Фазы неизбежности (гет)

Один из главных постулатов Ордена гласил, что жизнь каждого некроманта является достоянием общества, а посему эту жизнь необходимо тщательно беречь, расходуя исключительно «по делу». Так что употреблять алкоголь, наркотические смеси, курить и предаваться прочим невинным человеческим страстям, способным раньше срока подорвать здоровье, «мерзким некромансерам» было запрещено уставом. Что, впрочем, не мешало многим из знакомых Дарэм заниматься всем вышеперечисленным за спиной руководства.

И, если от пары шумных попоек или выкуренной трубки особенной беды ждать не стоило, то вот с наркотическими смесями действительно можно было попасть в изрядные неприятности. Во многом потому что эти самые смеси входили в рабочий набор каждого практикующего некроманта в виде так называемых «боевых эликсиров», которые полагалось применять только в совсем уж безвыходных ситуациях. Изготавливаемые в лабораториях Ордена составы способны были на время увеличивать скорость реакций, обострять чувства, истончать грань между реальностью и изнанкой, облегчая забор силы и почти на уровень «вздергивая» действенность налагаемых печатей. А еще при злоупотреблении боевые эликсиры вызывали бешеное привыкание — ощущение мнимого могущества, которое они дарили, превращалось в настоятельную потребность, некроманту начинало казаться, что без стимуляторов он просто не сможет работать, а, если уж привычка успевала слишком укорениться, дело могло дойти до настоящего абстинентного синдрома.

Впрочем, совсем уж критические случаи подобного рода в рядах Ордена были редкостью — как правило, оступившихся коллег вовремя отправляли на лечение, где им приходилось отнюдь не сладко. И теперь, вспоминая серые, измученные лица, искусанные губы, дерганные жесты и внезапные перепады настроения братьев по оружию, мучительно отвыкающих от пагубного влияния эликсиров, Нази сама отчетливо напоминала себе жертву цеховой алхимии.

На ощупь собирая волосы в пучок на затылке, Дарэм бросила косой взгляд в угол, где чернело деревянным «задником» огромное зеркало, еще несколько ночей назад отвернутое самой Нази к стене — слишком сильна была привычка машинально, бездумно пользоваться его услугами. И слишком больно было всякий раз натыкаться взглядом на отражающуюся в глади полированного стекла пустоту, явственно свидетельствующую о том, что Нази Дарэм больше нет.

«Я все еще здесь, — в очередной раз напомнила она себе, застегивая ряд мелких перламутровых пуговиц на платье и твердо добавила: — Я справлюсь».

Подойдя к дверям своей комнаты, Нази потянулась было, чтобы открыть ее, но в последний момент передумала и громко сказала:

— Герберт, передай Куколю, что я иду в библиотеку, так что на третий этаж часов до пяти ему вход заказан.

Некоторое время ничего не происходило, а затем дверь со стуком распахнулась, и в образовавшуюся щель просунулась голова виконта фон Кролока, на лице которого было написано выражение раздраженной досады.

— Скажи-ка мне, Дарэм, — сразу на повышенных тонах начал он и, вдвинувшись в комнату целиком, скрестил руки на груди, — у тебя нет впечатления, будто бы я оброс перьями? Или, положим, мой нос неожиданно не стал походить на клюв?

— Нос, как нос, — Нази, уже понимая, к чему идет дело, только пожала плечами. — Разве что длинноват немного.

— Ты, во-первых, прежде чем о моем отзываться, на свой бы посмотрела, — Герберт фыркнул. — А во-вторых, раз уж мы выяснили, что на птицу я не слишком похож, какого черта ты из меня делаешь почтового голубя?! Сама ему говори, что хочешь, а я тебе не посыльный!

— Я понятия не имею, где он сейчас, и через этажи мне до него все равно не докричаться, — обогнув младшего фон Кролока, Нази подхватила со стола молескин со своими заметками. — Вот ведь забавно, а? Похоже, мне благополучие Куколя дороже, чем его хозяевам. А ведь он вам верой и правдой служит уже… сколько там?

— Двадцать три года, — откликнулся виконт и все еще недовольно добавил: — Если бы ваше святейшество дало себе труд прислушаться, оно бы знало, что Куколь сейчас в конюшне, и я туда ради твоих прихотей идти не собираюсь. Терпеть не могу лошадиных истерик. Когда ты, наконец, начнешь учиться использовать зов? Ей-Богу, маменька, вы меня со своими просьбами за эти десять дней утомили больше, чем мой отец своим формализмом за десять лет! — юноша закатил глаза и, явно передразнивая саму Нази, проговорил: — Герберт, сходи, Герберт, скажи, Герберт, передай... и я еще считал, что от тебя живой было слишком много хлопот!

— Я тебе не «маменька»! — мгновенно приходя в ярость, рявкнула Нази и, с трудом взяв себя в руки, чуть спокойнее добавила: — А обучение зову в мои планы не входит вовсе, и ты об этом прекрасно знаешь, так что прекрати спрашивать.

Герберт, который с нарочитым ужасом шарахнулся от Дарэм при первом окрике, в защитном жесте выставил перед собой ладони и воскликнул:

— Хорошо, как тебе будет угодно! Только не убивай меня, ужасный некромант — я ведь еще так молод!

— По крайней мере, чувство юмора у тебя точно как у пятилетнего, — огрызнулась женщина и стремительно вышла из комнаты, опасаясь, что дальнейшая беседа с Гербертом обернется очередной сварой.

Контролировать эти вспышки с каждым днем становилось все труднее — они возникали внезапно, точно приступы прогрессирующей болезни, и что станет «спусковым крючком» в следующий раз, предсказать было абсолютно невозможно. Дарэм, по долгу службы, неоднократно приходилось убивать, не только пришедших с изнанки тварей, но и людей, однако ни разу в жизни она не испытывала от этого удовольствия — вынужденная мера, суровая необходимость, неотъемлемая часть работы, которую она когда-то сознательно выбрала для себя сама. Но, когда «оно» накатывало откуда-то из глубины, накрывая Нази с головой, точно вязкая волна раскаленной смолы, желание сломать что-нибудь, разнести вдребезги, а еще лучше — свернуть кому-нибудь шею — становилось очень отчетливым. И это, признаться, пугало Дарэм до черта.

На смену ярости иногда приходила апатия, когда Нази часами сидела, разглядывая ночное небо за окном, и мысли в ее голове текли вяло и медленно, не способные удержаться ни на чем дольше секунды. Но чаще всего бурное раздражение уступало место суетливой тревоге, и Дарэм металась по комнате, не в силах ни сидеть, ни лежать, хватаясь за все подряд и тут же отбрасывая в сторону, чувствуя, как мелкой, отвратительной дрожью трясутся руки, и как в теле, кажется, ноет каждая косточка.

И день не приносил желанного успокоения, вместо замковых стен предлагая в распоряжение Дарэм бескрайнюю черноту зазоров между тропами, выйти на которые было теперь ей не по силам, да и элементарно увидеть места, где они пролегают — тоже. В бытность свою некромантом, путешествуя по тропам, Нази никак не могла отделаться от ощущения направленного на нее из темноты взгляда — оно никогда не исчезало, но с годами стало привычным, как и глухая тишина, как и могильный холодок этого места. Нынче же это ощущение чужого присутствия пропало — теперь Дарэм сама стала глазами, неотступно провожающими взглядом всякого ступившего во владения смерти.

«Я справлюсь», — раз за разом повторяла она себе, точно эта фраза была неким заклинанием, способным волшебным образом придать ей сил. И силы действительно находились. Дарэм щедро черпала их из собственного злого упрямства, точно так же, как делала это после смерти Винсента, вот только, чем дальше, тем меньше становилось этих сил, и тем хуже срабатывали попытки убедить себя, будто все, что от нее требуется — еще немного потерпеть. Где-то в самой глубине души Нази точно знала, что улучшения не последует.

Тем не менее, сдаваться Дарэм не собиралась, и пока что ей худо-бедно удавалось уговорить себя «пережить» еще одну ночь. А потом еще одну.

— Между прочим, тебя уже сколько раз просили, чтобы ты днем не оставалась в спальне, — Нази досадливо цыкнула, осознав, что Герберт увязался следом, с легкой непринужденностью подстроившись под ее быстрые шаги. В некоторых случаях общество младшего фон Кролока, которым нынче начинался и, пожалуй, заканчивался весь круг общения Нази, ей действительно помогало отвлечься, но иногда оно лишь провоцировало желание отпилить виконту его белокурую голову, чтобы навсегда избавиться от его бесконечной болтовни.

— Изыди, упырь, — почти ласково попросила она. — Я в ваши с графом предпочтения не лезу, и вы в мои не суйтесь. Так что, если вам нравится лежать в гробах — ради Бога, а меня более чем устраивает моя кровать.

— Ты хотела сказать, отцовская кровать, — ничуть не обидевшись на «упыря», поправил ее Герберт, которого, как уже успела убедиться Дарэм, вообще крайне сложно было задеть в те дни, когда в планах у него не значилось на кого-нибудь разобидеться.

— Что-то не припомню, чтобы он хоть раз потребовал от меня уступить ему место, — язвительно заметила Нази. — А впрочем, называй, как хочешь, мне все равно.

— И при чем здесь предпочтения, спрашивается? — младший фон Кролок в недоумении покрутил головой. — Думаешь, мне приятно каждый день в склеп спускаться? Но даже я, хоть отец и называет меня крайне легкомысленным и инфантильным, понимаю, что это необходимая мера предосторожности, в то время, как ты, фрау «я-знаю-о-вампирах-больше-тебя», поступаешь откровенно глупо, ставя под угрозу не только себя, но и нас.

На это заявление Нази отвечать и вовсе не стала, поскольку некая неумолимая логика в словах Герберта действительно присутствовала — во время дневного сна вампиры были абсолютно беспомощны и уязвимы, так что предпочитали прятаться в наиболее укромных и защищенных местах, вроде подвалов, погребов, пещер или — чаще всего — гробов. Такое пристрастие к центральному элементу похоронной атрибутики объяснялось не столько вкусовыми предпочтениями немертвых, сколько определенной внешней «естественностью» выбора. В случае визита нежданных гостей мирно лежащий в гробу покойник вызывал куда меньше вопросов, чем, скажем, тот же самый покойник, лежащий где бы то ни было еще.

Разумеется, гостей, тем более незваных, в замке практически никогда не бывало, однако, если учитывать, что единственной защитой вампирского логова в светлое время суток был Куколь, боевые способности которого стремились к абсолютному нулю, такой шаг был, пожалуй, весьма предусмотрительным. Вот только сама Нази при мысли о том, чтобы добровольно улечься в гроб, не испытывала ничего, кроме отчетливого отвращения. В отличие от тяжелых каменных саркофагов старшего и младшего фон Кролоков, кровать хотя бы позволяла Дарэм убеждать себя, что она еще не умерла.

— С каждой ночью ты становишься все несносней, — сокрушенно посетовал Герберт, обращаясь к сводчатому потолку коридора, и, как всегда, резко отбросив в сторону любимейшую из своих личин, которую Нази про себя именовала маской легкомысленного паяца, уже серьезным тоном спросил: — Дарэм, ты ведь понимаешь, что твой юношеский протест затянулся, и долго так продолжаться все равно не может? Мне на тебя уже смотреть страшно.

— Так не смотри, тебя никто не неволит, — толкнув дверь библиотеки, сквозь зубы процедила Нази, истово надеясь, что сегодня ей повезет, и помещение окажется не занятым. Однако, как видно, судьба сегодня была настроена по отношению к Дарэм особенно неблагожелательно, поскольку хозяин этой «обители знаний», а заодно и всего замка в целом, обнаружился за одним из столов возле самого камина. Черные волосы собраны на затылке в безукоризненно аккуратный «хвост», бледные пальцы опирающихся локтями на столешницу рук сцеплены замком под подбородком, и вид, в целом, донельзя невозмутимый.

Нази отчетливо захотелось выругаться, но она усилием воли сдержала этот неблаговидный порыв — со старшим фон Кролоком Дарэм старалась пересекаться как можно реже, поскольку в его присутствии, с недавних пор, находиться ей стало весьма затруднительно. Слишком уж сильно было искушение перейти от абстрактной жажды разрушения к более конкретным действиям, и удерживало Нази лишь осознание того, что против полностью осознавшего себя и реализовавшего свой потенциал трехсотлетнего высшего вампира шансов у нее не больше, чем у молодого стражника, столкнувшегося на темной улице с профессиональным убийцей.

— Отец, спасайся, — с порога посоветовал младший фон Кролок. — Фрау сегодня определенно не в духе.

Взгляд серебристо-серых глаз на мгновение оторвался от книжных страниц, задержавшись сначала на лице довольного своей «шуткой» сына, а затем — на самой Дарэм.

— Доброй ночи, Нази, — ровно сказал граф. — И тебе тоже, Герберт, хоть ты, должен отметить, и ведешь себя просто отвратительно, так что, может статься, не заслуживаешь подобного пожелания. С твоего позволения, я все же рискну и останусь там же, где сейчас. Фрау Дарэм не возражает.

— Доброй ночи. Разумеется, Ваше Сиятельство, — Нази коротко кивнула.

Возражать не было ни малейшего смысла, поскольку этот вопрос уже был решен четыре ночи тому назад, когда Дарэм впервые наткнулась на графа в библиотеке, как и теперь, мирно изучающим какой-то талмуд. В ответ на изъявленное ею неудовольствие от подобной компании граф лишь развел руками и сообщил, что абсолютно не намерен подстраивать свой график под график Нази, так что, в случае каких-либо претензий, «любезная фрау Дарэм» вполне может удалиться — задерживать ее ни в коем случае не станут. Поспорить с законностью этого предложения Нази не смогла бы при всем желании — фон Кролок был в своем праве, к тому же его, в отличие от Дарэм, все полностью устраивало. И именно это злило женщину больше всего.

Впрочем, как выяснилось в тот же вечер, соседство графа оказалось на удивление терпимым, хотя Нази и опасалась, что его присутствие будет всерьез действовать ей на нервы. Фон Кролок мирно занимался своим делом, обращая на Дарэм не больше внимания, чем на окружающую его мебель, и она, к вящему своему удивлению, постепенно успокоилась, полностью сосредоточившись на очередной подборке демонологических трактатов. С тех пор они сталкивались еще дважды, и всякий раз эти встречи проходили в тишине, нарушаемой лишь вежливым приветствием и не менее вежливым прощанием. Вот и теперь граф, дождавшись ее кивка, вновь перевел взгляд на лежащую перед ним книгу, явно намеренный не изменять уже сложившейся традиции и тактично позволить Нази сделать вид, что его здесь нет.

— Ну и что за заумную чушь ты изучаешь на этот раз? — подойдя к столу, Герберт бесцеремонно заглянул в раскрытый почти на середине том.

— Руководство к частной патологии и терапии внутренних болезней. Эта, как ты выражаешься, заумная чушь весьма полезна для понимания процесса функционирования нервной системы человека, и, если бы ты взял на себя труд интересоваться чем-то более серьезным, чем бредни современных мистификаторов или измышления романтиков от науки, подобных нашему знакомому профессору…

Продолжения этой мысли Дарэм так и не услышала, поскольку поспешила скрыться в темных лабиринтах стеллажей, прихватив со стола зажженную свечу.

Ей теперь не нужен был источник света, чтобы видеть в темноте, однако Нази, как и прежде, всюду ходила с лампой. Она могла слышать топот крошечных мышиных лапок в подвале, но, за пару дней научившись контролировать уровень «громкости» окружающего мира, никогда не обостряла слух выше человеческих пределов. Она могла спокойно приподнять угол массивной кровати, чтобы вытащить закатившуюся под нее щетку для волос, но не позволяла себе делать этого, равно как не собиралась обучаться менталистике. И пить человеческую кровь.

Пресловутая вампирская жажда. Дарэм избегала думать о ней и, тем не менее, прекрасно осознавала, что именно в жажде кроются причины всего — приступов гнева, наплывов апатии, тревоги, невозможности усидеть на месте, желания куда-то бежать, сухих спазмов в горле, дрожи в руках и судорог, скручивающих тело в болезненный узел так, что порой женщина по несколько часов проводила, скорчившись на огромной кровати, не в силах подняться и впадая в странное полузабытье. Душа Нази Дарэм не желала крови, но мертвое тело, к которому она отныне была прикована, требовало ее с каждым часом все сильнее.

«Я справлюсь, — в тысячный раз за эти дни повторила себе Дарэм, забираясь на стремянку, чтобы вытащить с полки запланированные к изучению на сегодня книги. — Нужно только потерпеть. Совсем немного».

* * *

— И ты не собираешься вмешаться? — убедившись, что Нази, сознательно не пользовавшаяся вампирским слухом, отошла достаточно далеко, негромко поинтересовался Герберт, падая в кресло напротив отца. — Черствый вы все же человек, папА, позвольте заметить. Ваша и без того мертвая избранница, кажется, всерьез решила сделаться еще мертвее, а вы сидите тут и ухом не ведете, бессовестно сваливая на меня роль парламентера.

Граф в ответ только коротко вздохнул и, отодвинув от себя книгу, по привычке потер пальцем переносицу, на мгновение прикрывая глаза.

— Пока не собираюсь, — сказал он. — Поскольку не думаю, что от моего вмешательства сейчас будет хоть малейшая польза. Для фрау Дарэм я сейчас являюсь едва ли не персонификацией самого вампиризма, с которым она все еще пытается сражаться. Так что любой мой совет, боюсь, будет воспринят ею в штыки, вне зависимости от того, насколько он разумен. Однако, поверь, если ситуация с ее внутренней войной выйдет из-под контроля, я приму соответствующие меры. Должен признать, она прекрасно справляется. Ты, если мне не изменяет память, запросил пощады на третью ночь, и это при том, что пил кровь сразу после инициации.

Уловив едва заметные нотки гордости в тоне отца, Герберт насмешливо фыркнул.

— Ни дать, ни взять Пигмалион, — сказал он. — Да, отец, твоя Галатея, без сомнений, упряма, как стадо горных козлов и высокоморальна, как бенидиктинка! Куда уж мне, ставшему вампиром по собственной воле, до ее успехов, замешанных, между прочим, исключительно на ее глупости. Вот ты, например, знаешь, зачем она ходит в библиотеку, точно на службу?

— Разумеется, знаю, — граф неторопливо кивнул и, уловив совсем рядом частый перестук шагов, тихо добавил: — Каждый сам выбирает причуды себе по вкусу.

Герберт скривился, раздраженно потянув себя за спадающий на бледную щеку длинный локон. С тех пор, как старший фон Кролок обратил Дарэм в вампира, атмосфера в замке царила настолько гнетущая, что сам молодой человек предпочел бы проводить ночи где-нибудь подальше. Однако, несмотря на все сто двенадцать лет, прошедших с той ночи, когда сам он стал немертвым, юноша отчетливо помнил, насколько важно в подобные моменты чужое присутствие рядом. Для Герберта таким, пускай и молчаливым, и до крайности мрачным собеседником в свое время являлся старший фон Кролок, разговоры с которым помогали ему не сойти с ума во время следовавших один за другим мучительных приступов жажды. Для Дарэм же подобным «помощником» поневоле стал сам виконт.

Вот только бессмысленное упрямство Нази, чем дальше, тем больше выводило и так никогда не отличавшегося терпением младшего фон Кролока из себя.

— А я считаю, что это просто смехотворно! — громко сказал он, наблюдая за тем, как Дарэм сгружает на дальний от камина стол несколько очень древних с виду томов. — Нази, я, конечно, рискую тебя удивить, но это не лечится!

Дарэм, сосредоточенно углубившаяся в первые страницы тома, посвященного европейской демонологии семнадцатого века, с потрясающим, с точки зрения графа, упорством сделала вид, что заявления виконта не расслышала. Или, по крайней мере, что обращался молодой человек вовсе не к ней. Фон Кролок и впрямь был прекрасно осведомлен о том, чем ночь за ночью занимается в библиотеке его протеже. С кропотливым упорством цепляющегося за последние свои иллюзии человека Дарэм перелопачивала богатые фонды графа в поисках того, чего в реальности попросту не существовало — способа если не излечиться от вампиризма, то хотя бы вытащить душу обращенного из западни между тропами, дабы она могла упокоиться с миром.

Фон Кролок мог бы сказать Нази, что за двести с лишним лет своего обитания в замке, он прочел все эти книги, часть из которых добыл сам, и ни в одной из них не было ничего, способного помочь. Мог бы сказать, что сам когда-то так же отчаянно искал лекарство от того, что никогда не было болезнью, месяцами не отрываясь от почти выцветших древних страниц, и ни на шаг не приблизился к цели. Однако, глядя на упрямо сомкнутые в тонкую линию губы Нази, он точно знал, что она никогда не поверит ему на слово.

— Оставь ее, Герберт, — спокойно посоветовал он, обращаясь к сыну. — Фрау изволит вести себя неразумно, совершая ровно ту же ошибку, из-за которой в итоге и оказалась здесь. Отнесись к этому с пониманием.

Резкий хлопок книжного переплета за спиной фон Кролока показал, что у способности Нази пропускать не вызывающие у нее одобрения фразы мимо ушей тоже есть пределы.

— Знаете, Ваше Сиятельство, где я видела ваше понимание? — едко осведомилась она, и граф, повернувшись в кресле, устремил на нее долгий, задумчивый, отчасти даже несколько меланхоличный взгляд.

— Могу себе вообразить, Нази, — наконец, сказал он. — Что, впрочем, не отменяет того прискорбного факта, что именно этим ты и занимаешься.

— В списке людей, а также нелюдей, чье мнение я желала бы сейчас услышать, вы, Ваше Сиятельство, занимали бы почетное последнее место, — сухо откликнулась Дарэм и, подхватив со стола несколько книг, добавила: — Пожалуй, именно сегодня я воспользуюсь вашим щедрым предложением и почитаю у себя.

— Как тебе будет угодно, — согласился фон Кролок и, когда дверь библиотеки за спиной женщины захлопнулась, сказал, обращаясь к сыну: — Именно это я имел в виду, когда говорил, что любое мое высказывание сейчас будет подвергнуто критике.

— И это ты называешь критикой? — Герберт коротко рассмеялся. — Отец, а ты не боишься, что она, вдохновившись примером твоей вампирской юности, выждет момент и убьет тебя так же, как ты в свое время не по-джентльменски убил свою «мать», а заодно и кучу ее родственников?

— Не боюсь, — граф вздохнул, глядя на закрытую дверь долгим, рассеянным взглядом и прислушиваясь к торопливым шагам бегущей от нелицеприятной истины Дарэм. — Чтобы убить меня, ей потребуется научиться пользоваться своими силами, причем, учиться ей придется у меня самого. Так что, вместо страха, я, скорее, испытываю надежду на то, что однажды она придет к такому желанию.

* * *

— Отец, проснись! — вопль Герберта больно ударил по ушам, и фон Кролок резко сел, отталкивая в сторону крышку гроба и по привычке судорожно хватаясь рукой за горло. Чем старше были немертвые, тем медленнее после дневной спячки «оживало» их тело, так что отсутствие юноши в склепе было ничуть не удивительно. Удивительно было то, что Герберт не воспользовался ментальной связью. — Пока ты спишь, у тебя жена сбежала!

Фон Кролок некоторое время смотрел прямо перед собой, в то время, как мысли в его голове сменяли друг друга с бешеной скоростью. Имя Марии на краткий миг всплыло из самых глубин памяти, но тут же было отброшено в сторону — Мария уже двести с лишним лет была мертва.

— Позволь уточнить, — медленно проговорил граф, запрокидывая голову к потолку склепа, туда, откуда, с легкостью проникая сквозь толстые слои камня, звучал голос его наследника. — Кто у меня сбежал?

Секунду спустя Герберт, очевидно, решивший прояснить ситуацию лично, взволнованно сверкая глазами, уже стоял перед застегивающим плащ фон Кролоком.

— Нази, кто же еще, — нетерпеливой скороговоркой пояснил он. — А мог себе выбрать нормальную женщину. Но нет, тебе подавай такую, чтобы головной боли от нее было побольше, а проку поменьше! Я ее предупреждал, что нельзя до бесконечности делать вид, будто мы все тут способны питаться эфиром. И ты предупреждал…

Не вслушиваясь дальше в гневные разглагольствования молодого человека и решив оставить без внимания его заявление относительно неожиданно приобретенного семейного статуса фрау Дарэм, граф прикрыл глаза, из трех нитей, связывающих его с сыном, слугой и новообращенной Нази, безошибочно подхватывая ту, что неразрывным ментальным поводком протянулась от него к Дарэм после инициации.

Герберт притих, наблюдая за тем, как его отец, точно компас, медленно поворачивается лицом на северо-восток.

— Куколь? — коротко спросил фон Кролок.

— Цел и невредим, — откликнулся юноша и тут же поинтересовался: — Ну что? Ты ее чувствуешь?

— Разумеется, я ее чувствую, — граф открыл глаза и коротко бросил: — Почти полторы мили. Оставайся здесь, сейчас твоя помощь мне вряд ли потребуется.

Судя по хаотичной и натужной вибрации нити, где-то в глубине души Нази все еще пыталась сопротивляться. Однако, исходя из того, что она пускай медленно, но все же продолжала удаляться от замка, бой складывался далеко не в ее пользу. Подумав, что Куколя стоит поздравить в связи с его воистину невероятной везучестью, граф еще раз прикинул расстояние и шагнул, тут же почти по колено провалившись в снег. Где-то здесь.

Фон Кролок быстро осмотрелся по сторонам, подстраивая зрение под резкий контраст черных древесных стволов с искрящимися отраженным лунным блеском сугробами, и, наконец, чуть позади себя обнаружил их с Гербертом «пропажу». Облаченная в одно только платье Нази Дарэм двигалась странными рывками — то замирала на долю мгновения, покачиваясь из стороны в сторону, то вновь делала несколько быстрых, нечеловечески плавных шагов вперед.

Перекинув крайне мешающий ему на столь пересеченной местности край плаща через руку, граф неторопливо двинулся ей навстречу, внимательно вглядываясь в мертвенно-бледное, уже явно искаженное трансформацией лицо.

— Могу я осведомиться о цели твоей прогулки? — спросил он, когда разделяющее их расстояние сократилось до нескольких футов. Женщина резко, по-птичьи, склонила голову к плечу, и прямо на фон Кролока уставились абсолютно черные глаза, в которых не было даже тени человеческого выражения.

— Убирайся к черту, — хрипло и на пару тонов ниже, чем обычно, сказала Дарэм и сделала попытку обогнуть графа по дуге, однако тот, шагнув в сторону, снова оказался прямо перед ней. — Не твое дело.

— Боюсь, что в этом ты ошибаешься, — фон Кролок покачал головой, — Это именно мое дело, и я не могу позволить тебе навестить деревню. Впоследствии, уверен, ты крайне пожалеешь о содеянном, поскольку на одной жертве остановиться сейчас не сможешь. Пойдем домой, и я сам приведу тебе подходящего человека, даю слово.

В ответ Нази — а точнее, вампирша, поскольку называть стоящую перед ним женщину этим именем фон Кролок категорически не желал — отшатнулась от протянутой к ней ладони и оскалилась, точно волчица, обнажая вытянувшиеся на полную длину клыки.

— Надо полагать, это означает «нет», — фон Кролок вздохнул, понимая, что пробиться к агонизирующему сознанию фрау Дарэм при помощи слов ему точно не удастся. Отпускать контроль всегда было пугающе легко, гораздо легче, чем удерживаться на грани трансформации. Голова графа опустилась, он слегка подался вперед, нависая над вампиршей, и точно также хищно выщерился, заставив женщину с коротким хриплым визгом отступить. Не позволяя себе окончательно утратить власть над собой, фон Кролок сосредоточился и резко хлестнул по нити ментальной связи. — Мне действительно жаль, что приходится поступать с тобой подобным образом. Я позволил себе питать некие смутные надежды на твое благоразумие и не желал прибегать к насилию в вопросах питания, однако твое упрямство, к сожалению, все же оказалось куда сильнее голоса здравого смысла.

С каждым новым произнесенным словом граф делал шаг вперед, продолжая ментальную атаку и не отрывая взгляда от черных, лихорадочно сверкающих глаз женщины, которая пятилась от него, не в силах разорвать зрительный контакт самостоятельно.

«Я сильнее тебя. Я старше тебя. Ты сделаешь то, что я велю».

В каждом цивилизованном человеке живет зверь — именно так говорили некоторые мыслители, с трудами которых графу довелось ознакомиться за годы жизни и посмертия. И он с точностью мог сказать, что в самом существовании вампиров эта простая истина находила куда более яркое, возведенное почти в абсолют отражение, заставляющее немертвых прикладывать немалые усилия, чтобы баланс в их случае склонялся на сторону человека.

Напугать, подавить саму мысль о сопротивлении, заставить безоговорочно признать его главенство — сейчас это было единственной целью и единственным выходом для фон Кролока, еще раз напомнившего себе, ради чего он снова и снова наносит удары по ментальной связи, на уровне инстинктов вынуждая женщину покориться.

Нази Дарэм была нужна ему человеком, а не скрывавшимся в каждом из немертвых, подчиненным жажде зверем, который сейчас безраздельно властвовал над ее личностью. Сама Нази справиться с этим зверем сейчас была не в состоянии, так что бороться с ним предстояло фон Кролоку, который точно знал, что хищники понимают лишь один язык — язык силы, не физической, но внутренней.

— Остановись, — потребовал он, не позволяя даже легкой тени неуверенности проскользнуть в собственный голос, и женщина послушно замерла, напряженная, готовая сорваться с места, стоит графу лишь на мгновение отвести взгляд. — Подойди ко мне.

Несколько мучительно долгих секунд она еще колебалась, а затем шагнула вперед, оказавшись, наконец, в пределах досягаемости, чем фон Кролок и поспешил воспользоваться. Схватив вампиршу за тонкое, даже ему показавшееся ледяным запястье, граф шагнул из заснеженного леса прямиком в замковый подвал, который не посещал вот уже около века — с тех самых пор, как Герберт научился контролировать свои приступы настолько, что ему перестали требоваться особые условия содержания.

Мощные каменные стены, крепкие, окованные железом двери, когда-то подвешенные на обычные петли, а теперь намертво вмурованные в кладку металлическими штырями толщиной в руку, затхлый воздух, в котором витал запах сырости — обычный человек имел все шансы задохнуться здесь, однако вынужденные «постояльцы» здешних казематов в кислороде не нуждались. Фон Кролок не думал, что однажды ему придется возвращаться в это место, с которым его не связывали хоть сколько-нибудь теплые воспоминания. Как не думал и о том, что на четвертом столетии существования повторит собственную «глупость», не просто обратив еще одного человека в себе подобного, но и позволив этому человеку стать третьим в округе «неспящим». Совсем недавно он был уверен, что Герберта с его неуемной прытью даже более чем достаточно, чтобы удовлетворить его потребность в компании.

Граф прижал ладонь к чуть влажной, шероховатой каменной кладке, прислушиваясь к происходящему за стеной. Дезориентированная внезапным, еще не вошедшим у нее в привычку перемещением сквозь пространство вампирша некоторое время вела себя тихо, очевидно, собираясь с силами, а затем на дверь один за другим обрушилось несколько мощных ударов, сопровождаемых глухим, яростным рычанием. Женщина металась по комнате, то и дело ударяясь о стены, и фон Кролок точно знал, что сейчас она, ослепленная жаждой, абсолютно не чувствует боли от ломающихся и почти мгновенно срастающихся заново костей.

— Скажи, я тоже вел себя настолько ужасно, когда ты запирал меня здесь? — голос Герберта, прозвучавший прямо за плечом, вырвал графа из задумчивости. Виконт с нарочитой опаской покосился на слегка вибрирующие в пазах монументальные двери и зябко передернулся.

— В сущности, да, — покачал головой граф и, тоже посмотрев на дверь, добавил: — Все потерявшие над собой контроль немертвые ведут себя подобным образом, если попытаться сдерживать их насильно. Путь этот весьма опасен, поскольку порог воли строго индивидуален, как и порог силы. Ты был гораздо выносливее, чем те, кого я пытался обратить до тебя, а она — сильнее тебя. Думаю, во многом дело в образе жизни, который она вела, и в крепости заложенных в ней моральных установок. У тебя никогда не было настоящей внутренней причины сдерживать свои порывы по отношению к смертным, так что сковывали тебя в основном лишь условия нашей сделки. И эти стены. В то время как фрау Дарэм внешних условий требуется гораздо меньше, поскольку она приучена защищать людей, а не убивать их.

— А ты сам когда-нибудь… — Герберт сделал неопределенный витиеватый жест рукой, но фон Кролок прекрасно понял, о чем хочет спросить его наследник.

Граф всегда спокойно делился с сыном подробностями своего посмертного существования, полагая, что его опыт может быть полезен — жесткое «табу» в их беседах лежало только на том отрезке времени, когда фон Кролок еще был жив — так что в ответе отца виконт не сомневался.

— Да, — откликнулся граф. — У меня не было того, что есть у вас с Нази — чужого опыта. Так что нащупывать свой порог мне приходилось методом проб и ошибок. Потребовалось более двух десятков человек, прежде чем я сумел остановиться, потому что держать меня тоже было некому. И, поверь, это отнюдь не то состояние, которое хочется повторять, что является лучшим из возможных мотивов навсегда усвоить урок и питать поменьше иллюзий относительно своего всесилия.

— Так ты поэтому позволил ей довести себя до срыва?! — осененный внезапной догадкой, воскликнул Герберт и, поскольку, на этот вопрос граф не счел нужным отвечать, заметил: — А я-то гадаю, почему ты смотришь, как она себя изводит, и ровным счетом ничего не делаешь! Пока она жива была, ты над ней трясся, как Гарпагон над своим золотом ⁽¹⁾, а тут такое потрясающее равнодушие!

Граф в ответ только скептически хмыкнул, привычно пропустив мимо ушей очередную шпильку. Тема «влюбленности» старшего фон Кролока дала в руки Герберта воистину неиссякаемый, по его собственному мнению, источник для разного рода шуток, однако граф, давно привыкший к сомнительному остроумию своего наследника, на провокации поддаваться категорически не желал, сохраняя спартанское спокойствие. Так что основным полем для гербертовых интеллектуальных игрищ являлось терпение куда менее опытной, а заодно куда более раздражительной Дарэм.

— Я надеялся, что весьма богатые, пускай и умозрительные, познания Нази в области вампиризма все же возьмут верх над ее вполне объяснимыми человеческими эмоциями. Мне не хотелось, чтобы дошло до подобного, и я не испытываю ни тени удовольствия от того, что мне приходится делать. Однако… — пальцы графа снова скользнули по стене, за которой продолжала яростно бесноваться женщина, инициация которой, как отчетливо понимал фон Кролок, была самым легким этапом из всех, что им еще предстояли. Он замолчал и, когда Герберт решил уже, что продолжения не последует, проговорил: — Если бы у тебя был опыт семейной жизни, ты куда лучше понимал бы, что не стоит путать сиюминутное сострадание с заботой о ком бы то ни было. И, поддавшись соблазну сделать лучше здесь и сейчас, порой можно причинить куда больший вред, нежели полезной в перспективе жестокостью.

Произнося эти слова, граф подумал о том, что, пожалуй, Нази действительно была права, говоря о некоем сходстве между ним самим и ее покойным мужем. По крайней мере, в такое понятие, как «подлинная забота» Винсент Дарэм и Винцент фон Кролок определенно вкладывали один и тот же смысл.

— И почему у меня складывается впечатление, будто ты, отец, сейчас пытаешься уговаривать сам себя? — виконт хмыкнул и, когда на дверь обрушился очередной удар, пробормотал: — Не верится, что там, внутри, не разъяренный медведь, а всего лишь Нази, которая тебе до макушки даже в прыжке едва ли достанет.

— Это не Нази, — перебил фон Кролок, поворачиваясь к своему наследнику, и сухим, не терпящим самой мысли о возможных возражениях тоном добавил: — Это то, чем она никогда не станет. По крайней мере, пока я в состоянии за этим проследить. А сейчас я вынужден тебя покинуть — откладывать вопрос с жертвой до завтрашней ночи действительно ни к чему.

* * *

— Я вижу, тебе уже лучше? В таком случае, полагаю, тебе стоит вернуться в свою комнату, перед этим приняв ванну. Я отдал Куколю распоряжение еще четверть часа назад, так что все уже готово.

Ощущение реальности возвращалось медленно, точно Дарэм пыталась выкарабкаться на твердую землю из трясины, которая весьма неохотно разжимала свою хватку вокруг угодившей прямиком в топь жертвы. Чтобы побыстрее прийти в себя, Нази помотала головой, как будто таким образом могла вытряхнуть оттуда липкий, сковывающий мысли морок, где случайными обрывками всплывали и тут же снова погружались на дно смутные образы мелькающих перед глазами бесконечных лестниц, по которым ей не хотелось спускаться, темных древесных стволов на ослепительно белом снегу… и вселяющих неподдельный ужас, абсолютно черных глаз, от которых невозможно отвести взгляда.

Женщина глубоко вздохнула и тут же резко распахнула глаза, которые «подстроились» под окружающий ее мрак настолько быстро, что Дарэм далеко не сразу сообразила — в комнате, где она находится, нет ни одного источника света. Воздух вокруг был буквально пропитан запахом, который Нази никогда бы не спутала ни с одним другим — слишком часто ей доводилось сталкиваться с этим душным, металлическим «ароматом» еще при жизни. Все помещение отчетливо пропахло кровью, и это открытие заставило Дарэм напрячься, судорожно прислушиваясь к собственным ощущениям. Которые на этот раз мирно молчали, не подавая ни малейших признаков жизни и, к сожалению, спрашивать о причинах таких перемен к лучшему не было никакого смысла. Эта причина неподвижно лежала на каменном полу возле ног терпеливо дожидающегося ее ответа старшего фон Кролока, запрокинув к потолку бледное, уже начавшее посмертно заостряться, лицо.

Кровь была повсюду — на ее руках, на платье, на полу… но больше всего ее было на самом трупе.

Дарэм, пошатываясь, сделала несколько шагов и опустилась на колени рядом с телом, молча рассматривая его так, словно старалась запомнить как можно точнее.

— Одиннадцать, — наконец, после продолжительного молчания, сказала она, и этот ровный, абсолютно спокойный тон графу решительно не понравился.

— Что ты имеешь в виду? — поинтересовался он, наблюдая за тем, как выпачканные в крови тонкие пальцы женщины бестрепетно и абсолютно по-прозекторски исследуют тело умершего.

— Ран на теле одиннадцать, — все тем же тоном сообщила Дарэм и, склонившись, заглянула в слепо распахнутые глаза. Неподвижные, словно отлитые из мутного стекла.

«Мужчина, возраст примерно тридцать лет, шатен, глаза карие. Одет в добротную, но простую одежду, которая наиболее популярна среди жителей мастерового квартала относительно крупного города. Отчетливо выраженное огрубление кожного покрова на ладонях обеих рук косвенно подтверждает первоначальное предположение о роде занятий. Телосложение крепкое, состояние здоровья на момент смерти — тоже. Труп обнаружен…»

— Какое сегодня число? — Дарэм протянула руку и осторожно прикрыла мертвецу глаза, как привыкла делать за время работы на Орден.

— Двадцать восьмое, — после паузы медленно откликнулся фон Кролок.

— Полночь уже миновала?

— Через несколько часов рассветет, Нази, — задаваемые Дарэм вопросы вызывали у графа все большие сомнения, побудившие его осторожно потянуться к мыслям женщины, которая его «присутствия» в своем разуме, кажется, и вовсе не заметила.

«…приблизительно между тремя и четырьмя часами ночи. На теле покойного при осмотре зафиксировано одиннадцать открытых ран, в основном на шее и руках. Восемь обычных, проникающих, свойственных для нежити категории «А» подкласса высших вампиров, и три — рваные, более характерные для подкласса — стрыг, либо упырей. Тело обескровлено более чем на семьдесят процентов, трупное окоченение нисходящее, на начальной стадии, признаки посмертной регенерации тканей пока не визуализируются. Предполагаемый период окукливания от десяти до семнадцати часов…»

— Топор мне принеси, — сказала Нази и, поскольку ответа не последовало, нетерпеливо оглянулась на фон Кролока, нахмурив брови. — Ты меня слышишь? Или внезапно обезглавливание при обнаружении жертвы вампира стало пунктом необязательным?

Некоторое время граф раздумывал, не стоит ли отвесить Дарэм пару несильных пощечин, которые порой могли сослужить лучшую службу, нежели любые иные методы психологического воздействия, но, в конечном счете, пришел к выводу, что этого не потребуется.

На память ему уже во второй раз за сегодняшнюю ночь пришел их с Нази долгий и довольно трудный, в первую очередь для самой Дарэм, разговор о причинах ее появления здесь. Именно тогда фон Кролок видел этот замерший, как будто слегка расфокусированный взгляд и слышал эту тихую, почти лишенную эмоций, изобилующую терминологией скороговорку, пускай на этот раз всего лишь мысленную. Кажется, теперь граф с точностью мог сказать, как выглядит подлинная истерика Нази Дарэм — такая же странная, как и вся эта женщина, пришедшая из совершенно иного мира.

«Герберт, полагаю, именно теперь мне нужна помощь. У фрау Дарэм сильнейшее нервное потрясение, и я категорически не хочу оставлять ее без присмотра. Таким образом, перед тобой стоит выбор — вместе с Куколем заняться телом или составить компанию Нази».

«Ты же знаешь, терпеть не могу все эти твои штучки с обезглавливаниями, рытьем могил и прочими физиологическими мерзостями, — капризным тоном отозвался юноша, и фон Кролок готов был дать на отсечение собственную голову, что в эту секунду на холеном, бледном лице виконта появилась брезгливая гримаса. — Нет уж! Забирай Куколя и сами с ним в земле ковыряйтесь, сколько вашей душе угодно».

«Как пожелаешь», — такой вариант графа, пожалуй, полностью устраивал.

— Разумеется, это «обязательный пункт», — обращаясь к Дарэм, терпеливо согласился он и, наклонившись, крепко взял Нази обеими руками за плечи, заставляя подняться с пола. — Я займусь этим незамедлительно. Для тебя же сейчас наиболее обязательный пункт, это принять ванну. Пойдем, я провожу тебя.

Перед глазами у Нази снова все поплыло, когда граф шагнул вверх из подвала, увлекая ее за собой сразу на четвертый этаж, где располагались щедро подаренные ей фон Кролоком апартаменты, а заодно и та самая, единственная на весь замок рабочая ванная комната.

— С твоего позволения, мы поговорим о случившемся позднее. А сейчас я бы очень советовал тебе поменьше размышлять, чтобы не прийти к неверным для себя выводам, — прозвучал над самой ее головой спокойный голос графа, его ладони сжались на плечах Дарэм чуть сильнее, словно в попытке… подбодрить? Утешить? А уже в следующий миг хватка рук, принадлежавших ее убийце, исчезла. Нази вспомнила, как на балу ледяные пальцы графа точно так же на долю секунды стиснули ее ладонь, и в этом молчаливом жесте было куда больше чувства, чем в любых возможных словах. Вот только все это было ложью, в которую тогда еще живой Нази оказалось до обидного просто поверить.

Даже не оборачиваясь, Дарэм поняла, что осталась в комнате абсолютно одна.

Она стянула с себя платье, мокрое не то от снега, не то от пропитавшей ткань крови и, бросив его в угол, опустилась в исходящую горячим паром воду, непроницаемым коконом обернувшую ее ледяное тело. Та самая часть Нази, с которой она боролась, и существование которой упорно пыталась игнорировать все это время, умиротворенно молчала. Пожалуй, с физической и энергетической точки зрения женщина ощущала себя даже более «живой», чем в вечер перед собственной гибелью.

Дарэм провела ладонью по поверхности воды, глядя на то, как вокруг перепачканных в крови, мертвенно бледных пальцев, голубоватые ногти на которых уже начали отчетливо заостряться, расплываются отвратительно ржавые пятна. Она старательно оттирала лицо и руки, но движения эти были абсолютно механическими — слишком далеко в этот момент витали ее мысли.

Одиннадцать ран. Порванная артерия на горле, плечо, развороченное бритвенно-острыми клыками так, что сквозь ошметки плоти отчетливо белела кость ключицы, разорванная в клочья одежда и повсюду неаккуратные, глубокие следы от зубов — ей не раз приходилось видеть тела, пребывавшие и в худшем состоянии. Вот только все они были не ее рук делом. В изломанные, обескровленные трупы живых людей превращали вампиры. Существа категории «А».

Нази медленно погрузилась в ванну с головой, глядя на высокие своды каменного потолка. О дыхании можно было больше не беспокоиться — она уже более недели мертва. И это обстоятельство, как и в случае с любой другой нежитью, нисколько не мешало ей убивать.

«Анастази Хелена Дарэм — существо категории «А». Нежить воплощенная и одушевленная».

По потолку стремительно пробежала тень, и в поле зрения Нази возникло склонившееся над ней лицо младшего фон Кролока. Некоторое время Герберт и Дарэм молча рассматривали друг друга сквозь слегка колыхающуюся толщу воды, а затем губы виконта шевельнулись. Вот только слов его Нази так и не услышала.

— Что тебе нужно? — спросила она, выныривая на поверхность.

— Я всего лишь указываю на то, что таким образом ты едва ли утопишься, — молодой человек пожал плечами и, подвинув лежащее на низкой резной скамье полотенце, уселся, вытянув ноги и привалившись спиной к бортику ванны. Повернув голову, он бросил на продолжавшую молчать женщину косой взгляд и заметил: — Я принес новое платье. Я не портной, так что я понятия не имею, насколько оно тебе подойдет, но с виду — достаточно маленькое и достаточно унылое. Все как ты любишь.

— Спасибо. Это очень любезно с твоей стороны, Герберт, — Нази кивнула. Молодой человек смотрел на нее, слегка хмурясь, и женщина подумала, что он кажется не то встревоженным, не то, как это ни удивительно, смущенным.

— Как ты, Дарэм? — спросил младший фон Кролок, и Нази коротко втянула носом воздух, чувствуя, как от этого вопроса внутри у нее что-то сжимается не то от ужаса, не то от безнадежности.

— Как я? — медленно переспросила она. — Я только что человека убила, и даже не помню, как именно я это сделала. Мне в очередной раз стало чертовски паршиво, настолько, что я мечтала сдохнуть, лишь бы это, наконец, закончилось. А потом какая-то мешанина — замок, лес, снова замок, и вот уже я смотрю на чей-то труп. Я таких, как он, еще год назад собой прикрывала под Лиценом, пока боевая сцепка Ордена загоняла четырех упырей, выкосивших за пару часов половину мастерового квартала. Как я? Прекрасно, благодарю за заботу, — женщина рывком поднялась на ноги, нисколько не стесняясь своей наготы, и выбралась из ванной на холодный каменный пол, на который с ее длинных волос тут же ручьями потекла вода. Она с силой зажмурилась, сдерживая желание что-нибудь сломать, и сдавленно проговорила: — Он выглядел так, словно его стае собак на растерзание отдали. Ты-то хотя бы сам выбрал все это дерьмо, а значит, сам на все и согласился. Как ты там говорил? Люди для тебя не более чем еда или развлечение, а вот я не могу не думать о том, что еще недавно он дышал, имел планы на будущее. Он не совершил никакого преступления. Я его даже не знала.

— Тебя послушать, выходит, будь вы знакомы, убивать было бы куда проще. В этом все люди… Думаешь, будто ты одна на свете настолько исключительная личность? Я тебя разочарую, возможно, но нет, никому из нас легко никогда не было. — Женщина открыла глаза и впервые, пожалуй, обратила внимание на то, насколько у стоявшего теперь прямо напротив нее вечно юного Герберта фон Кролока серьезный и «взрослый» взгляд. — Я первого своего человека тоже не знал, однако лицо его помню до сих пор. Ты в своем Ордене чего только не видела, а мне было всего-то девятнадцать, и на мою долю не выпало войн. Я никого не убивал до той ночи, Дарэм, ни безвинных, ни виновных. Или, скажем, отец. Его самой первой жертвой стала единственная женщина, которую он любил, и я абсолютно уверен, что он предпочел бы незнакомца. Однако, мы оба, как видишь, справились, и ты тоже справишься, это видно уже сейчас. Я сказал бы, что со временем ты привыкнешь, но нет, и именно в этом кроется вся суть… — молодой человек невесело улыбнулся, и эта всепонимающая улыбка на его лице смотрелась странно, словно Герберт украл ее у какого-то совершенно другого человека. — Мы те, кто мы есть, Дарэм, обойтись без жертв не в наших силах, вопрос только в количестве и в отношении. Ты же своими глазами видела гостей на балу. Знаешь, в чем разница между ними и нами? Они давно уже сдались. Зачем делать над собой лишние усилия, убивая как можно реже, если можно убивать десятками и сотнями ради собственного удовольствия? Они проиграли себя прежних, таких, какими когда-то были, а мы — нет. Принять тот факт, что время от времени тебе все равно нужна будет кровь, так или иначе придется… но мой тебе совет: никогда не привыкай. Впрочем, уверен, ты без всяких советов привыкать не станешь, и это еще одна причина, по которой отец тебя выбрал. Он не обратил бы тебя, если бы в тебя не верил, Нази. И я не говорил бы всего этого по той же самой причине. — Герберт наклонился так, что их глаза теперь находились на одном уровне и добавил: — Сегодня ночью ты спасла Куколя. Вы столкнулись в холле, и ты почти бросилась на него, но все же, в самый последний момент смогла заставить себя уйти, даже несмотря на то, что была ослеплена жаждой. Ты сопротивлялась до последнего, тебе не в чем себя винить, поверь. Все, что от тебя зависело, ты сделала, мало кто смог бы больше. Просто есть вещи, над которыми мы не властны.

