его, что я полностью контролирую ситуацию, и в его отсутствие мне ровным счетом ничего не угрожает. Не хотелось бы его разуверять. А во-вторых, видишь ли, Герберт и впрямь питает ко мне очень сильную и весьма трогательную привязанность, так что, боюсь, сам факт покушения на мою «жизнь» всерьез может испортить ваши дальнейшие отношения. Поэтому я искренне надеюсь, что ты не станешь все усложнять своими откровениями.

— Вы хотите сказать, что, если бы я сделала иной выбор… — медленно произнесла Дарэм, которая вторую половину рассуждений Их Сиятельства невежливо пропустила мимо ушей, целиком сосредоточившись на первой.

— … то, очевидно, я не стоял бы сейчас здесь, в снегу, за восемь миль от собственного замка, — спокойно закончил за нее тот.

— И вы считаете, будто я поверю, что вы сознательно дали мне возможность вас по-настоящему умертвить? — Нази скривилась. Граф слишком трепетно был привязан к своему существованию, чтобы сказанное им даже в теории могло быть правдой.

— Я всего лишь ответил на твой вопрос, — фон Кролок едва заметно пожал плечами. — У каждого из нас в свое время был выбор, фрау Дарэм. Я сделал свой на балу, когда твоя дальнейшая судьба зависела только от меня. Ты же сделала свой сегодня в полностью аналогичной ситуации и, согласись, это в некотором роде справедливо. Решение за решение, если можно так выразиться, — граф прищурился, глядя куда-то вдаль. — К тому же, представим на мгновение, что ты действительно оказалась полностью готова со мной покончить не только мысленно, но и на деле. Представим, что план у меня все же был, и я каким-то образом «пережил» сегодняшнюю ночь. Что дальше, Нази? Думаю, не ошибусь, если скажу — подобные решения, как правило, принимаются один раз, так что, помешай я первому покушению, следом за ним непременно последовало бы еще одно, и еще одно… Немного зная твое упорство, драгоценная моя фрау, могу лишь предречь, что вы сражались бы до результата. А это значит, что дабы продолжить свое существование, я, согласно логике, вынужден был бы прервать ваше, — фон Кролок опустил взгляд на продолжавшую пристально рассматривать его Дарэм и негромко проговорил: — Как я уже заметил ранее, Нази, дело отнюдь не в моих интересах. Я не могу обвинить тебя в слабости потому, что она, увы, слишком хорошо знакома и мне. Разница между нами лишь в том, что мне не потребовалось стоять над твоим телом с топором в руках, чтобы признаться себе, что убить тебя я не смогу. Однако существовала вероятность, что разорвать сей «порочный круг» окажется под силу тебе. Признаться, я уже порядком успел позабыть, что такое рисковать по-настоящему и, должен сказать — весьма будоражащие ощущения, которые я, пожалуй, предпочел бы впредь не испытывать. Все же верной гарантии, что, столкнувшись с настоящей возможностью меня упокоить, ты пересмотришь свой вердикт, у меня не было, хотя определенные надежды все-таки имелись, не скрою.

Дарэм предпочла промолчать, сквозь пелену опустившейся на нее сразу после позорного — уже второго в ее практике — бегства из склепа апатии ощутив нечто, похожее на тягостную неловкость. Тон у фон Кролока был спокойный и даже как будто бы сочувственный, словно то, что Нази и впрямь могла его прикончить, равно как и будущие возможные попытки женщины сделать это, не слишком-то его тревожили. Впрочем, они оба прекрасно понимали, что новой попытки действительно не последует. Граф был абсолютно прав — такие решения принимались один раз. Рубикон был перейден, и дым от сожженных мостов хинной горечью першил у Дарэм в горле. Сидя на ледяном камне, она медленно остывала, и черное, уродливое пепелище, по которому еще несколько часов назад плясало жгучее пламя поддерживающей ее ненависти, медленно покрывалось снегом, так же, как темная гладь озера, промерзшего до самого дна.

— Помнится, с фрау Борос вы не церемонились, — вновь отворачиваясь к лесу, заметила она, просто для того, чтобы хоть что-нибудь сказать.

