Lost and Found (гет)

Каким-то образом ей удалось со всем справиться. Она положила его на диван, укрыла одним из тех одеял для гостей, которыми никогда не пользовалась, и поглядела, нет ли у него ран. Есть, разумеется, но небольшие, за исключением того места на груди, куда его со всей силы ударило заклятие. Жар? Чуть-чуть. Вполне ожидаемо из-за промокшей насквозь мантии, которую ей пришлось с него стащить. Никаких сломанных костей, возможно, пара крошечных царапин, и еще эта легкая щетина, которую он всегда отказывался сбривать (она это помнила). Он был…

В точности таким же, как прежде.

— Черт тебя подери, — пробормотала она. — Ты умер. Ты умер ни за что, и тебе хватает наглости… — это боггарт. Да, именно он, это должен быть он. Она вытащит палочку и представит, как он падает сквозь ту занавеску, прокричит «ридиккулус» и горько рассмеется, когда он снова умрет.

Потому что не существует настолько идеального заклинания, думала она, поднимаясь на все еще открытый чердак. Ни одно маленькое заклинание не совершит что-то настолько могущественное, даже при наличии в нем какого-либо изъяна. Оно создало бы дешевую имитацию, что-то из ее воспоминаний…

Палочка до сих пор лежала там, оставленная ею в раскрытом сундуке. Она слабо мерцала в темноте из-за заклинания, которое Гермиона как-то использовала, чтобы суметь отыскать ее, если однажды ночью уронит. В одну из тех ночей, когда они выбирались наружу, только чтобы создать себе проблем…

Гермиона с силой прикусила губу, не обращая внимания на сладковатый, с оттенком меди вкус, коснувшийся ее языка. Она вспоминала об этом всю свою жизнь. И ей не требовалось вспоминать сейчас еще больше. Она всегда сможет сделать это, когда разберется с врагом, с этим вновь воскресшим напоминанием о том, что было перед ее нынешней жизнью…

Нахмурившаяся, она вернулась к дивану, задаваясь вопросом, сработает ли заклинание против потерявшего сознание боггарта. Потому что он спал, его жар усилился, лишь слегка, и он… он…

Тяжело дышал. Бормотал. Метался и ворочался, словно ему снился кошмар, хотя она знала, что боггарту не приснился бы… не мог бы присниться…

Она, вопреки здравому смыслу, обнаружила, что ищет тряпку, отыскивает ее, а затем смачивает в воде. Гермиона подошла с ней к дивану и рассмеялась, когда только тогда заметила на ткани след от горячего шоколада. Она достала другую, чистую, и положила ее мужчине на лоб. Он все еще выглядел как… ну, он.

Гермиона ощутила растущее в ней опасное искушение — рука уже была на полпути к палочке, а губы начали нашептывать заклинание, которое исцелило бы синяки и царапины (как много раз она использовала его прежде?) — но женщина резко остановилась.

— Что я делаю? — тихо произнесла она.

Магия. Магия привела к этому. Нет, она не собирается этого делать. Когда он проснется, аспирин и пластыри принесут больше пользы. Если он не боггарт. Ее губы скривились в усмешке.

— Тонкс?

Гермиона резко вздохнула и опустила взгляд.

На нее уставились два блестящих, едва ли осознающих происходящее глаза.

— Нет, — ответила она. Нимфадора Тонкс тоже мертва.

— Ох, — он снова закрыл глаза, и она выругалась. Потому что если это нечто считало, что ей требуется всего лишь маленькое напоминание, чтобы она вылечила его, то…

Оно было право.

Заклинание, взмах, удар — и она увидела, как затянулись маленькие царапины. Еще один небольшой жест палочкой, и тело под одеялами расслабилось, а выражение лица стало чуть менее измученным.

— Черт тебя подери, — сказала она, ни к кому, собственно, не обращаясь. Может, это была магия. Может, это был он — оно — а может, ей просто было горько от того, что мир вновь привел ее туда, где она никогда не хотела быть.

Гермиона вздохнула.

— Мне понадобится больше горячего шоколада.

* * *

Она подумала, сперва, что могла бы пойти спать. Он точно не заметил бы. И она все равно ничего не делала, пока оставалась на ногах и смотрела на него. Но, как она упоминала ранее, ее прославленный здравый смысл давным-давно отправился коту под хвост. Поэтому она вернулась с романом в гостиную и, прихлебывая горячий шоколад из новой кружки, устроилась в кресле по другую сторону кофейного столика.

И, проведя несколько часов за разглядыванием страницы в тщетных попытках понять ее, она сдалась. Гермиона снова посмотрела на мужчину, спящего на диване.