Немного поколебавшись, Герберт утешающе погладил свою собеседницу по плечу, с жалостью глядя в восково-бледное, худое лицо и думая о том, что, пожалуй, копать могилу в каком-то смысле было куда более простым занятием, чем вести задушевные разговоры с новым «членом семьи». Он бы определенно предпочел зимний лес и общество Куколя, если бы не знал, что из уст отца подобных слов Дарэм сейчас не примет. Слишком рано.

Нази некоторое время молчала, глядя на виконта абсолютно нечитаемым взглядом, а Герберт терпеливо ждал, истово надеясь хоть на какую-нибудь ответную реакцию. Спустя несколько долгих минут в лице женщины действительно что-то дрогнуло, она, подавшись вперед, уткнулась лбом в грудь молодого человека и тоскливо завыла — глухо, на одной ноте, позволив себе, наконец, до конца поверить в произошедшее.

— Дарэм, ты же мокрая вся! Камзол… мой прекрасный новый камзол! — простонал Герберт, чувствуя, как неумолимо пропитывается водой золотисто-бежевый шелк его наряда, и, сокрушенно вздохнув, крепко обхватил худую, вздрагивающую от сухих, бесслезных рыданий спину Нази. — Что, полотенца для твоего святейшества слишком прозаичны? Ну, вот… теперь придется переодеваться… ах, ладно, черт с тобой…

Виконт продолжал негромко стенать по поводу «испорченной» одежды, но его руки все так же крепко обнимали Дарэм, не оставляя ее один на один с горем, и это было все, что имело для Нази значение в данную минуту.

* * *

— Кем он был?

Граф поднял голову от книги, поверх страниц глядя на усевшуюся напротив Нази. Лицо у женщины было напряженное, плечи гордо расправлены, худые руки она в оборонительном жесте скрестила на груди, и весь ее вид свидетельствовал о том, что сам факт этого разговора не доставляет ей ни малейшего удовольствия. Однако это был первый после инициации раз, когда Дарэм сама искала встречи и обратилась к фон Кролоку по собственному почину.

— Не имею ни малейшего понятия, — откладывая в сторону «Руководство к частной патологии», спокойно ответил граф. — Однако, кем бы он ни был, он, сам того не зная, спас несколько десятков жизней, так что его смерть я не стал бы называть напрасной. Здесь действует та же логика, что и с организацией ежегодного бала — лучше пожертвовать одной жизнью, нежели сотней, пускай речь и идет о жизни невинного человека. Среди жителей поселка внизу, насколько я знаю, есть много твоих знакомых. Не думаю, что тебе бы хотелось, чтобы на месте этого смертного оказались все они разом.

— Не хотелось бы, — Дарэм кивнула, разглядывая отражение свечей в полированной столешнице и, немного помолчав, задала следующий вопрос: — Он страдал?

— Нет, Нази, — мелодичный голос старшего фон Кролока звучал уверенно и при этом странным образом мягко. — Он даже не почувствовал боли и не испытывал страха, я проследил за этим. Однако, впредь тебе придется заботиться о подобных вещах самой. Из года в год повсюду следовать за тобой, избавляя твоих жертв от возможных страданий, я не стану. Полагаю, ты вполне способна научиться обеспечивать свои нужды самостоятельно. Тем более, что наши графики приема пищи в ближайшие десятилетия будут всерьез отличаться друг от друга.

В ответ Дарэм кивнула, и под сводами библиотеки воцарилось напряженное молчание. Фон Кролок отчетливо ощущал, что Нази хочет сказать что-то еще, однако, по неизвестной причине не решается сделать этого, так что граф почел за лучшее не мешать.

— Почему я выдержала так мало? — напряженно спросила женщина и, наконец, подняла глаза, глядя фон Кролоку в лицо полным отчаяния взглядом. — Всего-то шесть ночей… вы же держитесь месяцами! Я плохо стараюсь, или мне силы воли не хватает?

— О, здесь ты всерьез ошибаешься, — граф покачал головой и едва заметно улыбнулся самыми уголками губ. При общении с Дарэм у него порой возникало ощущение, словно Нази твердо уверена: на ее плечах лежит целый мир и, если в нем творится что-то, с ее точки зрения, неправильное — значит, она всего лишь старалась недостаточно. Сам фон Кролок тоже грешил таким подходом к «жизни», однако наблюдать подобное со стороны было странно и, пожалуй, интригующе непривычно. — Шесть ночей — это очень внушительный, я бы даже сказал, исключительно долгий срок для новообращенного. Тебе наверняка известно, что после инициации вампир, в большинстве случаев, сразу отправляется на поиски жертвы. Зачастую это вызвано не столько его осознанным желанием, сколько тем, что разум его несколько спутан, и человек не до конца понимает, что именно с ним случилось. Так это было когда-то со мной. Однако, даже сдерживание жажды помогает лишь первые двое-трое суток, и увеличивать этот срок следует строго постепенно. Я пытался объяснить тебе это в первую же ночь, однако ты явно была не в том настроении, чтобы меня слушать. После обращения твой ослабленный трансформацией организм особенно истощен и, пользуясь твоей же терминологией, ему настоятельно требуется энергетическая подпитка. Говоря условно, во всех нас встроена некая «система защиты», инстинкт, не позволяющий немертвому истощить себя до фатального состояния. Так что если ты самостоятельно не удовлетворишь потребность тела в новых силах, контроль над ним, равно как и над твоим сознанием, возьмут рефлексы. — Он чуть подался вперед, не отводя взгляда от лица Дарэм и констатировал: — Любая альтернатива в данном случае — всего лишь иллюзия, Нази. Умереть от голода мы не можем, поскольку наша сущность просто не позволит нам этого сделать, как бы мы ни старались. И ты теперь, полагаю, имеешь неплохое представление о том, что случается, когда рефлексы лишаются рамок, которые способно установить исключительно разумное, человеческое начало.

Нази вновь кивнула. У безусловно поддавшихся рефлексам немертвых не было ни жалости, ни сострадания, ни морали. Они не испытывали терзаний от убийств и, ведомые жаждой крови, плевать хотели на количество жертв. Нази вспомнила рваные раны на теле безвестного мастерового — именно так поступали со своими жертвами упыри. И именно этим, как она и говорила профессору Абронзиусу, кардинально отличались они от высших вампиров — безоговорочно довлеющей над разумом инстинктивностью.

— Однако и вы, и Герберт каким-то образом сумели успешно бороться с собственным голодом, — она упрямо сдвинула брови, глядя на графа исподлобья. — Вы утверждали, что все дело в волевом усилии, и что его значение всерьез недооценено, а сейчас говорите, что от моей воли по большому счету ничего не зависит. Простите, Ваше Сиятельство, но вы как-то на редкость противоречивы в своих словах.

— Отчего же? — граф слегка пожал плечами и заметил: — Воля действительно играет решающую роль в вопросах воздержания, и без соответствующего ее напряжения любая борьба будет бессмысленна. Однако, ее одной абсолютно не достаточно. Надеюсь, ты всерьез не полагаешь, будто все люди до тебя, превратившись в вампиров, тут же спокойно принимали доктрину уничтожения недавних своих братьев по виду, тут же превращаясь в хладнокровных убийц? Сопротивляться пытаются многие, а вот к чему это приводит… думаю, ты прекрасно знаешь еще со времен работы на свой Орден. Сила духа и решимость могут простираться сколь угодно далеко, но, пока ты не научишься понимать свою сущность в целом, все будет заканчиваться именно тем, чем едва не закончилось в этот раз, — мужчина вздохнул и, поднявшись из кресла, неторопливо прошелся по комнате, сцепив руки за спиной. — Хочется верить, что хотя бы сейчас ты найдешь достаточно терпения, чтобы на время отложить мысли о той роли, которую я сыграл в твоем «перерождении», и отнесешься к сказанному внимательно, драгоценная моя фрау. Я знаю, тебе хочется иного, однако ты не можешь сделать вид, будто ничто в твоем существовании не претерпело существенных изменений. Пойми же, наконец, что твои попытки отвернуться от истины попросту губительны, в первую очередь, для населяющих округу людей. Желаешь обрести большую степень контроля над своей новой природой? Тогда для начала твердо усвой, что ты больше не человек, и многие пригодные для людей правила на тебя теперь не распространяются.

— Допустим, — после долгой паузы сказала Дарэм, подавляя порыв обернуться, поскольку граф остановился в точности за ее креслом, и она буквально затылком ощущала на себе его взгляд. — И что потом?

— Потом… — тихий, вкрадчивый голос прозвучал совсем близко, и женщина покрепче стиснула зубы. — Потом, Нази, тебе придется перестать вести себя как ребенок. Поскольку твои изъявления протеста, подобные отказу не только от платы, которую требует наше посмертие, но и от способностей, которыми оно тебя наделило — поведение, достойное капризного дитя, а не весьма умной женщины, которой я привык тебя считать, — фон Кролок обошел Дарэм и, приблизившись к своему креслу, с небрежным изяществом облокотился на его резную спинку. — Однажды ты уже поступала подобным образом, и к чему это привело? Ты здесь, хотя могла бы сейчас продолжать очистительную борьбу против нежити в своем родном мире. Твое «этого не будет, потому что я так не хочу» не работает, Нази. Если не хочешь «срывов», и если не желаешь, чтобы новая жертва требовалась тебе каждые три или четыре дня, придется учиться. Всему. Не зная второй, нечеловеческой, части себя, не исследуя ее изнутри, ты никогда не сможешь ее сдержать. Только через управление всеми своими возможностями, всеми своими рефлексами, своим телом и своим разумом, через детальное познание своей сути достигается контроль над жаждой. Не буду лгать, процесс этот во времени весьма растянут, придется приложить много стараний, но это единственный возможный способ. Части вещей способен научить Герберт, однако, многому придется учиться у меня, сколь бы неприятной тебе сейчас ни представлялась подобная перспектива. Ты, разумеется, можешь все же предпочесть бессрочное заключение на тропах, где сумеешь вообще никому не навредить, однако… — фон Кролок склонил голову набок и, снова чуть заметно улыбнувшись, сказал. — Но учти, однажды я позволил тебе благородно пожертвовать своей жизнью во благо отдельных представителей человечества, и вовсе не намерен позволить тебе сделать это во второй раз, лишившись головы. Так что я приложу все усилия к тому, чтобы ты оставалась цела и невредима, фрау Дарэм. А способностей и талантов у меня весьма много. Я отнюдь не для того обращал тебя в вампира, чтобы так скоро лишаться твоего гневного общества. А посему, выбирай, стоит ли тратить время и силы на борьбу со мной, или все же имеет смысл потратить их на куда более разумные вещи?

— Что я слышу, — Дарэм в притворном изумлении приподняла брови, и из горла ее вырвался короткий, злой смешок. — Ваше Сиятельство изволит произносить вслух слово «выбор», применяя его по отношению ко мне? Честное слово, это было бы забавно, если бы не было настолько похоже на издевательство. Знал бы ты, как я жалею, что мы не в моем мире, и я не могу швырнуть развоплощающей печатью прямо в твое наглое, самодовольное лицо!

— Увы, — граф вздохнул и, выпрямившись, развел руками. — Мы вовсе не в твоем мире, Нази, а значит, придется смириться с тем, что мое воплощение тебе не по зубам. По крайней мере, пока.

Дарэм скривилась и надолго замолчала, погрузившись в собственные мысли. Фон Кролок буквально чувствовал ту внутреннюю борьбу, которая в этот момент происходила в душе ныне покойного некроманта, и надеялся на то, что его собственных знаний о пытливой и упрямой натуре Нази достаточно, чтобы предсказать ее исход.

— Ну, это лишь вопрос времени, Ваше Сиятельство, — наконец, бросила женщина, поднимаясь на ноги, и непримиримо посмотрела на графа снизу вверх. — Полагаю, что при определенном упорстве и вашей посильной помощи мне удастся изменить степень вашей недосягаемости.

— Очень может статься, Нази, — не стал спорить с ней фон Кролок, испытавший в эту секунду нечто, подозрительно напоминающее облегчение.

Чувствуя, что продолжать этот, с самого начала бывший неприятным, разговор у нее попросту не осталось сил, Дарэм повернулась, чтобы уйти, однако на несколько мгновений остановилась, держась рукой за спинку своего кресла, собираясь с духом.

«Для начала твердо усвой, что ты больше не человек».

— Если можно, комнату в ночное время я хотела бы сохранить за собой. Что же касается дня… попросите Куколя подыскать для меня соответствующий гроб, — сказала она и, не дожидаясь ответа, быстро вышла из библиотеки, тихо притворив за собой дверь.

1) Герберт ссылается на главного персонажа комедии «Скупой» за авторством небезызвестного Жан-Батиста Поклена (Мольера)

Вернуться к тексту

Когда б на то случилась ваша воля,

Гореть бы верно мне на медленном огне.

Вы ненавидите меня до боли,

И это весело вдвойне.

Майя Котовская

Несмотря на довольно широкую изученность охотничьих повадок, боевых способностей и уязвимых мест высших немертвых, как одного из подвидов одушевленной, антропоморфной нежити, их бытность так и оставалась для некромантов и демонологов тайной за семью печатями, поскольку в подавляющем большинстве случаев смертные специалисты сталкивались с носферату исключительно в те моменты, когда требовалось ликвидировать очередной экземпляр, по вполне понятным причинам имеющий ряд весьма серьезных возражений касательно данного вопроса. Дарэм знала о нескольких случаях в истории своего родного мира, когда особенно преданные делу ученые предлагали высшим вампирам сотрудничество во благо науки, однако, судя по тому, что никаких исследований после себя подобные энтузиасты не оставили, либо немертвые отвечали категорическим отказом, либо, что вернее, незадачливые парламентеры с переговоров так и не возвращались, из категории дипломатов быстро переходя в категорию дармового ужина. А посему, все, что оставалось ученым — вскрывать упокоенные вампирские трупы, разбирая их на детали и пытаясь выудить из этого процесса хоть какую-то новую для себя информацию.

Прямое столкновение с бодрствующим носферату вообще относилось к разряду крайне тяжких случаев в боевой некромантии — «загоняли» их не меньше чем тройкой, плюсуя к ней минимум двух обученных менталистов и двух храмовников. Изворотливые и осторожные твари, мало того, что обладали огромной силой, скоростью и умением «бить по мозгам», так еще и разум у них, в отличие от тех же упырей, стрыг, химер и мантикор, был вполне человеческий. Хуже объявившегося в округе высшего вампира был, разве что, призыв очередным доморощенным фанатиком какого-нибудь демона.

Официальная литература описывала носферату, как существ асоциальных, не склонных к консолидации в рамках своего вида, хитрых, безжалостных и обладающих повышенной агрессивностью, имеющих седьмой уровень опасности в спящем состоянии и аж второй — в бодрствующем. Однако даже внутри Ордена эта информация считалась лишь условно достоверной и весьма поверхностной. Так что за возможность понаблюдать за немертвыми в, так сказать, состоянии покоя любой аналитик, пожалуй, готов был бы отдать если не все, то очень и очень многое.

И было что-то паскудно ироничное в том, что подобный шанс представился не кому-то из теоретиков, а Нази Дарэм, всю свою жизнь бывшей «полевым» сотрудником — одним из сотен закованных в серое солдатиков на службе орденской махины, гибнущих десятками ради того, чтобы на их место пришли новые. Ироничнее, пожалуй, могло быть лишь то, что восемь недель созерцания маленького, но вполне устоявшегося вампирского социума дали в хладные руки бывшего некроманта информации в десятки раз больше, чем содержалось в любых письменных источниках, однако разделить это знание ей было решительно не с кем. Орден, как и вся ее прежняя жизнь, остался где-то в другой ветке пространства, и связи с ним по техническим причинам у Нази не было. Что, впрочем, не мешало ей смотреть, анализировать и делать выводы. Пускай не в научных, а во вполне прикладных целях.

Вот и сейчас, привалившись спиной к боку внушительного каменного гроба, Дарэм про себя отсчитывала минуты, жалея о том, что в распоряжении у нее нет хронометра. В семействе Кролоков часы вообще были не в чести — что граф, что виконт обладали прекрасным ощущением времени и способны были навскидку выдать результат с точностью до четверти часа. Как заверил ее старший фон Кролок, это чувство временного ритма вырабатывалось лишь с годами, так что Дарэм приходилось пока довольствоваться мысленным счетом.

Примерно девять минут.

Нази в очередной раз подумала, не обратиться ли ей к графу с просьбой о карманном хронометре, и в очередной же раз отложила эту мысль на потом. Во многом потому, что была уверена — фон Кролок его действительно закажет и даже вопросов никаких задавать не станет. Дарэм прекрасно понимала, что проблемы материального характера — последний и самый, наверное, смехотворный вопрос, о котором ей стоило бы печься в сложившихся обстоятельствах, но сама мысль, что, обитая в доме Кролока, она является не только вампиром, но еще и иждивенцем, существующим исключительно за графский счет, ей категорически не нравилась. И попытки убедить себя, что все это в любом случае проходит по статье «моральной компенсации», не слишком-то помогали, равно как и не раз продемонстрированная еще при ее жизни фон Кролоковская щедрость. Граф вообще относился к финансам с непоколебимым спокойствием аристократа, способного расходовать их не глядя, странным образом сочетая этот подход с воистину казначейской скрупулёзностью — Кролок всегда точно знал, когда, на что и в каком количестве были потрачены его деньги. Знал и плевать на это хотел, ведя учет не для того, чтобы экономить средства, а для того, чтобы полностью контролировать их движение. Он вообще чертовски любил контролировать абсолютно все, до чего способен был дотянуться.

Двенадцать минут.

Глядя на дорогие, сшитые по последнему слову моды наряды виконта, новые, явно весьма не дешевые книги, судя по фондам библиотеки, покупавшиеся не реже раза в год, прикидывая общие затраты на освещение и отопление даже той небольшой части замка, которая считалась «обитаемой», Дарэм невольно все чаще задавалась вопросом — на какие, собственно, средства фон Кролок существует вот уже четвертую сотню лет? Все, что ей было известно о прошлом обоих вампиров, напрямую свидетельствовало — ни тот, ни другой доступа к своим прижизненным капиталам никогда не имели, оставив все состояние в распоряжение живой родни. Грабежом и разбоем немертвые тоже, судя по всему, не промышляли, жертв себе, как можно было догадаться по фроляйн Шагал, выбирали из абсолютно разных социальных классов... Так откуда, в таком случае, брались эти, между прочим, весьма немалые деньги? Удовлетворить любопытство Дарэм, разумеется, мог только сам граф, однако женщина не чувствовала себя готовой задавать ему подобные вопросы.

На восемнадцатой — если только Нази ухитрилась не сбиться — минуте проснулся Герберт. Как всегда, бесцеремонно отпихнул в сторону крышку гроба, так что та лишь чудом не обвалилась на пол, и тут же оказался сидящим на самом его краю, поправляя рассыпавшиеся по плечам светлые локоны.

Один из пунктов ее наблюдений гласил, что все вампиры просыпались по-разному. Пробуждение Герберта неизменно напоминало явление пресловутого чертика, выпрыгивающего из табакерки, и сложно было даже сказать, что именно виконт делал раньше — принимал вертикальное положение или открывал глаза. Старший фон Кролок просыпался тяжело и судорожно, даже мучительно, точно рывками отвоевывая у загробной пустоты свое право на бодрствование. Ну а для самой Нази выход с троп всегда напоминал стремительное падение сквозь незримый дверной проем. Падение, в самый последний миг которого что-то всегда подхватывало Дарэм, удерживая в низшей точке, замедляя скорость и не давая расшибиться вдребезги. Впрочем, пожалуй, уместнее было бы сказать не «что-то», а «кто-то». Вампиры обладали мощной «телесной памятью», особенно в том, что касалось последних мгновений их предыдущей жизни, и всякий раз, прежде чем открыть глаза, дабы вернуться к реальности, Нази отчетливо ощущала в затхлом воздухе склепа призрачный, едва уловимый запах индийского тмина.

— Ах, это ты! И не надоедает тебе здесь торчать? — тем временем «поприветствовал» Дарэм виконт, растянув бледные губы в улыбке.

— И тебе здравствуй, — хладнокровно заметила Нази. — Не худшее место для того, чтобы обдумать планы на ночь. Тишина прямо-таки мертвая.

— О, женщины! — Герберт на мгновение закатил глаза, издав нечто, напоминающее не то стон, не то мученический вздох. — Еще недавно проблемой было уговорить тебя войти в склеп, а теперь проблемой стало тебя из него выгнать. Вот и скажи, Дарэм, как после этого вообще можно вести речь о наличии какого-то там здравого смысла в поступках слабой половины человечества?

В ответ Нази только неопределенно пожала плечами. То, что молодой человек не видел в ее поведении логики или же смысла, отнюдь не значило, что их не существовало вовсе.

Началась двадцать четвертая минута с момента ее пробуждения.

— Какая-то ты стала неразговорчивая в последние недели. Как самочувствие? — сообразив, что комментировать его заявление Дарэм не намерена, поинтересовался Герберт, поудобнее устраиваясь на краю своего саркофага, и женщина в последний момент сдержалась, чтобы не поморщиться от досады. Прекрасное лицо виконта, как обычно, выражало беззаботное, почти детское любопытство, однако Нази терзало подозрение, что безмятежная словоохотливость младшего фон Кролока скрывает под собой нечто совсем иное — своими действиями Герберт давал понять, что покидать склеп раньше, чем это сделает сама Дарэм, он не намерен. С того самого момента, как Нази перебралась под своды вампирской гробницы, а, если точнее, с момента того, самого первого ее срыва, женщина ощущала себя, словно лисица, все входы в нору которой обложены охотничьими собаками. И отсюда следовал другой пункт ее наблюдений — некоторые вампиры, на деле, прекрасно умели кооперироваться друг с другом, действуя подобно точному, десятки лет отлаживаемому механизму. В огромном, полном заброшенных залов и галерей замке, в котором могла одновременно разместиться с комфортом сотня-другая человек, она никогда не оставалась одна. Фон Кролоки «вели» ее, передавая друг другу и ни на секунду не выпуская из поля зрения. И, что злило Дарэм больше всего, делали это с таким непринужденным изяществом, что, не будь она сама знакома с техникой «мягкой облавы», она имела бы все шансы этого вообще не заметить.

— Спасибо, паршиво, — откликнулась Нази, бросив на юношу раздраженный взгляд, и добавила: — В отличие от тебя. Вижу, ты прямо-таки фонтанируешь энергией. Интересно, с чего бы это? Хм… чутье подсказывает мне, что тут как-то замешана твоя вчерашняя прогулка. И последовавшее за ней занимательнейшее представление.

Теперь уже настала очередь Герберта недовольно кривиться. Прошлой ночью Их Сиятельство был весьма опечален тем фактом, что его отпрыск в очередной раз «наследил», выпив какого-то не сумевшего устоять перед его очарованием бедолагу. А посему, волоча сына едва ли не за шкирку, граф спешно покинул свои владения, и вернулись они почти засветло, оба изрядно раздраженные и недовольные друг другом. И, если недовольство старшего фон Кролока объяснялось необходимостью в очередной раз заниматься проблемами своего безалаберного наследника, то недовольство младшего, кажется, произрастало из того факта, что на этот раз делать всю «грязную работу» граф заставил именно его, лишь проследив за приведением приговора в исполнение.

— Мало мне было отца, так теперь и ты заводишь ту же песню! Учти, Нази — еще и твоих нудных комментариев я точно не вынесу! — виконт фыркнул и, мгновенно ощетинившись, недобро заметил: — Или вы, маменька, меня воспитывать надумали? Может, еще и речь прочувствованную заготовили обо всей отвратительности моего морального облика?

Двадцать восьмая минута. Нази на мгновение крепко стиснула зубы, напомнив себе, что вестись на своеобычные гербертовы провокации сейчас не в ее интересах. Терпение… все, что сейчас от Дарэм требовалось, это терпение. И продолжать следить за счетом, разумеется.

— Если бы заготовила — произнесла бы, — продолжая бесстрастно смотреть виконту в лицо, откликнулась она. — Вот только зачем бы? На все, что я могла бы сказать, у тебя всегда есть прекрасный, а главное, неоспоримый контраргумент — я тебе никто. А значит, и учить тебя не мне. Так что пускай тебе батюшка твой проповедует, а у меня есть более важные дела, извини.

— Какие же, например? — быстро поинтересовался виконт, внимательно наблюдая за тем, как Нази, перебросив через плечо длинные, обладающие каким-то невнятным, мышиным оттенком волосы, неторопливо принимается их переплетать. Молодому человеку категорически не нравилось то, что он наблюдал раз за разом уже не первый вечер кряду. Вот и сегодня за все время разговора Дарэм ни разу не посмотрела на него по-настоящему — взгляд серых с зеленцой глаз исправно останавливался на лице виконта, однако при этом создавалось впечатление, будто он все равно обращен куда-то «внутрь». А это служило лучшим показателем — женщина сосредоточенно думает о своем, поддерживая беседу скорее для порядка, нежели действительно желая что-то сказать. И так на протяжении пары недель.

— Например, позаботиться о себе, — не отрываясь от своего почти медитативного занятия, ответила Дарэм, с легкостью озвучив ту часть правды, которую смело можно было сделать достоянием гласности. — Тебе, как мне кажется, это должно быть очень близко, верно? Если чему-то меня общение с тобой и твоим отцом научило, так это тому, что каждый порядочный вампир заботится в первую очередь о своем благополучии, и уж затем — о других, да и то, если время останется. Вы ведь намерены сделать из меня порядочного вампира, не так ли, Герберт?

Тридцать третья минута только что закончилась, сменившись тридцать четвертой.

Младший фон Кролок склонил голову к плечу, рассматривая Нази, и та неожиданно поразилась, насколько сильно порой юноша жестами и мимикой походит на своего «приемного» отца.

— Ах, ну конечно, все мы абсолютнейшие эгоисты! — едко заметил он, коротко всплеснув руками и, перекинув длинные ноги через бортик своего саркофага, мягко соскочил на пол. — Именно по этой причине, разумеется, мы тратим столько времени, чтобы возиться с твоими проблемами, хотя могли бы проводить его с куда большей пользой, а главное — с куда большим удовольствием! Поэтому тебе создают практически идеальные условия для развития, и к твоим услугам весь наш опыт. Если хочешь знать, если бы сто лет назад отец обо мне так пекся, как о тебе сейчас…

— О да, — напевно протянула Дарэм, не без удовольствия наблюдая за, кажется, непритворным возмущением младшего фон Кролока, — главный акт потрясающей заботы твоего отца о моем благополучии мы все уже имели счастье наблюдать шесть недель тому назад. Что ж, Герберт, думаю, не совру, если скажу, что я осталась под громаднейшим впечатлением. Да и нынешние ваши хлопоты затеяны сугубо ради его прихоти, признай. Нам-то с тобой прекрасно известно — он всегда делает ровно то, что хочет, а наше единственное право и обязанность — покорно исполнять его волю.

Виконт, мгновенно успокоившись, остановился, некоторое время внимательно глядел на безмятежно улыбающуюся самыми уголками губ Дарэм, после чего медленно покачал головой.

— Вот смотрю я на тебя и не устаю поражаться. Сам не до конца верю, что говорю это, но временами ты кажешься довольно умной, — негромко произнес он. — Однако потом все возвращается на круги своя. Дура вы, милочка, вот что я вам скажу, и можете смело счесть это… да за что хотите.

— Аргументы закончились? — невинно поинтересовалась Нази. Слова виконта на мгновение кольнули ее, точно смазанная ядом булавка, однако женщина не позволила себе отвлечься.

— Если бы, Дарэм, если бы… — все с той же странно печальной интонацией отозвался Герберт. — Аргументы в подобных спорах у меня не иссякают никогда, скорее уж Дунай пересохнет, чем поток моего красноречия. Вот только тратить его на тебя после подобных замечаний мне лень. Если угодно, я брезгую.

Нази уже собралась было ответить, однако в этот момент ее обостренный слух уловил легкий, шелестящий шорох ткани в единственном пока еще закрытом гробу, принадлежавшем графу.

Итого Дарэм в этот раз насчитала тридцать девять минут, а это означало, что погрешность ее расчетов за неделю по старшему фон Кролоку продолжала колебаться в диапазоне от тридцати семи до сорока одного, а по младшему — от шестнадцати до двадцати.

— Доброй ночи, папА, — подчеркнуто сухо поздоровался Герберт, стоило только Их Сиятельству со всегдашней его величественной неторопливостью покинуть свое пристанище. Очевидно, молодой человек все еще старательно «обижался» на графа за вчерашнюю выволочку, и категорически не желал, чтобы фон Кролок об этом позабыл.

— Надеюсь, что так, — граф тихонько хмыкнул и, вежливо склонив голову, кивнул Дарэм. — Доброй ночи, Нази. У вас в самом разгаре очередное собрание? Кворум, я вижу, как всегда, был достигнут, так что мне осталось лишь спросить… — сделав небольшую паузу, граф внимательно осмотрел две трети своей немертвой общины, бросавшей друг на друга мрачные взгляды, и вкрадчиво осведомился: — Стоит ли мне знать о сути вашей беседы?

— Не стоит, — голоса Дарэм и Герберта раздались одновременно и прозвучали настолько синхронно, что фон Кролок усмехнулся.

— Что ж, хорошо, — сказал он, глядя при этом только на Дарэм, так что у нее, как всегда, сложилось неприятное впечатление, будто граф перебирает ее мысли, точно каталожные карточки в ящике собственной библиотеки. Впрочем, впечатление это было не более чем иллюзией, поскольку «считывать» вампирская телепатия способна была либо прямое невербальное обращение, либо наиболее яркие и несложные мысли, лежащие на самом виду. — В таком случае, быть может, нам всем стоит заняться чем-то более полезным, нежели беседы возле гроба? Фрау Дарэм, вы знаете порядок.

— Конечно, — согласилась Нази, которая за эти недели уже успела привыкнуть, что начинающийся с подсчетов вечер для нее неизменно продолжается в кабинете старшего фон Кролока.

Вежливо улыбнувшись, она твердо оперлась на любезно предложенную графом руку, внутренне готовясь к пока еще не слишком приятному для нее перемещению прямо сквозь этажи. Терпение и самообладание. Чтобы быть вампиром, их, как оказалось, требовалось не меньше, чем для того, чтобы быть хорошим некромантом.

Еще одно наблюдение Дарэм, касательно немертвых, гласило — высшие вампиры прекрасно умеют скрывать свои эмоции. Особенно друг от друга.

* * *

С комфортом расположившись в кресле, которое напротив графского стола, похоже, поставили специально для нее, Нази задумчиво наблюдала за тем, как Их Сиятельство заполняет очередную страницу журнала. Впервые столкнувшись с необходимостью каждый вечер отчитываться перед старшим фон Кролоком о своем самочувствии, Дарэм была, откровенно говоря, не в восторге, однако со временем она все же сумела оценить практическую пользу подобных действий — опираясь на такие признаки, как уровень испытываемой Нази моральной и физической абстиненции, а также на то, сколько энергии ей пришлось затратить во время еженощных занятий, граф ухитрялся высчитывать допустимые периоды между выходами на охоту с довольно высокой точностью. Вот и сейчас, выслушав краткий отчет Дарэм, он аккуратно записывал все ее слова, одновременно с этим успевая просматривать страницы толстой, переплетенной в кожу тетради, в которой, как было известно Нази, содержались точно такие же заметки, касавшиеся вампирского детства его наследника — очевидно, сравнивал показатели.

Перьевая ручка в длинных пальцах двигалась с воистину потрясающей скоростью — куда там печатной машине — оставляя за собой вязь тонких, идеально ровных букв, однако Дарэм уже не в первый раз ловила себя на ощущении некой странности и какой-то «неправильности» всего процесса. Вот только ухватить, в чем именно эта неправильность заключалась, у нее в предыдущие разы никак не выходило. Однако сегодня, глядя на то, как рассинхронизированно порхают над поверхностью письменного стола руки высшего вампира, она, наконец, сумела поймать за хвост не дававшую ей покоя мысль.

— Да вы, Ваше Сиятельство, левша… — не удержавшись, тихонько протянула она, и фон Кролок бросил на нее внимательный, чуть насмешливый взгляд.

— Искренне надеюсь, что пустых речей о моей демонической сущности из-за этого открытия мне выслушивать не придется, — сказал он, вновь возвращаясь к прерванному занятию и, поскольку Дарэм, непонимающе нахмурившись, продолжала молчать, пояснил: — Неужели ваша Святая Инквизиция в подобных вопросах была куда демократичнее нашей? В этом мире, во времена расцвета очистительных костров, быть левшой само по себе означало быть пособником дьявола. Если ты заглянешь в средневековые трактаты по богословию, из числа тех, что стоят на дальних стеллажах нашей библиотеки, ты найдешь там прямые указания на то, что Дьявол и сам является левшой. Так что за преступное умение писать другой, по мнению инквизиторов, неугодной Господу рукой, в мое время заживо сжигали.

— Нет, у нас ничего подобного не было, насколько мне известно, — Нази покачала головой и, фыркнув, добавила: — Хотя в отношении вас, граф, стереотипы, навязанные местными храмовниками, пожалуй, не так уж далеки от истины. Как же вы, позвольте спросить, сумели скрыться от гнева Божьего? Вы, насколько я знаю, всегда были фигурой публичной, так что вас должны были очень быстро изобличить, как слугу сатаны, и повлечь на расправу.

Фон Кролок, наконец, отложил ручку и, откинувшись в кресле, принялся задумчиво постукивать кончиками пальцев по столешнице.

— Что ж, полагаю, все дело в том, Нази, что я, как и каждый уважающий себя адепт зла, весьма умен и отчасти даже коварен, — наконец, абсолютно серьезно сообщил он. — Видишь ли, я — амбидекстр. А это означает, что в свое время я вероломно научился писать и правой рукой тоже, дабы вводить в заблуждение христиан, добрых настолько, что они готовы были сжигать своих соотечественников за цвет волос, родимые пятна на теле, или вот, скажем, за развитую моторику обеих рук.

Мужчина скорбно вздохнул, на секунду возведя глаза к потолку, и Дарэм, внезапно поймав себя на том, что почти улыбается, поспешила отбросить эту странную вспышку веселья подальше. Причудливая мешанина эмоций, которую вызывало в ней ежедневное, а точнее, еженощное общение со старшим фон Кролоком, беспокоила и раздражала ее. В подавляющем большинстве случаев, глядя на это существо, Нази испытывала холодное, тщательно убранное до поры в самую глубину души бешенство. Словно туго скрученная, загнанная под гнет пружина, оно терпеливо дожидалось той минуты, когда Дарэм, прекрасно сознающая, что попытка будет только одна, сможет выпустить его на свободу, нанеся точно рассчитанный удар. Порой Нази казалось, что всю ее пропитывает ненависть — к графу, к Герберту, к миру за стенами замка, а больше всего к самой себе — и что кроме этой самой ненависти, в ней уже не осталось ничего другого. Однако временами — как теперь — неожиданно для нее самой на поверхность всплывали и иные эмоции.

Например, фон Кролок до сих пор способен был каким-то непостижимым образом заставить ее вполне искренне улыбнуться, испытать интерес, или почувствовать себя спокойнее от осознания того, что, если она в очередной раз потеряет контроль над собственным разумом, граф не позволит ей зайти слишком далеко. И все это не отменяло того факта, что Нази вот уже несколько недель планировала его убийство.

— Действительно, крайне подло с вашей стороны, — коротко согласилась она и, кивнув на разложенные по столу бумаги, осведомилась: — Так каков же ваш вердикт?

— Хм, — фон Кролок, слегка подавшись вперед, еще раз пробежал глазами собственноручно написанные строчки и, немного подумав, резюмировал: — Ты по-прежнему держишься лучше Герберта, но хуже меня на том же сроке, из чего можно сделать вывод, что нам следует вновь обратиться к среднему значению. Если поддерживать тот же темп занятий, что и раньше, то стабильный интервал составляет семь ночей. Но мы, дорогая моя фрау, можем пойти на риск и попробовать выдержать восьмую, однако уже с меньшими гарантиями.

Это «мы», с легкостью слетающее с посиневших уст вампира, всякий раз заставало Нази врасплох, вызывая недоумение и какой-то гаденький, ледяной ужас, оно словно бы означало, что огромный готический замок поглотил ее целиком, сделав частью того, в чем Дарэм не хотела участвовать. Фон Кролок произносил его, даже не задумываясь, как нечто само собой разумеющееся, нечто абсолютно естественное, и в подобные моменты Нази как никогда ясно понимала — сидящий напротив нее в глубоком, обтянутом кожей кресле трехсотлетний покойник абсолютно уверен в том, что принятое за них обоих решение даже обсуждениям дальнейшим не подлежит. Сопротивление бесполезно.

— А если занятия прекратить? — сосредоточенно спросила Дарэм, хмуро разглядывая записи графа и пытаясь прочесть их вверх ногами.

Каждый выход на охоту для нее был серьезным испытанием на прочность, невзирая на то, что она по зрелом размышлении нашла наиболее, пожалуй, оптимальный способ сделать этот процесс максимально переносимым для своей совести.

— Если прекратить, то, пожалуй, стабильные восемь, — откликнулся граф и, подняв взгляд на свою собеседницу, добавил: — Однако динамику в таком случае ты потеряешь. Решение в этом вопросе всегда было и остается за тобой, Нази, но я, как и прежде, советую тебе смотреть на картину в целом, не хватаясь за частные случаи. Ты вольна выиграть несколько часов сейчас, однако при этом за год ты потеряешь три лишних жизни.

Дарэм некоторое время помолчала, думая о том, что если ее планам все-таки суждено воплотиться в реальность, заботиться о перспективах у нее не будет ни малейшей нужды.

— Хорошо, я попробую выдержать восемь без изменений графика, — наконец, сказала она, растягивая тонкие губы в некоем подобии улыбки, и негромко добавила: — Я доверяю вашему опыту.

Нужно правильно рассчитать собственные действия, не поддаваться обманчивому, исходящему от Кролока ощущению, будто у нее и впрямь нет иного выхода, как смириться со случившимся и «жить» дальше, не идти на поводу у эмоций и, самое главное, не торопиться. Спешка — вот что способно было сгубить даже потенциально рабочие планы едва ли не вернее, чем пресловутый «человеческий фактор». Она уже выждала двадцать девять ночей, изнутри исследуя обычный график вампиров и давая им возможность привыкнуть к ее собственному. Подождет и еще немного.

* * *

— Я сейчас тебя ударю, клянусь… — простонал Герберт, стискивая ладонями виски и складываясь в кресле почти пополам. — Помнишь, отец говорил, что менталистика — очень тонкое искусство, требующее величайшей осторожности и бережности? Так вот что я тебе скажу, Дарэм…. Ты ни черта не стараешься!!!

— Я стараюсь, — возразила Нази, рассматривая тихо чертыхающегося в собственные коленки виконта, и добавила: — Прости. Однако не моя вина в том, что у тебя в мозгах настолько хлипкие «перегородки», которые проминаются от одного плевка. Я-то думала, что за сто двенадцать лет ты успел неплохо поднатореть в этом «очень тонком искусстве».

Младший фон Кролок вскинул голову, зло уставившись на Дарэм «кроличьими» глазами, белки которых из-за лопнувших капилляров приобрели нежный, розоватый оттенок — еще одно свидетельство того, что внутри его тела продолжала циркулировать выпитая накануне «живая» кровь.

— Это ты называешь «плевком»?! — воскликнул он. — Дарэм, ты вообще видишь разницу между тем, чтобы взломать замок при помощи отмычки, и тем, чтобы со всей силы ударить по нему молотком? Если бы я, как ты изволишь выражаться, не «поднаторел» в менталистике, у меня от твоего нежного проникновения кровоизлияние в мозг бы случилось!

— А там есть, во что кровоизлиянию случиться? — притворно изумилась Нази, которая уже неплохо успела понять, что, дабы представить реальные масштабы трагедии, любые стенания виконта стоит делить примерно на пять.

— Фи, как грубо, — Герберт в ответ поморщился и, еще раз с силой потерев висок, откинулся в своем кресле, глядя на Дарэм так, будто этим замечанием она разочаровала его еще больше, чем своими «способностями». — Представь себе — есть. И вполне вероятно, что гораздо больше, чем у тебя! По крайней мере, мне, в отличие от некоторых, присутствующих в этой комнате особ, всегда хватало ментального изящества.

Изяществом, как было прекрасно известно Нази, Герберт гордо именовал свои довольно кривобоко развитые способности. За сотню с лишним лет виконт не сумел освоить зов до такой степени, чтобы удерживать его без визуального контакта с «жертвой», и мысленно на расстоянии умел общаться только с графом, да и то, во многом благодаря связи, установившейся между ними после инициации. В тех же случаях, когда речь шла о ком-то, кроме отца, Герберту непременно требовалось видеть объект воздействия. Как заметил однажды сам граф, Герберт был «сложным ребенком», имеющим потрясающие способности к одним проявлениям своей немертвой сущности, и столь же потрясающий антиталант — к другим. В глобальном смысле искусство воздействия на разум у виконта попало именно во вторую категорию, однако, если уж он оказывался с будущей жертвой лицом к лицу, противостоять мощи его очарования было практически невозможно. И Альфред, по заверениям самого Кролока-младшего, был едва ли не единственным за минувшие годы человеком, которому это частично удалось, да и то — исключительно в силу весьма редкой, заложенной природой от рождения, предрасположенности к менталистике.

— Повторим? — предложила Нази, решив оставить мнение о дарованиях виконта при себе, поскольку данная «шпилька» в целом была абсолютно бессмысленна, зато ее было вполне достаточно, чтобы растянуть дискуссию еще на добрых полчаса.

— Дай мне пару минут, — немного подумав, уже чуть более спокойным тоном откликнулся Герберт и, выбравшись из кресла, отошел к окну, с тихим стоном удовольствия прижавшись лбом к ледяной поверхности стекла. — Вот скажи, ну сколько раз я еще должен повторить, что твоя задача — обойти защиту, по возможности даже не задев, а не проламывать ее с наскока? Ты же не кавалерист на марше, в самом-то деле! И ты совершенно не делаешь скидки на то, что разум смертных — субстанция куда более хрупкая. Простого человека ты таким вторжением либо убьешь, либо превратишь в идиота за считанные секунды!

— Я не делаю, но ведь и ты не человек.

— И почему у меня такое чувство, будто бы ты ни капли не сожалеешь о том, что своими топорными потугами на ментальное воздействие уже в шестой раз совершаешь бессовестный и, заметь, очень болезненный акт насилия над моим несчастным разумом? — подозрительно протянул Герберт за ее спиной и, когда Нази не ответила, возмущенно зашипел сквозь зубы: — Я прав, верно? Ты не просто не можешь, ты еще и не хочешь! Ну, знаешь ли, это с твоей стороны попросту низко!

Младший фон Кролок стремительно обогнул Дарэм и, упав на свое место, скрестил руки на груди, гневно уставившись на женщину через разделяющий их чайный столик.

— Ты прав и ошибаешься одновременно, — сказала она. — Я хотела бы действовать мягче, но пока не нащупала, как именно контролировать силовой поток. Однако, я и впрямь не слишком-то раскаиваюсь в том, что у тебя от моих действий болит голова, — она фыркнула и, пожав плечами, заметила: — Хоть что-то же у тебя после вчерашнего болеть должно.

— Ах, вот оно что… — недобро сощурившись, протянул виконт. — Значит, нотации мне пусть отец читает, ну а ты, надо полагать, решила взять на себя роль благородной мстительницы, призванной нести возмездие за жизнь невинно убиенного? Так вот, если хочешь знать, в моей неурочной трапезе виновата именно ты! Пускай и косвенно. Если бы я не тратил на тебя и твое обучение столько сил, мне бы, может, и не пришлось их восполнять так скоро. И что я получаю от тебя взамен? Ментальные тычки, унижения и оскорбления! Ты удивительно черствое, неблагодарное и злое существо, Дарэм, так и знай!

— А ты, стало быть, очень милое и доброе, верно? — Нази хмыкнула, чувствуя, что еще немного — и столь тщательно контролируемая в последнее время ярость прорвется наружу. — У тебя, Герберт, я вижу, виноват кто угодно — я, твой отец, Куколь, фаза Луны, эрцгерцог Австрии, но, разумеется, только не ты. Ты всегда лишь несчастная жертва обстоятельств. Шесть недель. При твоем нынешнем стабильном пороге в восемь. Да, угадал, я действительно читала записи графа в его кабинете, так что я прекрасно знаю, на что ты при желании способен. И глядя на эти сроки, Герберт, я невольно задаюсь вопросом — чем же таким, по-твоему, ты со мной занят, что оно способно «съесть» аж четырнадцать ночей твоего энергозапаса? И, прежде чем открыть рот, чтобы сказать что-нибудь несомненно умное, вспомни о том, что я десять лет ведала распределением жизненной силы в своем теле, и мне отлично известно, как, на что, и в каких объемах она расходуется у живых людей. А уж определить, как и на что она расходуется у немертвых, не так уж трудно. — Дарэм вцепилась в резной подлокотник собственного кресла и, постаравшись, чтобы ее голос продолжал звучать все так же ровно, резюмировала: — А посему, дорогой мой, не надо валить с больной головы на здоровую. Возможно… мать твою, только возможно, что это абсолютно не мое дело, но в условиях, когда я на стены лезу ради каждого лишнего часа, который способна выдержать, никого не прикончив, мне немного неприятно видеть, с какой легкостью ты способен швырнуть на ветер целых две недели. Это ясно?

Герберт, который в начале недовольно кривился и даже несколько раз явно порывался Нази перебить, под конец только обеспокоенно кусал губу, глядя на нее с каким-то странным выражением, расшифровать значение которого она бы сейчас не взялась.

— Ясно, — наконец, медленно сказал он. — Если ты хотела меня напугать, Нази, могу лишь поздравить, у тебя, пожалуй, даже немного получилось. Совсем чуть-чуть. А теперь попробуй все-таки успокоиться, хорошо?

— Я и не волновалась, — сказала Дарэм тем же размеренным тоном, какой ей, к собственному удовольствию, удавалось сохранять на протяжении всей своей речи. — С чего это ты взял, что мне нужно успокаиваться?

— Глаза у вас, маменька, красивые, — молодой человек осторожно, как-то боком выбрался из кресла и, взяв с каминной полки тщательно отполированное бронзовое зеркало, сунул его Нази под нос. — Но лучше бы вам вернуть все как было.

Дарэм несколько раз моргнула, рассматривая собственные, отражающиеся в глади металла глаза, абсолютно черные, словно лишенные радужки. Осознание той незаметной, ускользнувшей от ее сознания легкости, с которой на этот раз произошла частичная трансформация, испугало Нази не на шутку, и она спрятала лицо в ладонях, стараясь взять себя в руки. Нечто подобное она уже наблюдала в исполнении старшего фон Кролока во время их разговора в библиотеке, состоявшегося как раз перед чертовым балом — тщательно подавляемый, удушающий гнев, против воли хозяина втягивающий тело немертвого в процесс физических изменений. Вот только граф, в отличие от Нази, гораздо лучше умел владеть собственными чувствами.

— Ты в порядке? — Холодная ладонь виконта опасливо коснулась ее плеча, и Нази вскинула голову, глядя ему в лицо. — Да, с глазами теперь все нормально. Опять цветом на воду в болоте похожи. Знаешь, Дарэм, мне на секунду показалось, что ты сейчас попытаешься убить меня голыми руками, можешь себе вообразить?

Вообразить подобное Нази прекрасно могла, поскольку в ее планах на будущее Герберт фон Кролок, просыпавшийся на двадцать минут раньше отца, был серьезным препятствием, которое, вероятнее всего, тоже придется устранять. Вот только Герберту об этом знать абсолютно не стоило.

— Прости, — на этот раз уже куда искренней извинилась она и, жестом предложив молодому человеку вернуться на свое место, сказала: — Давай на сегодня закончим с копанием в мозгах. А то, как бы я их действительно тебе в кашу не превратила.

Герберт согласно кивнул, очевидно, и сам не слишком горя желанием получить еще один ментальный удар по собственному сознанию, и на какое-то время в комнате повисло тяжкое, унылое молчание.

Базовый курс менталистики в Ордене был обязательным для всех, вне зависимости от наличия или же отсутствия способностей, поскольку нежити, способной оказывать влияние на разум смертного, в родном мире фрау Дарэм было предостаточно. Эта способность автоматически поднимала уровень опасности существа сразу на несколько пунктов, и рядовые некроманты обязаны были знать, на что подобная нежить способна, и каким именно способом можно если не защитить свою голову, то хотя бы максимально снизить воздействие на нее очередной попавшей под облаву твари. Так что, ознакомившись с той начальной теоретической базой, которую мог предложить в ее распоряжение старший фон Кролок, Дарэм не без удивления обнаружила, что подавляющее большинство постулатов вампирской менталистики мало чем отличается от человеческой. И в частности, одно из самых основополагающих правил гласило, что на силу, уровень и действенность защиты, равно как и атаки, существенное влияние оказывает ментальное равновесие оператора. А его ментальное равновесие в подавляющем большинстве случаев зависело от эмоционального фона. Обороняться было проще при низком, атаковать — при повышенном. И вампирский «зов», по большому счету, являвшийся не чем иным, как подключением разума жертвы к эмоциям оператора — то есть самого немертвого — требовал высочайшей, пока еще недоступной Дарэм степени контроля над своими чувствами. Именно над чувствами, а не над внешними их проявлениями.

И сейчас, когда внутри Дарэм не было ничего, кроме тщательно подавляемой ярости, которую она при всем желании не способна была превратить во что-то иное, она испытывала с зовом ровно те же самые проблемы, что и сам Герберт. Младший фон Кролок тоже прекрасно умел играть любые эмоции, скрывая истину за фасадом, вид и конфигурацию которого он сам же и определял. Вот только игра эта всегда была «на публику», и истинные его чувства все равно оставались неизменными. А грамотно обмануть чужой разум и чужую душу можно было, лишь обманув свою собственную.