— Вероятнее всего, потому, что моя ненависть к ней не имела ничего общего с твоими эмоциональными порывами, и я весьма искренне, на протяжении долгих восьми лет желал ей смерти, — откликнулся фон Кролок. — Кристина была жестокой, взбалмошной, капризной стервой, да простится мне подобная характеристика в отношении дамы. Она, как и прочие вампиры, населявшие замок прежде, не видела ничего предосудительного в убийствах из прихоти или ради развлечения, потакая любым своим желаниям.

— Вы говорите так, словно вы, я или Герберт в сути своей представляем что-то иное, — глухо проговорила Нази. — Все мы здесь убийцы, а уж получаем мы от этого удовольствие или нет, вопрос десятый.

— С этим я, пожалуй, спорить не стану, — сказал граф. — И все же разница существует. Мы несомненно, убийцы, Нази. Однако, признай, ничуть не более жестокие и кровожадные, чем сами смертные. А может статься, что и менее. Люди во все века истребляли друг друга десятками, сотнями, тысячами, и зачастую по причинам, весьма далеким от веских. Убивают за деньги, за власть, за положение в обществе, убивают на не ими развязанных войнах, ради интересов тех, кого никогда не видели, убивают за идеи и даже во имя Бога, завещавшего жить в любви и мире. Убивают из ревности, из зависти или просто ради забавы. В то время, как мы убиваем лишь для того, чтобы утолить свой голод, или ради защиты, что роднит нас скорее со зверями, чем с людьми, и я, признаться, в данном случае рад подобному сходству. Что же касается Кристины и ей подобных… говоря о «нас», я говорю исключительно о себе, о тебе и о моем сыне, поскольку мне, признаться, чужд пресловутый «видовой патриотизм». Все носферату так же отличаются друг от друга, как и люди, а посему, будучи вампиром, отвечать за всех немертвых разом было бы столь же смехотворно, как, будучи смертным, отвечать за все человечество, не находишь? Куда разумнее, полагаю, ограничивать сферу ответственности самим собой и теми, кто находится под твоим покровительством. Однако, Нази, вернуться к этому вопросу мы можем позднее, если тебе будет угодно. Я не стал мешать твоему уединению, полагая, что тебе есть над чем поразмыслить, но сейчас нам и впрямь пора.

Дарэм хотела было возразить, заметив, что до рассвета, по ее прикидкам, оставалось еще около сорока минут, а затем подумала, что это по большому счету бессмысленно. Как, впрочем, и все остальное. Поднявшись, наконец, со своего места, она повернулась к графу, который с невозмутимым видом, слегка наклонившись, взял из ее рук злосчастный топор, словно тот был не более, чем ношей, которую воспитанной леди не пристало носить самостоятельно.

— Думаю, отныне я вполне могу считать его чем-то наподобие памятного подарка, — едва заметно усмехнувшись, сказал он, после чего свободной рукой аккуратно смахнул с волос собеседницы покрывший ее голову снег.

— И насколько вы были уверены в том, что у меня не получится? — про себя отметив этот тошнотворно собственнический жест, мрачно поинтересовалась у него Дарэм.

— Хм… — положивший ладонь на ее острое плечо фон Кролок на мгновение задумался или, вероятнее всего, сделал вид, будто задумался: — Говори мы о ком-то другом, я бы сказал, что восемь с половиной к полутора, однако в вашем случае, драгоценная моя фрау — семь против трех.

С этими словами граф шагнул прямиком в холл собственного замка, увлекая следом свою так и не состоявшуюся убийцу. В последнем своем заявлении он немного лукавил — если бы речь шла об игре в так называемую «русскую рулетку», о которой граф был немало наслышан, в доставшемся ему револьвере пуль было бы ровно столько же, сколько пустых гнезд.

1) Николай Кузанский — один из крупнейших немецких мыслителей XV века, философ, теолог, учёный-энциклопедист, математик, церковно-политический деятель ну и кардинал еще, до кучи.

Уильям Гарвей — видный английский медик, заложивший основы таких наук, как физиология и эмбриология.

Роберт Бойль — натурфилософ, физик, химик и богослов англо-ирландского происхождения.

Вернуться к тексту