Он был… таким же. В точности таким же. То же самое только пришедшее в себя лицо, скулы, лишь в последнее время немного оправившиеся от истощения, бледная кожа, медленно возвращающая более-менее здоровый цвет. Черные как смоль, не так давно подстриженные волосы. Очень плохо подстриженные — она помнила тот день, когда он попытался сделать это самостоятельно. И… чувство от него было таким же. Его окружало то же самое странное ощущение, из-за которого ты знал, когда он за твоей спиной, и знал, кто это, еще до того, как им было произнесено хоть одно слово. Связь, крепко объединившая нескольких людей, все еще существовала. Даже после смерти столь многих из них.

Гермиона вздохнула. Было бы намного легче — настолько легче — если бы ей удалось найти в нем хоть что-то неправильное. Хотя бы одну маленькую странную деталь, чтобы она с уверенностью могла сказать, что это подделка, пусть и хорошая. Потому что никакое существо или заклинание не может создать идеальную копию — даже боггарт, который берет образ прямо из твоей головы. И слишком сложно удержать все за раз, слишком сложно и непостижимо для копирования.

И, смотря на Сириуса, она все еще могла вспомнить, как он был больше, чем просто воспоминанием…

— Что, если однажды меня там не окажется?

Она взглянула на него со своей стороны стола, где до этого смотрела на сэндвич. Сириус сидел совершенно неподвижно, его глаза были прикованы к кофе, кружащемуся в кружке.

— Что, если однажды кто-то умрет, а я мог там быть, чтобы это предотвратить?

Гермиона поняла, что он разговаривает с ней. Она вздохнула и отвела взгляд.

— Ты ведь знаешь, что тебе нельзя выходить, — сказала она ему настолько сочувствующе, насколько могла.

Он нахмурился, но только кружке с кофе.

— Знаю, — ответил он ей.

— Ты должен был ждать, — несчастно пробормотала она. — И тогда ты появился бы в тот момент, когда это имело бы значение, черт возьми, — возможно, она несправедлива. Но к нынешнему моменту Гермиона даже не могла сказать, в своем ли она уме, если разговаривает со слишком уж телесным призраком мужчины, который спустя девятнадцать лет лежит без сознания на ее диване.

Она снова оглядела его, отчаянно пытаясь найти хоть что-то, что выбивалось бы из общей картины, что угодно. Но не могла. Все, что она видела, было таким, как она помнила. Влажные волосы такие, как она помнила, и они ниспадали во всех правильных местах, создавая тени такими, как она помнила. Однако Сириус не был таким же пугающим, как в ее воспоминаниях. Только сейчас Гермиона заметила, что, на самом деле, он близок к тому, чтобы снова стать шикарным мужчиной — которым когда-то и был, не так ли? — и что усталость почти исчезла с его лица.

Несомненно, у него найдется что сказать, когда он проснется. Если это он.

Гермиона зевнула и устало потянулась, всем телом сопротивляясь сну. Она, если хотела, могла не спать днями, но, в конце концов, независимо от ее желания, все равно засыпала. Но она отказывалась спать прежде, и поступала так, казалось, вечность, так что в этом не было ничего нового.

Она повернулась к окну и тогда поняла, почему так сильно устала. Солнце поднималось, едва-едва проглядывая сквозь облака. Свет, проникающий через окно, был тусклым, унылым и серым — он почти не делал штормовое небо менее темным, и уж совершенно точно не играл никакой роли в гостиной.

Послышавшийся из-за спины звук заставил Гермиону удивленно подскочить и развернуться в кресле.

Теперь он смотрел на нее теми же глазами — глазами, помнившими Азкабан — загнанными и темными где-то в самой их глубине. Однако сейчас они были ясными и проснувшимися, и в них не промелькнуло и блеска узнавания.

— Кто ты?

Она застыла.

Что сказать? Что она могла сказать? Она не видела этого мужчину девятнадцать лет. Она так долго не разговаривала с ним, не пыталась его понять. На самом деле… В последних воспоминаниях о нем, которые у нее вообще были, она видела слегка удивленного человека, падающего в темноту.

Сириус изучал ее, наверно пытаясь прочесть взглядом перед тем, как придется заговорить.

Через мгновение губы мужчины язвительно дернулись.

— Может у тебя, так уж случилось, есть имя? — спросил он. — Или я должен его угадать?

Что ж. Это был вопрос. Тот, на который она, возможно, сумеет ответить.

Но… она не издала ни звука.

Сириус выглядел слегка раздраженным, но, тем не менее, продолжил:

— Почему бы нам тогда не начать с чего-то попроще. Где я?

Гермиона сглотнула, и ее голос вернулся.