— Если тебе это важно, то убивать его я не хотел, — глядя куда-то мимо Нази, сказал Герберт и, сокрушенно покачав головой, добавил: — Я, знаешь ли, не мой отец, способный выдерживать многовековой целибат, не слишком-то печалясь по этому поводу. И то, как показали недавние события, даже для него из правил возможны исключения, — виконт покосился на свою собеседницу и, очевидно, заметив, как дернулся ее подбородок, почел за лучшее тему не развивать. — Так или иначе, без любовников я обходиться не могу, да и не хочу. Если бы не возможность весело и небезынтересно проводить время со смертными, мое существование стало бы еще более унылым и лишенным удовольствия, если такое вообще можно себе представить. Я и так большую часть времени сижу здесь, как монастырский послушник при суровом настоятеле! Мне порой кажется, что отец и молодым-то не был! Так и появился на свет с выражением «Боже, в какую чушь вы пытаетесь меня втравить на этот раз?» на лице. А вместо детских погремушек в колыбели у него наверняка лежала книга какого-нибудь Николая Кузанского, Гарвея или Бойля! ⁽¹⁾ А смертные… ах, любовь, в том числе и плотская — самое прекрасное, что может быть на свете. Желание, нежность, волнение, опаляющий жар живого человеческого тела! Даже кровь — ничто в сравнении со страстными объятиями любовника, готового принадлежать тебе безраздельно. Впрочем… где тебе понять все это, Дарэм? Ты так же скучна в вопросах чувственных наслаждений, как мой батюшка…

Молодой человек, сбившись со своего восторженного, мечтательного тона, фыркнул и бросил на Нази полный насмешливой укоризны взгляд, поймав который, женщина лишь неопределенно пожала плечами, поскольку в ее случае это был лучший, а главное, самый разумный «ответ» из всех возможных. Не говорить же в самом деле, о том, что, когда дело доходит до пресловутых «чувственных наслаждений», холодный, равнодушный, кажется, к подавляющему большинству окружающего его мира граф фон Кролок вполне способен вспыхнуть изнутри настоящим ледяным пожаром, отблески которого странным образом будто бы отражаются в светлой радужке глаз. Что на бледном лице его может проступать выражение нетерпения или удовольствия, что иногда и он теряет самоконтроль, стискивая чужое тело до синяков, что он умеет задыхаться, коротко и бурно втягивая носом воздух, который уже давно ему не нужен. Что при определенных обстоятельствах он бывает настолько похож на обычного, живого мужчину, что обмануться не составит труда.

Дарэм совершенно не хотелось, чтобы виконт знал об этом. Она и сама многое отдала бы за то, чтобы не знать. Или, по крайней мере, не помнить.

— И именно по причине столь тонкого понимания вопроса, ты своего любовника загрыз, — вместо этого констатировала она чуть резче, чем изначально планировала. — Решил получить все разом, надо полагать, чтобы добро зря не пропадало?

— Подумать только, как у тебя все легко, — Герберт наморщил точеный, пожалуй, вполне достойный резца какого-нибудь скульптора нос, глядя на свою собеседницу с плохо скрываемой досадой. — Как будто не знаешь, насколько тяжкое бремя —контроль, особенно когда всего тебя переполняют эмоции! Я еще при жизни, позволь заметить, был натурой весьма увлекающейся. И, поскольку отец говорит, что с годами прижизненные наши черты только усиливаются, я питаю немалые надежды, что это мое прекрасное во всех отношениях качество не изменится и впредь. Ночь была такой томной, юноша — таким очаровательным и явно знающим толк в любовных утехах, от него так чудесно и соблазнительно пахло... ах, Нази, ты себе вообразить не можешь, как тонка бывает грань между поцелуем и укусом! Особенно, если шесть недель приходилось воздерживаться и от первых, и от вторых. Да-да, возможно, попадись мне этот очаровательный молодой человек недели на две-три раньше, он бы имел все шансы встретить этот рассвет без потерь и даже не узнал бы, с кем именно так весело провел ночь. Но какой толк сейчас это обсуждать? — виконт пожал плечами и, немного подумав, уверенно заявил: — По крайней мере, Дарэм, он абсолютно точно умер счастливым, за это я могу поручиться!

Вид у Герберта при этих словах вновь сделался вполне беззаботным, так что становилось абсолютно ясно — он действительно не видит поводов лишний раз сожалеть о том, что уже невозможно исправить. В этом он тоже, пожалуй, странным образом напоминал своего приемного отца — вне зависимости от правильности или ошибочности своих поступков и решений, фон Кролоки никогда не оглядывались назад и не раскаивались в степени большей, чем требовалось для извлечения выводов на будущее. Отвратительное качество для людей. И, пожалуй, «жизненно» необходимое для вампиров.

— Нисколько не сомневаюсь в твоих содомитских талантах, так что избавь меня, пожалуйста, от подробностей, — поморщилась Нази. — Вот только ты в своей... хм… усердной заботе о вашем общем счастье едва не лишил бедолагу нормального посмертия. И ведь прекрасно знаешь, что, если бы твой «избранник» успел пройти трансформацию, он навсегда застрял бы между тропами — однако, тело все равно бросил. Если растолкать Йони, он, уверена, охотно подтвердит, что выкидываешь ты такой потрясающий номер не впервые. Чисто из любопытства: скажи, при обезглавливании, что, не только башка у трупа отвалится, но и у тебя руки заодно?

— Да что ты пристала ко мне?! — возмутился Герберт, и это праведное негодование показалось Нази каким-то наигранным, преувеличенным, словно за ним юноша, как и всегда, пытался спрятать какое-то совершенно другое чувство. — Мои мотивы вообще не твоя печаль. Не захотел! Могу я, в конце концов, просто взять и не захотеть?!

— Можешь, разумеется, — Нази хмыкнула, решив придержать при себе упоминание о том, что как раз в данном вопросе у виконта не было никаких прав на личные желания, и что жертву полагалось упокаивать вне зависимости от обстоятельств. — Не хочешь отвечать — не надо, а так нервничать из-за невинного, в сущности, вопроса вовсе не обязательно.

— И вообще, мы здесь не для светской болтовни собрались! — резко и даже как-то неуклюже уходя от темы, раздраженно напомнил своей собеседнице виконт. — Так что, если ты свои эмоции держать под контролем не способна, точно так же, как и свою привычку совать нос не в свое дело, я с радостью найду, чем себя занять на остаток ночи. Если хочешь знать мое мнение, при таком настрое тебе лучше вернуться к физическим тренировкам с отцом, потому что от твоей грубой менталистики у меня уже голова болит!

Дарэм в ответ пожала плечами, рассматривая Герберта, как тому показалось, насмешливо, и эта едва уловимая насмешка почему-то казалась откровенно обидной. Так что Герберт поспешил откланяться, пока в запале и впрямь не наговорил «матушке» чего-нибудь лишнего, а главное — чего-нибудь по-настоящему личного.

Из всех существующих и способных мыслить существ, обитающих на земле, только граф фон Кролок знал, что его наследник за сотню с лишним лет так и не сумел перебороть иррациональной фобии перед обезглавливанием мертвецов. И что всякий раз, сталкиваясь с необходимостью «убирать со стола», абсолютно не боящийся крови, давно приучившийся убивать Герберт испытывает почти панический ужас — ничуть не померкший с годами, абсолютно такой же, как в самую первую ночь в замковом «морге». Да и сам граф не то, чтобы доподлинно знал, ибо юноша всегда предпочитал списывать все на собственное легкомыслие, безалаберность и капризный характер. Однако виконт подозревал, что отец, с извечной своей проницательностью, прекрасно догадывается, в чем на самом деле кроется проблема, и просто тактично делает вид, будто верит отговоркам. И посвящать Дарэм в столь глубоко личные свои проблемы Герберт фон Кролок ни в коем случае не собирался, тем более, что для самой Нази посмертные заботы о трупах, как уже успел убедиться виконт, трудности не представляли вовсе.

За минувшие четыре раза молодой человек лишь единожды сопровождал новообращенную вампиршу во время ее трапезы и, пожалуй, не желал бы повторять этого опыта вновь, предоставив сие почетное право отцу. Дело было даже не в том, что в местах, в которых вела свою охоту Дарэм, Герберт категорически не желал бывать ни при жизни, ни после смерти, а в том, как ее охота выглядела со стороны. Было для младшего фон Кролока что-то неправдоподобное, странное и откровенно жутковатое в низкорослой, из-за мраморной бледности кажущейся еще более миниатюрной женщине, с легкостью удерживающей тело мужчины вдвое крупнее себя, в точности, с которой она делала один-единственный укус, в узких ладонях, одним неуловимо быстрым рывком ломающих шейные позвонки жертвы, устраняя необходимость дожидаться смерти от кровопотери, и в том, насколько уместно и естественно смотрелся в руках Дарэм топор. Но больше всего, пожалуй, смущало и пугало Герберта сосредоточенно-отстраненное выражение ее лица и все тот же, ставший виконту знакомым, взгляд, обращенный «внутрь».

Один раз увидев все это собственными глазами, младший фон Кролок никак не мог отделаться от уверенности, что с точно такой же отточенной до скупого минимализма сноровкой Нази Дарэм на протяжении десяти с лишним лет сокращала поголовье вампиров в своем мире. А заодно и от весьма неприятной мысли о том, что именно с этим выражением на лице она вполне способна продолжить сокращать это поголовье в его собственной реальности. Вполне возможно, начав с него самого.

* * *

— Увы, неверно, Нази. Придется тебе начинать связку с самого начала.

Дарэм скрипнула зубами и, выдохнув, молча принялась повторять оборонительную комбинацию. За минувшие несколько недель она успела более или менее привыкнуть к весу и длине одноручного клинка, рукоять которого ложилась в ладонь легко и уже почти естественно, а притерпеться к преподавательской манере графа оказалось и того проще, поскольку с подобной тактикой обучения она была знакома даже слишком хорошо. Безапелляционность, настойчивость и полное отсутствие снисхождения — так можно было бы охарактеризовать преподавательскую манеру как фон Кролока, так и Винсента Дарэма.

— Ты понимаешь, где именно на этот раз совершила ошибку? — поинтересовался граф, медленно, позволяя Нази следить за каждым его движением, воспроизводя круговую атаку. Взгляд фрау Дарэм, словно намагниченный, потянулся следом за его клинком, и граф, совершив выпад вперед, обхватил пальцами запястье своей противницы, сбивая рисунок защиты. — Сейчас, например, я мог бы сломать тебе руку или нанести удар в бок. Не смотри на оружие. Чтобы отслеживать его, довольно периферийного зрения. Смотри на противника. Заново.

С трудом подавив желание выругаться, Дарэм коротко кивнула и, отступив на шаг, заняла исходную стойку.

— Так что же ты сделала неправильно — теперь уже в позапрошлый раз? — светски осведомился фон Кролок, лишь подливая масла в огонь разбирающего Нази искушения ткнуть в него мечом, наплевав на все блоки, контратаки и фехтовальные фигуры. Удерживало от этого поступка Дарэм лишь доподлинное знание — граф увернется.

— При расцеплении оставила не прикрытым низкий квадрант? — припомнив недавние свои действия, предположила она.

— Нет, с расцеплением все было верно, — возразил фон Кролок, легко стукнув самым острием меча по нижней трети «вражеского» клинка, отчего рука Дарэм судорожно дернулась, однако женщина тут же выправила позицию, на этот раз не дав графу сбить себя с толку. — Ты опять пыталась блокировать гранью. Позволь напомнить, что защита в позиции «лезвие в лезвие» недопустима. Удар, милая моя фрау, всегда должен приходиться на плоскость, и никак иначе, — граф с интересом посмотрел на костяшки тонких, судорожно стиснувших меч пальцев и заметил: — А еще ты рискуешь погнуть рукоять. Уверяю, Нази, оружие не убежит в тот же миг, как ты перестанешь столь крепко за него цепляться. Мягче, плавнее, более расслабленно. И не торопись. Заново, будь любезна.

— Можно, я швырну в вас мечом? — мрачно спросила Дарэм, встряхивая рукой, чтобы расслабить запястье.

— Это поможет тебе выполнить упражнение как следует? — граф чуть приподнял брови и, не получив ответа, констатировал: — Тогда, прости, я вынужден отказать.

А еще, кроме уже упомянутых выше качеств, у фон Кролока были воистину поражающие воображение запасы терпения, которые, кажется, не иссякали в принципе. В отличие от запасов терпения самой Нази, которая подобными талантами похвастаться не могла. И, если граф, не меняя своего размеренного, почти благодушного тона, способен был бессчетное количество раз объяснять одно и то же, до тех пор, пока Дарэм не проникнется сутью его требований, то Нази, вынужденная после любой, даже малозначительной ошибки начинать упражнение по новой, со временем злилась лишь сильнее — не то на «наставника» за дотошность, не то на себя за неспособность сделать все, как надо.

— Это же абсолютно бессмысленно, — сказала она, приступая к уже двенадцатой за сегодняшний вечер попытке. — Зачем учиться клинковому бою в век огнестрельного оружия? Зачем вообще оружие нежити, способной убивать голыми руками?

— И ты, стало быть, желаешь окончательно превратиться в столь презираемую тобой нежить? — осведомился граф, позволив клинкам скреститься с металлическим скрежетом. — Разумеется, в таком случае твое обучение бессмысленно. Однако, в моем представлении, позволить себе сражаться так, как чаще всего делают это упыри и, увы, некоторые высшие вампиры — зубами и когтями — означает уподобиться им, признать перед собой, что в тебе больше не осталось ничего человеческого. Лишь инстинкты, низводящие цивилизованную личность до скотского уровня, не способного вызывать ничего, кроме брезгливой жалости.

Подавляющее большинство встреченных Дарэм носферату оружием в бою не пользовалось, прекрасно «низводясь до скотского уровня» и ничуть по этому поводу не волнуясь. Однако, возможно, именно из-за довольно сложной системы представлений старшего фон Кролока о «вампирской этике» — как он сам, так и воспитанный его усилиями Герберт даже спустя века ухитрились в своих повадках остаться более похожими на людей, нежели на порожденных изнанкой тварей. Граф слишком долго и слишком хорошо справлялся с собственным посмертием, чтобы Нази могла оспаривать его мнение.

— Кроме того, почему бы и нет, фрау Дарэм? — непринужденно заметил ее оппонент, которого подобные «детские» упражнения не заставляли прикладывать и сотой доли его навыков. Очевидно, уловив, что Нази не слишком поняла смысл его комментария, фон Кролок пояснил: — Почему бы и не старинное, благородное искусство сражения на мечах, я имею в виду? Оно, с моей точки зрения, пускай и было вытеснено завоеваниями прогресса, является идеальным занятием, формирующим тактическое и стратегическое мышление, обучающим точно рассчитывать силы, развивающим ловкость, гибкость и подвижность, что полностью соответствует целям наших тренировок. К тому же пистолет — оружие, эффективное лишь против людей.

— А вы, надо полагать, учите меня воевать с вампирами? — хмыкнув, поинтересовалась Дарэм, выполняя двойное расцепление и плавно делая шаг в сторону.

— Я учу тебя не для того, чтобы ты воевала. Ты посвятила борьбе десять лет и, насколько я знаю, вела ее вполне успешно. Однако это больше не твоя война, Нази, оставь ее другим. Я же учу тебя исключительно для того, чтобы, в случае опасности, ты смогла себя защитить, — без тени прежней насмешки пояснил фон Кролок. — В том числе и от других вампиров, популяция которых в этом мире отнюдь не ограничена замковыми окрестностями. Ты получила в свое распоряжение огромные силы, но они не спасут тебя, если ты не обучишься правильно их использовать. Тебе ли не знать, что мы бессмертны, но отнюдь не неуязвимы. Уходя влево, следует начинать шаг с левой ноги, фрау, а вовсе не с правой. Сначала, пожалуйста.

Тактично сделав вид, что не услышал того, совершенно не достойного уст женщины ругательства, которое Дарэм все же прошептала себе под нос, фон Кролок занял исходную атакующую стойку, дожидаясь, пока «ученица» возьмет себя в руки и последует его примеру. Закалка Нази в вопросах обучения, пожалуй, впечатляла — очевидно, сказывалась не то орденская школа, не то — что вернее — школа ее супруга, учившего Дарэм с теми же целями, с которыми делал это и принявший у него своеобразную «эстафету» граф. Женщина умела быть упорной и последовательной, она была не капризна и неплохо держала под контролем собственное раздражение, непрерывную пульсацию которого фон Кролок ощущал каждую секунду, даже не обращаясь к их ментальной связи.

— Полагаю, упражнений на сегодня довольно. Весьма неплохо, Нази, но, позволь заметить, что ты могла бы куда лучше, — после восемнадцатой, или, возможно, девятнадцатой попытки Нази безукоризненно удержать оборону граф сделал шаг назад, опуская меч, на фоне привычного двуручника кажущийся почти игрушечным. Заставлять женщину заходить на очередной круг к этому моменту стало уже бессмысленно и даже отчасти небезопасно, поскольку Дарэм от накопившегося в ней раздражения стала скверно сосредотачиваться на своих действиях, не исправляя предыдущие ошибки, а лишь совершая новые. Все более и более глупые. Посмотрев в серо-зеленые глаза, в которых в последние полчаса слишком отчетливо читалось страстное желание проткнуть его насквозь, фон Кролок усмехнулся и озвучил то предложение, ради которого, он был уверен, Нази и соглашалась терпеть длительную и дотошную отработку фехтовальной техники: — Фрау желает сегодня попытать счастья?

— Искушение слишком сильно, чтобы я ему не поддалась, — хмыкнув, язвительно откликнулась Нази, прекрасно понимая, о чем именно спрашивает ее граф, который, похоже, нисколько в ее ответе не сомневался, взявшись за пуговицы своего старомодного, украшенного шитьем камзола прежде, чем Дарэм успела договорить фразу до конца.

С точки зрения Нази, вид у облаченного в рубашку и жилет фон Кролока был довольно странный — слишком привычным и неотчуждаемым от него казался всегда наглухо застегнутый многослойный костюм, своей строгой неизменностью напоминающий скорее доспехи, нежели обычную одежду. Впрочем, самому графу Дарэм, одетая в некогда принадлежавший неизвестному юноше наряд — самое близкое к «полевой» форме некроманта, что нашлось в замке — тоже, вероятно, казалась зрелищем диковатым. По крайней мере, Кролок, в отличие от своего сына, не выказывал по этому поводу изумления или недовольства, так же, как и Нази, сознавая, что длинный подол дамского платья никоим образом не может сочетаться с требующими большой подвижности боевыми тренировками.

Подхватив клинок — по соображениям равенства, точно такой же одноручный обоюдоострый двулезвийник, по своей длине наиболее соответствующий росту фрау Дарэм — фон Кролок развернулся к своей противнице и, коротко склонив голову в церемониальном полупоклоне, произнес ту единственную фразу, которой Нази ждала, как своеобразного благословения.

— Я к вашим услугам, фрау Дарэм.

«Я ведь все равно не смогу вас достать», — подумала Нази, прежде чем сорваться с места, как и в реальном бою, не утруждая себя выходом в академическую боевую стойку.

«И, зная это, все равно попытаешься», — небрежно раскрутив в руке легкий клинок и непонятно чему улыбнувшись, с неизменно удивляющим Дарэм удовлетворением закончил за нее фон Кролок.

Эти поединки уже успели превратиться в нечто наподобие традиции, пускай и весьма недавней. Стоило только Нази усвоить основные принципы нападения и защиты, как всякое их с графом занятие стало завершаться своеобразным турниром, где Дарэм предлагалось хотя бы попытаться дотянуться до своего оппонента. Здесь, в отличие от «технической» части, Нази разрешалось нарушать правила и использовать любые приемы для достижения цели. Ограничение было только одно — она должна была сохранять контроль над своей сущностью и не передавать бразды правления над разумом собственным инстинктам.

Клинки на мгновение скрестились, лязгнув друг о друга, и тут же разлетелись в стороны — граф не дал своей противнице и полминуты на серию атакующих ударов, почти мгновенно перейдя в наступление и вынудив Нази уйти в оборону. Уровень познаний у Дарэм был таков, что фон Кролок мог закончить их битву в любую секунду. Мог, но не хотел.

Именно в такие моменты граф ясно видел, что его протеже действительно учили «загонять» нежить. Не застывая на месте и на долю мгновения, она змеей вилась по площадке, ускользая от лобового столкновения, в котором у нее попросту не было шансов, пытаясь вынудить своего оппонента пуститься за ней в погоню и, вместе с тем, не разрывая дистанцию настолько, чтобы Кролок утратил интерес к их противостоянию или оказался вне досягаемости ее атаки. И, пускай в ее тактике еще сквозила привычка к командной работе, при которой один из некромантов призван был отвлекать на себя внимание высшего вампира, в то время как остальные пытались обойти его защиту, Дарэм уже пыталась пользоваться и своими новообретенными способностями, не полагаясь лишь на заученную когда-то технику. Она то и дело резко ускорялась, а в следующее мгновение вновь «роняла» темп до скорости смертного человека.

Вполне сносно, с точки зрения графа, проведя смещение «гневного острия» и коротко хлестнув клинком по его мечу, Дарэм метнулась в сторону, целясь противнику в незащищенный бок, однако граф с легкостью «ушел» из-под рубящей атаки, мгновенно схлопнув блок, и вновь развернулся к Нази лицом. Несколько почти оскорбительно небрежных смещающих ударов то справа, то слева, так что Дарэм пришлось покрепче вцепиться в рукоять, дабы раскачивающийся в ее руках, подобно подталкиваемому графом метроному, меч не выскользнул из пальцев. А затем — диагональный контрудар, заставивший клинок женщины пронзительно «взвизгнуть», а саму Нази — вогнать в тело очередную порцию силы.

Всего лишь игра. Когда бы граф ни переходил в атаку, меч его всегда находился в нескольких дюймах от Нази, так что, даже пропусти она удар, максимум, что ей угрожало — потеря оружия. И ни одного рубящего, «пробивающего» движения. Фон Кролок заставлял ее выкладываться в полной мере, при этом лишь не позволяя себя достать, и это снисхождение доводило Дарэм до белого каления. Она ни секунды не сомневалась, что граф попросту развлекается за ее счет, однако, сталкиваясь с ним взглядом, она сквозь пелену боевой горячки не раз замечала в неизменно начинающих чернеть глазах Кролока встречное, почти лихорадочное и какое-то жадное выражение, смысла которого она не понимала. И, признаться, никогда не хотела бы понять.

В очередной раз безжалостно пресекая попытку Нази выполнить множественное расцепление, фон Кролок самым кончиком острия рассек белую ткань рубашки на боку своей «ученицы», даже не поцарапав кожу, и усмехнулся, в ответ получив разъяренное шипение, дополненное полноценным вампирским оскалом и горящим взглядом, полным такой ненависти, что, будь граф смертным, он имел бы, пожалуй, неплохие шансы упасть замертво. Однако, поскольку смертным фон Кролок давно уже не являлся, он, как и всегда в подобные моменты, испытал острый приступ удовольствия. Тщательно, но безуспешно скрываемая злость фрау Дарэм не пугала, а, напротив, притягивала фон Кролока так же, как и по сию пору притягивало его пламя — единственная стихия, способная уничтожить немертвого по-настоящему.

Доводить бывшего некроманта до бешенства абсолютно не стоило — несмотря на детский, по меркам графа, возраст, ее выучка, годы жизни в совершенно ином мире и образ мышления в целом способны были подбрасывать неприятные сюрпризы. Однако, Нази Дарэм на сегодняшний день, возможно, являлась единственным существом, которое не было предсказуемо до мельчайших деталей, и в этой давно, казалось, утраченной «неизвестности» заключалась для Кролока особенная прелесть. Так что, ясно сознавая всю опасность игр с огнем, граф, тем не менее, поддерживал, почти провоцировал ее ярость, испытывая пределы самоконтроля Дарэм, раз за разом подводя ее к тонкой грани, за которой раскаленный добела гнев выплеснется наружу, чувствуя при этом давно уже позабытый азарт. Не тот, что овладевает душой человеческой за игорным столом, а тот, что можно испытать лишь на смертельно опасной дуэли, когда непредсказуемость и фатальность возможного исхода опьяняют, заставляя как никогда остро ощутить себя… живым.

Дарэм уже давно перестала следить за тем, какие именно фехтовальные фигуры выполняет она, и какие использует ее противник — они кружили по залу, и Нази, мучительно ощущая нехватку скорости, все наращивала темп, который граф с легкостью поддерживал, так что каждый ее бросок натыкался на, казалось, абсолютно вездесущее лезвие его меча. Грохот клинков друг о друга давно уже слился в ее ушах в непрерывный гул, который прекрасно заменял собой натужный грохот крови в ушах.

Если бы в зале в этот момент был хотя бы один человек, лишенный особенностей вампирского восприятия, он бы, вероятнее всего, не сумел различить ничего в бешеном, с каждой секундой взвинчивающем скорость мельтешении, сопровождаемом оглушительным металлическим лязгом. Однако для сцепившихся немертвых бой протекал почти размеренно. Дарэм сделала резкий выпад, сокращая дистанцию, и фон Кролок по ее лицу понял, что поединок на сегодня пора заканчивать, поскольку Нази пребывала в шаге от того, чтобы в попытке проломить защиту противника добровольно броситься на острие вражеского клинка, блокируя его собственным телом. Маневр смелый, весьма нестандартный и в нынешнем состоянии Дарэм нисколько не опасный, однако для вампира, еще не научившегося блокировать нервные окончания, очень болезненный. В ответ на скользящее движение меча граф, вопреки ожиданиям Нази, вместо расцепления выставил прямой блок, вынудив женщину охнуть от ощущения того, как лобовая сцепка клинков неумолимо проминается внутрь ее зоны защиты.

Фон Кролок всмотрелся в лицо Дарэм, ноздри которой, по прижизненной привычке, яростно трепетали в такт бурному дыханию — зыбкая, столь притягательная для них обоих грань была близка, как никогда раньше, и оба они замерли на ней на сотую долю секунды, сверля друг друга взглядом. Еще мгновение — поняла Нази — и придется либо разжать руки, либо позволить мечам переломиться надвое, благо силы у них с Кролоком было довольно для того, чтобы закаленная сталь попросту раскололась. Но и то, и другое неумолимо означало поражение. Граф терпеливо ждал, не ослабляя давления и явно предлагая Дарэм самой выбрать из предложенных альтернатив тот способ, которым она предпочитает проиграть сегодня, и Нази, в пылу схватки успевшая позабыть о том, что нынче она и сама является нежитью, выбрала третий.

Повинуясь прочно вколоченному в ее подсознание рефлексу, она выпустила рукоять и, перекатившись по холодному каменному полу, резко отвела руку назад, складывая пальцы «щепотью» — исходной комбинацией, формирующей печать.

Изнанка откликнулась мгновенно. «Дверь» открылась так, словно Дарэм, вместо того, чтобы, как обычно, толкнуть ее, распахнула дорогу на тропы мощным пинком ноги. Вот только платить по счетам Нази уже почти два месяца было нечем, и ей определенно следовало бы вспомнить об этом до ставшего за десять лет бездумной привычкой воззвания. Реальность исчезла настолько быстро, что женщина даже не успела чертыхнуться, оказавшись в печально знакомой черноте, из которой она выбралась лишь несколько часов тому назад.

«Б…дь» — как-то отстраненно, и даже отчасти равнодушно прокомментировала текущее состояние вселенной Дарэм. Что ж, по крайней мере, схватку с графом она на этот раз и впрямь проиграла на своих собственных условиях.

* * *

— Мне крайне любопытно… — Герберт, сидящий на краю постели, почесал бровь, явно игнорируя тот факт, что чесаться она у него по определению не могла. — Как думаете, когда Нази на свет родилась, Фортуна ей в колыбель плюнула, или она над нами издевается?

Молодой человек обвел остальных, пребывающих в сознании обитателей замка вопросительным взглядом, на который, впрочем, откликнулся только пожавший плечами Куколь. Граф же, в свою очередь, не посчитал нужным ответить — приложив к тонким губам сложенные «шпилем» пальцы, он сосредоточенно сверлил Дарэм взглядом, и это занятие, кажется, увлекало его гораздо больше болтовни сына. Знай его Герберт чуть хуже, он счел бы хмурое выражение графского лица весьма грозным, однако привыкший различать малейшие полутона отцовской мимики виконт явственно видел, что старший Кролок скорее озадачен, нежели рассержен. И это, в какой-то степени, было гораздо хуже, поскольку не понимающий происходящего граф являлся для юноши зрелищем куда более пугающим, нежели граф злящийся. Во многом потому, что в его памяти на сто с лишним лет приходилась всего пара-тройка случаев, когда фон Кролок пребывал в столь явной растерянности, сдобренной изрядной порцией беспокойства.

— Как вообще вампир может упасть в обморок? — задал Герберт следующий вопрос, на этот раз настойчиво потеребив отца за плечо.

— Я не знаю, — поразив воображение виконта не столько краткостью, сколько откровенностью ответа, сказал граф и добавил: — К тому же фрау Дарэм вовсе не в обмороке. Взгляни на нее — она технически мертва, вопреки суточному циклу, всем сведениям о носферату, а заодно и здравому смыслу.

Молодой человек, а вместе с ним и Куколь послушно взглянули. Опровергнуть утверждение графа при всем желании было сложно — неподвижно лежавшая на постели Нази Дарэм действительно была мертвее мертвого, и отливающий мутным, покойницким блеском взгляд ее распахнутых глаз недвижно упирался в «потолок», в роли которого выступал темно-синий балдахин. Эти открытые, глядящие «в никуда» глаза почему-то смущали Герберта особенно сильно, и он осторожно провел раскрытой ладонью по бледному лицу женщины, заставляя ее веки смежиться и пытаясь сосчитать, в который раз они уже, подобно скорбящим родственникам, собираются у ее «одра». По всему выходило — в третий за два месяца, что возвращало юношу к вопросу о целенаправленных, злокозненных издевательствах Дарэм, которая, даже будучи мертвой, ухитрилась «смертельно занемочь». Теперь уж совершенно загадочным и неясным образом.

— А я говорил, что ты с твоими методами и немертвого до смерти «загоняешь», — невесело пошутил он и тут же понял, что на этот раз лучше бы ему было помалкивать.

— Ты полагаешь это замечание смешным, Герберт? — так тихо, что голос его ощущался скорее, как низкочастотная вибрация, спросил фон Кролок, наконец, поднимая взгляд на сына. — Что ж, в таком случае, быть может, ты соблаговолишь повторить свою столь блестящую остроту еще раз? Боюсь, я не до конца ее расслышал.

Лучше бы накричал, как после последней вылазки в город, в самом-то деле! В случае графа повышенные тона всегда значили, что на самом деле отец не так уж и рассержен, и по-настоящему стоило опасаться именно этого мягкого, полного безукоризненно холодной вежливости полушепота. Старший Кролок происходил из той породы личностей, громкость голоса которых уменьшалась в пропорции, обратной степени их гнева.

— Прости, папа, — молодой человек, даже не пытаясь спорить, покорно опустил златокудрую голову. — Это действительно было мерзко.

— Именно, — коротко бросил граф, однако после секундного молчания уже гораздо мягче добавил: — Постарайся хотя бы иногда следить, чтобы твой разум поспевал за не в меру болтливым языком.

Поняв, что «угроза» миновала, Герберт кивнул, наблюдая за тем, как граф снова прижимает сложенные указательные пальцы к губам. Молодой человек поймал себя на мысли, что этим жестом, который он неоднократно видел у смертных, отец «затыкает себе рот», так что оставалось лишь гадать, что за слова он так старательно пытается затолкать обратно в себя вот уже примерно с четверть часа.

— Ты уверен, что не сделал ничего… такого? — не зная толком, как выразить свою мысль, и опасаясь лишний раз задеть графа каким-нибудь неудачно подобранным словом, уточнил Герберт.

Этот же самый вопрос терзал Кролока с тех самых пор, как Дарэм «упала в обморок», а точнее, свалилась замертво посреди тренировочного зала прямо на середине движения. Раз за разом перебирая в памяти каждую деталь произошедшего, граф, вместо того, чтобы приблизиться к пониманию, все сильнее запутывался в рассуждениях, безжалостно отсекая один вариант за другим и стараясь мыслить здраво.

— Я уже рассмотрел такую вероятность, — медленно проговорил он. — И уверен, что ни одно из моих действий не могло привести к подобному результату. Почти уверен. Я не понимаю… — граф резко замолчал, и Герберт отчетливо увидел, как тот на мгновение крепко стиснул зубы. Тем не менее, когда он заговорил вновь, голос его продолжал звучать спокойно: — Я не понимаю, что вообще может дать такой эффект. Даже в теории. Смешно, разумеется, утверждать, будто с фрау Дарэм все было в порядке, поскольку все мы знаем, что это чудовищная ложь, однако она, если так можно выразиться, была «здорова». Чертова женщина.

— Экх… — в наступившей тишине отчасти даже смущенно высказался горбун.

— ПапА, вы, право, нас с Куколем фраппируете, — поддакнул Герберт. — С тех пор, как вы изволили обзавестись душевной симпатией, вы стали поразительно часто сквернословить. Я лично уже в третий раз слышу из ваших уст бранные слова, хотя раньше вы себя подобными выражениями не унижали. Нази очень дурно на вас влияет.

— Если фрау Дарэм и влияет на кого-то дурно, то, в первую очередь, на саму себя, — ответил Кролок, не желая признаваться в том, что его наследник отчасти прав. — И я не имею ни малейшего представления о том, что предпринять. Быть может, у вас найдутся какие-либо предложения?

— У эа эт! — тут же сложил с себя всякую ответственность Куколь, который, даже спустя двадцать с лишним лет службы в замке о немертвых имел представление сугубо умозрительное.

— Кроме варианта «похоронить с почестями»? — Герберт нервно хрустнул костяшками пальцев, хмуро глядя на старшего вампира. — Отец, я, в конце концов, всего лишь скромный вампир, а не вампиролог-самоучка трехсотлетней выдержки, как некоторые! Так что, если у тебя нет версий, то у меня нет их и подавно.

С появлением Нази поводов для беспокойства у молодого человека появилось удручающе много, однако незаметно для себя он успел окончательно свыкнуться с ее присутствием. Сама женщина сколько угодно могла отрицать тот факт, что она удивительно быстро, едва ли не с первых дней, влилась в замковую атмосферу, но истины это не меняло — порой у Герберта складывалось странное ощущение, будто Дарэм была здесь всегда и в какой-то момент всего лишь отлучилась по срочному делу. Однако, куда больше младшего фон Кролока волновало душевное состояние его отца. Слишком хорошо Герберт успел рассмотреть взгляд графа в первые минуты после того, как он вынес тело Нази из фехтовального зала. Дурным ли было влияние женщины на его приемного родителя или же, напротив, его стоило считать за благо, но влияние это было весьма ощутимым.

— Может быть, стоит просто подождать? Если уж она сама впала в сон посреди ночи, есть вероятность, что она сама из него и выберется как-нибудь? Она же некромант, знает, как там, по ту сторону все устроено… — не слишком уверенно предположил он и, скривившись, проговорил: — Ну и запах! Куколь, ты не мог бы от меня отодвинуться? Желательно, в другое крыло замка.

— У, ыте. Ак фау ееа, ак а и эал! — слуга развел руками и робко добавил: — А по оэу хоао ает… а ы ак.

— Подумать только, какой исполнительный! — молодой человек фыркнул. — Вторую половину твоего высказывания я не понял, но она мне все равно не нравится. Фрау ему велела. А я тебе велю смыть с себя эту дрянь! Я будто на фабрику зубного порошка переселился!

Фрау Дарэм действительно нашла прекрасный способ отбить у себя «аппетит» по отношению к Куколю, выдав ему флакон мятного масла, острый и резкий запах которого, пускай и не полностью, но все же «перебивал» запах живой крови. Однако, по мнению Герберта, который давно научился переносить присутствие рядом с собой смертных людей безо всяких дополнительных ухищрений и привык почти постоянно пользоваться своим обостренным нюхом, разило от слуги теперь просто невыносимо. Хорошо, хотя бы — не чесноком.

— Почему бы вам обоим не удалиться? — прервал уже начавшуюся было перепалку граф, заставив спорщиков замолчать. — Если желаете, можете обсудить взаимные претензии в любом другом месте, или же, что я почитаю наиболее разумным, найдите себе более осмысленные занятия.

Куколь в ответ тут же покивал, распознав в завуалированном совете хозяина недвусмысленное приказание, а Герберт еще некоторое время беспокойно ерзал на своем месте, бросая на графа тревожные взгляды, которых тот предпочел «не замечать».

— Если ты хочешь что-то сказать, то, будь любезен, скажи, наконец, — после третьего по счету душераздирающего вздоха, донесшегося со стороны сына, не отрывая взгляда от некоей точки на противоположной стене спальни, сказал фон Кролок.

— Не знаю, — юноша соскочил с кровати и присел перед креслом графа на корточки, опершись о его колени бледными ладонями и заглядывая в лицо. — Знаю только, что ты, как обычно, будешь вне себя, но мне чертовски хочется тебя чем-нибудь утешить, представляешь?

— Признаться, даже вообразить себе подобного не могу, — усмехнувшись той воистину детской непосредственности, которая временами все еще была свойственна его статридцатиоднолетнему наследнику, фон Кролок опустил взгляд на юношу и добавил: — Но, если тебе угодно, утешь меня лживым заверением в том, что ты впредь хотя бы потрудишься доставлять трупы своих обескровленных любовников в замок, вместо того, чтобы вынуждать меня под утро срываться неизвестно куда.

— Отец! — голубые глаза юноши возмущенно сверкнули, и он совершенно «по-кролоковски» поджал губы, обиженно выпятив подбородок. Однако, когда ладонь графа скользнула по его волосам, виконт притих, растеряв весь свой запал, ибо моменты столь открытого проявления привязанности в их «семье» были весьма редки, и оттого, пожалуй, особенно ценны.

— Не тревожься, — мягко проговорил граф, пропуская сквозь пальцы золотистые пряди на затылке сына, — тем более, за меня. Так или иначе, я разберусь с этой проблемой, обещаю. А теперь ступай. Мне и вправду нужно подумать.

Молодой человек некоторое время молчал, очевидно, пытаясь потянуть время, как, впрочем, бывало всякий раз, когда старший фон Кролок позволял себе выказать по отношению к собственному наследнику подобную эмоциональную слабость, а затем сказал:

— Только учти, если ты и теперь не будешь держать меня в курсе всех событий, я приму меры!

— Одна мысль о том, каковы они будут, приводит меня в ужас, — хмыкнул граф, и Герберт, скорчив довольно забавную гримасу, которую, должно быть, сам почитал миной весьма устрашающей, шагнул, даже не потрудившись подняться на ноги и оставив под рукой графа одну только пустоту. Высшая степень мастерства. Если виконт в чем-то и сумел превзойти своего приемного отца, а заодно и всех известных ему вампиров, так это в умении ходить сквозь пространство.

Оставшись в одиночестве — тело фрау Дарэм в сложившихся обстоятельствах за компанию считать было бы глупо — Кролок, сложившись в кресле едва ли не вдвое, уперся локтями в собственные колени и пристроил подбородок поверх сцепленных ладоней, задумчиво рассматривая Нази так, словно ее труп способен был натолкнуть его на верные идеи.

Возможно, Герберт был прав, предлагая выждать время, однако граф слишком отвык полагаться на мифическое провидение, отказываясь признать, что в данном случае он утратил контроль над происходящим. И, вместо того, чтобы максимально тщательно продумывать оставшиеся у него варианты, Кролок глупейшим образом тратил свое время, в очередной раз задаваясь вопросом, не совершил ли он роковой ошибки, с губительной самоуверенностью посчитав оправданным решение оставить фрау Дарэм подле себя, и тем самым самостоятельно заложив пороховой заряд под собственное существование.

— Чертова женщина, — вновь пробормотал граф, позволив себе на мгновение прикрыть глаза.

Больше фон Кролока в замке, да и, пожалуй, за его пределами о вампирах не знал никто. За исключением, может быть, самой Дарэм, задать вопрос которой сейчас не представлялось возможным… Уцепившись за мелькнувшую в сознании идею, граф задумчиво прищурился.

Что есть ментальность — функция человеческого мозга, или часть его духа? Сосредоточившись, фон Кролок мысленно потянулся к связи между ним и Нази — всегда крепкая, похожая на толстую витую струну, она все еще была на месте, однако на этот раз казалась истончившейся, зыбкой, уходящей куда-то слишком далеко, чтобы граф мог ощутить расстояние. Там, где, в теории, пребывала сейчас Дарэм, такого понятия, как расстояние, не существовало вовсе.

Переместившись на край постели, фон Кролок для верности взял безвольную руку женщины в свою, дабы создать для своего разума своеобразную точку фокуса, и наугад позвал. Его «голос» тут же рассеялся, канув в пустоту, которая осталась все так же безучастна и молчалива, однако граф, которому терять было особенно нечего, а торопиться — некуда, позвал снова, на этот раз потянув за нить связи, так, что та едва ощутимо завибрировала.

«… достанете?» — пришедший из тьмы отклик был настолько слабым и прерывистым, что граф не столько услышал, сколько угадал содержание ответа.

«Верно, — рассудив, что более развернутые реплики через зыбкую границу мира пройти, вероятнее всего, не способны, согласился фон Кролок. — Что ты сделала?»

На этот раз ответа пришлось ждать еще дольше, словно женщина раздумывала, стоит ли вообще открывать карты.

«…зовалась некро…тией, — наконец, коротко откликнулась Нази, и уточнила: — Пыталась».

«Зачем?» — граф, кажется, и сам прекрасно знал ответ на этот вопрос.

«Привычка», — в отличие от обычного мысленного общения, когда оба они находились в одной реальности, сейчас внутренний голос Дарэм был полностью лишен даже намека на эмоции, как, вероятнее всего, и голос самого Кролока. Однако он не сомневался, что Нази прекрасно поняла истинную суть его вопроса. И предпочла не отвечать, чем только подтвердила догадки графа.

«Ты знаешь, что делать?» — поинтересовался он, и на этот раз с ответом его собеседница не задержалась.

«Смутно, — откликнулась она. — Ждем… цикла… теории… должно… тать. Если следующей… не очнусь… думать».

Должно сработать… в этом ответе не содержалось ничего, пусть даже и отдаленно похожего на уверенность, однако, похоже, выбора ни у Дарэм, ни у самого графа и впрямь не было. До позднего, сумрачного рассвета оставалось не более трех часов, но солнце уже ощутимо преобладало над луной, а это, в свою очередь, означало, что до завтрашнего вечера шансов восстановить связь духа Нази с ее же телом было ничтожно мало.

«Я тебя услышал», — сообщил граф и, чувствуя, что подобное общение отнимает у него, а значит, вероятно, и у самой Дарэм слишком много сил, предпочел «замолчать», углубившись в собственные, весьма мрачные размышления. Прислонившись затылком к резному изголовью формально принадлежащей ему кровати, так и не выпустивший руки женщины фон Кролок, устремил рассеянный взгляд на почерневшую от времени бронзовую ручку входной двери.

Если Нази ошиблась в своих предположениях и к следующему вечеру не сумеет вернуться в собственную физическую оболочку — у них, пожалуй, действительно серьезные проблемы. А возможно, напротив, такой исход мог бы с легкостью избавить от этих проблем их обоих.

Останься Нази на тропах, и все стало бы гораздо легче — отсутствие предсказуемости без сомнения притягивало, будоражило кровь, увлекало. И становилось причиной непредсказуемости его собственных реакций, от которой Кролок уже порядком успел отвыкнуть. И которой не слишком хотел. Так легко было бы «сломать» Дарэм, превратив в подобие прочих людей, коих побывало в этом замке немало — привычное, стабильное, понятное, легкое в обращении… Вот только сломанной Дарэм была Кролоку не нужна. А «целой» — угрожала его тщательно выверенному внутреннему балансу.

Если бы Нази со своим безрассудным благородством не была столь поспешна в своем решении, если бы сам граф лучше подготовился к возможному обороту дела, не позволив ей «заразить» себя этой поспешностью… Бессмысленные, беспомощные рассуждения, никуда не ведущие и порожденные осознанием того, что он, Кролок, с недостойной его опыта беспечностью загнал себя в ловушку. Одна часть графа отчаянно желала, чтобы Дарэм исчезла, оставив его в состоянии давно изведанного душевного спокойствия, вторая — так же отчаянно боялась, что желание первой исполнится.

Нынешней ночью для графа стала очевидной еще одна тревожная истина: та самая, в которой женщина не посчитала нужным признаваться — в слепом стремлении уничтожить своего «создателя» Нази Дарэм рисковала уничтожить саму себя.

Время медленно утекало, приближая рассвет, размеренно и гулко тикали часы на каминной полке — неумолимо вращались черные копья стрелок, точно так же, как и сам фон Кролок, вынужденные идти по кругу, вырваться из которого самостоятельно уже не могли.

— Сколь много страсти таит ваша ненависть, почтенная фрау Дарэм, — оторвав взгляд от тускло-серого предрассветного сияния, призрак которого лишь угадывался между горными вершинами, с кривой усмешкой посетовал граф, обращаясь к своей бездыханной собеседнице, и с горечью добавил: — И сколь много ненависти в вашей страсти. Что ж… Герберт!

— Ну и до чего ты додумался? — молодой человек, появившийся ровно секунду спустя после зова старшего фон Кролока, полувопросительно, полуудивленно окинул взглядом представшее перед ним зрелище, показавшееся виконту довольно странным. Его отец полулежал на кровати справа от тела фрау Дарэм, и вид у него был какой-то на редкость отрешенный, словно мысли его все еще блуждали где-то в сферах, Герберту недоступных. Младший фон Кролок таких настроений графа терпеть не мог, поскольку, как правило, за этой молчаливой задумчивостью, больше похожей на оцепенение, не следовало ровным счетом ничего хорошего.

— У меня есть к тебе очень личная просьба, — твердо проговорил Кролок, через комнату глядя своему наследнику прямо в глаза. — Это тот редкий случай, когда я прошу тебя просто довериться и сделать, как я скажу, не задавая лишних вопросов.

— Начало твоей речи мне уже не нравится, — хмурясь, признался Герберт, в ответ получив лишь едва заметную улыбку графа. Отец и впрямь редко обращался к нему с просьбами, еще со времен его ученичества больше привыкнув раздавать распоряжения, а уж личных просьб виконт и вовсе мог припомнить лишь пару за все время их знакомства.

— Уверяю, продолжение будет не столь кошмарным, как рисует твое воображение, — заметил фон Кролок. — Полагаю, оно тебе даже некоторым образом понравится. Я всего лишь предлагаю тебе еще раз выйти на прогулку.

* * *

Возвращение в мир, принадлежащий живым, на этот раз далось Дарэм сложнее обычного, словно она продиралась сквозь постоянно цепляющийся за одежду колючий кустарник, затрудняющий каждый ее шаг на пути к цели. И поскольку время на изнанке всегда текло совершенно иначе — а точнее, темные ее глубины не были подвластны шагу часов в принципе — распахнув, наконец, глаза, Нази не имела ни малейшего представления, который час или, если уж на то пошло, который день. А возможно — который год. По крайней мере, она нисколько не удивилась бы, если бы выяснилось, что с момента ее весьма нелепого падения за грань в реальном мире прошло гораздо больше суток, ибо даже для живых двадцатиминутное пребывание на тропах превращалось в личную застывшую бесконечность. Что уж говорить о немертвых.

Привычным, выверенным по силе жестом сдвинув в сторону крышку саркофага, Нази села, подстраивая зрение к царящей в склепе Кролоков темноте, а заодно и чутко прислушиваясь к окружающей ее действительности.

Огромное каменное строение, как и всегда, жило своей собственной жизнью — где-то заскрипела раскачиваемая сквозняком дверь, тихо позвякивали хрустальные подвески дремлющей под потолком бального зала люстры, которая, как и кладбищенские вампиры, «оживала» только в ночь зимнего солнцестояния, в библиотеке огонь с треском пожирал дрова... Деловито зашуршала мешками нацелившаяся на куколевские запасы крупы мышь, и Дарэм мельком подумала, что мерзавку стоит изловить, покуда она не нашла себе достойную компанию и не расплодилась. Мышь в замке завелась уже при Нази. Неизвестно было, откуда она явилась посреди зимы, зато отсутствие конкуренции при наличии мешка с зерном явно стало для нее поводом задержаться в столь гостеприимном месте. Страдал от ее присутствия один только Куколь, чей провиант вот уже неделю подвергался разбойничьим набегам, однако сам горбун противопоставить хвостатой ренегатке мог только мышеловку, на которую и без того не обделенное разносолами животное, разумеется, плевать хотело, а попросить помощи у хозяев слуга стеснялся, и Дарэм не могла его за это винить. Представив себе реакцию графа или виконта на предложение выслеживать в замке мышь, а заодно и вообразив, как именно выглядела бы подобная охота в исполнении высших вампиров, Нази тихо фыркнула себе под нос, твердо решив прийти Куколю на помощь нынче же ночью, и наконец, огляделась внимательнее.

При ближайшем рассмотрении выяснилось, что в догадках своих Нази оказалась права — она и впрямь пришла в себя в неурочное время, поскольку гроб, принадлежащий Герберту, был вопиюще пуст, сияя из-под небрежно перекошенной крышки пижонским золотистым бархатом внутренней отделки. «Застилать постель» виконт, как уже успела заметить Дарэм, вообще не трудился, да и в целом, в пику аккуратному до тошноты отцу, склонен был превращать пространство вокруг себя в бардак, который сам он упрямо продолжал называть «творческим беспорядком». Отвернувшись от обиталища младшего фон Кролока, находящегося справа от нее, Нази обратила взгляд на саркофаг старшего, который, довершая иллюзию того, что даже «спать» она ложится под конвоем, располагался слева.

Несколько мгновений Дарэм потребовалось для того, чтобы сообразить — крышка графского вместилища плотно закрыта, и это означало, что владелец все еще внутри. Если бы сердце Нази билось, оно бы в этот момент точно пропустило пару ударов от волнения.

Бесшумно соскочив на пол и ни на секунду не переставая прислушиваться к малейшим колыханиям пространства, Дарэм в один мягкий прыжок подскочила к гробу и бесцеремонно заглянула внутрь, чего не делала с самого первого, еще прижизненного визита в вампирскую усыпальницу. Благо теперь обливаться потом, чтобы хоть на несколько дюймов сместить тяжелейшую каменную крышку, Нази не приходилось.

На фоне багряно-алого шелка обивки старший фон Кролок выглядел еще более бледным, чем обычно, и вид его, как и в прошлый раз, показался Дарэм удивительно умиротворенным, каким почти никогда не бывал в бодрствующем состоянии. Должно быть, оттого, что дух графа, способный подавлять окружающих даже на расстоянии, сейчас пребывал слишком далеко от его тела.

Надолго ли — вот в чем вопрос.

Зазор между пробуждением Герберта и пробуждением его отца в среднем составлял двадцать минут. Возможно, чуть меньше, а возможно — чуть больше. Сколько из них уже прошло? А точнее, сколько их у Дарэм еще осталось? Как ни прислушивалась Нази, она так и не смогла уловить каких-либо свидетельств пребывания виконта, из всех признаков жизни или ее подобия отчетливо слыша только вздохи и шарканье ног Куколя где-то наверху, да цокот зубов приснопамятной мыши, отчаянно набивающей пузо.

— Герберт? — тихо позвала Нази, чувствуя, как от напряжения у нее начинают мелко подрагивать руки. Младший фон Кролок, не желая экспериментировать с силой ментального зова в исполнении Дарэм до того момента, пока зов этот не будет давать стабильного и безболезненного для его персоны результата, по-прежнему всегда был настроен на женщину акустически, так что, в случае, если виконт был где-то в замке, он непременно откликнулся бы или хоть как-то обозначил свое присутствие — однако ничего подобного не произошло.

Лихорадочное, горячечное волнение схлынуло с Нази так же быстро, как и появилось, оставив после себя спокойствие, какое не раз накатывало на нее во время особенно сложных и опасных операций, когда сомневаться, равно как и отступать, становилось попросту поздно.

«Есть время для размышлений, — глядя своей молодой супруге в лицо обсидианово-черными глазами, говорил Винсент Дарэм. — А есть время для действий, и очень важно никогда не путать их между собой».

Нази вновь посмотрела на гроб. Похоже, столь нужное ей время для действий на самом деле пришло, и никто не знал, как скоро этот момент будет упущен. Второго подобного шанса у нее может не быть.

Огонь — второе средство упокоения вампиров — Нази отмела в самом начале, посчитав для ее целей непригодным. Поверхностные ожоги даже девяноста процентов тела вампир способен был залечить с помощью посмертной регенерации, и при сожжении следовало убедиться, что труп немертвого прогорел полностью, исключив малейший шанс на восстановление. Учитывая, что вампиры, как и люди, были довольно «сырыми», процесс кремации являлся занятием небыстрым и хлопотным. Опираясь на собственные знания по этому вопросу, Дарэм могла сказать, что на сожжение носферату графского роста и комплекции до «удовлетворительного» состояния ей потребовалось бы порядка четырех часов, и около тридцати килограмм дров в придачу. Да и то, если тело предварительно расчленить.

Так что в распоряжении Нази оставалось только старое доброе обезглавливание — куда более быстрое и безотказное.

Топор из оружейной галереи третьего этажа Дарэм удалось незаметно вынести почти пять недель тому назад, когда пристальное внимание к ней немертвых еще не приобрело настолько всеобъемлющих масштабов, и она, пускай не слишком надолго, но все же иногда была предоставлена сама себе. Нази боялась, что пропажа все-таки будет обнаружена, однако хозяева дома в оружейную заглядывали крайне редко. И все же, шаря рукой в погребальной нише у самой дальней стены склепа, Дарэм на мгновение испугалась, что небольшого, чуть потускневшего от времени, но еще довольно острого боевого топорика, примеченного ею еще в прошлый раз, там не окажется. Впрочем, теперь в ее силах оторвать голову и безо всякого оружия. Тревога оказалась напрасной — топор по-прежнему был там, где Нази его оставила, завернутый в отрез темной ткани, и его рукоять легко легла в ладонь, такую же холодную, как и отполированное временем дерево.

Вернувшись к саркофагу, Нази, уже не церемонясь, спихнула крышку на пол, прикидывая, хватит ли ширины гроба, дабы нанести удар — по всему выходило, что должно было хватить.

Тело графа сохраняло все ту же мертвую неподвижность, и не было ни малейшего признака того, что он намерен с минуты на минуту очнуться — как всегда, с трудом. Должно быть, для него выход с изнанки был чем-то сродни нынешнему пробуждению самой Дарэм, которая на этот раз провела за гранью гораздо дольше положенного, так что тропы отпускали ее неохотно. А старший фон Кролок, в отличие от нее, суммарно провел там более девяноста лет своей «нежизни». Девяносто лет полного и беспросветного одиночества.

Искушение остаться там, за гранью, было сильно, однако у нее оставалось дело, не завершив которое, Нази просто не могла спокойно погрузиться во мрак. И это дело она вот-вот должна была закончить.

Сначала Кролок. Затем те, что на кладбище — с ее возможностями могильные плиты стали преградой откровенно смехотворной. А Герберт… что ж, Нази не сомневалась, что Герберт отыщет ее сам еще до наступления рассвета.

Тишина в замке царила полнейшая, даже мышь — и та притихла, насытившись.

Глубоко вздохнув, Дарэм слегка отвела руку назад — сильного замаха ей и не требовалось — и… замерла.

Слишком просто.

Опыт и чутье подсказывали Нази, что в случаях, когда крайне сложная операция протекала излишне гладко и безобидно, это могло значить лишь одно — ловушку. А учитывая, что речь сейчас шла о существе с более чем трехсотлетним опытом…

— Ты ведь не мог не предусмотреть такого, верно? — напряженно вглядываясь в безмятежное лицо старшего фон Кролока, сквозь зубы процедила Дарэм. — Так много «удачных» совпадений… Нет, ты слишком умный сукин сын, чтобы так попасться.

Разум Нази лихорадочно работал, пытаясь определить, в чем именно кроется подвох, и она буквально кожей чувствовала, как безвозвратно утекают в прошлое отпущенные ей секунды.

Каков бы ни был расчет графа, это — шанс, получить который она стремилась столько времени. Шанс довести до конца то, что должно было случиться восемь недель назад, когда еще смертная Нази Дарэм стояла на этом самом месте, сжимая в руках истекающую воском свечу, и размышляла о том, что существо, лежащее в гробу, по какой-то неясной причине спасло ей жизнь. Спасло, чтобы потом не просто отобрать — превратить в существование, сделав Дарэм подобием его самого. Подобием, навсегда застрявшим между двумя мирами, лишенным даже шанса на упокоение, обреченным убивать или превратиться в очередного туманника, бездумно дрейфующего в бесконечной темноте.

«Они могут выглядеть как люди, говорить как люди, копировать их поведение и эмоции до мельчайших деталей, — учил ее Винсент. — Но все это — не более, чем иллюзия. Никаких колебаний, никаких компромиссов, никаких диалогов. Только немедленное уничтожение».

«Не испытывать жалости, не вглядываться слишком внимательно, не позволять себе мыслей о том, что чувствует твой враг, — мелодичный голос фон Кролока звучал спокойно, и в серых глазах, обращенных к ней, Нази видела понимание, доступное лишь тому, кто слишком хорошо знаком с печальной необходимостью подобного подхода. — Не думать о том, что у него, как и у тебя, наверняка есть возлюбленная или возлюбленный, дети, дом. О том, что он такой же, как ты. Так учат солдат на войне, Нази, и в сущности, не имеет значения, о войске идет речь или о конкретном противнике».

Как легко сгорать от ненависти и строить планы, прикрываясь технической невозможностью их осуществления, силой и умом врага, непреодолимыми обстоятельствами… Но вот он, враг. Прямо перед ней — полностью беззащитный, уязвимый, безоружный, отделенный от окончательной смерти лишь ее приговором. Осталась самая малость — вспомнить все, чему ее учили, и завершить начатое, поскольку это было единственно верным решением, которое Дарэм могла принять ради блага людей, чьи жизни когда-то поклялась защищать, не важно, в родном ее мире или в каком-нибудь другом. Она уже ошиблась один раз, позволив себе пойти на поводу у искусно созданной иллюзии и поплатившись за это не только своей жизнью, но и жизнями семерых людей, ставших ее жертвами. Однако у Нази еще была возможность исправить собственную глупость.

«Только немедленное уничтожение, — мысленно повторила она слова покойного мужа, до боли впиваясь пальцами в холодную рукоять топора, усилием воли заставляя себя не закрывать глаза. — И никаких компромиссов».

* * *

Небольшое горное озерцо почти целиком было покрыто снегом, из-под которого кое-где проглядывал идеально гладкий лед, в предрассветных сумерках похожий на черное вулканическое стекло. Слипшиеся снежинки лениво сыпались со свинцово-серого неба, куда больше напоминая выпотрошенный из подушки куриный пух, нежели замерзшую воду. Они оседали на волосах и одежде Дарэм, которая устроилась на небольшом обломке скалы возле самой береговой кромки, так что ей время от времени приходилось лениво стряхивать их с себя, дабы окончательно не превратиться в сугроб. Тучи висели настолько низко, что макушки горных пиков исчезали в них, как в тумане, и казалось, будто рассвета сегодня не будет. Однако Нази прекрасно знала, что солнце уже готовится к своему триумфальному возвращению на небосклон, нисколько не заботясь о том, что творится здесь, внизу, поближе к земле. Тишина стояла всеобъемлющая и какая-то ватная, какая бывает только во время сильных и безветренных снегопадов, когда даже человеческий слух способен уловить шорох сталкивающихся в неподвижном воздухе снежных хлопьев.

— Намереваешься здесь?... Хм, я бы употребил слово «заночевать», однако оно бессовестно погрешило бы против истины, что, впрочем, нисколько не меняет сути вопроса.

Шагов за спиной Дарэм так и не услышала — ее незваный собеседник при желании ухитрялся двигаться абсолютно бесшумно даже по скрипучему снегу. Отвечать не хотелось, да и разговаривать, если уж на то пошло, тоже — тишина была гораздо приятнее, не требуя от Нази ничего, кроме молчания, поэтому женщина просто пожала плечами.

— Не самый разумный выбор, хотя, признаю, вид отсюда и впрямь неплох. Но все же, с моей точки зрения, не настолько, чтобы созерцать его на протяжении почти тринадцати часов,, — непринужденно заметил остановившийся прямо за спиной Дарэм граф, поверх головы женщины разглядывая деревья на дальней стороне озера, и добавил: — Пойдем домой, Нази. Здесь абсолютно не на что смотреть.

— Вы знали? — вместо ответа тихо спросила женщина, задумчиво водя пальцем по тусклому лезвию лежащего у нее на коленях топора.

— О чем именно? — уточнил фон Кролок. — О твоих намерениях? Скажем так, я о них догадывался. Подобные умонастроения, равно как и подобные чувства, довольно трудно скрыть, хотя ты весьма в этом преуспела. Однако, как я уже говорил, я хорошо знаю людей, фрау Дарэм. Порой гораздо лучше, чем мне бы хотелось. К тому же мы с вами зачастую мыслим весьма схожим образом.

— Вот только вам хватило потрохов довести дело до конца, — сказала Нази, и в ее высоком, чуть скрипучем голосе граф отчетливо услышал обреченность и отвращение. — В отличие от меня.

— Не мне упрекать тебя в слабости, — сказал он, сверху вниз глядя на темные, чуть вьющиеся волосы Дарэм, в которых запутались снежинки.

— Еще бы… — из горла женщины вырвался хриплый смешок. — Это полностью в ваших интересах, Ваше Сиятельство, так что вам радоваться впору, какие уж тут упреки?

— Дело отнюдь не в интересах, Нази, — граф негромко вздохнул, и на берегу озера воцарилась тишина.

— Так какой же, все-таки, был план? — спустя почти десять минут спросила Дарэм. — Вы сами сказали, что знали все наперед, а значит, наверняка подстраховались. Отправили Герберта в засаду или придумали что-то более изощренное? Я перебрала уже массу версий, но так и не смогла понять, что, согласно вашим расчетам, должно было произойти?

— Это зависело только от тебя, — просто сказал граф, и Нази, наконец, запрокинула голову, неверящим взглядом уставившись ему в лицо. — Не было никакого плана. Разве что Герберта я действительно отослал намеренно. Я был почти уверен, что, невзирая на правила Ордена, которым ты даже теперь еще пытаешься следовать, и которые не предполагают исключений в вопросе уничтожения нежити, именно необходимость упокоения Герберта сдерживала тебя несколько недель. Однако недавние события показали, что вы, фрау Дарэм, приблизились к решимости свести со мной счеты слишком близко, чтобы я посмел и дальше манкировать безопасностью моего сына. Я очень рассчитываю, что ты никогда не скажешь ему правды, Нази. Во-первых, потому что мне пришлось приложить слишком много усилий, дабы убедить его, что я полностью контролирую ситуацию, и в его отсутствие мне ровным счетом ничего не угрожает. Не хотелось бы его разуверять. А во-вторых, видишь ли, Герберт и впрямь питает ко мне очень сильную и весьма трогательную привязанность, так что, боюсь, сам факт покушения на мою «жизнь» всерьез может испортить ваши дальнейшие отношения. Поэтому я искренне надеюсь, что ты не станешь все усложнять своими откровениями.

— Вы хотите сказать, что, если бы я сделала иной выбор… — медленно произнесла Дарэм, которая вторую половину рассуждений Их Сиятельства невежливо пропустила мимо ушей, целиком сосредоточившись на первой.

— … то, очевидно, я не стоял бы сейчас здесь, в снегу, за восемь миль от собственного замка, — спокойно закончил за нее тот.

— И вы считаете, будто я поверю, что вы сознательно дали мне возможность вас по-настоящему умертвить? — Нази скривилась. Граф слишком трепетно был привязан к своему существованию, чтобы сказанное им даже в теории могло быть правдой.

— Я всего лишь ответил на твой вопрос, — фон Кролок едва заметно пожал плечами. — У каждого из нас в свое время был выбор, фрау Дарэм. Я сделал свой на балу, когда твоя дальнейшая судьба зависела только от меня. Ты же сделала свой сегодня в полностью аналогичной ситуации и, согласись, это в некотором роде справедливо. Решение за решение, если можно так выразиться, — граф прищурился, глядя куда-то вдаль. — К тому же, представим на мгновение, что ты действительно оказалась полностью готова со мной покончить не только мысленно, но и на деле. Представим, что план у меня все же был, и я каким-то образом «пережил» сегодняшнюю ночь. Что дальше, Нази? Думаю, не ошибусь, если скажу — подобные решения, как правило, принимаются один раз, так что, помешай я первому покушению, следом за ним непременно последовало бы еще одно, и еще одно… Немного зная твое упорство, драгоценная моя фрау, могу лишь предречь, что вы сражались бы до результата. А это значит, что дабы продолжить свое существование, я, согласно логике, вынужден был бы прервать ваше, — фон Кролок опустил взгляд на продолжавшую пристально рассматривать его Дарэм и негромко проговорил: — Как я уже заметил ранее, Нази, дело отнюдь не в моих интересах. Я не могу обвинить тебя в слабости потому, что она, увы, слишком хорошо знакома и мне. Разница между нами лишь в том, что мне не потребовалось стоять над твоим телом с топором в руках, чтобы признаться себе, что убить тебя я не смогу. Однако существовала вероятность, что разорвать сей «порочный круг» окажется под силу тебе. Признаться, я уже порядком успел позабыть, что такое рисковать по-настоящему и, должен сказать — весьма будоражащие ощущения, которые я, пожалуй, предпочел бы впредь не испытывать. Все же верной гарантии, что, столкнувшись с настоящей возможностью меня упокоить, ты пересмотришь свой вердикт, у меня не было, хотя определенные надежды все-таки имелись, не скрою.

Дарэм предпочла промолчать, сквозь пелену опустившейся на нее сразу после позорного — уже второго в ее практике — бегства из склепа апатии ощутив нечто, похожее на тягостную неловкость. Тон у фон Кролока был спокойный и даже как будто бы сочувственный, словно то, что Нази и впрямь могла его прикончить, равно как и будущие возможные попытки женщины сделать это, не слишком-то его тревожили. Впрочем, они оба прекрасно понимали, что новой попытки действительно не последует. Граф был абсолютно прав — такие решения принимались один раз. Рубикон был перейден, и дым от сожженных мостов хинной горечью першил у Дарэм в горле. Сидя на ледяном камне, она медленно остывала, и черное, уродливое пепелище, по которому еще несколько часов назад плясало жгучее пламя поддерживающей ее ненависти, медленно покрывалось снегом, так же, как темная гладь озера, промерзшего до самого дна.

— Помнится, с фрау Борос вы не церемонились, — вновь отворачиваясь к лесу, заметила она, просто для того, чтобы хоть что-нибудь сказать.

— Вероятнее всего, потому, что моя ненависть к ней не имела ничего общего с твоими эмоциональными порывами, и я весьма искренне, на протяжении долгих восьми лет желал ей смерти, — откликнулся фон Кролок. — Кристина была жестокой, взбалмошной, капризной стервой, да простится мне подобная характеристика в отношении дамы. Она, как и прочие вампиры, населявшие замок прежде, не видела ничего предосудительного в убийствах из прихоти или ради развлечения, потакая любым своим желаниям.

— Вы говорите так, словно вы, я или Герберт в сути своей представляем что-то иное, — глухо проговорила Нази. — Все мы здесь убийцы, а уж получаем мы от этого удовольствие или нет, вопрос десятый.

— С этим я, пожалуй, спорить не стану, — сказал граф. — И все же разница существует. Мы несомненно, убийцы, Нази. Однако, признай, ничуть не более жестокие и кровожадные, чем сами смертные. А может статься, что и менее. Люди во все века истребляли друг друга десятками, сотнями, тысячами, и зачастую по причинам, весьма далеким от веских. Убивают за деньги, за власть, за положение в обществе, убивают на не ими развязанных войнах, ради интересов тех, кого никогда не видели, убивают за идеи и даже во имя Бога, завещавшего жить в любви и мире. Убивают из ревности, из зависти или просто ради забавы. В то время, как мы убиваем лишь для того, чтобы утолить свой голод, или ради защиты, что роднит нас скорее со зверями, чем с людьми, и я, признаться, в данном случае рад подобному сходству. Что же касается Кристины и ей подобных… говоря о «нас», я говорю исключительно о себе, о тебе и о моем сыне, поскольку мне, признаться, чужд пресловутый «видовой патриотизм». Все носферату так же отличаются друг от друга, как и люди, а посему, будучи вампиром, отвечать за всех немертвых разом было бы столь же смехотворно, как, будучи смертным, отвечать за все человечество, не находишь? Куда разумнее, полагаю, ограничивать сферу ответственности самим собой и теми, кто находится под твоим покровительством. Однако, Нази, вернуться к этому вопросу мы можем позднее, если тебе будет угодно. Я не стал мешать твоему уединению, полагая, что тебе есть над чем поразмыслить, но сейчас нам и впрямь пора.

Дарэм хотела было возразить, заметив, что до рассвета, по ее прикидкам, оставалось еще около сорока минут, а затем подумала, что это по большому счету бессмысленно. Как, впрочем, и все остальное. Поднявшись, наконец, со своего места, она повернулась к графу, который с невозмутимым видом, слегка наклонившись, взял из ее рук злосчастный топор, словно тот был не более, чем ношей, которую воспитанной леди не пристало носить самостоятельно.

— Думаю, отныне я вполне могу считать его чем-то наподобие памятного подарка, — едва заметно усмехнувшись, сказал он, после чего свободной рукой аккуратно смахнул с волос собеседницы покрывший ее голову снег.

— И насколько вы были уверены в том, что у меня не получится? — про себя отметив этот тошнотворно собственнический жест, мрачно поинтересовалась у него Дарэм.

— Хм… — положивший ладонь на ее острое плечо фон Кролок на мгновение задумался или, вероятнее всего, сделал вид, будто задумался: — Говори мы о ком-то другом, я бы сказал, что восемь с половиной к полутора, однако в вашем случае, драгоценная моя фрау — семь против трех.

С этими словами граф шагнул прямиком в холл собственного замка, увлекая следом свою так и не состоявшуюся убийцу. В последнем своем заявлении он немного лукавил — если бы речь шла об игре в так называемую «русскую рулетку», о которой граф был немало наслышан, в доставшемся ему револьвере пуль было бы ровно столько же, сколько пустых гнезд.

1) Николай Кузанский — один из крупнейших немецких мыслителей XV века, философ, теолог, учёный-энциклопедист, математик, церковно-политический деятель ну и кардинал еще, до кучи.

Уильям Гарвей — видный английский медик, заложивший основы таких наук, как физиология и эмбриология.

Роберт Бойль — натурфилософ, физик, химик и богослов англо-ирландского происхождения.

Вернуться к тексту

— Убирайтесь к черту, пустоголовое создание, я более не намерен с вами спорить! — глядя в абсолютно черные, сверкающие бешенством глаза Их Сиятельства, Дарэм поняла, что, несмотря на выбранный тон, граф только что дал ей очень дельный совет, пренебрегать которым было бы попросту опасно. — Все, на что вы годитесь — своим присутствием отравлять мое существование, которое достаточно омерзительно и без вашего ослиного упрямства!

— Экий Версаль… — под нос себе пробормотала Нази, отступая к двери. Впрочем, бормотание это оказалось не настолько тихим, как она рассчитывала, и по исказившемуся лицу графа стало ясно, что сейчас в Дарэм, в лучшем случае, чем-нибудь швырнут, а в худшем — попытаются открутить ей голову, не прибегая к помощи подручных средств. — Все. Считайте, меня здесь нет, и никогда не было.

С максимально доступным в ее нынешнем немертвом состоянии проворством выскользнув из графского кабинета, Нази подчеркнуто аккуратно и тихо притворила за собой дверь, в которую лишь мгновением позже глухо ударилось нечто увесистое. По полу стремительно простучали шаги — и в замке со скрежетом провернулся ключ.

Интереса ради Дарэм еще несколько секунд прислушивалась к звукам, доносящимся из запертой комнаты — некоторое время Их Сиятельство молчал, мечась по собственному кабинету из угла в угол, а затем с губ его сорвалось ругательство настолько непотребное, что Нази только и осталось, что покачать головой и отправиться восвояси. Не сказать, будто она совершенно не ожидала от Кролока столь глубинных познаний — во времена войн, в которых некогда не повезло поучаствовать и графу, сами приказы нередко отдавались в формате далеком от куртуазной нормы, превращая поле сражения в поле брани в самом что ни на есть прямом смысле этого слова. Однако в обычное время фон Кролок не позволял себе подобных высказываний, считая ругательства недостойным способом выражения мыслей, так что потолком грубости в его исполнении по праву могло считаться выражение «черт возьми».

От нечего делать заглянув в расположенную этажом ниже гостиную, Нази обнаружила в живописной позе раскинувшегося на диване виконта, который, положив раскрытую книгу себе на грудь, глубокомысленно рассматривал потолок.

— Довела все-таки, — не отрывая взгляда от люстры, не без злорадства констатировал он. — Ну и какой же формальный повод папА нашел на этот раз?

— Сам как будто не слышал, — получив в ответ едва заметное покачивание головой, означавшее, что подслушивать Герберт начал слишком поздно, Нази пояснила: — Мы не поделили график моего питания. Он считает, что смысл имеют девятые сутки, а я — что десятые.

— Именно в такие моменты мной овладевает нестерпимое желание отправиться на пару недель в путешествие по Европе, — мечтательно сообщил в пространство младший фон Кролок. — Но, увы, увы… я слишком ответственный, чтобы поступить столь низко, и моя доброта, возможно, однажды меня погубит.

Дарэм промолчала, вслед за Гербертом тоже поднимая взгляд к потолку. Несмотря на тон юноши, явно напрашивающегося на встречную колкость, говорил он чистую правду. Именно ответственность, а еще вполне обоснованное беспокойство за отца надежно держали Герберта в замке, не давая ему на время податься в бега и тем самым облегчить себе существование. Впрочем, Нази приходилось признать, что и сама она временами испытывала некое подобие тревоги — не то за сохранность людей в округе, не то за целостность рассудка Их Сиятельства. Слишком хорошо Дарэм знала, как надрывно и тягостно дается вампирам борьба с собственной жаждой. Вот только Нази вела битву за несколько дополнительных часов, в то время как масштабы графской кампании были куда более впечатляющими. В последний раз восполнявший свои силы кровью самой Дарэм и в конце мая приблизившийся к своему прошлому рубежу воздержания, граф решительно через него перешагнул, ввязавшись в беспощадную войну за несколько дополнительных суток сразу.

Перемены в умонастроениях старшего фон Кролока поначалу казались Нази настолько незначительными, что в первую очередь она обратила внимание вовсе не на них, а на странное поведение фон Кролока младшего, смиренная молчаливость и покладистость которого сумели Нази заинтриговать.

На изъявленное Дарэм недоумение виконт лишь меланхолично махнул бледной ладонью, посоветовав Нази держаться от «папеньки» на максимально возможном удалении и вести себя, так, «чтобы монастырским послушницам стыдно стало за свою распущенность». В самом крайнем случае — бежать очень быстро и очень далеко.

В практической пользе этих рекомендаций Нази посчастливилось убедиться довольно быстро — с каждой ночью Кролок не только становился все более мрачным и молчаливым, но к тому же все более непредсказуемым и даже вспыльчивым, чего раньше за ним не водилось. Временами он словно впадал в странное оцепенение, до самого рассвета запираясь в собственном кабинете. Однако порой, как сегодня, от малейшего неверного слова или жеста в нем вспыхивала самая настоящая ярость, выплескивающаяся на того, кто не сумел вовремя удрать.

За минувшие пять ночей Герберту досталось трижды. Дарэм, если считать нынешнюю беседу — дважды. Куколь же и вовсе предпочитал завершать свои ежевечерние обязанности до пробуждения хозяина и укрываться в собственной комнате. Вплоть до особых распоряжений.

— Ах, да не переживай ты так, Дарэм, вот увидишь, еще до рассвета он придет извиняться, — тем временем заметил Герберт. — Если желаешь, можем даже заключить пари на десять крон.

— У меня нет десяти крон, — сказала Нази, припомнив, что в последний раз держала в руках принадлежащие лично ей деньги еще в своем родном мире, который покинула больше полугода тому назад. — И за что там извиняться, ко всему прочему? Твой отец даже в припадке бешенства до нормального оскорбления не дотянул. «Пустоголовое создание»… Как я только на месте не скончалась от такой кошмарной грубости, ума не приложу.

За свою богатую событиями жизнь Нази действительно довелось услышать в свой адрес немало куда более забористых ругательств. Причем, как от недоброжелателей, так и от собственных коллег по цеху. Да и сама она в выражениях никогда себя не ограничивала — бытность практикующего некроманта, равно как и бытность любого военного, была богата моментами, когда материться начинали все, вне зависимости от пола и возраста.

— Воспитание! — насмешливо донеслось с дивана. — И, что особенно отвратительно, даже могила уже бессильна его исправить. В то время как волна эмансипации катится по континенту, а британские суфражистки вовсю требуют для себя избирательных прав и всяческого равенства, отец с его замшелыми убеждениями по-прежнему не способен в лицо обозвать женщину дурой.

— Позор ему, — «согласилась» Нази и, не желая дальше продолжать этот, в сущности, бессмысленный разговор, поинтересовалась: — Что мы будем делать, если он все-таки сорвется?

— Спешно эмигрировать, — съязвил виконт, однако в его голосе женщина отчетливо различила нотки тягостного беспокойства. — Я не знаю, Дарэм. И надеюсь, что не узнаю как можно дольше. При мне он еще никогда не терял над собой контроль, хотя по части упорства и кошмарной привычки доводить себя до полного истощения он гораздо больший маньяк, чем мы с тобой, сложенные вместе. Так что я понятия не имею, чем обернутся его попытки приучить себя питаться воздухом и лунным светом. Прошлый раз был лет девять тому назад, и тогда он продержался шесть дополнительных ночей. Нынче пошла уже пятая и, похоже, сдавать позиции он не намерен, так что нам остается только положиться на его опыт. Отец всегда чувствует, когда пора заканчивать с экспериментами, — Герберт с напускным легкомыслием повел плечом и, покосившись на Нази, внушительно добавил: — Но знай, у меня уже семьдесят лет есть право его обезглавить, если он однажды рехнется окончательно. Вернее сказать, у меня есть право глупо попытаться.

— Не сможешь? — после недолгого молчания задумчиво спросила Нази.

— Увидь ты его хоть раз в момент, когда он сражается всерьез, а не просто развлекается, бряцая с тобой оружием в тренировочном зале, ты бы таких вопросов не задавала, — виконт раздраженно скривился. — Но ты, Нази, всегда можешь задействовать воображение и представить себе эти шесть с лишним футов мертвой красоты во всем блеске полной трансформации, приправленные тремя веками тренировок и полностью лишившиеся контроля. Ха! С твоей стороны весьма мило так в меня верить, но если отец и правда повредится в уме, признаем честно, я бы на себя не ставил, да и тебе бы не советовал.

Для того чтобы представить себе сорвавшегося с привязи, одержимого жаждой и полностью задействовавшего весь набор своих многократно обостренных рефлексов высшего вампира, Нази даже воображения не требовалось. Успела насмотреться вдоволь, пока участвовала в операциях упокоения, по завершении которых, согласно орденской статистике, из сцепки живыми выходили в среднем пять седьмых состава, а не пострадавшими — одна четвертая. Если прибавить ко всему этому «стаж» старшего Кролока, картина, пожалуй, вырисовывалась гаже некуда.

— То есть ты, в случае чего, просто отойдешь в сторону, чтобы сохранить свою шкуру? — женщина оперлась ладонью о диванную спинку, испытующе заглядывая в голубые глаза своего собеседника.

— Знаешь, а я, пожалуй, готов согласиться с отцом. Подите-ка вы, маменька, к черту со своими вопросами, — протянул Герберт, демонстративно отгораживаясь от Дарэм томиком «Грозового Перевала». И только в тот момент, когда женщина, пожав плечами, уже потянулась к витой ручке двери, юноша напряженно, словно через силу, добавил: — Нет, не отойду.

— Что ж, по крайней мере, нас двое, — констатировала Дарэм. — Доброй ночи, Герберт.

— И куда это ты собралась? — настороженно уточнил виконт.

— Как это куда? — Нази обернулась, в притворном изумлении приподняв брови. — К черту, само собой. И ты, и граф сегодня так его рекламируете, что я, право, не смею и дальше пренебрегать вашими рекомендациями.

— И после этого отец еще говорит, что твое чувство юмора не настолько кошмарно, как мое?! Он же явно тебе подсуживает! — возмутился молодой человек, обращаясь, кажется, не столько к самой Нази, сколько ко всей вселенной в целом, а затем, подозрительно прищурившись, ехидно уточнил: — Опять пойдешь топиться? Дарэм, сколько можно, в самом-то деле?! Мне порой кажется, что из-за тебя даже склеп уже насквозь провонял тиной! И вообще, рискую тебя шокировать, но превратиться из вампира в русалку у тебя все равно не выйдет.

— Твое откровение поразило меня в самое сердце, — равнодушно сообщила виконту Нази, и вышла прежде, чем тот успел ответить, негромко хлопнув дверью.

— Чтоб вам обоим провалиться, милые родственники, — устало простонал Герберт, который в последнюю неделю всерьез не мог определиться, кто же из его «семейства» все-таки хуже: почти переставшая реагировать на хоть какие-то внешние раздражители фрау Дарэм, или начавший излишне бурно реагировать даже при отсутствии этих самых раздражителей приемный отец.

* * *

Сказать, что Нази Дарэм любила воду, означало не сказать ровным счетом ничего. Еще в детстве научившись не только хорошо плавать, но и нырять, Анастази, в те годы еще носившая фамилию Савар, часами пропадала на берегу Боденского озера, выбираясь из воды лишь тогда, когда от холода у нее начинали неметь руки и ноги. Из-за чего нередко получала нагоняй от разгневанного отца, пугавшего свое неразумное чадо тем, что ее утащат водяницы. Особенно, если она не прекратит плескаться в озерной воде после наступления сумерек.

Угрозы эти казались Нази пустым звуком ровно до того момента, как лет в двенадцать она, по традиции проигнорировав «комендантский час», действительно не наткнулась на поминаемую отцом водяницу. После этого столь нежно любимые ею вечерние купания будущая фрау Дарэм прекратила лет на семь, стараясь без особой нужды в темное время суток к стоячей озерной воде не приближаться вовсе. Слишком уж крепко отпечаталась в ее памяти неподвижно смотрящая из зарослей рогоза физиономия водной нечисти — синевато-серая, узкая, с глубоко посаженными, чуть фосфоресцирующими глазами, и почти безгубой, широкой щелью рта, полного мелких шиловидных зубов. Это потом уже водяницы для Дарэм из детского страха превратились в существ категории «В», которых походя можно шугнуть печатью третьей ступени, а можно и не шугать вовсе — промышляли «озерные девы» в основном пришедшим на водопой мелким скотом, или совсем уж маленькими детьми. Тогда же Нази осталась под очень глубоким впечатлением, которого хватило, чтобы держать ее вдали от озера — и днем тоже — целых три недели.

Ну а в возрасте двадцати семи лет, которым никогда уже не суждено было превратиться в двадцать восемь, проводя ночи на глубине горного озера, Дарэм точно знала, что конкуренции ей опасаться незачем — во-первых, потому что водяницы, как большинство нежити, старались селиться поближе к человеческому жилью, ну а, во-вторых, потому что водяниц здесь, похоже, и вовсе не существовало. Мир, в котором протекала смерть Нази, вообще предлагал куда меньшее разнообразие в плане нечисти, сполна, впрочем, компенсируя скудность выбора безрадостным постоянством, от которого Дарэм уже с души воротило.

Течения почти не было, и плотная, коричневато-зеленая толща ледяной воды казалась недвижной. Лишь там, где со дна били питающие озеро ключи, темные водоросли колыхались лениво и беззвучно, так же, как и волосы сидящей на камнях и лениво вглядывающейся в подводный мрак Нази. Холод и тяжесть с ранних лет полюбившейся ей стихии дарили странное, почти сонное умиротворение, в котором застывали, кажется, сами ее мысли, и именно к этому блаженному, не физическому, но мысленному растворению в водной толще Дарэм стремилась особенно сильно.

Жизнь некроманта едва ли можно было назвать особенно радостной, однако события в ней всегда шли настолько плотной вереницей, что на четвертый из семи смертных грехов у Нази никогда не хватало времени.⁽¹⁾ Зато сейчас ей, кажется, довелось разом расплачиваться за все двадцать семь лет вопиющего пренебрежения этим человеческим пороком — время, недостаток которого когда-то заставлял ее сетовать на краткость земных суток, свалилось на Дарэм неожиданно, и его оказалось чертовски много. Не часы, не месяцы и даже не годы — десятилетия и века, которые, по злой иронии, Нази решительно нечем стало наполнить. Будущее лежало перед ней — слишком огромное, пустое и лишенное любых ориентиров. В том числе, усилиями графа, лишено оно было и привычной, последней вешки в виде смерти, которая для живого человека была неизбежна и всегда маячила где-то впереди. Для кого-то — пугающая, для кого-то — долгожданная, но для всех без исключения обозначающая конец пути. Что делать с существованием, срок которого по человеческим меркам был приближен к бесконечности, Нази не имела ни малейшего понятия. И когда упрямство, а затем и продержавшаяся на несколько месяцев дольше ярость, гнавшие Дарэм вперед, иссякли, под ними обнаружилась одна лишь растерянность и тоскливый страх, не отпускавший Нази ни в темноте сна, ни в реальности, которая, как и пустота между тропами, оказалась такой же бессмысленной. Иди, куда вздумается — все равно так никогда никуда и не придешь. Как сама Дарэм когда-то говорила Кролоку — вампирское бессмертие было бессрочной стагнацией, и умереть, в понимании Нази, было не так сложно, а главное, далеко не так страшно, как «жить» вечно. Вот только чихать Их Сиятельству было на все ее страхи и желания. И он, пожалуй, даже чихнул бы — да пресловутое воспитание не позволяло.

«Ты должна собраться», — в очередной раз мысленно проговорила Дарэм, надеясь, что на двести сорок седьмом повторении эта фраза каким-то магическим образом возымеет эффект. Преодолевая упругое сопротивление воды, женщина запрокинула голову вверх, бездумно рассматривая матовую от пробегающей по ней зыби поверхность озера, сквозь которую сегодня невозможно было разглядеть неба. Немощный свет растущей луны бессилен был проникнуть в околодонную темноту, и лучей его хватало лишь на то, чтобы пустить изменчивую вереницу бликов по мелким, подгоняемым ветром волнам. Точно так же и события последних месяцев разве что вызывали рябь в восприятии Нази, механически продолжавшей путь своего вампирского становления, да и то скорее потому, что больше никаких дел у нее не осталось.

Последняя мысль заставила Дарэм хмыкнуть — от чего вверх потянулась тонкая вереница пузырьков — и, похвалив себя за вящее глубокомыслие, а заодно напророчив себе блестящее будущее, если не банкеточного философа, то, уж во всяком случае, захудалой поэтессы, она решительно поднялась и направилась к берегу.

Собственная медленная, но неумолимая моральная деградация, за руку ведущая ее по дороге, в конце которой маячила та самая уготованная каждому самопальному философу банкетка посреди изящно обставленной гостиной, приводила Нази в ужас. Ужас этот вел к отчаянию, отчаяние — к тоске, тоска — к унынию, а уныние — к апатии, что наглухо замыкало весь этот порочный круг, лишая Дарэм шанса как-нибудь из него выкарабкаться на твердую почву. Бытие было тщетно, и именно за неспособность придать ему хоть какое-то подобие вектора Нази готова была ненавидеть себя с полной самоотдачей. Однако даже ненависть у нее нынче выходила какая-то вялая — лишившаяся былой страсти в ночь, когда Дарэм не нашла в себе сил опустить занесенный для удара топор на любезно предоставленную ее милости графскую шею.

Выбравшись на берег, Нази обнаружила, что за несколько часов купания она успела обзавестись весьма своеобразной компанией — на массивном выворотне, на котором Дарэм оставила платье, пристроился крупный дикий кот, очевидно, выбравший поваленное дерево в качестве удобного места для засады. Неожиданно появившуюся из воды незваную гостью он встретил неприязненным шипением, не выказывая, впрочем, особенного страха. Видно, рассчитывал, подлец, что в случае необходимости все равно успеет удрать. Стоило Нази приблизиться, как кот стрелой сорвался с насиженного места, в несколько скачков преодолел узкую полосу травы и, не сбавляя скорости, взобрался по стволу росшего на берегу бука. Примостившись на толстой ветке повыше от земли и чувствуя себя в безопасности, он грозно, на одной ноте завыл оттуда, сверкая на Дарэм плоскими желтыми глазами.

Все без исключения представители кошачьего племени к нежити относились резко отрицательно, однако, в отличие от прочих животных, вместо страха испытывали скорее негодование, словно порождения изнанки одним своим присутствием наносили им некое смертельное оскорбление.

Вот и сейчас, вместо того, чтобы убраться подальше, кот остался сидеть на буке, утробными завываниями рассчитывая изгнать мерзкую вампиршу из своих охотничьих угодий.

— Напугал до смерти, — выжимая волосы, сообщила ему Нази и со вздохом добавила: — Сдалась мне твоя рыба… к сожалению.

Хвостатого собеседника, впрочем, ее слова решительно ни в чем не убедили, так что одеваться Дарэм все равно пришлось под аккомпанемент его угроз и ругательств. Только тогда, когда Нази удалилась на приличное расстояние от берега, кот, наконец, замолк, и своим обостренным слухом Нази отчетливо услышала, как он, победительно фыркнув, заскреб когтями по коре, спускаясь на отвоеванную территорию.

Ночь выдалась хоть и темноватой, но ясной и почти безветренной. Снег к концу мая уже стаял, давая дорогу свежей зелени, однако в темное время холод все еще заставлял траву и ветви деревьев покрываться инеем, так что каждый шаг Дарэм сопровождался тихим хрустом и потрескиванием. Решив совместить неблизкий путь до замка с чем-то полезным, Нази постаралась ступать как можно легче — при определенной сноровке немертвые вполне способны были передвигаться невероятно тихо, а то и вовсе беззвучно. Например, старший Кролок, навыки которого Дарэм в своем обучении предпочитала брать за ориентир, со своим огромным ростом и весом, по самым скромным прикидкам, никак не меньше девяноста килограммов, ухитрялся бесшумно двигаться даже по битому стеклу.

Печально известный своим близким расположением к замку поселок, в котором она когда-то прожила полтора месяца, Дарэм, как всегда, решила обогнуть по широкой дуге. Так, на всякий случай. И сегодня эта предосторожность, как почти сразу поняла Нази, оказалась не напрасной — даже с расстояния в милю она вполне отчетливо услышала тихое и переливчатое девичье хихиканье возле самой опушки. Хихикала девица, разумеется, не в одиночестве.

— Ну, все, все, пусти же ты меня, нахал! — если девушка и была чем-то недовольна, то недовольство это было каким-то на редкость неубедительным. — Светать уж скоро начнет, если кто дома хватится, несдобровать мне!

— Да как же пустить, когда мочи нет с тобой расстаться? — откликнулся тихий юношеский голос, и Дарэм отчетливо услышала звук поцелуя. — Слишком коротки ночи, чтобы на тебя, душа моя, наглядеться и наговориться вдоволь.

«Знаем мы эти разговоры», — саркастично подумала Нази. Сосредоточенно оценив свое состояние и придя к выводу, что выдержки ей сегодня, пожалуй, достанет, она решительно скользнула между деревьев, приближаясь к опушке.

— Вот сговорится твой батюшка с моим, тогда уж и наглядишься, а покуда терпения наберись, — Девушка, между тем, снова довольно захихикала. Во избежание последствий перестав дышать, Дарэм выглянула из-за дерева и, наконец, узнала дочку одного из завсегдатаев Шагаловского трактира, которая млела в крепких объятиях старшего из сыновей поселкового мукомола.

— Разве не говорили тебе, Ксилла Легель, по ночам носу на улицу не совать? — мрачно поинтересовалась она из темноты. — Так ведь до свадьбы можно и не дожить.

Эффект получился просто потрясающий. Наверное, из-за того, что голос у Дарэм вышел что надо — низкий, чуть хрипловатый и в меру «потусторонний». Влюбленная парочка исчезла с опушки в рекордно короткий срок, оставив Нази на память затихающий топот двух пар ног, да сиротливо валяющийся в траве девичий платок с бахромой.

— Не за что, — буркнула Дарэм в пространство, наконец, позволив себе вдохнуть колкий от предрассветного морозца майский воздух и, продравшись сквозь заросли дикого малинника, уже не таясь зашагала к замку по поросшей мхом дороге. Вот уж и впрямь, весна, равно как и влюбленность, действовала на неокрепшие юношеские умы сугубо разлагающе. И с учетом того, что в непосредственной близости от поселка сейчас, кроме Дарэм, был еще один чертовски голодный и потому опасно балансирующий на грани срыва вампир, такое слабоумие было особенно некстати.

Беспрепятственно миновав оставленные на ночь открытыми специально для нее ворота, Дарэм, и без того поганое настроение которой от встречи с местными сделалось еще хуже, спустилась прямиком в склеп, малодушно решив, что мокрые после купания волосы можно расчесать и завтра, а на жалобы виконта по поводу мифического запаха тины — и вовсе наплевать.

Герберта еще не было, и Дарэм не сомневалась, что молодой человек, пользуясь случаем, отправился прогуляться, и вернется лишь с первыми лучами солнца. Теперь, когда он вынужден был большую часть ночи «стеречь» отца, свободного времени у младшего фон Кролока оставалось совсем немного: около часа до пробуждения Их Сиятельства, и пара часов после того, как он погружался в сон. Как и ожидала Нази, саркофаг графа уже был закрыт — в последнее время «спать» Кролок ложился гораздо раньше обычного, то ли руководствуясь старой доброй истиной о том, что во сне время идет быстрее, то ли — что вернее — из-за затянувшейся голодовки слишком быстро исчерпывая отведенную на свой суточный цикл силу.

Чего Нази не ожидала, так это того, что на принадлежащем ей саркофаге обнаружится сложенный вдвое листок бумаги. Стоило Дарэм взять его в руки, как что-то, тяжело стукнув, со звоном покатилось по каменной крышке гроба, и лишь в самый последний момент женщина успела ловко прихлопнуть ладонью норовящую упасть на пол монету.

«Теперь у тебя есть десять крон, — узкий почерк графа Дарэм давно уже приучилась разбирать без труда. — Так что будь любезна, отдай Герберту его выигрыш».

Несколько секунд Нази озадаченно хмурилась, глядя то на записку, то на зажатую в пальцах монету достоинством в десять венгерских крон. Наконец, сообразив, в чем дело, женщина не удержалась от тихого смешка и, покосившись на графский саркофаг, проговорила:

— Извинения приняты.

* * *

Если бы у ныне покойного герра Дарэма спросили, есть ли на свете что-то более ценное, чем человеческая жизнь, он бы ответил не задумываясь: «Да. Две человеческие жизни». Нази не сомневалась — пострадай она во время одного из рейдов от вампирских клыков, Винсент убил бы ее, не позволив превратиться, а если бы от этих клыков досталось ему самому — с той же неколебимой уверенностью потребовал бы обезглавить себя, тем самым выменивая одну жизнь на десятки других. И Дарэм даже думать не хотелось о том, что сказал бы ее муж, узнай он, что Нази, оказавшись прямо в вампирском логове, не только сохранила «жизнь» двум представителям существ категории "А", не только превратилась из защитника племени человеческого в ту самую угрозу, бороться с которой некромантов учили любой ценой, но и — что гораздо хуже — вот уже несколько месяцев продолжает существовать. С точки зрения ее покойного мужа, оправданий предательству всего того, за что они сражались и во что верили, не было.

И сейчас, борясь с неискоренимым «побочным эффектом» существования всякого вампира, чувствуя, как скручиваются отвратительным, болезненным спазмом внутренности, усилием своей, все еще человеческой, воли пытаясь удержать контроль над рвущимися с ментальной привязи инстинктами, Дарэм отчетливо сознавала всю тщетность и бессмысленность этого боя. Несколькими часами раньше или несколькими часами позднее, жажда возьмет свое. Сотни человеческих жизней, десятки или единицы — это все равно гораздо больше, чем могло бы быть, если бы Нази Дарэм перестала существовать. Единственным верным решением в ее случае было вечное заключение между тропами — до тех пор, пока душа, лишенная шанса на посмертие, не угаснет окончательно, превратившись в туманный, утративший сознание призрак, медленно дрейфующий в темноте. И постыдный страх Дарэм, знающей, что последняя жертва должна быть принесена, но не решающейся сделать этот шаг в никуда, был предательством тоже, поскольку каждый месяц ее промедления стоил жизни нескольким людям.

Винсент бы не сомневался — понимая, что его ждут века одиночества и абсолютной темноты за гранью, он бы все равно ушел. Ее муж всегда знал, как следует поступать, и у него, в отличие от Нази, всегда хватало на это силы, чести и храбрости.

— Поговорите со мной, фрау Дарэм.

Глубоко ушедшая в свои мысли Нази вздрогнула от неожиданности. Помимо того, что нынче шла девятая ночь ее «голодовки» — пока что последняя из тех, что Дарэм удалось выдержать — сегодня, к тому же, была ее очередь «дежурить» в замке. Впрочем, дежурство это оказалось относительно нетрудным — на ее счастье, у старшего Кролока была одна из тех ночей, когда его смело можно было приравнивать к мебели. За минувшие три часа Их Сиятельство не произнес ни слова и даже, кажется, ни разу не пошевелился, похожий в своем черном одеянии на облитую дегтем мраморную статую, которую кто-то водрузил в кресло возле пылающего камина. И эта молчаливая версия графа устраивала Нази гораздо больше, чем жаждущая жертв и разрушений версия раздраженная. В обществе такого Кролока она запросто могла для вида уткнуться носом в книгу, занявшись тем же, чем и граф — внутренней борьбой с собственным голодом. А заодно заведомо провальными попытками оправдать в глазах мертвого Винсента Дарэма свое нынешнее существование и найти в нем хоть что-то, доказывающее, что все погибшие за эти месяцы люди умерли во имя чего-то большего, чем ее трусость.

Тем страннее было для Дарэм услышать голос графа сейчас. Она даже заподозрила, что ей показалось, однако губы Кролока отчетливо шевельнулись, и он добавил:

— Разумеется, если вас не затруднит.

— Разумеется, — постаравшись ничем не выдать своего удивления, согласилась Нази, откладывая книгу, в которой за минувшие часы едва ли осилила пару страниц. — Однако вы, Ваше Сиятельство, мутно выражаетесь. О чем именно вы хотите поговорить?

— О чем угодно, — взгляд Кролока снова обратился к потрескивающему в камине огню. — О политике, о религии, о книгах, о погоде — на ваше усмотрение. Мне нужно на чем-то сосредоточиться.

— Все настолько паршиво? — секунду помолчав, спросила Дарэм, внимательно вглядываясь в своего собеседника и вновь отмечая, насколько «больным» он выглядит. Если подобное определение вообще можно было применить к трупу, конечно.