— В моем доме, — сумела выговорить она. — На моем диване.

— А. Понятно, — взгляд мужчины скользнул по ее крайне простой, крайне маггловской одежде, и она смогла почувствовать, как его мнение о ней опустилось ниже. О, ясно. Не часть семьи, но и не то чтобы не подвержен ее предрассудкам.

Это почти вырвало ее из ошеломленного молчания. Почти.

— И… — медленно продолжил он, словно разговаривал с ребенком, — где же находится твой дом?

О, а вот теперь ее это достало.

— Ты уж прости, — сказала она ему, вдруг начав произносить слова совершенно отчетливо, — у меня имелось немного аспирина для этой твоей маленькой раны на груди, но, наверно, ей придется подождать, пока ты не отыщешь свои манеры, — Гермиона, замолчав, развернулась и ушла на кухню.

Этот… неблагодарный! Нет — тот факт, что она была ему другом, не имел значения. Факт, что она не видела его вечность, факт, что она, как и все остальные, думала о нем, как о давно умершем — ничего из этого не имело значения. Она привела его в свой дом — она нарушила свое табу, чтобы излечить его — а он имел наглость вести себя с ней, как с безмозглым созданием, только потому, что она маггл!

— Полукровки! Грязнокровки! Мерзость! Как вы смеете порочить мой дом своей грязной…

Поток ярости оказался неожиданностью — Гермиона ахнула от ужаса, глядя на раскрытый ею портрет старой женщины, чье искаженное от гнева лицо напоминало маску. Женщина кричала на нее охрипшим голосом, и Гермиона отшатнулась от нее, съежившись от шока, страха и стыда…

— Вон! ВОН! Избавь мой дом от своей грязной крови!

Рот Гермионы беззвучно шевелился, и она в отчаянии огляделась, ища, куда ей сбежать. Каким-то образом она сделала что-то не так, и вот к чему это привело…

— ВООООООН! — завизжала женщина.

Гермиона поняла, что забилась в угол и зажала руками рот.

— Да ЗАТКНЕШЬСЯ ты наконец?

В ту же секунду женщина на портрете ошеломленно замолчала. Из коридора за дверью послышался разъяренный топот — и внезапно она резко распахнулась, а разгневанный Сириус Блэк двинулся прямо к портрету.

— Послушай, ты, отвратительная женщина, если на этот раз ты не замолкнешь…

— ТЫ! Ты позорное существо, ты разочарование! Ты мне не сын… — Сириус рывком задернул занавески.

На мгновение наступила тишина, и он оперся о стену, поставив ладони по обе стороны от уставшей, понурой головы. Гермиона в углу оцепенела, не зная, что делать.

— Ох, ну что за прекрасная у меня семья. Чудо, что я вообще могу спать…

Она сглотнула, сильно желая — даже сильнее, чем пять минут назад — провалиться сквозь землю. Сириус вздохнул и развернулся.

Замер.

— Ох… Гермиона?

Она сумела кивнуть, все еще прижимая руки к дрожащим губам.

— Ооо… — неловко издал он. — Полагаю, это ты открыла ее портрет… Я думал, это Кричер снова раздвинул занавески…

Возникла неуютная тишина.

Сириус посмотрел в сторону и неохотно сделал шаг к Гермионе, протягивая руку. Она, трясясь, приняла ее и поднялась.

— Я… надеюсь, ты не обратила на нее никакого внимания, — с тревогой пробормотал он. — Она всегда такая, — он краем глаза взглянул на девушку. — Ты же не восприняла ее всерьез, верно?

Гермионе удалось кивнуть.

— Д-да. Я просто… испугалась, — в какую же лгунью она превратилась за эти дни… должно быть, из-за Рона и Гарри…

— О, хорошо, — лицо Сириуса заметно расслабилось. — Ты и впрямь не должна. Ты одна из лучших волшебниц, что я знаю. Сомневаюсь, что Муди и остальные не поддержат меня, — усмехнулся он, и Гермиона позволила себе, наконец, более-менее свободно выдохнуть.

— Да, спасибо, д… думаю, я в порядке, — Сириус пристально посмотрел на нее, словно что-то оценивая, а затем отпустил ее руку.

— Ну, если ты голодна, то обед внизу. Молли в самом деле превзошла себя в этот раз…

Гермиона остановилась у окна. Снова начала в него смотреть, упершись подбородком в колени, а дождь тем временем продолжал низвергаться с небес. Она так устала, но это в самом деле уже было не важно. Если она спала — ей снились сны, если бодрствовала — вспоминала прошлое, если заставляла себя не спать — оно почти исчезало, пока она изо всех сил концентрировалась на том, чтобы не спать. Если она не спала…

— Я прошу прощения.