И без того жесткие черты лица старшего Кролока еще больше заострились, тени вокруг глаз стали гораздо глубже, характерная для вампиров восковая бледность сменилась откровенно жутковатой землистой серостью, морщины, раньше едва заметные, теперь проступили вполне отчетливо, и в целом граф выглядел не только мертвым, но при этом еще и ухитрившимся состариться за неполную неделю лет эдак на пятнадцать, если не больше.

— Достаточно, чтобы я унизился до просьбы, — коротко откликнулся фон Кролок, заставив Дарэм тихонько хмыкнуть.

Иногда у нее складывалось впечатление, что все Винсенты одинаковы — вне зависимости от того, в каком мире и в каком веке они родились, а заодно и вне зависимости от того, являются они людьми или богомерзкой нежитью. Назови кого-то Винсентом — и он со своими непомерными запасами гордости скорее сдохнет, чем признает, что ему временами тоже может требоваться чья-то помощь. С другой стороны, возможно, Нази на носителей этого имени попросту не везло. Ни в жизни, ни после смерти.

— Ваш сын с этой задачей справился бы намного лучше, чем я. Жаль, что сегодня он, стеная о том, как же угнетающе действуют на него наши с вами унылые лица, позорно бежал с поля боя, — сказала она вслух и неуверенно предложила: — Может быть, мне попробовать стабилизировать вас на ментальном уровне? С Гербертом у меня неплохо получалось, да и у вас со мной этот трюк отлично срабатывает…

Имея дело с менталистикой в своем мире, Дарэм и представить не могла, насколько на самом деле широки границы ее применения. Да и Орден, судя по всему — тоже. Люди, обладающие нужными задатками, встречались редко и, без преувеличения, ценились на вес золота, однако даже самые даровитые из них не могли уйти дальше способности по касательной влиять на сознание окружающих. Средненький менталист Ордена только и умел, что качественно «закрываться», не поддаваясь влиянию на собственный разум разнообразных тварей, среди которых, увы, немало было любителей копаться в чужих мозгах. Впрочем, именно это «скромное» умение зачастую становилось залогом выживания всей сцепки.

Нежить, в свою очередь, тоже не радовала исследователей многообразием ментальных приемов, используя свои возможности либо для одурманивания и подчинения жертвы, либо в качестве дополнительного оружия, деморализуя и сбивая противника с толку.

Поэтому для Нази стал настоящим открытием тот факт, что менталистика вампиров, базируясь ровно на тех же принципах, что и человеческая, могла использоваться десятками различных способов. Большая часть которых, как ни странно, была предназначена не для контакта со смертными, а для взаимодействия немертвых между собой. Вот только высшие вампиры крайне редко объединялись с себе подобными, и даже в тех случаях, когда они сбивались в подобие стаи или общины, большинством своих возможностей они все равно не пользовались. И причина на то была настолько же веской, насколько и банальной — зачастую для достижения результатов одному носферату требовалось довериться другому. Учитывая, что в эти моменты распахнутый разум оставался почти беззащитен, и при желании клыкастый собрат и потенциальный конкурент мог сотворить с ним любую дрянь, ничего удивительного в нежелании вампиров рисковать не было.

Как еще при жизни успела убедиться Дарэм, Кролоки во многих аспектах были тем исключением, которое лишь подтверждало общее правило. Не сказать, что они были так уж откровенны друг с другом в «бытовом» смысле, однако, в смысле глобальном между ними существовала такая степень доверия, какую Нази редко доводилось видеть даже у людей.

Да и у самой Нази, которую один черт знает, как занесло в эту немертвую семейку, причин опасаться графа или его приемного сына не имелось. Старший Кролок явно не затем приложил столько усилий, втравив ее в историю с вампиризмом, чтобы впоследствии вредить ментально. Как вынуждена была нехотя признать Нази, за полгода знакомства граф вообще ни разу не попытался причинить ей вреда, на свой весьма своеобразный манер заботясь о ее благополучии. Основная беда заключалась скорее в том, что представления Дарэм о благополучии, во-первых, местами сильно расходились с представлениями графа, а во-вторых, не котировались.

Именно благодаря уверенности в нежелании Кролоков ей вредить, а еще потому, что терять ей, по большому счету, было нечего, с таким занятным явлением, как «ментальная стабилизация», Нази довелось познакомиться лично. В конце марта — в роли «пациента», когда старший фон Кролок силами своего разума удерживал на плаву ее собственный во время все той же паршивой девятой ночи, которую в первый раз Дарэм никак не удавалось преодолеть самостоятельно. А в апреле — уже в качестве «врача», испытывая свои способности на виконте, который, невзирая на бурно выражаемые сомнения в способностях «матушки», все же согласился добровольно пустить ее в свое сознание. Благо с внутренней архитектурой этого самого сознания Дарэм успела неплохо познакомиться за время их тренировок друг на друге.

— Вынужден признать, Нази, что на сей раз план твой весьма коварен и даже в сравнение не идет с намерением меня обезглавить, — тем временем заметил фон Кролок, по губам которого скользнула блеклая, болезненная тень его обычной усмешки. — А также заметить, что фраза «она желала свести его с ума» обычно несет в себе несколько иной, не побоюсь этого слова, метафорический смысл. Я весьма ценю твой порыв, однако сейчас куда безопаснее было бы зажигать спички посреди порохового склада, поверь, — поймав вопросительный взгляд своей собеседницы, граф пояснил: — Видишь ли, сейчас я, если можно так выразиться, «вменяем» лишь потому, что сохраняю предельную концентрацию. Которую вмешательство даже в десятки раз более умелого менталиста, чем ты, неизбежно нарушит. Секундная потеря контроля — и лавиноподобное обрушение будет не остановить. Более того, поскольку ты и сама находишься на пределе, с трудом сдерживая собственную жажду, велика вероятность, что вовсе не ты меня «поднимешь», а я «утащу» тебя следом за собой. Не слишком приятная перспектива, не находишь?

— Хорошо, признаю, с моей стороны это была дурацкая инициатива, — со вздохом согласилась Дарэм, знобко передернув плечами.

Если бы у любого некроманта спросили, есть ли на свете что-то более поганое, чем окончательно спятивший высший вампир, каждый из них, не задумываясь, ответил бы: «Да. Два окончательно спятивших высших вампира».

— Скорее, я назвал бы ее «недальновидной», — поправил женщину фон Кролок и, прикрыв глаза, обессиленно откинул голову на спинку кресла. — Впрочем, как я уже сказал, у тебя просто чересчур мало опыта. Возможно, когда-нибудь… но еще не теперь. Вы пока слишком молоды, фрау Дарэм. Порой я даже забываю, насколько чудовищно вы молоды…

— Это скорее вы чудовищно стары даже для вампира, Ваше Сиятельство, — если четверть часа назад состояние Кролока Нази просто не нравилось, то сейчас оно не нравилось ей категорически: голос графа звучал глухо и рассеянно, словно он толком не мог удержать внимание на собственных мыслях. Похоже, дело принимало действительно скверный оборот, и мгновенный укол ужаса перед возможными последствиями отрезвил Нази куда лучше всех ее волевых усилий, вместе взятых. Поднявшись со своего места, Дарэм приблизилась к Кролоку и бесцеремонно уселась на широкий подлокотник его кресла, предварительно спихнув оттуда графский локоть. — Только не вздумайте выключаться. Вы хотя бы представляете, что я буду делать, если вы сейчас не возьмете себя в руки?

То ли от голоса, звучащего теперь прямо у него над ухом, то ли от того, что Нази для пущего эффекта еще и постучала ладонью по его плечу, Кролок слегка приоткрыл глаза и, бросив на свою мрачную собеседницу косой взгляд, предельно честно ответил:

— Не имею ни малейшего понятия.

— Вот и я ни малейшего понятия не имею, — твердо заявила женщина. — И, что характерно, я, как и Герберт, не хочу узнавать ответа на этот вопрос. Сколько еще вы планируете угрожать всеобщей безопасности?

— Согласно моим планам, еще около часа, — сообщил фон Кролок. — Если я верно помню, твой рубеж истекает в два пополуночи, так что ты отправляешься со мной.

— А я-то думала, вы еще, как минимум, сутки будете упираться, игнорируя тот факт, что на вас не только смотреть, с вами уже сидеть рядом, и то страшно, — немного успокоенная ответом Кролока, заметила Дарэм и добавила: — А помните вы не верно. У меня в планах значится выход на десятый цикл.

— Милая моя Нази, как ты только что изволила отметить, я чудовищно стар даже для вампира, — фон Кролок вновь прикрыл глаза. — И за двести семьдесят восемь лет, минувших с моей смерти, у меня было всего два срыва, произошедших в самом начале моей, хм… что ж, давай назовем это «карьерой». Так, как ты полагаешь, насколько хорошо я отдаю себе отчет в том, где пролегает грань, за которой благотворная выдержка превращается в губительную глупость? Что же до остального… В твоих планах может значиться все, что твоей душе угодно. Однако на охоту ты выйдешь в соответствии с тем графиком, который я для тебя определил, и, пускай пару ночей назад я выразился не слишком учтиво, суть моих слов с тех пор не изменилась. Ты слишком ненадежно удерживаешься на девятом цикле, чтобы после четырех удачных попыток, с первой из которых тебе потребовалась моя помощь, претендовать на десятый. Не раньше середины июня, Нази. И это не обсуждается.

— Я вам лошадь, что ли, чтобы вы мной командовали? — раздраженно поинтересовалась Дарэм.

— Ну, что вы, — граф хмыкнул. — С лошадью, бесценная моя фрау, договориться порой куда проще, чем с вами. Вы мне… что ж, давайте сойдемся на определении «ученица», за действия и состояние которой я несу некую ответственность. Скажи, Нази, обладаешь ли ты достаточным опытом, чтобы ставить под сомнение мои советы в том, что касается твоей вампирской сущности? Право, если ты приведешь хоть одну достойную причину, по которой ты в подобных вопросах компетентней меня, я готов переменить свою позицию.

На некоторое время в комнате воцарилась тишина, во время которой Кролок терпеливо дожидался ответа, а Дарэм делала мучительный выбор между здравым смыслом и желанием послать Их Сиятельство по короткому, но весьма нецензурному адресу, поскольку более «достойных» аргументов в свою защиту у нее и впрямь не имелось.

— Уели, — наконец, мрачно признала она, сделав, было, движение, дабы вернуться в свое кресло. Однако, стоило ей пошевелиться, как серовато-бледная ладонь графа мягко надавила на ее колено, не столько удерживая, сколько давая понять, что она, разумеется, вольна уйти, но будет проще, если она останется. Пожав плечами, женщина повозилась, устраиваясь на подлокотнике поудобнее и, привалившись боком к графскому плечу, так, чтобы его разуму проще было зацепиться за ее физическое присутствие, поинтересовалась: — И какова все-таки конечная цель?

— Фрау интересует конечная цель замысла Божьего? — фон Кролок чуть слышно хмыкнул. — Или конечная цель существования объективной действительности? Или, быть может, ты все-таки конкретизируешь вопрос?

— Фрау интересует конечная цель вашего вампирского мазохизма, — по мнению Нази, тот факт, что граф все еще находил в себе силы на какую-никакую иронию, свидетельствовал о том, что дела его плохи, но не безнадежны. — Злейший враг не посмел бы назвать вас альтруистом. А значит, сокращение количества жертв до минимума — это скорее побочный эффект. Вы прекрасно знаете, что обходиться совсем уж без крови вампир не в состоянии, и свой рубеж нельзя отодвигать до бесконечности. Предел однажды все равно наступит… так зачем?

Последняя фраза сорвалась у Дарэм с языка прежде, чем она успела себя остановить, и прозвучала она настолько тоскливо, что женщина сама невольно поморщилась от собственного тона. Однако менять что-то в уже сказанном было откровенно поздно.

— О, — в наступившей тишине произнес Кролок, — вот он, главный вопрос, который ты не решаешься задать кому-то, помимо себя, уже пару месяцев, предпочитая отсиживаться на дне озера, прости за невольный каламбур, утопая в воспоминаниях, унынии и бесконечных самообвинениях? Право, Нази, я с некоей ностальгией припоминаю те времена, когда ты предпочитала самокопаниям попытки борьбы с внешним врагом в моем лице.

— Кто вам сказал, что ситуация с внешним врагом в вашем лице с тех пор переменилась? -не желая комментировать остальную часть заявления графа, который с извечной своей проницательностью, черт бы его побрал, был абсолютно прав, спросила женщина.

— Все еще ненавидите меня, фрау Дарэм? — боком Нази прекрасно ощутила, как от короткого смешка дрогнули плечи ее собеседника.

— Да. Все еще не пожалели о своем скотском эгоизме, Ваше Сиятельство?

— Нет. Как видишь, Нази, и этому изменчивому миру не чуждо постоянство. Что же до целей и смысла… сейчас я, признаться, не в самом подходящем состоянии для столь значимого разговора. Однако, даю слово, мы вернемся к нему, как только подавляющая часть работы моего мозга не будет направлена на попытку не забыть, кто я такой. Но я готов ответить на самую несущественную часть твоего вопроса: люди меня и впрямь нисколько не заботят. Как я не раз уже говорил, это необходимость, которую диктуют условия нашего существования. Не меньше, но и не больше. Конечная же моя цель… в перспективе — надежно удержаться на отметке в шесть месяцев. То есть, на ночах зимнего и летнего солнцестояния.

— А потом? — осторожно спросила женщина, которую на самом деле интересовали куда более глобальные планы ее собеседника, — Что будет потом, когда вы достигните этой цели?

— Потом?... — фон Кролок запрокинул голову и, наконец, посмотрел Дарэм в глаза. — Потом, драгоценнейшая моя фрау, я, как и десятки раз до этого, просто выберу новую. А сейчас, прости, я вынужден тебя оставить. Мне необходимо переодеться во что-то менее примечательное. Боюсь, что в нынешнем веке мой камзол слишком сильно будет бросаться в глаза.

* * *

Центральная тюрьма Брегенца что снаружи, что изнутри оказалась точной копией той, в которой по долгу службы не раз приходилось когда-то бывать Нази. Те же толстые зеленовато-серые стены, местами, точно язвами, изъеденные грибком, те же узкие коридоры, каждый шаг в которых отдавался эхом, те же железные двери сектора одиночных камер, с узкими, зарешеченными окнами, прорезанными на уровне человеческих глаз. Охранник, последний из пятерых, что попались Дарэм навстречу, дернулся было, но почти тут же затих, застигнутый врасплох волной зова, применять который на таком «базовом» уровне Нази теперь удавалось почти без труда.

— Твой обход прошел без происшествий, — подкрепляя мысленное усилие вербально, тихо сказала она. — Ты не видел ничего примечательного. Ночь была долгой и скучной, ты очень устал. Тебе следует немного отдохнуть.

После тренировок с Гербертом — точно так же, как и она сама, обладающим способностями к менталистике — беззащитный человеческий разум казался податливым, как гончарная глина, и именно из-за этого требовал гораздо большей аккуратности в обращении. Впрочем, «забрать» минуту воспоминаний, отсутствия которой охранник, проснувшись через пару часов, и вовсе не заметит, было не сложно. Сложнее было одолеваемой жаждой Нази позволить ему уйти прочь целым и невредимым. Именно путь к жертве, который для Дарэм всегда пролегал через десяток живых людей, был самым сложным испытанием на прочность. Сегодня — не только для нее.

Дождавшись, пока охранник скроется за поворотом, Нази судорожно выдохнула и с тревогой оглянулась на графа, которого в полумраке тюремного коридора можно было принять за ее собственную, непропорционально большую тень. Губы фон Кролока были плотно сомкнуты, руки скрещены на груди так, что длинные пальцы судорожно вцепились в предплечья, свет настенных электрических ламп тускло отражался в черных глазах. За все время, что они были здесь, граф не издал ни звука, и было очевидно — он целиком поглощен тем, чтобы удержать себя в руках до нужного момента. Нази страшно было представить, какова на самом деле должна быть сила воли у существа, после резкого «скачка» в восемь ночей способного не вцепиться в горло первому же попавшемуся ему на пути человеку. В обществе Кролока Дарэм вообще было некомфортно и жутко так, как никогда не бывало в компании Герберта, трансформировавшегося даже не частично, а целиком. Но в данном случае это было Дарэм лишь на пользу: инстинктивное, принадлежащее вампирской ее части желание — в присутствии куда более сильного хищника втянуть голову в плечи и сделаться как можно менее значительной, дабы не навлечь на себя его неудовольствие — неплохо удерживало от искушения ее саму.

К счастью, давешний охранник на их пути оказался последним.

Эти камеры находились в самом конце левого крыла — дальше всего от общих темниц, ближе всего к виселице. И, благодаря весьма жесткой законодательной системе Австро-Венгрии, камеры смертников пустовали редко. Вот и на этот раз Дарэм прекрасно ощущала за одной из дверей присутствие живого человека. Пока еще живого.

Нази с опаской коснулась локтя своего «подельника», и тот сразу же шагнул прямо сквозь дверь, в небольшую комнату, постояльцы которой после оглашения приговора суда никогда не задерживались здесь надолго.

Внезапное появление прямо из воздуха сразу двух незваных гостей застало узника врасплох. Мужчина примерно возраста Нази, невысокий с рыжевато-палевыми вьющимися волосами и неаккуратно отросшей щетиной, спросонок несколько раз осоловело моргнул, а затем сделал глубокий вздох, который явно должен был вылиться во вполне закономерное «Кто вы?», но не успел. Дарэм вообще старалась с такими вещами не затягивать, не давая жертве права последнего слова.

— Мы пришли тебе помочь, — скользнув вперед, сказала она, вглядываясь в недоуменно распахнутые серые глаза. Страх, безнадежность, бессильная злость, чувство обреченности накатывали на ее сознание, и взамен Нази отдавала собственное чувство умиротворения и спокойствия. Все, на какое только была способна, — Скоро ты будешь свободен, и тюрьма для тебя останется позади, словно страшный сон. Ты ведь хочешь уйти отсюда, верно? Так встань и подойди ко мне.

«Он все равно умрет. Завтра или через пару дней, задушенный веревочной петлей, которая убивает совсем не безболезненно и далеко не сразу. Какая разница, ты или палач? Это можно считать милосердием».

— Вы первый, — тихо, но твердо сказала Дарэм, обращаясь к графу. Благо арестант, убаюканный зовом, сейчас едва ли осознавал происходящее. — Вам нужнее.

Однако фон Кролок по непонятной причине колебался, и на лице его отражалась некая внутренняя борьба, природа которой Дарэм была пока абсолютно не ясна. Жадный взгляд высшего вампира с трудом оторвался от лица жертвы, обращаясь к Нази, и та, припомнив бал, тихо вздохнула, поражаясь тому, что даже сейчас графа способны были заботить подобные вопросы.

— Я ведь все равно однажды увижу… — пробормотала она.

Глаза Дарэм, тем не менее, послушно закрыла, отчетливо услышав, как спустя всего пару мгновений арестант коротко всхлипнул, когда клыки графа вонзились в его покорно подставленную под укус шею.

В нос ударил запах живой крови, и Нази скрипнула зубами, перестав дышать и не позволяя себе утратить концентрацию на сознании умирающего в двух шагах от нее мужчины, боль и страх которого она взяла на себя.

— Отпусти его, Нази, — голос фон Кролока прозвучал совсем близко, и ее запястье обхватила рука, показавшаяся Дарэм странно теплой. — Теперь о его разуме позабочусь я.

Все, на что у женщины хватило сил прежде, чем она позволила, наконец, вампиру в ней взять верх над человеком — отрывисто, судорожно кивнуть. В этом вопросе Кролоку и впрямь можно было доверять.

* * *

Лето в западной части Австрии, в отличие от Карпат, давно уже вступило в свои права, так что майская ночь здесь была хоть и ветреной, но теплой. Тугой ветер пах озерной водой и цветущим в садах клематисом — сочетание, знакомое Нази с детства и оттого вызывающее нежность и острую, почти невыносимую тоску одновременно. Как и заостренные шпили Храма Святейшего Сердца, на фоне темного неба похожие на стражников с покрытыми остроконечными шлемами головами. Как и красноватый камень нешироких улиц, по которым она, кажется, могла бы пройти с закрытыми глазами, ни разу не сбившись.

Дарэм и сама толком не могла сказать, почему сегодня решилась отправиться именно сюда, в то время, как в их распоряжении были любые города континента. Она долго оттягивала встречу с Брегенцем, боясь, что он окажется совершенно не таким, как в ее мире, и еще больше страшась того, что он окажется точно таким же — но где-то в глубине души знала, что эта встреча должна состояться.

Граф, на любезно подставленный локоть которого Дарэм опиралась ладонью, молчал, не задавая вопросов о цели их неожиданной прогулки, и Нази была благодарна. При всех своих недостатках, фон Кролок, пожалуй, был одним из немногих знакомых ей «людей», виртуозно умеющих молчать там, где слова были излишни.

Двухэтажный дом из красного кирпича смотрел на Дарэм темными рядами окон сквозь заросли неухоженного сада, и женщина, выпустив руку своего провожатого, шагнула вперед, к самой ограде. Отсюда невозможно было рассмотреть входную дверь, рядом с которой к стене была прикручена бронзовая табличка, и Нази точно знала, что не станет огибать дом, чтобы взглянуть на нее — слишком уж ей не хотелось узнать, что никакой таблички нет, или, что хуже, значится на ней совершенно иной владелец.

— Иногда сложно поверить, что мир вокруг меня совсем не тот, что год назад, — не повышая голоса и зная, что граф ее прекрасно услышит, сказала она. — Надо же… в точности такой, каким я его помню…

— Твой дом, — фон Кролок не спрашивал. Скорее, констатировал нечто для него очевидное.

— Был им когда-то, — тихо ответила Дарэм, с нежностью проводя рукой по кованным завиткам решетки. Металл казался чуть прохладным, и на пальцах от прикосновения остался слой рыжеватой пыли. — Дом моих родителей. Я родилась здесь, здесь жила все семнадцать лет до замужества. Потом следом за Винсентом переехала в Дорнбирн. Там одна из крупнейших «ставок» Ордена, так что и большинство некромантов высокой степени допуска живут поблизости. Но все самое лучшее, пожалуй, я оставила именно здесь… После смерти отца дом достался мне, но я за восемь лет так ни разу сюда и не приехала. Обещала себе непременно вернуться, но всегда находились дела поважнее. Сами, наверное, знаете, как это бывает… все думала, успеется. Не успелось.

— И именно по этой причине ты просила отправиться сегодня именно в Брегенц? — странно сухим тоном уточнил фон Кролок, тоже сделав шаг к ограде и став плечом к плечу с Нази. — Пытаешься раздать старые долги мертвецам из другого мира?

— Я должна была вернуться сюда. Пускай хотя бы вот так, — твердо ответила Дарэм и, невесело усмехнувшись, добавила: — Как думаете, раз уж между нашими мирами так мало отличий, может, здешний Винсент Дарэм жив и по сей день? Может быть, там внутри сейчас спит мирным сном еще одна Нази, вообще ничего не знающая ни о тропах, ни о вампирах, ни о некромантии, проживающая совсем другую жизнь?...

Она собиралась добавить еще что-то, но фон Кролок, который с каждой секундой все больше хмурился, рассматривая свою спутницу, решительно взял ее за локоть и повлек за собой вверх по улице.

— Нет, — с непонятным Нази раздражением и как будто даже беспокойством сказал он. — Никого там нет, а даже если и есть, тебя это ни в малейшей степени не должно занимать. Прошлое, Нази, следует оставлять прошлому. Особенно, если между вами пролегает твоя собственная смерть. Возвращаться в места, дорогие твоему сердцу при жизни, стоит лишь по прошествии нескольких десятилетий, когда они достаточно переменятся, чтобы не становиться камнем на шее, который потянет тебя на дно. К тому, к чему вернуться невозможно. Если бы я знал заранее, фрау Дарэм, что именно связывает вас с Брегенцем, я бы выбрал иное место для нашей прогулки, сразу же сказав вам, что подобные ностальгические визиты — не лучшая затея.

Дарэм хотела было возразить, что не графу решать подобные вопросы, и что для самой Нази действительно важно было вернуться сюда, пускай даже на несколько минут. А еще, что именно прошлое делает немного человечнее даже вампира. Однако вместо этого она сказала лишь:

— Возможно, именно поэтому я вас заранее в известность и не ставила. Но, раз уж мы все равно здесь, можем ли мы еще немного пройтись? Я хотела бы увидеть озеро.

В ответ граф смерил Нази неодобрительным взглядом и, едва заметно поджав бледные губы, коротко, словно бы нехотя кивнул.

— Спасибо, — искренне поблагодарила его женщина, и между ними воцарилось молчание.

Людей на улице в этот час почти не было — слишком поздно для вора, слишком рано для молочника — а та пара человек, что попались навстречу, не обратили на них особого внимания, что, впрочем, и не удивительно. Если не присматриваться внимательно, сейчас Нази, как и Кролок, ничем не отличались по своему виду от людей, каждый день проходящих по улицам Брегенца, спеша по своим делам или праздно прогуливаясь под кленами, в изобилии растущими по всему городу. И возможно, некоторые из этих людей тоже кого-то убили.

«Он бы все равно умер».

Эти слова Дарэм повторяла всякий раз, глядя в лицо очередного осужденного на смертную казнь арестанта, пытаясь убедить себя, что забирает лишь то, что и без нее через несколько дней перестанет существовать. С самого своего обращения Нази знала, что убивать обычных людей она попросту не сумеет. Так что, когда первая жертва оставила ее один на один с реальностью, от которой Дарэм пыталась отвернуться, женщина поняла, что ей придется найти собственное решение проблемы. И в какой-то степени она действительно его нашла. Или ей просто хотелось в это верить.

«Какая разница, ты или палач?»

Уже сегодня утром охрана обнаружит в камере полностью обескровленный, обезглавленный труп, рядом с которым найдется и «орудие убийства» в виде топора. Случай этот, разумеется, тут же будет признан весьма загадочным и даже мистическим. Следствие с месяц поломает голову, пытаясь понять, что же могло произойти в запертой снаружи камере, дверь которой так и оставалась закрытой до прихода охраны, а потом все забудется, и дело это канет в бумажном море отчетов о куда более серьезных преступлениях, чем убийство висельника. Иногда Дарэм забирала тела с собой, заставляя следствие рассматривать версию о побеге, иногда бросала на месте… Но сколько бы ни напоминала она себе, что люди, которых она убивает — преступники, что в противном случае они погибнут смертью куда более страшной, полностью сознавая каждую секунду жизни, уходящей из их агонизирующего в петле тела, убийство все равно оставалось убийством. Как не перестала быть убийством смерть отступника, которого Дарэм принесла в жертву на ритуальном круге, твердя, что жизнь обреченного на казнь нужна ей гораздо больше, чем в сложившихся обстоятельствах нужна она ему самому.

«Спасать человеческие души — удел церковников, которые служат Богу, — так когда-то говорил ей покойный Винсент Дарэм. — Обеспечивать их благополучие — удел государства, которое служит обществу. Карать и миловать их за земные преступления — удел судей, которые служат закону. А мы служим людям, и наша главная задача — защитить их не друг от друга, не от той тьмы, что у них внутри, но от той, что угрожает им извне».

— Вы спрашивали, ненавижу ли я вас, — снова заговорила Дарэм, когда они с Кролоком, миновав небольшой парк, вышли, наконец, на набережную. Уличные фонари уже не горели, и в предрассветных сумерках подернувшаяся туманной дымкой гладь Боденского озера казалась пепельно-синей. — Я ответила «да», но это не совсем так. В конце концов, вы всего лишь позволили мне стать вампиром, Ваше Сиятельство. А стала им уже я сама. Все, что происходило после двадцать второго декабря — моя вина настолько же, насколько и ваша. Я ведь могла уйти, остаться на тропах и, в конечном счете, вы бы этому никак не смогли помешать, хотя и способны были создать мне определенные проблемы, не скрою, — облокотившись на широкие деревянные перила, Нази рассеянным взглядом уставилась на неспешно покачивающиеся возле пирса лодки. — Я и должна была уйти. Любой некромант вам сказал бы, что это единственно верный поступок в моем положении. А я вот все… трушу, что ли. Знаю, что надо, откупаюсь чужими жизнями, ненавижу себя за то, что делаю, и все равно существую. Пытаюсь найти себе какое-то оправдание, но штука-то в том, что оправданий нет, верно? Только мой выбор. Вот и выходит, что я сама поставила свою «жизнь» выше десятков других жизней, ничем не хуже и не лучше моей. Если бы Винсент меня сейчас видел… он бы побрезговал даже плюнуть в мою сторону. И был бы прав.

Фон Кролок слушал ее, не перебивая, и Дарэм понятия не имела, какие мысли в этот момент бродили в его голове, однако, когда он наконец заговорил, голос его, как всегда, звучал уверенно и ровно:

— Порою у меня создается впечатление, Нази, будто в моем замке вовсе не четверо, а пятеро обитателей: я, Герберт, Куколь, ты — и твой покойный муж. Твои представления о нем могут всерьез отличаться от реальной личности и, думаю, если он действительно любил тебя, а из того, что я о нем знаю, складывается впечатление, что так оно и было, полагаю, он не стал бы осуждать твое присутствие на этом свете. А даже если и стал бы… это уже совершенно не существенно, не находишь? В чем толк апеллировать к тому, кого уже нет, и на основании его представлений и его идеалов строить собственную «жизнь»? Я не знал его, но, тем не менее, между ним и тобой есть, на мой взгляд, одна существенная разница, — граф оперся ладонями на перила справа от Дарэм, как и она, щурясь от задувающего в лицо ветра. — С твоих слов выходит, что в нем некромант был сильнее человека. В тебе же, драгоценная моя фрау, напротив, человек — сильнее некроманта. Твой страх и твое нежелание веками оставаться в пустоте — это вполне естественные чувства, которые ты с легкостью прощаешь другим, однако не желаешь принимать в себе. Совершенно, осмелюсь заметить, напрасно. Ты исполнила свою присягу, Нази, и больше уже не некромант.

— Не некромант. Но и не человек. «Немертвая», «нежить». Сплошное «не», куда ни плюнь, — Дарэм повернула голову, сбоку глядя на своего собеседника. — Так кто же я, получается, в конечном итоге?

С трудом верилось, что этой же ночью в библиотеке Нази разговаривала с тем же самым «человеком». После трапезы граф выглядел не только в разы моложе, чем час тому назад, но и ощутимо моложе, чем в момент их нечаянной встречи возле трактира Йони. Вампиризм способен был лишь вернуть немертвого к его облику на момент инициации, а значит, именно таким, как теперь, в тысяча шестьсот тринадцатом застиг на ночном тракте Винцента фон Кролока укус фрау Борос. Сейчас ему можно было бы дать от силы лет тридцать пять, и только отчетливые проблески седины в длинных, забранных в хвост волосах свидетельствовали о том, что Их Сиятельство прожил чуть более долгую и гораздо более непростую жизнь, чем могло показаться по его лицу.

— Хм, по-моему, ответ очевиден, — почувствовав ее пристальный взгляд, фон Кролок тоже обернулся, разглядывая женщину внимательно и как будто даже оценивающе. — Впрочем, позволь, я присмотрюсь еще раз… Что ж, определенно, ты — Анастази Дарэм. Теперь я в этом абсолютно уверен.

— Издеваетесь? — мрачно поинтересовалась Нази.

— Ничуть, драгоценная моя фрау, ничуть. Все мы, обращаясь в вампиров, проходим через своеобразный «кризис самоопределения», когда окончательно осознаем, что перестали быть людьми. У кого-то это осознание происходит позже, у кого-то — раньше. Для тебя подобный момент настал весьма быстро, полагаю, из-за того, что многое в прежнем твоем образе жизни идет вразрез с нынешними законами существования. Рискни же довериться моему личному опыту и не причисляй себя ни к кому: ни к некромантам, ни к вампирам, ни к людям. В нашей бытности и без этих ярлыков довольно весьма жестких ограничений. Ты — это всегда только ты. С твоими мыслями, знаниями, с твоими чувствами, предпочтениями и выбором. А уж к какой... хм, «фракции» ты будешь со всем этим принадлежать в каждый момент времени — не имеет никакого значения, — мужчина по всегдашней своей привычке чуть склонил голову к плечу и, едва заметно улыбнувшись, спросил: — В сущности, Нази, кто такой граф фон Кролок? Вампир? Разумеется, он живет в мрачном замке в горах, пьет человеческую кровь, днем спит в гробу, сердце его давно не бьется. Человек? Что ж, он никогда не убивает без нужды, у него есть понятие о морали и чести, он по-прежнему верит в Бога, хотя больше не имеет возможности рассчитывать на его снисхождение, он контролирует популяцию вампиров в окрестностях, тем самым защищая живущих там людей. И способен, положим, спасти жизнь едва знакомой ему женщине. Он ученый? В каком-то смысле. Он веками изучает природу и возможности немертвых, а заодно и человека, выучил с десяток языков, неплохо разбирается в психологии, медицине и неврологии, в частности, продолжая постигать новое. Ну а в целом — граф фон Кролок — это не больше и не меньше, чем граф фон Кролок.

— Но каков смысл существования графа фон Кролока или, положим, Анастази Дарэм? — поневоле «включаясь» в предложенную Их Сиятельством игру, серьезно спросила Нази.

— О, этот вопрос, любезная фрау Дарэм, чуть сложнее. Ответ на него для каждого свой, однако, смею думать, мне есть что сказать и на этот счет, — выпрямившись, граф галантно предложил Нази руку, предлагая двигаться дальше. — Вся сложность в твоем случае состоит в том, что ты, насколько я могу судить, большую часть времени не жила «для себя». Ваш Орден и его заветы предполагают служение интересам не столько собственным, сколько интересам других, и ценность свою ты пытаешься измерить в приносимой тобой пользе. Все это, Нази, напоминает мне военное время, где существует три основных понятия: «свои», «чужие» и… хм, «гражданские». На войне цель — убить как можно больше врагов, защитить мирное население и, если, конечно, получится, выжить. Последнее, впрочем, вовсе не обязательно. Однако все войны имеют свойство раньше или позднее заканчиваться, фрау Дарэм. Закончилась и ваша. И вы ее, пускай весьма условно, но пережили.

— Хотя и не должна была, — со вздохом заметила Нази, вызвав у графа негромкий, но отчетливо различимый смешок.

— Если прибегнуть к военной терминологии, тебя взяли в плен, и ты, волей провидения, в которое я, признаться, не слишком верю, очутилась в самом центре вражеской территории, — сообщил он. — Однако, это вовсе не означает, будто единственное, что ты могла бы предпринять, это покончить с собой, Нази. Ты, на мой взгляд, способна на нечто большее. Тебя интересовало, помнится, в чем нахожу смысл существования я сам? Что ж, для меня смысл и интерес заключается в познании. Мир, любезная фрау, в некоем смысле оставаясь прежним, постоянно меняется. Наука, прогресс, литература, если угодно — все это постоянно дает пищу для моего ума, возможность изучать нечто новое, такое, о чем в моем веке даже и помыслить было невозможно. Но знания — лишь инструмент, не так ли? Сами по себе они занимательны, но, увы, бесполезны, если не применять их на практике. Поэтому, куда выше познания я, пожалуй, ставлю… борьбу, вызов, сопротивление. Сохраняя здравый рассудок, и раз за разом все дальше отодвигая рамки, которыми сковывает нас жажда крови, я испытываю некое личностное удовлетворение. Можно сказать, что и я, и Герберт являемся частью некоего эксперимента, призванного определить границы возможностей немертвых, а главное — узнать, насколько вампир, сама природа которого налагает на него серьезные ограничения, способен обрести свободу, приблизившись к человеку и в чем-то даже превзойдя его. Полагаю, ты, Нази, при желании могла бы стать в этом эксперименте куда большим, нежели еще одним объектом для моих наблюдений. Оправдав, заодно, и смерти людей, кровь которых необходима тебе для дальнейшего существования.

На этот раз Дарэм молчала гораздо дольше, и на лице ее Кролок, помимо сомнения, видел отчаянную работу мысли. Состояние женщины, в одночасье лишившейся не только всего, что у нее было, но и большей части собственной морально-нравственной базы, вызывало в нем беспокойство и жалость одновременно. Как он и предполагал с самого начала, именно этот этап преодолеть оказалось труднее всего — не упрямство, не ярость, а отсутствие стОящей причины для существования. Нази Дарэм не прельщало бессмертие, скорее уж, оно пугало ее больше, чем толпа собравшихся на балу немертвых, намеренных разорвать ее в клочья. Нази Дарэм не склонна была, подобно Герберту, жить исключительно для собственного удовольствия, наслаждаясь всеми благами мира, до которых получится дотянуться. Самому строю сознания Нази Дарэм чуждо было убийство людей, продиктованное сугубо поддержанием ее собственного существования, поскольку в ее глазах это существование чего-то стоило лишь до тех пор, пока приносило пользу кому-то еще. Даже то ритуальное жертвоприношение, из-за которого она оказалась в этом мире, женщина совершила ради того, чтобы вернуть не свою жизнь, а чужую.

Чтобы удержать ее по эту сторону реальности, требовалась цель. И фон Кролок, неплохо успевший изучить фрау Дарэм, знакомя ее с собственными устремлениями и желаниями, надеялся, что он не ошибся еще тогда, перед балом, и Нази действительно окажется похожа на него самого в степени достаточной, чтобы эти устремления разделить.

— Не вы ли в январе так пренебрежительно отозвались о моих изысканиях, на пару с Гербертом утверждая, что излечение от вампиризма — чушь собачья? — наконец, скептически поинтересовалась Дарэм, однако в тоне ее граф прекрасно различил легкие нотки интереса.

— Разумеется, я, — без колебаний согласился граф. — Потому что это действительно, как ты выразилась, чушь собачья. И, полагаю, ты сама об этом прекрасно осведомлена. Сделать живое мертвым не составляет труда, однако никакие силы не могут сделать из уже мертвого существа — живое. Это, милая моя Нази, антинаучно и противоречит всем законам о материи. Мои исследования ставят перед собой цель не «вылечить» то, что не больно, а, как бы ни настаивал на вирусной природе вампиризма достопочтенный профессор Абронзиус — попросту мертво. Скорее уж, я пытаюсь понять, существует ли возможность пить кровь, не убивая и не заражая при этом жертву…

— …или найти энергетическую альтернативу крови вообще… — пробормотала Дарэм, заставив графа удовлетворенно улыбнуться.

— Именно, — сказал он. — Должен признаться, около пятидесяти лет назад мои изыскания зашли в тупик. Первый вариант, кажется, попросту не реализуем, поскольку кровь, покидая жертву, мгновенно теряет свою ценность и становится бесполезна, так что никакие переливания и донорство проблемы не решают. В случае же второго варианта я, признаться, исчерпал все свои идеи, коих было не так уж много, и пришел к выводу, что мне остается лишь тренировать свою выдержку и ждать дальнейшего развития человечества, которое, возможно, в будущем наведет меня на полезные мысли. Однако ты с твоими весьма специфическими навыками и знаниями, приобретенными в совершенно другом мире… знаниями, в чем-то существенно отличающимися от всего, что известно мне, могла бы, скажем, внести некий вклад. Благо теперь в твоем распоряжении есть не только теоретические сведения о высших вампирах, но и возможность изучать их, сколько пожелаешь.

Дарэм посмотрела на озеро, подсвеченное первыми проблесками занимающегося над лесом рассвета. Едва заметное розоватое свечение уже тронуло верхушки деревьев, дымка над водой сделалась еще гуще, превратившись в плотный молочно-белый туман, и откуда-то издалека до ее слуха донесся плеск весел и глухие, хриплые голоса вышедших на промысел рыбаков.

— Скажите, Ваше Сиятельство, есть ли на свете что-то более ценное, чем человеческая жизнь? — задумчиво спросила она и, повернувшись к графу, наткнулась на пристальный взгляд чуть прищуренных светло-серых глаз, секундное изумление в которых почти тут же сменилось едва заметной насмешкой.

— Определенно, Нази. И если ты дашь мне пару часов, я, пожалуй, успею составить для тебя примерный список.

1) В западной системе семи смертных грехов четвертым значится уныние. И не могу не согласиться — уныние это та еще проблема

Вернуться к тексту

Как и говорил профессор Абронзиус, книгу которого Нази в конечном счете изучила весьма подробно, никто не мог доподлинно сказать, когда именно и по какой причине на Земле появился первый вампир, однако одно можно было утверждать с точностью — произошло это очень и очень давно. В мире, из которого пришла Дарэм, существовало несколько потенциально рабочих теорий о происхождении этого почти неистребимого и крайне смертоносного вида нежити, однако сама женщина больше всего склонялась к той из них, которая считала первого вампира результатом неудавшихся торгов с «высшими силами». Которые, как тонко подметил еще Гёте, вечно хотели зла… и вечно делали ровно то, чего хотели. Неизвестно, кем, согласно этой теории, был безумец, заключивший с ними договор — вероятнее всего, неким шаманом, который вместо того, чтобы во время ритуального транса связаться с духами предков, установил контакт с кем-то из обитающих во тьме за гранью демонов, известных «торговцев» всей изнаночной части мира. Зато, глядя на получившийся результат, легко можно было догадаться, что именно этот безвестный заклинатель у них «купил».

Сила и бессмертие издревле привлекали человечество, являясь эдаким «запретным плодом», до которого оно пыталось дотянуться любыми возможными путями. И в каком-то смысле тот человек и впрямь получил желаемое, вот только, как это всегда и бывает при сделках с демонами, запретный плод оказался не столько сладким, сколько червивым. К тому же результат этой сделки для продавца оказался в тысячи раз более выгоден, нежели для незадачливого покупателя, вместо тучной коровы приобретшего чумную скотину, которая не только издохла сама, но перед этим ухитрилась еще и заразить остальное стадо. На протяжении тысячелетий немертвые, почти неуязвимые, условно бессмертные и наделенные возможностями, в разы превосходящими человеческие, проливали живую кровь, плодя себе подобных и отправляя в вотчину коренных обитателей изнанки все новые и новые «проклятые» души. Эдакий вечный энергетический конвейер, механизм работы которого, несмотря на усилия людей, во все времена пытающихся избавиться от проблемы вампиризма, так и не удалось ни сломать, ни изменить. И церковники, и Орден, надо признать, терпели в войне против нежити сокрушительное поражение — сколько бы ни было уничтожено их стараниями разнообразных тварей, включая и вампиров, извести их окончательно не получалось.

Совершенствуя технику и навыки истребления конкретных представителей нечисти, человечество в мире Нази скорее держало круговую оборону, нежели вело наступление на силы противника.

Ну а мир, в который занесло Дарэм после ритуала, убаюканный промежуточной победой и длительным затишьем за крепостными стенами, похоже, и вовсе пришел к выводу, что все оппоненты погибли. А точнее, что все истории о некогда осаждавших цитадель врагах — страшные байки, годящиеся разве на то, чтобы пугать ими маленьких детей.

Как и говорил когда-то граф, который, несмотря на кажущийся весьма уединенным образ «жизни», на протяжении почти трех веков внимательно наблюдал за миром вокруг себя, к началу девятнадцатого столетия большинство людей стало считать вампиров не просто выдумкой, а выдумкой интригующей, привлекательной и будоражащей воображение. В библиотеке Кролока хранилось тому прямое доказательство в виде экземпляра первого издания «Вампира» за авторством Полидори, которое Их Сиятельство иронично именовал «началом погибели рода людского» ⁽¹⁾.

В каком-то смысле, местная Инквизиция стала орудием не столько искоренения, сколько эволюции немертвых — уцелевшие в бойне с храмовниками вампиры были самыми дальновидными представителями своего племени. Позволив людям и дальше считать, будто они пару веков назад одержали безоговорочную победу, вампиры отступили в тень, обделывая дела куда более тихо и расчетливо, не привлекая к себе излишнего внимания. Они ждали. И покуда человечество беспечно грезило, «конвейер» продолжал свою работу.

Так что, столкнувшись с необходимостью внести изменения в саму суть системы, возраст которой исчислялся несколькими тысячелетиями, Дарэм никак не могла отделаться от ощущения, что она, должно быть, окончательно обезумела, ввязавшись в заведомо провальное дело.

Еще никогда, пожалуй, Нази так остро не жалела о том, что в свое время избрала для себя путь практикующего некроманта, а не осталась при Ордене в качестве ассистента одного из мастеров-аналитиков, которые как раз и занимались глобальными исследованиями такого рода вопросов. Тогда она, по крайней мере, знала бы, с какого бока вообще стоит подступаться к решению задачи. Однако сетовать на судьбу, а заодно и на собственный выбор специализации было уже слишком поздно, поэтому Дарэм поступила именно так, как поступала с любой свалившейся ей на голову проблемой, чаще всего представляющей из себя необходимость загнать обратно за грань то, что загоняться за нее категорически отказывалось. То есть отодвинула подальше паническую мысль, что шансов на успех у нее не больше, чем у щенка таксы в схватке с росомахой, и решила действовать по обстоятельствам.

Рассудив, что любой практике должна предшествовать теория, она поинтересовалась у графа, не делал ли он, случаем, хоть каких-то заметок в процессе своих изысканий.... И почти на три недели застряла в своей комнате в обществе двух десятков аккуратно пронумерованных, исписанных мелким почерком тетрадей, содержащих записи фон Кролока обо всех его исследованиях, начиная с тысяча шестьсот сорок третьего года.

В какой-то момент Нази и вовсе забыла, ради чего взялась копаться в графских «лабораторных журналах», с интересом читая то, что могла бы назвать очень подробными мемуарами. Такими же своеобразными, как и тот, кто их написал. При всем желании это нельзя было назвать личными дневниками — только рабочие записи и факты, исключающие любые эмоции, или пространные размышления — однако Дарэм неплохо умела читать между строк. И временами меняющийся почерк, внезапные провалы длиной в несколько лет, а то и десятилетий, появлявшиеся между заметками, перечеркнутые фразы, вырванные страницы и целые абзацы, обведенные выцветшими от времени красными чернилами, сообщали ей весьма многое о мировоззрении и настроениях Кролока в разные периоды его посмертия. А еще каждая такая тетрадь была буквально испещрена пометками, явно оставленными гораздо позднее оригинальных записей. Самой часто встречающейся среди них было лаконичное «опровергнуто», которое ярко отражало не только графские неудавшиеся опыты, но и движение прогресса, поскольку по мере развития человеческой науки многие изначальные представления Кролока попросту устаревали. Сквозь страницы рабочих журналов наблюдая за тем, как раз за разом заново выстраивает для себя картину мира личность, появившаяся на свет во времена, когда теория миазмов не подвергалась сомнению, а человечество еще тридцать лет назад верило в то, что Земля является центром вселенной, Дарэм невольно проникалась уважением к силе и настойчивости этой самой личности. А знакомясь с сутью экспериментов, которые фон Кролок проводил на своих инициированных подопечных, на смертных и, чаще всего, на самом себе — еще и благоговейным ужасом. Воистину исследовательский потенциал и пытливость графского ума впечатляли, равно как и его научная беспощадность, судя по записям, достигшая своего пика к первой четверти восемнадцатого века. Именно на это время пришлись самые «смелые» и самые бесчеловечные эксперименты Кролока в области менталистики, которые, судя по записям, стоили дюжине смертных здравого ума, а то и жизни, обрывавшейся не от вампирских клыков, а от тривиального кровоизлияния в мозг. Впрочем, заметки о графских исследованиях в сфере не ментальной, но физиологической впечатлили Нази гораздо сильнее. Даже зная, что немертвые способны контролировать нервные окончания, а, следовательно, практически не испытывать боли от серьезных травм, Дарэм с некоторым содроганием ознакомилась с сухим отчетом Кролока о поэтапном отращивании вампиром отрубленной руки. Причем отрубленной дважды — незадолго после трапезы, а затем — в самом конце срока воздержания. Глубокомысленное «считать доказанным, что скорость регенерации напрямую зависит от сытости», выведенное в качестве резюме, выглядело действительно устрашающе. Особенно, если учесть, что этот эксперимент граф проводил на себе.

Впрочем, начиная с девятнадцатого столетия эксперименты графа начали носить характер куда более мирный, и Нази, по зрелом размышлении, списала такие перемены на появление в «жизни» Их Сиятельсва приемного сына. Который со временем все же оказал на отчима благотворное влияние, несколько смягчив его окончательно растерявший в веках большую часть человечности характер.

И Дарэм, получившей за эти три недели информации о высших вампирах больше, чем, должно быть, все аналитики Ордена за сотню лет своих исследований, оставалось только смутно сожалеть о том, что фон Кролок, в полном соответствии со своим прижизненным положением, в свое время строил светскую политическую карьеру, тем самым, возможно, лишив свой мир чертовски талантливого ученого.

«Вы хоть представляете, насколько ваши записи бесценны? — обращаясь к ментальной связи с графом, мысленно поинтересовалась она, укладывая в стопку предпоследнюю тетрадь. Последняя, исписанная лишь на четверть, хранилась в ящике графского стола и была посвящена в основном самой Нази. — Да Орден даже за один из этих журналов вас бы озолотил, а уж за весь комплект…»

«К величайшему несчастью для моей алчной души, твой Орден существует где-то в иной реальности, — откликнулся граф, который, судя по доносящемуся до слуха Дарэм шелесту бумаг и скрипу перьевой ручки, в этот момент находился либо в библиотеке, либо, что вероятней, в своем кабинете. — А местная публика едва ли оценит мои труды».

«Вселенная — паскудно несправедливое место, — женщина досадливо скривилась и, соскочив с кровати, на которой обосновалась сразу по пробуждении, с наслаждением потянулась, закинув руки за голову. — Вы достались совсем не тому миру! В нашем за вами бы уже на коленях ползла добрая половина мастеров-аналитиков, суля любые блага и невинных девиц по первому требованию, лишь бы вы согласились на постоянное сотрудничество».

«Довольно-таки заманчивая перспектива, не стану отрицать, — заметил фон Кролок, и Нази поняла, что он улыбается. — Полагаю, я бы даже согласился рассмотреть их предложение. Хотя бы из-за девиц. Однако в нынешней действительности мои заметки представляют ценность лишь для тебя и, возможно, для одного нашего знакомого профессора, которому об их существовании знать не следует. К тому же, как видишь, ответа на главный вопрос я так и не нашел. Я выяснил многое о том, что собой представляют вампиры, каковы их физические и ментальные возможности, узнал много нового о работе человеческого сознания и о свойствах крови, как источника жизненной силы. Но по-прежнему не имею понятия ни о том, как пользоваться этим источником, не заражая носителя, ни о том, чем этот источник можно заменить…»

В мысленной речи графа образовалась затяжная пауза, так что стало ясно — фон Кролок о чем-то размышляет. Нази тут же невольно представила его, сидящего за письменным столом и мерно постукивающего по щеке указательным пальцем, на котором поблескивает массивный перстень с рубином. Этот жест, свидетельствующий о глубокой задумчивости, был знаком Дарэм настолько хорошо, что ей даже не требовалось видеть его воочию. Чертовски тревожный признак.

Нази прекрасно сознавала, что полгода, проведенные с кем-то фактически бок о бок, не могут не оставить следов, однако всякий раз, ловя себя на подобных мелочах, она испытывала весьма странные и противоречивые чувства. Тогда, в декабре, граф фон Кролок по большому счету был для нее незнакомцем, высшим вампиром, самым древним из тех, которых она видела, и даже из тех, о которых ей доводилось слышать. И самым странным. Она изучала его, пожалуй, с куда большим интересом, чем он изучал ее, и в глубине души была уверена, что это своеобразное исследование не продлится долго, оборвавшись либо вместе с ее жизнью, либо с ее попыткой вернуться назад, в собственный мир. Однако судьба, а точнее, сам фон Кролок, внес в ее планы свои необратимые коррективы и, как бы Дарэм ни относилась к этому его поступку, да и к самому графу в целом, с течением времени Кролок утратил для нее ту отстраненность и «чуждость», которая всегда надежно разделяет плохо знакомых друг с другом людей. Она слишком многое знала о нем, и речь шла вовсе не о его взглядах, морали, мировоззрении или биографии — подобные вещи как раз не вызывали в Нази особого беспокойства. Куда больше Дарэм волновали неуловимые мелочи, напрямую свидетельствующие о том, как опасно сократилось за эти месяцы расстояние между ними. Она по звуку шагов могла определить, в каком граф расположении духа. Знала, что, читая нечто интересное, он всегда едва заметно щурится, а если книга его не занимает — машинально барабанит кончиками пальцев по столу или подлокотнику кресла. Она знала, как он поджимает губы, когда злится, как склоняет голову к плечу, когда заинтересован, и как в те редкие моменты, когда действительно нервничает, поправляет всегда надежно закрывающий его горло платок. Знала, что он предпочитает писать левой рукой, но абсолютно любой предмет берет правой, даже ручку — и лишь потом перехватывает ее в нужное положение. И это задумчивое постукивание по щеке указательным пальцем было ей прекрасно знакомо. Хуже всего — Нази не могла с точностью определить, как ей относиться к собственной, внезапно пробудившейся и постепенно крепнущей "наблюдательности".

«Знаешь, о чем я думаю? — бесцеремонно вклинился в ее невеселые размышления спокойный голос фон Кролока, который вряд ли подозревал, сколько места в этот момент он занимает в мыслях своей собеседницы. — Я думаю о том, что мы с тобой, Нази, вместе со всеми нашими измышлениями, не заслуживаем ни единого теплого слова в свой адрес. Поскольку у нас уже полгода на руках есть прецедент альтернативного обмена энергией между смертным человеком и вампиром, и оба мы позорно упустили его из виду».

«Это вы о чем?» — после безуспешной попытки сообразить, к чему фон Кролок, собственно, клонит, уточнила Дарэм.

«О том, что вы, любезная моя фрау, еще будучи, так сказать, в добром здравии, сами отдали мне часть своей жизни. И я оказался способен ваш щедрый дар принять».

Кролок «говорил» медленно, чуть растягивая слова, словно сам до конца еще не был уверен в том, что именно хочет сказать, однако Дарэм прекрасно его поняла.

— Вот ведь черт побери, — вслух сказала она, испытывая прилив изумления, жгучей досады на саму себя и некоего смущения одновременно.

Нази так усердно пыталась забыть о том, чем завершилась для нее ночь с двадцать первого на двадцать второе декабря, считая это воспоминание слишком противоречивым, сложным и откровенно «лишним» в своей коллекции, что вместе с ненужными подробностями, касавшимися в основном того, какой огненный темперамент может скрываться в ледяном на ощупь высшем вампире, и немного того, что у Их Сиятельства в его возрасте и впрямь отсутствуют признаки какой бы то ни было мышечной атрофии, выбросила из головы заодно и эту, весьма существенную деталь.

«Именно это я и имел в виду», — согласился с ее выводами Кролок.

«Вы у себя? Я имею в виду, в кабинете? — Нази, обуреваемая жаждой не столько крови, сколько бурной деятельности, схватила со стола собственный блокнот с заметками, одновременно пытаясь нашарить ногой валявшиеся на ковре туфли. — Я сейчас спущусь!»

— Мне кажется, будет куда проще, если я поднимусь сам, — заметил бесшумно материализовавшийся возле камина фон Кролок, насмешливо наблюдая за метаниями Дарэм. — А не то, как бы ты, в пылу исследовательского азарта бегая по лестницам, не свернула себе шею. Можешь мне поверить, в этом случае тебя ожидают не самые приятные ощущения.

— Вы что, и это пробовали? — замерев на одной ноге, подозрительно уточнила Нази.

— Напомни мне как-нибудь рассказать тебе эту занимательную историю. Или поинтересуйся у Герберта. Хотя, боюсь, он недолюбливает эту тему, — усаживаясь в «свое» кресло, откликнулся граф и сделал плавный жест рукой, приглашая Нази занять «свое». — Однако, если я правильно понял, мы собрались обсудить нечто иное.

* * *

— И как я вообще это упустила?.. И еще называю себя профессионалом… Ведь в принципе, ничего нового в этом подлунном мире. Такое «донорство» действительно возможно при определенных обстоятельствах, и века до восьмого ритуальное соитие было нормальной обрядовой практикой. Но я даже под пытками не вспомню схему, которая при этом используется. Вендельский период… от таких примитивов в Ордене давно уже отказались. Действенно, конечно, однако изящно, как кирпич. Что смешного? — Дарэм недовольно посмотрела на графа, который внимательно слушал ее, изящно подперев массивный подбородок бледной ладонью, и по губам его действительно бродила едва заметная усмешка, которая Нази отчего-то нервировала. Хотя и не должна была.

— Скажем так, меня немного забавляет образность твоего мышления, — откликнулся Кролок, и добавил: — Соитие, фрау Дарэм, ритуальное или же обычное, по природе своей «изящно, как кирпич», поскольку принадлежит более к естественным инстинктам, нежели к рациональным человеческим начинаниям. Однако мы, если мне не изменяет память, обошлись безо всякого обряда вовсе. Разумеется, если не считать за таковой сам процесс. Видишь ли, все получилось несколько спонтанно, так что я не успел заблаговременно начертать под кроватью пентаграммы.

Выражение, появившееся в этот момент на лице достопочтенной фрау Дарэм, с точки зрения графа, было воистину бесценно: растерянность, негодование и смущение проступили на нем так отчетливо, что Кролоку и безо всякой менталистики было ясно, какое смятение он ухитрился породить в душе своей собеседницы всего парой фраз. Он ни секунды не сомневался, что, если бы по жилам Нази все еще бежала живая кровь, она непременно бы покраснела, и Кролок безбожно солгал бы, сказав, что, кроме веселья, подобная реакция не вызвала у него еще и удовольствия. Сам граф по-прежнему не испытывал ни капли раскаяния по поводу содеянного, не находя ни единого повода стыдиться тех двух часов, которые они с Дарэм посвятили «ритуалам Вендельского периода». Тем более, что все, случившееся в ту ночь, случилось с безоговорочного согласия обеих сторон. Вот только Нази, в отличие от Кролока, похоже, всерьез намерена была вычеркнуть этот, до крайности смущающий ее эпизод из собственной памяти. За неимением возможности вычеркнуть его из собственной биографии.

— Как недальновидно с вашей стороны, — буркнула Дарэм, упорно разглядывая ковер. Граф буквально видел, как женщина, совершив над собой волевое усилие, собралась с мыслями и продолжила: — Однако такой эффект, вероятнее всего, получился оттого, что я некромант. Ну, или, по крайней мере, была им на тот момент. Как я уже говорила, мы, в каком-то смысле, как и вампиры, сами ведаем распределением своей жизненной силы и энергии. За годы практики этот навык в нас оттачивается почти до автоматизма, так что я… — Нази сделала рукой витиеватый жест, пытаясь поточнее подобрать слова, — под влиянием эмоций непроизвольно запустила процесс передачи.

Нази знобко повела плечами, все еще избегая смотреть Кролоку в лицо. Влияние эмоций. Пожалуй, это было самое нейтральное определение ощущениям, которые погребли под собой остатки ее разума и здравого смысла. Ощущениям, заставлявшим ее в перерывах между быстрыми, почти яростными поцелуями жадно хватать воздух открытым ртом, судорожно цепляться за графские плечи, оставляя на бледной коже почти мгновенно исчезающие без следа царапины, и смутно завидовать тому, что Кролоку, в отличие от нее, дышать не нужно вовсе. Она и впрямь хотела отдать ему все, что он захочет получить, и последствия этого опрометчивого желания не имели ровным счетом никакого значения. Тогда все было гораздо проще, чем теперь. Возможно, потому что тогда между ними еще не пролегла ночь зимнего солнцестояния, в которую граф претворил в жизнь свое решение сделать из нее ходячий труп, а возможно, потому что Нази была уверена — эта пара часов одного безумия на двоих ни к чему их не обязывает. Всего лишь эпизод в короткой и уже подходящей к финалу истории двух взрослых «людей». Эпизод, который никогда не будет иметь продолжения.

Строя догадки, чем именно закончится для нее пребывание в «вампирском логове», Дарэм и представить себе не могла, что ей предстоит в нем жить в компании графа. А точнее, что ей предстоит в его компании не умирать. И это, по мнению Нази, делало факт совместно проведенной ночи чертовски неудобным.

Особенно сейчас, когда стало ясно — сидящий напротив нее вампир абсолютно не собирается помогать ей сделать вид, будто ничего такого между ними никогда не происходило. И для того, чтобы его помощь получить, от Дарэм требовалась сущая безделица — она должна была всего лишь попросить, тем самым признав, что, вопреки всем попыткам забыть, тоже помнит. В этом, пожалуй, заключалась вся суть их отношений — странных еще во времена, когда Нази была жива, и после ее смерти сделавшихся лишь причудливей. Что бы ни испытывала к нему Дарэм — интерес, симпатию, негодование или ненависть, фон Кролок всегда был рядом. В полувздохе и в полушаге, ни на дюйм не отступая, и ни на дюйм не приближаясь. Эти злосчастные полшага были ее свободой, которая временами превращалась в настоящую пытку. Более чем трехсотлетний вампир наблюдал за ней светло-серыми, внимательными глазами, которые, казалось, видели ее насквозь, и Нази прекрасно знала — если она чего-то хочет, последние полшага она должна сделать сама.

Посмотрев, наконец, на графа, Дарэм обнаружила, что тот рассматривает ее с веселым любопытством, которое, к сожалению, было вполне понятным. Нази не сомневалась, что подобные «гастроли» в обществе фон Кролока если и давали, то не часто.

— Но, раз уж ты не отмела эту идею сразу, значит, дело может быть не только в том, что ты просто была весьма специфическим донором, подобрать аналог которому затруднительно? — как ни в чем ни бывало, поинтересовался он.

— Теоретически, может, — со вздохом согласилась Нази, решив на время отложить свои моральные терзания и все-таки сосредоточиться на деле. — Теоретически, дело может быть не в специфике донора, а в специфике приемника… но в таком случае Герберт с его неугасимым пылом в отношении хорошеньких мальчиков давно бы уже благополучно сел на безгемоглобиновую диету. А он, насколько я поняла, все еще склонен кусать четырех из десяти своих любовников.

— Трех, — педантично поправил ее Кролок, который, как давно уже заметила Нази, вообще во всем любил точность. — Но с оставшимися семью он, как видишь, все-таки находит в себе силы сдержаться. Я не слишком силен в таких вопросах, однако, можем ли мы предположить, будто от обычного человека вампир таким оригинальным способом всего лишь получает куда меньше энергии, чем я получил от тебя, как от некроманта?

— Как вариант, — задумчиво покусывая губу, пробормотала Дарэм и, немного помолчав, добавила: — Или суть вообще в том, что вы весьма плотно пребывали в моем сознании, активно пользуясь нашей ментальной связью, из-за чего энергетический канал был открыт. Или и то, и другое одновременно.

Со своей стороны фон Кролок многое мог бы добавить, относительно вопросов пребывания и активности пользования отнюдь не только разумом фрау Дарэм, однако, посмотрев на сосредоточенное лицо женщины, решил, что сейчас игра абсолютно не стоит свеч.

— И здесь мы вплотную подходим к самому главному, — сказал он и, поймав на себе вопросительный взгляд Нази, уже абсолютно серьезно пояснил: — Все это, без сомнений, любопытно, но даже, если теория — рабочая, с моей точки зрения она представляет лишь научный интерес. Практическое воплощение абсолютно неприемлемо.

Несколько секунд Дарэм молчала, недоуменно глядя на графа серо-зелеными глазами, которые после инициации стали заметно ярче, приобретя отчетливый малахитовый оттенок, а затем тихо спросила:

— Что значит — неприемлемо?

— Ты внезапно позабыла значение этого слова? — поинтересовался граф, чуть приподнимая брови в притворном изумлении. — Неприемлемо, драгоценная моя фрау, означает, что подобный выход из положения меня категорически не устраивает. Допустим, что догадка верна и при определенных обстоятельствах даже реализуема, но как, позволь спросить, ты себе это представляешь? Если предположить, что энергии от такого способа обмена вампир получает гораздо меньше, это автоматически означает, что и перерывы между пополнением запаса станут короче, — губы Кролока искривились, и на лице его появилось недовольное и даже несколько брезгливое выражение. — То есть ты полагаешь, будто я примерно раз в месяц, если не чаще, стану ложиться в постель со случайными женщинами? Право, Нази, не сомневаюсь, что Герберт с восторгом отнесется к перспективе подобной «замены», однако я не имею ни малейшей склонности к беспорядочным связям. И начинать ее в себе вырабатывать не намерен.

— По-вашему, лучше продолжать убивать ни в чем не повинных людей? — запальчиво спросила Дарэм, которая и впрямь с трудом представляла описанную графом перспективу, причем и в отношении себя тоже, однако считала, что проблемы стоит решать по мере их поступления. А заодно, что, когда на кону стоят человеческие жизни, чистоплюйством, которое столь ярко демонстрировал Кролок, можно и поступиться.

— Ни в чем не повинных людей не существует, фрау Дарэм, пора бы вам это уяснить. Но, тем не менее, да, все именно так, — даже не раздумывая над ответом, уверенно проговорил граф. — Если выбор, который мне предоставляется, выглядит именно так, я предпочту сохранить верность концепции человекоубийства. Она, поверь, не вызывает во мне отторжения, достаточного, чтобы я хоть на секунду задумался о втором варианте.

— Есть шанс, что вы передумаете? — выслушав графскую отповедь, поинтересовалась Дарэм, заранее догадываясь, каким будет ответ.

Как неоднократно говорил ей сам фон Кролок, люди его волновали мало. Уж точно меньше, чем его собственный моральный комфорт. Свои многолетние изыскания и эксперименты Их Сиятельство проводил исключительно ради себя, не желая оставаться зависимым от чего бы то ни было, включая кровь, ну а человечеству всего лишь повезло, что цели этих изысканий предполагали заодно и снижение количества жертв среди мирного населения.

— Ни малейшего, — полностью подтверждая ее догадки, отозвался фон Кролок и, внимательно посмотрев на Дарэм, добавил: — А что же ты сама, Нази? Мне действительно любопытно, если теория применима на практике, ты сочтешь возможным для себя регулярно спать с незнакомыми тебе мужчинами?

Пожалуй, ответ на этот вопрос интересовал графа даже больше, чем он готов был признать. Невзирая на то, что фрау Дарэм не была скована никакими обязательствами и, формально являясь вдовой, имела статус свободной женщины, у самого графа на этот счет имелись несколько иные взгляды. Фон Кролок не «заявлял о своих намерениях» впрямую, как это было принято между людьми. Во многом оттого, что сам еще до конца не был уверен в том, каковы же на самом деле эти намерения и насколько далеко они простираются, однако он совершил нечто куда большее. Он дал Нази Дарэм бессмертие, и она, пускай неохотно, пускай еще не до конца, но все же приняла этот «подарок», оставшись в замке на правах уже не гостьи, а полноправной обитательницы. Зная характер этой женщины, Кролок всячески избегал лобового давления, не без оснований полагая, что это приведет к строго обратным результатам. Он позволил Дарэм самой выбирать форму отношений, так же, как степень их близости, и плоды подобного подхода были налицо — поняв, что граф ни на чем не намерен настаивать, с каждым новым месяцем Нази медленными, неуверенными шагами пересекала разделявшую их пропасть, которую сама же и создала после инициации. И предполагаемые посторонние мужчины, претендовавшие не на душу, но на хладное тело фрау Дарэм, в планах графа были абсолютно лишними. Так что фон Кролок искренне надеялся, что Нази, всю жизнь едва ли осознававшая себя именно женщиной, а не бесполым членом нежно любимого ей Ордена, своим ответом не вынудит его саботировать ее исследовательские начинания.

— Интересные же вы задаете вопросы, — тем временем пробормотала Дарэм, и на ее лице, к вящему удовлетворению графа, на секунду проступило нечто похожее на смесь отвращения и крайней степени неловкости. — По идее, должна счесть. Все же это куда гуманнее убийства… но… послушайте, вы же понимаете, что бросить такую догадку просто так мы не можем? Хотя бы для развития последующих теорий мы должны знать, верная она или все-таки ложная, и о ней смело можно забыть.

— Я ничего не имею против того, чтобы подтвердить или же опровергнуть идею в целом, — фон Кролок едва заметно пожал плечами, — однако испытывать мы ее будем определенно не на мне.

«И не на тебе».

Этого граф так и не сказал, но Нази прекрасно «услышала» это уточнение так, как если бы Кролок произнес его вслух. И, надо признать, Дарэм была унизительно этому рада, несмотря на то, что, по сути, сама же и была инициатором эксперимента.

От смутной радости по поводу того, что сам Кролок тоже не горит желанием «вырабатывать в себе склонность к беспорядочным связям», Нази предпочла попросту отмахнуться, не желая даже вдумываться в природу ее появления.

На некоторое время в комнате воцарилось молчание, во время которого граф и Нази задумчиво смотрели друг на друга, и, судя по всему, мысли их двигались в одном и том же направлении.

— Кстати, Ваше Сиятельство, а где Герберт? — глубокомысленно спросила Дарэм.

— Герберт, если ты уже удовлетворил свою неуемную тягу к подслушиванию чужих разговоров, может, соблаговолишь, наконец, зайти? — почти одновременно с ней произнес Их Сиятельство.

— Ах, значит, я, по-вашему, здесь самый небрезгливый, так что гожусь для черной работы? — широко распахнув дверь в комнату Нази, поинтересовался виконт, возмущенно скрещивая руки на груди и всем своим видом демонстрируя степень собственного негодования. — Между прочим, не только у вас есть чувство собственного достоинства!

— Порой, глядя на твое поведение, я сильно в этом сомневаюсь, — усмехнувшись, откликнулся граф и добавил: — Проходи, присаживайся. Полагаю, несмотря на твои громкие заявления, нам все же найдется, что обсудить.

— Даже и не знаю… — окончательно вдвинувшись в комнату, заявил молодой человек, которого, похоже, благодаря своевременному подслушиванию не требовалось вводить в курс дела. Герберт покрутил головой, глядя, куда бы сесть, и, поскольку в покоях графа, отданных Нази в бессрочное пользование, кресел было всего два, недолго думая, улегся на живот поперек кровати, подперев ладонями узкий подбородок и болтая в воздухе обутыми в щегольские туфли ногами. — Любовь — это такая тонкая материя, веление души, полет чувства, пламя страсти…

— …Водоворот эмоций, оползень желаний, селевой поток вдохновения, — перебил сына фон Кролок. — Мы по достоинству оценили все богатство метафор, которое ты способен предъявить миру, так что можешь переходить к следующему пункту.

— Вот вечно вы, папА, влезете и все испортите своим невыносимым занудством, — досадливо скривился виконт, но тем не менее, послушно «перешел»: — Я имею в виду, что чувственные удовольствия — всегда нечто спонтанное, и превращать этот прекрасный порыв в какой-то там лабораторный опыт — это низко!

— Как по мне, так одно другому не мешает, — сказала Дарэм, которая подозревала, что Герберт, пользуясь своей внезапно образовавшейся незаменимостью, просто набивает себе цену, развлекаясь от всей души. И судя по насмешливо-снисходительному взгляду, которым Их Сиятельство разглядывал собственного отпрыска, подозрения эти были более чем оправданы. — В кои-то веки совместишь приятное хоть с чем-то полезным.

— Ах, так? — молодой человек сурово сдвинул светлые брови, прожигая Нази взглядом самого оскорбленного существа на свете. — Раз вы у нас, матушка, такая исключительно полезная, в отличие от меня, то ступайте и сами совмещайте, что пожелаете. Вы это придумали, вам и карты в руки. А я не могу. У меня, знаете ли, что-то нет настроения!

— Я тоже не могу, — хладнокровно заявила Дарэм, уже привычно пропустив «матушку» мимо ушей. — Я пока еще не слишком хороший менталист, и способна завалить весь эксперимент. К тому же я понятия не имею, как у вампиров срабатывает… все, что там отвечает за «чувственные удовольствия».

— Как ко мне в мозги лезть, так менталист из тебя хоть куда. А что до прочего… — виконт хмыкнул и, покосившись на графа, широко улыбнулся, выставив на всеобщее обозрение идеально белые, слегка заостренные клыки. — Ты всегда можешь спросить у отца. Уверен, он тебя с готовностью просветит, как у нас все работает. Не только в теории, но и на практике. С демонстрационной, так сказать, частью.

В ответ на это заявление Нази раздраженно поджала губы, не найдясь сразу, что бы такого ответить скалящемуся во все тридцать два вампирских зуба юноше, однако отвечать ей и не потребовалось, поскольку Кролока, в отличие от нее самой, пронять чем-то подобным было попросту невозможно.

— Какая трепетная забота, — невозмутимо сказал он. — Однако, полагаю, вопросы какого бы то ни было просвещения мы с Нази при необходимости решим и без твоего активного участия. А сейчас предлагаю тебе перестать ломать эту комедию и вернуться, наконец, к делу. Если ты отказываешься, скажи об этом прямо и не трать попусту мое время. Летние ночи достаточно коротки и без твоих сомнительных острот.

Граф легко поднялся на ноги и прошелся по комнате, сложив руки на груди и задумчиво постукивая когтистыми пальцами по предплечьям. Герберт и Дарэм, как по команде, повернули головы, наблюдая за его передвижениями.

— Я не говорил, будто отказываюсь! — пошел на попятную юноша, напоследок бросив на Нази короткий и донельзя ехидный взгляд, свидетельствовавший о том, что этот «бой» Герберт все-таки выиграл, оставив последнее слово за собой. — В принципе, я даже готов пойти вам навстречу и, вспомнив юность, вновь принести себя на алтарь науки. Но мне нужно, чтобы кто-нибудь из вас толком объяснил, что от меня требуется. Разумеется, помимо страсти и нежности, коими полнится моя трепетная душа!

* * *

Скромно обставленная, но безукоризненно чистая квартирка состояла всего из трех комнат и ютилась под самой крышей высокого и узкого краснокирпичного дома, зато из окон ее открывался великолепнейший вид на освещенный ночными огнями город. Именно сюда вел остаточный ментальный след, отпечаток которого отец сумел подхватить без особого труда, и за минувшие десять дней Герберт до отвращения успел насмотреться на заветную квартиру снаружи. Однако внутрь решился войти только теперь.

Сам граф принимать участия в «охоте» не пожелал — доставив Герберта к искомому дому и указав нужное направление, «шагнул» обратно в замок, предоставив сыну самостоятельно мучиться с так скверно дающимся ему зовом, который Герберту худо-бедно удалось закрепить только к седьмой ночи. Похоже, отец считал всю эту историю неплохим поводом для еще одной тренировки. Ну, или категорически не желал надолго покидать свою немертвую избранницу, общению с которой в последние несколько недель посвящал столько времени, что, будь Герберт помоложе лет эдак на семьдесят, он бы непременно начал ревновать. Впрочем, ничто не мешало ему делать вид, будто он и впрямь ревнует, не давая ни отцу, ни Дарэм особенно расслабляться. Отказывать себе еще и в этом развлечении виконт ни в коем случае не собирался.

Не раз за эти злосчастные десять ночей Герберта одолевало желание плюнуть на зов и перейти к более активным действиям, однако он находил в себе достаточно терпения, чтобы не рисковать. Одно дело — очаровывать юношу, который и так не против быть очарованным, и совсем другое — идти «на штурм» человека, не только не склонного к увлечению представителями своего пола, но к тому же имеющего некое предубеждение против тебя лично. При таких условиях повредить сознание мгновенным и сильным воздействием было легче легкого, а молодой человек нужен был виконту в своем уме. Так что он, ругаясь себе под нос, честно потратил изрядное количество времени, чтобы его ментальное присутствие в разуме «жертвы» стало как можно более незаметным и привычным — это все, на что виконт мог рассчитывать. Взывать так, как делал это отец, Герберт не умел, а посему и тянуть дольше смысла не видел.

Простенькое светлое платье, из тех, что нынче были в моде у мелкого пошиба горожанок Европы, аккуратно примостилось на стуле. Его хозяйка крепко спала, умиротворенно посапывая слегка вздернутым, «обрызганным» светлыми веснушками носом, и Герберт усмехнулся, на мгновение склонившись над ее постелью, вглядываясь в знакомые черты миловидного личика. Сейчас, когда он видел ее прямо перед собой, виконту вовсе не требовалось зрительного контакта: попавший под зов однажды — навсегда сохранял в своем разуме некий след, пройти по которому не составляло труда, даже если след этот был оставлен другим вампиром. Тем более, Герберту не требовалось от девушки ничего серьезного — лишь слегка коснуться ее сознания, делая и без того глубокий и безмятежный сон еще глубже.

Бесшумной тенью скользнув к двери, виконт подумал о том, насколько все же эта фроляйн — или, судя по всему, уже фрау — везучая особа. Мало того, что сумела избежать верной смерти от вампирских клыков, будучи всего в шаге от участи весьма и весьма незавидной, но и теперь, волей провидения, даже не узнает, что пережила не одну встречу с немертвыми, а целых две.

Крошечный кабинет, стены которого почти невозможно было рассмотреть из-за заставленных книгами стеллажей, освещался одной-единственной лампой, теплого света которой было более чем достаточно, чтобы осветить письменный стол с разложенными на нем конспектами и самого хозяина квартиры, увлеченно склонившегося над записями, так что от двери была видна только его темно-русая вихрастая макушка.

Очевидно, поймав боковым зрением некое движение возле двери, молодой человек вскинул голову… да так и замер, уставившись на Герберта круглыми серыми глазами, изумления в которых, благодаря слабенькому, но все же оказывающему определенный эффект зову виконта, было гораздо больше, нежели тревоги. Немного знакомый с характером этого смертного, Герберт не сомневался, что без стороннего вмешательства удивление очень быстро уступило бы место страху, а потом — отчаянной решимости. Той самой, которая позволяла своему владельцу предположить, будто швыряться книгами в лицо высшему вампиру — не такая уж плохая идея.

— Здравствуй, Альфред, — пристально глядя юному ассистенту профессора Абронзиуса в глаза, непринужденно улыбнулся младший фон Кролок и шагнул к столу. — Как поживаешь? Ах, я вижу, вас с фроляйн Шагал можно поздравить! Что ж, с моей точки зрения, это весьма неплохой выбор, хотя и не уверен, что городская жизнь дается ей просто. Однако, при твоей рыцарской помощи, думаю, она справляется, верно? Так я присяду?

— Д-да, конечно… — растерявшись, выдавил из себя Альфред, после чего, несколько раз моргнув, добавил: — Ты?! Как ты?…

— Тише, — укоризненно цикнул на него Герберт, небрежно смахнув свернутые в трубку бумаги с единственного в кабинете стула, и уселся, закинув ногу на ногу. — Жену разбудишь. Нельзя же так, в самом деле. Я, разумеется, польщен, что ты настолько рад нашей встрече, но все же выражай свою радость как-нибудь менее бурно. Да, как видишь, это и вправду я. Счастлив видеть, что и ты меня не забыл.

— Тебя забудешь… — совершенно искренне сказал Альфред, радости в голосе которого не было ни на грамм.

Как и тогда, в декабре, сознание юноши отчаянно сопротивлялось воздействию Герберта, однако, если в прошлый раз виконт испытывал его на прочность вполсилы, больше забавляясь, нежели действительно желая очаровать молоденького студента, то сейчас перед ним стояла вполне конкретная задача. Которая, впрочем, не вызывала у него ни капли отторжения. Как ни крути, а юношей Альфред был весьма симпатичным и вполне соответствовал эстетическим предпочтениям виконта. К тому же тот факт, что Альфред ухитрялся хоть как-то противиться его обаянию, только подогревал азарт Герберта, пробуждая в нем желание взять своеобразный реванш за плачевно окончившийся разговор в замковой библиотеке.

— Я тоже скучал, — согласился он. — Вот и решил навестить по старой памяти, взглянуть, как вы здесь устроились. Можно сказать, душа потянула.

На самом деле душа Герберта, пожалуй, прекрасно и дальше обходилась бы без профессорского ассистента, однако, так уж вышло, что именно он оказался идеальным кандидатом для проведения эксперимента, который его отец затеял на пару со своей не то ученицей, не то все-таки возлюбленной. Так и эдак опросив Герберта на предмет его внутренних ощущений после свиданий с многочисленными любовниками и выяснив, что сам виконт затрудняется сказать, чем вызвано временное облегчение после подобных встреч — удовлетворением сугубо человеческим или все-таки еще и вампирским — Дарэм с досадой заявила, что ничегошеньки ей непонятно и стоит все как следует проверить. В идеале — хотя бы на простеньком ритуальном круге. Однако, после ироничного предложения виконта не мелочиться и сразу же отправить его предполагаемого любовника зарабатывать катар на жертвенном алтаре в центре какой-нибудь сатанинской октограммы, женщина согласилась, что для начальной проверки ее теории можно обойтись и без ритуалов, заметив при этом, что идеальным вариантом для них стал бы «ментально несговорчивый» человек. Такой человек, согласно ее изобилующей нудной терминологией речи, послужил бы «более ярким индикатором, по которому сразу и точно можно было бы сказать, есть ли смысл дальше возиться, или нет».

Одного такого человека и граф, и Герберт, и сама Дарэм действительно знали. Именно он сейчас сидел за столом напротив виконта, и в сознании его царил самый настоящий хаос, который младший фон Кролок медленно, но неумолимо брал под собственный контроль. Благо Альфреду так и не хватило ума, а точнее, знаний, чтобы перестать столь откровенно пялиться Герберту прямо в глаза.

— А не все ли тебе равно, как я здесь очутился? — отбросив свою излюбленную маску легкомысленного, болтливого подростка, мягко улыбаясь, спросил виконт, чуть подавшись вперед, так что зажженная лампа двумя яркими огоньками отразилась в голубых глазах, высветив их до самого дна, — Если я все равно уже здесь. Я пришел, потому что ты нужен мне. Именно ты, и никто не способен тебя заменить. Наша предыдущая встреча не была случайностью, — это была судьба. Ответь мне, милый мой Альфред, ты веришь в судьбу?

— Нет… — пробормотал юноша, завороженно глядя в бледное лицо вампира, который в его восприятии с каждой секундой делался все прекраснее.

По медленно расширяющимся зрачкам и легкому румянцу, проступившему на щеках Альфреда, прекрасно разбиравшийся в подобных вопросах виконт понял, что зрительный контакт уже совершенно не обязателен. Как бы ни велик был потенциал профессорского ассистента, он толком не умел им пользоваться, даже не подозревая о его наличии. И противопоставить что-то действительно серьезное Герберту, за плечами которого лежал без малого век ментальных тренировок и весьма богатый опыт в области разжигания в душе человеческой особого рода желаний, юный Альфред попросту не мог.

— И совершенно напрасно, — одним плавным движением поднявшись со стула, младший фон Кролок обогнул стол, и ученик профессора поспешно поднялся ему навстречу, толком уже не понимая, намерен ли он броситься прочь из комнаты или, напротив, предпочитает остаться. — Я ждал именно тебя все эти годы… и ты действительно появился лишь на краткое мгновение, чтобы вновь меня покинуть. Неужели ты думал, что я отпущу тебя так просто? Или даже не так… сейчас, глядя мне в лицо, скажи — неужели ты действительно желаешь, чтобы я тебя отпустил?

Ответом ему послужило молчание — только дрогнули стыдливо густые темные ресницы, когда Альфред, прикрыв глаза, сам сделал неуверенный шаг младшему Кролоку навстречу. Герберт вздохнул, чутко втягивая пряный, будоражащий запах стремительно бегущей по венам юноши живой крови. Сегодня у него было четкое указание ни в коем случае «не распускать клыки», однако оно, по большому счету, виконту и не требовалось. Кусать Альфреда он бы, пожалуй, не стал и без всяких инструкций. Отчасти потому, что жизнь этого мальчика была куплена немалой ценой, и Герберт, внутренне содрогаясь от давно забытой смеси жалости, отвращения и ужаса, собственными глазами видел, какой именно. И как бы ни сетовал он на появление в замке Нази Дарэм, у него не поднималась рука вот так, ради минутной прихоти, перечеркнуть ту жертву, которую и она, и его отец принесли на балу. Одна — согласившись умереть, в том числе и за этого едва знакомого ей юношу, второй — вынужденный наблюдать за этим на протяжении мучительно долгих тридцати минут.

Однако, Герберт не стал бы поступать подобным образом еще и потому, что виделось ему в этом нечто неизмеримо подлое и несправедливое — чудом избежать смерти лишь затем, чтобы она нагнала тебя полгода спустя, когда ты так вопиюще молод и только-только открыл для себя радость любить и быть любимым в ответ.

Виконт ощущал эту любовь в стоящем рядом Альфреде настолько ярко, что, прежде чем мысленно коснуться темного, жаркого желания юноши, создавая между ними устойчивую двустороннюю связь и тем самым «разжигая» еще и собственное, давно остывшее тело, Герберт испытал мгновенный, горький укол зависти. Вампиры не умели «создавать» любовь — только страсть, и сам виконт давно уже забыл, каково это, когда тебя не просто желают, но еще и любят.

«Ничего не бойся, — с нежностью коснувшись губами приоткрытых губ Альфреда, обращаясь напрямую к его разуму, сказал он. И, чувствуя, как одурманенный юноша с поспешной готовностью отвечает на поцелуй, мягко обхватил его рукой за талию, притягивая к себе, готовясь шагнуть прочь из опрятной студенческой квартирки, где в соседней комнате глубоко спала бывшая фроляйн Шагал. — Все это навсегда останется между нами. Вернее, обо всем этом буду знать только я. И никогда никому об этом не расскажу».

* * *

Возвращения Герберта в склеп снедаемая нетерпением Дарэм так и не дождалась, хотя тянула с отходом ко сну до последнего. То есть до того момента, как старший фон Кролок, которому за ночь, видимо, осточертело наблюдать ее метания, не терпящим возражений тоном велел ей «изойти» в гроб. В ответ на все жалкие протесты Нази Их Сиятельство вполне резонно заметил, что разговора, ввиду часа настолько раннего, что для немертвых уже категорически позднего, все равно не выйдет, а торопиться всем собравшимся под крышей замка некуда. За исключением разве что Куколя. Никуда Герберт, вместе со своим отчетом, за день не убежит.

Крыть Дарэм было нечем — Кролок, как и всегда, оставался раздражающе рационален, и подкопаться к его логике при всем желании не представлялось возможным. Так что Нази ничего не оставалось, как последовать дельному совету, который лишь наметанный глаз способен был отличить от прямого приказания. Но, даже с комфортом устроившись на устилающих дно гроба подушках, женщина продолжала чутко прислушиваться к окружающему пространству, надеясь уловить легкие, энергичные шаги виконта. Она и сама не могла с точностью сказать, из-за чего именно волнуется — из-за результатов их смелого эксперимента, или все же из-за бедняги Альфреда, которому не посчастливилось оказаться слишком удачным кандидатом на роль лабораторной мышки. Пожалуй, именно за судьбу смышленого и, как ни крути, весьма отважного профессорского ассистента она беспокоилась сильнее. И клятвенное обещание фон Кролока-младшего, заверившего Дарэм, что он не причинит юноше ни морального, ни физического вреда — одно сплошное удовольствие, нисколько женщину не успокаивали. Во многом потому, что все клятвенные обещания Герберта зачастую были для него звуком еще более пустым, чем для графа его собственное честное слово.

Уже чувствуя, как тяжелым, стылым холодом наливается тело, ощущая, как истончается и без того бывшая для вампиров почти иллюзорной граница между реальностью и изнанкой, Нази уловила снаружи спотыкающиеся, неровные шаги. Оглушительно загрохотала массивная каменная крышка, обвалившись на пол, и сквозь этот грохот до слуха Дарэм донеслось глухое ругательство виконта, угасающих сил которого, судя по звукам, хватило только на то, чтобы «довести» свое умирающее тело до гроба и с тихим стоном рухнуть в него навзничь.

Нази хотела было шевельнуться и попытаться выглянуть из своего дневного укрытия, но тело уже совершенно перестало ее слушаться, и женщина, решив, что убиться при падении Герберт в любом случае не мог, позволила себе, наконец, провалиться в жадно ожидавшую ее тьму.

Вынырнув из объятий которой, по традиции, раньше остальных обитателей замка, обнаружила, что вчерашние ее предположения оказались абсолютно верны. Крышка Гербертова саркофага действительно валялась на полу, а сам виконт — в гробу. Причем положение его тела не оставляло ни малейших сомнений в том, что заснул, а точнее, умер припозднившийся с возвращением Герберт едва ли не прежде, чем его падающее тело коснулось золотисто-бежевого бархата внутренней обивки.

Не то милосердия, не то интереса ради перевернув юношу на спину, Дарэм с любопытством вгляделась в него, но не обнаружила ровным счетом ничего необычного, за исключением разве что феноменально растрепанного вида. Да, пожалуй, отсутствия галстука, который на время выхода «в люди» заменял Герберту шейный платок, так же, как светлый пиджак заменял привычный ему в домашней обстановке камзол. Глядя на вполне современный, со вкусом подобранный костюм, в котором виконт на улицах любого европейского города выделялся из толпы разве что своими длинными волосами, Нази внезапно задумалась, каким именно образом зимой ни Абронзиуса, ни Альфреда ухитрилось не насторожить одеяние хозяев, вкупе с длинными, тяжелыми плащами отставшее от моды примерно лет на сто. Впрочем, судя по всему, точно так же как «не насторожили» их ни трупная бледность, ни весьма впечатляющего вида когти — любая монстроподобная тварь способна была сойти в обществе «за своего», если владела на нужном уровне искусством влияния на человеческий разум.

— Черт возьми, Дарэм, нельзя же так пугать! — тем временем заявил Герберт, распахивая глаза. — Что я должен, по-твоему, подумать? Стоишь здесь, смотришь на меня оценивающим взглядом… Тебе бы еще топор в руки, и картина «Даже смерть не повод изменять Орденским заветам» была бы абсолютной.

— Альфред цел? — тут же поинтересовалась Нази.

Герберт, который так и оставался в счастливом неведении о происходивших в этом самом склепе четырьмя месяцами ранее морально-нравственных метаниях Дарэм, даже не представлял, насколько безошибочно точно он попал в цель своим заявлением.

— Ах, Альфред! Он пребудет вечно в нашей памяти, — буквально выпорхнув из собственного гроба, мечтательно протянул виконт и, бросив взгляд на скрестившую руки перед грудью Нази, негромко рассмеялся. — Ну или, по меньшей мере, в моей. О, не жгите меня гневным взором, матушка, насмерть все равно не сожжете. Все с ним в полном порядке, жив и уж, коль скоро дважды таковым от вампиров ушел, теперь точно проживет еще долго и, кто знает, возможно, даже счастливо. И вообще, не ему жаловаться! Удовольствия он получал не меньше моего, а, пожалуй, что и гораздо больше, а терзаться томительными воспоминаниями об этих восхитительно проведенных часах мне одному!

— Ты ему в мозгу, надеюсь, ничего не повредил? — шумно выдохнув, спросила Дарэм, у которой в этот момент, можно сказать, от небьющегося сердца отлегло.

— Какая же ты все-таки зануда, — посетовал виконт, проводя обеими ладонями по растрепанным волосам. — Если я сказал, что все в порядке, значит, так оно и есть! Это с твоей стороны весьма гнусно — не доверять моему слову…

— ...которое ты имеешь привычку держать исключительно по четвергам, — насмешливо добавила Нази.

— Вот видишь, как юноше повезло, — ничуть не смутившись, отозвался Герберт и пояснил: — Нынче как раз четверг! Все, Дарэм, отстань от меня со своими мерзкими подозрениями, мне срочно, просто немедленно, сию же секунду нужно принять ванну! Смыть с себя, так сказать, следы порока и разврата. И переодеться. И причесаться. Боже, мне даже представить страшно, на какое пугало я похож… Куколь! — не давая Нази вставить хоть слово, Герберт шагнул прямо сквозь потолок. Как, прислушавшись, поняла Дарэм — в замковый холл, обладающий на диво прекрасной акустикой. — Куколь! Где тебя носит?! Горячей воды, умоляю! В кои-то веки ты мне срочно нужен, а тебя нет! Ну что за человек!

— Как вы с ним сто двенадцать лет вообще протянули? — уловив шорох в принадлежащем графу саркофаге, философски поинтересовалась Дарэм, со вздохом поднимая обеими руками так и оставшуюся валяться на полу крышку и водружая ее на место.

— Ты удивишься, насколько быстро к этому привыкаешь, — как и всегда, с непринужденной легкостью выбираясь из своего дневного пристанища, сказал старший фон Кролок. — Каких-то пять-шесть лет, и мир без Герберта начнет казаться тебе слишком пресным и слишком благополучным местом.

— Тут главное, эти пять-шесть лет как-нибудь продержаться, — пробормотала Нази, уже почти машинально опираясь на поданную графом руку и вместе с ним отправляясь прямиком в кабинет, поближе к заветному журналу, в котором ночь за ночью составлялось ее собственное, весьма подробное вампирское «личное дело». — Как думаете, у него получилось?

— Знаете, чему, помимо всего прочего, учит нас бессмертие, моя бесценная фрау? — на секунду задержавшись перед висящим на дальней стене гладким бронзовым зеркалом, граф аккуратно поправил сначала платок на собственной шее, а затем выбившуюся из хвоста на затылке прядь волос, приведя таким образом свой облик в обычный для него образцовый порядок. — Особенно бессмертие, разделенное с моим сыном? Терпению. Поверь, Герберт прекрасно знает, как тебе хочется поскорее узнать о результатах его свидания с юным Альфредом. А значит, ждать его стоит не раньше, чем через час. Но, пожалуй, не позднее, чем через полтора, потому что дольше не выдержит он сам и непременно явится делиться накопленными впечатлениями. А пока мы ждем, предлагаю заняться более насущными делами.

Дарэм в ответ только фыркнула и кивнула, придвигая свое кресло поближе к столу.

На богатый жизненный опыт графа определенно можно было положиться — посвежевший, благоухающий парфюмом и лавандовым мылом, облаченный в светлые бриджи и белоснежную рубашку Герберт возник на пороге кабинета спустя час и пятнадцать минут. Обнаружив, что оба «родителя», вместо того, чтобы метаться в нетерпении по кабинету, мирно обсуждают некий средневековый трактат по теургии, молодой человек насмешливо фыркнул и, на минуту скрывшись за дверью, вернулся, без особого труда неся в руках массивное, обитое плюшем кресло, позаимствованное, очевидно, в одной из нежилых комнат.

— В этом доме уже давно пора повсюду завести третий стул! — заявил он, устанавливая свою добычу сбоку от стола и, придирчиво отряхнув темно-зеленую обивку, расположился с комфортом, вытянув вперед длинные ноги. — Скажи, отец, тебе не кажется довольно ироничным, что спустя сто двенадцать лет сидеть опять негде именно мне?

— Поскольку ты, как и сто двенадцать лет назад, сам прекрасно решаешь эту проблему, не спрашивая ничьих советов и разрешений, не вижу особого повода для недовольства, — отозвался фон Кролок и, послав сыну одну из тех редких, исполненных искренней теплоты улыбок, наблюдать которую в его исполнении Дарэм доводилось всего пару раз, добавил: — Ты полностью достиг своей цели, и мы уже вполне дозрели до того, чтобы скончаться от любопытства, так что можешь рассказывать.

— Ах, это была просто чудесная ночь! Кстати, папА, ваша несостоявшаяся невеста, уверен, непременно передала бы вам привет, да вот беда, она бессовестно проспала все на свете. Воспитание у нее по-прежнему просто ужасное! Знаете, этой девчонке Саре невероятно повезло с мужем, и я не уверен, что она заслужила подобного счастья. Ну, в самом деле, мало того, что на балу мы ее не съели, так еще и замуж вышла за такого темпераментного, нежного и неуемного в постели юношу! — виконт капризно искривил губы. — Вот и где здесь справедливость, хотел бы я знать? Так или иначе, мы с Альфредом прекрасно провели время в Зальцбурге, хотя он, разумеется, едва ли обратил внимание на смену города.

— Почему в Зальцбурге? — озадаченно спросила Дарэм, решив прочие откровения виконта оставить вовсе без комментариев.

— Альфред, судя по его жилищу, совсем не богат, — уже несколько серьезнее откликнулся Герберт. — В его владении три комнаты под стрехой, и на все три комнаты только одна кровать. В которой, замечу, спала его юная супруга. Знаешь, Нази, третий в постели отнюдь не всегда является лишним, но только не в этом случае! К тому же, у отца в Зальцбурге есть вполне удобная квартира…

— У вас есть квартира в Зальцбурге?! — перебила женщина, с изумлением глядя на графа.

— Да, у меня есть квартира в Зальцбурге, — невозмутимо согласился Кролок. — И небольшой дом в Кембридже. И все это сейчас не имеет ровным счетом никакого отношения к делу. Позднее, если тебе так любопытно, я предоставлю в твое распоряжение полный список моего имущества, а заодно и приходно-расходные документы, касающиеся моих финансов.

— Так вам вообще интересно или нет? — заметив, что внимание собеседников с него переключилось на некие отвлеченные вопросы, Герберт слегка повысил голос и продолжил: — Как я и говорил, там мы пробыли почти до самого рассвета, и из природной стеснительности я, пожалуй, опущу подробности того, чем именно мы были заняты. Но, возвращаясь к твоим мерзким подозрениям, Дарэм, все с его разумом будет в порядке! Разве что голова поболит несколько дней, ну да, все лучше, чем если бы я ему воспоминания о наших веселых развлечениях оставил, не так ли? Этот юный семинарист абсолютно не искушен и не осквернен пороком, так что, не удивлюсь, если прочие временные физические неудобства по пробуждении он спишет на что угодно, кроме того, чем они вызваны на самом деле.

Герберт скабрезно усмехнулся, слегка разведя руками.

О том, что он терпеливо ждал, пока утомленный, разомлевший от удовольствия Альфред не уснет, доверчиво пристроившись щекой на его груди, и лишь потом, действуя аккуратно и мягко, битый час перестраивал его память, не рискуя вмешиваться столь серьезно в работу бодрствующего сознания, виконт предпочел умолчать. Предпочел умолчать он и о том, как вернулся в Кенигсбергскую квартиру Альфреда с ним самим на руках едва ли не с первыми лучами солнца, потратив десять драгоценных минут, чтобы уложить юношу в постель рядом с крепко спящей Сарой. И лишь после этого, чувствуя, как с каждой секундой утекают остатки жизни из его собственного тела, шагнул в замковый склеп. Мальчишка бы не пережил. Еще бы! С его-то наивностью, честностью, «правильностью» и чистой любовью к супруге, даже тень воспоминаний о случившемся навсегда бы отравила его существование. И Герберт, со своей стороны, сделал все возможное, чтобы этого не случилось. Хотя бы в качестве платы за эти несколько часов, в которые одурманенный, обманутый Альфред был уверен, что любит именно его. Однако таких подробностей ни отцу, ни Нази о виконте фон Кролоке знать было не обязательно.

— Ну и, в качестве дижестива… Ни черта твоя теория, Дарэм, не работает! — торжественно и ехидно заявил он. — Активную ментальную связь, как ты и просила, я обеспечил наилучшим образом, все остальное тоже было на уровне, но… Нет, я чувствую в себе понятный прилив воодушевления, и из-за него даже голод как будто кажется слабее, однако никакого энергетического подъема. Ни-ка-ко-го. Так и знай. Впрочем, не буду врать, будто я не получил удовольствия… так что спасибо вам, матушка, за ваши гениальные теории! Будут еще подобные, дайте знать — и я с готовностью пожертвую собой во благо прогресса!