Гермиона осторожно моргнула.

— Ну, что ж. Я устала. Это была… долгая ночь.

Она подняла голову, чтобы посмотреть на него, прислонившегося к стене на кухне, и чертыхнулась про себя. Ну конечно, ему же больно, у него на груди все еще красуется огромная выжженная метка. Дура.

— Ох, просто сядь, — вздохнула Гермиона. — Я… Я схожу за аспирином.

Сириус посмотрел на нее, когда она проходила мимо, и ее посетило то же чувство — что ее только что каким-то образом оценили. Может, он задавался вопросом о ее здравомыслии.

— Я заметил, что ты не спросила мое имя, — тихо сказал он.

Она остановилась. Скажи ему.

— Я знаю, кто ты, — последовал ответ.

Сириус вскинул бровь. Он явно был настроен скептически.

— Почему-то я в этом сомневаюсь.

Она проигнорировала его и сходила за лекарством. Но, прежде чем протянуть Сириусу пару таблеток, взяла две и для себя. Усилий, чтобы найти стакан и наполнить его водой, понадобилось больше, чем должно было. Ее энергия исчезала.

— Пей до дна, — пробормотала женщина, протянув стакан. Мужчина ухмыльнулся и принял таблетки. И Гермиона осознала, что хочет стереть эту отвратительную улыбку с лица Сириуса и высказать, почему его не должно все это забавлять; почему он должен умирать изнутри подобно ей.

Но она сдержалась.

— Я иду спать, — сообщила женщина утомленным голосом. — Просто… не убей никого, — и, словно это только что пришло ей в голову. — Хотя я и не уходила бы.

Не задержавшись посмотреть, связал ли мужчина предупреждение с тем, что она его знает, Гермиона подошла к дивану и замоталась в одеяла, оставленные Сириусом. Веки опустились в ту же секунду, как она свернулась в маленький теплый клубок.

Словно сквозь туман она услышала, как Сириус мягко опустился в кресло, и едва уловимый стон слетел с губ мужчины из-за того, что он потревожил раны.

— Не так уж и плохо, как могло быть, — пробормотала Гермиона себе под нос, задремав и снова начав слышать их голоса в путаном водовороте красок…

— Что?

Вуаль из лохмотьев едва трепетала — голоса, которые она не могла слышать прежде, но могла слышать теперь, и она знала, о чем они говорят…

Она загнала раскат грома глубже в темноту.

Потерянные. Ищущие дорогу назад. Ох, если бы только они могли ее услышать, когда она их звала…

* * *

Рок… Смерть… О мой дорогой, у тебя грим!

Вы можете в это поверить? Что за вздор. Кого, она думает, обманывает пятый раз за день…

Гермиона?

Гермиона?

Давай, Гермиона, очнись, не умирай, Гермиона, ты не можешь сейчас умереть…

— Ты спишь? — позвал наполовину сонный голос.

Нечестно оставлять меня вот так, Гермиона, ты знаешь, что это сотворит со мной…

Но что насчет меня? Что насчет того, что ты оставил меня совершенно одну?

— Видимо да… — рука Сириуса осторожно потрясла ее.

Гермиона неразборчиво выругалась, желая найти чертову палочку, чтобы заставить его заткнуться и перестать тревожить ее.

— Послушай, мне жаль. Боюсь, мне действительно необходимо узнать, где я.

В холодной комнате, где не было ни ветерка, однако занавес тихо шептал…

— Или ты можешь лежать здесь безжизненной куклой. Кто я такой, чтобы насильно поднимать тебя с проклятого дивана…

Его глаза были широко раскрыты и казались потрясенными и чуть-чуть покорными… но ей удалось увидеть их всего на секунду, а потом они исчезли за вуалью из лоскутов…

— Ты не можешь… — устало прошептала она. — Ты не можешь ничего сделать. Ты мертв.

Сириус тянулся к ней снова, чтобы встряхнуть еще раз. Однако теперь же он замер, слегка касаясь ладонями ее талии.

— Что? — спросил он.

Гермиона закрыла руками голову.

— Оставь меня одну.

Его руки неуверенно дернулись, а затем в них появилась уверенность.

— Тогда, думаю, так и поступлю. Огромное тебе спасибо за теплый прием, — тут Сириус фыркнул, — и я, пожалуй, пойду.

Что-то здесь было не так, Гермиона это знала. Сириус не должен выходить наружу.

Но она слишком устала. А он был таким далеким, таким пугающим и таким неправильным.

Поэтому она снова вернулась ко сну и поняла, что практически способна притвориться, будто Сириус никогда и не возвращался.