После ухода Герберта, заявившего, что, раз на поиски новых амурных приключений пока отправлять его никто не намеревается, он, пожалуй, найдет себе занятие повеселее, чем созерцание их с Кролоком постных лиц, Нази некоторое время молчала, задумчиво вертя в пальцах графскую перьевую ручку.

— Ты же не думала, в самом деле, что за какой-то месяц сможешь решить вопрос, который пока никому не удалось решить за несколько тысяч лет? — глядя на ее хмурое, сосредоточенное лицо, спросил граф.

— Честно говоря, нет, — призналась Нази. — Мне вообще кажется, что дело в целом безнадежное. Вы, вот, за двести с лишним лет так ни до чего и не дошли, а уж я… Я практик, Ваше Сиятельство, и искать решение вечных проблем — не наше дело. Наше дело — быстро бегать, быстро соображать и бить без промаха, остальным пусть занимаются умники из аналитического корпуса. Если б все было так просто, кто-нибудь уже обязательно бы додумался. Но это ведь не повод не попытаться, верно?

— Верно, — согласился фон Кролок, мягко отобрав у Нази ручку и принявшись постукивать ей по столу. — Если бы все на свете считали, будто решать вечные проблемы должен кто-то поумнее, чем они, человечество давно бы вымерло, не находишь?

— Знаете, что самое забавное? — спросила Дарэм и, не дожидаясь ответа, сказала: — В глубине души я испытываю просто колоссальное облегчение от того, что этот путь оказался ложным, и эксперимент с треском провалился. Сама же с пеной у рта вам доказывала, что ради сохранения человеческих жизней можно пойти на компромисс с собой, и…

Махнув рукой, она замолчала — все и так было предельно ясно. Граф фон Кролок внимательно смотрел на нее через стол с легкой, едва заметной и чертовски понимающей полуулыбкой, которую Дарэм почти ненавидела. Или почти любила — зависело от точки зрения.

Всегда рядом и всегда в полушаге, сделать который было, пожалуй, гораздо труднее, чем пробежать марафонскую дистанцию. И гораздо страшнее.

— Иногда разного рода нравственные сделки и впрямь уместны. Что греха таить, становясь вампирами, мы так или иначе идем на некий внутренний компромисс со своей человечностью, совестью и даже честью, — негромко заметил Кролок и уверенно добавил: — Однако, бесценная моя Нази, существуют ситуации, в которых торг не уместен. И эта, без сомнений — одна из них.

1) Опубликованный в 1819 году рассказ "Вампир" за авторством Джона Полидори был первым литературным творением, по-настоящему романтизировавшим образ бессмертного кровопийцы, представив его не как монстра, а как утонченного "томно-бледного" аристократа. Рассказ этот в свое время приобрел бешеную популярность, не в последнюю очередь из-за того, что изначально авторство приписывали лорду Байрону, который лишь натолкнул Полидори на нужную идею.

Вернуться к тексту

Так уж вышло, что некромантов, в силу профессии, сложно было назвать людьми социальными, чему отношение к ним в цивилизованном обществе только способствовало. В самом лучшем случае его можно было охарактеризовать как «почтительно-настороженное». В худшем — как «неприязненно-боязливое». И в зной, и в холод закованные, точно в доспехи, в темно-серые или черные одеяния, они вызывали у большой части населения — особенно у низшего сословия — весьма неоднозначную реакцию. Каких только в народе не ходило небылиц о царящих в Ордене порядках! Некромантам приписывали постоянную практику человеческих жертвоприношений, устроение массовых оргий, поклонение Дьяволу, всяческие зверства, чинимые ими в глубоких подземельях орденских цитаделей и прочее безбожие. И никакие увещевания церковников, которые, при всей своей нелюбви к «конкурирующей организации», прекрасно сознавали, что на благословениях, молитвах и воскурении благовоний против прорвавшейся из-за грани нежити долго они не продержатся, никакие директивы светской власти, официально признававшей заслуги Ордена перед государством, не могли сломить веками формировавшейся народной молвы. В глазах простых обывателей некроманты и нежить считались явлениями одного порядка — разве что первые, несмотря на богомерзкую свою природу, приносили ощутимую пользу, изничтожая вторую. Зато и подозрения, будто некроманты — такое зло, что его даже нечисть боится, от этого только крепли.

Что, впрочем, абсолютно не мешало тем же людям, которые еще вчера крутили за спинами орденцев суеверные дули, якобы отводящие порчу, и судачили об их бесчинствах за кружкой пива, в случае серьезной угрозы со стороны порождений изнанки взывать о помощи не к служителям церкви, а именно к некромантам.

В более просвещенных слоях общества картина была куда менее печальной — там к членам Ордена, ценя их нелегкий, опасный труд, относились с уважением, но без особой приязни. Так же, как относились к государственным палачам: люди почтенной профессии, таких очень полезно иметь в кругу знакомых и поддерживать с ними добрые отношения, однако на милые посиделки за послеобеденным чаем их приглашают нечасто.

Пускай, в отличие от животных, люди не способны были унюхать смерть, они способны были ощущать ее близкое, холодное присутствие неким доставшимся им от предков шестым чувством, и некроманты, каждый из которых нес на себе ее незримую печать, вызывали у них неясное беспокойство и неосознанное желание держаться подальше. А посему не стоило удивляться, что завсегдатаями на балах и светских раутах члены Ордена никогда не были, и круг их общения оставался довольно узким, ограничиваясь, как правило, собратьями по оружию, да родней, если таковая имелась.

Нази Дарэм исключением из этого общего правила тоже не являлась, однако, сколь бы ни был при жизни скуден список ее знакомых и друзей, исчислялся он не единицами, а десятками, да и работа ее предполагала постоянные контакты отнюдь не только с нежитью. Так что, проведя более полугода в замке, где все ее общение начиналось и заканчивалось двумя высшими вампирами да Куколем, беседы с которым, даже без учета его чудовищной дикции, сложно было назвать долгими и содержательными, к концу июля Нази поняла, что отчаянно тоскует по людям. Каким угодно. Пускай бы даже и по безостановочно крестящимся поселянам, которые при жизни немало раздражали ее боязливыми перешептываниями, неспособностью внятно и быстро ответить на простые вопросы и склонностью впадать в панику, путаясь под ногами в самый неподходящий момент. А заодно исподтишка норовящих брызнуть в нее освященной водой, которая заставляла Нази шипеть и ругаться сквозь зубы последними словами, словно она и в самом деле, оправдывая самые страшные народные мифы, была отчасти нежитью. Впрочем, никакой иной реакции окропление святой водой, совершенное не к месту и угрожающее размыть только что начертанную ритуальную фигуру, у полевого некроманта в принципе вызвать не могло. Но сейчас Нази согласилась бы и на них.

Ее кратковременные «охотничьи» визиты в крупные города, по вполне понятным причинам, всегда приходились на самое темное и глухое время, когда шанс столкнуться с представителями рода человеческого сводился к возможному минимуму; в поселок ниже по склону Нази тоже наведаться не могла, предпочитая, чтобы местные, большинство из которых за время ее работы на Шагала успели прекрасно запомнить Дарэм в лицо, как можно дольше считали ее либо пропавшей, либо умершей, и со временем женщине стало казаться, что весь мир вокруг нее сузился до огромных «вымерших» городов, молчаливых в своем величии карпатских гор, да замковых стен. Все чаще с завистью посматривала она на Герберта, который с приходом лета практически перестал ночевать дома, исчезая почти сразу после пробуждения и возвращаясь перед самым рассветом. Приобщиться к своим развлечениям молодой человек Нази не приглашал, а если бы и пригласил, руководствуясь чем-то наподобие жалости, Дарэм едва ли согласилась бы составить ему компанию. Судя по довольному выражению на бледном лице виконта, а заодно по тому, как от него по возвращении в склеп остро и резко пахло «посторонним» мужским парфюмом, к которому порой примешивался легкий запах выпитого не им алкоголя и опиума, у Герберта в разгаре был очередной роман. Если верить графу, подобные амурные похождения его наследник устраивал раз в год, в основном весной или летом, и длились они, как правило, около месяца. После чего любовник Герберту либо надоедал, и виконт с чистой совестью бросал его, либо все заканчивалось для этого самого любовника еще более печально, и он прощался с этим светом навсегда. Как сумела понять Дарэм, эти гербертовы эскапады призваны были утолить не столько его любовный пыл, сколько все ту же тоску по обществу, по шумной, веселой и, в случае молодого человека, непременно разгульной «жизни». Нази в этом процессе явно была бы лишней, а потому и встревать ей не хотелось — как раз на ее физиономию Герберту и так предстояло смотреть чуть ли не еженощно в течение года. И, вероятнее всего, отнюдь не одного. Однако желание последовать примеру Кролока-младшего и, хотя бы ненадолго, оказаться среди людей от осознания этого факта никуда не девалось.

Очевидно, что-то такое в настроениях Дарэм ощутил и старший Кролок, поскольку в середине июля, первая половина которого для Нази была наполнена менталистикой, участившимися тренировками по фехтованию и попытками разобраться, в какую сторону двигаться в их с графом изысканиях, неожиданно предложил Дарэм составить ему компанию во время одного из своих «деловых визитов».

Глухое затворничество Их Сиятельства на деле было куда более иллюзорным, чем показалось Дарэм во время их прижизненного знакомства, когда граф представлялся ей эдаким анахоретом от немертвых. Стоило хлопотам, связанным с ежегодным балом, утихнуть, а «жизни» в замке войти в привычную колею, изрядно, впрочем, перепаханную появлением Дарэм с целым букетом проблем всякого новообращенного в качестве «приданого», как выяснилось, что у Его Сиятельства все-таки есть некие контакты с внешним миром. И пару раз в месяц он имел обыкновение куда-то отлучаться, оставляя Нази под неусыпным присмотром Герберта — иногда эти отлучки были совсем короткими, иногда растягивались на несколько часов, и никакого строго определенного интервала между ними не существовало в помине. До поры до времени Дарэм вообще не было дела до того, чем и где занимается Кролок, когда отсутствует в замке — головной боли у нее в первые три месяца хватало и без этого. Ну а потом, когда любопытство все-таки начало брать свое, Нази попросту пришла к выводу, что это, мягко говоря, не ее дело. Сочтет нужным — расскажет сам.

Внезапное приглашение графа застало Дарэм врасплох, и все-таки, перед тем, как согласиться, она не раздумывала ни секунды — куда бы ни собирался отправиться Кролок, это все равно было интересней, чем остаться в замке в обществе Куколя. Так что, не имеющая привычки опаздывать, зато имеющая перед Кролоком более получаса форы из-за раннего пробуждения Нази была готова к выходу за пятнадцать минут до установленного графом срока. И, не рискуя мять «цивильное» платье, дочитывала откопанный в недрах библиотеки второй том "Критической истории испанской инквизиции" стоя.

— Неужели настолько интересно?

Дарэм закрыла книгу и, прежде чем ответить, бросила взгляд на каминные часы, которые показывали ровно десять вечера.

— Даже не скажешь, что вы урожденный австриец. Пунктуальность у вас прямо-таки швейцарская, — со вздохом констатировала она и, повернувшись, наконец, к Кролоку, окинула его внимательным взглядом: — Все никак я к вам такому не привыкну. Вы, граф, своим видом порождаете во мне когнитивный диссонанс.

Сжимающий в руках тонкую элегантную трость фон Кролок, облаченный в белую накрахмаленную рубашку и скроенный по всем заветам современной моды светло-пепельного оттенка костюм, для Нази и впрямь выглядел странно. Слишком уж она привыкла созерцать его «в домашней обстановке», в которой Их Сиятельство всегда делал выбор в пользу старомодных, неизменно черных камзолов.

— Предпочел бы порождать что-нибудь более приятное, однако за неимением лучшего… — Кролок едва заметно пожал плечами и добавил: — Пунктуальность, милая моя фрау Дарэм, во все века и в любой стране является признаком хорошего тона, так что, если ты утолила свою тягу к познанию, нам пора. Встреча, опаздывать на которую мне бы также не хотелось, назначена на одиннадцать, однако отправляться стоит уже теперь.

— Куда мы пойдем? — все-таки уточнила Нази, которой Кролок накануне не обозначил конечной точки их сегодняшнего маршрута. Возможно, потому что она его так об этом и не спросила.

— Недавно ты очень интересовалась моим имуществом, — слегка прищурившись, «припомнил» граф. — И в частности, недвижимостью. Сегодня у тебя есть неплохая возможность посмотреть на мою зальцбургскую квартиру лично, хоть и недолго. А затем нужно будет нанести визит одному из моих знакомых, которому я намерен представить и тебя, дабы в будущем, когда освоишь хождение в тени, ты могла посещать его самостоятельно.

— Что же это за знакомый, которого я, по-вашему, обязательно захочу посетить снова? — удивилась Дарэм, удостоившись от графа лишь едва заметной улыбки.

— Увидишь, — сказал он. — Но, зная твой характер, уверен, он тебе понравится. Точнее, тебе понравится то, что с его помощью можно получить.

— Что угодно, лишь бы не к портному! — абсолютно искренне откликнулась Нази, которая до сих пор с содроганием припоминала месячной давности визит к «одному из знакомых» младшего Кролока.

Сама Дарэм ничего не имела против портных, как таковых, равно как и против пошива одежды на заказ. В конце концов, «форму» каждому некроманту шили строго по индивидуальным меркам, а затем долго и муторно подгоняли по фигуре так, чтобы она не затрудняла движений во время бега или драки, и при этом была приспособлена для ношения с собой целого вороха мелких рабочих артефактов, эликсиров и оружия. В особенности доставалось женщинам, полевое одеяние которых, ко всему прочему, своим видом не должно было злостно нарушать норм общественного приличия, гласящих, что представительницы слабого пола — будь они хоть трижды некромантами, вынужденными бегать, карабкаться и перекатываться по земле едва ли не чаще, чем степенно вышагивать по ровному тротуару — не имеют права демонстрировать окружающим свой обтянутый штанами зад. Очевидно, даже нежити, которая, без сомнений, была бы шокирована таким возмутительным бесстыдством. Так что Дарэм, которая за десять лет в Ордене извела далеко не один комплект формы, экзекуция в цеховом ателье была вполне привычна. И даже несмотря на это, Герберту в союзе с его портным, с которым они, кажется, были абсолютно на одной волне, за пять часов удалось вымотать Нази так, что она сорок раз успела проклясть миг, когда согласилась с младшим Кролоком, утверждавшим, будто в замковой гардеробной не так уж много осталось одежды ее размера, и «вечно одеваться с плеча покойников» — не выход. Особенно, если учесть, что многие из костюмов, принадлежащих предыдущим жертвам бала, безнадежно устарели, и выйти в них на улицы города, не привлекая к себе излишнего внимания, не представлялось возможным. Вот только Дарэм никак не предполагала, что просьба сшить ей два обычных платья, таких, чтобы не бросались в глаза и соответствовали уровню горожанки среднего достатка, может вылиться в пространную лекцию о видах ткани, модных нынче в Европе цветовых решениях, сортах кружев, способах драпировки подола и преимуществах атласных корсетов перед хлопковыми. Причем, когда один «лектор» выдыхался, в дело немедленно вступал второй.

— Если бы Герберт тебя услышал, он был бы оскорблен тем, как мало ты ценишь его старания. А ведь он желал тебе только добра, — негромко рассмеялся граф, и Нази улыбнулась в ответ. Смеялся Кролок нечасто, предпочитая экономить эмоции и обходиться улыбками, а чаще того — усмешками, и делал это, с точки зрения Дарэм, абсолютно напрасно. Смех у высшего вампира был на удивление приятный, слегка глуховатый и странным образом «теплый».

— Я к такому обилию добра в своей жизни пока не готова, — заявила она. — И вряд ли однажды буду. В конце концов, это не вас битый час пытались убедить, что ваше дальнейшее существование совершенно немыслимо без платья цвета лягушки в обмороке.

— Боюсь, платье подобной расцветки было бы мне совсем не к лицу, — сокрушенно посетовал граф и добавил: — Впрочем, в случае нужды, в последние семь лет мне приходится иметь дело с тем же портным, так что, если это как-то уменьшит твои страдания, в прошлый визит мне настоятельно рекомендовали обзавестись костюмом оттенка испуганной мыши.

На этом сила воли окончательно покинула Дарэм, и она, позорно проиграв Кролоку в соревновании «кто дольше сумеет удержать серьезное выражение лица», все-таки расхохоталась.

— И какого же цвета станет мышь, если ее испугать? — сквозь тихие всхлипывания поинтересовалась она.

— Понятия не имею. Ни разу их не пугал, — «сознался» граф, у которого дела с самоконтролем обстояли не в пример лучше. — По крайней мере, умышленно. Но ткань была светло-серой.

Прищурившись, Дарэм еще раз красноречиво обвела взглядом наряд Их Сиятельства, который своей окраской подозрительно точно соответствовал озвученной характеристике.

— Я ведь и не говорил, что отказался, — правильно поняв смысл ее рассматриваний, все так же невозмутимо сказал Кролок и протянул Нази руку, затянутую в тонкую замшевую перчатку. — В любом случае, ни малейшего отношения к портняжному делу мой знакомый не имеет, даю слово.

— На котором я вас и ловлю, — опираясь на любезно подставленный графом локоть, Нази снизу вверх посмотрела ему в глаза. Такие же светло-серые, как и сегодняшний костюм.

«Таким образом, получается, что у вас глаза цвета испуганной мыши?» — подумала она, и на этот раз бледные губы Кролока дрогнули от едва сдерживаемой улыбки.

— Ну, право, таких оскорбительных комплиментов мне, пожалуй, еще не делали, — сказал он и, для пущей надежности перехода накрыв лежащую поверх его предплечья ладонь Дарэм своей, шагнул.

* * *

То, что у вампиров поэтично именовалось «тенью», а у некромантов весьма прозаично — «зоной косяка», на деле являлось тонкой прослойкой подпространства, пролегающей между реальностью и ее изнаночной частью. Открывая вход на тропы, некроманты миновали ее без задержек, как обычные люди — дверной проем, и фактически никакого доступа к ней не имели. В отличие от высших немертвых, которые были одним из немногих видов нежити, способной пользоваться ею в собственных целях. Вампиры без особого труда выпадали в «тень», где, как и за гранью, отсутствовали такие понятия, как время или расстояние, и практически мгновенно выныривали из нее в любой точке реальности, тем самым экономя время, а заодно обеспечивая охотникам на нечисть уйму проблем. Сама Дарэм пользоваться новообретенной возможностью пока не умела, имея лишь умозрительное представление о процессе, зато граф владел сей техникой просто на отлично, уступая лишь Герберту, который обладал, по словам Их Сиятельства, неким феноменальным талантом к работе с пространством. Чем длиннее был «шаг», тем проще было его сделать, и признаком истинного мастерства носферату следовало считать не способность мгновенно очутиться за несколько миль от начальной точки своего пребывания, а способность через тени переместиться на пару-другую футов, с точностью попав именно туда, куда ему нужно. Так что виконт с его умением исчезнуть из кресла и спустя долю секунды оказаться непринужденно сидящим на его же спинке, сменив не только положение в пространстве, но еще и высоту, демонстрировал куда более высокий уровень навыков, чем старший Кролок, из комнаты Дарэм шагнувший в плохо освещенный, заканчивающийся тупиком проулок прямиком под полукруглый жестяной козырек над неприметной обшарпанной дверью.

Очевидно, Их Сиятельство неплохо был знаком с особенностями местного лета, поскольку предосторожность явно себя оправдала — оглушительный раскат грома и дробный грохот стучащего по козырьку ливня обрушились на Дарэм прежде, чем зрение ее вновь сфокусировалось на окружающей действительности. Дождь лил стеной в самом прямом смысле этого слова, и мутные водяные потоки текли по выщербленным камням мостовой возле самых ног Нази, так что она, не желая начерпать полные туфли воды, сделала шаг назад, стараясь вдвинуться поглубже в не отличавшееся большими размерами укрытие.

— Что ж, с погодой нам определенно не повезло, — констатировал Кролок, придерживая потеснившую его Дарэм за талию и с неудовольствием рассматривая превратившийся в бурную реку тротуар. — Впрочем, с этим городом никогда нельзя знать заранее, к чему готовиться. Особенно в июле.

— Боюсь, зонт здесь оказался бы бессилен, даже если бы он у нас был, — переждав еще один громовой раскат, заметила Дарэм и, запрокинув голову, деловито осведомилась: — Далеко нам? Я имею в виду, что случится раньше — мы доберемся до входа или превратимся в двух насквозь мокрых вампиров?

— Я думаю, раньше всего мы не станем огибать дом, чтобы войти в парадный подъезд, и воспользуемся черным ходом, — так и не выпустив Дарэм, Кролок вместе с ней развернулся и, ловко подцепив сомнительной чистоты металлическую ручку изогнутым набалдашником трости, потянул ее на себя, распахивая дверь. — После тебя.

— И все же нет в вас авантюризма, Ваше Сиятельство, — на черной лестнице никаким освещением, разумеется, и не пахло, так что, будь Нази все еще человеком, она наверняка споткнулась бы о начинающиеся сразу за дверью ступеньки.

— Если авантюризм предполагает, что я вымокну и испорчу костюм лишь для того, чтобы воспользоваться одной дверью вместо другой, то я, с твоего позволения, побуду сухим рационалистом, — граф аккуратно притворил дверь за своей спиной и, поднявшись по короткой лестнице, вышел в холл, сделав Нази знак не отставать. — И прошу, воздержись от упоминаний моего титула на время нашего пребывания здесь. Моя экономка, фрау Эдер, не посвящена ни в особенности моей природы, ни в мою родословную. Кролок — редкая фамилия, к тому же мои многочисленные потомки за прошедшие три века не растеряли своего положения, и в Австрии она по-прежнему на слуху. Лишнее внимание мне, как ты, должно быть, догадываешься, абсолютно ни к чему. Так что потрудись запомнить, что на сегодняшний вечер я для тебя, как и для окружающих, Фридрих Штадлер, средней руки коммерсант, постоянно пребывающий в разъездах и заглядывающий сюда во время пересадки с восьмичасового поезда из Клагенфурта на четырехчасовой поезд в Линц.

— Как скажете, герр Штадлер, — покладисто согласилась Дарэм, которую уровень графской конспирации веселил и восхищал одновременно. Имя и фамилию Кролок для своего «второго я» выбрал с умом, поскольку, в силу их повсеместной распространенности, быть Фридрихом Штадлером в Австрии было все равно, что не иметь имени и фамилии вовсе. — Мне, надеюсь, ничего на ходу менять не нужно?

— Если тебя не слишком волнует, что именно может подумать о тебе фрау Эдер, то, полагаю, нет, — поднимаясь все выше по ступенькам, Кролок обернулся, бросив на Дарэм чуть насмешливый взгляд.

— Ну, что она о нас с вами подумает, и так понятно, — Дарэм хмыкнула. Женщина, приходящая на квартиру к мужчине по ночам, предполагала не так уж много вариантов. — Но нам с вашей экономкой детей не крестить, так что пусть думает, что захочет. Хотя… если уж вы так уверены, что в Зальцбург я еще вернусь, то ваша квартира мне тоже может пригодиться даже без вас, — Нази замедлила шаг, сосредоточенно барабаня пальцами по перилам, а затем, легонько хлопнув по ним ладонью, сказала: — Герр Штадлер, я понимаю, что лестница между вторым и третьим этажом — не самое подходящее место для столь романтических предложений, и, тем не менее, может, вы на мне женитесь? Прямо сейчас, пока мы еще не дошли до двери.

Голос Нази прозвучал невозмутимо и даже весело, за что она мысленно себя похвалила. За прошедшие с провалившегося эксперимента недели Дарэм успела как следует обдумать свое собственное отношение к декабрьским событиям и прийти к выводу, что, вместо того, чтобы пытаться о них не думать, куда проще поступить по-кролоковски и принять их как данность, перестав так отчаянно смущаться всякий раз, когда они вновь всплывут в памяти, или когда обожающий донимать ближнего своего Герберт изволит ей об этом «ненавязчиво» напомнить. Иногда Нази даже верила, что у нее получается.

Если граф и удивился, то настолько незначительно, что его удивление так и осталось скрытым от посторонних глаз.

— Это весьма неожиданно. Не знаю, готов ли я к столь серьезному шагу, — с непроницаемым выражением на лице сказал он и, улыбнувшись, добавил: — Значит Анастази Штадлер. Постарайся не забывать откликаться на это обращение и, раз уж с церемонией бракосочетания мы покончили, предлагаю все же сделать последнее усилие и, наконец, попасть в дом.

Открывшая дверь облаченная в домашнее платье фрау Эдер была светловолоса и худощава. Возраст ее не поддавался точному определению — возможно, сорок, а возможно, и пятьдесят с лишним. На появление «хозяина» она отреагировала спокойно, явно привычная к его редким, но всегда внезапным ночным визитам.

— Надолго ли вы на этот раз? — миролюбиво поприветствовав Кролока, спросила она, с любопытством поглядывая на остановившуюся у самого порога Дарэм.

— Сегодня мы буквально на несколько минут, — фон Кролок покачал головой и, оглянувшись на Нази, сказал: — Входи, чувствуй себя, как дома.

— Спасибо, — ощущая, как исчезает невидимый глазу упругий барьер, наглухо удерживающий ее по ту сторону двери, Нази, наконец, вошла в прихожую.

— Фрау Эдер, позвольте представить вам мою супругу Анастази. Нази, рекомендую тебе фрау Монику Эдер. Фрау Эдер вот уже пять лет присматривает за моей квартирой и, должен сказать, сложно было бы найти лучшую экономку и хозяйку, содержащую дом в образцовом порядке.

— Очень приятно, фрау Эдер, — Нази улыбнулась, глядя в изумленное лицо женщины, которая явно оказалась не готова к свалившимся на нее новостям об изменении семейного положения своего нанимателя.

— Равно как и мне, фрау Штадлер... Простите мое смущение, все это несколько неожиданно… примите мои поздравления. Надеюсь, путешествие прошло хорошо? Вы не вымокли? Сегодня с самого обеда разыгралась такая чудовищная гроза… — оправившись от первого приступа изумления, женщина улыбнулась в ответ. — Вы что-то очень бледны… может быть, чаю? Или подать ужин?

— Нет, благодарю вас за заботу, фрау Эдер, вы, как всегда, очень добры, но мы действительно торопимся, — вместо Дарэм откликнулся фон Кролок, и Нази в очередной раз поразилась тому, каким все же талантливым лицедеем при желании мог быть Их Сиятельство. Глядя на него, с трудом можно было поверить, что этот милый «человек» — на самом деле трехсотлетняя нежить вполне себе аристократического происхождения. — Я лишь заберу почту. На мое имя что-нибудь приходило?

— Все, как обычно, на столе в вашем кабинете. Я ни к чему не прикасалась, но, кажется, в основном это банковские письма, — фрау Эдер проводила графа взглядом и, вновь повернувшись к Дарэм, посетовала: — Герр Штадлер никогда даже чаю не выпьет, и совершенно ничего не ест. Мне кажется, он брезгует моей стряпней, хотя, поверьте, я прекрасно готовлю!

— Ни секунды в этом не сомневаюсь, — проходя в освещенную настольной лампой небольшую гостиную, Нази благоразумно решила не уточнять, что единственным съедобным блюдом в этом доме для «герра Штадлера» была сама экономка. — Однако, полагаю, он просто всегда слишком занят. Он, знаете ли, вечно торопится жить…

До слуха Дарэм, для которого стены давно уже не были серьезной преградой, в ответ на это заявление донеслось отчетливое хмыканье, а вот фрау Эдер в подтверждение ее слов согласно кивнула.

— Ваш супруг очень деловой человек. А вот сын явно пошел не в его породу… Одни развлечения на уме! Недавно, знаете, и вовсе свалился, словно снег на голову, посреди ночи в компании какого-то молодого человека и… вы ведь знакомы с его сыном?

— Прекрасно знакома, — едва сдержав при себе саркастичное «лучше, чем хотелось бы», подтвердила Дарэм, с любопытством разглядывая стоящие на полке книги. Квартира, как она успела заметить, была довольно уютной и совсем небольшой, комнаты на четыре, однако графу, которому она, очевидно, служила не более чем неким «перевалочным пунктом», точкой, в которую приходила отправленная на его имя корреспонденция, большая площадь и не требовалась. — И с его специфическими мировоззрениями тоже.

— Это, разумеется, абсолютно не мое дело, и в целом я отнюдь не ханжа, однако я считаю подобное… хм, увлечение и подобную распущенность абсолютно непозволительными, — поджав губы, неодобрительно заметила фрау Эдер. — Не понимаю, как герр Штадлер это допускает… впрочем, вижу, он осознал, наконец, что с таким наследником внуков ему точно не дождаться и рода не продолжить. И я очень рада за вас обоих, хотя, признаться, и впрямь не ожидала… Надеюсь, вы извините мою назойливость, но... давно случилось это радостное событие?

— Буквально только что, — не моргнув глазом, честно сказала Нази, проигнорировав донесшийся из кабинета негромкий смех своего новообретенного «супруга». — Я и сама еще не привыкла, но это, разумеется, лишь вопрос времени.

— Безмерно жаль прерывать вашу милую беседу, но нам пора, — очень своевременно спасая Дарэм от дальнейших расспросов, сказал появившийся на пороге гостиной Кролок. — Фрау Эдер, я забрал все нужные письма, остальное можно сжечь. Ваше жалование ожидает вас на столе, великодушно благодарю за столь усердный труд. В следующий раз я появлюсь, вероятно, в первой трети августа, а до этого времени располагайте собой, как вам будет угодно. Через пару недель прибудет банковский курьер с ценным пакетом. Средства для выплаты ему чаевых я оставил в верхнем ящике. Если придет человек от герра Вейса, передайте, что я лично нанесу ему визит во время следующего приезда в Зальцбург.

Дарэм только и осталось, что хлопать глазами, пытаясь осмыслить поток информации, который выплеснул Их Сиятельство на несчастную экономку, однако та восприняла подобное обилие инструкций вполне хладнокровно, лишь кивнув в ответ, что наводило на мысль — для фрау Эдер подобные перечни указаний за пять лет сделались чем-то абсолютно обыденным и воспринимаемым с первого раза.

— На улице все еще страшный дождь, — с беспокойством сказала она. — Быть может, вы хоть немного обождете? В такую погоду вы вымокнете в минуту!

— Мы воспользуемся услугами извозчика, — ни секунды не колеблясь с изобретением правдоподобного варианта, успокоил ее Кролок. — Может статься, Нази будет посещать вас в мое отсутствие, и я рассчитываю, что вы окажете ей то же гостеприимство, что и мне.

— Об этом можете не беспокоиться, — чинно кивнула женщина и, взглянув на Дарэм, заметила: — Очень надеюсь, что фрау Штадлер будет задерживаться здесь дольше вашего, да и вы, вновь остепенившись, вместо того, чтобы пребывать в бесконечных разъездах, начнете, наконец, вести более размеренный, подобающий вашему возрасту образ жизни. Счастлива была познакомиться с вами, фрау Штадлер, еще раз примите мои поздравления. Вы очень красивая пара, осмелюсь заметить.

— Спасибо, — не зная толком, как относиться к последнему заявлению графской экономки, поблагодарила Дарэм, торопливо направляясь к двери, возле которой терпеливо дожидался ее Кролок. — Рада, что вы так думаете. До встречи, фрау Эдер, всего вам доброго.

Очутившись, наконец, на лестнице, Дарэм, не удержавшись, облегченно выдохнула, чувствуя, что эти двадцать минут пребывания в квартире Их Сиятельства ухитрились каким-то образом порядком потрепать ей нервы.

— А ее не тревожит, что вы появляетесь чуть ли не раз в пару месяцев, но при этом изрядно тратитесь на то, чтобы держать экономку? — спросила она.

— Условия, которые я для нее создал, настолько хороши, что мне почти не требуется приглушать ее беспокойство искусственно. Она и сама предпочитает не обращать внимания на мои странности, — убрав с лица столь чуждое ему в обычное время выражение любезной доброжелательности, откликнулся фон Кролок. — Не станет обращать и на твои. Хорошее жалование и возможность большую часть времени проживать в квартире, оплаченной из чужого кармана, во все времена способны недурно заменять менталистику. Впрочем, через пару лет мне все равно придется с ней попрощаться. У всего есть свои пределы, и, боюсь, тот факт, что я не старею, скоро станет камнем преткновения в наших отношениях.

— А как же «красота в глазах смотрящего»? — пару раз чиркнув подолом платья по не слишком чистым ступеням, Нази перехватила его, поднимая повыше.

— Проще сменить человека, чем тщательно имитировать постепенные возрастные изменения, — вполне резонно возразил граф, останавливаясь на площадке между первым и вторым этажом и всматриваясь в продолжающую бушевать за окном стихию. — В другое время я, возможно, предложил бы тебе совершить пешую прогулку, однако погода явно не располагает к променаду. И, поскольку извозчик в одиннадцатом часу ночи — не более, чем утопическая фантазия, придется нам довольствоваться тенями. Вынужден предупредить, мы отправляемся на левый берег, и находиться там будет неуютно, особенно в первое время, однако, поверь, визит стоит того, чтобы потерпеть неудобства.

Дарэм тоже взглянула в окно. Ослепительно яркая, овеянная голубоватым сиянием молния перечеркнула небо над домами, на секунду бросив Кролоку под ноги резко очерченный прямоугольник дрожащего света.

— Ну что ж, герр Штадлер, вы действительно умеете заинтриговать, — сказала она, привычно хватаясь за локоть своего спутника. — Я была бы в шаге от того, чтобы умереть от любопытства…

— …если бы уже не были мертвы, — немедленно закончил за нее граф. Нази усмехнулась, поняв, что Кролок тоже прекрасно помнит эту почти шутку, прозвучавшую под крышей утопающего в снегу трактира больше полугода тому назад, и сейчас в несколько измененном виде возвращает ей ее собственные слова.

— Именно, — удовлетворенно сказала она прежде, чем мир вокруг в очередной раз превратился в хаотичное мельтешение теней.

* * *

Пожалуй, только граф фон Кролок с его бесконечной любовью к недомолвкам мог охарактеризовать чувство, накатившее на Дарэм сразу по прибытии, словом «неуютно». Несмотря на то, что дышать у Нази не было никакой нужды, ощущение удушья было настолько отчетливым, что женщина схватилась рукой за горло, шумно втянув в себя сырой воздух, дождя в котором сегодня, кажется, было едва ли не больше, чем кислорода. Дарэм инстинктивно рванулась в сторону, сама толком не понимая, куда и зачем собирается бежать, однако ощущая настоятельное желание оказаться как можно дальше, и, если бы не Кролок, удержавший ее за плечи, она бы, пожалуй, рухнула со ступеней прямо в лужу. Секунда — и Нази оказалась плотно прижата щекой к светло-серой ткани графского сюртука, ощущая себя той самой испуганной мышью, у которой он позаимствовал свой благородный оттенок.

— Не паникуй, — негромко велел Кролок, и Дарэм почувствовала, как затянутая в перчатку ладонь успокаивающим движением скользнула по ее спине. — Знаю, это нелегко, но попытайся расслабиться. Через несколько минут должно стать легче, особенно, если ты уяснишь для себя, что никакой опасности нет. Это место пытается тебя отпугнуть, но по-настоящему навредить не способно.

— Твою мать… я знала, что будет паршиво, но чтобы так… Вы тоже это чувствуете? — наплевав на все возможные правила приличия, Нази вжалась в графа еще теснее, закрывая глаза и честно пытаясь успокоиться.

— Не настолько остро. С годами эффект притупляется, становится более терпимым, но, разумеется, не исчезает вовсе. Так, как ты сейчас, я ощущал бы себя, оказавшись на пару миль западнее, а на таком расстоянии мне всего лишь неприятно и… тревожно. Хочется побыстрее уйти, — сказал Кролок, чувствуя, как Дарэм судорожно передернулась, точно от холода, и испытывая невольное сожаление от того, что сам он давно остыл и не способен ее согреть. Он прекрасно знал, что за ощущения сейчас испытывает его спутница, но также знал, что как раз она способна с ними справиться. Нази Дарэм, как он и предполагал когда-то, вообще способна была справиться со многими вещами. — Я прихожу сюда далеко не впервые и, можешь поверить, здесь, вопреки тому, что ты чувствуешь, действительно вполне безопасно. До центра левобережья около четырех миль, месса закончилась пару часов назад, и к началу следующей мы уже будем дома.

То ли от спокойного, мягкого, но в то же время уверенного голоса, звучащего прямо над ее ухом, то ли от того, что рука Кролока продолжала размеренно гладить ее по спине, то ли под влиянием собственных волевых усилий, постепенно Нази и впрямь как будто полегчало. Первый приступ паники отступил, превратившись в тянущее, нервное беспокойство, невидимые тиски, сжимавшие ребра, чуть разжались. Дарэм, медленно выдохнув, отстранилась, на секунду испытав нечто неуместное и подозрительно похожее на сожаление, поправила перекосившуюся шляпу и, наконец, огляделась по сторонам.

Они с Кролоком стояли на облицованных мрамором ступенях двухэтажного особняка, надежно прикрытые от буйства непогоды небольшим портиком. Мощеная плитами дорожка, начинающаяся от самых ступеней, прорезая немного запущенный сад, вела к воротам, за которыми, отделенный от домов гранитом набережной, катил свои воды серый, взъерошенный ливнем Зальцах. Воздух пах мокрой землей, тиной и вербеной, пышные заросли которой измятыми алыми шапками маячили среди деревьев — успокаивая себя, Дарэм еще раз глубоко вздохнула и, почти высунувшись из укрытия, с содроганием посмотрела на запад. Туда, где за мутной, непроницаемой толщей льющейся с неба воды угадывались смазанные очертания нависающего над городом Хоэнзальцбурга⁽¹⁾, у подножия скального постамента которого и располагалось то, что заставляло Нази сдерживать в себе настойчивое желание бежать без оглядки — центр бывшего Зальцбургского архиепископства. Десятки старинных, за века насквозь пропитавшихся божественной благодатью церквей и храмов накрывали весь левый берег Зальцаха невидимым и неощутимым для людей куполом Силы, которой было противно само существование таких, как Нази и Кролок. И оба они способны были находиться здесь только потому, что дом графского знакомого располагался слишком далеко от «эпицентра».

— Вампиры в Зальцбурге… вы, я вижу, не ищете легких путей? — повернувшись к графу, не столько спросила, сколько констатировала Дарэм. — Более неподходящего города в нынешней Австрии и найти-то сложно.

— Зато едва ли кому-то из сведущих в вопросах вампиризма придет в голову искать здесь следы немертвых, — повернувшись к двери, Кролок несколько раз ударил в нее бронзовым дверным молоточком. — Полагаю, нас уже ждут. Герр Хользер привык, что я всегда появляюсь вовремя.

— Он тоже понятия не имеет о вашем «положении»? — поинтересовалась Нази.

— О положении — нет, а вот о том, что я вампир — прекрасно осведомлен, — невозмутимо откликнулся Кролок. — Но никому не расскажет. Видишь ли, знакомство со мной у Хользеров передается от поколения к поколению, и, в свое время, я имел дело и с прадедом, и с дедом, и с отцом нынешнего главы семейства. Увижу и его старшего сына. Хользеры — династические библиотекари и архивариусы Зальцбургского университета, начиная, если я не ошибаюсь, с тысяча шестьсот пятидесятого года. Так, как ты полагаешь, визит сюда стоит твоих неудобств?

Впрочем, ответа Нази на этот вопрос Кролоку не требовалось — довольно было и ее лица, на котором при последнем заявлении графа появилось выражение недоверия, радости и некоего азарта. Подобным образом обыкновенно выглядели дети, увидевшие полностью убранное к празднику рождественское дерево.

Она уже открыла рот, чтобы озвучить свое мнение об умении Кролока делать действительно ценные подарки, однако ничего сказать так и не успела, поскольку дверь, наконец, распахнулась.

— Доброй ночи, герр Штадлер, вы, как всегда, точны, — сказал появившийся на пороге преклонного возраста мужчина, рост которого был настолько невелик, что даже Дарэм возвышалась над ним примерно на полголовы, а Кролоку и вовсе приходилось изрядно наклонять голову, чтобы взглянуть собеседнику в лицо. — Проходите скорее, прошу. На улице творится такой ужас, что мне сыро даже за закрытыми окнами. Да к тому же обострился давний ревматизм.

— Доброй ночи, герр Хользер. Вам давно уже стоило обратиться к лекарю, вместо того, чтобы манкировать собственным здоровьем, — граф коротко кивнул в знак приветствия и, оглянувшись на стоящую чуть позади Нази, сказал: — Как видите, я сегодня не один, а в сопровождении дамы. Которую вам тоже стоит пригласить в дом.

— Ах, прошу меня извинить, — мужчина подслеповато прищурился на Нази. — Разумеется, вы можете войти. Герр Штадлер никогда не приводил сюда еще кого-то со столь же… хм, специфическими особенностями, так что я, признаться, слегка растерялся.

— Ничего страшного, — заверила вежливого библиотекаря Дарэм, переступая порог и оказываясь в темной передней, на стене которой мутно поблескивало огромное ростовое зеркало, где, разумеется, отражался один только хозяин. — Я и сама до последнего момента не знала, что меня представят такому интересному человеку. Герр Штадлер любитель преподносить сюрпризы.

— Исключительно в разумных пределах, — сняв с головы шляпу, граф небрежно пожал плечами. — И, коль скоро главная интрига раскрыта, позволь тебе представить герра Йозефа Хользера, моего весьма давнего знакомого, архивариуса и в силу печальных обстоятельств немного книготорговца. Герр Хользер, имею честь познакомить вас с моей спутницей Анастази Дарэм, необычайно талантливой и неординарной особой и просто обворожительной женщиной.

«Не стыдно вам так бессовестно на меня клеветать едва знакомому человеку, Ваше Сиятельство?»

«Увы — нисколько».

— Счастлива познакомиться с вами, герр Хользер, — сказала Дарэм, обращаясь ко второму за эту ночь новому знакомцу с вежливой улыбкой, которая из-за царапающегося внутри чувства тревоги получилась откровенно вымученной. — Простите, но, если не секрет, о каких печальных обстоятельствах идет речь?

— Какие уж тут секреты, — Йозеф Хользер вздохнул, обреченно махнув рукой. — Впрочем, пройдемте в кабинет. Все мои домашние и прислуга уже спят, так что прошу вас по возможности не шуметь. Чем меньше людей знает о вашем приходе, тем лучше. Я предпочитаю излишне не афишировать наших с герром Штадлером взаимоотношений. Сами понимаете… да и супруга моя всякий раз нервничает.

— Не могу ее за это винить, — тихонько согласилась Нази, следом за хозяином проходя в единственную освещенную комнату в первом этаже, представляющую собой просторный кабинет, в котором все возможные поверхности, за исключением обтянутого плюшем дивана, были завалены книгами. Идущий позади нее Кролок ступал настолько легко, что под его шагами не скрипнула ни одна из неплотно прилегающих половиц, которые сам герр Хользер «пересчитал», кажется, все по очереди. — Мало кто сочтет такие знакомства безопасными.

— Ну, что вы, — мужчина улыбнулся, снизу вверх глядя на Нази не по-стариковски ясными карими глазами. — У герра Штадлера, как бы ни звали его на самом деле, лучшие рекомендации из возможных. Это рекомендации десяти поколений моих предков, каждого из которых он знал лично. Верно я говорю?

— Абсолютно верно, — стоящие друг против друга граф и библиотекарь смотрелись странно, почти карикатурно. Один — высокий, сдержанный, облаченный в однотонный элегантный костюм, второй — в клетчатой домашней куртке с кожаными заплатками на локтях, немного взъерошенный и чуть полноватый, макушкой едва достающий своему собеседнику до груди. — Вы одиннадцатый Хользер, с которым я имею дело, и ни разу за эти годы у меня не было повода усомниться ни в вашей добросовестности, ни в умении хранить фамильные секреты.

— Раскрывать которые совсем не в наших интересах, — поддакнул хозяин дома и, вновь обращаясь к Нази, добавил: — А у вас есть рекомендация самого герра Штадлера. Если не ошибаюсь, он никого не представлял нашей семье за все двести сорок лет! Но, помнится, я так и не ответил на ваш вопрос… знаете ли, Хользеры веками были библиотекарями при университете, однако, еще при моем деде в восемьсот десятом, когда город временно отошел Баварии, университет упразднили, превратив в лицей, и мы остались без семейного дела, занятые разве что разбором и учетом фондов. При отце, впрочем, дела пошли чуть лучше, и теперь решением властей лицей преобразовали в теологический факультет, но масштабы уже далеко не те, не те… Вот и приходится мне потихоньку заниматься торговлей. Кстати, о ней! Герр Штадлер, книги, которые вы просили для домашней библиотеки, я достал. Двадцать наименований, все по списку, и все дожидается вас.

— Благодарю. Однако главная цель моего визита сейчас стоит перед вами, герр Хользер. Я хотел бы, чтобы вы дали фрау Дарэм ознакомиться с каталогами вашего, а точнее, принадлежащего некогда университету книгохранилища. Нази проводит некоторые исследования, а вы имеете доступ к массе редких изданий, которые в этом веке достать почти невозможно.

«Вы серьезно? — глядя на предъявленные Хользером толстые, переплетенные в кожу папки, содержащие перечень книг, хранящихся в закромах нынешнего зальцбургского теологического факультета, Дарэм даже несколько отвлеклась от того весьма пакостного чувства, которое с момента появления на левом берегу не отпускало ее ни на секунду. — И со всем этим действительно можно ознакомиться? Это вообще законно?»

«Не слишком, как ты и сама, думаю, догадываешься. Однако, если понадобится, Йозеф достанет для тебя указанные книги. Не все и не сразу, разумеется, но, тем не менее. Ты ведь сама говорила, что намерена поискать ответ на наш вопрос в области ритуалистики, в которой я, признаться, абсолютно ничего не смыслю. В нашей библиотеке не так много подходящих изданий, но, вероятно, бывшее университетское хранилище может оказаться тебе полезным».

С трепетом переворачивая заполненные безукоризненно ровным почерком страницы каталогов, Нази подумала о том, что, если бы это не было понято превратно, она бы всерьез задумалась о том, чтобы расцеловать трехсотлетнего высшего вампира, поскольку еще недавно она и рассчитывать не могла, что ей свалится в руки такое информационное «богатство».

— Шутите? — сказала она вслух, не отрывая жадного взгляда от записей. — Это не просто полезно… это, черт возьми, бесценно!

— Не обращайте внимания, фрау Дарэм говорит со мной, — заметив, как недоуменно вытянулось лицо герра Хользера, пропустившего всю остальную часть их короткого диалога, сказал Кролок, рассматривая прямо-таки сияющую от энтузиазма и начисто, кажется, позабывшую обо всем на свете Нази Дарэм. — Вы, как всегда, радушный хозяин, однако задерживаться дольше необходимого мне бы не хотелось. Так что, если позволите, я заберу фрау Дарэм вместе с вашими каталогами. Боюсь, оторвать их друг от друга в ближайшие пару дней не представляется возможным.

— Да, разумеется. Но прошу, верните их как можно скорее, — немного помявшись, все же решился библиотекарь и, хмыкнув в коротко подстриженные пегие усы, добавил: — Я имею в виду только каталоги, герр Штадлер. Претендовать на фрау Дарэм я, пожалуй, не осмелюсь.

— Что? — женщина на секунду отвлеклась от своего занятия, бросив на графа рассеянный взгляд.

— Не обращай внимания, — иронично посоветовал Кролок. — Герр Хользер говорит со мной.

* * *

За неделю у Дарэм накопилось так много разрозненных заметок, что библиотечный стол уже перестал их вмещать, и удобства ради пришлось раскладывать бумаги прямо на полу перед не горящим по летнему времени камином. Впрочем, подобный «формат» работы был Нази более чем привычен — большинство трактатов «нижнего» Дорнбирнского книгохранилища изъятию не подлежали, так что все необходимое приходилось выписывать из них на месте, под бдительным контролем одного из орденских армариусов ⁽²⁾, и уже дома разбираться, что к чему.

Хотя в данном случае ее работа осложнялась еще и тем, что в ожидании книг из Зальцбурга Дарэм приходилось довольствоваться лишь библиотекой Их Сиятельства, вобравшей в себя огромное количество книг по науке, религии и даже средневековой демонологии, однако, как и предрекал Кролок, содержавшей лишь куцые огрызки информации по ритуалистике. А именно эта информация и была сейчас необходима Нази, как воздух. Точнее, даже больше, чем воздух, поскольку не дышать она вполне могла, а вот понять, существуют ли коренные отличия между местными и «родными» ритуальными практиками, без нормальной литературы — нет.

— Черт знает что, — в сердцах сказала она, рывком придвигая к себе два листа с воссозданными по памяти ритуальными схемами, не глядя, ткнула рукой в сторону стола и поинтересовалась: — Вам «Империкум» еще нужен?

— Кажется, ты говорила, что сие творение — откровенный эрзац, — припомнил фон Кролок, тем не менее, вкладывая тяжелый, переплетенный в невзрачную темную кожу том в требовательно протянутую ладонь Дарэм.

— Так и есть, — буркнула женщина и, положив книгу прямо перед собой, принялась быстро, но аккуратно перелистывать изветшавшие от времени страницы. — Но на безрыбье, Ваше Сиятельство, знаете ли, и эрзац — гримория.

— О, так в нем все же есть практический смысл? — установив палец на нужное место в лежащем перед ним трактате, граф небрежно облокотился о столешницу так, чтобы видеть расположившуюся почти у самых его ног женщину. Пожалуй, наблюдать Нази Дарэм за работой было интересно не многим меньше, чем погружаться в пока еще непознанный им мир ритуалистики, которую Их Сиятельство до недавнего времени и вовсе не считал чем-то серьезным и достойным внимания. Поджав под себя ноги, окруженная бумагами, которые лишь на первый взгляд пребывали в полном хаосе, а на деле были разложены по вполне определенной системе, Дарэм, казалось, с головой погрузилась в процесс своих изысканий. Она то коротко вздыхала, недовольно искривляя тонкие губы, то сосредоточенно хмурилась, остервенело покусывая кончик ни в чем не повинного карандаша, который в перерывах между «экзекуциями» небрежным, явно привычным жестом втыкала в собранные на затылке волосы, то насмешливо фыркала, стоило ей вычитать что-то, что, по ее мнению, являлось несусветной чушью, то принималась яростно строчить новую заметку в своем неизменном спутнике-молескине. Уже третьем по счету. Два других, исписанных от корки до корки, лежали на краю стола в зоне досягаемости тонких, когтистых пальцев владелицы. Эта энергичная «поглощенность» была графу некоторым образом знакома — именно ее отражение он нередко видел в те ночи, когда Нази еще была жива. В такие моменты Дарэм всегда говорила много и эмоционально, чем-то напоминая приснопамятного профессора Абронзиуса, а в тусклых глазах ее загорался азартный огонек интереса. И именно такой, немного фанатичной, отчасти даже безумной в своей увлеченности, она, пожалуй, нравилась Кролоку больше всего.

— Вы имеете в виду, можно ли с помощью него «вызывать все виды духов Хаоса»? — цитируя надпись на титульном листе, уточнила Нази. — Это вряд ли, зато проделать дыру прямиком на изнанку — запросто. А уж что оттуда в мир просочится, это как повезет. Хорошо, если мелочь какая-нибудь, вроде младших демонов, которые в реальности и пары минут без носителя не протянут. Хуже, если и правда «дух Хаоса».

— А они и впрямь существуют? — поинтересовался граф.

— Да кто их, демонов, разберет, — Дарэм нетерпеливо пожала плечами. — Думаете, они представляются? Выжрет силу с ритуального круга вместе с душой «заклинателя» и уберется восвояси. В лучшем случае. А в худшем — займет освободившееся тело и, полный энтузиазма, пойдет питаться дальше, пока на наших не наткнется. А что, вы желаете поэкспериментировать?

— Ни в коем случае, — отказался от столь щедрого предложения граф. — Во-первых, конкуренты мне ни к чему, а во-вторых, не думаешь ли ты, что вышло бы крайне глупо — на триста восемнадцатом году существования быть «выжранным» неким демоном, который даже имени своего назвать не удосужился?

— Все еще триста восемнадцатом? — безуспешно попытавшись замаскировать приступ смеха кашлем, вскинув голову, осведомилась Дарэм. — И когда же нам ждать триста девятнадцатого?

— Хм… — граф на секунду задумался, — если мне не изменяет память, а такое за давностью лет тоже возможно — в сентябре. И прежде, чем ты задашь следующий вопрос — я не праздную. При жизни это можно было приравнивать к официальной обязанности светского человека, однако довольно-таки бессмысленно устраивать праздник в честь рождения, будучи мертвым. И потом, более трех сотен именинных свечей — изрядное расточительство ресурсов.

— Не говоря уж о том, что вместо торта втыкать их пришлось бы в «именинную девственницу», — язвительно хмыкнула Дарэм, однако смутить графа подобными замечаниями было не под силу, похоже, ни живым, ни немертвым.

— Весьма тонко подмечено, — бестрепетно согласился он, и Нази, признав всю тщетность попыток хоть на секунду вывести Их Сиятельство из состояния душевного равновесия, снова обратилась к лежащей перед ней книге.

— Вы хотя бы сознаете, что это отвратительно? — спросила она.

— Разумеется, — окинув ссутулившуюся над своими записями Дарэм почти снисходительным взглядом, подтвердил Кролок. — Реальность, Нази, увы, довольно отвратительна в целом. Однако «припудривание» правды тактичным умолчанием или никуда не ведущими сожалениями лишь придает этой отвратительности дополнительный налет лицемерия.

— Как же у вас все просто, — Нази выдернула из раскинувшегося вокруг нее бумажного моря еще один лист и, положив его поверх раскрытого «Империкума», принялась внимательно сличать два «чертежа» — книжный и нарисованный ею самой. — У вас, вижу, на все моральные дилеммы уже заготовлены ответы.

— К величайшему сожалению, пока еще не на все, — откликнулся граф. — Но на большинство. Думаю, это не должно тебя удивлять. В конечном счете, у меня было довольно много времени на размышления.

— И на какие же вопросы, если не секрет, вы за триста лет так себе и не ответили? — временами Дарэм начинало казаться, что брешей в нравственной позиции ее собеседника не существует вовсе, так что признание Кролока ее в некоторой степени заинтриговало.

— Я обязательно расскажу тебе об этом, любезная моя Нази, — возвращаясь к своей части бумаг, пообещал граф, и по тону его голоса Дарэм поняла, что он улыбается. — В свое время. Полагаю, ты даже сможешь внести в их решение свою лепту, однако сейчас тебе лучше сосредоточиться на поисках ответов, которые я для себя уже нашел.

На это замечание Нази предпочла откликнуться молчанием, поскольку ее старый — даже по вампирским меркам — собеседник был абсолютно прав. Некоторое время в библиотеке царило молчание, во время которого Дарэм успела трижды перелистать злосчастный «Империкум» и дважды подавить в себе настойчивое желание от души выматериться. Общая картина никак не желала складываться в ее сознании во что-то связное. Что было хуже всего — попадающиеся в книгах ритуалы и впрямь очень походили на те, участником и даже оператором которых ей доводилось бывать — те же фигуры, те же руны в том же значении — но постановка и расположение элементов в каждом из них сводили на «нет» всю действенность предложенных схем. Если учесть, что представление о «магии» этого мира Дарэм пока приходилось строить на основе обрядов, посвященных вовсе не так нужному ей энергетическому обмену и даже не зарядке артефактов, а призывам с изнанки всяческой нечисти, задача, стоящая перед ней, а заодно и перед Кролоком, превращалась в фактически нерешаемую.

— Боюсь, я не могу понять назначение этой схемы, — выдернул Нази из ее злобных размышлений задумчивый голос Их Сиятельства. Вот уж кто ухитрялся сохранять неколебимое спокойствие в любой ситуации.

— По старшей руне смотрите, — посоветовала она. — Что у вас там в краеугольном значении стоит?

— Полагаю, если бы я мог определить, какое из значений здесь краеугольное, я бы не спрашивал, — вполне резонно заметил граф. Обреченно вздохнув, Дарэм поднялась на ноги и, аккуратно переступив через свои заметки, обошла стол так, чтобы видеть чертеж. — Если мне не изменяет память, ты говорила, что краеугольное значение должно располагаться наверху, так сказать, в зените. Однако здесь… хм, это абсолютно точно младшая Хагл.

— Да они издеваются! — всмотревшись в рисунок, воскликнула Нази и, застонав не то от раздражения, не то от осознания собственного бессилия, прижалась лбом к графскому плечу и глухо добавила: — Да, Ваше Сиятельство, вы определили правильно, это действительно младшая Хагл… С чем я вас и поздравляю.

— Благодарю, — фон Кролок аккуратно выдернул из прически Дарэм уткнувшийся ему в щеку карандаш и задумчиво постучал им по чертежу. — Однако, что-то мне подсказывает, что не все столь гладко. Должно быть, это моя интуиция.

— Да потому что здесь стоит чертов старший Уруз! — с силой выдохнув, Нази улеглась животом на стол и, выхватив у графа карандаш, несколько раз жирно обвела вышеупомянутую старшую руну. — И этот чертов старший Уруз здесь загнан в противофазу!

— Вот теперь мне, наконец-то, все стало кристально ясно, — фон Кролок изящно подпер подбородок ладонью, глядя на кипящую от негодования Дарэм. — Нази, осмелюсь напомнить, что я, в отличие от тебя, не некромант и не ритуалист. Я всего лишь вампир, а посему твой «старший Уруз в противофазе» по-прежнему говорит мне лишь о том, что, с твоей точки зрения, его там быть не должно.

— Если коротко, то такой порядок рун означает, что, попытайся вы на практике воплотить этот ритуал, вас отправит в долгое и безынтересное путешествие за грань, причем далеко не сразу, потому что вам сначала придется, грубо выражаясь, изнутри выбивать тараном ворота, защищающие вашу же крепость, — проговорила Нази и, совершая вопиющий акт вандализма, поверх размещенной в книге схемы нарисовала еще и стрелку, протянувшуюся от старшей руны к «открывающей» младшей. — Уруз — это воплощенная энергия земли, созидания и регенерации, когда стоит в фазе, и поток чистой пробивающей силы стихии льда — в противофазе. Хагл же — одна из защитных рун, которая в этой позиции «запирает» выход энергии из пределов схемы, лишает ее вектора. То есть, при удачном стечении обстоятельств, ничего не сработает.

— А при неудачном? — уточнил Кролок, с интересом наблюдая за движением тонкого пальца Дарэм по ритуальной фигуре.

— Попробуйте взорвать бомбу в наглухо задраенной комнате и увидите, — посоветовала Нази и, грустно ткнув в злосчастную страницу карандашом, спросила, обращаясь, кажется, к мирозданию в целом: — Из какой задницы росли руки того, кто до этого вообще додумался?

— Додумываются, обыкновенно, головой, а вовсе не тем местом, на которое ты ссылаешься, — заметил граф и, хмыкнув, добавил: — И я в сотый раз должен тебе напомнить, что женщине не пристало выражаться подобным образом.

— Я не женщина, Ваше Сиятельство, я… — Дарэм на секунду запнулась, мрачно усмехнувшись, и решительно добавила: — Это я. И, если руки у кого-то растут из задницы, которой он заодно и думает, «припудривание» истины тактичным умолчанием лишь придает этой истине дополнительный налет лицемерия. Все. Зарисуйте, пожалуйста, это безобразие на отдельный лист, а мне нужен перерыв.

Нази решительно прошагала к окну и толкнула створки, распахивая его прямо в бархатную августовскую ночь. Высунувшись наружу, она набрала полные легкие неподвижного, густого воздуха, пытаясь унять бушующую внутри нее злость, к которой примешивалась изрядная доля отчаяния. Немного посозерцав залитые лунным светом окрестности и не найдя в них ровным счетом ничего интересного, Дарэм, подпрыгнув, боком устроилась на высоком, фактически отсутствующем подоконнике, устремив взгляд вглубь комнаты.

Сидящий за столом фон Кролок в полумраке казался сплошным сгустком черноты, на фоне которого резко выделялось только лицо, да кисти рук, неторопливо переносящих на бумагу указанный чертеж. Со своего места Нази отчетливо видела лишь его профиль — тяжелый, почти рубленный, состоящий, кажется, из одних только прямых линий — именно такие черты, вероятно, принято было называть «чеканными» по причине того, что они внушительно смотрелись на аверсе монет. В отличие от нее, Их Сиятельство, кажется, нисколько не был смущен или встревожен неподъемностью той ноши, которую Дарэм взвалила в том числе и на его плечи. Впрочем, возможно, далекий от ритуалистики граф, в отличие от самой Нази, попросту не мог осознать до конца всей ее неподъемности. Он с интересом погружался в новую для его ума «стихию», впитывая объяснения Дарэм с легкостью существа, привыкшего и любящего открывать для себя ранее неизвестные ему сведения. И женщина всерьез подозревала, что конечный результат графа интересует отнюдь не так сильно, как сам процесс.

— Вам нравится лето, Ваше Сиятельство? — спросила она, осознав, что не столько размышляет, сколько бездумно наблюдает за поглощенным работой Кролоком.

В ответ на этот внезапный вопрос дрогнули короткие, густые ресницы, бледное лицо обратилось к ней, из плоского, фресочного мгновенно сделавшись трехмерным, резко расчерченным тенями там, куда не попадал свет свечей.

— Не слишком, — после непродолжительного молчания, откликнулся граф так, словно Нази чуть ли не каждый день интересовалась его сезонными предпочтениями. — Летние ночи коротки и коварны, фрау Дарэм.

— Еще как коварны, — подтвердила та и, усилием воли удерживая серьезное выражение лица, посетовала: — Стоит только повернуться к ним спиной, и они набросятся на вас с осиновым колом в одной руке и головкой чеснока в другой.

— Что напрямую свидетельствует о том, что к битве с вампирами они подготовлены не лучше суеверного землепашца, — наученный горьким опытом, доказавшим, что «экспериментальные, необычайно стойкие, изготовленные по революционной технологии» чернила, которые Герберт достал через своего нынешнего фаворита, имеют неприятное свойство плохо впитываться в бумагу и невероятно долго сохнуть, фон Кролок отодвинул законченный чертеж и, покинув свое кресло, тоже приблизился к окну, небрежно опершись плечом о край оконной ниши. — Подобные ночи обманчиво притягательны, Нази, вот что я имею в виду. Слишком много запахов, слишком много звуков, слишком много жизни. В эту пору голову начинают посещать излишне сентиментальные и отчасти даже романтические мысли, пагубно влияющие на разум.

— Что, даже вашу? — спросила Дарэм, снова обратив внимание на лес, который и впрямь нынче был переполнен звуками.

Шелестела трава под крошечными лапками полуночных зверьков, оглушительно трещали цикады, короткими трелями обменивались ночные птицы, среди напевных голосов которых резко выделялось отрывистое, резкое уханье вылетевшего на охоту филина. Крупная летучая мышь, мягко, почти беззвучно хлопая кожистыми крыльями, прочертила в воздухе ломаную кривую и, заложив вираж, скрылась за выступом замковой башни.

— К величайшему сожалению, даже мою, — спокойно согласился Кролок. — Впрочем, мне в любом случае приходится проще, чем Герберту, который, если, разумеется, не увлечен новыми амурными похождениями, в это время года либо страдает от неразделенной любви, либо переводит горы бумаги на написание стихов, нередко успешно совмещая первое со вторым. Такие ночи, как ничто иное, располагают к бессмысленной меланхолии, и посему я предпочитаю углубляться в книги.

— Со стихами никак не складывается? — невинно поинтересовалась Нази.

— Признаться, никогда не был «человеком искусства», — Кролок над ее головой подчеркнуто удрученно вздохнул, заставив женщину фыркнуть себе под нос. — В отличие от Герберта, я, как и ты, неизменно предпочитаю Эвтерпе Каллиопу ⁽³⁾. К тому же, боюсь, это время года не вызывает у меня воспоминаний, достаточно приятных для стихосложения.

Несколько мгновений Нази всерьез обдумывала, стоит ли ей спрашивать и хочет ли она вообще знать ответ, и пришла к выводу, что с этим можно и повременить — спросит когда-нибудь потом, успеется. Сейчас закапываться в темные дебри графского прошлого — да и во что бы то ни было в принципе — у Дарэм не было ни малейшего желания.

День накануне, должно быть, выдался ясным, и толстая каменная кладка замковых стен еще хранила воспоминания о солнце, волнами отдавая накопленное тепло. От стоящего рядом Кролока едва уловимо и давно уже привычно пахло смесью чернил, книжной пыли и индийского тмина, недвижный лес внизу, казалось, тихонько звенел в безветрии и, сосредоточившись, Дарэм даже могла различить отголоски чужого смеха, доносившиеся из поселка ниже по склону. И все, чего Нази хотелось — хотя бы ненадолго послать куда подальше все дикие письменные источники этого странного мира и просто сидеть, глядя на лес. Особенно при условии, что Их Сиятельство и дальше будет стоять рядом, так, чтобы нить ментальной связи, сократившаяся до минимума, продолжала так же мерно пульсировать, отчетливо напоминая Дарэм сердцебиение. Которого нынче не было ни у кого из них, и по которому она, как ни крути, временами чертовски скучала.

Наверное, теплая, даже в горах, летняя ночь и в ней вызывала «бессмысленную меланхолию».

Сбоку произошло какое-то шевеление — Кролок, до этого момента задумчиво крутивший в пальцах прихваченный со стола карандаш, одним отточенным, аккуратным движением воткнул его Нази в волосы, так же, как всегда делала это она сама.

— Смотри, не потеряй свое излюбленное оружие, — в ответ на ее вопросительный взгляд сказал он. Усмешка на бледных, отчетливо отливающих синевой губах Их Сиятельства была настолько понимающей, что Нази ничего не осталось, кроме как невесело усмехнуться в ответ.

— А помнится, вы говорили, что «читать» собеседника без его ведома и согласия — неприлично. И это считается вторжением в частное пространство, — сказала она.

— И я ни в коем случае не отказываюсь от своих слов, — поймать Кролока на противоречии всегда было задачкой не из легких. — Однако, любезная моя фрау Штадлер, беда в том, что вы слишком близко сидите. И слишком громко думаете.

— Тогда хотя бы молчите и, как воспитанный джентльмен, сделайте вид, будто бы вы ничего не слышите, — непринужденно упомянутая Кролоком фамилия, принадлежащая женщине, которая, как и сам герр Фридрих Штадлер вместе со всей его жизнью, была не более чем обманкой, заставила Нази на мгновение испытать нечто, напоминающее зависть. Зависть к человеку, которого никогда не существовало на самом деле.

«Что ж, я согласен, при условии, что ты внятно ответишь мне на один простой вопрос… — «голос» фон Кролока в ее голове звучал ровно так же, как звучал он в реальности, и Нази, не удержавшись, на мгновение возвела глаза к ночному небу. Их Сиятельство, с его талантом мастерски находить лазейки в любом договоре, не нарушая его условий, мог бы сделать прекрасную карьеру на поприще юриспруденции. — Зачем?»

«Ответить труднее, чем кажется», — после полуминутного размышления признала она.

«На самом деле, ответ куда проще, чем тебе представляется, — не согласился фон Кролок, и Дарэм почувствовала, как длинные пальцы графа легко поддевают ее подбородок, заставляя снова посмотреть ему в глаза. — Просто временами ты совершаешь ту же ошибку, что и многие из известных мне женщин».

— Я ведь уже говорила, что я… — криво усмехнувшись, начала было Нази, однако договорить ей на этот раз граф не дал.

— …Не женщина, — невозмутимо закончил он. — Ты некто, поразительно с ней схожий, и точно так же, как она, склонный делать излишне сложное из простого там, где этого совершенно не требуется. Ты не боялась во вторую же встречу прятаться от человека за спиной вампира, не боялась остаться в населенном нежитью замке, ты не боялась ходить по этим своим тропам, толком не зная, вернешься ли в следующий раз, не боялась и до сих пор не боишься тех, с кем сражалась далеко не на равных. В конечном счете, ты не побоялась даже умереть смертью, которую многие посчитали бы ужасной. И так отчаянно боишься всего лишь слова. Не кажется ли тебе, Нази, что это весьма странно?

Дарэм упорно молчала и только косилась куда-то в сторону, печально и как будто виновато, словно породистая борзая, столкнувшаяся с хозяйским недовольством, однако Кролоку ее ответ был не нужен — ему хватало и того, что он мог без малейшего напряжения считать по ментальной связи. Благо «прикрывалась» Нази все еще из рук вон плохо. Эта, уже далеко не впервые касающаяся его смесь горечи, смутных сожалений о чем-то несбывшемся, и поражающих Кролока своей воистину девичей робостью и неуверенностью стремлений, безжалостно придавленных сверху продиктованной страхом решимостью, в иное время показалась бы ему даже забавной. Однако для Дарэм все было всерьез, и граф, с позиции «прожитых» лет, вполне мог понять эту абсурдную манеру по-вампирски легко относиться к трудному, и по-человечески многократно переусложнять легкое.

— А ведь некромантом, да и вампиром, быть куда сложнее, — сказал он. — Эта сторона жизни так и осталась для тебя «terra incognita», верно? И в этом все дело. Страх опять ведет тебя по кругу, Нази. Тому же самому, за бег в котором ты все еще не можешь себя простить.

Голос графа звучал спокойно и мягко, доносясь до Дарэм словно издалека, вместо протеста пробуждая в ней странную, умиротворенную печаль. Нази настороженно прислушалась к себе, пытаясь понять, не давит ли Кролок на нее ментально, однако так и не смогла толком определить. Одно было понятно точно — граф в эту секунду действительно ее «читал», с пугающей легкостью озвучивая бессильные, ни к чему не ведущие мысли, не дающие ей покоя уже больше года.

— Что было бы, если бы ты рискнула? Если бы хоть раз сказала правду? Переступила через опасение быть отвергнутой, через страх чужой жалости, которой не вынесла бы твоя гордость? Через боязнь чинить то, что не сломано, пускай ты сама всегда желала иного и со временем просто убедила себя, будто не желаешь вовсе? Прошлое уже никогда не скажет правды, Нази, ты опоздала. Сейчас опоздать труднее, но правила остались прежними. И я могу лишь повторить те слова, что когда-то уже говорил: ты никогда не узнаешь, пока не попробуешь. И никогда не получишь ответ, если не задашь вопроса, — не отводя взгляда, фон Кролок склонил голову, так, что теперь их лица разделяло всего несколько дюймов свободного пространства, и негромко сказал: — Так, может быть, ты перестанешь терзаться и спросишь, наконец?

«Я не могу. Ты ведь и без этого знаешь, каков мог быть вопрос, — почти без боя проигрывая в этом импровизированном поединке, Дарэм дернула головой, с легкостью высвобождая подбородок из бережной хватки графа, и закрыла глаза. — Ты же в свои триста семнадцать наверняка все прекрасно видишь и понимаешь! Неужели так сложно взять и ответить?»

«Напротив, очень просто, Нази. Разумеется, я вижу. Но я не отвечаю на вопросы, которые мне не задают, так что прежде тебе все-таки придется спросить».

Разрешить все одолевающие Дарэм сомнения было так легко. Кролок мог сделать это в любую секунду, и удерживало его лишь понимание — он существенно облегчит «жизнь» как себе, так и Нази, совершив при этом ровно ту же ошибку, что совершил в свое время Винсент Дарэм, не ставший добиваться ответа и удовольствовавшийся боязливым молчанием, за которым за десять лет так и не сумел разглядеть правды.

Нази же тоскливо размышляла о том, насколько сложными могут быть эти пресловутые полшага, разделяющие их с Кролоком, словно барьер, разделяющий тропы и черную пустоту, в которой обречены скитаться неприкаянные души умерших. И в точности, как во время беседы, которую вела за гранью еще живая Дарэм со «спящим» графом, из них двоих пройти сквозь этот барьер могла только она — последний рубеж, который Нази предлагалось преодолеть самостоятельно.

Стоя совсем близко, в досягаемости протянутой руки, Кролок не торопил, молча дожидаясь, к чему она придет в итоге, и Дарэм, как и в прошлый раз, знала — если она предпочтет отступить, спасаясь бегством, удерживать ее не станут.

Высокая тень Винсента, сопровождавшая Нази с самой смерти хозяина и всегда незримо присутствующая за ее спиной, молча отступила, и Дарэм окончательно осталась одна, вольная либо последовать за ней, либо шагнуть вперед, в абсолютную неизвестность.

Вдохнув, словно перед прыжком в ледяную воду, Нази подняла взгляд на графа и спросила:

— Герр Штадлер вступил в брак по расчету или по велению души?

Ответом ей послужил тихий, бархатистый смешок.

— Конечно, по расчету. В конце концов, все и всегда на что-то рассчитывают, не правда ли? Но это никоим образом не отменяет того, что ты именуешь велениями души. Скорее, лишь питает их еще большей силой, — близко глядя в серо-зеленые, полные тревоги и упрямой решимости глаза, сказал фон Кролок. — Мне показалось, что куда больше именно меркантильного расчета было в решении самой будущей фрау Штадлер, желающей и впредь располагать недвижимостью супруга.

— Надо же…. А я было окончательно поверила, будто вы вообще никогда не ошибаетесь.

В отличие от той бесконечно далекой декабрьской ночи, сейчас Дарэм сама первой потянулась к изогнутым в полуулыбке губам графа, тем самым окончательно прощаясь с последней возможностью пересмотреть принятое решение. Поцелуй вышел судорожным, торопливым и неловким — все еще сидящей боком Нази приходилось неудобно поворачивать голову, рискуя в любой момент потерять равновесие, однако сейчас такие мелочи ее не слишком волновали. В отличие от Кролока, который спустя всего секунду крепко взял Дарэм за бока и поставил ее на пол, перехватывая инициативу и целуя уже всерьез.

«Твоему сыну пора в предсказатели. Похоже, тебе действительно придется меня просветить», — подумала Нази. Ощущения от поцелуя были… странными, как будто сильно приглушенными по сравнению с человеческими.

«Теорию я расскажу позже, — фон Кролок слегка отстранился и, вновь пристально посмотрев Дарэм в глаза, почти приказал: — А пока просто откройся».

Со смертными было проще. Стоило лишь мысленно коснуться принадлежащих им влечения и желания — как они, словно брошенный на хворост факел, разжигали те же ощущения в мертвом теле вампира. С носферату дело обстояло куда сложнее, однако у графа за плечами уже был опыт, о котором он предпочитал не вспоминать и который до недавнего времени не планировал повторить вновь.

Это тоже был зов. Разве что на этот раз Кролок звал не человека, а точно такого же вампира. Как он когда-то и говорил Герберту, чтобы убедить будущую жертву, взывающий должен был пропустить через себя воспоминания о некогда испытанных им искренних эмоциях. Он должен был воскресить эти чувства, позволив себе погрузиться в них полностью. А потом отдать их.

Прежде, отыскивая в себе болезненные, и вместе с тем бесконечно дорогие ему отголоски страсти, нежности, вожделения или любви для очередного приглашенного на Бал гостя, граф всегда вспоминал Элизу — женщину, которая смогла по-настоящему разбудить в нем эти чувства, пусть на несколько месяцев, пусть под самый конец жизни, но сделав его счастливым. Это щемящее, отдающее горечью потери короткое счастье было единственным, которое имелось в распоряжении Винцента фон Кролока. И та, давняя связь с Кристиной Борос, бывшая для нее развлечением, а для него — еще одним шагом на пути к долгожданной мести, стала графу еще противней именно оттого, что ради достижения собственных целей он вынужден был отдать своей убийце часть драгоценной памяти об Элизе Клемен. Прикасаться к которой фрау Борос была недостойна.

Однако на сей раз образ погибшей от его собственных клыков фройляйн Клемен Кролока не тревожил, уступив место самой Нази Дарэм, из воспоминаний и мыслей о которой граф сейчас вполне мог почерпнуть нужные ему ощущения.

Волна посланного Кролоком зова прокатилась по нити ментальной связи, поглощенная доверчиво распахнутым сознанием Нази. И, отразившись где-то в самой его глубине, вернулась обратно, став лишь выше, дополненная откликнувшимися на воззвание эмоциями замершей в его руках Дарэм. Этого было более чем достаточно, и граф понятия не имел, что будет, если продолжить, — с Кристиной он всегда отгораживался после первого же отражения. Сейчас он тоже вполне мог остановиться.

Вздохнув, Кролок запустил пальцы в густые, чуть вьющиеся волосы Нази, стискивая их, заставляя женщину запрокинуть вверх бледное, ошеломленное лицо, и впился в ее губы новым поцелуем, оставляя связь между ними полностью открытой. Он почувствовал, как содрогнулась Дарэм, когда зов коснулся ее во второй раз, и секундой спустя с коротким стоном вжал женщину спиной в стену рядом с распахнутым окном, ощущая, как от нового, вернувшегося к нему ментального удара точно такой же зыбкой, безотчетной дрожью начинают подрагивать его собственные руки, путающиеся в складках темного «домашнего» платья Нази.

Раздался треск рвущегося шелка, и дорогие серебряные пуговицы графского камзола раскатились по полу от не по-женски сильного, яростного рывка бурно дышащей Дарэм, глаза которой казались абсолютно черными и бездонными из-за расползшихся во всю радужку зрачков.

«Моя очередь».

Если в прошлый раз Нази казалось, будто эмоции накрыли ее с головой, то сейчас она готова была признать, что это были лишь отголоски теперешнего безумия, из-за которого она не способна была связно думать. И, похоже, в этом она была не одинока.

«Не торопись с выводами».

Руки Кролока, кажется, были повсюду, сжимая, стискивая до боли, превращая еще недавно целое платье в разодранные смятые лохмотья, сползающие с ее обнаженных плеч, к которым тут же требовательно приникали прохладные губы, против всех законов природы, словно оставляющие ожоги на ставшей слишком чувствительной коже. Впрочем, на сей раз ходить в должниках Нази не приходилось — камзол графа свалился на ковер истерзанной, не пригодной для дальнейшей носки тряпкой, следом за которой отправились жилет, тонкая батистовая рубашка и все остальные детали нынешнего кролоковского одеяния.

Зов раскачивался между ними, точно маятник, и не думая замедлять своего движения, с каждым «шагом» только наращивая амплитуду, и на какую-то долю мгновения Кролок отчетливо понял, что уже не способен ни замедлить, ни остановить его, даже если бы захотел. Сокрушительное сплетение чувств, в котором уже невозможно стало угадать, какие из них принадлежали ему, а какие — Нази, было ослепляющим, острым, болезненным, заставляющим его, как и Дарэм, задыхаться без дыхания и жаждать этой «боли» лишь сильнее.

Это было похоже на жажду в самом конце растянувшегося цикла, но гораздо глубже, судорожней, ярче. И сопротивляться этому «голоду» у Кролока не было нужды — Дарэм не собиралась никуда исчезать, обращаясь в бегство — скорее, наоборот. Становясь на цыпочки, она льнула к графу всем телом, узкие ладони беспорядочно метались по его обнаженной спине, и Нази, кажется, точно так же отчаянно и бессмысленно торопилась, как будто в их распоряжении были не века, а ближайшие несколько минут.

Короткая мысль о спальне мелькнула в сознании, тут же погаснув, и Кролок, глядя на себя будто со стороны, успел искренне изумиться — впервые, пожалуй, за очень долгие годы не понимая, как он позволил подобному случиться с ним, давно уже научившимся владеть собой в совершенстве. А потом удивление стало совершенно неважным.

«К черту».

Оттолкнувшись от стены, граф резко, почти грубо потянул Дарэм за руку, и та слепо шагнула следом, не понимая толком, куда, а главное, зачем они идут, когда можно не ходить никуда вовсе, и почти физически ощущая «неправильную», неприятную пустоту между их еще секунду назад тесно прижатыми друг к другу телами.

Редкие старинные книги и воистину бесценные лабораторные журналы Кролока, сметенные нетерпеливым, небрежным движением его бледной ладони, с шелестом обрушились на пол, перемешиваясь с заметками самой Нази. Полированное дерево казалось почти теплым, и усаженная графом на край стола Дарэм рванула Кролока на себя, заставляя сделать шаг вперед и обхватывая его бедра коленями, снизу-вверх жадно вглядываясь в серые глаза, в которых, кроме уже знакомого ей жесткого, ледяного блеска, отражалось нечто совсем уж непонятное, заставляющее что-то внутри Нази сжиматься в приступе мучительной нежности.

«Согласна, — прикасаясь губами к тому самому перечеркивающему грудь Кролока шраму, который так поразил ее воображение еще в первый раз, подумала она и, не отрываясь от своего занятия, со сдавленным стоном прогнула спину, когда кончики острых когтей прошлись по ней вдоль самого позвоночника — от талии к шее. И услышала в ответ точно такой же прерывистый, вибрирующий под ее поцелуями низкий стон не то отчаяния, не то наслаждения. — К черту».

Лишь чудом оставшаяся на столе свеча в бронзовом шандале опасно закачалась, когда Кролок заставил Дарэм откинуться назад, и граф, не ощутив боли от лизнувшего кожу пламени, затушил ее ладонью, погружая кабинет во мрак. Ему совершенно не нужен был свет, чтобы в мельчайших деталях разглядеть кажущееся вытесанным из желтоватого мрамора поджарое, полностью обнаженное тело Нази Дарэм, резко контрастирующее своей белизной с темным деревом столешницы. Точно так же не требовалось ему света, чтобы увидеть, как исказилось от нетерпения, предвкушения и удовольствия ее лицо, когда он подался вперед, опираясь ладонями на стол по обеим сторонам от ее головы. От каждого нового движения, вынуждающего Дарэм с тихими то ли стонами, то ли всхлипами выгибаться ему навстречу, маятник зова раскачивался все сильнее. Так, что в скорости померкла и та небольшая, здравомыслящая часть графа, что еще не была захвачена неодолимым желанием немедленно забрать эту женщину в свое безраздельное пользование ментально, духовно, физически, на всех уровнях существования, доводя тем самым ее принадлежность до абсолюта.

Плечи Кролока хищно горбились, длинные волосы, с которых Дарэм сорвала удерживающую их ленту, темным пологом скрыли от нее разоренную библиотеку, сузив мир до не отпускающих ее ни на секунду темных глаз трехсотлетнего вампира. И когда он наклонился ниже, слегка заострившимися и вытянувшимися клыками пробивая кожу на ее шее в укусе и поцелуе одновременно, женщина лишь вздохнула от острого, ошеломительного всплеска удовольствия, обхватывая ладонями его затылок и притягивая голову графа еще ближе. Именно сейчас мир, который заслонил собой Винцент фон Кролок, был Нази Дарэм абсолютно не нужен.

* * *

— Знаешь, кажется, я начинаю лучше понимать Герберта. Если для вампиров все выглядит именно так…

Свечи, разожженные Куколем в комнате Нази еще с вечера, прогорели почти до середины, и в воздухе отчетливо плавал сладковатый, немного душный запах растаявшего воска. В спальне они очутились по настоянию графа лишь в третьем часу ночи, и Дарэм вынуждена была в очередной раз признать, что Кролок прав — кровать все же была гораздо удобнее библиотечного стола. Скосив глаза, Нази еще раз посмотрела на собственное плечо, на котором отчетливо был заметен след укуса. Точно такой же, как на шее, груди и на внутренней стороне бедра. Воспоминание об обстоятельствах появления последнего вызывало у Дарэм особое смущение.

— Не совсем так, — вольготно расположившийся поверх покрывала Кролок, на животе которого, собственно, и сидела Нази, не без чувства внутреннего удовлетворения окинул взглядом эти своеобразные метки на теле Дарэм, лучше всяких слов свидетельствовавшие о том, что чуть меньше двух часов назад их носительница в некотором смысле распрощалась со своим статусом «свободной» женщины. Впрочем, точно такие же отпечатки зубов за авторством самой Нази имелись и у него. Равно как и довольно глубокие, постепенно затягивающиеся царапины на спине, — Видишь ли, близость с людьми, в силу отсутствия у них способностей к менталистике, ощущается иначе. Она гораздо менее… увлекательна, я бы сказал, хотя удовольствие, без сомнения, доставляет. К тому же, приходится постоянно помнить о том, что смертное тело беззащитно и хрупко, так что необходимо контролировать себя и сдерживать некоторые порывы.

— Зато с вампирами можно не церемониться, — констатировала Дарэм. — В прошлый раз чуть руки не сломал, в этот — еще и укусил… неоднократно. У тебя явно есть некая склонность к насилию.

— То есть, тот факт, что вампиризм по определению несовместим с пацифизмом, не навел тебя на эту блестящую мысль ранее? — деланно изумился фон Кролок. — Право, любезная моя фрау Штадлер, вы и правда очень недогадливы. К тому же, если оглянуться назад, первым пускать в ход зубы начал вовсе не я.

Вспомнив о том, что, еще будучи живой, она действительно пыталась укусить высшего вампира, Дарэм смешливо фыркнула и, не найдя аргументов в свою защиту, сказала:

— Хорошо, признаю, первым начал действительно не ты. Я и не знала, что вампиры вообще могут кусать себе подобных.

— Что ж, теперь ты точно знаешь, что мы на это способны, — граф пожал плечами. — И пить кровь друг друга тоже, однако это, насколько я знаю, не принято среди немертвых и считается в каком-то смысле неприличным.

— Как будто среди людей кусать ближнего своего — правило хорошего тона! — наклонившись, Дарэм коротко поцеловала Кролока в губы, и, поскольку он на этот поцелуй немедленно ответил, некоторое время в комнате царило молчание.

«И все-таки, почему неприлично?»

«И все-таки, есть у твоего любопытства хоть какие-то границы? Это один из тех вопросов, на которые я, признаться, пока так и не нашел ответа».

— Понятия не имею, — чуть отстранившись, честно отозвалась Нази. — Наверное, нет. Тебя это беспокоит?

— Скорее меня это забавляет, — фон Кролок тыльной стороной ладони мягко провел по ее щеке, и от этого жеста Дарэм смешалась, пожалуй, сильнее, чем от большей части творимого ими в библиотеке. — Потому что обмен укусами и, следовательно, кровью, относится у вампиров к разряду весьма интимных «жестов». Это, если угодно, акт доверия, невозможный между чужаками, поскольку, как ты можешь догадаться, ни один вампир в здравом уме не позволит другому пить свою кровь без веских на то оснований или эмоциональной привязанности. Такой ответ тебя устраивает?

— Вполне, — сказала Нази, выпрямляясь и, глядя на Кролока сверху вниз, полуутвердительно заявила: — То есть то, что ты позволил мне себя укусить, значит, что ты мне доверяешь?

— Некоторым образом, — одарив ее насмешливым взглядом серых глаз, согласился Кролок. — Равно как это свидетельствует о твоем доверии ко мне.

Указательный палец графа медленно очертил след от зубов у нее на груди, и Дарэм коротко вздохнула, чувствуя, как пробегает по позвоночнику волна мурашек. Отголоски еще недавно бушевавшего внутри шторма от действий Кролока, кончики пальцев которого теперь неторопливо скользили по ее животу, всколыхнулись, угрожая запустить цепную реакцию по новой. Нази, незаметно для себя успевшая прикрыть глаза, распахнула их и укоризненно посмотрела на графа.

— А мне, пожалуй, нравится производимый эффект, — даже не подумав отдернуть руку, светски заметил он, всматриваясь во вновь начинающие темнеть глаза Дарэм. Несмотря на отсутствие зова, эмоциональная связь между ними все еще была на месте, и Кролок, касаясь сознания Нази, испытывал абсолютно непривычное расслабленное, тягучее удовольствие. Граф повернулся на бок, вынудив Нази перекатиться на постель, и в следующий момент женщина оказалась бережно, но надежно прижата грудью к покрывалу. Прохладные губы коснулись ее шеи, спускаясь все ниже, и Дарэм, мысли которой позорно начали разбегаться в разные стороны, тихо застонала в пахнущий пылью и сухими цветами темно-синий шелк.

— Хм, стоит сказать Герберту, чтобы он впредь воздержался от экспериментов с чернилами. Сохнут они и впрямь отвратительно. Надеюсь, что заверение в их стойкости окажется столь же лживым, как и заверение в их качестве. Полагаю, твоя просьба перенести чертеж из книги не предполагала, что его перевернутый отпечаток останется у тебя на спине, — граф провел подушечкой пальца по неяркому, но вполне различимому очертанию ритуальной схемы, расположившейся у Нази чуть ниже лопаток, прямо поверх белесых шрамов "конденсатора", и, хмыкнув, добавил: — Что ж, по крайней мере, столь возмущавший тебя Уруз теперь оказался там, где положено.

— Что? — с трудом сконцентрировавшись на словах Кролока, переспросила Дарэм.

— В библиотеке мы с тобой несколько увлеклись и, похоже, под спиной у тебя так и остался мой последний рисунок, — подперев подбородок ладонью, повторил граф.

— Нет, что ты там сказал про Уруз? — Дарэм приподнялась на локтях и, повернув голову, уставилась графу в лицо взглядом, в котором не осталось и следа былой томной расслабленности.

— Что он хотя бы на перевернутой схеме удовлетворяет твоим запросам и находится вверху, — любезно пояснил Кролок.

— Винцент, мы оба идиоты! Я все никак не могла понять, почему все ритуалы в ваших книгах так похожи на наши, но при этом так странно выглядят… А если предположить, что вектор Силы здесь попросту другой, и энергия в вашем мире течет по принципу двойного зеркала относительно моего… Это значит, все схемы надо отражать по двум осям — горизонтальной и вертикальной! Черт, ну почему у вампиров нет глаз на затылке, или, на худой конец, голова на сто восемьдесят градусов не поворачивается? Это надо срочно проверить. Господи… библиотека! Мои заметки! Твои журналы! Там же форменный погром! — Дарэм на мгновение зажмурилась, в ужасе думая о том, что на столе Кролока, ко всему прочему, была еще и чернильница, содержимое которой запросто могло залить бесценные записи. Собираясь вскочить, она дернулась, твердо намеренная немедленно бежать в оскверненный ими храм знаний, хоть бы и завернувшись в одну простыню. Однако ладонь Кролока, еще минуту назад невесомо касающаяся ее спины, внезапно обрела вес многотонной базальтовой плиты, придавив Нази к постели так, что она лишь сдавленно охнула.

— И этот погром не склонен к стихийному разрастанию без чужого участия, так что не имеет значения, когда он будет ликвидирован: сейчас или спустя несколько часов, когда им займется Куколь, — подчеркнуто лениво сообщил Кролок, глядя Дарэм в затылок. — А посему именно он им и займется, как только выполнит мое распоряжение относительно горячей ванны. Ты же, в свою очередь, останешься здесь, вплоть до моих дальнейших указаний. Твоя очередная гениальная теория тоже никуда не исчезнет, и, уверяю, я даже помогу тебе ее проверить. Завтра.

— Но… — попробовала возразить категорически не согласная с такой постановкой вопроса Нази — и тут же была с легкостью перевернута на спину, оказавшись лицом к лицу со склонившимся над ней графом, от пристального взгляда которого в груди у нее, невзирая на неработающее сердце, что-то отчетливо екнуло.

— Как все же порой сложно иметь дело с сумасшедшими фанатиками, — посетовал Кролок в пространство. — Право, Нази, я прихожу к выводу, что слишком щадил твои силы, коль скоро у тебя их еще довольно для изъявления подобного научного рвения. Что ж, полагаю, эту непростительную оплошность не трудно исправить. Как ты считаешь?

Дарэм сказала себе, что ей следует возмутиться, однако, вместо негодования на такое самоуправство, из глубины поднялось совершенно иное чувство — незнакомое ей прежде, совершенно неуместное в сложившихся обстоятельствах и, должно быть, исключительно женское — восхищение. Кролок говорил так, словно действительно имел на нее полный список законных прав, и Нази отчего-то мгновенно передумала ему возражать.

Темная прядь спадала на высокий лоб Кролока и, протянув руку, Дарэм аккуратно отвела ее в сторону, прямо встречая уверенный, требовательный и немного насмешливый взгляд вампира, который по непонятной причине видел в ней сначала женщину, и лишь затем все остальное — то, что Нази за двадцать восемь лет привыкла считать куда более точным определением своей сущности.

— Я считаю, что тебе, по крайней мере, стоит попробовать, — абсолютно серьезно сказала она.

* * *

— Винцент?

Кролок оглянулся через плечо на пристально изучающую его спину Дарэм, на время оставив свои попытки собрать в хвост слегка влажные после водных процедур волосы. Ставшие таковыми в большей степени из-за того, что Нази — которую он, разумеется, отправил в ванную вперед себя, и которая после этого осталась сидеть на низкой скамейке для полотенец — периодически запускала в них свои мокрые руки.

— Абсолютно верно. Это и впрямь мое имя, — согласился он, отметив про себя, насколько непривычным казалось оно теперь, всплыв после без малого трех веков сознательного умолчания. Заметив во взгляде Нази некую нерешительность, граф изгнал иронию из голоса и добавил: — Ты желаешь о чем-то спросить?

— Скорее уж, попросить, — уточнила Дарэм, уверенная, что Кролоку ее просьба не понравится. — Мы можем не спускаться в склеп? Знаю, это против правил, соображений безопасности и всего прочего... но какова вероятность, что именно сегодня впервые за черт знает сколько лет сюда попытаются вломиться незваные гости?

Граф некоторое время рассматривал замершую в ожидании его ответа Нази нечитаемым взглядом, и Дарэм примерно уже представляла, в какой форме будет выражен его отрицательный ответ, однако Кролок всего лишь уточнил:

— Мы? — дождавшись кивка, он едва заметно пожал плечами. — Не слишком здравая идея, однако полагаю, в порядке исключения такое и впрямь возможно.

«Куколь».

«Да, мастер?» — мысленный голос слуги звучал подчеркнуто безразлично, и Кролок мельком успел порадоваться, что увлеченный своими сезонными похождениями Герберт появится в замке наверняка с самым рассветом и сразу отправится прямиком в склеп.

«Я останусь на день в своих покоях. Так что уборку в них придется отложить. Будь добр, сосредоточься на библиотеке».

«Хорошо, мастер. Что передать виконту, когда он о вас спросит?» — все так же невозмутимо осведомился Куколь, как будто в том, что хозяин впервые за годы его службы вытворяет нечто подобное, не было ровным счетом ничего удивительного. Как и в разгромленной библиотеке.

«Передай ему, чтобы не вламывался в мои комнаты сразу же, а выждал приличия ради хотя бы полчаса».

Кролок криво усмехнулся и, вновь сосредоточив свое внимание на Дарэм, сказал:

— Хотел бы я ошибиться, но, похоже, нас с вами, драгоценная моя фрау Штадлер, ожидает весьма веселое, но утомительное время. Где утомительная часть достанется нам, а веселая — Герберту.

С этим заявлением Дарэм не могла поспорить при всем своем желании, так что ей только и оставалось, что уныло кивнуть в ответ, хватаясь за протянутую графом руку, чтобы вместе с ним переместиться в комнату, в которой она не ночевала уже больше полугода, а граф, если верить его же словам, не ночевал никогда.

Впервые за двести восемьдесят лет лежа головой на самой обычной, отнюдь не траурной подушке, Кролок бездумно смотрел в окно, небо за которым с каждой минутой светлело все отчетливее, чувствуя, как касается его кожи дыхание лежащей рядом Нази.

Тело становилось все тяжелее, медленно умирая, чтобы вернуться к подобию жизни с наступлением заката, но граф все не отводил взгляда от висящих на горизонте редких облаков, наблюдая за тем, как они не просто подергиваются понизу зыбким предрассветным сиянием, а опаляются розовым золотом поднимающегося из-за горизонта солнца.

Рядом произошло вялое движение, — уже с трудом способная шевельнуться Дарэм устроила голову у него на груди, и Кролок еще успел уловить, как оборвалось ее слабое дыхание, прежде чем мир вокруг него растворился в бесконечной темноте.

Из которой ему, как и всегда, пришлось вырываться тягостными рывками, с каждым десятилетием требующими все больших усилий.

Резко вдохнув, граф инстинктивно дернулся, рука его метнулась к горлу, однако ее движение бесславно окончилось, так толком и не начавшись, остановленное лежащими в его ладони тонкими женскими пальцами.

— Доброй ночи, — прямо возле его уха сказала Нази Дарэм. — С возвращением, так сказать.

— Позволь ответить тебе тем же, — распахивая, наконец, глаза, откликнулся Кролок, и бросив взгляд на их все еще сцепленные руки, посмотрел на Нази: — И все эти полчаса ты лежала здесь, обнимаясь с моим безответным трупом, только ради того, чтобы стать первой, кто поздравит меня с пробуждением? Должен сказать, решение, с моей точки зрения, неоднозначное.

Дарэм в ответ фыркнула и, усевшись на постели, откинула за спину темные, слегка растрепанные волосы.

— Порой мне кажется, что твой безответный труп имеет некоторое преимущество перед трупом, который еще и отвечает, — сказала она, не желая признаваться, что ей, с одной стороны, всегда хотелось увидеть пробуждение Кролока воочию, а с другой — решительно не хотелось шевелиться, выбираясь у него из-под бока, словно она действительно могла его этим разбудить. — К тому же, выйдя наружу, я бы точно подверглась атаке…

— Все влюбленные — жуткие эгоисты! — как всегда, рывком распахивая дверь, возопил виконт фон Кролок, влетая в комнату и трагически падая в кресло, прямо поверх лежащего на нем отглаженного графского камзола. — Вы хоть представляете, что я испытал, когда вернулся в склеп и не обнаружил там ни одного из вас?! У меня ведь сил в четверть пятого только и оставалось, чтобы в гроб лечь! Неужели никто из вас не додумался оставить записку, чтобы я не волновался?! Я еще могу понять Дарэм, она всегда была черствой особой, но вы, папА! Неужто пламя страсти так ударило вам в… голову, что вы ни на секунду не озаботились душевным покоем единственного сына?! Ах, кстати, Нази, какой у тебя милый укус на шее! Папин подарок?

— …Герберта, — мрачно закончила свою фразу Дарэм и, обреченно застонав, уткнулась лбом графу в плечо.

«Это надолго?»

«В острой форме? Ночи на три. А в целом, полагаю, на пару-другую лет. Как я и говорил, это будет весело, но утомительно».

Кролок внимательно посмотрел на довольного своим импровизированным монологом наследника и, получив в ответ широкую сияющую улыбку, едва слышно вздохнул.

1) Хоэнзальцбург — расположенная на высоте 120 метров прямо над Зальцбургом крепость, одна из крупнейших и старейших в Европе. За века своей истории успела побывать и фортом, и казармой, и тюрьмой, и складом. В целом вела насыщенную "жизнь".

Вернуться к тексту

2) Армариус, как можно догадаться и из контекста, — аналог библиотекаря. Правда второе значение этого слова — "оружейный мастер". Так что нетрудно сделать вывод — на Орден работают не просто библиотекари, а библиотекари воинствующие.

Вернуться к тексту

3) Эвтерпа — одна из девяти муз античной, а точнее конкретно греческой мифологии, "отвечающая" за лирическую поэзию и музыку. Каллиопа — муза того же греческого пантеона, покровительница науки и философии.

Вернуться к тексту